Вперёд-вперёд, отечество моё,

Куда нас гонит храброе жульё,

Куда нас гонит злобный стук идей

И хор апоплексических вождей.

 

Иосиф Бродский.

 

Таджикистан – Россия. Очевидец. (Быль)

 

Для тех, кто любит природу, горы, охоту, рыбную ловлю. Всё, что написано в этом труде, взято из жизни без всяких прибавлений. Кто ходил по Фанским горам и предгорьям Памира, кто ходил на Эльбрус, через Клухор на Сухуми, бывал в Архызе и в Домбае в диких походах, отзовитесь. Поделитесь светлыми воспоминаниями. Переселенцы из Средней Азии! Вспомните, как вы барахтались в безвестности, не зная куда податься, брошенные в чужой стране на произвол судьбы, не понятно кем, не известно для чего!

Люди, уехавшие из Таджикистана, о чём я рассказал не так?

 

Владимир Глушков.

 

Свежее майское утро. Далеко вверху солнечные лучи играют на снегу и выступах скал, а здесь в ущелье деревья, кусты и травы ещё дремлют под голоса птиц, не умеющих просыпаться молча. Я иду вверх по крутой тропе, сочетая каждый шаг с дыхательным ритмом. Тот, кто часто бывает в горах, знает это несравнимое ни с чем, состояние тела и мозга, когда идёшь круто вверх, чувствуя упругость и силу каждого мускула и не задыхаешься, и впитываешь полной грудью запахи горных трав и цветов. От густого пьяного аромата кружится голова, сердце стучит часто и ровно, вибрамы, всей подошвой, упираются в каменистое ложе тропы и несут тебя всё выше.

Я люблю бывать один в этом ответвлении Варзобского ущелья и, каждый раз, нахожу здесь что-то новое. Скоро тропа пройдёт через тюльпановую поляну, где я, обычно, сажусь отдыхать. Горные тюльпаны, по размеру, меньше полевых и городских, но гораздо красивее.

Это сочетание красного и зелёного могла создать только природа и описанию не поддаётся.

Трудно оторвать глаза от этого великолепия, но пора идти дальше. Последний затяжной рывок и я выхожу на голый каменистый гребень, похожий на изогнутую спину огромного, доисторического зверя. Тропа, идущая по гребню, едва заметна, но уже не так крута. Кроме нескольких арчей, здесь больше, почти, ни чего не растёт. Северная сторона гребня ещё покрыта слежавшимся снегом, а южная служит началом множества небольших осыпей.

Верхнюю тропу протоптали горные козы и сурки. Ранней весной, после зимней спячки, по ней гуляет хозяин здешних мест, чистит желудок и охотится на местную живность. Я каждый год вижу его, довольно свежие, следы но, слава богу, ни разу с ним не встречался.

Судя по следам, этот медведь огромен и стар, редко кому уступает дорогу и встреча с ним на тропе, где и отступить-то некуда, не сулит приятных минут. Состояние следов, приблизительно, недельной давности. Скорее всего, он ушел через главный хребет в урочища Джиръёса, где ореховые заросли, много шиповника, боярышника, диких яблонь и груш. Там уже зреет горная черешня, скоро созреет тутовник, а потом урюк. Это место ещё называется Обисафед (светлая вода), там отлично ловится форель и много кабана. На этой стороне меню гораздо беднее. Тропа ведёт к небольшой площадке под скальным отвесом и там заканчивается. Дальше проходы в скалах знает только местное зверьё. Эта площадка главная цель моего вояжа. Удивительное место. Только восточную часть закрывает скальная стена с редкими уступами. С южной стороны панорама ущелья, по которому я, только что, поднимался. С севера другая, более суровая, панорама заснеженных скал с зелёными лужайками в местах, куда попадает солнце. Жизнь везде берёт своё, тем более весной. Но главное, куда мне хочется, всё время смотреть, это западная сторона. Длинная цепь заснеженных вершин, с ущельями между ними, резко переходит в, изрытую лавинами и весенними потоками, площадку, обрамлённую снизу бешеной речкой Варзоб. С этой высоты речка кажется извилистым ручейком, а идущая вдоль неё дорога тонкой ниткой. Видно отсюда и место впадения речки Сиамы в Варзоб. В этой речке невероятно чистая вода, а по тропе, идущей вдоль неё, можно пройти в верховья Лучоба, где, тоже неплохо, ловится форель. Воздух, без бензиновых паров, копоти и пыли, прозрачен и свеж. На одном из уступов, ниже моей площадки, орлиное гнездо. Я смотрю сверху на изгибы крыльев парящих птиц, видно каждое пёрышко. Но вот лёгкое облачко проплывает чуть ниже, цепляясь за скалы, и закрывает, лёгким туманом, птиц и нижнюю панораму. В этом году много снега, солнышко пригревает. С той далёкой стороны с крутых склонов срываются, время от времени, снежные лавины и тогда площадка подо мной содрогается. Горы разговаривают и предупреждают. Я сижу на краю площадки, дышу полной грудью, впитывая всё это великолепие. Ни кто и ни зачем здесь не нужен. Все ахи и охи по поводу окружающего, тем более, облечённые в звуковые символы, кажутся никчемными и не должны нарушать тишину. Впрочем, совсем тишины нет. Природа издаёт свои, не нарушающие гармонии, звуки. Облачко исчезло, гонимое лёгким ветерком. Стайки пичуг перелетают с куста на куст. Ниже, на взлобке, вылезла на свет божий семья сурков, яркорыжие родители и, ещё серая, детвора. Это говорит о том, что сюда не поднимаются люди с оружием. Ещё ниже, под скальным выступом, на солнышке квохчут кеклики, копаются в пыли и разбиваются на пары. Я боюсь шевельнуться, чтобы не спугнуть зверьков и птиц, не ведающих опасности. Неожиданно слышу хруст снега. Кто-то приближается с северо-западной стороны. Мурашки по коже, неужели с медвежьими следами ошибся? С собой только складной охотничий нож - я сюда прихожу не на охоту. Если удирать, то только вниз на осыпь, там зверюга меня не догонит, если сам ноги не переломаю. Милицейским свистком заверещал сурок и вся сурчиная команда, в момент, исчезла. Громко вспорхнули кеклики и понеслись вниз, как маленькие планеры. Хруст снега прекратился, но звука шагов не слышно. Точно медведь, вышел на тропу, мягкие лапы. Мысли скачут. В страхе оглядываю склон, по которому придётся удирать, ведь я закрыл ему единственную дорогу наверх. Ниже на тропе, метрах в двадцати, большой камень. Из-за него должна показаться башка чудовища. Судорожно сглатываю слюну, а из-за камня, вместо звериной морды, появляется вязаная шапочка с помпоном, под ней раскрасневшееся девичье лицо, а за ним вся складная фигурка в спортивном трико. Увидев меня, она резко остановилась, а я присел на камень, чтобы унять дрожь в коленках. Она первая прервала немую сцену.

-Здравствуйте, вы так меня напугали.

-А вы меня. Поднимайтесь ко мне.

Через минуту она уже была на площадке и уселась на мою свёрнутую куртку.

-Не ожидала здесь кого-нибудь встретить.

-Что, гоняетесь за одиночеством, как и я?

-Да нет, просто люблю горы, а на сегодняшний день осталась одна. Мы в альплагерь прибыли группой, но ребятам стало скучно, и они уехали в Душанбе, а я решила, что не за этим сюда ехала.

-Не знал, что сюда можно подняться из альплагеря, да ещё по снегу.

Снег только наверху, метров тридцать, а ниже нормальная тропа, только очень крутая.

-Давно по горам ходите? Она на минутку задумалась.

-Да уже лет десять, но на Памире впервые.

-К сожалению, это не Памир, а только Фанские горы. До начала Памира отсюда километров двести. Интересно, в каких горах вы приобретали навыки?

На Урале, на Кавказе, ну и ещё кое-где.

-На Урале и кое-где я не бывал, а на Кавказе случалось.

-Ой, как здорово! Я всё время сравниваю Кавказ и здешние горы и, честно говоря, Кавказ нравится больше. Там больше жизни, вы не находите?

-Берусь доказать обратное, но, для начала, не мешало бы узнать, как вас зовут, прекрасная незнакомка? Вы мне тоже нравитесь,- сообщила она насмешливо,- а зовут меня Наташа. Я журналист по профессии. Хочу написать статью о горном Таджикистане, мечтаю попасть на Памир.

Насчёт Памира обещать ничего не могу, сам бывал не дальше Калайхума. Зато предгорья Памира увидите в полном объёме, если поездите со мной и если терпимо относитесь к охоте и рыбной ловле.

Замётано, а вас-то как величать?

-Владимир, можно просто Володя. Крестьянин по мировоззрению, терпеть не могу церемоний и не приемлю бесцеремонности. Люблю природу. Кстати, вы её великолепное дополнение, вы не находите?

-Громко, но я польщена. Ну и чем я вас, так сильно, напугала, можно узнать?

-А вы, когда шли по тропе, ничего такого не заметили?

-Не знаю, тропа как тропа, какая-то, как пережеванная, трава валяется кое-где, надеюсь, она не кусается?

-Нет, она не кусается, товарищ, который из себя её выбрасывает, может здорово укусить.

-Ну и что это за товарищ?

-Когда будем спускаться, смотрите на тропу внимательнее, увидите медвежьи следы, если мы с вами их окончательно не затоптали. Я каждый год эти следы наблюдаю, но слава всевышнему, ни разу с их хозяином не встречался. Судя по следам, это старый медведь.

Я прихожу сюда, всегда без оружия. Когда услышал скрип снега, решил, что ошибся, а удрать можно только по склону вниз. Уж лучше переломать ноги, чем попасть на обед голодному старому зверю. Журналистки с авантюрными замашками, в таких местах тоже нечасто встречаются.

Наташа рассмеялась

-С кем меня только не сравнивали, но чтобы с медведем! У вас водички не найдётся, во рту пересохло?

Я достал из рюкзака полупустую фляжку, но отвинчивать крышку не стал.

-Хотите попить сладкой ледяной водички? Минут десять потерпите?

Осторожно, по траверсу, мы спустились в разжелобок, где, между двумя скалами, укрывается от солнца небольшой ледничёк, а из-под него вытекает, довольно мощная, прозрачная струя. Видимо под ледничком есть родник. Я давно пью воду из этого источника,

всегда, как ребёнок, удивляюсь её необыкновенному вкусу и чистоте, Мы напились вволю

и наполнили фляжку. Под скалой я сорвал несколько больших листов чукури (горный ревень) с толстыми черенками, очистил два из них и протянул один Наташе.

-Ну как, на Кавказе или Урале такая штука водится?

-В огородах России водится, называется ревень, только вкус похуже, давай ещё сорвём.

-Русские называют это растение кислячкой, постараюсь добыть для тебя розовую кислячку.

Мы и не заметили, как перешли на ты. В горах это часто получается незаметно, как-то само-собой. По дороге к нашей площадке, я сорвал ещё несколько таких стеблей.

Солнышко светит ярко и ласково, редкие небольшие облака проплывают под нами, гонимые лёгким ветерком. Мы сидим на площадке, Уплетаем хлеб с ветчиной и сыром, заедаем кислячкой и говорим обо всём. Так бывает, люди негаданно находят друг друга и не хотят расставаться. Солнце перевалило на вторую половину дня. Наташа заторопилась, ей пора было возвращаться. Я быстро собрал свой рюкзак, увязал в пучок стебли кислячки, чтобы Наташе было удобней нести и проводил её до начала тропы, ведущей в альплагерь, показав по дороге, еле заметные, медвежьи следы.

В общем так,- сказал я, прощаясь,- в субботу поедем на Майхуру за грибами и захватим удочку. Попробуем поймать форель. Я буду у ворот альплагеря часов в восемь. Устраивает?

-Конечно.

Я задержал её руку в своей, и она не сопротивлялась. Спуск до орехового сада, где стоит мой

автомобиль, занял намного меньше времени, чем подъём. Вдоль каменного разжелобка, по которому петляет тропа, много мелких осыпей. Становишься на такую осыпь и скользишь вниз, как по снегу. Лишь бы вибрамы были прочными и среди мелкого щебня, не попался крупный булыжник или скальный выступ. Если теряешь равновесие, успей согнуть колени и приземлиться на пятую точку. Падение кубарем смертельно опасно. Зато такой выплеск адреналина. Пожалуй, никогда дни недели не тянулись так медленно. Ранним утром, в долгожданную субботу, мой «москвичёк» нёс меня по серпантинам Варзобского ущелья. Дорога, неплохой асфальт, требует постоянного внимания. Крутые подъёмы с крутыми поворотами перемежаются с отрезками относительно прямой дороги, Здесь нередки обвалы

или можно наткнуться на, неожиданно скатившийся под колёса, булыжник. По краям трассы кустарники, небольшие группы ореховых и тутовых деревьев. Внизу грозно шумит бешеная речка Варзоб, а горные отвесы начинаются прямо от обочины и прижимают ленту дороги к реке. Эта дорога не так трудна, как дороги памирских предгорий и ездить по ней, да ещё в погожий день, удовольствие. Наташа уже ждёт у ворот альплагеря. Она кинула свой рюкзачок на заднее сидение, уселась рядом, и мы покатили навстречу солнечному дню, в предвкушении радости общения и большего сближения. Я гнал машину вверх по ущелью, а кроме двух слов «здравствуй» ничего не было сказано. Наши языки сковала неожиданная неловкость. Так случается при встрече двух людей, когда они ожидают друг от друга слишком много и сразу. Ситуацию разрешила группа таджиков, когда мы подъезжали к месту под названием Кабуты. Они гнали перед собой ишаков и, по обыкновению, громко переговаривались. Смотри, какие весёлые люди,- выпалила Наташа,- что они тут делают? Можно мне с ними поговорить? Только твоих философских вопросов им нехватало,- сказал я с усмешкой. Останавливаться и говорить с ними крайне неразумно. Они за мостом уйдут в боковое ущелье, будут собирать кислячку и грибы на продажу. Если захочешь, я схожу с тобой на один из городских базаров. Возможно, ты там их и встретишь. С местным населением и обычаями я тебя познакомлю, только в более безопасной обстановке.

-Ладно, годится, а что это за белые камни?

За это время мы миновали мост и двигались вдоль длинного и крутого кабутинского склона.

-Это мрамор, довольно низкого качества. Годится, как мраморная крошка, для отделки зданий. Мой ответ удовлетворил Наташу, а про таджикскую кавалькаду она совсем забыла.

В кишлаке Гушары я остановил машину у местной чайханы и магазина.

-Хочешь попробовать самбусашки?

-А что это?

-Мясные пирожки, испеченные в тандыре. Слышишь аромат? Выйди из машины и посмотри.

Мы попали в удачный момент. Пекарь, как раз, доставал из жаркого круглого зева аппетитные треугольные изделия. Я усадил Наташу на тахту, поставил тарелку с самбусами,

Принёс чайник с зленным чаем и две пиалы.

-Осторожно, не обожгись. Вот тебе элемент настоящей азиатской экзотики. И вокруг смотри.

К кишлаку Гушары горы подступают вплотную, почти со всех сторон. Ароматы горных трав смешались с запахом пропечённого мяса, лука, приправ, зелёного чая и всё это под грохот, особенно бешеной здесь, речки Варзоб. Незабываемое утро. От Наташи исходит, какой-то особенный, аромат. Она, по детски, радуется всему, разглядывает горы и людей, смотрит на меня глазами, в которых неподдельный интерес, а я отвечаю ей тем же. Даже не верится, что мы едва знакомы и это только вторая встреча. Может быть дикая природа, нетривиальность горного окружения, подсознательное ощущение опасности, бог знает. Скорее всего, на горных тропах и стоянках быстрее проглядывает человеческая сущность и ты, чуть ли не с первых часов, веришь или не веришь человеку, хочешь или не хочешь с ним общаться. Завтрак подошел к концу. Последние слова Наташи меня развеселили.

-Надо же, какая вкусная экзотика, Надеюсь, это не всё?

-Конечно не всё, поехали дальше.

Асфальт закончился сразу же после поворота на майхуринскую дорогу, и пошла та самая развлекуха, которая начинается там, где этот асфальт кончается. Несколько раз пришлось останавливаться и отбрасывать камни. Подъезжаем к, единственному на Майхуре, мосту.

У моста, почти ровная, площадка с травянистым покрытием. Мост, обычное сооружение на горных речках, два толстых ствола сафедора (пирамидальный тополь) уложенных на каменистые опоры, на стволах настил из толстых веток, досок, связок хвороста, а затем грунтовая засыпка, Назначение моста, выдержать нагруженного ишака и погонщика.

Если перейти этот мост и подняться на небольшое бугристое плато, то среди зарослей горного шиповника можно обнаружить огромные, разросшиеся в ширину, кусты чёрной смородины. Нигде больше, на просторах Памирских предгорий, я не находил этого, благословенного боженькой, растения и как оно появилось на этом плато не знаю. В долинах смородина тоже не растёт из-за жары. Выше этого моста по Майхуре начинается альпийская зона. Низкорослые деревца растут только вдоль речки, а все склоны и поляны заросли рохом и юганом. Рох медонос, собирает на своих цветковых шапках пчёл, ос, мух и других насекомых. Юган, по виду и цвету, похож на укроп, только очень густой и высокий. Городские жители, приезжая на пикник, рвут кусты югана, чтобы обмахиваться, как веером и отмахиваться от насекомых, уж очень мягкие и нежные метёлки на вид. Результаты плачевны, многие получают ожоги в виде волдырей и последующих пятен на коже. Иногда дело доходит до больницы. Выше, где Майхура превращается в небольшой ручей, есть метеостанция Харрамкуль, ещё выше заброшенные рудники и уже можно искать золотой корень. Жир, вытопленный из сурка, добытого в тех местах, отдаёт ароматом розы, несмотря на свой противный природный запах. Всё это я рассказал Наташе, пока мы пробирались по, плохо расчищенной, дороге до , выше упомянутого, моста.

-И что, дорога на рудниках кончается? Спросила Наташа.

-Дорога кончается на метеостанции, а дальше идёт тропа на перевал Казнок и можно спуститься к озеру Искандеркуль.

-Вот здорово, я бы туда пошла.

-Сейчас там снега выше головы, а вот если приедешь в июле, можно сходить.

Всё это я говорил, налаживая свою телескопичку. Ловля форели в горной реке требует умения, сноровки и терпения. Вода, кроме бешеного течения, бурунов и брызг, как правило, так прозрачна, что на, не особо глубоких, местах виден каждый камушек. Смотришь на это бешенство стихии и не можешь поверить, откуда и какая здесь может быть рыба. А рыба есть, причём царских кровей. Она пуглива и осторожна, но как всякий хищник, почти всегда, голодна. Если ты стал форелятником, все другие виды рыбалок кажутся не столь

заманчивыми. Тебе снова и снова, хочется в горы, пробираться с удочкой вдоль гремучего потока ледяной воды. Я наживил крючки, их два, причём, грузило ниже крючков, поплавок не нужен. Начинаю обследовать затишки около крупных камней и закутки у берега, где вода более спокойна. Наташа идёт за мной, как привязанная. Мы проследовали вдоль берега около полукилометра, прежде чем случилась первая поклёвка, но, от неожиданности, я промазал. Форель, видимо, укололась и, как я ни старался, на контакт больше не пошла.

На повороте, у огромного валуна, небольшая заводь. Я знаю это место. Здесь всегда что-нибдь есть. Подхожу осторожно, издали делаю заброс и медленно провожу леску вдоль камня, резкий удар, сгибается удилище и красавица форель бьётся на берегу среди камней. Наташа подскакивает к рыбине с ликующими возгласами, а это значит, что из этой заводи выудить больше ничего не получится. Рыбка довольно приличная, не меньше трёхсот граммов, но нужна ещё, хотя бы, одна. Идём дальше вдоль берега. За поворотом обширная, почти горизонтальная, поляна, покрытая травяным ковром, кустами роха и югана. Ходить здесь легко, течение несколько медленнее, но даже мелких, заводей почти нет. Приходится обследовать каждый большой камень, выступающий из воды. Вскоре ещё две форели последовали в мою сумку, и мы повернули назад. Было тепло. Так тепло бывает только в горах, когда телу настолько комфортно и радостно, что оно кажется невесомым. Солнечные лучи играют на траве и кустах, в дурманящих травяных ароматах летают, копошатся, снимают сладкие капельки мириады насекомых, перелетают с куста на куст стайки птиц. Выше на склонах подают голоса кеклики. Наташа резвится как ребёнок, мне тоже хочется, но приходится вести себя более солидно. Мы взбираемся по крутому откосу к дороге и направляемся к машине. Я развожу костёр, чищу рыбу и целиком, через голову, насаживаю на ивовые прутья. Наташа рсстилает скатёрку и хлопочет со снедью. С рыбы в угли капает сок, по поляне ползёт аромат, от которого начинается обильное слюноотделение. Наливаю из плоской фляжки в походные стаканчики по глотку коньяка. Пиршество. А вокруг любимые горы. По глотку хочется ещё. Наташа не возражает. Я смотрю на то, как она ловко управляется с форелью на прутике и, не впервые, задаюсь вопросом, как и откуда берутся в женщине эти элементы привлекательности? Нет ни тени жеманства, кокетства, игры, ничего показного. Руки поднимаются и с неизъяснимым изяществом поправляют волосы, наливают чай, раскладывают еду. Повороты головы, изгибы тела, жесты, движения, всё по королевски. Об этом даже говорить не принято, разве только записать. Но как же классно это лицезреть. Она заметила мой взгляд и улыбнулась с лукавинкой во взоре, а я поперхнулся и покраснел, по телу побежали мурашки. Она звонко рассмеялась, чем ввела меня в ещё большее смущение. Нелепость ситуации заставила и меня рассмеяться. И всё это без единого слова. Наконец она прервала молчание. Спасибо тебе за сегодняшний день. Давно мне не было так хорошо. Но я приехала в Таджикистан не развлекаться. Мне нужно узнать об этом крае как можно больше.

-Только о крае?

-Нет и о людях, конечно. Вот ты, русский человек, как ты оказался в этих краях? Это же не твоя родина. Твои предки из равнинных мест, где вместо гор невысокие холмы. А ты, как-будто, родился в этих горах. Не находишь всё это несколько странным?

- Я сам об этом давно думаю. Но твой вопрос порождает слишком много других вопросов и ещё больше непростых ответов.

-Вот и помоги мне в этом разобраться. Поможешь?

-Да всё, что в моих силах. Только давай не будем портить сегодняшний день. Тебе хорошо, а мне-то каково, у меня целых две радости и горы, и ты. Ты ведь в горах тоже не новичок. Ты сказала, что на Кавказе была.

-Да, я бывала в Архызе, в Домбае, на Чегеме. Хотелось на Эльбрусе побывать, не получилось, но всё ещё впереди. Может вместе сходим.

-Перед Домбаем от Теберды идёт тропа на северный приют, а дальше на Клухорский перевал. На южной стороне домик южного приюта, а ниже из села ходит автобус до Сухуми.

А около Южного приюта маленькая речка похожая на ручей. В ней тоже есть форель. Вот куда бы я с тобой сходил.

-Я начинаю понимать, почему мне Кавказские горы показались веселее. Они не такие дикие, много обхоженных троп, туристских маршрутов, обустроенных стоянок. Но я уже начинаю думать, что здесь будет интереснее.

-Очень может быть. Если у тебя получится, в следующую субботу съездим на дикобраза. Кстати, на вершины Эльбруса не пустят ни тебя, ни меня, Там, на высоте четыре тысячи сто метров, находится огромное здание похожее на гондолу и постоянно, в сезон, до отказа, заполненное туристами. Если мы, в статусе дикарей, полезем выше, нас вежливо завернут к этому приюту, чтобы оградить и нас, и себя от больших неприятностей.

-Ценная информация, но, вообще то, она мне известна. Меня приглашают съездить в Курган-тюбе и Шаартуз, но к субботе я обязательно вернусь.

-Будешь в Шаартузе, посети святое место «Чили чор чашма» - сорок четыре родника, в переводе на русский.

-Ты и там побывал, в Таджикистане есть место, где ты не был?

-На Памире не был, туда тебя не повезу и сам не поеду. Однако, жажда познаний делает человека человеком, как говорили древние и не осуждай меня за это, о прекраснейшая из женщин. На этой шутливой ноте мы закончили нашу трапезу и, весело зубоскаля, стали собираться домой. День клонился к вечеру, когда я высадил Наташу у гостиницы Душанбе и мы простились до следующей субботы.

Время конца мая и начала июня характерно тем, что усиливается жара, отходит долинная и горная черешня, вишня и ранний урюк. На базарах появляются первые дыни, арбузы, ранние персики и виноград, а в горах созревает тутовник. В этот период всё горное зверьё собирается под тутовыми деревьями, чтобы полакомиться, приторно сладкими, ягодами. Разумеется, эти пиршества происходят по ночам. Днём кабан и медведь делают лёжки в зарослях, часто недалеко от места кормёжки, а дикобраз и барсук отсиживаются в норах.

В долгожданную субботу, в два часа дня, Наташа сидит в моём автомобиле, и мы несёмся по улице Айни, а затем по шоссе в сторону Орджоникидзеабада. Я намереваюсь добраться до длинного сада в урочище Куль. Этот сад нам, с моим напарником Иваном, показал наш друг и такой же заядлый охотник, Антон Феллер, немец по национальности. Ущелье Куль начинается от Кафирнигана и тянется параллельно с Ромитским ущельем, заканчиваясь этим самым, длинным садом. Оно изобилует кекликами, что и привлекло туда Антона. Однажды он слишком увлёкся охотой, добрался до верховьев урочища и обнаружил этот сад, тянущийся вдоль ручья на целый километр. Сад состоит из алычовых, вишнёвых, ореховых и тутовых деревьев. Опытному охотнику, Антону легко удалось установить, что эти места посещают кабаны и даже медведи. Дикобразы его не интересовали. Оказалось, что в километре от сада есть кишлак, к которому ведёт дорога, каменистая и ухабистая, но нам ли к этому привыкать. Сад этот понравился мне с первого посещения, прежде всего, своей дикостью. Не знаю, по какой причине, но, даже здешние тутовники, не каждый год, рубили на пиллу. Пилла, это шелковичный червь. Его личинки, до окукливания, питаются листьями тутовника. Сейчас в долинах, вдоль дорог и арыков, тутовые деревья уже превратились в изуродованные обрубки. К осени они обрастут длинными прутьями и будут напоминать лохматые шапки корявых великанов. В этом саду тутовники растут, как бог определил, ореховые и другие деревья в таком же девственном состоянии. По каким-то причинам, кабан и медведь этот сад посещать перестали, а дикобраз здесь просто живёт. Мне уже дважды везло на охоте в этом саду. Надеюсь и в этот раз на удачу, хотя время для ночной охоты не совсем подходящее. В лунную ночь, любой зверь видит дальше, чем человек и особенно осторожен. Мне удивительно хорошо с, сидящей рядом, умной и красивой девушкой, обуреваемой теми же мыслями и желаниями, что и я. Мотор размеренно урчит, пока хороший асфальт, в открытое окно дует тёплый ветер, Проносятся мимо с одной стороны холмы, а с другой хлопковые поля. Наташа первая прерывает молчание.

-Володя, мы можем вернуться к тому разговору? За эту неделю я много ходила и ездила по Душанбе. Это же русский город, большинство таджиков в европейской одежде. Разве только на базаре можно уразуметь, что находишься в Средней Азии. Откуда столько русских? Почему они живут здесь, а не в России? Вот ты, как попал в Среднюю Азию? Ты здесь родился? Я выслушал её длинный монолог и некоторое время продолжал молчать, собираясь с мыслями.

-Не знаю с чего начинать. Я так понимаю, тебя интересует история вопроса, а не моя конкретная личность.

-Ты прав. Мне интересен исторический процесс, а о тебе поговорим отдельно, ладно?

-Ладно, уговорила. Но если без юмора, меня, с детства, интересовала история нашей семьи и я донимал этими вопросами и родителей и дедушек с бабушками. Кстати, тебе что-нибудь говорят такие фамилии, как Пастернак, Булгаков, Солженицын. Рыбаков?

-А ты как думаешь? Ты забыл включить в этот список ещё наших историков. Извини и не обижайся, но давай не будем заниматься библиографией, а то нас, бог знает куда занесёт.

Получив, таким образом, по носу, я перестал умничать и начал говорить по делу.

-Вынужден повториться, я пользуюсь рассказами моих дальних и ближних предков. За полную достоверность поручиться не могу. Но и ложь исключаю, разве только, некоторые преувеличения. Мои предки, по отцовской линии, северяне. Дед, Евдоким Афанасьевич, из под Архангельска, а бабушка Зина вологодская. Где-то на севере, в дремучих лесах, течёт речка Шайма, впадающая в Онегу или в Северную Двину, точно сказать не могу. На берегу этой речки находится или находилось, село Глушково. Все выходцы из этого села получали фамилию Глушковы. Дед Евдоким рассказывал, что его дед, купец, украл из табора цыганку и женился на ней. Видимо поэтому, в нашей родне много черноволосых и кареглазых. Дед Евдоким был молчун, великолепный столяр и пчеловод. Трудяга, каких мало. Он прошёл всю первую мировую войну. Это был ортодокс по натуре, говорил с нами нравоучительным тоном на нравоучительные темы. Разумеется, я бунтовал против его желания заставить ходить по струнке и угождать. Ты ещё не уснула от моих монотонных речей?

-Да нет, продолжай, у тебя неплохо получается.

К этому моменту, мы проехали Кафирниганский мост, городок Орджоникидзеабад, за поливным каналом повернули налево, а когда строения кончились, сделали правый поворот, постепенно углубляясь в горы. Асфальт кончился. Мотор натужно шумел, преодолевая подъёмы на первой и второй передачах. Привычная обстановка. Я внимательно слежу за дорогой и продолжаю.

-Зато бабушка Зина была великолепная рассказчица. Из её рассказов, я узнал много о севере и северянах, их обычаях и удивительных поступках. О вечной войне и, весьма полезной, дружбе с дремучими лесами и их обитателями, об озорстве медведей и хитрости волков. В те благословенные времена в лесах севера было много дичи, а в реках изобилие рыбы.

