В этот день центральная городская площадь была оживлена. Несмотря на промозглую утреннюю хмарь, она была заполнена людьми, приглушённо шумя, обсуждающими предстоящее событие. Сегодня казнят еретичку… Подёрнутое сумеречной поволокой небо мрачно и безразлично наблюдало за происходящим. Его холодное дыхание превращалось в студёный полупрозрачный туман, в котором угрюмо вырисовывались остроконечные очертания городских домов с черепичными крышами. Городские стражники с сумрачными лицами, опираясь на алебарды, с тоскливым безразличием оглядывали окружающее пространство. Они мечтали о том, чтобы всё это поскорее закончилось. Им хотелось снова в тепло. Наконец-то выспаться… Вдруг море толпы всколыхнулось. Нетерпеливые взоры устремились в одну точку. И, будто бы по волшебству, все разговоры и всяческий шум, прекратились. Люди заворожено, зачарованно смотрели… Лишь ветер шептал что-то в переулках и скрипела старая телега, на которой везли осуждённую молодую девушку. Её молодость, прекрасный облик истерзанного, растоптанного цветка, заставил сжаться не одно сердце. На хрупком теле, прикрытом изорванным, холщёвым платьем, виднеются следы недавних пыток. Испещрённое побоями, заплаканное лицо обрамляют потускневшие волны светлых волос. Пронзительно синие, будто бы впитавшие в себя всю синеву и светлую, сияющую глубину безоблачного неба, глаза полны горьких слёз. В них отражается печальное смирение, отчаянное непонимание и… прощение. Несчастный, трогательный цветок. Неужели эдакий ребёнок мог быть еретиком?? Люди провожали её недоуменными, полными презрения, непонимания, или, жалости, взглядами. Лишь немногие видели за её хрупкой, исполосованной кнутом, спиной, прекрасные и величественные, будто бы сотканные из сияющего облачного эфира, крылья. И эти немногие не могли сдержать рвущего душу и сердце, потока слёз… А девушку уже привязывали к столбу. Старый монах доминиканец в чёрной сутане, стоящий рядом, творил молитву, взывая к Всевышнему, чтобы Он простил осуждённую и принял её душу. Девушка тихо плакала. Губы её так же шевелились, произнося слова молитвы. Она молилась о себе, о своих палачах и о всех людях… Палач зажёг дрова. Медленно подбирался огонь к несчастной. Она не начала биться в цепях, не закричала… только тихо-тихо плакала… Чёрный дым валил к серому небу. Пламень заключил её в свои горячие объятия. Но, алое зарево сменилось ярким, нежным светом. Светом небесной лазури. Спали с несчастной оковы и мучительно гибнущая плоть. Расправились великолепные крылья. Сильные руки подхватили её, и она взмыла ввысь, оставляя землю далеко внизу. Свет величественный, вечный, отблеск непередаваемой красоты, обнял их.

— Братик, — тихо, нежно шепнула она, крепче прильнув к своему освободителю. — Разве бросил бы я тебя? — с нежным упрёком спросил ангел, — Почему ты ослушалась? Зачем осталась в мире людей?

— Мы же помогаем им, — возразила она, — Мне больно видеть их беспомощными, одинокими. Их слёзы жгут меня, и жалость рвёт сердце. Почему они должны идти по длинному пути тьмы, боли и тревог, когда можно сократить его, и в нём может быть меньше тревог и страданий?

— Ты ещё слишком молода, милая сестра, — сочувственно произнёс ангел, — Мне тоже больно видеть их страдания. Но только пройдя сквозь эту тьму и огонь, обретут они мудрость, научатся пользоваться своими силами и по праву займут своё место среди нас. Мы всегда готовы помочь им. Насильно же заставлять их принять светлый путь Единого Творца мы не можем. Тогда мы ничем не будем отличаться от восставшего и его демонов.

— Но они так молоды… — начала было сестра, но, словно бы сама найдя ответ на своё возражение, печально замолчала. Брат тоже хранил молчание. Надежда не должна угаснуть. Ни один ангел не допустит этого...