Рассказ

До недавнего времени Пашка хотел стать геологом. Он

знал, что геологи бродят по полям, лесам, берегам рек и озёр,

забираются в горы, словом, ищут полезные ископаемые. Много времени

они проводят вне дома, а это как раз то, что нужно было Пашке. Ему

постоянно хотелось из своего дома убежать. Причина такого желания

не в том, что парня тянуло путешествовать, а просто, жить дома было

плохо, и становилось всё хуже и хуже. Его отец тиранил семью,

провозгласив себя папой – царём. Невзрачный на вид, пьяный и злой, он

терроризировал домочадцев – мать, сестру и его – Пашку. Ругань,

драки и скандалы происходили чуть ли не каждый день и они с сестрой,

в прямом смысле, искали пятый угол. Он не помнил, чтобы отец хоть раз

с ним ласково поговорил, или поинтересовался его проблемами, которые

время от времени возникали в непростой детской жизни. Наоборот,

всякий раз, он с яростью выплёскивал на домочадцев весь свой запас

зла и ненависти. Особенно доставалось матери, тихой и молчаливой,

старающейся притушить всплески ненависти мужа своей кротостью и

покорностью. Сердце девятилетнего мальчишки сжималось от жалости

и сострадания, когда отец бил мать ногами, таская по полу за длинные

волосы, намотав их на руку. Забившись куда-нибудь в угол, плачущий

Пашка, начинал молить бога, прося, защитить мать, прислать своих

ангелов, которые бы связали отца, и бросили в ад. Нередко вместо

ангелов приходили соседи, связывали дебошира и оставляли до

протрезвления лежать в коридоре. Жаловаться мать не ходила, боясь,

что власти отберут детей. Обняв, плачущих, дрожащих от страха сына

и дочь, говорила:

- Это не он бушует, это в нём вино ищет выход. Вот

проспится, уйдёт на работу и всё станет тихо, да и дерётся он не

каждый день.

Пашка мотал головой, не соглашаясь с такой оценкой

жестоких событий.

- Он, ведь, может убить до смерти…. Давай, уйдём от него…

- Куда, сынок? - Мать грустно улыбалась разбитыми губами. -

Где станем жить? Кому мы нужны? А так, хоть и тяжело, но всё же, есть

свой угол, да и денег на жизнь он нам даёт. Я лучше потерплю…

 

Слова матери Пашку не убеждали, а что касаемо Саньки, так

та вообще ничего не понимала, только ревела во весь голос. Ей было

пять лет. От испуга и постоянного страха, она сильно заикалась,

поэтому мало говорила. Пашка, как мог, защищал сестрёнку. Обычно,

завидев отца, неважно, трезвого или пьяного, Пашка уводил её в

огород или они прятались во дворе, за поленницей дров. Зимой во

дворе холодно, а в огороде ещё и снега много, поэтому оставались

дома. Напуганная насмерть, Санька, завидев папу - царя, chfpe

начинала плакать и залезала под кровать, а мать, покорно опускала

голову. Пашка, выглядывая из-за печки, смотрел на неё высокую и

худую, но сильную, вон, как двигает большущие чугуны с коровьим

пойлом, и думал: «Уж, если бросать дом не хочет, тогда сама скрутила

бы отца в бараний рог, а я бы помог».

Пашка не понимал поведение матери сколько ни старался.

Он даже пытался представить, как его приятели сначала побили бы его

сильно, а потом стали кормить чем-нибудь вкусным. Но такая картина

его только рассмешила. Он нередко задумывался, зачем на свете живут

такие злые люди, как его отец? Неужели только за тем, чтобы

измываться…

Небольшого роста, тщедушный, со злыми, зыркающими

глазами, не пользующийся авторитетом в деревне, в семье при помощи

своей жестокости и покорности жены, он утвердился полновластным

хозяином, требующим от домочадцев беспрекословного подчинения.

Особенно любил одну «забаву». Смешно набычившись, он широко

расставлял короткие, тощие ноги, сжимая кулаки. Обводил помещение

злым прищуром глаз, потом объявлял: - Папа – царь пришёл! - и

командовал матери: - А ну, брысь к сундуку.

Мать, ссутулившись, с постоянно повязанным на голове

платком, чтобы скрыть выдранные мужем пряди волос, покорно брела к

большому, обитому железом, сундуку, в котором хранились вещи.