Один из рассказов: Отец, так бабушка обращалась к мужу, я тесто на пироги поставила, рыбки надо. Отец брал жердину, остро затёсывал один конец и пробирался по заломам из брёвен вдоль берега. Точный укол и насаженный на пику налим, оказывался на берегу. Наколов, таким образом, несколько рыбин, дед заканчивал рыбалку. Таких рассказов было много. Ещё один, для ровного счёта, не надоело слушать? Услышав желанное нет, продолжаю болтологию. В селе жила семья богатырей. Их двое детей, брат и сестра, огромные, статные, совсем не безобразные, славились силой. Однажды, моя будущая бабушка пошла с этой силачкой в лес по ягоды. К ним пристали два молодых, рослых парня из соседней деревни с откровенным предложением поспариваться. Недолго размышляя, молодая красавица ухватила самого большого нахала за кушак и воткнула его, вниз головой в ближайший буерак со словами: «Поёпши, ошшо не хочош ли»? Передаю слова во всём великолепии тамошнего диалекта. Второй парень быстренько ретировался. Эта красавица долго не могла найти себе достойного жениха. Наконец таковой отыскался, но перед венчанием потребовал от неё клятву, что никогда не поднимет на него руку. По словам бабушки, клятву боготырша сдержала. В случае провинности, муж становился на скамеечку, бил её по щекам и она молча терпела. Когда мне позже попали в руки книги северянина Чапыгина, я был поражён тем, насколько были правдивы и достоверны рассказы бабушки Зины.

К этому времени, мы миновали кишлак и на небольшой поляне остановили машину. Стало не до рассказов. Берём рюкзаки, я собираю двустволку, и отправляемся по тропе к саду. Нам предстоял не очень длинный, но крутой подъём. Мы его быстро преодолели и вышли к ручью, несущему свою прозрачную воду из глубин сада. Нас со всех сторон обступили деревья, от ручья веяло прохладой, до темноты было ещё три часа, спешить было некуда. Мы сделали остановку на травянистой поляне. Я снял рюкзак, положил на него ружьё и прошел по тропе немного вверх. Наташа отдыхает на полянке у рюкзаков. Увидев следы, зову девушку. Она быстро подходит. Я показываю следы. Балдею от удовольствия, увидев, как округлились от удивления, её глаза. Пацанское озорство, но уж так устроен.

-Откуда здесь дети и почему босиком?

-Это следы дикобраза, их, в первый раз, все принимают за детские, но посмотри внимательнее, они короче детских и коготочки есть. -И что, мы его здесь будем ожидать?

-Нет, здесь мы уже сами наследили, а потом это старые следы, им дня два. Дикобраз протопал по своим делам, а назад может прогуляться по другой тропе.

-Ты расскажи мне про этих дикобразов. Есть книга англичанина Корбетта «Леопард из Рудрапраяга». Он убивал в Индии тигров и леопардов, которые, по каким-либо причинам,

начинали охотиться на людей. Одна из причин, драка хищника с дикобразом. Дикобраз втыкает свои иглы в противника, и он больше не может охотиться на диких животных. Потом я слышала, что рассерженный дикобраз стреляет своими иглами. У нас одно ружьё на двоих. Ты хорошо стреляешь? А если не попадёшь?

-О тогда, этот страшный зверь истыкает нас своими иголками, а потом съест. Ты думаешь, я для чего тебя сюда притащил? Дикобраз меткий стрелок, всегда попадает в сердце или в левый глаз, при этом выбирает красивых девчёнок, они ему кажутся вкуснее и мне, кстати, тоже. Так что, у меня есть шанс удрать и спрятаться. Должен же кто-то поведать миру о твоей героической кончине.

-Всё сказал? Хватит смеяться, про хищников-людоедов правда?

-В некоторой степени да. Но нам, перед смертельной схваткой с этим страшным зверем, не мешало бы подкрепиться.

Раскладываем на тряпице еду. Я, попрежнему, ёрничаю и несу чепуху, а Наташа начинает злиться. Вовремя спохватываюсь. Только нехватало испортить чудесную ночь.

-Ты не всё прочитала про страшного зверя под названием «дикобраз». Помнится, в детстве, я прочитал рассказ одного писателя о том, как он в Туркмении на бахче подглядывал за дикобразом. Тот сидел на задних лапах, на манер белочки, и обедал арбузной коркой, держа её в передних лапах. Лучше бы он написал про тигра, проткнутого дикобразьей иглой и преподносящего дикобразихе букет цветов. Это было бы правдивее.

-Ничего себе, сравнение.

-У дикобраза, представь себе, хвост из белых твёрдых иголок длиной восемь-десять сантиметров. Сидеть на них сможет, разве только, идиот, лишенный чувства боли. Дикобраз не белочка, ходит, ест, бегает, роет норы, опираясь на все четыре лапы.

Ты, наверняка, знакома с творчеством Джека Лондона.

-По Белому Клыку будешь меня экзаменовать?

-Ну, значит помнишь печальную участь дикобраза, попавшего на обед к отпрыскам Одноглазого. Я очень люблю творчество Лондона, вырос на романтике его книг, но с дикобразом он чего-то напутал. Возможно в Америке дикобразы другого устройства, здесь я не в курсе. Наш азиатский зверь южное, теплолюбивое животное, не живёт в местах, где температура зимой опускается ниже двадцати градусов мороза. Опасные твёрдые иглы у дикобраза растут с середины спины до хвоста, а по бокам только мелкие, совсем неопасные, иголочки. Дикобраз не ёж, он не может сворачиваться в клубок. Когда на него нападают с намерением съесть или напугать, он поворачивается к врагу хвостом и спешит удрать.

Кстати, дикобраз, всю светлую часть дня, проводит в норе, поэтому плохо бегает и быстро устаёт. Чувствуя близко нагоняющего врага, он может резко остановиться и действительно, наградить иглами, наткнувшуюся на него, зверюгу. Так часто становятся инвалидами или погибают, не в меру горячие или неопытные, собаки. Старый тигр или леопард, которым уже трудно догнать, шустро бегающих, парнокопытных, наваливаются на дикобраза всей массой и сами загоняют острые и болезненные иглы в своё тело. Совсем ослабевший зверь вынужден нападать на, самое беспечное и плохо двигающееся, двуногое. Ночью дикобраз действительно может показаться страшным. При возбуждении он поднимает вертикально мягкие и длинные иглы на загорбке. В таком состоянии кажется, что стоит или бежит высокий зверь, размером, чуть ли не с кабана. Неопытный охотник стреляет в середину бегущего «чудовища» и потом считает, срезанные выстрелом, иглы от удравшего зверя. У охотников это называется «побрил». Ну что, для начала, информации достаточно?

-Достаточно. Готова вступить в сражение. Как будем это делать? И учти, я бегаю быстрее тебя. Если он вздумает кого-то из нас съесть, первым окажешься ты.

-На мой взгляд, ты гораздо вкуснее.

Так, подшучивая друг над другом, мы убрали всё в рюкзаки и пошли вверх по тропе.

-А теперь, девочка, настоящая инструкция. Сегодня большая луна- время для охоты не самое удачное. В зубоскальстве, как я понял, мы друг друга стоим и это здорово, но, как стемнеет, от нас с тобой потребуется молчание, часика, этак, четыре, выдержишь? Ночью, хорошо и далёко, слышен даже шёпот.

-Почему нет, это даже интересно.

-Когда идёт дикобраз, его иглы издают звук, похожий на шелест сухой травы под ветерком.

В это время мы подошли к большому, давно не рубленному, тутовнику. Его толстые, раскидистые ветви растут вширь и вверх, образуя шатёр из густой листвы. Я начал внимательно рассматривать крону и, довольно быстро, обнаружил то, что мне нужно.

-Ты что, хочешь на дерево меня посадить?

-Да и сам туда залезу. В луну сидеть на земле нет смысла, сама должна понять почему.

Я быстро влез на дерево и подвесил гамачок для сидячего положения так, что получилось сидение со спинкой. На это сооружение укладывается спальник и получается очень удобная засидка. Её единственный недостаток, отсутствие обзора со спины. Наташа, усевшись на подготовленное место, принялась мне шептать, как ей удобно. Пришлось и мне прошипеть запретные слова. Сам я уселся на развилку из трёх веток, сделав дополнительную опору из куска верёвки. Получается нечто наподобие седалища, на которое можно положить, вдвое сложенный, спальник. Ружьё, с фонарём на кронштейне, я пока повесил на обломок ветки и, только удобно усевшись, снял его, зарядил и положил на колени. Охота началась. Быстро темнело. Наши колени почти соприкасались. Я погладил Наташину руку. Оказаться впервые в горах, в саду похожем на джангал (дикий лес), да ещё в, неожиданно наступившей, кромешной тьме, это испытание не каждый мужик достойно выдержит, а тут молодая женщина, но эта капризница резко отодвинула мою пятерню. А сад наполнился неожиданными звуками. Их не слышишь, когда видят глаза, но стоит наступить темноте и слуховой аппарат вступает в свои права. Ручеёк, ранее не слышный, запел назойливую песенку. Что-то заскреблось под нашим деревом, а потом под другими и ещё где-то. Сверху на тропе послышался шорох и быстро стих, а потом что-то зашелестело снизу. Я привык к этой ночной жизни гор, научился различать, почти все, звуки, но каково Наташе? Выше на склоне хрустнула ветка, я почувствовал, как вздрогнула Наташа, а ее рука судорожно вцепилась в мой рукав. Пришлось гладить руку снова, на сей раз без сопротивления. Глаза привыкают к темноте и всё яснее различают окружающее. Лёгкие шорохи слышатся всё чаще и, каждый раз с неожиданной стороны. Только сейчас, я сообразил, что забыл предупредить мою очаровательную партнёршу о мышах, крысах, жабах, лисах и других представителях местной фауны, которые в ночное время, так же, активны. Остаётся сидеть тихо и наблюдать, как Наташа поворачивает голову на каждый шорох. Она охотится непонарошку. Прошло не менее полутора часов, а не было произнесено ни единого слова . Наташа сидела, как зачарованная, боясь громко дышать, как она мне потом сказала. Вдруг послышался трепет крылышек и маленькая пташка опустилась на боковую ветку, немного выше нас. Даже я, почти, перестал дышать, боясь спугнуть ночную гостью. А гость, это был он, а не она, разразился, вдруг, трелями соловьиного концерта. Пропев свою песнь, соловушка вспорхнул и, через некоторое время, мы услышали его трели с соседнего дерева, а ему, вдруг, ответил другой певун. Настоящий концерт, не выдержав, прошептала Наташа, а я снова погладил её руку. Над южным склоном образовалась светлая полоса. Лунный диск залил серебром северный склон, поднимаясь всё выше, а у нас, в глубине ущелья, ещё стоит темень. Но вот луна осветила и южный склон, наш сад и повисла в небе, как большой белый шар с радужной оболочкой. Стал виден каждый листик. Пролетел, едва заметный, ветерок и крупные тутовые листья ответили лёгким шелестом, проснувшегося волшебного леса.

Надежды на встречу с колючим зверем таяли. Я уже принял, было, решение покинуть нашу засидку, как услышал шорох и не со стороны тропы. Мы замерли в ожидании, а под нашим деревом, непонятно откуда, появился лисёнок. Он был маленький, тощий, с хвостом как у дворового щенка. И, совсем как щенок, он начал подбирать тутовые ягоды и насекомых, под деревом их было достаточно. От нас до лисёнка было не больше трёх метров. Он так увлёкся ужином, что не обратил внимания на звук от ружья, которое я сдвинул, чтобы не мешало наблюдать. В этот момент он оказался прямо под нами. Набрав побольше слюны, я осторожно сплюнул. Слюна попала зверьку на ухо и он начал трясти головой, как собачёнок, вызвав у меня непроизвольный приступ смеха. Залилась звонким смехом и Наташа. Нужно было видеть, как улепётывает бедный зверёк. Так закончилась эта удивительная и нелепая охота. Отсмеявшись, мы спустились с дерева и вернулись на, уже знакомую, поляну. Я нашел, сравнительно, ровное место, уложил рядом спальники, мы улеглись и стали смотреть на звёзды. Луна светила нам всю ночь, где-то рядом защёлкал соловей, возможно, наш знакомый, а ему, издалека, откликнулся другой. Спать не хотелось. Я повернулся вместе со спальником к Наташе и она сделала то же самое. Мои губы коснулись её губ. Давно мне не перепадало такого блаженства. Я целовал эти сладкие губы, лицо и шею, пока хватало дыхания. Разумеется, мне захотелось большего, но не тут то было. Эта удивительная девочка, мягко и нежно, поставила меня на место, да так, что я не испытал ни обиды, ни неловкости. Вот так порабощают нашего брата. Мы незаметно заснули, обнявшись, а утром, с первыми лучами солнца, осторожно вытащив руку из под Наташиной головы, я быстро развёл костёр, скипятил чай и приготовил всё для завтрака. Кофейник закипел, а моя гостья продолжала спать. Я знаю, как сладок этот утренний сон в горах, когда ночная прохлада становится слишком прохладной, а в спальном мешке так хорошо и уютно, намного слаще, чем в домашней постели. Но время собираться в дорогу. Я прилёг рядом и осторожно коснулся губами Наташиных губ. Она вздрогнула и открыла глаза, потом высвободила руки, обняла меня и, неожиданным рывком, вдруг, оказалась на мне вместе с мешком. Я не ожидал такого фортеля и мы, едва не скатились к костру. Короткая шутливая борьба, Наташа выскакивает из мешка и бежит умываться, бежит назад, и мы завтракаем. Ночных поцелуев, как будто и не было, только лукавая смешинка в глазах и, снова разговоры, разговоры.

-Какая дивнаю ночь. И чего я аппарат не взяла, столько кадров потеряно. Давай ещё разок так поохотимся.

-У меня в техникуме время подготовки к защите дипломов, самый ответственный период, а суббота наша, договорились?

-Что делать, договорились, давай рассказывай дальше про твоих предков. На чём мы остановились?

-Сначала давай доберёмся до автомобиля, кстати, вот дерево с белым сахарным тутовником, такой местные сушат и заготавливают на зиму. Хочешь попробовать?

Получив согласие, я взобрался на дерево, захватив обе эмалированные кружки, набрал ягод и осторожно спустился с ними вниз.

-Предупреждаю, сырую воду после ягод, нельзя пить часика полтора, очень неполезно.

Ягоды быстро закончились. Мы, так же быстро, всё собрали и пошли вниз по тропе к автомобилю. Мотор послушно взревел, и мы начали медленный спуск.

-Так на чём я остановился? Кажется на рассказах бабушки Зины. По её рассказам, мой дед Евдоким Афансьевич имел небольшое кожевенное предприятие. Он вынужден был его продать, буквально, за вагон керенок, которые изначально были мусором. Им пришлось скитаться по всей стране. Из рассказов бабушки я помню: Северный Кавказ, Сорочинск, Казахстан- какое-то село на китайской границе, узбекский город Джизак, где и встретились мои отец и мать. О материнских корнях я знаю значительно больше, поэтому не усни от скуки, я зануда, обожаю подробности и ни малейшего представления о писательском мастерстве.

-Хочешь, чтобы тебя похвалили, не дождёшься, но, как рассказчика, тебя можно терпеть.

-Спасибо за ласку, тронут, постараюсь покороче.

-Не нужно покорче, пожалуйста, рассказывай с подробностями.

-Ладно. Где-то там, в России, в Самарской губернии, в Сергиевском районе есть село Васильевка. В этом селе мой дед, рыжебородый богатырь, растил хлеб и занимался животноводством.

-А почему ты не рыжий и богатырского в тебе я, что-то ничего особого не вижу?

-Ещё раз благодарствую за ласку. По комплекции я в отцовскую родню. Семью моего прадеда, помещик Кандауров выменял за борзую суку с щенятами. Все крепостные, принадлежащие ему, получали фамилию Кандауровы. Умер мой прадед в возрасте ста двадцати пяти лет. Моя бабушка Ольга ещё помнила барщину. Мой дед был старостой села и для своего времени, отличался передовыми взглядами на сельское хозяйство. Он имел самую современную сельхозтехнику, привёз в село семена арбузов и дынь и успешно эти культуры выращивал. Про арбузы люди, в те времена, уже знали, а вот с дынями произошёл забавный казус. О нём мне рассказала моя матушка. Когда выросли эти непонятные то ли огурцы, то ли тыквы, они, на пробу, оказались совсем безвкусными, даже без аромата огурцов и перестали вызывать, какой-либо, интерес. Плоды пожелтели, как старые огурцы. Нечаянно, моя бабушка Ольга увидела, что эти плоды кто-то расковыривает и ест. Она устроила ночную засаду, и обнаружила, что этим безобразием занимается лиса. Отогнав плутовку от выбранной дыни, бабушка принесла добычу домой. Больше лисе расковыривать дыни не дали. Как-то, матушка рассказала мне ещё про один замечательный, вполне достоверный инцидент. Мы ведь знаем, что в дореволюционные времена русский народ был, по настоящему верующим. Все религиозные предписания строжайше соблюдались. Главным авторитетом, особенно на селе, был не староста, не урядник, а батюшка. Так вот, был великий праздник-пасха. Работать в этот день и всю пасхальную неделю запрещалось или не полагалось, не знаю как точнее. Мой дед вышел в поле, пощупал, понюхал землю, может ещё, что-нибудь сделал, трудно сказать, но сразу пошёл к попу: «Батюшка, благослови сеять, земля сохнет». Батюшка, немедленно, вышел в поле, пощупал, понюхал…..и, представь себе, сеять благословил . Удивителен результат. Те, кто прислушался и не ленился, посеяли и получили хороший урожай. У тех, кто неделю отдыхал, всё погубила засуха. Можно ещё рассказать несколько подобных случаев, но тебя интересует другое, разве не так?

-Меня интересует всё, но, если можно, давай о том, как твои предки оказались в Азии.

-Ладно. Когда начались эти кровавые события, под названием «октябрьская революция», нужно понимать, что по всей России, события происходили по сценарию Бунинских «Окаянных дней».Как люди истребляли друг друга, общеизвестно. Мне мать рассказывала,

что их село брали то белые, то красные и, конечно, каждый раз, меняли прошлые порядки на свои. Мои дед с бабушкой прятали в стогу сена, на задворках села, раненого большевика. Моя мать, ей тогда было лет шесть, носила этому красному командиру еду в узелке. Моя бабушка была, известная на всю округу, знахарка. Видимо, она неплохо подлечила командира. Когда красные победили, этот командир занял один из руководящих постов в местном ЧК. Кажется, это был городок Серноводск, о котором часто упоминала моя мать. Начались страшные, для России, годы коллективизации. Крестьян быстро поделили на кулаков, подкулачников и бедняков. Мои предки участвовали в этой чудовищной катавасии в качестве кроликов, предназначенных на убой. Об этом написано много удивительного вранья. Я же знаю об этих событиях из первых рук, и у меня нет оснований не верить рассказам моих родных. Я неоднократно убеждался в невероятной порядочности моей родни, особенно по материнской линии. Помнишь рассказ Гайдара о краже мальчишками яблок? Хочешь, я его перескажу в моей интерпретации?

-Это интересно, давай, покажи свои писательские возможности.

-У, колючка. В сорок седьмом году моего отца перевели в городок Денау восстанавливать электроцех местного хлопзавода. Нашу семью перевезли из городка Кермине в Денау на бортовой машине ЗИС-5. На новом месте жилось туговато. На одну отцовскую зарплату не разгуляешься, даже несмотря на, удивительную для нас, дешевизну овощей на Денауских базарах. Мне было восемь лет. Около седьмого барака, куда нас поселили, резвилось много детворы и у меня появились друзья. Один из них, Шурка, мальчишка моего возраста, подговорил меня сходить на кукурузное поле за початками. Шурка, как я быстро сообразил, был на этом поле не впервые. Мы затаились в сухом арыке рядом с полем и стали ждать. Чего мы ждём?- спросил я Шурку. Сейчас объездчик проедет,- ответил Шурка,- у него камча, он так огреет. А что такое камча?- спрашиваю. Что не знаешь, удивляется Шурка,- это плётка такая. Последнее он сообщил уже шёпотом. Объездчик проехал. Мы быстро заскочили в заросли кукурузы. Початков было много. Шурка показал, какие нужно срывать. Мы набрали полную Шуркину холщёвую сумку и дали дёру. Я, с гордостью, вывалил на пол в кухне перед мамой мою часть, доставшейся мне, добычи.

-Ты где это взял?- спросила мама.

-Мы с Шуркой на поле набрали.

-А чьё это поле?

-Не знаю, Шурка сказал колхозное.

-Значит украл. Возьми сумку, собери это всё и отнеси туда, откуда взял. Там был кто-то?

-Да, страшно напуганный таким приказом,- сказал я. Там был объездчик на лошади и с камчой.

-Он вам разрешил взять?

-Нет, мы спрятались, он нас не видел.

-Вот ему всё и отдашь, дождёшься его и отдашь. Иди!

Дважды повторенное слово «отдашь» действует хуже плётки. Матушка вручает мне сумку и выпроваживает за порог. Дальше всё пошло не по Гайдару. Я был сообразительный мальчик, а объездчика с камчой боялся гораздо больше мамы. Поэтому, я потащил добычу к Шурке. Там меня встретили приветливо. По комнатке, она у них была одна, уже носился запах варёной кукурузы. За кукурузой я больше не ходил, а угнетало меня не воровство, а то, что я обманул мать. Я, и повзрослев, часто вспоминаю этот эпизод. Пусть не покорёжит тебя хамское слово, но, ведь, жрать было нечего. Чтобы отказаться от даровой еды, имея на руках троих детей, а в активе только тысячерублёвый оклад мужа (сто рублей на теперешние деньги) нужен очень твёрдый стержень, ведущий по жизни.

Но вернёмся к тем временам. У моего деда отобрали дом, всё имущество, скот, сельхозтехнику, а самого, под арестом, отправили в город. С моей матери, девятилетней девочки, сняли шубку, валенки, ещё что-то из одежды и демонстративно одели это всё на другую девочку. Деда в, каталажке, били шомполами, видимо требовали золото. Мать не помнит, сколько времени мучили её отца, но, каким-то образом, начальник, когда-то прятавшийся в его стогу от белых, узнал про эти дела. Он приказал отпустить деда и вернуть ему всё имущество. Кстати, мама рассказывала, что сельчане, днём получившие, отданные им, вещи, как только стемнело, принесли вещи обратно. Ни кто им не грозил, власть была крепка и, однако. Я не могу сказать, сколько километров от того города до Васильевки, полагаю, не меньше двадцати. Это расстояние, мой, крайне измождённый, дед проделал пешком. Мать рассказывала, что бабушка Ольга плакала, когда лечила изуродованную дедову спину. Вспоротая шомполами рубашка, вросла в тело, спина кровоточила и гноилась. Бабушка Ольга извлекала из спины кусочки холста и промывала раны травяным настоем.

Когда дед поправился, он пошёл в сельсовет, заявил, что отдаёт дом и всё имущество власти и уехал, с бабушкой и мамой, в Джизак, к своей старшей дочери. Есть такой город в Узбекистане. Как я догадываюсь, они немного раньше туда удрали от большевистской чумы.

Нужно сказать,что Средняя Азия была не самое плохое место для ссылки. Воркута, тундра, Магадан были куда страшнее. Образование моей матушки, два неполных класса церковно-приходской школы. Имея энергичный характер, она упорно искала своё место в жизни. Была в домработницах, продавщицей в ларьке, а в семнадцать лет поехала в город Куйбышев к другой своей старшей сестре и попала в дикий голод- результат великой коллективизации. Молодёжь того времени нашла удивительный способ борьбы с голодом. Берёшь половину стакана соли, добавляешь воды до полного, размешиваешь и выпиваешь, кушать, после такого лекарства, не хочется. В результате, мать потеряла одну почку. А мой отец, он состоял, в то время в активистах, что-то наподобие комсомола, рассказывал мне другую дикую историю. Учти, мне очень неприятно это вспоминать. Не испугаешься?

-Чего это я должна испугаться?

-Ну смотри. В общем, он с группой активистов, обследовал в поволжье, выморочные, от голода деревни. Представляешь, деревня, они въезжают, ни одной живой души, ни звука. Нет ни кошек, ни собак. Заходят люди в дом, а там лежат мертвецы и только животы их шевелятся, как у живых. Это внутри веселятся черви.

Я почувствовал, как вздрогнула Наташа, и самого меня передёрнуло. Некоторое время мы ехали молча, а я ругал себя за этот рассказ.

-Неужели такое было?- тихо проговорила девушка,- неужели было?

-А какой смысл было врать мне, мальчишке, я сам приставал к нему с расспросами, когда услышал рассказ матери об этих голодных временах.

-Да, про червей в животах я не слышала, буду искать ещё источники об этих временах. Немного успокоившись, Наташа просит рассказывать дальше.

Я плохо знаю, как нашли друг друга отец с матерью. В общем, я родился в Оренбурге. Отец обзавёлся друзьями, любителями погулять, и завяз в этих гулянках. Матушка написала в Джизак. Крутая бабушка Ольга приехала и забрала нас с собой. Мой батя, чуть ли не сразу, последовал за нами и семья, вновь, воссоединилась. Мой отец, техник-электрик по профессии (специализация электрооборудование хлопзаводов) был направлен на Кермининский хлопзавод и получил должность начальника электроцеха. Мы поселились в итээровском корпусе, более благоустроенном бараке для начальства. Первые мои детские воспоминания связаны с этим жилищем и этим городком.

К этому времени, мы уже ехали по улице Айни. Я остановил машину у готиницы. Расставаться ни мне, ни ей не хотелось. Ждать целую неделю становилось невыносимым.

-Я обещал тебе знакомство с таджикским бытом. У меня в среду занятия заканчиваются в два часа. Буду на этом месте в три. Как ты на это смотришь?

-Смотрю положительно, что взять с собой?

-Захвати фотоаппарат и себя не забудь,- сказал я, облегчённо вздохнув.

-Уж точно, не забуду,- сказала она засмеявшись.

С великим нетерпением я ждал среды и, когда подъезжал к гостинице, ещё издали увидел её стройную фигурку. Наташа уселась рядом, а я, не утерпев, полез к ней с поцелуями. Она ответила на мой первый поцелуй, а потом взяла за руки и отодвинула от себя, как расшалившегося ребёнка.

-Успокойся, всему своё время, поехали, и давай рассказывай, куда мы едем.

-Едем мы по памирской дороге в городок Файзабад. Немного ближе этого городка есть в кишлаке Дубеда сельское профтехучилище. Завхоз этого училища мой хороший друг. Зовут его Наим. Он довольно грамотен и умен, не ортодокс, но жизненный уклад таджикский, за исключением некоторых деталей, сама всё увидишь.

-Ты мне растолкуй, что к чему, вдруг, я сделаю что-нибудь не так.

-Ты, главное, ни чему не удивляйся и принимай всё, как должное.

-Не совсем понятно. А почему эта дорога называется памирской?

-Потому, что ведёт на Памир. .Если мы, не заезжая к Наиму, поедем дальше, то минуя Обигарм, Комсомолабад, я не буду перечислять кишлаки, доедем до соединения двух рек, Сурхоб и Обихингоу и доберёмся до развилки. Левая дорога идёт в Гарм, Джиргиталь и дальше до Киргизии, а правая через Тавильдару, Калайхусейн и Калайхум на Памир.

Теперь о местном населении. Как таджики, так и узбеки живут, в основном, в кишлаках.

Те из них, кто побогаче, в последнее время, начали строить кирпичные дома, но это редкость. В кишлаках и небольших городках, за исключением государственных строений, глинобитные постройки в долинах и из камней с глиной в горах. Если тебе интересно, я расскажу, как строятся эти дома, но лучше свожу тебя по дороге на Фахрабадский перевал или вдоль Кафирнигана в сторону Эсамбая. Там встречаются, довольно часто, развалины старых кишлаков. Можно подумать, что это следы войны или какого-то стихийного бедствия. А на самом деле причины совсем другие. Кибитка, построенная на утоптанной площадке, без фундамента, с земляным полом, через некоторое время, становится тёплым пристанищем для местной разнообразной живности. Первыми приходят мыши, за ними начинают охотиться змеи. Вырытые норы начинают осваивать пауки, скорпионы, не буду всех перечислять. В результате, через лет пятнадцать-двадцать, хозяин вынужден строиться на новом месте. Кстати, у Наима дом и пристройки тоже глинобитные, но на бетонном фундаменте. Слушай Наташа, все это тебе нужно, может я, только на радость себе, тебя всем этим гружу?

-Перестань страдать, я считаю, что нам обоим повезло. Мне нужна информация, а ты великолепный источник, так что, я тебя бессовестно эксплуатирую.

-Рад и дальше подвергаться твоей, бессовестной, эксплуатации, ты такой хороший, да ещё такой красивый слушатель. Такое редкое качество для женщины.

-Похоже мы с тобой становимся Крыловскими персонажами.

Мы засмеялись и некоторое время ехали молча.

-Ты мне вот о чём расскажи. Дальше то с вами что было? Получается, ты дитя военных лет. Ты, хоть что-нибудь, помнишь об этих временах или Средней Азии война не коснулась?

-Ещё как коснулась. У меня очень хорошая детская память.

-Что ты изрядный хвастун, я уже давно заметила, но по Фрейду, это не такой уж и недостаток. Недаром природа многих самцов наградила яркостью, а самок серым оперением.

-Надо же, какие мы умные, даже про Фрейда знаем, ты ещё Ницше сюда прицепи.

