Две строки короткой телеграммой зацепились где-то в глубине: „улеглась моя былая рана, пьяный бред не гложет сердце мне...“ Я и от луны, и от веселья равно одинаково далёк: мне б сейчас туда, где есть метели - и совсем не тянет на Восток. В целом я не пил и вряд ли буду, но знакомы рюмка и предел: или ткнёшься в грязную посуду, иль „отмочишь“ то, что не хотел. Чай люблю и каждый день „гоняю“ (по утрам особенно - аж, в дрожь), хоть умом, конечно, понимаю: он - не водка, что с него возьмёшь! Может он лечебный в Тегеране, у чайханщика, под синий цвет... Только у меня другая рана и другой, но словно пьяный, бред. За реальностями - полусонный - всё хочу туда (на кой бы хрен!), где и чай, и водка по талонам, да ещё за тару, на обмен. Безнадёжно-русское нет смысла вылечить любой другой страной - я навеки в тех краях прописан, где, как в шутку, говорят на „о“. Словно джин в бутылке, есть желание. Выпущу - неси стакан, подлец, выпьем за долги, за расстояния, за билет туда - в один конец. И потом пусть поезд иностранный увезёт меня сначала в Брест, а другой - чуть грязный и желанный - до Москвы и далее - до мест. Выйду в тишину вокзала раннего, выдохну слова, что в глубине: „Улеглась моя былая рана, пьяный бред не гложет сердце мне“... Январь, 1992 Мёнхенгладбах |