Опираясь на её руку, отец взбирался на крышку сундука и,

выпрямившись, становился ростом с мать. Держась за плечо жены, он с

остервенелым наслаждением бил её по лицу. От удара её голова

дергалась, резко поворачиваясь, то в одну, то в другую сторону, из

разбитого носа ручейком текла кровь, а отец всё наносил и наносил

удары до тех пор, пока это занятие ему не надоедало. Тогда он

вытирал окровавленную руку об одежду едва стоящей на ногах

жертвы, так же, держась за неё, слезал на пол и приказывал подавать

на стол.

Мать не кричала, не рыдала в голос, не звала на помощь,

она терпела. Молча, смывала кровь под умывальником, вытиралась

полотенцем, пила противно пахнущие капли и, едва держась на ногах,

так же молча, ставила перед мужем еду.

В это время Пашку трясло за печкой от ненависти и

жалости одновременно. По его пылающим щекам текли слёзы, мышцы

лица дёргались, и всё тело сотрясала мелкая, собачья дрожь. В такие

моменты он больше всего на свете желал, чтобы папа - царь

провалился сквозь землю. Забившись в дальний угол сеновала, парень

безжалостно мечтал, чтобы изверг - отец внезапно умер, утонул, убило

молнией, съел крокодил, хотя крокодилов здесь не водится, вздыхал

Пашка. Ну, тогда пусть его до смерти забодает бык из стада, которое

папа - царь пасёт.

Пашка пытался вступаться за мать, закрывая собой, даже

набрасывался на отца с кулаками, но тот нещадно его избивал, обещая

убить совсем. В такие моменты и матери доставалось больше, чем

обычно.

Однажды он, всё же, убежал. Их дом в деревенском порядке

был крайний, стоял у самого леса. Однажды, спрятавшись от отца в

лесной чаще, от нечего делать он стал строить шалаш, ломая ветки

руками. До крови содрав кожу на пальцах и ладонях, он до самой ночи

сооружал себе жилище и соорудил. В лесу ночью было страшно и

холодно, но Пашка всё равно не ушёл домой, а, свернувшись клубочком,

устроился на прохладных и мягких листьях папоротника, которыми

закрыл колючие хвойные лапы, и, которого в овраге было с избытком.

Мать с Санькой всю ночь искали его, сначала, обежав деревню, а потом

с зажжённым фонарём в лесу. Уже под утро, выбившись из сил и

отчаявшись, мать, с уснувшей дочерью на руках, наткнулась на

убежище сына.

 

Однажды, после очередного избиения, парень больше

недели лежал пластом, пока мало-мальски не сошли синяки, и не

перестало болеть тело. Мать, с разбитым носом и распухшим ртом, не

отходила от него, увлажняя слезами подушку и шепча молитвы. Он, по-

детски горячо, снова убеждал мать бросить отца, но та, поникнув

головой, только спрашивала:

- Куда уйти, сынок? Кому мы нужны? Где жить станем?

- Найдём, мама, где. Я работать пойду, проживём как-

нибудь…

- Ох, работник ты мой, - печально улыбалась мать, гладя

голову сына. – Тебе учиться надо, а работает пусть отец…. Сынок, все

так живут, редко, кто из мужиков не пьёт и не дерётся.

- А дядя Саня? Он не пьёт и не дерётся, - возражал

Пашка. - У них весело. Тётка Зина, вон, всегда весёлая, смеётся, а ты

только плачешь…

- Судьба у нас, сынок, такая. А отец, когда трезвый, так,

ведь, тихий…

Пашка возражал: - Он не тихий, а злой, только молчит….

Тогда в милицию давай пожалуемся…

- Никто не поможет, - обречённо вздыхала мать. - Вот,

отобрать вас в детский дом, отберут, а отца – урода не исправят.

Самим как-то надо…

- Тогда я убью его…

- Что ты, - мать испуганно прикрыла сыну рот рукой. -

Грех-то какой…

 

***

У Пашки были два друга, близнецы – Колька и Толька.

Нередко он сбегал из дома к ним. Летом, когда надоедало купаться в

реке, шли к братьям домой. Отец близнецов, дядя Саня, когда был не на

работе, занимался хозяйством. Он то пилил, то строгал, всё что-то

мастерил. Копался в стареньких Жигулях. Пашка и близнецы с

удовольствием крутились возле него. Охотно подавали ему инструмент,

мыли машину, а потом, сидя на видавших виды дерматиновых сиденьях,

с радостными улыбками во все три чумазых лица, обозревали окрестные

поля, простиравшиеся вдоль дороги, по которой мчалась машина.