Между прочим, здесь я не хвастаю, хотя, твои слова больше чем справедливы. Ты своими вопросами вызвала у меня столько воспоминаний, что не знаю с чего начинать. Если я буду говорить о том, что тебе не интересно, останавливай меня, я не обижусь. А хвастать я и дальше буду, подковыривай, сколько хочешь, я потерплю. Главное, наверно, что я помню это постоянный голод, причём, не так нашей семьи, как окружающих. Оклад моего отца, тысяча сто рублей, на теперешние деньги сто десять рублей, при военных ценах, обеспечить нашу семью не мог, даже самым необходимым. Кроме того, батя любил выпить с друзьями. От прямого голода нас спасала наша энергичная мать. К каждой квартире полагался сарай и скоро вокруг него уже копошились наши куры, а потом она завела коз. Каждое утро мы с старшей сестрой, взяв ведёрко и веник, шли на заготзерно, где разгружались вагоны. Просыпанное на платформу зерно, разрешалось подметать и собирать в ведёрко, если охранник был добрый и не прогонял. Говоря об этом, я и сейчас чувствую во рту вкус гоголя-моголя, самого высшего лакомства того времени. Отцу, перед войной, друзья подарили ружьё-двустволку шестнадцатого калибра, В самом раннем детстве, я узнал, что такое дымный и бездымный порох, дробь, картечь, пыжи, гильзы и капсюли. Отец, довольно успешно охотился на фазанов, зайцев и уток. Для меня самым тяжким занятием было пасти коз и рвать для них траву. Эти рогатые бестии лезли, всё время не туда и старались удрать подальше, а я страшно этого боялся, особенно, когда рядом был чужой огород. Мамины родители жили в другом бараке, и я носил им хлеб, семьсот граммов, по триста пятьдесят граммов на иждивенца. Голодали, в основном, городские люди, ждущие, как обычно, милости от государства. Особенно мне запомнился один эпизод. Утро в детском саду. На улице снег. Дети сидят за столиками, ручки под стол, поём песни, ждём завтрака. Открывается дверь. Воспитательница заводит плачущего босого мальчика. Мы все пялимся на его покрасневшие, голые до щиколоток, ноги. Воспитательница успокаивает его и сажает за столик. Он продолжает всхлипывать и утирает сопли и слёзы. Завтрак затируха - мучная болтушка, налитая в детские эмалированные кружки. Сверху на этой съедобной жидкости, белая, как-будто молочная, плёнка, но если её взболтнуть ложечкой, снизу поднимается чёрная бурда из мучных крупинок. Противно, но пить можно. Все выпивали это месиво до дна. После завтрака я подошел к этому мальчику и спросил: «Ты зачем ходишь по снегу босиком?» Он вздохнул и сказал: «У меня ботинок нету ». Тогда почему ты дома не остался?- спросил я удивлённо. Так дома кушать ничего нет,- Мамка сказала, иди, там кушать дадут.

-Дальше рассказывать?

- Не задавай дурацких вопросов.

-Хорошо, не буду. Видишь, какой я послушный.

У нас было несколько периодов, когда, даже с хлебом, было туго, однако все соседи и знакомые считали нас богатыми. Хлеб, разумеется, был только чёрный, не всегда пропечённый, часто с добавками для веса и количества. Среди моих друзей и знакомых, особенно врезалась в память семья Гумировых. Старшая Лида и младший, почти мой ровесник, Вовка. Этот Вовка обладал феноменальной способностью выпрашивать. Это сейчас, я понимаю, что он, инстинктивно, нашел способ выживания. Его мать тётя Варя, где-то, работала уборщицей. Их семья, систематически, не доедала. Когда я выходил на улицу с кусочком хлеба с повидлом, в то время у детей это было модно, Вовка знал, что у меня он выклянчит не меньше половины. Однажды утром к нам постучались. Мать открыла дверь. За порогом стояла Вовкина сестра Лида. Она протянула ладошку и сказала: «Тётя Нина, подайте, Христа ради, кусочек хлеба ». Для моей мамы это было ужасно, не какие-то незнакомые нищие, а наши, хорошо знакомые, соседи. Мама побежала к тумбочке, отрезала большой кусок хлеба и отдала девочке, а больше и подать было нечего. Летом нас здорово выручал тутовник, ты уже его дегустировала. Надеюсь, вкус запомнила.

А ещё нас здорово выручал барагуш. Не знаешь, что это такое?

-Откуда мне знать. И что это такое?

-В полупустынных и пустынных землях южнее и западнее Кермине, куда нет возможности подать воду, думаю до сих пор, занимаются каракулеводством. Овцы этой породы почти не имеют курдюка и неприхотливы в питании. Каракуль это шкурки, содранные с недельных или двухнедельных ягнят. Их тушки, похожие на ободранных кошек, круто засаливают, сушат и, в таком состоянии, хранят. Перед употреблением, тушку замачивают, чтобы освободить от избытка соли, а затем из этого, пардон, мяса готовят супы и другие блюда.

В период военного времени, этой штукой кормили людей во всех столовых и других учреждениях. Другого мяса просто не было. Помнится, под поезд попали два верблюда. Для станции Кермине это был, почти месячный, кайф. Даже в наш садик попало энное количество верблюжатины. В нашем корпусе, через стенку от нас жила семья директора хлопзавода. Он, конечно же, не голодал. Из кишлаков ему привозили мясо, фрукты и овощи. Как мне представляется сейчас, этот узбек, с аристократическими манерами, был настоящий бай. Ежедневно к нему приходил работник, старый бабай и выполнял все работы по дому и по двору. Я быстро обнаружил, что оставшиеся яблоки, урюк, персики, сливы, инжир, этот бабай раскладывал по фанеркам, на плоской крыше сарая, для просушки. Рядом росло дерево, ветки которого плотно касались, столь благословенной, крыши. Забраться по этому дереву на крышу, для меня труда не составляло, и я здорово помогал усушке и утруске деликатесов возлежащих на фанерках. Ещё люди ели черепах, а мы пытались искать черепашьи яйца, но безуспешно. Взрослые, между прочим, находили. По вкусу, эти яйца, мало чем, отличаются от куриных. О голодных временах много можно говорить, и то, что идёт война, дети видели и ощущали во всём. Как я сейчас понимаю, по среднеазиатским городам было немалое количество госпиталей. Формировались новые подразделения. По нашему городку ездило много студебеккеров, доджей, фордов, в основном грузовых. По улицам часто строем, в ботинках с обмотками, маршировали солдаты. В кабаках пьянствовали офицеры. А ещё я помню, что около нашего городка базировалась польская воинская часть. Самих поляков я не видел, но о них много рассказывали взрослые. Эту часть хорошо снабжали провиантом и деньгами. Поляки базировались в степи, в полукилометре от нашего детсада. Перед отправлением в Иран, они весь запас, ставших не нужными, продуктов свалили в яму, облили керосином и подожгли, предварительно оповестив население. Собралась огромная толпа людей, достававших продукты из огня. Это рассказы очевидцев. Сам я этого не видел. После поляков остались, аккуратно вырытые в земле, котлованчики в метр глубиной. Видимо, по верху были натянуты палатки. Это было любимое место наших игр. В некоторых из этих ям, ещё оставались, вырубленные в суглинке лавки, а в одной даже сохранился, стоящий по середине, глиняный стол.

В конце войны к нам на побывку, приехал папин младший брат дядя Гриша. Он был в чине капитана, и, как я помню из его рассказов, исполнял должность ротного замполита. Они пошли с отцом на охоту, причём поменялись оружием. Вернулись они с пустыми руками. Больше всего, наверное, был удивлён этим обстоятельством наш пёс Тузик. Стрельбы было много, но убитой дичи, которую он привык приносить, не было. И как собачке объяснить, что взрослые дяденьки поиграли в сапожника и пирожника? Но меня, больше всего, заворожил пистолет. В одно прекрасное утро я проснулся пораньше, когда все ещё спали. Быстро одевшись, я расстегнул кобуру, лежащего на дядиной одежде пистолета , положил пистолет за пазуху и побежал в детсад показывать его своим друзьям, До садика было больше полукилометра, пистолет был тяжелый и больно бил по животу, но я терпел. Дверь в садик была открыта. В коридоре орудовала шваброй тётя Глаша. Я остановился, озадаченный тишиной, ни одного детского крика.

-Ты чего пришел, Вадик?- спросила тётя Глаша. Сегодня же воскресенье, все отдыхают.

Не помню, заплакал я или нет от досады, но дорога назад была, невероятно, тяжелой и пистолет казался вдвое тяжелее. Вдобавок, я получил хорошую затрещину от мамы, за этот чёртов пистолет. Пожалуй, хватит про войну. Не знаю, стоит ли рассказывать тебе, ещё об одной стороне жизни нашего семейства, но не могу удержаться. Оказалось, в нашем кругу всё очень тесно переплелось. Среди моих репрессированных предков, есть человек, который трудился в репрессивном аппарате, поддерживает с нами добрые, уважительные отношения, приезжает в гости и, вообще-то, чувствует себя, чуть ли не, героем. Самое удивительное, что у него для этого есть основания. Меня давно интересует вопрос: сколько же на просторах СССР таких семей, где в любви и дружбе или просто, соблюдая нейтралитет, проживают убийцы и полуубиенные. И потом, что такое палач, это психология или место работы? Я был уже в шестом классе когда, узнал о таких вещах, что мурашки бегут по коже, как только об этом подумаешь. Тогда я принял всё это за элементарный трёп двух расхваставшихся мужиков. Но вот сейчас появляются, кое-какие, материалы о лагерях от Мурманска до Магадана, о массовых расстрелах по разнарядке, о пытках в тюрьмах и это уже, далёко не трёп. В общем, это был пятьдесят второй год. Ещё был жив великий вождь всех народов. К нам в Денау приехал в отпуск дядя Гриша со своим другом Максимом.

По традиции, нужна была охота или рыбалка. Батя выбрал рыбалку, и это мне доставило большое удовольствие. Я приспособился ходить на рыбалку один на янгиарык, в трёх километрах от города. Рыбы в нём было не очень много, всё-таки, периодически прочищаемый, канал. Чтобы наловить в нём рыбы, требовалась изрядная сноровка и терпение. Самой рыбной речкой была Карасу(чёрная вода). Вопреки названию, вода в ней была чистой и почти прозрачной. Берега, на всём протяжении, густо заросли камышом, множество заводей среди камышей. Настоящая рыбацкая идиллия. Мы расположились на великолепной, травянистой поляне с готовым местом для костра. Я наладил две удочки и принялся за ловлю, пока взрослые расставляли снасти и готовили большие крючки для ловли сомят. Моя задача была наловить рыбы на уху и поймать несколько мелких сазанчиков для наживки на сома. Со своей задачей я справился неплохо. Наступил вечер. Свет и тепло костра, уха, хорошая закуска и, конечно, водка. После ужина меня уложили спать, а взрослые, по обычаю, принялись чесать языками. Конечно же, я не спал. Будь я повзрослее, догадался бы сам, что раз дядя Гриша ротный политрук, значит сотрудник НКВД, а дядя Максим из той же когорты. Но тогда, для меня это был тёмный лес. Когда зашла речь о расстрелах врагов народа, о стрельбе в затылок, о приказах, за невыполнение которых, им самим грозила смерть, мой сон улетучился очень далеко. А когда я услышал, что, каждый из них, мог попасть сам в расстрельные списки, а другому пришлось бы стрелять своему товарищу в затылок, мне стало совсем не по себе. Моё проклятое воображение нарисовало тёмную комнату, на коленях там стоят два моих лучших друга Лёнчик и Ульмас, а я стою сзади с пистолетом и пытаюсь нажать на курок. Идиотизм, лучше я встану на колени вместо одного из них, а он пусть нажимает. Дальше я услышал, что дядя Гриша в такой список попал, но произошла путаница. Один начальник послал его в длительную командировку, а другой занёс в расстрельный список. Командировка дядю спасла. В войну он имел ранения, какие-то ордена и табельное оружие. Не знаю, как об этом говорить, но после войны его назначили заместителем министра сельского хозяйства Таджикистана. Он жил в Сталинабаде в хорошей квартире, рядом с почтамтом и мы приезжали к нему в гости из Денау. Разбирался ли он в сортах хлопка, пшеницы или породах овец, понятия не имею, но ведь работал. Думаю, его больше занимали надзорные функции. Он был уже в чине полковника, но ходил только в гражданской одежде. Вот такие дела, не надоело ещё?

-Нет не надоело, а что было дальше?

-С кем?

-С тобой, конечно.

-Потом расскажу. Мы уже приехали.

Я остановил машину у самой калитки. В большинстве таджикских и узбекских кишлаков, расположенных достаточно далеко от города, на дверях или воротах, ведущих во двор, нет ни замков, ни запоров. Зато забор, обычно, высокий, а стенка дома, выходящая на улицу, глухая

Окна смотрят только во двор. Мусульмане очень не любят, если кто-то заглядывает в эти окна. Я легонько толкнул эту самую дверь, она легко открылась и впустила нас во двор.

Нас встретила жена Наима, весёлая, приветливая женщина, проводила в мехмонхану, быстро расстелила курпачи и убежала хлопотать по хозяйству. Мы сняли обувь и уселись. Наташа, во все глаза разглядывает странную комнату, в которой из мебели только шкаф, что тоже большая редкость в таджикских домах, большой сундук, окованный крашеной жестью с орнаментом в азиатском стиле. На сундуке высокая стопка курпачей и одеял. В углу, около входа, стоит железная печка. Пол покрыт паласом, можно ходить босиком.

Наташа никак не может усесться, ноги мешают. Зачем-то дали подушку, что с ней делать, спать не время, сидеть на ней неудобно. Меня разбирает смех.

-Ну и как они здесь живут? Ни стола, ни стульев, ни кровати. Хватит смеяться, давай рассказывай! Как пишут историки, римляне и греки пировали лёжа. Мы тоже так будем?

-Вообще-то здесь ничего смешного нет, это образ жизни. Для каждого мусульманина, его семейная жизнь священная тайна, где другим нечего делать и ничего не нужно знать. В то же время, ни кто, и никогда не отменит законов гостеприимства, они у всех южных народов в крови. Как это сочетать? Дом делится на две половины: женскую и мужскую. На женскую половину, из мужчин, может войти только хозяин. А для гостей служит мехмонхона- комната для гостей, очень разумно. Я, как-нибудь, тебе расскажу об удивительном случае гостеприимства. В комнату вошла хозяйка и забрала несколко курпачей и подушек. Курпача, это ватный, стёганный матрац, шириной до одного метра и длиной не менее двух.

-Ты сидишь на курпаче, подушку тебе дали, чтобы подложить под спину и сидеть, как тебе удобнее. Как бы ты ни села, постарайся, чтобы твои ноги оставались на курпаче. Снова вошла хозяйка и пригласила нас во двор. Мы уселись под виноградником на большой тахте. Такие тахтушки (так их называют местные сварщики) варят из металлических уголков. Их средние размеры три на два метра, по верху бортики и дощатый настил. Для отдыха, особенно летним вечером, ничего лучше не придумаешь. Наташа, она так быстро осваивается , уселась удобно и принялась оглядывать двор. На дастархане сладости, орешки, сухофрукты, горная черешня, большой фарфоровый чайник с зелёным чаем. Подошла Роза, так зовут хозяйку, и присела на край тахты. Её заинтересовала моя спутница, и она завела с ней беседу, Я разлил чай, Женщины ворковали, не переставая, а я дышал свежим воздухом, лишенным пыли и городских ароматов, и мне было хорошо. Пришёл Наим, крепкий, хорошо скроенный мужчина, как всегда, весёлый, полный жизни. Я соскочил с тахты, и мы обнялись по традиционному мусульманскому обычаю, троекратно прижимая друг друга к груди. Он посмотрел на мою спутницу и зацокал языком от удовольствия.

-Вовремя пришёл, чай хочу, где ты находишь таких красивых женщин, покажи место?

-Представляешь, в Варзобских горах на высоте три тысячи метров, напала на меня, еле отбился, думал медведь. Наташа подхватила разговор.

-Он такой храбрец, услышал мои шаги и бросился удирать, я его еле догнала, хотела укусить, но потом смотрю, симпатичный, решила оставить в живых, может пригодится.

-Такие красивые должны целовать, а не кусать, спасибо, что друга в живых оставила.

-Да, я вовремя одумалась и даже попросила прощения. Правда, Владимир Васильевич?

-Ты знаешь, Наим, я ведь действительно её принял за медведя и собирался удирать, но не успел, её шапочка спасла, а насчёт укусов, мы кусаем друг друга по очереди и, кажется, обоим приятно. Правда, её зубки поострее, согласны, тётя Наташа?

Полилась непринуждённая беседа, сдобренная юмором, бытовыми рассказами и анекдотами. Я хотел попросить Розу показать Наташе таджикский быт, но опоздал. Наши женщины, вдруг, поднялись и оставили нас одних. Вряд ли я смог бы рассказать моей журналистке об этих вещах так подробно и доходчиво, как это сделала умная и добрая хозяйка, тем более, что на женской половине мусульманского дома я не был ни разу. А потом, совсем безобразие, они вдвоём принялись готовить ужин, причём, лопотали, как две сороки. Я смотрел на это с некоторым удивлением. Две цивилизации в таком содружестве и это получается так просто. Наим совсем не ортодокс и, уж точно, не деспот, это хоршо заметно по поведению его жены. Она красива и свободна в движениях. Я невольно залюбовался женщинами, хлопочущими у казана с пловом.

-Не бойся, Роза не утащит твою Наташу, хотя ей нужна помощница по хозяйству, надо подумать. Что скажешь, может вернёшься домой один?

-Вот возьму и увезу обоих женщин к себе, твоя Роза мне не меньше нравится.

Такие подковырки возможны только между друзьями, понимающими шутку и не дай господи отпустить подобное коленце в любой другой таджикской семье.

Начинало темнеть. Над тахтой зажглась лампочка. Большое блюдо дымящегося плова. Наим нарезал горячее мясо мелкими кусочками и положил его сверху на гору горячего риса. Так полагается кушать плов. Берёшь кусочек мяса, разумеется, рукой, аккуратно загребаешь горсточку риса и отправляешь в рот. Если нет опыта, рисинки падают со всех сторон твоей кисти и, если ты ещё, не вовремя разожмёшь пальцы, плов, вместо рта, оказывается на твоей одежде. Смешно и неловко. Правда, при желании, человек быстро этим искусством овладевает. Роза положила на дастархан ложки, чтобы нас не мучить. Наташа, под общий смех, сделала две попытки есть руками и тоже взялась за ложку. Я заранее принёс из машины коньяк. Под горячий плов это особое удовольствие. Мы засиделись допоздна.

Нам постелили две постели в мехмонхоне. Роза оставила в уголке чайник с чаем и пиалы, пожелала спокойной ночи и прикрыла дверь. Я подтянул Наташину постель к своей. Наташа вытянулась на постели во весь рост, закинула руки за голову и сказала: «Надо же, как много я сегодня узнала».

Я потушил свет и, раздевшись, лёг рядом. Руки сами потянулись к любимой и не она, а я оказался в обьятиях. Я целовал её лицо, шею, руки, груди, всё тело, снова и снова впивался в губы и не мог насытиться, а она отвечала мне тем же. Уснули мы только под утро и готовы были ехать назад в Душанбе только к часу дня. Дорога, всё время на спуск. Будь внимателен, водитель. Я думал, Наташа будет дремать, но не тут-то было. В этой женщине неиссякаемый запас энергии. Полюбовавшись отрогами Каратегинского хребта, она, вдруг, заявляет.

-Как хорошо всё было. Ты обещал рассказ про гостеприимство. Давай рассказывай.

-Я думал ты поспишь. Ладно, слушай.

Я тогда учился в десятом классе и на зимние каникулы, поехал к своему двоюродному брату из Денау в кишлак Аккопчигай. Его мать там работала фельдшером в местной больничке. Сейчас на месте этого кишлака Кумкурганское водохранилище, а тогда, вдоль, рядом текущего Сурхана, были болота, заросшие камышом, затоны и озерки. В таких местах всегда много дичи и рыбы. Мы собрались на охоту втроём, как раз перед новым годом. К охотничьим местам необходимо перебраться через Сурхан. Рано утром вышли из кишлака.

Моросил мелкий дождь. Верхняя одежда того времени стёганные ватные фуфайки. Когда мы подходили к Сурхану, дождь превратился в снег. Неужели назад? Раздумья были недолгими. Мы разделись, замотали ружья и патронташи в одежду и полезли в воду. Дорик, наш напарник, сказал, что вода, на самом глубоком месте, по грудь, правда не учёл, что мы на полголовы ниже его. Я вижу всё это, как будто событие происходит сейчас. Течение не очень сильное, но вот вода по колено, по пояс, по грудь, вот шея закрыта, лицо и руки с шмотками задраны вверх, рот вот-вот начнёт хлебать воду, ещё несколько труднейших шагов и глубина начинает уменьшаться. Хорошо, что дно без крупных булыжников. Слава всевышнему, одежду и патроны не замочили. Выскакиваем на берег. Снега уже сантиметров пять, шлёпаем по белой благодати, до ближайшей травы. Трава, жёсткая осока, но всё равно,

теплее снега. Быстро одеваемся, заряжаем ружья и вперёд. На ходу не так холодно. Снег снова переходит в дождь, а дождь в мелкую изморозь. Ходим весь день, без устали. В рюкзаках по нескольку уток и чирков. Я подстрелил зайца. День клонится к вечеру, а мы так увлеклись, что оказались далеко от нашей переправы. Идём вдоль огромного болота. В сумерках из камышей на поле выходят кормиться фазаны. Дорик опытнее нас, он замечает кормящуюся парочку, бежит, как угорелый. Фазаны поднимаются на крыло, выстрел и роскошный петух падает в густую траву. Этот выстрел был последним в нашей охоте. Быстро наступила кромешная тьма. Что делать? Лезть в темноте в реку, ни кому и в голову не придёт, это смертельно опасно, да и до переправы далеко. Дорик говорит: «Километрах в двух есть маленький кишлак, там живёт мой знакомый бабай». Забыл сказать, что Сурхандарьинкая область, в основном, населена локайцами. Из семи основных узбекских племён, локайцы, наиболее, приближены к природе, наиболее свирепы и свободолюбивы. Отряды Ибрагимбека и Хуррамбека, состоящие из локайцев, самыми последними, перестали сопротивляться большевикам. Мы прошли, достаточно большое расстояние, когда Дорик сообщил, что сбился с дороги. Пошли назад. Через некоторое время, услышали лай собаки. Было не менее двенадцати ночи. Наконец-то Дорик нашел нужную кибитку. Это была, действительно, кибитка, метров шесть длиной и, чуть более двух метров в высоту. Это я разглядел утром. А сейчас, отогнав, заливающуюся хриплым лаем, собаку, Дорик постучал в маленькое, единственное в этом «коттедже», оконце. Представь теперь, что среди ночи, когда ты сладко спишь, к тебе стучится, едва знакомый, человек не твоей национальности и веры. На стук вышел хозяин с керосиновым фонарём, разглядел Дорика и пригласил в дом. Кибитка оказалось, разделена на две половины, холодные сени и одна, очень небольшая тёплая комната. Мы, грязные, мокрые, вошли в тёплую комнату вслед за хозяином, заняв, своими особами, почти всё свободное пространство. Жена хозяина сидела в уголке, где посапывал спящий малыш. Расстелили курпачи, оставив крошечный прямоугольник для дастархана. Мы принялись стаскивать с себя мокрую одежду и развешивать у железной печки. Места не было, клали барахло в общую кучу. До сих пор помню вонь от наших мокрых портянок. Дорик достал из рюкзака убитого фазана и отдал хозяйке. Она ушла в сени что-то готовить. Мы расселись на курпачах. Разговоры обо всём и ни о чём. Хочется спать. Проснулся малыш, сел на своей постельке и уставился на нас удивлёнными, чёрными глазёнками. Хозяйка принесла чай и лепёшки, а через некоторое время в косах (Фаянсовых чашках) горячую лапшу с кусочками фазана, Когда она, всё это успела, до сих пор не могу понять. Главное всё было очень вкусно с азиатским ароматом. Закончилась трапеза. Хозяйка быстро всё прибрала и сделала постель из этих же курпачей. Хозяева взяли тёплые вещи и направились в сени спать. Мне стало не по себе.

-Дорик, что они делают? Давай мы пойдём туда спать.

-Зря волнуешься,- ответил Дорик,- у них так полагается.

Мы хорошо выспались, одежда наша просохла. Напившись чаю и поблагодарив хозяев, мы благополучно вернулись в Аккапчагай. Ну и как тебе мой рассказ?- спросил я, немного помолчав.

-Неужели люди могут так жить?

-Не забывай, что это было в пятьдесят шестом году. Тогда, кроме большевиков и жуликов, вся страна так жила. Между прочим, ты не в Москве, а в других селениях России, по магазинам ходила?

-Ну и что, ходила, пустые прилавки, что дальше?

-Только то, что девяносто процентов товаров, если не больше, завозные, их в Таджикистане не производят.

-Зато он производит хлопок.

-Вот с этого положения и начинается самое великое дерьмо советской системы.

Когда я служил в армии, у меня был хороший друг, Володя Чунихин, довольно талантливый художник. Я предлагал ему сделать большой плакат: корова с четырнадцатью сиськами, лежащая на боку,- наша матушка Россия, к ней присосались четырнадцать телят,- наши республики. Он, конечно, отказался. За такую штуку недолго и по шапке получить, да так, что мало не покажется. Наша великая страна полна удивительных парадоксов. К ним люди настолько привыкли, что просто не замечают. А те, кто видят, да ещё начинают по этому поводу, выступать, немедленно попадают под пресс. Я в прошлом году ездил в Москву по личным делам и остановился у своего двоюродного брата, Клементьева Евгения Дмитриевича. Дело было в июле. Брат собирался совершить путешествие на байдарках по реке Угре, до впадения в Оку. Их было трое на двух байдарках и я напросился четвёртым. На электричке мы доехали до Смоленской области, а закончить путешествие должны были в области Калужской. Я до сих пор помню, почти каждый день, этого удивительного похода. Думаю, не стоит рассказывать об избах-развалюхах, грунтовых дорогах, непролазных в дожди, ты это сама знаешь. Меня удивило другое. Великолепная природа, дремучие, плохо ухоженные, леса и пустые поля вдоль реки, заросшие травой в человеческий рост. Подготовить стоянку на ночь, настоящее мучение. Нужно, сначала, пробить тропу, сквозь, стеной стоящую, траву и вытоптать площадку в ней же. Я спросил Евгения, почему ни кто не косит траву. А некому и незачем, отвечает Евгений, преподаватель диалектического материализма и истории КПСС в МИФИ. Когда зимой скот начнёт гибнуть от бескормицы, мобилизуют студентов вместе с нами. Будем рубить веники с деревьев. Хороший выход и коровы не помрут. Кстати, Евгения уже ссылали в Новосибирск, за слишком острый язычок.

Очередная стоянка получилась около большого села, триста дворов не меньше. Мы на пригорке, наблюдать одно удовольствие. Вокруг села сплошная, весёлая травяная зелень. Недалеко, на том берегу, пожилая женщина машет косой. Чуть подальше стадо коров и пастух, сидит рядом на бугорке. Я не выдержал, переплыл речку, чтобы поговорить. Тебе весь разговор, как есть, или мат выбросить? Наташа рассмеялась и сказала: « Говори как есть, я потерплю». Конечно, я не стал испытывать её терпения. Передаю всё без мата.

-Здорово, это колхозное стадо?

-Нет частное, так его разъэдак и в крест и во всё остальное. И дальше мат через каждое слово.

- А что так мало? Я насчитал всего тридцать две коровы, такое большое село.

-Тридцать четыре, а больше никто не держит.

-Почему? Столько травы, коси не хочу.

-Вот именно, не хочу. Хрущёва помнишь?

-Конечно, пацаном сам обслуживал корову.

-Хрущёв такими налогами обложил, все коров порезали. Хозяйки сначала плакали, а потом привыкли. Молоковозка сначала исправно приезжала, а потом куда-то задевалась. Ничего приспособились. Москва же рядом. Сел на электричку и вези домой продукты.

-А в колхозе что, коров нет?

-У нас совхоз. И коровы есть, стоят в загородках по колено в г…не. Кому надо их бесплатно пасти.

-А мужики чем занимаются?

-Трактористы и шофера в совхозе остались, а остальные зимогорят. Семью кормить надо.

Через пару дней после этой беседы, обнаружилось, что у нас закончились водка и хлеб. Сделали остановку около другого большого села. К нему вела тропа через, довольно крутой косогор. Поднявшись по этой тропе, я, впервые за полторы недели путешествия, увидел вспаханное поле. Оно было засажено ромашкой. Кусты ромашки были огромные, росли густо и плотно, им явно не хватало пространства. Вопрос сам лезет в башку.

-Женя, здесь что, аптечное производство?

-Ты что, с ума сошёл? Это пшеничное поле. Вон смотри пшеничный колос. Метрах в пятнадцати, я действительно, увидел пшеничный колосок, стал всматриваться внимательнее и, с другой стороны тропы, увидел целую группу из четырёх колосков, плотно прижатых друг к другу.

-Слушай, это что, насмешка?

- Никакой насмешки, директива ЦК КПСС сеять здесь пшеницу, причём, южных сортов.

-Теперь понятно, почему все наши морские порты переоборудованы с погрузки зерна на разгрузку. Если добавить, что лён мы закупаем в Голландии, а сахар на Кубе…..

- Ну, насчёт Кубы ты переборщил, её сахар Союзу не нужен. Как тебе мой рассказ?

Наташа грустно молчала, а потом сказала: « Вообще-то, ничего нового, но как ты увяжешь всё это, с наполнением таджикских магазинов?

На этот вопрос мне хорошо ответил тот же Евгений Дмитриевич. Оказывается это политика ЦК КПСС, развивать окраины за счёт центра и не по этому ли пустеют Российские деревни, а по дорогам страшно ездить? Магазины в Душанбе понятно- республиканский город. Но, ты знаешь, я постоянно езжу в Денау к родителям, а это дальнее узбекское захолустье. Там я покупаю чехословацкую и английскую обувь, заграничные шмотки и другие вещи, которые трудно найти даже в Москве. В городе атомщиков Навои, я там служил, московское обеспечение. Там полки магазинов ломятся от продуктовых и промышленных товаров. На Душанбинский мясокомбинат поступает мясо из Аргентины и, бог знает, ещё из каких стран.

-Хватит возмущаться, думаешь, ты один убиваешься, глядя на стагнацию нашей экономики? Помочь чем- нибудь можешь? У меня осталось всего полторы недели. Я хочу провести их с тобой, раз уж ты затесался в мою жизнь. Давай подумаем об этом.

-Об этом я уже подумал, мой друг уехал с женой в отпуск, а ключи оставил мне, я, просто, стеснялся тебе об этом сказать. Сейчас забираешь свои вещи и едем устраивать новоселье.

На субботу у тебя выбор: можем поехать на дикобраза в другое место, есть сад, где поспел урюк. Второй вариант очень интересен в познавательном плане. Это кишлак Айвадж, расположен на впадении Кафирнигана в Амударью. Через Амударью там мост на афганскую сторону. Конструкции моста видны со двора дома, в котором нам придётся провести ночь.

В этом доме живёт мой бывший студент. Его отец удивительный человек, сама увидишь, он, будучи ребёнком, был невольным свидетелем конца басмаческого движения. Мне самому не терпится послушать его рассказ и получить ответы на некоторые вопросы. Я почти уверен, что тебя понесёт именно в эту дальнюю, очень утомительную поездку, но не знаю, как ты переносишь жару. В доме Наима была прохладная благодать, мы её и не заметили, потому что она была, спасибо горной высоте. Айвадж на полторы тысячи метров ниже и на двести километров южнее, там к вечеру духота и повышенная влажность. Если там я полезу к тебе с нежностями, ты меня, ещё чего доброго, возненавидишь.

-А если я к тебе полезу?

-Сто процентов, не полезешь. Да и будет не до того.

-Тогда чего меня вздумал пугать?

-Чтобы для тебя это не стало неожиданностью. Когда знаешь чего ждать, легче и быстрее приспособиться.

Наташа забрала вещи из гостиницы и мы, почти на всё время до её отъезда, обосновались в квартире друга. Самое счастливое каникулярное время.

Ранним субботним утром мы катим по Курганской дороге на юг Таджикистана. Я запасся всем необходимым в дальнюю дорогу и надеюсь, что машина не подведёт.

Кафирниганский пост и мост через речку остались позади, начинается подъём на Фахрабадский перевал. Он не очень высок и без крутых поворотов, дорога, хороший асфальт. Я рулю и, едва успеваю отвечать на вопросы моей неугомонной спутницы. Она увидела, те самые, развалины, о которых я ей говорил. На спуске с перевала решили остановиться и посмотреть, как растёт виноград на шпалерах. Потом пришлось разбираться, почему один посёлок называется Обикиик, а другой Даганакиик. Обикиик- дословный перевод козлиная вода, тоесть, когда-то на этом месте был водопой диких козлов. Даганакиик, получается дом козлов или место ночёвки, как ещё объяснить семантику такого мудрёного словообразования. Актау, невысокий хребет, вдоль которого идёт Курганская дорога (наибольшая высота две тысячи двести метров), почти полностью безводен. Редкие родники, в большинстве, с солоноватой водой. Там, где есть родник с нормальной водой, обязательно располагается кишлак. Кабана и дикобраза много. Диких козлов я встречал на верхах хребта в районе кишлака Ганджина только один раз. Там, кстати, на самом верху, есть два родника, Один течёт постоянной струёй, образуя небольшой ручеёк. Воду из него пьют только бараны и другие четвероногие, а нам, грешным двуногим, нельзя, обязательно пронесёт. Второй родник, в виде колодца, вода из него не течёт, но держится на постоянном уровне, сколько бы её ни вычерпывали, ниже поверхности, приблизительно в полутора метрах. К этому роднику, чуть ли не паломничество, приходят с различной тарой с самых низов и везут воду на ишаках. Вода прозрачна, очень вкусна и студёна. У местных считается целебной. До ближайшего кишлака не меньше пяти километров по горной тропе, а там есть свои родники. Между прочим, расстояние между этими двумя родниками метров пятьдесят не больше. Всё это я выложил Наташе, пока мы спускались в Вахшскую долину. В Уялах мы плотно позавтракали. У Вахшского моста пришлось остановиться и полюбоваться могучей рекой. Когда поехали дальше, Наташа, неожиданно, задала Вопрос: «Я вспомнила о твоём дяде, он сейчас жив?»

-Я его навещал, когда был в Москве. Он превратился в благообразного старичка, живёт в одном подмосковном городке, получил там хорошую квартиру. Рассказал мне, что хотел писать мемуары о тех временах, но его умело отговорили, подарили огромный ковёр, чтобы не писал. По этому поводу у меня есть другая мысль. По разным подсчётам, в лагерях и застенках погибло порядка пятнадцати миллионов человек. Конечно, набила оскомину фраза, что история не терпит сослагательного наклонения, но, что делать, если хочется, посослагать. Если отбросить миллион загубленных жизней на блатняков и отморзков, погибших в сучьей войне и других видах самоуничтожения, остаётся четырнадцать миллионов, в большей части интеллигентных, просто порядочных, полных сил, людей, воспитанных и образованных. Ведь именно таких, мыслящих не так, боялся Сталин, цепляясь за власть. Эти люди создают семьи, растят детей, не рабов, не алкашей, не ублюдков, не палачей, а тех, кто мог стать гордостью страны. Какое классное общество могло быть построено и, какое мощное государство. Вряд ли Гитлер осмелился бы, опять это проклятое «бы», напасть на нашу страну, не будь уничтожена и посажена в тюрьмы, почти вся, элита военачальников. И германия не потеряла бы столько. Им бы дружить, этим странам, а не воевать, не уничтожать друг друга в двух диких войнах.

-Мне рассказывал один, очень компетентный товарищ, что при Гитлеровской ставке была специальная служба, по изучению и подделке почерков всех крупных советских военачальников. Представляю, сколько подмётных писем пришлось прочитать сверхподозрительному отцу народов и такой страшный результат.

Мы не стали заезжать в Кургантюбе и объехали его по западной дороге. Хлопковые поля, обрамлённые тутовыми деревьями с обеих сторон дороги, начинается жара, но в окна, со скоростным напором, дует, пока ещё не горячий, ветер и дышится легко. Я продолжаю.

-У меня есть хороший знакомый. Гриша Шумахер. Работает мастером в строительном ПТУ, делает великолепное вино, добрейшей души человек, его, больше чем, уважают ученики, ценит администрация. Как его можно заставить запихивать людей в газовые камеры?

-А как твоего дядьку заставили стрелять людям в затылок, думаешь, это ему нравилось?

-Хочешь сказать, что превращение нормальных людей в скотов и палачей, политика и способы воздействия одного порядка?

-А как иначе? Любой тиран, психически не уравновешенный и жаждущий безграничной власти, может этого достичь только с помощью, такого же безграничного, насилия и множества приёмов своего обожествления, иначе ему не удержаться у власти. Двадцатый век подарил обитателям планеты двух таких тиранов, а они «осчастливили» планету сотней миллионов уничтоженных людей.

-Ну, Сталина трудно заподозрить в психической неуравновешенности.

-А ты помнишь его крылатую фразу: «смерть одного человека трагедия, смерть миллионов, статистика»? Думаешь, нормальный человек способен такое выдать не содрогнувшись?

Крыть было нечем. Попробуй спорить с умной женщиной. Но мне хочется рассказать Наташе о моих знакомых немцах, об их незаметном влиянии на жизненные процессы в Таджикистане, и я, признав поражение, вернулся к своему рассказу.

-Когда я приехал, в шестнадцатилетнем возрасте в Сталинабад поступать в строительный техникум на вечернее отделение, то на работу попал в немецкую бригаду штукатуров дяди Вани Фогеля. За три месяца получил третий разряд и, ни каких нареканий. Своего двоюродного брата, я тогда уже был машинистом башенного крана, устроил в бригаду каменщиков дяди Жоры Вайгендта и он, за два месяца, стал первоклассным каменщиком.

Хвастливо горжусь тем, что его Дядя Жора взял в бригаду, с согласия ребят, благодаря моему авторитету. Нужно было видеть, как пашет эта бригада. Ни мне, ни моему пятитонному крану не было ни минуты покоя, как только начиналась смена. Чтобы успеть с подачей кирпича и раствора, я приспособился подавать спаренные поддоны с кирпичом, усовершенствовал траверсы и другие подъёмные приспособления. Всего не расскажешь. Мой, очень хороший, друг Антон Феллер, Заядлый охотник и рыбак. О нём можно написать целый большой рассказ, если получится, я вас познакомлю. В городе есть такой посёлок, Яккачинар. Там проживают компактно немцы в своих домах. Если бы ты видела, какой там порядок, какие дворики, палисадники, тротуары. Но самый сногсшибательный контраст, я наблюдал в посёлке Дусти, расположенном почти на границе с Афганистаном. Мы скоро приедем в кишлак, состоящий из глинобитных кибиток, каковые, тысячелетиями, являлись жилищами местного населения. Есть, конечно, некоторые современные изменения, например кровельные материалы, цемент, ещё кое-что, но они незначительны. Ты побываешь в такой кибитке, довольно зажиточного семейства. Я это подчёркиваю, чтобы сказать, что другие кибитки могут быть значительно хуже. Вот теперь представь себе, в окружении таких кибиток, чистый, аккуратный, классно обустроенный, немецкий городок и ни одного, даже маленького, конфликта с местным населением. Их городок, как оазис в пустыне. И там они работают, не покладая рук. А откуда они там не знаешь?

-Опять экзамен. Кто же не знает о сталинских переселениях крымских татар, чеченцев, ингушей с Кавказа и немцев из Украины и Саратовской области.

-Мне, как-то довелось завести разговор на эту тему с Таней, женой Антона. Я у них часто бываю. Её рассказы даже вспоминать, без содрогания, нельзя. Её, пятнадцатилетнюю девчёнку, гнали босую в толпе таких же отверженных, загоняли в скотские вагоны, с собой ничего брать не разрешали, и почти не кормили. Завезли, кого в Казахстан, кого в Таджикистан. По дороге многие умерли. И представь, никакой обиды на русских.

Обжились, обустроились, а сколько сделали для этих республик. Тот же Антон, по специальности модельщик, при вечном дефиците запчастей, он просто незаменим, может сделать форму для отливки самой сложной детали. Он собрал из хлама автомобиль «Москвич», сконструировал охотничье длинноствольное ружьё. А немецкие пивовары на Душанбинском пивзаводе. Я при поездках по России всегда пробую местное пиво, может я привык к своему пиву, не знаю, но наше самое лучшее.

Я прервал свой рассказ, когда мы подъехали ко второму мосту через Вахш. Мы переехали реку на правый берег и вышли из машины. Вахш недаром называют бешеным. Даже здесь в долине, где уклон глазом не заметен, тугие волны бьют в быки моста с грозным гулом. Я не видел ни разу, переплывающих, эту реку, людей без лодки или надутого бурдюка. Мощь реки завораживает, но время дорого, нужно ехать. Дальше, до Гараутов, дорога идёт вдоль Вахша. Затем небольшой подъём и начинается холмистая полупустыня, напоминающая, своей безжизненностью, лунный пейзаж. Наташа требует продолжения рассказа, не надоест же ей. Но какой кайф иметь такого слушателя. Прошу небольшой передышки, чтобы собраться с мыслями. Потом делаю предупреждение.

-Не жди, Наташа, что всё будет как у Наима. Наим, это, своего рода, исключение, мы едем в дом, где настоящий азиатский домострой. Удивляться ни чему не нужно. Сколько бы ни было людей, сидящих у дастархана, единственной женщиной среди них будешь ты. Это грубое нарушение шариата, но тут ничего не поделаешь, ты гостья и моя спутница. Не вздумай звать к дастархану кого-нибудь из женщин, никто не придёт и рядом не сядет. Люди в этом не виноваты. По законам шариата, женщина является чем-то вроде привилегированной скотины, умеющей говорить и служанки для ублажения господина и полного ему подчинения. Советские законы кое-что подправили, но только на бумаге.

Пустынные холмы остаются позади. Дорога пошла на спуск, а потом мимо многолюдного, древнего поселения Кабадиан. Наташе стало не до разговоров. Благодатная долина, всё утопает в зелени. Мы переехали по мосту Кафирниган, миновали город Шаартуз и движемся к границе по дороге вдоль реки. Со всех сторон, всё те же хлопковые поля, сады, виноградники, большие кишлаки. Наташу всё интересует.

-Что это за серые кучи на краю каждого поля?

-Это так хлопок снабжают удобрениями. Упаковывать в мешки дорого и хлопотно, а так вывалил и готово. Когда идут дожди, всё это размывается, попадает в арыки и реки, гибнет рыба, травится скот, болеют люди. А ещё хлопок поливают ядовитой дрянью, из самолётов, чтобы коробочки с ватой быстрее подсыхали и раскрывались. При этом, есть на поле люди, или нет, значения не имеет. Я сам неоднократно попадал под такой «благодатный» дождичек, когда собирал, эту чёртову вату, с учащимися. Но, наверно, так полагается, раз без хлопка нельзя обойтись.

Последний советский кишлак, Айвадж. Уже видны конструкции моста через Амударью. Афганский берег, за плотной полосой деревьев, не разглядеть.

Двор и постройки бобо Саида все глинобитные. Дувал (забор) невысокий, ворота вообще отсутствуют. Сразу от въезда посадка урюковых и персиковых деревьев. У входа в дом традиционный виноградник. Под ним, такая же, как у Наима, тахта, ещё называемая ласково, «чайхана». Курпачи на чайхане, как будто ждали нашего приезда. Ребята, оба мои бывшие студенты, пошли с бреднем на Кафирниган, ловить рыбу на ужин. Наташа очень быстро заметила разницу между Файзабадской и Айваджской погодой. Даже под виноградником духота, особенно к вечеру. Мы пьём традиционный чай и ведём беседу с бобо Саидом. Это сильный и спокойный, знающий себе цену, мужчина, с небольшой, седой бородкой. Он хороший рассказчик и пользуется этим с удовольствием. Хорошо, почти без акцента, говорит по русски. Женщины хлопочут по хозяйству, к Наташе не подходят и ей остаётся только слушать нас. Я прошу хозяина рассказать о том, как он оказался и как обосновался в этом кишлаке. В прошлый мой приезд я заводил об этом разговор, но, на главный вопрос, меня интересующий, ответа не получил. Дело в том, что река Кафирниган катит свои воды,

начиная от Гиссарской крепости, где в неё впадает речка Ханака, по долине, обрамлённой двумя невысокими хребтами, Актау и Бабатаг. Эта долина населена, как и Сурхандарьинская, узбекскими племенами, в основном локайскими. Мне было интересно, откуда в этих местах взялись таджики.

Узбеки и таджики не воюют между собой, но и особо не дружат. Кишлаки всегда отдельно, или таджикский, или узбекский. Когда обстоятельства заставляют селиться в одном месте, такое случается, образуются две улицы или квартала, мало общающихся между собой.

Таджикский кишлак в окружении узбекских кишлаков, я об этом думаю.

Вот что рассказал нам бобо Саид: «Басмаческие отряды были все разбиты. Нас у отца было три сына. Наша мать погибла раньше, а отец нас не бросал, уходя от красных аскеров, хотя мы ему сильно мешали. Красные прижали нас к реке и отец был вынужден оставить меня и брата на берегу. Он захватил только младшего братишку и, на надутых бурдюках, поплыл на афганский берег. Если бы он взял и нас, мы бы все утонули. Красные стреляли в уплывающих, пока их было видно. Мы выросли в детдоме. Потом, нас распределили по разным колхозам. Мы не боялись работы, построили дома, после войны женились. Сначала голодали, было очень трудно. После войны стало полегче. Во времена Хрущёва, границы, почти совсем, открыли. К нам часто стали переплывать из Афганистана молодые ребята. Они сами шли к пограничникам. Их сажали в карантин, а затем выдавали белый билет. Через семь месяцев, если человек нормально жил и работал, он мог получить паспорт и гражданство. В Афганистане жить было очень трудно тем, кто не имел своей земли.

Неожиданно мы получили письмо от нашего младшего брата. Он написал, что наш папа умер, а он хочет приехать к нам в гости. Мы написали, пусть приедет. Через месяц брат прибыл. Я устроил той для всего кишлака. Брат ходил по двору, по саду, заглядывал в сараи, увидел фляги с маслом, мешки с рисом, удивлялся и ничего не сказал. Через неделю, мы втроём поехали смотреть, как живёт наш средний брат. Там тоже был той и там братишка, так же всё смотрел. Наш брат подарил ему мотоцикл, а я большой ковёр. Пришло время отъезда. Его и других гостей, должны были переправить на тот берег, наши пограничники.

Прощаясь с нами, наш братишка сказал: «Мы боремся с нашими помещиками за землю. Нам приходится работать на арендованной земле за шестую часть урожая. А вы здесь сильно разжирели. Вас самих пора раскулачивать. Больше пока к нам не приезжает. В Афганистане война, границы закрыты и, что с братишкой мы не знаем. Я изо всех сил, стараюсь передать таджикский акцент этого повествования, но получается плохо.

Мы с Наташей сидим, не зная, что сказать. В нескольких десятках, не всегда хорошо, связанных слов, промаршировала перед нами целая эпоха, полная драматизма и нечеловеческих страданий. Прибыли ребята с рыбалки. Притащили две рыбины, сазана и толстолобика. Вечер был хорош. На ночь женщины забрали Наташу на свою половину.

Утром, после обильного завтрака, Наташа просится на берег Амударьи посмотреть на реку и афганский берег, но получает вежливый, но жесткий отказ бобо Саида. На удивление и вопрос «почему» бобо Саид сказал: «Ты, девушка очень красивая, очень умная, но очень любопытная. Здесь пограничная зона, машина приехала, а пограничники не пришли, не знаешь почему? Потому что эту машину знают, и что ко мне она едет, тоже знают. Если увидят тебя, задержат на неделю, твоего друга, на две недели. Никогда на границе не была?»

-Действительно не была, спасибо вам, что так ясно всё объяснили.

-Не обижайся. Домой поедете, за кишлаком холмы есть, всё видно.

Тепло попрощавшись со всеми, мы двинули в обратный путь. За кишлаком я, действительно, увидел небольшие взгорки, которых раньше не замечал, привычный пейзаж для здешних мест. Высота не больше тридцати метров. Я остановил машину и мы, через минуту, оказались наверху. Ай да бобо Саид, как всё просто и к месту. Перед нами открылась панорама слияния двух рек и мост через Амударью, как на ладони. Амударья далековато, но, даже издали, ощущается мощь широкой, почти тёмной, воды. За рекой, в лёгкой утренней дымке, тугаи Афганистана. С правой стороны дороги, где стоит наш москвич, в сотне метров Кафирниган. По сравнению с широкой и мощной Аму, он кажется небольшим ручьём. За этой речкой, такие же тугайные заросли и камыши. Вдали видны хлопковые поля

совхоза «Тридцать лет октября». В позапрошлом году наш техникум собирал там хлопок.

-Знаешь, Наташа, какое зверьё водится в тех вон тугаях? Я по ним лазил не очень давно.

-Надеюсь, мамонтов и саблезубых тигров там нет?

- Зря ехидничаешь, отсюда до тигровой балки не больше двадцати километров таких тугаёв, а из людей в них бывают только егеря и охотники, правда, последнего тигра там видели в пятьдесят шестом году. Говорят, он ушел в Афганистан, там ему, видимо, спокойнее.

-А дикобразы там есть?

-Дикобразы, по югу Таджикистана, кроме Памира, есть везде.

-А что ещё? Я уже поняла, что такие заросли не могут быть безжизненными.

-В тугаях и камышах много кабана, фазана, есть олени, камышовые коты, волки, шакалы. Я не всех перечислил, а ты, когда-нибудь, слышала, как кричат шакалы?

-Конечно, не слышала, ну и как?

-Они плачут как маленькие, голодные дети, жуть берёт, думаю, тебе их слушать не стоит.

Это была моя последняя тирада перед спуском с холма.

Не успели мы набрать скорость, как Наташа разродилась новым вопросом.

-Скажи, зачем хозяевам столько масла, муки и риса?

-Это долгий и нудный разговор. Страхом чёрного дня страдает не только местное население, но, пожалуй, все народы и народности на просторах СССР. Въевшееся в мозги на генетическом уровне, ожидание голода. Такие запасы символ богатства и благополучия. Местное население всегда довольствовалось малым, а до пятидесятых годов, как и все мы, жило впроголодь. Знаешь, как питаются, большинство местных семей, в нынешнее время?

Утром чай с лепёшкой, в обед чай с лепёшкой и только вечером горячая пища. Деньги копятся, продукты запасаются впрок. У особо запасливых часто бывает, что мука становится прогорклой, испечённый хлеб горчит. Новую муку покупают, а расходуют старую, пока новая не прогоркнет. Благосостояние таджикского и узбекского населения начало быстро расти начиная с пятидесятых годов за счёт русскоязычных работяг. Не надоело ещё слушать эту лабуду?

-Не надоело и причём здесь русскоязычное население?

-В среднеазиатских республиках жесточайший дефицит поливной земли. Это тебе не Россия, где земли, хоть заешься. Здесь частные участки, в основном, только у кишлачных жителей.

Большую часть своих зарплат городское население оставляет на базарах, так называют у нас колхозные рынки. Чем больше зарплата, тем больше денег уходит на фрукты и овощи. Зайди, как-нибудь, на рынок приценись. Ты картошку в России по шестьдесят копеек покупала? В Ленинграде она, я помню, в ларьке стоит двенадцать коп. Хоть что-то в России дешевле. Но, на мой взгляд, главное и богатство и бедствие, азиатских республик, это хлопок. Нигде нет столько принудительного, почти бесплатного, труда, как на хлопковом поле. Лично я собрал свой первый хлопок, будучи учеником, во втором классе. Наша учительница вывела нас на поле и мы, всем классом, двадцать пять детишек, собрали целый фартук белой ваты. Начиная с четвёртого класса, я каждое воскресенье, со всей школой, во главе с директором, под звуки духового оркестра, тащился за пять километров, на хлопковое поле колхоза имени Сталина, собирать эту чёртову вату. Платили за килограмм собранного хлопка, в те времена, семнадцать копеек. На сегодняшние деньги, это одна и семь десятых копейки. Сейчас платят побольше, за тонковолокнистый десять, за белый шесть копеек. Все колхозные поля заняты хлопком, а почти все продовольственные и промышленные товары идут из России. Местные только овощи и фрукты.

-Я не пойму, чего тут плохого в том, что местное население снабжает зеленью городских жителей. Вот бы и в Российских рынках было такое изобилие.

-Да, вроде бы, ничего плохого. И я так думал и даже восхищался. Но оказалось, что происходит медленное и настойчивое вытеснение русскоязычного населения, особенно из небольших городков. Я, до сих пор, не могу сказать: «Это сознательная политика местных властей или стихийный процесс». Но получается вот что. Городские жители живут за счёт зарплаты. Получили деньги, тут же отнесли их в магазины, а большую часть на базар. Денежная масса неуклонно перетекает в кишлаки, где любят копить. Куда девать накопленные сбережения? Когда в пятьдесят шестом году, я уезжал в Сталинабад из Денау, в этом небольшом городке было три танцплощадки, где собиралась молодёжь. Драки случались, как и везде, а об убийствах мы и не подозревали. Я ездил к родителям, почти каждую неделю и был завсегдатаем танцулек и кино. Часто возвращался со свиданий под утро и встречал пацанов, спешащих по домам, после таких же занятий, Всё было так привычно, а если и была опасность, то только, разве, от обиженных ревнивцев. В шестидесятом году, меня забрали в армию из Сталинабада, а в шестьдесят третьем я вернулся уже в Душанбе. Конечно же поехал в Денау. Вечером собираюсь на танцы, как раз суббота. Мать меня останавливает. Какие танцы, Вадик (так меня в детстве звали)? Танцев давно уже нет. Как нет? Так узбеки же. Какие узбеки, причём здесь узбеки? Сбивчивый рассказ мамы передавать бессмысленно. А происходило следующее. Узбеки из кишлаков начали покупать дома в городе, куда ещё девать деньги из кубышки. Процесс пошёл. На улицах появилось много узбекской молодёжи. Вспыхнувший конфликт между узбеком и русским, решался не словами или кулаками, а с помощью ножа. Стали гибнуть молодые парни. Их родители продавали дома и уезжали в Россию, чтобы спасти остальных детей. Беда неместных заключается в их совершеннейшем бесправии. Куда и к кому обратиться?

В любом азиатском населённом пункте, маленьком или большом, начальник милиции узбек или, соответственно, таджик, прокурор, секретарь райкома, обкома и другие властные структуры, сплошь, из местных кадров. До суда могут дойти, в основном, только преступления, совершенные неместными или ставшие предметом гласности. За правдой в Москву не наездишься и не дозвонишься. А если дозвонишься, запрос придёт местным начальникам. В том, что во всех населённых пунктах, начальники из местных, ничего удивительного нет. В революционные времена большевики никак не могли справиться с басмаческим движением. Как только, они догадались ставить местными начальниками басмаческих лидеров, это движение быстро пошло на убыль. Помог синдром низкопоклонства. Сейчас он уже меньше выражен, сказываются время и образование.

-Ты объясни мне, что это за синдром.

Это значит, что для отдельно взятого индивида, разумеется, мужчины (рабыни-женщины не в счёт) выше стоящий, начальник царь и бог, а, ниже стоящее человеческое существо, нечто вроде собаки или ишака. Понимаю, что грубовато выражаюсь, может быть, сгущаю краски, но, поверь, это соответствует истине. Если не веришь, посмотри на любого председателя колхоза, а лучше с ним поговори. Как правило, это типичный бай, со всеми байскими замашками. Кажется, я рассказывал тебе о директоре хлопзавода, у которого воровал фрукты, он то же самое. Мой отец, когда ушёл с работы на хлопзаводе, некоторое время зимогорил. Он, со своей бригадой строил в колхозе Ленинизм, коровник. Стройку посетил председатель колхоза. Этот мощный, пузатый представитель узбекской элиты был, мягко говоря, не в духе и разносил в пух и прах, окружающую его, свиту. Орал он по узбекски и закончил речь такими словами: «Будете дальше так работать, поставлю вас на место этих русских свиней». При этом, он показывал господским перстом на русских работяг и не мог не знать, что они, почти дословно, понимают его речь. Я веду речь о самых мелких представителях азиатских руководителей. Мне представляется, что, чем выше ранг, тем круче презрение к простому человеку, иногда, в силу обстоятельств, умело скрываемое.

Ещё один интересный феномен. Узбекский писатель средней вшивости, не помню фамилии, отправляет главного героя своего романа в тюрьму за то, что тот зарезал свою жену, осмелившуюся выйти работать на колхозное поле, разумеется, после соответствующей агитации. В те времена, подобное действо, полностью соответствовало действительности. Мужчина-господин, женщина-рабыня и о равенстве думать не смеет. Зато какие метаморфозы теперь. Внимательнее посмотри на хлопковые поля и обрати внимание на состав работников. Имей ввиду, женщины все в ярких цветастых нарядах.

Мы уже проехали Гарауты и по Вахшскому мосту переправились на левый берег. Я остановил машину на краю хлопкового поля, где работала большая группа колхозников.

Кустики хлопчатника уже подросли сантиметров до тридцати. Выполнялись работы по окучиванию и прополке. Работники монотонно взмахивали кетменями. Поле пестрело разноцветными одеяниями женщин с преобладанием красного и только три или четыре серых фигуры утверждали, что мужское начало имеет место быть.

-А где же мужики,- спросила Наташа.

А мужики сейчас в чайхане, обсуждают международное положение, пошутил я, не шибко удачно. В колхозе или совхозе мужики работают бригадирами, механизаторами, счетоводами…. Раис и все его заместители мужики, разумеется. Наиболее активные, но не начальники, торгуют на рынках. На полях, самые непригодные. Много мужиков на полях появится осенью. Но это будут не колхозники, а студенты, школьники, учащиеся ПТУ, городские работяги. Всё путём, как полагается из года в год.

-Но как же женщины, как они терпят?

-Так и терпят. После десятичасовой работы, если нет старухи матери, готовят ужин, утомлённому спорами и играми в чайхане, мужу. Он, по прежнему, господин.

В настоящее время ситуация, особенно в городских таджикских семьях, меняется, но крайне медленно. Есть даже прецеденты, я говорю о таджичках руководителях. На руководящей работе они, за редким исключением, свирепы, жестоки и непреклонны, на удивление и в укор многим мужикам. Кстати и терпят не все. Я точно знаю, что в одной из центральных клиник города Душанбе есть ожоговый центр, куда поступают молодые таджички, не выдержавшие невыносимых тягот замужества и протестующие самосожжением.

После недолгого молчания, Наташа произнесла: «Я тебе не верю».

У тебя есть возможность проверить,- сказал я,- походи по клиникам, только запросов не делай, если хочешь что-то обнаружить. За разговорами мы не заметили, как начали подниматься на Фахрабадский перевал. Я обратил внимание Наташи на дорогу, покрытую старым выщербленным асфальтом. Она уходит вглубь хребта Актау, теряясь среди холмов.

-Если ты захочешь ещё поохотиться, мы в среду проедем по этой дороге до заброшенного кишлака. Уж там, точно, есть дикобраз. Кстати, это старая Кургантюбинская дорога.

-А я сама хотела тебя попросить ещё об одной охоте. Расскажи мне подробнее о дикобразах, только без твоих, дурацких, подковырок и, вообще, о местной фауне.

-А какое зверьё тебя интересует?

-Ну, ты на каких зверей охотишься? Для начала, давай про них.

-Ладно, тогда с дикобразов и начнём. Я уже убедил тебя, что дикобразы не стреляют иглами, потому что не имеют такого стрелкового аппарата. Однако, поведение их бывает непредсказуемым, в чём я сам неоднократно убеждался. Если ты попадёшь в место обитания этих зверьков, где ещё не побывали охотники, то может случиться, что дикобраз, выйдя из норы, подойдёт к тебе очень близко и даже попытается обнюхать. Не помню в каком году осенью, мы побывали с моими друзьями Иваном и Антоном, у знакомого таджика Тавара в одном из ответвлений Ромитского Ущелья. Тавар сказал, что выше по ручью есть кулига ореховых деревьев, куда постоянно ходит медведь. Разумеется, мы решили сделать засидку. Время было не совсем удачное, полнолуние, но азарт победил. До этого орехового садика с километр по крутой тропе. Садик, действительно, небольшой- с десяток крупных деревьев, среди кустарника, на маленькой площадке и три, таких же высоких, дерева метров на двадцать повыше. Мы добрались до места, когда уже начинало темнеть. Толковые места для засидок искать было некогда. Иван сел посреди площадки под самым большим деревом и кустом, растущим около ствола. Этот куст хорошо закрывал охотника со стороны склона. Антон поднялся к верхним трём деревьям. Мне, как самому молодому и неопытному, садиться было некуда. Чтобы не мешать, я сел под самое нижнее дерево. В этом месте из верхних кустов выходит, едва заметная тропка, вдруг да оттуда, что-нибудь, припрётся. Так часто бывает, удача приходит к неумехам. Забыл сказать, что мы условились не стрелять дикобраза; или кабан, или медведь. Темнота наступила минут на сорок, а потом огромная луна вышла из-за хребта и повисла над ущельем. Осенние деревья уже потеряли большую часть своей листвы. Лунный свет свободно проникал сквозь ветви, делая видимыми, даже не очень большие камни. Волшебная страна, вспомни ущелье Куль.

Я уселся очень удобно и балдею, забыв, что нахожусь на охоте. Тишина, только стук падающих орехов. Иван снизу виден, как на ладони, лежит, боится шелохнуться.

-Ладно, романтик, дальше-то что?