Пашка любил дядю Саню за доброту, за ласковую улыбку, которой он

одаривал ребят, за шутки и возню с ними. Парень сильно сожалел, что

не он его отец. С завистью наблюдая за вознёй друзей с отцом, он

непроизвольно обращал свой взор к небу.

- Боженька, - шептал Пашка, - пошли мне такого же папку.

Чем я хуже Кольки с Толькой? Я бы так сильно его любил, как никто ещё

не любил своего отца. Я бы всегда был рядом с ним, во всём ему

помогал и слушался…

Небольшого роста, полненькая и улыбчивая мать близнецов,

тётя Зина, нередко присоединялась к ним в саду, привлекая сыновей и

Пашку к поливке овощей. Пашка весело черпал тёплую воду из бочки и

с удовольствием поливал помидорные кустики, не забывая, со смехом

брызнуть в друзей. Те отвечали ему тем же и все трое весёлые и

мокрые шли обедать. Тётя Зина, весело покрикивая на ребят,заставляла

полностью съесть суп, а потом и кашу с компотом или киселём. Когда

наступал вечер, Пашка нехотя покидал дом, наполненный теплотой и

уютом, где все лица светилось счастьем и добротой.

Медленно шагая по вечерней улице, Пашка думал: - «Когда

вырасту большой, и у меня будут дети, я никогда не стану их бить, буду

таким же, как дядя Саня, добрым и сильным. Никогда не буду похожим

на своего отца, который ненавидит всех. Хотя, однажды он видел, как

папа - царь заигрывал с соседкой - тёткой Дусей, улыбаясь щербатым

ртом, и, обнимая её за широкую талию. А ещё он случайно подслушал

разговор женщин в магазине, где покупал хлеб.

- Не знаю, почему Мария терпит его издевательства? Хоть бы

мужик-то видный был, плевком, ведь, зашибить можно. В чём только

душа держится, ни кожи, ни рожи, одно зло, - говорила местная

фельдшерица Нина Петровна. - Вчера опять избил до сотрясения...

- А вот и не скажи, значит, что-то другое есть, коли, Дуська

привечает, - ответила продавщица, подавая пачку соли.

- Так шёл бы и жил с ней, зачем семью-то тиранить?

- Кому нужен пьяница и доходяга насовсем? Дуська не дура,

так попользуется...

- Было бы чем пользоваться, - вздохнула Нина Петровна,

выходя из магазина.

 

Пашка старался не попадаться отцу на глаза. Он затаился и

думал, как отомстить за себя, за мать, за сестру. Как-то столкнувшись в

коридоре, отец уперся в него маленькими злыми и, как показалось

Пашке, красными вампирскими глазами, стиснул зубы и, молча, прошёл

мимо. Пашка слышал, как он зло спрашивал у матери: - Чей… он? От

кого…?

Мать чуть слышно ответила: - Побойся бога…. Паша твой

сын, так же, как Саня твоя дочь. Одумайся…

- Учить, что ли, вздумала, курва? - прорычал отец и что

есть силы хлопнул дверью. В притвор двери, в тот момент, попал

котёнок.

Рано повзрослевший, Пашка в своей короткой жизни мало

плакал, старался терпеть, считая слёзы, уделом слабых, а тут, хороня

несчастного котёнка, они вместе с сестрой плакали навзрыд. На могилке

пушистого друга он поклялся отомстить отцу за всех им обиженных, и

тогда же решил, что станет не геологом, а милиционером. Мальчишка

рассудил так. Как геолог может отомстить? И что толку, если он уйдёт

на разведку полезных ископаемых, к примеру, в тайгу, или искать

нефть, на каком-нибудь северном острове? Рано или поздно всё равно

вернётся, а тем временем мать и сестра будут продолжать терпеть

издевательства. А, вот, милиционер может посадить садиста в тюрьму,

как говорит дядя Саня, преступник должен сидеть в тюрьме. А что папа

- царь преступник, Пашка нисколько не сомневался.

 

Вечер стоял тихий и тёплый. Ветви яблоней под тяжестью яблок

клонились к земле, а некоторые свешивались через забор. Пашка сорвал

налитое, румяное яблоко и откусил. Сочная, сладкая мякоть заполнила

рот, вызывая аппетит. Он вспомнил, что сегодня ничего не ел. Сорвал

ещё несколько яблок для сестры.

Войдя в дом, увидел скорбно сидящую за столом мать, и, евшую

кашу Саньку. Мать кротко взглянула на сына. - Садись ужинать.