-Дальше, помешала балдеть, совести у тебя нет. В общем, часа полтора мы сидели в полнейшей тишине, не считая шума от орехов, а затем, выше Ивана на склоне послышался шорох. Какой-то зверь спускается в сад. Иван, совершенно бесшумно, занимает полусидячее положание. Через минуту шум усилился и раздался громкий хруст разгрызаемого ореха. Затем, ещё один орех громко последовал в утробу невидимого чудовища. Это был, явно не медведь. Пожирают орехи вместе со скорлупой, чаще свиньи и дикобразы. В данном случае

Это был крупный дикобраз. Он разгрыз ещё один орех и наткнулся на ноги Ивана. Иван мерзляк и в засидку одевает валенки, подбитые жесткой подошвой. Дикобраз застыл

в ступоре, почти уткнувшись в валенок. Меня разбирает смех. Я представил состояние Ивана. Он заядлый дикобразятник и для него это лакомая добыча, ружьё лежит стволами к зверю. Приподними, нажми на курок и ты с добычей, но договор! Я вижу, как Иван медленно поднимает, вернее, подтягивает, правую ногу. Удар пришёлся по морде ошарашенному зверю. Кинувшись удирать от полученной оплеухи, дикобраз наделал, в этом диком садике много шума. Под его напором затрещали кусты, в страхе, он поменял направление и уже в другом месте раздался, такой же треск. Но больше всего шума наделал я, разразившись диким ржанием, а потом Иван, разродившись отборным матом. Я чуть не подавился смехом, от которого уже болел живот, когда на край верхней площадки выскочил Антон и раздался его полусонный голос: « Что, что случилось?» Наташа долго смеялась.

-Почему ты рассказываешь всё время только про неудачные охоты? Вот и наша поездка в Куль закончилась неудачей, хотя было, больше чем, здорово.

-Я люблю рассказывать об необыкновенных случаях, иногда на грани фантастики, но никогда не прибавляю, мне это делать просто неприятно, а тем, кто не верит, отвечаю Шаламовской фразой: «Не веришь- прими за сказку.» Всех, иногда самых нелепых, охотничьих ситуаций, не пересказать. Удачная охота прекрасна до того момента, пока ты не выследишь или не пересидишь зверя. А потом ничего интересного: разделка, обветривание мяса, если есть время. Иногда приходится тащить тяжёлый рюкзак с добычей километры. Один скучный пример. Мы добыли, не очень крупную свинью на склоне над Вахшем, где через год, начали строить Рагунскую ГЭС. Нас трое, килограммов по двадцать мяса на каждого. До кишлака Майдон пятнадцать км. Мишка, я с ним в первый раз на охоте, прилаживает, поверх полного рюкзака, ножки и голову свиньи. Иван уговаривает, брось, Мишка, вспомни какая крутая тропа, пятнадцать, а то и больше, километров, сдохнешь.

Я злобно молчу, знаю по опыту, таких куркулей уговаривать бесполезно. Но, к моему удивлению, Иван уговорил. Что такое двадцать килограмм, плюс барахло в рюкзаке, хорошо знают алпинисты и горные работники, уходящие в горы на долгий срок, с полным комплектом за плечами, его стандартный вес двадцать четыре кг. Тропа была действительно тяжёлой и крутой. Когда мы подходили к Майдону, ноги уже отказывались подчиняться и спотыкались на ровном месте. И тут «радостная» весть, машина за нами не пришла. Я становлюсь злой в таких ситуациях, не люблю себя за это. Говорю громко, обращаясь к Мишке: « Зря ты не взял голову и ножки». У Мишки даже нет сил ответить. Нам местный Раис сообщает, что из соседнего кишлака, через два часа, уходит машина в город. Когда мы добрались до кишлака и подошли к машине, мотор уже тарахтел. Я с трудом залез в кузов, вдвоём с Иваном подняли наверх рюкзаки, Чтобы затащить в кузов Мишку, мы позвали водителя. Мишка молодец. Даже его рюкзак тащить не пришлось. Для ехидных шуточек сил тоже не было. Ну как тебе рассказ, не уснула?

-Уснёшь с тобой, этот Мишка, наверно заболел?

-Да нет, километров семь до асфальта, по камням, нас так мотало, думали кишки выпрыгнут, Михаил впал в дрёму, я подложил ему под голову куртку и придерживал до асфальта, а разбудили мы его, только при въезде в город. Я без иронии сказал, что он молодец и зауважал, после этого перехода. Ты, просто, не видела, как раскисают люди и, в более лёгких, ситуациях. Но вернёмся к нашим баранам, как говорят местные. Или тебя колючие уже не интересуют? Так вот. Неопытные, они попадают в самые нелепые ситуации, но быстро учатся и тогда добыть зверя бывает нелегко.

-А ты опытный охотник?

-Пока не очень. Я не очень хороший стрелок, часто мажу и, поэтому стараюсь подпустить зверя поближе. Знаешь, как бывает обидно, когда в самый последний момент, сделаешь промах? А самый главный адреналин, когда сидишь один среди скал или кустов. Твоя спина не защищена, вокруг непонятные шорохи, плачет в небе ночная птица, кажется, что кто-то подползает и сейчас укусит. Неплохая закалка для нервов. Многие начинающие не выдерживают, именно, этого. Потом приходит знание того, какой шорох что значит, слышишь, когда идёт дичь и, все реже, ошибаешься. Это уже, какой-то, опыт. Мой маленький опыт мне уже говорит, что бывалый секач и старый медведь, всегда заходят снизу. Ветер в горах всегда, после захода солнца, дует сверху. Зверь легко обнаруживает твои следы и, если он не очень далеко, ты услышишь его фырканье или сопение, если далёко, то тебя всю ночь будет баюкать тишина и надежда, что придёт, более неопытная дичь. Кстати, старый медведь, когда обнаружит охотника, никогда не орёт, как в фильмах, и не ходит на задних лапах, как ручные медведи. Он рычит как огромная собака и, от этого рыка, действительно стынет кровь, столько в нём лютой ненависти. А ходит он, кидается на врага или удирает, всегда на всех четырёх. Молодые же, что кабаны, что медведи, наткнувшись на человека, не хрюкают и не орут, а просто удирают.

-А я то думала, что кабаны, медведи и дикобразы живут в одной берлоге.

-Смейся, смейся, но учти, я сел на любимого конька и могу трепаться, до бесконечности.

-Ничего, я потерплю. Ты прямо очеловечиваешь дикобразов, то тупые, то хитрые, не понятно. Что-то тут не так.

-Ладно, послезавтра мы поедем не сюда, а на перевал Чермазак. Там наверху в холмах, каждый год сажают арбузы и дыни, любимая дикобразья еда. Вот там дикобразы действительно, хитрые. .Я, однажды, взял напарником туда мужа нашей преподавательницы, уж очень он просился на охоту. Мы тогда, ещё ездили на мотоциклах. Я посадил его в удобное место, показал, уже подъеденные дикобразом, арбузы, показал тропки, по которым животные поднимаются к бахче, а сам пошёл за холм, на другой конец поля. Я выбрал место под небольшим обрывчиком, у самого края бахчи. Была неполная луна, обрывчик давал небольшую тень, моя одежда сливалась с поверхностью. Я прошел к засидке так, что не оставил по кромке поля ни одного следа. Только так можно обмануть академика. Так мы зовём дикобразов, обученных частым посещением охотничьей братии. Ждать пришлось долго. Часов в двенадцать ко мне пришёл дикобраз, и мне удалось его подстрелить. Волоку добычу к напарнику, запыхавшись, сажусь рядом и слушаю, как он тихо и зло матерится. Спрашиваю: « Чего материшься, Валерка?»

-Это суки, а не дикобразы. Они из меня всю душу вымотали. Я же хорошо вижу. Засёк три арбуза на краю, как ориентир. Хоть и стемнело, при луне, все равно видно. Я их всё время видел. Потом смотрю, одного нету. Подумал, что глаза устали. Через полчаса второй арбуз исчез. Я не выдержал, пошёл смотреть. Посветил, один арбуз увидел на тропе. Оторвали сволочи и утащили вместе с плетью, второй совсем исчез. Я тихонько посмеиваюсь, не желая обидеть напарника. Мне с этим встречаться не впервой. В обычных условиях, колючий выбирает, обязательно спелый, арбуз, передними большими, похожими на кроличьи, зубами, аккуратно, с верха плода, обгрызает кожуру и сбрасывает рядом, а потом вгрызается в мякоть.

Кто бывал на такой бахче, знает, как тяжко смотреть на десятки испорченных арбузов и дынь. Пресытившийся, обнаглевший, колючий разбойник, вспарывает спелую, сладкую дыню и съедает только семечки. Местные не едят дикобразятину. Между прочим, это самое деликатесное мясо. Вот их примерное меню: тутовник, все виды косточковых, бахчевые культуры, фисташки, грецкий орех, яблоки, груши, боярка и, только ранней весной, травяные корни и грибы. Забыл про виноград.

До среды мы с Наташей бывали вместе только вечерами. Дел было много и у неё и у меня. Она мне сказала, что у неё набирается неплохой материал о Таджикистане, но показывать его отказалась наотрез. В среду, ближе к вечеру, наш москвич, урча, ползёт по серпантинам перевала Чермазак. После Орджоникидзеабада с десяток километров, почти прямой, дороги, а затем длинный затяжной подъём- проверка состояния двигателя. С началом подъёма заканчиваются хлопковые поля и начинаются виноградники и сады. Дорога хороший асфальт. Это главная магистраль, соединяющая центр с Кулябской областью. После Чермазака, за большим мостом через Вахш, ещё один перевал, Шаршар. Оба перевала достаточно круты и, каждый, по своему, живописен. Ближе к верхней точке Чермазака, всё круче серпантины, уже нет садов и виноградников. Их заменяют дикие заросли невысоких деревьев, кустарников и трав. Особенно много солодки и боярышника. Местный горный боярышник отличается от российского, только колючки одинаковые. Его ягоды, когда созреют, яркожелтого или оранжевого цвета, наиболее крупные,с большую виноградину и очень приятны на вкус. Боярка (по таджикски дулона) созревает в октябре, висит,частично, до конца ноября и является последней, мощной, кормовой базой для горного зверья. Сейчас деревья боярышника густо обвешаны пучками зелёных, мелких, плодов. Наташе не сидится, она вертит головой и задаёт кучу вопросов, на которые я, едва успеваю отвечать, не забывая следить за дорогой. Недалёко за верхней точкой развилка. Прямая дорога ведёт в Нурек и на Шаршар. В правую сторону уходит дорога в Яванскую долину. Мы сворачиваем на неё. Я показываю на взгорки с правой стороны Яванской дороги и говорю, что за ними те самые бахчи, о которых, только что рассказывал.

-А разве мы едем не туда?

Наташин вопрос меня рассмешил, а потом заставил почувствовать себя идиотом. Про идиотство я, конечно, промолчал, а потом, вместо извинения начал фанфаронить.

-Бахчевые там посадили с месяц назад, если там и есть арбузы,то величиной с мелкую картофелину. Колючим это не интересно. Это дурацкое чувство превосходства, которое я не сумел скрыть. Ну зачем мы это делаем, зная, что скоро будем себя грызть? Наташа тонкая натура, она чувствует малейшую фальш. Она грустно улыбнулась и отвернулась к окну.

Не выдаржав, я остановил машину.

-Не обижайся, пожалуйста, я действительно должен был сказать тебе об этом раньше. Хотел сделать сюрприз, а наделал….. Я и не заметил, что рука моя лежит на её коленке.

Ладно, проехали. Я не обиделась. Какой ты, всё-таки ещё, ребёнок. Рассказывай куда едем.

-Скоро сама увидишь. Сейчас спустимся в Яванскую долину, а потом поднимемся в кишлак. Я даже не знаю его названия, дорога тяжёлая, но будет интересно.

Крутой спуск вдоль истока, единственной в этой долине, речки Явансу. Здесь она, всего лишь, небольшой ручей. На склонах, почти нет деревьев, только кустарник и, уже высохшая, трава. Наташу удивил такой контраст.

-Объясни, что это такое. Там наверху красота, а здесь, как в пустыне.

-Ничего удивительного. Яванская долина обоими хребтами и всей равнинной частью обращена к солнцу, при малой высоте над уровнем моря. При этом, почти нет воды. Я кажется, тебе уже рассказывал, что в этой долине выращивали особый сорт пшеницы, из которой получаются самые лучшие спагетти. Итальянцы покупали эту пшеницу за золото. В эту долину даже дрофы прилетали зимовать.

-А что сейчас, не покупают?

А нет её, этой пшеницы. После того. Как через хребет Каратау пробили тоннель и пустили воду из Вахша, вся долина засеяна хлопком, а в Яване построили электрохимический комбинат. Я не знаю, почему его так называют, но дряни в долину он выбрасывает изрядное количество. Только ты не беспокойся, мы в Яван не поедем. Кончился спуск и с ним асфальт. Мы свернули на просёлочную дорогу. То пыльная, то каменистая, она идёт по верху, вдоль огромного глубокого сая, всё время, вверх. В начале голые, едва покрытые высохшей травой, склоны постепенно, с набором высоты, всё больше зеленеют, покрываются сочной травой, зелёными деревьями и кустарником. Машина идёт с натугой, на первой и второй передачах. Внизу было жарко и пыльно, иногда, приходилось закрывать окна. Чем выше, тем прохладней, но пыль не кончается. Наташе хоть бы что, вот амазонка, ей лишь бы приключения. Не доезжая с километр до кишлака родничок, хорошо обустроенный и даже стеклянная банка рядом на плоском камне. Ниже родника полудикий сад, к нему, я знаю, из сая идут две дикобразьи тропы. Выше родника виноградник, огороженный дувалом из булыжников, защита от дикобразов. Виноград, ещё созреет нескоро и колючие ходят ужинать в нижний сад или в другие сады, их ещё два, которые я знаю, в этом урочище. Вечереет и до них уже не добраться, да и незачем. Урюк и яблоки есть и в нижнем саду. Место для машины, не очень удобное, но тоже есть. Наташа вздумала поплескаться,но я попросил этого не делать, мокрыми в засидке не усидишь.

-Пошли посмотрим, что там есть, может напрасно сюда приехали.

Наташа спешит вперёд, смотреть на тропе следы, но скоро останавливается разочарованная. Псевдодетских следов на тропе нет. Ну вот, охота началась и следопыт есть.

-По этой тропе, слишком часто, ходят люди. Дикобразам здесь, просто, нечего делать, давай в саду посмотрим. А в саду мы обнаружили, что урюка уже мало, зато яблок скороспелок нападало много. Я показал Наташе несколько погрызанных яблок и на дикобразий помёт. По тропкам ходить не дал. До темноты оставалось не так много времени, и мы заспешили. Выбрали место под большой яблоней рядом с развалинами старой кибитки. Метрах в трёх от ствола яблони старый неглубокий арык, служит, видимо, для стока дождевой воды. От копки арыка образовался брустверчик, ставший овальным от времени. По дну арыка, еле заметная, тропка, тоже кто-то бегает. Наши спальники поместились, как раз, на всю длину, между стволом и этим брустверчиком. Быстро темнеет. Из под развалин кибитки появилос нечто серое и длинное, размерами с таксу и принялось шипеть на нас. Я почувствовал, как вздрогнула Наташа. Она ухватилась за мой локоть и прошептала: «Ой, что это?» Погладив её руку, я ответил, так же шёпотом: «Не бойся, это куница». А эта чёртова куница, хорошо, что рано вышла, шипела всё громче и совершала угрожающие движения, делая вид, что нападает. Я приготовился запустить в неё яблоком, но вовремя разглядел причину её агрессии. Три её детёныша, величиной с крыс, вышли за ней на ночную охоту. Наташа тоже всё разглядела. Щёлкнул фотоаппарат, яркая вспышка озарила куниц и развалину, зверьки бросились врассыпную, а я сам вздрогнул от неожиданности и яркого света.

- Ты не сказала, что взяла фотоаппарат.

-Ты же не дал мне ружьё.

-А ты умеешь стрелять?

-Больше из «Марголина», а из ружья, несколько раз по тарелочкам, разумеется мимо. Но ты, ведь, тоже мазила, будь здоров.

-Спасибо за комплимент, убит наповал, но постараюсь сегодня доказать обратное.

Мне даже и во сне не могло присниться, как трудно и нелепо придётся доказывать это обратное. Мы перестали шептаться. Наступила полная темень, когда, действительно, зрение бессильно. Я уселся поудобнее лицом к саю, откуда, скорее всего, нужно ждать гостей. Наташа прислонилась спиной к стволу яблони. Она быстро освоилась в темноте и спокойно относится к ночным шорохам. Прошло часа полтора. Глаза привыкли к темноте. Стали различимы контуры кустов и деревьев. Настоящий шум крупного животного послышался с другой стороны, откуда не ждали. Обычное явление на охоте. По сухому арыку, явно бежит дикобраз. Я тронул Наташину руку, она ответила лёгким пожатием и привстала на колени.

Я ожидал, что зверь выскочит из арыка около развалин и тоже встал на колени, но опять ошибся. Дикобраз пробежал развалины и выскочил из арыка прямо против нас, почти наступив передними лапами на мой спальник. Копия ситуации случившейся с Иваном.

Зверь вошёл в ступор, увидев двух придурков, занявших место его привычной кормёжки. Мысли скачут галопом, в моём распоряжении три-пять секунд. Поворачиваюсь, медленно, но быстро, попробуйте как- нибудь на досуге, переставляя коленки. Всё равно полуоборот.

Поворачиваю ружьё, к плечу не вскинуть, можно стволами дать ему по морде, стрелять в бок, от добычи ничего не останется, нужно в голову. Опускаю приклад за спину к ступням и в таком, дурацком, положении стреляю. Выстрел и фотовспышка получились одновременно. От наших, таких необыкновенных, гостинцев дикобраз, буквально, взвился. Мне показалось, что он сделал полный переворот через голову. Он, с грохотом, свалился в арык, по которому, только что, бежал и дал такого дёру, что буквально, минуты через три, наступила полная тишина. Даже сверчки перестали трещать. На этот раз смеялся не я, весёлым, заливистым смехом наградила горную тишину Наташа. Удивительно, в её смехе не было ничего обидного, элементарный юмор ситуации по Джерому. Это сейчас я пытаюсь поумничать, а тогда, меня тоже затрясло от непроизвольного смеха. Я осветил место, где стоял дикобраз и показал ямку, взрытую картечью. Заряд прошёл под горлом зверя. Снова смех. Наташа собрала несколько иголок, оставленных противником на месте битвы Такие прыжки без последствий не остаются. В саду делать было больше нечего и мы, собрав рюкзаки, улеглись спать в машине. Уснули под утро, а проснулись, когда уже припекало. Когда мы снова поднялись на Чермазак и ехали по небольшому горизонтальному участку дороги, когда все подколки и её и мои закончились, Наташа вдруг, изрекла: «Ну чтожь, дикобразов мы настреляли целую кучу. Когда повезёшь меня охотиться на кабана или медведя?

-Ещё и кабанов хочешь настрелять. Ну и аппетиты у тебя. Только с кабанами небольшая загвозтка. Во первых, мои напарники, ни за что, не возьмут на охоту женщину. На пикник да, на охоту нет. Во вторых, сейчас не очень подходящее время. Приезжай в конце августа, когда созреет фисташка, а в начале сентября начнёт падать грецкий орех. Ты увидела не больше двадцатой части красивейших мест Таджикистана, а их и за год не объедешь. Я бы, с великой радостью, свозил тебя в Эсанбай, Обигарм, Гарм, Кафтаргузар, Лугур, Янахш,

Кирбич, Дастиджум, Бальджуан, Муминабад, это на охоту. А на настоящую форельную рыбалку в Хаит, Джиргиталь, Сагирдашт, Сафедорон, Миёнаду, верховья Сардаймиёна, Сорбо…. Я ведь перечислил, далёко не все места, где, с великим наслаждением побывал бы с тобой, даже, если бы в тебе сидело колючек в три раза больше. А кабанов мы настреляем столько же, а может и больше.

-Наймём ларёк и будем мясом торговать.

-Смейся, смейся, а мне плакать охота. У тебя билет кажется, на понедельник?

-Да, я от своей группы, почти совсем, отделилась, всё с тобой, да с тобой.

-Неужели надоело?

-Дурак! Давай ещё раз на Майхуру съездим. Только и мне удочку захвати.

-Я вот что думаю. В субботу захватим аппарат и запасную плёнку.

Завезу тебя к источнику «Анзоб». Прямо из скалы течёт газированная вода. Я такое встречал только в Долине нарзанов, над Кисловодском. Но дело, даже не в этом. Сделаешь великолепную панораму из горных вершин. Мы такое фотографировали со склона Эльбруса.

Красота необыкновенная, но там, куда поедем, ещё красивее. А потом на Майхуру.

В субботу, в восемь утра, мы подъезжаем к кишлаку Варзоб и, дальше, всё идёт по прошлому сценарию, до поворота на Майхуру. Не сворачивая, продолжаем движение по главной дороге к перевалу Анзоб. После кишлака Зидды подъёмы и повороты станавятся всё круче. Встречаются участки, где двум машинам не разъехаться, особенно грузовым. На горных дорогах есть свои правила движения. Преимущество имеет транспорт идущий на подъём. Груженому автомобилю бывает очень сложно начать движение на подъём, в случае вынужденной остановки. Крутые вершины со всех сторон. Дорога петляет, то под отвесной каменной стеной, то вдоль крутого склона, а с другой стороны обрывы самой разной глубины. В некоторых местах дно обрыва, вообще, не увидеть. Речка Варзоб далеко и глубоко внизу. Последние деревья остались в Зиддах, а дальше, только богатый травяной покров. Перегон баранты на альпийские пастбища уже завершён, нет пробок на узкой дороге и ехать трудно только двигателю. Он ревёт натужно. Упругий, чистый воздух, с травяным ароматом, бьёт в открытые окна. Наташа вся в движении и щёлкает фотоаппаратом. Её не пугает глубина обрывов, она не прячет голову, даже когда колёса автомобиля ползут в полуметре от кромки бездны. Я не устаю удивляться её безрассудной смелости и сам бравирую, проезжая крутые повороты намного ближе к краю, чем, если бы ехал один, а она, чертовка, этого даже не замечает. Мне случалось возить мужиков, гостей из России и я помню, как они замолкали в таких ситуациях, и пересаживались на сидении подальше от обрыва, как будто это могло их спасти. К горным дорогам, действительно, не сразу привыкаешь. Самые отчаянные и бесстрашные водители на таких дорогах таджики и узбеки, понято и узнано на собственном опыте. Многие русские водители, при грузоперевозках на Памир, по их собственным рассказам, на особо трудных участках, принимают на грудь стакан водки. Всю эту информацию я обрушиваю на Наташу, пока она вертится на заднем сидении и делает снимки то с правой, то с левой стороны.

-У тебя же все снимки получатся смазанные.

- Ничего, у меня опыт, половина снимков будут сносные. Почему уши закладывает?

-Это нормально, мы уже на высоте около трёх тысяч метров. До перевала Анзоб осталось несколько километров. Его высота три тысячи триста семьдесят метров, но мы сейчас свернём на правую доргу. Вот там настоящая красота, будем останавливаться, где скажешь.

-А за перевалом, куда идёт дорога?

-В Ленинабадскую область. Это главная магистраль, соединяющая север и юг Таджикистана.

-А за Анзобом ты бывал? Я слышала, там есть ещё один перевал.

-Вот куда я бы с тобой сходил. Давай запланируем на следующий год,на июль. Ты наберешь материала на целую книгу.

-Ишь, губу раскатал, ты расскажи сначала, вдруг да соглашусь.

-Ты знаешь, я бы всё бросил ради такого. Второй перевал называется Шахристан, я на нём не бывал. За Анзобом,после спуска,река Ягноб, впадает в Зеравшан. В Ягноб впадает речка без названия, вытекающая из озера Искадеркуль. От этого озера начинаются главные маршруты по Фанским горам. Дальше рассказывать?

-Конечно и поподробнее. Я потом запишу все твои перевалы.

-Мне повезло. Я прошёл самый длинный, ноль пятый маршрут. По документам, триста сорок, по моим прикидам, не более трёхсот километров. Четыре перевала. Группа из пяти человек. Инструктор, мой студент Саша Алфименков. Я в его группе маркировщиков, числился разнорабочим и даже получил зарплату. Извини, рассказываю, как бухгалтер, иначе это затянется, бог знает на сколько, времени. На Искандеркуле два дня отдыха, процесс акклиматизации. Только, небольшие, тренировочные маршруты. Первый перевал Дукдон,три тысячи восемьсот метров, очень длинный спуск на северную сторону Фанских гор. Через день ходьбы, крутой поворот на югозапад и подъём на перевал Тавасанг, три тысячи пятьсот метров. Этот перевал инструкторы называют тягун за не очень крутой, но очень длинный, изматывающий душу однообразием, подъём. А ещё его называют скотогон, наверно за то, что слишком низкий, на седловине даже снега нет (в июле месяце). Вынужден оторваться, на момент, от бухгалтерского отчёта. Когда мы спускались с перевала, нам навстречу взбиралась семейная пара людей, не первой молодости. Они тяжело и размеренно дышали, сразу видно опытных землепроходцев. Мы с ними побеседовали немного. Господи, как же я им позавидовал и искренне пожелал счастливого пути. Этот спуск заканчивается на Маргузорских озёрах. О красотах молчу, нето, зависну надолго. Только от одного не удержусь. В конце спуска, тропа идёт по каменистому отвесу над озером, до воды метров пятьдесят вертикали. Вода чиста как слезинка и неимоверная глубина. Озеро, прорезанное лучами солнца, кажется бездонным. Заглядевшись на это чудо, я остановил всю группу, и стоял зачарованный, пока меня не пихнул в рюкзак, мой студент. Муаллим не обиделся.

На краю озера великолепная площадка, даже дрова кто-то заготовил. Ниже озёр кишлак Падрут, ещё ниже на двадцать километров кишлак Шинг, куда ходит автобус из Самарканда. После маленького отдыха на Маргузорах, маршрут ведёт нас на юг, в обход озёр, к перевалу Пянджоб, высота четыре тысячи пятьдесят метров.Перевал весь в снегу, даже записку отыскали с трудом. За перевалом начинается Узбекистан и исток речки Тамархут. Когда спустились с перевала, пришлось через неё переправляться. Самая опасная переправа в моей жизни. Наверху бурный ручей, внизу мощный грозный поток, плотной, ледяной быстротекущей воды. Переправлялись в обуви, вода, буквально выталкивает тебя, делая тело невесомым и, в любой момент, готова сбить с ног, а это смертельно опасно. Новый подъём на перевал Дитавак, затем очень крутой, трудный спуск к святому озеру Айгыркуль. От него до последней точки маршрута девяносто километров и три оставшихся дня до прихода турбазовской машины. Две ночи и день израсходовали на отдых. А два дня шли по живописному, полному зелени зверья и форели ущелью по тропе, вдоль русла реки Киштут.

Хорошо, что всё время вниз. К вечеру были на месте. Помню, что у меня отстала кожа на ступнях, и я, дней пять не мог нормально ходить.

Сразу после поворота, дорога уходит круто вниз в огромный каменистый сай, затем крутой поворот почти на сто восемьдесят градусов и, по другому склону сая, такой же крутой подъём, выезд на неширокое альпийское плато, покрытое густым ковром из трав и цветов.

С северной стороны, плато ограничивается обрывом. Далеко в глубине истоки из родников и снежников, речки Варзоб. Сразу за речкой, поднимается гряда заснеженных горных вершин.

Наташа в восторге. Останавливаю машину на первом взгорке. Удивительно легко дышится, несмотря на высоту. Верещат сурки, выражая своё недовольство, вокруг море цветов. Неустанно щёлкает Наташин аппарат. Лисьи хвосты (эриантусы) весело помахивают цветными метёлками под ласковым ветерком. Заснеженные громады выстроились в неровный ряд и, как будто, уходят вглубь гор к далёкому перевалу. Яркое солнце, в городе такое жгучее, здесь ласкает, но раздеваться, если нет добротного загара, нельзя, быстро и незаметно обгоришь. Заставляю Наташу сесть в машину, и едем дальше. Скоро конец пути. Подъёзжаем к ровной, в полгектара, поляне. Дальше дорога не для легковых машин, а через полкилометра превращается в тропу. Крадучись, подходим к крутому склону и заглядываем вниз. Небольшая площадка ниже нас, метрах в тридцати. Рядом плоский камень, на камне спит крупный, яркорыжий сурок, на площадке второй, рядом резвится, ещё серенькая, молодёжь. Наташа успевает щёлкнуть несколько раз аппаратом, прежде чем взрослые члены семейства, проснулись, и сурчиная команда исчезла. Спускаемся вниз к нарзанному источнику. Набираем и пьём нарзан, газ щекочет язык, вкусно. Я заполняю нарзаном походную канистрочку и мы поднимаемся наверх к машине. Наташа смотрит в сторону перевала. Ожидаемый вопрос.

-Куда ведёт эта тропа? Смотри, там между горами легко пройти. Давай туда сходим.

-Ты приезжай ко мне почаще. Узнаешь,что в горах расстояние сложно определить визуально. Мы вот, смотрим на тот перевал, наши глаза нам говорят, что до него совсем близко. Ходьбы на час не больше. На самом деле, туда, очень быстрым шагом, можно дойти только к вечеру, если выйти немедленно. Назад же придётся тащиться очень усталыми в темноте, когда тропы уже не видно. А ночью, на высоте, температура опустится очень низко.

Давай лучше поедем на Майхуру.

- А куда по этой тропе можно пройти, ты знаешь?

-Я там не ходил. По карте знаю, что можно пройти к верховьям реки Сардаймиёна и дальше спуститься к соединению с рекой Сорбо. Это начало реки Кафирниган. В низовьях этой реки ты была, в верховья проедем в твой следующий приезд. Может, даже, побываем в Ромитском заповеднике. По этой тропе нет туристских маршрутов и скот не гоняют. Это очень о многом говорит.

-И о чём же это говорит, можно узнать?

-О том, что за перевалом нет, удобных пастбищ и стоянок для скота и можно погубить баранту, скалы там. Вон смотри, стадо пасётся, а к перевалу не идёт. Ещё не полдень, а его уже повернули назад. И туристов туда не водят, несмотря на эту красоту. Значит могут пройти только, достаточно тренированные люди.

-У меня плёнка кончилась, поехали на Майхуру. Так здорово здесь, но я хочу поймать, хоть одну, рыбку. Ты же захватил вторую удочку.

-Ладно, посмотрим, какая ты рыбачка. Если такая же, какой я охотник, то не видать нам даже хвоста.

Как прекрасен её заливистый смех, как сладко подойти к ней, обнять за талию, прижаться щекой к щеке, найти слова, от которых бы она опять засмеялась и поцеловать смеющиеся губы и чтобы она, кончив смеяться, закрыла глаза, наслаждаясь, как и я, поцелуем.

-Давай ещё посмотрим на вершины. Я так и не могу решить, какая из них самая красивая.

- Все самые красивые. Садись в машину, будем решать на ходу. Наташа угомонилась и перестала вертеться только, когда мы, проехав тёщин язык, снова выбрались на главную дорогу. Ехать вниз оказалось не так романтично. Крутые спуски с крутыми поворотами приковали внимание. Обрывы, теперь, были с моей стороны, а перед глазами Наташи проплывали то крутой склон, то, почти отвесная, стена. Смотреть через меня на дальние, уже просмотренные, склоны не так интересно и Наташа сосредоточилась на спуске. Моя очаровательная спутница замолкла, и я чувствовал, как она тормозит и крутит рулём вместе со мной. Да, призналась она, когда мы свернули на Майхуринскую дорогу, к таким спускам нужно привыкать. Надо же, подъёма я даже не заметила.

Я не стал останавливаться у моста и проехал дальше, к той самой,огромной поляне, покрытой разнотравьем. Дорога, идущая по траверсу, уже расчищена. Там, где начинается поляна, идет, почти по горизонтали. Подъезжаем к, едва заметной в траве, колее, сворачиваем, проезжаем метров двести в сторону речки и попадаем на, почти горизонтальную, площадку у самой воды Я давно уже подглядел этот уголок не заметный с дороги. Прозрачная, шумная речка приветствует нас и обещает награду. Я достал удочки и червей и принялся налаживать снасти.

-Какая удочка моя?- раздаётся Наташин голос.

-Подожди, я её сейчас налажу.

-Я сама налажу. Она берёт телескопичку и, я вижу, управляется с ней, как настоящий рыболов. Вот это да! Но форель, да ещё в горной речке, ловить она, точно, не умеет. Начинаю её тупо поучать. Она кивает головой, делает вид, что слушает, а сама уже высматривает ямки и лунки, где может быть рыба. И чего я не повёз её в верховья Кафирннигана, жалею до сих пор. Мы перекусили на скорую руку. Из моих поучений она только согласилась с тем, что идти нужно сверху вниз. Поклёвок не было. Видно чёрт заколдовал речку. Наконец, поклёвка и я вытаскиваю небольшую, чуть больше ладони. форельку. Через некоторое время, вторую, чуть покрупнее. Так хочется, чтобы и Наташа, чего-нибудь поймала. На той стороне небольшая скала, а под ней хорошая заводь. Наши удилища коротки и заброс туда сделать очень сложно. Я делаю несколько безуспешных попыток, но леску снова и снова, сносит течением. Я сразу сообразил, что Наташа от этой заводи не отойдёт и что-либо говорить бесполезно. Несколько бесполезных забросов. Девушка кладёт удочку, оглядывает берег и подходит к валуну солидных размеров. Я быстро понял её задумку и подбегаю к ней. Мы наваливаемся на камень и перекатываем его к речке так, что он оказывается наполовину в воде. Я подкладываю под него мелкие камни для устойчивости. Наташа взбирается на камень, балансируя руками и телом.

-Ну, ты прямо девочка на шаре, подожди, я хлыст найду.

-Перестань нести чепуху, удочку дай!

Начинается издевательство над речкой и моими нервами. Речке хоть бы что, а я трясусь, боюсь, что свалится в ледяную воду, да и камни кругом. Но она оказывается опытный рыболов. Попытки, раз за разом, всё удачнее. Наконец, крючки летят точно под камень в тихой воде и леску не сносит. Поклёвки просто не могло не быть, и она случилась. Ловкая, лёгкая подсечка и хорошая форель, размером в две ладони, бьётся на берегу. И сержусь и радуюсь. Наташа вошла в азарт. Я отложил свою удочку и стою рядом. Она не разрешает себя трогать. Где-то на десятом забросе, я увидел, как дёрнулась леска, натянулась, а удилище выгнулось дугой, малейший рывок и рыба уйдёт.

- Не вытаскивай рыбу, леску порвёшь, переводи по течению к нашему берегу. Я и не заметил, что держу удалую рыбачку обеими руками за левое бедро. Она послушалась и начала переводить, бьющуюся в воде рыбину, к нашему берегу.

Как только рыба коснётся нашего берега, вытащи её чуть-чуть, чтобы она глотнула воздуха. Всё получилось. Форель, глотнув воздуха, на какой-то момент, замерла и мне хватило времени подскочить и выбросить её на берег. Наташа, при этом, теряя равновесие, ловко спрыгнула с камня. Слава богу, что не шлёпнулась. Великолепная рыбина, не меньше килограмма весом, вся в радужных пятнах, бьётся на песке.

-Ну, госпожа Наташа, даже не знаю, что сказать. Сколько лет хожу по Майхуре с удочкой, такой рыбки не ловил.

-Но ты мне, всё время подсказывал, как нужно действовать. Как это понимать?

-Да так и понимать. Наши рыбаки никогда не таскают сачков, предпочитают толстую жилку и мощные крючки. Зимой, в верховьях Кафирнигана, когда мелкая рыба в полусне, клюёт только крупная маринка и только на тонкую леску и маленькие крючки. Меня этому научил мой друг Юра Кустов, рыбак от бога. А ты знаешь, что у этой рыбины уже розовое мясо? Мы её засолим, упакуем и ты возьмёшь её с собой. Будешь кушать и меня вспоминать.

-Зато ты меня сразу забудешь, знаем мы таких.

-Ты серьёзно? У меня всё внутри обрывается, как подумаю о нашем расставании.

Она подошла и прижалась ко мне, тёплая влага поползла по моему лицу, её длинные ресницы размазывали эту влагу по моей щеке, и, боюсь признаться, мою влагу тоже. Я покрыл поцелуями её лицо, стараясь вобрать в себя, эти неимоверно драгоценные капельки. Не знаю, сколько времени мы так стояли, прижавшись друг к другу. Но, как обычно, первой с небес спускается женщина. Вырвавшись из моих объятий, она принялась за работу. Рыбалка наша кончилась. Я занялся рыбой, а Наташа собрала удочки и уложила в багажник. Грусть, разбавленная тоской, окутала поляну. Я молча развёл костёр, повесил над ним кофейник, сделал два импровизированных сидения, приготовил форель на прутиках. Наташа, также, всё делала молча. Она первой не выдержала и, оказалось, что мы думаем об одном и том же.

-Ну не могу я, не могу остаться с тобой! И после недолгого молчания. У нас разные дороги, разные пути, разные формы занятости. Я тебе так благодарна за то, что ты ни разу не спросил и не полез в мои семейные дела и не заговорил о своих. Но я так тебя люблю.

Мы снова прилипли друг к другу. Я боюсь сделать ей больно, но никак не могу разжать объятий и чувствую, что она задыхается. Она шевельнула плечом, руки мои разжались и потянулись к растрёпанной причёске, а губы, в который раз, принялись стирать слезинки с её лица. Костёр весело потрескивает. Над ним висит наш закопчённый кофейник. На расстеленной тряпице лежит всё съедобное, что мы привезли, стоит коньяк, я колдую над костром, держа прутики с форелью. Наш прощальный ужин.

-Хватит ныть,- приказывает Наташа,- почему мы решили, что расстаёмся навсегда, давай выпьем за скорую встречу. Ты этого хочешь?

-Давай постараемся делать всё, чтобы побыстрее увидеться.

По её лицу вижу, что она хотела сказать то же самое. Мы сидим на плоских покрытых покрывалами камнях, стараясь, плотнее, прижаться друг к другу. Никогда не забыть мне этого вечера. Аромат горных трав, сочной форели, коньяка, особый запах от костра и, главное, зовущий аромат любимой женщины. Кружится голова, куда-то ушла печаль, звёздное небо послало прохладу. Скалы, на том берегу, проступают контурами и, как будто, излучают тепло, накопленное за день. Я, вдруг вспомнил стишок, посетивший, мою непутёвую голову, в одно из посещений того ущелья, где я встретил Наташу и решил его прочитать, предупредив, что хочу прицепить к нему ещё одно, не совсем подходящее четверостишие.

-Это о том ущелье, где мы встретились?

-Ты угадала. Я теперь буду, с нетерпением, ждать прихода каждой весны, чтобы встретить там тебя .

-Ладно, читай. Не думала, что ты, ещё и поэт.

Когда бывает тяжко от идей,

Когда сбежать так нужно от людей,

Я улетал, забыв про все кручины

На эти белогрудые вершины.

 

Ты приходи, сюда, хоть раз, со мной.

Послушай, как в снегах звенит покой,

Из тишины ущелий выпей светлой дымки,

Поймай в ручье сверкающие льдинки.

 

Ты сбросишь с плеч тяжёлый груз забот,

Сомнений боль, неверий переплёт.

И, на блаженный миг, убрав смятенье,

Пребудет свет и новое прозренье.

 

Я призывал, и ты ко мне пришла.

С любовью вешней горечь принесла.

Так нега коротка! В разлуке бесконечной

Ты вспомнишь наши дни? Я ж буду помнить вечно. -Да, в поэзии ты разбираешься немножечко больше, чем в охоте, только не подумай, что я тебя похвалила. Но я тронута, удивлена, и я тебя люблю. Пошли спать.

Всё это её губы проговорили, уворачиваясь от моих поцелуев, через каждое слово, встречаясь с моими губами. Мы улеглись в машине и уснули только под утро обессиленные.

Так быстро кончается Варзобская дорга. Так незаметно грохот горной реки переходит в журчание, а потом дорога и река расходятся. Остались позади горы и то дорогое, во что хочется вернуться немедленно, но время и жизнь неумолимы и то, что не сделано, уже не твоё, а то, что хочется повторить, чаще всего, по этим законам, не повторяется. Проезжаем пыльный цемзавод, медгородок, ЦУМ, центральную площадь…. Как уныло смотрит на нас мой родной город. За кинотеатром «Ватан» поворачиваю направо и останавливаюсь, проехав здание гостиницы. Адреса, и её и мой, до востребования, записаны. В башке никаких мыслей и только аромат её тела. Ведьма чёртова, ни духов, ни кремов, всю ночь от неё не отрывался, а запах попрежнему будоражит. Я, молча, обнимаю Наташу и беру её руку в свою. И тут, тесно прижавшись ко мне, она выдаёт: « Если ты сделал мне ребёнка, я буду рожать». Если такое случится, я немедленно к тебе приеду,- отвечаю я, как в бреду.

О, господи, как я буду без неё? Она запретила ехать с ней в аэропорт. Обо мне знают, из её группы, только две девчёнки. Они её ждут на той стороне улицы и не подходят, умницы.

-.Ты приедешь в сентябре?

-Скорее всего, нет. Я не хочу тебе лгать. Мне наша встреча запомнится, больше всего, тем, что она не омрачена ложью. Давай сохраним это. Придёт время, я напишу о тебе,- о горном стрелке, умеющем любить и не умеющем охотиться.

- Может я, всё-таки, приеду в аэропорт?

-Не заставляй меня дёргаться, мне и так тяжело.

Последний горький поцелуй, она выскакивает из машины, хватает рюкзак с заднего сидения и идёт через дорогу, тонкая и стройная, не оглядываясь. И кто бы знал, какая неукротимая сила спрятана в этой фигурке. Всё, уходит, уходит….

С тех пор, по телу бегут мурашки, когда я слушаю, или сам пою, песню «Сиреневый туман». Бог не дал мне хорошего голоса и, возможно, слуха, но я пою и мурашки бегут. Похоже на мазохизм. До сих пор, я, садясь в засидку, готовлю, мысленно место и для Наташи, говорю с ней и глажу её коленку.

Наступил сентябрь. Новый учебный год принёс, всё те же проблемы, хлопоты и заботы.

Я люблю мою работу. Она мне даёт моральное удовлетворение и радость общения с молодёжью. Но, по прежнему, моё главное увлечение горы и природа, турпоходы и охота.

Обществу охотников трактороремонтного завода, в котором числится и мой друг Антон, выделили охотничьи угодья в ущелье Хошхарф. Ущелье на левом берегу Вахша, начинается с того места, где должна быть, в будущем, плотина Рагунской ГЭС. На ту сторону Вахша можно попасть только по подвесному мосту у кишлака Сычирок. Затем нужно идти километра три, до кишлака Талхакчашма, где живёт егерь, прикреплённый к этим охотугодьям. Его зовут Одина, как я узнал впоследствии. В первый свой приезд мы нашли кибитку егеря, но он был в отъезде. Мы решили пойти на охоту сами, но забрались в такие скальные дебри, что еле оттуда выбрались, израсходовав все силы. Вернулись в кишлак к егерю, он уже был дома. Его глинобитная кибитка стоит под двумя огромными ореховыми деревьями. Кругом по двору в тени развешены длинные нитки с, нанизанными на них большими листьями табака, дополнительный, если не основной, заработок местного населения. Одина, высокий жилистый мужик лет сорока. Лицо незлого человека, украшенное небольшой, чёрной, симпатичной бородой. Неплохо знает русский язык, но, конечно, коверкает слова на, чисто таджикский, манер. Он не многословен и уверен в себе. Он мерган ( дословно, меткий стрелок и хороший охотник). Главная добыча местных охотников архар (горный баран) и киик (горный козёл). Эти горные красавцы, бегающие по скалам, как мы по асфальту, отличаются отличным зрением и острым слухом. Подойти к ним на расстояние ружейного выстрела, практически невозможно. Поэтому каждый мерган имеет, хорошо пристрелянную, мелкокалиберку с усиленными патронами. Одина вежливо посмеялся над нашими героическими усилиями проложить тропу через непроходимые скалы, а потом изрёк: «Вам ишак нужна. Моя одна ишак ест, вам нужна три».

-Зачем столько ишаков?

-До Хошхарф ходить больше четыре часа, а потом охота. Туда придёшь с грузом, только спать охота, через вада надо много прыгать. Насчёт вода мы ничего не поняли, но четыре часа ходьбы с полными рюкзаками, спальниками и ружьями, заставляли задуматься. Глядя на длинные ноги нашего егеря, нетрудно было сообразить, что это ему ходить четыре часа, а нам и во все пять не уложиться. Да ещё, какая-то «вада». А в распоряжении один день. Мы уехали, и компания стала готовиться к следующей капитальной охоте. Пампуха цыган, кузнец на заводе, принялся ковать ножи и теши из самокала для платы кишлачным хозяевам за аренду ишачьего транспорта. Антон ему успешно помогал. Теша это таджикский топорик, похожий на узкую мотыжку для окучивания. В кишлачном хозяйстве универсальный инструмент для рубки дров, хвороста и других хозяйственных работ. Был октябрь месяц, разгар осеннего охотничьего сезона. Группа охотников собралась прелюбопытная. Пампуха с Игорем, довольно опытные охотники, по крайней мере, по их словам, мой друг Антон, действительно опытный охотник, ваш покорный слуга. Меня, как охотника, довольно точно охарактеризовала Наташа при нашем расставании, но себя я великодушно прощаю, как вечно жаждущего увидеть новые горы и новые звериные тропы. Если честно, меня абсолютно не напрягает, результативна охота или нет, но очень увлекателен сам процесс. Ещё три пристебая, видимо недавно приобрели ружья, записались в охотобщество, и сразу определяются, как балласт. От Обигарма до кишлака Сычирок пятнадцать километров крутой горной дороги. Останавливаемся у нашего знакомого, Хасана. Просим его найти ишаков. Два маленьких горных ишака находятся быстро, с третьим загвоздка, всем эта скотина самим нужна. Но вот во двор заходит мужик и тянет за собой крупного зверя, похожего на мула. Начинается торговля. Мужик требует за прокат этого чуда природы тешу и два ножа. Он очень говорлив, я имею ввиду мужика, и утверждает, что его ишак один увезёт всё наше барахло, да ещё сверху можно человека посадить. Пампуха отдаёт ему два своих изделия и торг заканчивается. Грузим на ишаков наши рюкзаки, на малышей поменьше, на здоровяка побольше. Маленькие идут через мост и по тропе, почти без понукания, большой упрямится. Несколько увесистых ударов убедили его, что пора трудиться. Видимо он привык к таким мерам воздействия. У Пампухи две собаки лайки. Он вынужден идти с ними сзади, без конца понукая этого чёрного крокодила. Одина, увидев нашу кавалькаду, хмыкнул и, показывая на чёрного урода, сказал: «Плохой ишак». И понятно было, что, мало говоря, он всегда попадает в точку. Ничего,- говорит Пампуха,- я его перевоспитаю, Знал бы он, скольких трудов и нервов будет нам стоить это перевоспитание. Перед выходом из его дома, Одина вручает каждому из нас по длинной светлокоричневой палке.

-Зачем нам палки, Одина?

-Это ергай, крепкий палка, прыгать будем, скоро всё узнаешь.

Я видел такие палки у пастухов, перегоняющих баранту, но не видел ни разу, чтобы они с ними прыгали. Но возражать нет смысла, Одина, зря на ветер, слов не бросает. Чтобы добраться до начала ущелья, нужно пройти, не очень большой, но крутой перевал с хорошей тропой. С маленькими ишаками никаких проблем, с большим чёрным война, не хочет идти.

На входе в ущелье небольшой кишлак, рядом с тропой место для стоянки и подготовки к дальнейшему путешествию. На стоянке человек десять горцев и с полдюжины, таких же некрупных, горных ишаков. На каждом ишаке по два стандартных мешка с мукой или сахаром. Такое ощущение, что они не чувствуют на себе этой, стокилограммовой тяжести.

Мне стало смешно, когда одно из этих красивых, нагруженных животных, попыталось запрыгнуть на свою, так же нагруженную, подругу, а та начала брыкаться, убеждая собрата, что совокуплением заниматься не время. Прибежал хозяин и отогнал обидчика. Одина переложил часть груза с большого ишака на маленьких, подтянул и перевязал, по своему, весь груз. Маленькая солёная речка бежит по узкому ущелью, попеременно облизывая то одну, то другую скальную стену. Могучие скалы взметнулись высоко вверх, в некоторых местах сжимая ущелье до десяти-пятнадцати метров. В который раз я жалею, что не освоил искусство фотографии. Грозная, дикая мощь. Речка мелкая и неширокая, но не перепрыгнешь, а она мечется от стенки к стенке. Ишаки с грузом привычно переходят с одного берега на другой. Вот когда понадобились палки. Одина воткнул палку на середину течения и ловко перемахнул на другую сторону, взмахом руки пригласил делать то же самое и пошёл за ишаками, не оглядываясь. Я, килограмм на двадцать, легче Одины и, да будет благословенно моё хулиганское детство, помогшее осуществить мне, этот маневр, правда, один башмак угодил в воду. Антон перескочил лучше меня, собакам палки не понадобились, а остальным пришлось разуваться. Они отстали, но безвыходность, оказывается, учит быстрее всего. Я не считал, сколько раз пришлось прыгать через эту солёную речку, но, до сих пор, горжусь тем, что больше ни разу не намочил ботинок. Зверски голодные, мы добрались, наконец-то, до маленького кишлака, всего четыре двора. Сказать, что жители были рады нашему прибытию, значит не сказать ничего. Для них, живущих на, не посещаемом, отшибе, увидеть новых людей праздник. Их быт самый передовой, если считать по началу двадцатого века. В первом же доме еды столько, что на дастархане не хватило места, но никакого алкоголя. Я не люблю переедать, но после пятичасовой прогулки с прыжками через солёную речку, наелся так, что дышать стало тяжеловато.

-А теперь пошли ко мне,- требует хозяин соседней кибитки. Я выпучил глаза, представив, что нужно, с набитым брюхом, тащиться в другой дом. Мои напарники тоже оторопели. После такой еды хочется только спать. Одина говорит: «Нельзя люди обижать, пошли». Не пошли, а поползли. Снова зелёный чай и еда. Все клюют, а не едят, только Одина работает челюстями без устали. Я вспомнил, как начал канючить на четвёртом часу ходьбы, требуя сделать остановку и перекусить. У меня особый организм, наверно каждый так считает, но я тонкий и обезжиренный от природы, вынослив и крепок пока сыт. Когда хожу по горам, в рюкзаке обязательно кусок хлеба и сала, веса немного, а силы восстанавливаются сразу. В этот раз, я ничего в карман не положил, жевать на глазах у ребят, совесть загрызёт. Пришлось терпеть. И вот оно, убивание едой. Когда последовало третье приглашение, мне, невольно, пришлось влезть в шкуру лидера. Послушай, Самад,- сказал я хозяину третьей кибитки,- ты нас извини, мы шли пять часов, теперь два часа кушаем, мы всех уважаем, но смотри на людей, они сидя спят. Принеси вечером сюда, что хотел, все тебе спасибо скажем и будет весело. Хоп сказали оба оставшихся хозяина и вечером, действительно было весело.

Удивительна история Таджикистана. И здесь в малюсеньком кишлачке, я наткнулся на тяжкие обрывки истории, жестокого и бездумного, убийственного для детей и стариков, переселения людей в долины. Когда мы миновали скальную часть Вахшского хребта и подходили к этому кишлаку, нашим взорам открылась удивительная паноама. Ущелье разветвляется на две равные части. Каждая часть представляет собой огромный сай из заросших полудикими ореховыми и фруктовыми садами, уже не таких крутых, склонов. Великолепное разнотравье, множество родников, чистейший воздух. Во времена шумеров, такие места, наверное, называли эдемом. Потом, обследуя эти саи, я не раз натыкался на развалины. А сейчас, после утоления голода я, мучимый вечным любопытством, не мог не задать вопроса: почему в столь благодатном месте, всего один маленький кишлачёк? И мне поведали жуткую историю о переселении. Великий начальник Ульджабаев не церемонился и действовал почти по сталински. Горы обезлюдели, но нашлись, как и в лихие времена отца Аввакума, староверы таджикского разлива с мусульманской закваской. Они сбегали и селились на землях их предков. Низкий поклон им за это. Хошхарф особое место. Сюда никогда не будет проложена дорога, если не найдут в этих горах, какое-нибудь, очень полезное, ископаемое. Сюда возвращаются люди, заранее готовые отказаться от, почти всех, предметов цивилизации. На четыре двора три электрических фонарика. Самый дефицитный товар керосин, на ишаках привозят муку, сахар, спички… Взамен, продуктовое изобилие и, главное, свобода. Дай им бог удачи, они добрые люди.

Утром, хорошо выспавшись, после завтрака, мы отправились по левому прямому ответвлению, вдоль этой же солёной речки. Через километр вышли на обширную, вытоптанную скотом, поляну. По краю поляны, вдоль склона, полулес, полусад из ореховых и фруктовых деревьев, переходящий в сплошные заросли. Выше, от поляны отходит в верха набитая, широкая тропа. Одина сказал, что она идёт до Сарихасора. Сарихасор мечта каждого охотника. Там заказник, царство непуганного зверья, особенно кабана и медведя. Добраться туда можно только из Бальджуана по, очень скверной, дороге. Меня мает извечное любопытство, и я обследую окрестности, пока остальные оборудуют лагерь. Вечером Пампуха с Игорем и с собаками уходит вверх по тропе на засидку. Другие ребята расселись по деревьям вдоль поляны. Я спрашиваю у Антона, зачем они взяли в засидку собак. Антон посмеивается и говорит: «Правильно делают, их охраняют и нам не мешают. Он снова экспериментирует с гамаком, наверно начитался Корбетта. Он новатор. Благодаря ему, я приобрёл спальный мешок, сборный шезлонг, сделал удобный держак для крепления фонаря и начал думать о более комфортном гамаке. Антон присмотрел небольшое деревце под огромной орешиной на главной тропе, метрах в двухстах выше лагеря. Я заметил боковую тропку, идущую к этому месту из джангала и сел подальше на склоне под большим камнем. Долго посидеть, на сей раз, не обломилось. На Антона вышел молодой секач четырёхлетка, а этот товарищ таких шансов не упускает. Сто кило свежего, очень жирного мяса. У остальных охотников, как и ожидалось, ноль. С утра я снова принялся обследовать окрестности и выше по ручью обнаружил сад с признаками медвежьего посещения. Потащил туда Антона. Он заранее выбрал себе засидку. Я тоже нашел засидку под большой яблоней. Одна её крупная ветка обломилась у самого основания, но держалась за главный ствол, а её мелкие веточки лежали на земле, образуя уютный шатёр. У главного ствола получился прогал, как огромное окно перед большой травяной поляной. Прямо сказка. Уже представляю, как на площадку выходит медведь и я, героически, с ним сражаюсь. В горах темнеет быстро. Только глаза начали привыкать к темноте, как явился хозяин. Я понял это, услышав злобное рычание. Так рычит очень большая, увидевшая врага, собака. Я кажется, уже говорил, что старый секач или медведь, всегда заходит снизу и, обнаружив следы человека. убирается подальше. Оказывается, не всегда. Этот зверюга не ушёл. Он обнаружил сначала Антона и начал нарезать круги вокруг его засидки, непрерывно рыча. Затем он обнаруживает и мою засидку и начинает рыскать вокруг меня. Глаза привыкли к темноте. Метров за двадцать можно легко увидеть, хотя бы контуры зверя, тогда осветить и стрелять. Но зверюга, наверное, тоже знает про контуры, а поэтому слышно только рычание и даже веточки под его лапами не ломаются. Медведь переключается на Антона и тот начинает светить. Не выдержал, а скорее понял, что слишком опытный зверь стрелять в себя не даст. Я ещё надеюсь, а вдруг пройдёт по поляне и выйдет на выстрел. До меня не доходит, что это он здесь хозяин, а мы, непрошенные гости, припёрлис к нему на свидание и даже без бутылки. Антон идёт и светит то назад, то вперёд. Я выползаю из уютного шалаша и тоже даю подсветку. Выходим из джангала с опаской. Чёрт знает, чего можно ожидать от рассвирепевшего хозяина.

В нашей компании неплохой повар, то соус, то суп из кабанятины. Лёжа целый день на солнышке, обжираясь мясом и орехами, недолго и вес набрать, так что и ишак не увезёт. Мы с Антоном забеспокоились. За время « великой охоты», полкабана, точно слопают, а на этой стоянке с ишаками и собаками ловить, точно, нечего. Одина, когда уходил, сказал, что по Сарихасорской тропе, если идти в другую сторону, можно попасть в новый, большой сай и выйти к кишлаку с другой стороны. Давай, Володя, сходим в тот сай,- говорит Антон,- я так валяться не могу. Утром мы позавтракали, собрали рюкзаки и пошли. Крутая тропа то глинистая, то каменистая. Подъём затяжной. Пару раз садились отдыхать. Когда вышли на верхнюю точку, неожиданно, увидели огромное, пологое плато, всё в зарослях и крупных деревьях всех сортов. Когда спустились ниже, увидели и, кое-какие, признаки цивилизации.

Тутовые деревья, рубленные на пиллу, не совсем одичавшие, фруктовые деревья, хорошая тропа, свободно гуляющий скот. Мне очень понравилось тутовое дерево, крона которого напоминает лохматый шар неправильной формы. Явно медвежья работа. Все длинные прутья, отросшие после рубки, медведь, лакомясь созревшими ягодами, загнул внутрь и так оставил. Ни кто не догадался объяснить косолапому, что так озоровать нельзя. Уже вечерело. Ореховый сад из десятка огромных деревьев нам пришёлся по вкусу, остатки орехов продолжают падать, и есть признаки посещения свиньями. Я облюбовал для засидки, растущее под огромной орешиной, небольшое тутовое дерево. На высоте двух метров, в середине разросшихся прутьев образовалось место для седалища. Я положил туда свёрнутый спальник и очень удобно уселся. Антон ищет себе место и никак не может найти ничего подходящего. Пришёл ко мне и говорит: «Давай я сяду на твоё место, а ты себе что-нибудь найдёшь». Он основной убойщик, там, в лагере пять дармоедов, если я промажу, сам себя не прощу. Беспрекословно уступаю место и ищу новую засидку, ничего подходящего. Беда в том, что под орешинами, почти, ничего не растёт. Сидеть, как попка на лобном месте, нет смысла. А уже смеркается. Метрах в тридцати от тутовника на ореховом дереве развилка. Высоковато, не очень удобно, но куда деваться. Лезу, кое-как усаживаюсь, на охоте и не такое бывает. Только угнездился, новая проблема. Коровье стадо, бог знает сколько голов, пришло к нам и живописно расположилось под деревьями. То ли это место их ночёвки, то ли человеком запахло, не разобрать. Руководитель стада, бычара весом не меньше тонны. Володя, слезь, отгони коров,- просит Антон. Как признаться, что я боюсь этого коровьего начальника. В своё время, мне приходилось удирать от такого же, только размерами поменьше. Сижу и думаю, начну отгонять, он мне на ушко, что-нибудь ласковое не скажет?

-Мне трудно спускаться,- говорю Антону,- а потом как подниматься в темноте и коровы наделают шума. Ты же знаешь, кабаны коров не боятся.

Антон согласился. Минут через сорок слышим топот, перемешанный с громким шорохом сухих листьев, визг ссорящихся поросят и строгое хрюканье мамаши. Подсвинки налетели сверху, как лавина и бегают среди коров в поисках орехов, а свинья, видно старая и опытная не выходит, ждёт в тени. Один подсвинок остановился прямо под тутовником рядом с быком. Отличная цель, можно стрелять даже без фонаря, но на тутовнике Антон, вдруг рикошет, а ему стрелять не удобно. Но тут подал голос глава стада. Никогда не думал, что быки умеют рычать, да ещё с такой угрозой. Подсвинка, словно подкинуло и свиная стайка растворилась в ночи с топотом и знакомым шорохом опавшей листвы. Наступила тишина, изредка прерываемая пыхтением коровьего властелина. Часа через два в саду появился матёрый секач и начал искать орехи прямо под тутовником. Я даже заскрипел зубами. Моя ведь дичь. Этот никого не боялся ни быков, ни коров, а нас он просто не чуял, коровий запах сильнее. Секач заходит за ствол тутовника, я его не вижу, и тут раздаётся выстрел. Эффект был настолько неожиданным, что я едва не свалился с дерева. Как мне представляется, коровы, все разом, подпрыгнули и рванули в галоп с таким грохотом, что шум скачущего эскадрона на этом фоне, показался бы пением жаворонка. Секач, при этом, деранул в другую сторону, вверх по саю. Скоро всё затихло и я, увидев, что Антон слезает, занялся, этим же, процессом, тем более, что у меня задеревенели и спина и ноги. Мы прошли немного по тропе, обнаружили капли крови, но капли, а не струю. В такой ситуации за раненным секачом, ночью, не ходят. Шума наделали столько, что ожидать ещё кого-то бессмысленно.