У Пашки от этого взгляда защемило в груди. Он порывисто обнял её,

прижавшись к худенькому, родному плечу. Он бы не мог выразить

словами те чувства, которые пылали в его детской груди. Он сильно

любил мать, жалел её и готов был умереть за неё, если бы его смерть

пошла ей на пользу. Неожиданно в коридоре послышалась возня. Мать

вздрогнула и, взглянув на сына, молча подтолкнула его к печке.

Дверь в избу распахнулась, и на пороге появился папа - царь.

Санька, не успевшая доесть кашу и спрятаться, дрожащими маленькими

ручками закрыла лицо и сползла под стол. Раскачиваясь на широко

расставленных ногах, мужик криво усмехался, переводя взгляд с жены

на дочку, видневшуюся под столом.

- Иди сюда, папа – царь зовёт, - медленно выговорил он,

показывая пальцем под стол. - Ты такая же, курва, как твоя мать. Пора

тебя учить…

Санька под столом заревела в голос. От страха она заползла

под самодельный деревянный маленький диванчик, стоящий у стола

вдоль стены.

Пашка видел округлившиеся от ужаса глаза матери и

трясущиеся руки. Он стоял на тесной кухоньке за печкой, скрывающей

его от отца. На полу перед шестком лежал косарь, которым мать

щипала лучину для растопки печи. Пашка поднял инструмент, похожий

на тяжёлый тупой нож. Он решил, что сейчас ударит изверга, и убьёт,

избавив семью от издевательств. Что есть силы, сжимая тяжёлый косарь

в руке, Пашка думал, пусть лучше его посадят в тюрьму, только бы мама

и Санька не страдали.

А папа - царь продолжал выманивать дочь из-под стола.

- Иди ко мне, или я сам тебя достану, тогда хуже будет…

Пашка видел, как мать встала. Опасность, которая угрожала

дочери, инстинктивно подняла её на ноги. Сын никогда не видел у

матери такого выражения глаз и решимости на лице, поэтому слова,

которые он услышал, удивили и поразили не меньше того, что

произошло дальше. Обращаясь к мужу, она истерически крикнула:

- Перестанешь когда-нибудь издеваться…? Ты нам жизнь

отравил, дети скоро из дома сбегут…. Надо мной издеваешься, теперь к

ребёнку руки тянешь...

- А-а-а, курва… - завизжал отец, как недорезанный. -

Заговорила тля. Тебе кто право голоса давал, сука? Да я тебя чичас… -

Он ринулся на мать, суча тощими кулаками. Та, увернувшись от удара,

схватила его за рубаху так, что ткань затрещала, и, что есть силы,

толкнула на стоявшую у стены кровать. Отец рухнул, смешно дрыгнув

ногами. Мать ловко накрыла голову барахтающегося мужика подушкой

и крикнула:

- Пашка, тащи топор, сейчас паразиту голову отрублю.

Сколь, можно терпеть издевательства…

Пашка остановился рядом с матерью, держа косарь в руке,

не зная, бежать за топором или мать только шутит. Та, увидев в руках

сына знакомый инструмент, выхватила его и со словами, «ну, паразит,

держись», несильно ударила им сверху по подушке. Мужик дёрнулся и

затих. Мать сдёрнула с него подушку, но он, по-прежнему, не

шевелился.

- Притворяется гад или уснул? - прошептала она, глядя на

сына.

Тот пожал плечами, с удивлением и опаской глядя на

тщедушное, лежащее поперёк кровати тело. А ну, как сейчас вскочит…

Мать потрогала отца за плечо, стала искать пульс на

запястье. Прислушалась к его дыханию.

- Умер, - прошептала она и в растерянности посмотрела на

сына. - Я его только попугать хотела, а он умер…

- Так ему и надо, - безжалостно и даже радостно произнёс

Пашка. - Трус он, от страха, наверное, помер…

Санька тоже выползла из-под стола и, ухватившись за подол

матери, размазывая по лицу слёзы и сопли, сначала со страхом, а потом

с любопытством уставилась на успокоившегося отца, и неожиданно, без

заикания пробормотала: - Папа – царь умер…

Пашка повернулся к сестре и убедительно проговорил:

- А мне нисколечко не жаль, так ему и надо. Не будет

больше маму бить и нас с тобой…

Санька, сорвавшись с места, выбежала на улицу и мать с

Пашкой сквозь сетку от комаров слышали, как она радостно и громко

кому-то сообщила:

- А у нас папа – царь умер…