Антон сказал, почему сделал такой неудачный выстрел. Ветки, на которых он закрепил гамак, оказались слишком тонкими и гамак качался. Утром мы прошли по следу. След повёл в непролазные заросли. Володя,- говорит Антон,- здесь нужен Пампуха с собаками, тебе придётся идти за ним. До лагеря большой переход,- говорю я,- у меня не хватит сил вернуться назад, да ещё гоняться за кабаном.

- Правильно, останешься охранять лагерь, а они пусть все идут, хоть немного поработают. Всё получилось и не получилось. Не обученные собаки разогнали свиней со всех мест, где сумели побывать. Гоняться за ними вместе с собаками, наши охотники не смогли. Раненный секач ушёл тоже в, какое-то другое урочище, их так много в этом благословенном крае. Я, далёко не всё рассказал об этом охотничьем эпизоде. Возвращение было не столь романтичным. Ночью случилось землетрясение, кое-где произошли камнепады, а в одном месте, на крутом склоне, камнепадом снесло несколько метров тропы и её пришлось заново вырубать. Спасибо Пампухиным изделиям из самокала. Такие происшествия в горных походах не редкость. Всё бы хорошо, но наши нервы, особенно Пампухины, измотал этот, чёртов, чёрный ишак. Видно ему понравилось, целую неделю жрать от пуза и валяться на солнышке. Обычно, нормальный ишак, почуяв дорогу домой, спешит с удвоенной энергией, иногда приходится, даже притормаживать. Этот же урод ползёт только из-под палки. А главный фортель он выкинул на вырубленной тропе. Мы спокойно перевели маленьких ишаков и оставили их пастись на полянке у речки. Этот чёрный, начал сразу упираться, но наполучав кучу увесистых тумаков, вышел на тропу, я его, при этом, тянул изо всех сил за верёвку, он прошёл несколько метров и лёг у единственной ямки, в которую и поместился его боковой груз. Назови его, после этого, дураком. Улягся он в другом месте, этот груз спихнул бы его с тропы и ему пришлось бы кувыркаться, метров пятьдесят, до речки. Дальше, больше. Пытаемся его поднять, он только трясёт ушами, тянем и толкаем, не встаёт. Пытаемся его поднять. Я зову одного из ребят, он перебирается ко мне прямо через груз и скотину. Двое, еле-еле, помещаются сзади. На три - четыре, за шлеи и верёвки, поднимаем урода вместе с грузом. Он поджал ноги и висит на наших руках, опускаем на место и в разнобой материмся. Разгружать ишака опасно, можно улететь вниз. За дело берётся Пампуха. Он уже обломал одну палку, идёт с другой, более увесистой. Я отворачиваюсь, чтобы не видеть экзекуции и поворачиваюсь в тот момент, когда наш мученик грациозно, не задев боковой скалы, встал и спокойно, без чьей либо помощи, прошёл опасный участок. Если бы это рассказывал кто-нибудь другой, я бы не поверил. Но Шаламов хорошо научил, он столько поведал невероятного, не верить в эти вымученные истины? Да господь с вами.

То, о чём я рассказал, по сравнению с этим, пустячок, а не верите, примите за сказку.

Удачных охот с моими друзьями- напарниками Антоном и Иваном было больше, чем не удачных, но о них рассказывать не интересно. Мне более любопытны экстремальные ситуации, в которые попадает человек в силу различных, часто не зависящих от него, обстоятельств. Сколько может выдержать человек, попав в такую ситуацию? Конечно, я не попадал в ситуацию, выпавшую на долю героя рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни», но помню те девяносто километров, пройденные за два дня, от озера Айгыркуль до строительства плотины в низовьях реки Тупаланг. Там я отделался, только отставшей кожей на подошвах ступней, и шёл, не опускаясь на карачки, и мог ещё идти, если бы приспичило.

Однажды, мы с Антоном попали в подобную ситуацию, где все нагрузки измерялись не километрами, а количеством часов, дождя и снега. Нет смысла вдаваться в подробности, их слишком много и они не интересны. Поэтому,опять,чисто бухгалтерский отчёт.

На водоразделе двух рек, Сангардак и Тупаланг есть огромный сай, который так и называется Палвансай. В осенне-зимнее время это сборище бесчисленного количества кеклячьих стай. От кишлака, расположенного на берегу Тупалапга, до сая пять часов ходьбы по хорошей тропе в сухое время. Мы вышли из этого кишлака в пять утра, погоняя ишака с нашими рюкзаками. Тропа, не особо крутая, но всё время вверх. Всё идёт по плану. Рассчитываем заночевать в сае и завтра после обеда идти обратно. Крутой глинистый спуск в сай, километра полтора-два. Для перекуса времени не запланировано, всё на ходу, кругом квохчут кеклики. Привязываем ишака и вниз по саю, погоня за добычей. К обеду небо затягивают облака, начинает идти мелкий надоедливый дождь, не успев надоесть, переходит в проливной. Я, за это время, успел уйти далеко вниз. Слишком поздно понял, что пора возвращаться. Кругом больше глины, чем камней, она налипает на подошвы, утяжелив их, как минимум, вдвое. Трудно держать равновесие. Я вернулся к лагерю к трём часам, как раз к моменту, когда дождь перешёл в крупный густой снег. Вижу по Антону, что он тоже сильно устал. Антон говорит: «У меня в рюкзаке большой кусок пленки, давай завернёмся, переждём ночь, а утром будем выбираться».

Нет, Антон,- говорю я,- этот снег занесёт нас так, что нас долго не найдут, мы уже мокрые насквозь. Неподвижные, простудимся и совсем не сможем идти. Только на ходу можно согреться. Мы заново нагрузили ишака и пошли. Было всё нормально, пока не начался подъём. Ишак уверенно идёт по камню, по песку, по оврингу (навесной тропе над пропастью), по мелкой воде. Но он совершенно не может идти по размокшей глине на подъём.

Тропы прокладывают не строители дорог, и они, часто имеют наклон в сторону обрыва. Мы это, скоро себе уяснили, когда наш ишак несколько раз скатился назад и, в одном месте, едва совсем не улетел с тропы. Спустили его вниз, разгрузили и потащили груз на своих горбах.

Когда затащили груз наверх, сил совсем не осталось. Но отдыхать некогда, отдохнём на спуске. Внизу совсем отдыхать нельзя. Я тащил животину за верёвку, падая через кажую сотню шагов, а Антон толкал сзади, тоже часто падая. Мы победили. Я лежал на мокром рюкзаке, держа в руках верёвку. Время заполноч. Ишак, почуяв тропу, ведущую домой, может драпануть. С большим трудом поднимаемся и нагружаем ишака, только ружья с собой. Ещё пять часов ходьбы, неужели дойдём? Тем, кто захочет это «удовольствие» испытать, не бойтесь. Главное не сдаваться. На всякий случай знайте. Если обувь и носки в порядке, первыми начнут болеть коленные чашечки, когда они задеревенеют, сильно заболят места, откуда растут ноги, когда и эти места одеревенеют, будете идти на прямых ногах, как на ходулях. В таком состоянии можно ещё протащиться километров пять, десять, но лучше не надо. И совсем не завидую тем, у кого, в такой ситуации, непорядок с обувью. Шли мы без отдыха (на мокрой траве и глине не присядешь) в общей сложности, двадцать шесть часов, а потом пятнадцать часов спали. Целую неделю болело всё тело, а так ничего, даже не простудились.

Мне было очень грустно, когда из моей жизни исчез Антон. Он со всей семьёй уехал в ФРГ.

Я ничего не мог понять. Зачем? Отличный специалист, большая, для советского человека, квартира, все удобства, уважение, охота великолепная, друзья. Чего человеку нужно?

Вот почему мы такие слепые? Два образования, в почёте у баб, у студентов, даже у начальства. Отличный портрет самодовольного идиота. Зачем замечать, что с прилавков исчезает всё больше продуктов и товаров, если ты, по природе своей, доставала, умелый пользователь знакомствами и преимуществами транспорта, который у тебя есть. А если тебя не устраивает положение вещей, съезди в Россию, посмотри на всё критическим оком и возгордись тем, что в твоём родном Таджикистане, почти всё на порядок лучше. Резонный вопрос, за счёт чего и за счёт КОГО. Но тебя он пока не тревожит. Мой старший сын, когда приезжает на каникулы из Москвы, кроме всего прочего, закупает килограммами баранью колбасу. Спрашиваю у него: «Зачем тебе столько?» Отвечает: «Ты что, батя, она же почти из чистого мяса, у нас такого не найдёшь». Вспоминаю, как в одной из Московских столовых, я, однажды, отведал котлетку из, тонко перемолотых, костей и невольно соглашаюсь. Звоночки неблагополучия звучат со всех сторон и в Таджикистане, но от них лучше отмахнуться, пока это не касается тебя и твоей семьи. Позиция страуса так удобна. Мне один из сотрудников нашего техникума, он живёт около мясокомбината, рассказал, что около вагонов с привезённым мясом, очень сильно трещит счётчик Гейгера, а это значит, что

мясо из под Чернобыля. Такое мясо в колбасных изделиях рекомендуется мешать с мясом из Аргентины. Вот здорово: увеличиваем поголовье, увеличиваем, а мясо из Аргентины , из Австралии, чёрт знает ещё откуда, пшеница из Канады, США, ещё откуда-то. Чтото тут не так, скоро скажет Тальков: новый кандидат на изничтожение, после Высоцкого и Цоя. А я попрежнему, кручусь, как миллионы советских недотёп, выискиваю возможности, верю в то, что вот-вот всё исправится. Тут, как назло, меня заставляют посещать партийные курсы повышения политической грамотности. Заявляю, что я не член партии, не кандидат и, даже, не собираюсь туда вступать. Ну и что, Володя,- заявляет мне парторг,- пойми, послать некого, все отказываются. Хотелось ему сказать, что парторг ПТУ-30, три года назад, тянувший меня, как на аркане, в партию, уже давно, вместе с семьёй, обосновался в Канаде.

Он замечательный и светлый парень, но хотелось бы его спросить, он, по прежнему верен великой КПСС, или разуверился, однако? С курсов меня попёрли, с четвёртого или пятого занятия. В какой-то американской стране, кажется в Сальвадоре, шла революционная борьба за выбор пути развития. Одна из слушательниц, в запале, брякнула: «Ну почему им не пойти по нашему или по кубинскому пути»? А я, не подумав, тоже брякнул: «Только этого им не хватало». Кого приняли за дурака, меня или ту умницу, которой я так нелепо и по хамски, возразил, не пойму до сих пор. Скорее всего, обоих.

Конец восьмидесятых. Люди пачками стали уезжать из Таджикистана. Задуматься бы. Где там. А охота, рыбалка, студенты, студентки, секс, которого в Советском Союзе нет, как заявила на телепередаче, одна, очень умная, тётя. Всё менять? А что я буду делать в России? Между прочим, охота становится одним из главных способов снабжения семьи. Это уже не просто увлечение, а добыча мяса, которого в магазинах нет. Я и не заметил, как стал основным добытчиком среди охотников, едущих со мной на промысел, в основном для того, чтобы трепаться, по дороге, про свои охотничьи подвиги, а потом, разделывать дичь, которую я добыл. Ко мне прибился Гена, не помню его фамилию, большой, симпатичный и добрый парень. У него знакомые в кишлаке Сантуды. Это за Калининабадом, по дороге на Дангару. Он хорошо рассказывает о своих успехах, но как я понял позже, ждёт, пока добудут другие. Едем в Сантуды на два дня. Из кишлака до места под названием Сарсарак по голому, жёлтому от выгоревшей на солнце травы, взгорку, два с половиной часа хода. Внизу узкая лента, еле слышного Вахша. По холмам всё больше фисташковых деревьев. В самом урочище Сарсарак настоящий фисташковый лес. Фисташковые деревья, высотой до трёх метров, похожи на крупный кустарник. Фисташки, свисающие гроздьями, отдалённо напоминают виноградные кисти. Сейчас конец августа, время сбора. Вся живность, по ночам под этими деревьями. В магазинах и на базарах фисташки голенькие, а на деревьях они в мягкой, тонкой кожуре, как в обёртке, как урюк и миндаль. Только в урюке обёртка самое главное, а в миндале и фисташке она выбрасывается. В первую ночь я сел на роднике и просчитался, пить водичку никто не пришёл, у Гены, как обычно пусто. На вторую ночь он напросился сидеть со мной. Удобно угнездились среди фисташковых деревьев. Стемнело. Мой напарник начинает чесаться. Что за чёрт, от его чесания шум по всему лесу. Щупаю его одежду, куртка и брюки из грубого брезента. Всё понятно. Сижу, молчу, стесняюсь сказать. Слышу хороший шорох, по звуку дикобраз, от Гены шорох громче, дикобраз уходит. Психую, но молчу. Слышу шорох с другой стороны, результат тот же. Слушай, Гена,- говорю ему, не выдержав,- ложись-ка ты спать, иначе, мы опять ничего не возьмём. Он, как будто, только этого и ждал. Лёг, поворочался немного и уснул. Слава Аллаху, спит тихо. Я успокоился. Где-то, через час, к нам пожаловало стадо свиней. В этом месте невысокая, но густая трава, свиньи, вроде бы рядом, но даже их контуров не видно, слышно только как щёлкают и чавкают найденными фисташками. Осторожно перешагиваю через спящего охотника, он тихо сопит, и наступаю на ветку, в страхе замираю, но ни кто меня не слышит, ни спящий, ни хрюкающие. Это уже хорошо, значит зверьё не пуганное. Делаю ещё несколько шагов, понимаю, что дальше нельзя, попрежнему ничего не видно. Включаю свет. Видна только трава, чавканье прекратилось. Быстро выключаю, чавканье возобновляется. Снова включаю свет, на меня из травы смотрит кабанья морда. Стреляю в основание шеи, свинья подскакивает и падает в траву, даже не кричит, значит, убита наповал. Стадо с грохотом удаляется, а сзади тоже шум и сонный голос: что, что случилось и ещё какие-то неясные звуки. Подхожу к свинье, это всего лишь подсвинок, кабанчик, а морда кажется большой из-за светового эффекта. Кабан, при умении, разделывается очень быстро. Главное до утра заветрить мясо, чтобы оно покрылось тонкой сухой плёнкой и утром его не смогли загадить мухи и отложить свои личинки. Приходим к стоянке пастуха, кладём рюкзаки с мясом в сторонке. Гена начинает меня восхвалять перед пастухом, мерган, зур мерган, эпитеты, один слащавее другого, сыплются как из рога изобилия. Приходится терпеть и это. В Сантуды мне пришлось съездить с Геной ещё раз, я решил пособирать фисташку, а заодно поохотится. Гена собрал команду хвастунов. Один из них перехвастал всех, сообщив, что он на роднике за ночь убил двенадцать дикобразов. Почему не двадцать четыре, подумал я, было бы намного правдоподобнее, но даже двенадцать, их ведь разделать

нужно. А это дважды не возможно за ночь, и убить и разделать, и вообще, зачем столько убивать, он что, фашист? Понимаю, что элементарный враль, но ведь сочинил такое, его, это враньё греет, возвышает в чужих глазах? А что, если бы эта сказка осуществилась? Мои размышления, по этому поводу, прекратились, когда пришла пора вылезать из машины. Охотники расселись неподалёку от стоянки пастуха, благо, что кругом фисташковые деревья и дичи много. Я ушёл подальше, надеясь выспаться. Но часто так бывает, убивать нет особого желания, а что-то приговорённое уже движется к тебе. Мне посчастливилось найти удобное место под небольшим деревом, похожим на молодой клён, рядом с натоптанной тропой. Под фисташкой садиться нельзя, муравьи заедят. Расстелил спальник, вытянулся во весь рост, благодать, но сна ни в одном глазу. Ни к селу, ни к городу припомнился один из рассказов Антона. Он сидел на краю орехового сада под огромной орешиной. Вместо кабана к нему пришёл бык. В горах, таких быков отпускают на самовыпас нагуливать вес. Их не трогает ни один зверь, лишь бы они сами кого-нибудь не обидели. Антон запустил в него куском сухой земли, обиженный бык удалился, но через полчаса пришёл опять, ранняя луна ушла за гору, стало темно и Антон угодил в зверя только вторым булыжником. Долго рассказывать, но когда бык пришёл в четвёртый раз, Антон не выдержал. А ну убирайся отсюда на..пи пи пи,- заорал он громовым голосом,- испуганный огромный секач, взревев от неожиданности, с ним сразу согласился и дал дёру с грохотом копыт и трещанием кустов. Часов в двенадцать, на тропе нарисовался крупный дикобраз. От выстрела он свалился в глубокий ров под тропой. Лезть за ним не хотелось, но выручил тот самый уничтожатель дикобразов. Он припёрся на выстрел, что категорически запрещается делать на ночной охоте. Сказал, что у него отказал фонарик. Опыт ночных охот бесценен и спасибо моему хорошему зрению. Парень полез за дичью, а я отправился спать. Мяса брать не стал, вознаградил себя собранной фисташкой и ещё, почему-то, пастух отдал мне свою собранную фисташку, видимо зауважал. В благодарность, я отдал ему несколько патронов. Более скучной охоты не припомню. С этой компанией я больше не встречался. А о моих друзьях охотниках остались только светлые воспоминания. Я давно убедился, что удача сопутствует в засидке, когда сидишь один. Но не всегда получается соблюдать это правило. Со мной наладились ездить по грибы и на охоту мои техникумские сотрудники. Михаил Николаевич Муравьёв- весельчак, великий оптимист, добытчик, балагур, бабник, но не охотник. С ним всегда было весело и надёжно. Однажды, в Яване, в хлопковую кампанию, он напросился со мной на охоту. За дальним хлопковым полем, под холмами бахча с остатками арбузов и тыкв. Я обнаружил там признаки посещения дикобразами. Мы сели на краю бахчи в удобной ямке, место как раз на двоих. Я сильно набегался за день и боялся сразу уснуть. Мы договорились, что до двенадцати дежурит он, а потом разбудит меня. Пока я готовил из двух казённых бушлатов лежанку, слышу за спиной сладкое, размеренное сопение. Разумеется, будить рука не поднялась. Часов в двенадцать пришёл дикобраз, и Миша сам проснулся от выстрела. Выстрел был удачный. На охоту я больше его не брал. Тимофей Фёдорович- коренастый, крепкий старик, заядлый охотник. Он переболел гриппом и получил сильное осложнение на лёгкие. После болезни ему очень трудно было ходить, но тяга к горам и к охоте не прошла. Он отличный стрелок, знаток грибных мест и превосходный водитель. Наш общий друг немец Карл Филиппович – зав. отделением и преподаватель, охотник никакой, но романтик. По дороге в Гарм есть такой кишлак Обилурд (прозрачная вода) Над кишлаком огромный ореховый сад. Я обнаружил там следы присутствия кабана и медведя. В этом кишлаке живут несколько наших студентов. Самая яркая личность из них Володя Талбиев- симпатичный, умный и рассудительный мальчик, сын местного таджика и русской женщины. Этот таджик спокойный, широкоплечий, из тех мужиков, что нравятся женщинам. Володя весь в него. Этот мужчина привёз жену из России после службы в армии. Отец приготовил ему другую невесту и выгнал его из дома, когда он не захотел отказаться от своей русской подруги. Вот так в жизни бывает. В настоящее время, их дом удивительный конгломерат из советской цивилизации и таджикских традиций. У них очень красивые и умные дети, а эта русская женщина не стесняется носить таджикскую одежду, отлично говорит на местном наречии и к ней соседки бегают за советом и просто так поболтать. Настоящая хозяйка семьи и признанный авторитет, при беспрекословном верховенстве мужа. Карл Филиппович просится со мной на засидку, в то время, как Тимофей Фёдорович ведёт философские беседы с хозяином. Это откровенный балласт, но одному в диком саду скучно, да и помощь может понадобиться. На подъёме в сад есть место, где двигатель глохнет от перегрузки и там без помощника не обойтись. Я кладу напарнику в ноги булыжник с рваными краями. Когда двигатель вот-вот заглохнет, я нажимаю на сцепление и тормоз одновременно, Карл выскакивает из машины и подкладывает булыжник под колесо. Затем я резко отпускаю тормоз, даю газ, мягко и быстро отпуская сцепление, а напарник толкает изо всех сил. Метров через тридцать, относительно ровная, площадка. Жду запыхавшегося любителя романтики. Я уже знаю, где можно сесть вдвоём. Оставляем машину ниже сада и поднимаемся вверх. Из трёхметрового крутого откоса растёт красивая орешина. Мощные ветки нависают над низом откоса где, вьётся среди травы звериная тропа, в то же время просматривается верхняя площадка. Карла решил посадить повыше, где сплетение ветвей образовало нечто, похожее на кресло и даже ноги есть куда поставить. Оружия, такому великому охотнику, не полагается. Пускай сидит и смотрит, раз напросился. Прежде чем натянуть гамак, пытаюсь посадить на дерево напарника. Никогда не видел таких беспомощных мужиков. Ствол наклонный, есть куда поставить ногу, ветки, за которые можно держаться, я, изо всех сил толкаю и поддерживаю, бесполезно.

-Давай я внизу сяду! Он уже весь в поту и тяжело дышит.

-Нельзя, ты мне всю дичь распугаешь. А если медведь придёт и получится подранок? Ты быстро бегаешь?

Убедил. Ещё раз показываю, куда ставить какую ногу, какой рукой за какую ветку держаться. Хвастливо, почти бегом, заскакиваю на дерево и усаживаюсь на его предполагаемое место. Заставляю всё повторить, и мы полезли. Лучше бы я десять километров по горам пробежал. Карл сидит на свёрнутом спальнике и бурчит про то, как ему удобно. Почти стемнело, когда я, намаявшись больше, чем мой напарник, уселся в своём гамаке, прямо над нижней тропой. Минут через сорок не заметил, как заснул, видно здорово намаялся. Проснулся от бурчания напарника.

- Не храпи, слышишь, кабаны идут?

Сон в момент улетучился. Кабаны действительно шли в полусотне метров от нас и спустились к купалке. Так называется место у родника, где разливается вода.

Свиньи копаются в этой жиже и в вырытых ямках кайфуют. Я мысленно обозвал себя дураком. Не первый раз в этом саду, знаю про родник, но не удосужился его осмотреть.

Ну и куда они теперь попрутся, после купания? То, что случилось потом, редко можно увидеть. Накупавшись, свиньи выстроились в ряд, как солдатская цепь для прочёсывания и, довольно похрюкивая, пошли по саду, ища орехи. Орехов много, судя по непрерывному щёлканью и хрусту их на свиных зубах. Стадо, довольно быстро, начало приближаться к нашему дереву. Под наше дерево, прямо по тропе шустро приближаются две особи подсвинок и крупная свинья. И тут я, едва не дал маху, как в погоне за двумя зайцами. В последний момент стреляю в большую, вижу как она, визжа, катится вниз по откосу, пытаюсь добить вторым выстрелом, но она вскакивает и убегает, под шум копыт разбегающегося стада. Сижу, страдаю, утром предстоят поиски. Пора слезать и снимать Карла, а у него затекли ноги. Требую, чтобы он интенсивно ими двигал и стучал нога об ногу. Когда кровообращение восстановилось, лезу к нему, заставляю повернуться лицом к стволу и, ужасный процесс. Когда я стоял уже на земле, он едва меня не задавил, обрушившись всей тяжестью. Утром начинаем поиск. На густом травяном покрытии, намного лучшего качества, чем на наших стадионах, никакие следы не заметны. Крови тоже нет. Приходится искать наобум. У Карла прорезалось чувство юмора, подковырки его, порой, весьма болезненны, но справедливы, что с этим поделаешь. Главное, ни единого намёка, хоть на какой-то след. Знаю, что у свиньи не работают задние ноги, что раненный зверь всегда уходит вниз, но внизу кишлак. Значит, подранок ушёл по горизонтали, но в том направлении также ничего нет. Свинья где-то здесь, но искать надоело. Решили пособирать орехи и уехать. Время к одиннадцати, иду по горизонтальной тропе вдоль откоса. Там, метрах в сорока, два ореховых дерева. Под ними мы орехов не собирали. Около орешин выше тропы откос голый и на нём свежие бороздки на грунте. Странно, смотрю вниз, среди низких кустов горного шиповника лежит убитая свинья. Одолеть этот откос ей сил не хватило. Меня поразило, как окрас свиньи сливается с цветом листьев шиповника. Поэтому мы её не обнаружили, когда проходили по низу этого места. Издаю вопль ирокеза, а сам думаю, Ну как можно было с перебитым позвоночником, пробежать эти сорок метров, да ещё метров двадцать вверх, через кусты? Но на охоте и не такое бывает.

Через месяц, когда орех уже кончался, в этом же саду, я взял медведя. Это было так обыденно, что и рассказывать, почти нечего. На сей раз, за мной увязались двое моих студентов: Володя, о котором я уже рассказывал и .Расул заядлый охотник. Я их посадил на то самое дерево, где убил свинью, а сам ушёл, метров на двести в сторону джангала. Из него в этом месте выходит звериная тропа. Рядом с тропой полуповаленная орешина, корни в земле, а крона ветками ласкает траву. По стволу легко ходить, если в порядке вестибюлярный аппарат. Сел там, где начинается крона, удобно. Подготовил ружьё и начал одевать дополнительное барахло, чтобы не мёрзнуть. Этот процесс остановил, еле слышный, хруст веточки. У медведя мягкие лапы и он идёт неслышно, в отличие от кабана. Я застыл, весь внимание, ружьё уже в руках и, особая наука, неслышное взведение курков. Малейший щелчок и дичь уйдёт. Медведь выходит на прогал перед деревом, расстояние метров пятнадцать, испуганно поворачивает башку на свет фонаря. Идеальная цель, но в твоём распоряжении не более трёх секунд. Стреляю в голову, зверь подпрыгивает и ложится на бок. Ни хрипа, ни стона, мгновенная смерть. Выжидаю минут десять, движений нет. Зову ребят. Пришли, смотрят вопросительно, направляю свет на убитого зверя. Втроём, с трудом, стаскиваем косолапого на ровную площадку. Володя удивляется, всего один выстрел. Среди местного населения живучи байки о невероятной живучести медведя. Палят, со страху, куда попало, а потом удивляются, что зверь долго не умирает. Много достоверных рассказов о том, как медведь подранок убивает, преследующего его охотника. Однажды, на охоте в Ромите, нам встретился верховой бабай таджик. Мы поздоровались и разговорились с ним. Спросили, куда едет. Он сказал, что едет в Орджоникидзеабад, чтобы вызвать милицию, по поводу гибели геолога. Двое геологов в заповеднике Ромит, спустились в сад и легли спать рядом с тропой. До этого, там побывали охотники, ранили медведя и уехали. Скорее всего, рана причиняла, нестерпимую, боль старому зверю и он не мог найти покоя. Наткнувшись на спящих геологов, медведь схватил первого и выбросил в пропасть, а второго разорвал вместе со спальником. Первому геологу повезло больше. Его спальник зацепился за дерево, мужик ухитрился выбраться, а утром добрался до кишлака и сообщил о случившемся.

Глядя на могучее переплетение мышц на передних лапах медведя, с которых Расул снимает шкуру, я подумал, Да такой силищи хватит, чтобы разорвать человека, вместе со спальником. За Гармом, сразу влево, уходит дорога к большому кишлаку Бедак. В кишлаке живёт мой бывший студент и друг, такой же больной на голову охотник, как и я. Зовут его Кудрат. Выше кишлака огромный яблоневый сад, есть несколько ореховых деревьев и, десятка два деревьев горных груш, хрустящих на зубах и очень сладких. В сад ведёт крутая дорога, недоступная для легкового транспорта. У Кудрата «Нива», этой всё нипочём. Оказывается в этих местах, уже давно озорует старый медведь. Недавно чуть не задавил старика пасшего баранов. Медведь неожиданно вышел из джангала, схватил барана и поволок его к себе. Дед оказался неробкого десятка и погнался за ним с палкой. Медведь бросил барана, ударом лапы снёс деду пол-лица и спокойно унёс свою добычу. Медведь чёрный, с белой манишкой, значит гималайский. В отличие от бурых медведей, они меньше по размерам, но нахальнее и свирепее. А вчера этот медведь уволок с местной пасеки улей, разбил его в саду, половину мёда съел, а половину оставил. Поехали с Кудратом смотреть. Остатки улья валяются на полянке среди сада. Переломанные стенки, изуродованные рамки с сотами, много передавленных пчёл и расплода, три рамки ещё целые, над ульем вьются и жужжат пчёлы.

-Кудрат, почему хозяин остатки улья не забрал?

-Ему не нужно, это теперь «харом» (нечистый).

-Ты уезжай домой, Кудрат.

-Нет, малим, я вас здесь одного не оставлю, сюда, даже втроём ночью не приходят.

- Тогда поставь машину внизу в тени и сам в ней сиди.

Предосторожности были напрасны, медведь не пришёл. Слишком хитёр, зверюга. Зато боженька дал мне возможность проверить состояние моего сердца и мочеполовой системы. Когда я, где-то, в два часа ночи, отошёл метров на сто от поломанного улья, кто-то резко схватил меня сзади за рюкзак и остановил. Сердце вертыхнулось так, что я присел, почувствовав боль. Оборачиваюсь назад, это крупная ореховая ветка, как я не задел её башкой, до сих пор не пойму. А тогда эту ветку мне пришлось отломить. В темноте я не разобрал, за что она, так прочно, зацепилась. И тогда я, по настоящему, уразумел, что такое смерть от разрыва сердца. Оно ещё некоторое время побаливало, не знакомой мне болью, но из меня ничего не вытекло и не выскочило, хотя дрожь в коленках прекратилась только когда я сел в машину. В Бедак я приехал через две недели вместе с младшим братом. Нам сообщили, что по ночам этот медведь ходит ужинать поспевшими грушами. На ночную охоту поехали втроём, от Кудрата отвязаться не удалось. У него одностволка шестнадцатый калибр, у нас двустволки, калибр такой же. Грушевые посадки в самом конце сада. Умный садовник посадил грушевые деревца в один ряд через пять шесть метров друг от друга. Этот ряд протянулся метров на сотню и вдоль него проходит хорошая тропа. Оставляю ребят у первого дерева, а сам иду на разведку. Иду рядом с тропой по траве. Последняя груша метрах в пяти от края глубокого сая. Склон сая, сплошной заросший джангал. От последней груши тропа поворачивает и идёт по краю склона и метров через сорок уходит в сай. На тропе свежие медвежьи следы. Судя по ним, этот медведь давно топчет землю и заходит снизу, умный, гад. Первая в ряду груша развесиста и выше других, вся в спелых плодах, есть где разместиться наверху. Ребята мнутся. Понимаю, что побаиваются. Я им уже сказал о медвежьих следах. Деваться некуда, веду их к последнему дереву, показываю, как и где разместиться. На склоне, рядом с тропой карагач с двойными мощными стволами. Между ними легко повесить гамак, что я и делаю. У засидки два недостатка: я виден с тропы идущей из сая, но мой гамак в тени другого, более высокого дерева, одежда моя, как и ночь темна, а у старого медведя, наверняка слабое зрение. Второй недостаток, я могу стрелять только когда медведь пройдёт ствол дерева, на котором мой гамак. Другого, более лучшего, места я не нашёл. Быстро темнеет, я прикрываю рукавом белый корпус фонаря. Медведь появляется из сая часов в одиннадцать, останавливается на краю и слушает. Мне кажется, что даже ветер застыл и не шумит. Зверь идёт к грушам. Вот сейчас он пройдёт мою засидку, покажется из-за ствола и я стреляю. Это действительно гималайский медведь, он неожиданно останавливается за стволом моего дерева и слушает. Мне виден только его нос, ну, ну же, ещё один шаг. Если я наклонюсь для выстрела, то могу свалиться с гамака, а падать далековато в колючки. Но этого шага мишка так и не сделал. Он фыркнул и бросился назад по тропе. Стрелять бегущего старого медведя не в голову безумие. Идти потом за раненным зверем, ещё большее безумие. Любой житель из урочища Хошхарф расскажет вам, как погиб местный мерган. Медведя ранил не он. Он только посчитал своим долгом добить раненного зверя. Медведь, почуяв погоню, напал на охотника из засады, как тростинку, сломал ружьё, поломал человека и ушёл. Мерган умер от потери крови, немного не добравшись до кишлака. Такие рассказы есть, почти в каждом горном кишлаке.

-Какая б… спугнула медведя, услышал я свой собственный сердитый голос. На груше тишина. Быстро спускаюсь и помогаю спуститься ребятам. Опять задаю свой дурацкий вопрос. Кудрат смущённо отворачивается. Сашка, мой брат, оправдывается. Оказывается, когда Кудрат увидел медведя, он решил немедленно сообщить эту новость. Сосед молчит. Сидящий выше, парень, принялся доставать Сашку ногой, решив, что тот уснул. Со всех сторон получается, что я сам во всём виноват, не проинструктировал как следует. И смех и грех. Утром занялись сбором груш, взяли на себя медвежью работу.

Меня часто посещает мысль, зачем я всё это выкладываю на бумагу, кому это нужно, кто это будет читать, и как я донесу сию информацию до читателя? Я потомок, изгнанных моей родиной, людей, ставших ей, волею негодяев и подлецов, не нужными. По отцу, северян, сильных, предприимчивых, уверенных в себе тружеников. По матери, потомственных хлеборобов, крепких хозяев, людей, благодаря которым стоит и крепнет государство. А это долбаное государство везёт пшеницу из Канады и кормит людей мясом из Аргентины. Эта ублюдочная программа, развивать окраины за счёт центра. Но вот и на окраинах всё больше бардака и перебои с привозными продуктами, а непривозных нет, их республика не производит. Всё чаще и длиннее очереди на заправках, дефицит запчастей для всех видов механизмов. Не хочется всего перечислять. Охота становится не забавой, не увлечением, а ремеслом. Моя семья, люди с первой группой крови, с самого зарождения пятой человеческой расы, охотники и рыболовы. Я охотник с шести лет. Отец возил меня на охоту на велосипеде, и я таскался за ним по кустам и буеракам. Нередко приходилось видеть, как падает подстреленный фазан или кувыркается, остановленный выстрелом, заяц, наше военное пропитание. А сейчас одна забота, достать горючее, чтобы ехать в горы. Низкий поклон создателям запорожского двигателя. Я приспособился ездить на авиационном керосине. Мой хороший знакомый из аэропорта меня им аккуратно снабжает. Вожу с собой бутылку с бензином, на керосине движок не завести. Нужда, великий двигатель прогресса. Аккумулятор приспособил тоже из аэропорта, отработанный щелочьной, мощности на пуск запорожского движка хватает. Одна из причин, толкнувших на эти воспоминания, желание понять, что есть Родина, Отечество. Слова-то какие, сколько жизней отдано за то, что подразумевается под этим сочетанием звуков и букв, а сколько судеб исковеркано. Что для меня и моих близких Родина? Это Россия, где моего деда подонки били шомполами, а потом выкинули его, со всей семьёй, к узбекам? Это Узбекистан, Таджикистан, где негласно я считался человеком второго сорта, как и миллионы русскоязычных? Гражданином какого земного пространства я являюсь? Когда я шестилеткой впервые попал в русский лес, то ухватился ручёнкой за куст крапивы, желая показать маме красивый, зелёный цветочек. Все смеялись и успокаивали меня, а я, с удивлением, смотрел на волдырики на пальцах.

Сейчас я сижу над рукописью и тереблю одно из моих, самых ярких, воспоминаний. Мне, мой бывший студент предложил приехать в Ленинградский район для охоты на свиней. Там созрела чечевица. Ленинградский район это Кулябская область. Ехать через два перевала, Чермазак и Шаршар, через Дангару и Куляб, более двухсот километров, но так соблазнительно. Едем с младшим братом. Пыльно, жарко, август месяц. Но нам не привыкать. Делаем остановки, когда двигатель перегревается. Когда прибыли на место, оказалось, что моего студента нет, куда-то уехал. Его папа принял нас с азиатским гостеприимством и хотел оставить на ночь. Пришлось объяснять, что у нас всего одна ночь для охоты. Младший сынишка, по знаку хозяина, куда-то убежал и вскоре в мехмонхану вошёл крепкий широкоплечий мужчина. По каким-то, не ясным для меня признакам, я сразу понял, что это мерган. Есть что-то общее между людьми занимающимися охотой и постоянной ходьбой по горам. Они увереннее в поступках, жестах, умении держаться, оценке людей. При этом, удивительно, не заносчивы. Таджики не менее хвастливы, чем русские, особенно, если шлёпнут рюмочку. Но я ни разу не встречал хвастливого таджикского охотника, если это охотник настоящий. Этот человек, к великому сожалению я не помню его имени, только сказал: «Сделаем чего-нибудь». А потом перевёл разговор на, чисто бытовые проблемы. Он поехал на своём мотоцикле с коляской, а мы за ним на запоржце. Ни крутых гор, ни крутых подъёмов. Заросшие холмы. Дорога идёт по руслу пересохшей речки. Оставляем транспорт метрах в трёхстах от чечевичного поля и по крутой тропе поднимаемся к этому полю. Поле гектара полтора. Ходим по краю, есть следы, определяю засидки. Мерган говорит: «Пусть здесь твой брат сидит, а мы пойдём назад на тропу, там свинья с поросятами ходит». Я не возражаю, он здесь хозяин и всё знает. Спускаемся к руслу. Оно в этом месте в огромных валунах и булыжниках, вперемешку с наносным песком. Можно себе представить, какая водяная мощь принесла сюда эти камушки. Крутой, невысокий берег густо зарос кустарником и из него выходит натоптанная тропка ( рохи майдак по таджикски). Глаза мои загорелись, выбираю место, метрах в десяти от тропы. Нет,- говорит мерган,- здесь нельзя сидеть, давай вон там сядем и показывает на голый участок берега, покрытый зелёной травкой. Под берегом, метрах в тридцати, изгиб дороги к чечевичному полю. Сидеть почти на виду. Ни за что я бы там не сел, если бы сам выбирал место. Но в таких случаях возражать не принято. Оказалось, сидеть на этом бугре удобно и обзор хороший. Быстро стемнело. Мерган прилёг, закинув руки за голову и, видимо, задремал, но так тихо. Я сижу и сомневаюсь, не там сели. Через часа полтора, слышу слабый шорох, потом более сильный. Кладу руку на плечо напарника. Он резко принимает сидячее положение, и так бесшумно, что значит опыт. На изгиб дороги выходит секач. Вот тебе и свинья с поросятами. Освещаю зверя и стреляю в основание шеи. Оба наши выстрела слились в один. Подстреленная свинья визжит, секач, от полученного заряда, издаёт звук похожий на рычание или рёв. Этот зверь развернулся молча и ушёл назад по руслу. Мы сидим и молчим. Потом я говорю: «Неужели промазали?» Мерган спрашивает: «Ты куда стрелял?»

-Я всегда стреляю в шею, я не мог промазать, он же близко стоял.

-Если его найдёшь, увидишь, моя картечь прошла и застряла под шкурой с другой стороны. Я стрелял в бок. Минут через десять, мы услышали что-то похожее на вздох. Я не выдержал, спустился с пригорка, включил фонарь, нашёл следы и пошёл по ним. Мерган последовал за мной. Крови нет, а через несколько десятков метров песок кончился и началась щебёнка. Иду наугад среди валунов. Мерган говорит: « Давай вернёмся назад, парень, меня кабан два раза на дерево загонял». Меня в этот момент, как поленом по башке, ударило. Налезть, в кромешной тьме, на раненного секача, мало не покажется. Мы вернулись на место в надежде на, уже эфемерную, удачу. На рассвете мерган уехал домой. Взошло солнце, с чечевичного поля спустился Саша. Я послал его по левой стороне речки, а сам пошёл по правой стороне, куда предположительно, ушёл секач. Обнаружил я зверя, не пройдя и сотни метров. Он лежал между двух валунов, на животе, мордой в нашу сторону, готовый к прыжку. По своим, еле заметным, следам, я увидел, что не дошёл до подранка метров десять. Ангел хранитель спас и на этот раз. А может быть, мерган выступил в его роли? Не очень приятно говорить о деталях для слабонервных, но, когда, при разделке туши, я потянул за горловину, она оказалась, оторванная, у меня в руках. Вот почему секач ушёл молча, не издав ни звука. Охотники часто судачат о невероятной живучести кабанов и медведей, а в данном случае, я убедился в этом сам. Получив два смертельных ранения, он недалёко, но ушёл, а утром, при разделке, был ещё тёплый.

Мне, почему-то, везёт в последнее время, на секачей и нелепые ситуации. Меня зовут опять в Кулябскую область, на сей раз в Даштиджумский заказник. Мой студент Фалишоев говорит, что недалеко от его кишлака большой ореховый сад, много кабана и кеклика. Соблазнительно. У меня новый напарник Виктор, Он стендовик и действительно опытный охотник. Ему часто поручают сопровождать на природу и охоты иностранцев. Он хвастает этим и много рассказывает о своих охотничьих победах. Привирает или нет определить трудно, но рассказывает, заслушаешься. Он заносчив. Как-то незаметно, всегда выходит на первые роли, не терпит моих подковырок, но я без них не могу. В общем, охотиться мне не с кем, а его мне рекомендовал мой хороший друг. Едем в Даштиджум на двух машинах. Такое ощущение, что он едет просто развлечься. Подобрал удивительную компанию. Первого, симпатичного и разговорчивого, мужика он зовёт хохол, его дальний родственник. Предупредил меня сразу, что этот родственник трусоват, но любит ночные засидки, если сидит не один. Второй, молодой парень, курит приму, всё время кашляет, и жалуется на жену, по его рассказам, это некая смесь неряхи, бабы яги и сколопендры. Двое других парней, откровенный балласт. Я не помню даже, были у них ружья или нет. После Куляба, дорога, всё время, на подъём. Ненадолго задержавшись в кишлаке, едем на место охоты. Несколько очень крутых подъёмов и спусков, кругом дикая природа, ни полей, ни лугов, а вода только в редких родниках. Подъезжаем к саду, он, в основном, из вишнёвых, алычёвых, яблоневых, тутовых деревьев. Спрашиваю своего студента: « Где ореховые деревья?» Мне сказали, что здесь много,- оправдывается он, а я, отвернувшись, плюю с досады. Нет кормовой базы, нет дичи, аксиома. Зато кругом квохчут кеклики. Виктор доволен и не выступает. Для проформы, я побродил по саду. Следов не видно, земля твёрдая, на земле остатки опавшей сухой алычи и это всё. Обнаружил жилую дикобразью нору, но даже говорить о ней не стал. Ехать за триста километров за дикобразом, их и около Душанбе достаточно. А уже темнеет. Как и ожидалось, хохол зовёт на засидку. Говорю ему, что это бессмысленно, но он не отстаёт. Мужика, по человечески жалко. Ладно,- говорю,- посплю рядом, пока ты охотишься. С нами напросился кашляющий парень. Сели под небольшим деревом рядом с тропой. Я залез в спальник и уже через полчасика получил тычок в бок с требованием не храпеть. А воздух свежий, в спальнике уютно и спать так хочется. Молодой парень сдерживает кашель, не выдерживает и уходит, чтобы нам не мешать, у него интересная привычка- всё время держать ружьё на коленях. Я снова засыпаю, такое блаженство, но на охоте сон всегда чуток. Вскакиваю, как ошпаренный от выстрела, благо спальник не застёгнут. Мимо нас проносится крупный секач, я только успеваю осветить и послать выстрел вдогонку, как понимаю, мимо шеи на вылет. Кашляющий парень рассказал: Он сел на краю сада под дерево и задремал. Проснулся от шороха и увидел перед собой огромную кабанью харю, навёл ружьё и выстрелил. Когда рассвело, пошли по тропе, нашли капельки крови. Тропа уходит, через глубокий сай, круто в гору и на ней уже ничего нет. Поиски прекратили и вернулись к стоянке. Виктор с напарником понёсся за кекликами, а у меня заряды только на крупную дичь. Скука смертная, терпеть не могу безделья, если нет рядом дивана и книги. Вижу издали пыль на дороге, кажется ГАЗ-69. Из машины вылезают двое. Водитель с ружьём пускается, сразу за кекликами, а второй таджик, интеллигентного мужчина, подходит ко мне, здоровается, и мы беседуем. Он председатель здешнего колхоза, хорошо говорит по русски, обожает плов с кеклячьим мясом, а его личный водитель страстный кеклятник. По всем статьям, приятный симбиоз. Мы стоим на краю глубокого сая. К беседе присоединяется хохол. На той стороне сая появился верховой мужик и начинает что-то орать. Мой собеседник тоже орёт, что-то переспрашивает, голоса раздаются на всю округу. Председатель мне говорит: « Это пастух, его собаки обнаружили раненного кабана и не отпускают. Пусть охотники его добьют, а то он покалечит собак». Спрашиваю, где это происходит. Председатель говорит: « Километра два, спускайтесь в сай, побежите за лошадью, пастух покажет». Я говорю хохлу: « Слышал? Бери ружьё, побежали». А сам вытаскиваю из патронташа четыре заряда: две пули и две крупных картечи. Ты давай, беги добивай, а я поточу нож, чтобы разделывать,- отвечает хохол и у него такой храбрый вид. Я до сих пор улыбаюсь, когда мне приходит на память этот трогательный эпизод. Делать нечего, бегу по тропе вниз. Таджик на лошади уже внизу, сгорает от нетерпения. Он несётся рысью, я пытаюсь не отстать. Будь благословенна моя горная закалка. Сейчас, когда пишутся эти строчки, я задохнусь от сотни метров такого бега. И тогда у меня из всех мест пошёл пар от такой тренировки. Слышу наверху на склоне шум войны: кабаний рёв, собачий то визг, то рычание, пытаюсь подняться по склону, круто, срываюсь. Куда ты лезешь, эй,- кричит верховой,- иди выше, вон видишь, рохи майдак. Пробегаю метров тридцать вверх и, действительно, хорошая тропа. Бегу по ней и оказываюсь на краю ложбины, в середине которой идёт схватка. Спасибо пастуху, я в очень выгодной позиции, выше сражающихся метров на пять и в пятнадцати метрах от секача. Могучий красавец кабан стоит в середине ложбины. Почему в кино их показывают такими уродами? Наверно видели их только в зоопарке, там они действительно раскормленные и замызганные. Я сам сподобился впервые рассмотреть, такого великолепного зверя вживую, днём, на таком близком расстоянии. Секач, недаром его так зовут, похож на хищного зверя, всегда готового к прыжку. Низкий задок, мощная спина, плавно переходящая в высокую холку, идущая от холки вниз крутая шея и грозная морда, с длинными клыками. Попади любая из собак под эти клыки, через десять секунд от неё останется груда изуродованного мяса. А сейчас он стоит в ложбине и я имею возможность рассмотреть его от клыков до кончика хвоста. У него повреждён выстрелом верхний резец и задета передняя нога. Мне ничего не угрожает. Ему не дают уйти две, очень большие, собаки, на фоне огромного зверя кажущиеся щенками. Это извечные защитники стад и жилищ азиатов, один на один, берущие волка, бесстрашные и беспощадные к врагу и к добыче, подчиняющиеся только своему хозяину. Собаки держат секача как в клещах, почти не вступая с ним в физический контакт. Они всегда действуют в паре, это видно по их слаженным действиям. Одна собака сверху метрах в трёх, стоит готовая к прыжку, вторая снизу на таком же расстоянии. Не будь ранения ноги, секач бы раскидал этих собак на раз два три, да и собаки к здоровому кабану не подошли бы. Поросёнок, подсвинок другое дело, это главная добыча таких собак и волков. А сейчас секач собирается с силами, он и не думает сдаваться. Неожиданный бросок на нижнюю собаку, она с визгом отскакивает, в этот момент верхняя собака с рычанием прыгает на кабана и вцепляется в самое нежное и не защищённое клыками место, драгоценные яйца. Секач круто разворачивается и кидается на собаку, но его клыки рассекают воздух, а снизу к нему лезет другой зверь и нужно развернуться обратно. Ловлю себя на том, что мне не хочется убивать зверя, он же ни в чём не виноват и это уже не охотничий азарт, а просто убийство. Всё равно, что расстрелять пленного. Сверху издали за нами наблюдает пастух и кричит, чтобы я не подстрелил собак. Секач меня заметил. Сдвинулся так, что его голову мне не видно из-за куста. Надо же, замаскировался. И горько и смешно. Я знаю, что кабан обречён, его яйца распороты и висят клочьями, а это не лечится. И потом, не буду же я стрелять собак. Выцеливаю место на пятнадцать сантиметров ниже холки и нажимаю на курок. Секач медленно ложится. Собаки тут же набрасываются на добычу. Пастух клубком скатывается сверху, хватает кабана за хвост и пытается сдвинуть его вниз. Во мусульманин, сидел наверху и со мной охотился. Но где там сдвинуть. Я ему не помогаю. Ощущение сделанного недостойного поступка, ещё долго не пройдёт, но попробуй сказать об этом охотникам, примут за идиота. Люди стаскивают добычу вниз на небольшую площадку. Собаки крутятся тут же, такие ласковые, крутят обрубками хвостов, но попробуй их погладить, ни за что не дадутся. Удивительно чёткое разделение сфер жизнедеятельности. Наевшись ливера, лежат рядом с остатками и хвостами уже не машут. Это их законная добыча, и пытаться отбирать её не стоит. Что касается моего участия в этом последнем действе, то я, утверждая свою варварскую сущность, отрубил напоследок, нижнюю челюсть с великолепными клыками, дома её выварил, очистил и подарил на свадьбу моей дочке. Ей в полной мере передались мои варварские охотничьи гены. Она приезжает на каникулы из Москвы и во всех моих охотничьих походах, непременно, меня сопровождает. Я завёл знакомство с локайскими ребятами из кишлака, не помню его названия, на берегу Кафирнигана, за Эсанбаем. Локайцы природные скотоводы и охотники, и только потом, земледельцы. Их главный горный транспорт мотоцикл ИЖ-Планета без люльки. Этот мотоцикл довольно тяжёл. Лично мне, с моей комплекцией, да ещё в горах, он не под силу. А эти джигиты носятся на них по горным тропам, как по асфальту. Я много повидал, лазая по горам, пробираясь по, еле заметным, тропкам, вдоль обрывов и между скал, но у меня дух захватывает, при виде этого виртуозного безрассудства. Ни кто никогда, не мог упрекнуть меня в робости, а в горах я уже стал привыкать к лидерству среди товарищей, хотя никогда ни кому, ничего не навязывал. Но сидя на заднем сидении за лихим джигитом, я не мог отделаться от ожидания того, что вот-вот придётся кувыркаться по нижним кустам. А моя Алёнка, сущая бандитка, восседает на этом сидении как на троне и, ей богу, воображает, что мчится на скакуне. У людей, меня окружающих, обо мне давно уже сложилось мнение, как о безбашенном искателе приключений, успевающем, на определённом уровне, глуповато рассуждать о возвышенном. Но это городское окружение. Здесь, на берегу Кафирнигана, полудикий, самобытный, прямолинейный, гордый народ. Они чёрное называют чёрным, а белое белым и ещё пару веков, как минимум, не будут восхищаться Толстыми, Алишером Навои или Чеховым. Им плевать на все философии мира, они не видят разницы между социализмом, капитализмом и буддизмом и сами эти понятия для них пустой звук. Они воспринимают мою дочку, как моё достойное продолжение и нужно было видеть, с каким удивлением и уважением, они к ней относятся. Август- месяц фисташки. Для местного населения, это солидный дополнительный заработок. В Средней Азии фисташка, это украшение стола (дастархана). Это, своего рода, традиция. Фисташка очень ходовой товар. Скоро из Бухары, Самарканда, Ташкента и других азиатских городов, потянутся купцы и будут закупать этот продукт сотнями килограммов. Хребёт Актау очень богат фисташкой, торговые связи, испокон веков, налажены. Я это говорю для того, чтобы было понятно: «Местный житель охотнее подарит тебе, например, барана, но фисташку ты должен собирать сам. А это, между прочим, адский труд. Жарища и грязь, а вода только попить. Почти каждое дерево, осаждают мелкие муравьи. Эти чёрные твари больно кусаются и лезут во все, даже самые недоступные, места. Кроме того, раздавленные, они издают терпкий, неприятный запах. После таких трудов, ночная засидка превращается в кошмар. Нестерпимо хочется спать и бороться с этим просто бесполезно. Засыпаешь крепко, как мертвецки пьяный. Только Алёнка, так и хочется обозвать её железной леди, не спит, охотится. Вот она будит меня грубыми толчками, я, с диким трудом, продираю глаза, пытаюсь смотреть в сторону указующей Алёнкиной руки, вижу растопыренные перья удирающего дикобраза под светом фонаря, стреляю, часто мажу спросонок, и только тут с меня слетает окончательно, эта чудовищная сонная одурь. Теперь, хоть глаз коли, ни за что не уснуть. А Алёнка, даже не обругав папочку за промах, засыпает на своём спальнике и во сне тихо посапывает, по детски шевеля губами. Если к этому добавить, что, когда из-за горы под утро, поднимется луна, пронизывая бледными лучами ближние фисташковые деревца и одевая холмы полупрозрачным, светлым покрывалом, ты оказываешься в другом неземном пространстве, и у тебя такое состояние, как будто ты чужак на этой волшебной земле и не знаешь, кто и зачем тебя сюда забросил. Только, рядом спящий, ребёнок возвращает к действительности, хочется разбудить её, чтобы посмотрела на чудо, но жалко, пусть поспит. Алёнка перестала приезжать ко мне и стала звать к себе, когда в свои жуткие и грязные права вступили девяностые годы. Но это уже другая история.

Последнего своего кабана я добыл в девяносто третьем году, если можно считать его моим, ибо он добывался коллективно. Из моих друзей в техникуме остался только Тимофей Фёдорович. Он конечно, уже давно не охотник, но я к нему, по- человечески, привязан и не могу не брать с собой. Место для возможности поохотиться, осталось только одно, этот красивый кишлак на берегу Кафирнигана. На территории, почти всего, Таджикистана идёт братоубийственная война. В эти места партизанские таджикские отряды не суются. Во первых, ловить нечего, во вторых с локайцами слишком опасно шутить, в третьих, за небольшим, легко проходимым, хребтом Бабатаг, Сурхандарья и следовательно Узбекистан. В кишлаке мои закадычные друзья: Абдурахман, Урал и Курбан. Все охотники от бога. В былые времена, люди этих мест предпочитали сажать лук, дыни, арбузы, морковь…но с привозной мукой стало туго и вот оно поле, на котором созрела пшеница. Кабаны такие поля быстро находят. Абдурахман не доверяет моему шестнадцатому калибру и отдаёт мне свой двенадцатый с усиленными зарядами. Одного меня отпускать, тоже не полагается. Курбан-весёлый, никогда не унывающий, парень с такими же элементами безбашенности. Мы удобно уселись на краю поля над неглубоким разжелобком, по которому проходит тропа к полю. Великолепная тёплая ночь, я замечтался и очнулся только от толчка Курбана. Молодой секач дошёл по тропе до нашей засидки, учуял нас и бросился удирать. Курбан пальнул в темноту и, видимо, только озадачил зверя, никогда ранее, с такой преградой, не встречавшегося. Когда я включил фонарь, кабан, как раз, выскочил из разжелобка и остановился на краю, метрах в семидесяти от нас. Явный признак неопытности. Время измерялось секундами. Я выстрелил и, падая на спину, от полученной отдачи, успел увидеть, что секач присел, значит, есть попадание. Ну и заряды у Абдурахмана, если бы я, по давней привычке, хорошо не прижал приклад, он бы сломал мне ключицу. А сейчас, я лежу на земле, не успев сделать второго выстрела. Утром Абдурахман приехал на мотоцикле, и мы пошли смотреть следы, обнаружили кровь. Впервые наблюдаю за настоящим, а не вымышленным следопытом. Наверно, он поспорил бы со стариком Стумпом в умении читать следы. Абдурахман идёт по следу и говорит: « Вот смотри, кабан еле наступает на левую ногу, смотри он ходит с трудом, у него ещё есть рана, вот здесь он остановился, опять пошёл. Кабан, действительно, стоял к нам левой стороной в момент выстрела. Всё совпадает. Мы медленно идём по ребру крутого холма, кругом тропы и следы, рядом пасётся скот, но следопыта не собьёшь. Лично я, уже бы давно, запутался. Мы пошли по следу, не взяв даже фляжку с водой. Начинается жара. Мне надоело идти за ребятами, и я решил срезать дорогу по тропе, идущей на два метра ниже. Пошёл и, минут через десять, увидел, что допустил непростительную ошибку. Тропа привела меня в тупик к фисташковому дереву, увешанному плодами. Мои напарники оказались на сотню метров выше, чтобы их догнать, нужно возвращаться назад. Пришлось собрать фисташку и вернуться к мотоциклу. Я подумал, что без меня ребята тоже скоро вернутся, но и здесь просчитался. Началась жара, где-то под сорок. Хорошо, что моя шестилитровая канистра почти полна. Мотоцикл тени не даёт, пью воду и она быстро испаряется через кожу. Похоже, что мучения никогда не кончатся. Ребята пришли только к обеду, с другой стороны и я мысленно представил, какой огромный круг они сделали по безводному, полукаменистому предгорью. Первое, за что уцепились, канистра с водой, попутно сообщив, что кабана они догнали и добили. Им по пути попался мальчишка, собирающий фисташку, и они выпили половину воды, находящейся у него. Я смотрю, как быстро уменьшается количество воды в канистре. Абдурахман, вдруг, спохватывается и говорит Курбану: « Эй, оставь ему воду, он как пойдёт»? Они выливают остатки воды в мою литровую фляжку, набирается три четверти, и начинают чертить схему маршрута, по которому они пришли от убитого секача. В глубине этих гор я не был, схема маршрута, нарисованная на пыли палочкой, весьма замысловата и больше похожа на ребус. Требую повторить маршрут ещё раз. Спрашиваю: « Вы хоть там палочки ломали по дороге, или ещё какие следы оставили? Э, малим, мы так устали, думали, умрём от жары. Они сели на мотоцикл и уехали, сказав, что приедут на машине. Ну а мне что делать? И я пошёл по тропе в неизвестность. Тропа идёт на север и, через километра полтора, приводит к первому ориентиру. Мальчишка на, почти горизонтальной, большой поляне собирает фисташку. Глядя на мальчишкину баклагу с водой, вспоминаю, что мне, уже давно, хочется пить. На поляне тропа поворачивает на восток, через полкилометра на юго-восток, а потом на юг. Всё, пока, идёт правильно, иду по кругу, пройденному моими джигитами. Тропа всё больше каменистая, вокруг кустарник и, жёлтая выжженная солнцем трава. Только в одном месте, замечаю, еле заметный след. Кто ходил по невысоким хребтам южного Таджикистана, знает, что там очень мало родников, зато множество троп, натоптанных скотом и диким зверьём. Там, где лежит убитый кабан, должны быть зелёные кусты гребенчука. Ничего, даже близко напоминающего, в округе не наблюдается. Чувствую сильную усталость, еле волоку ноги. Выхожу на голую каменистую поляну, тропа здесь совсем теряется. Сажусь на удобный валун, достаю хлеб с кусочком сала, начинаю жевать, запивая водой, именно так можно утолить жажду, не очень большим количеством воды. Осматриваюсь. Справа огромный, глубокий сай и там, на самом дне, что-то зеленеет. Неужели там этот чёртов кабан. Знаю, что если туда спущусь, то назад выберусь только к ночи, но, скорее всего там и останусь. Идти туда нельзя. Ползти вверх без тропы, идиотизм. Остаётся одно направление, на юг, где кончится эта площадка, должна возобновиться тропа. Кончаю трапезу, пью воду, кто бы знал, какое это блаженство. Воды остаётся четверть фляжки, это НЗ. Отдых плохой, но заставляю себя встать. Иду по площадке, напрягая силы и зрение. От недостатка влаги, тело устаёт быстрее, чем от голода. И не такой уж я выносливый, как хвастливо думал. Мои предположения оправдались, кончился камень, и тропа снова стала видимой. На тропе небольшой пылевой прогал и на нём отчётливый след сапога. Ура, значит не сбился и сил сразу прибавилось. Прохожу ещё с километр, издали вижу разжелобок с зелёными кустами. У разжелобка на песке множество поломанных веток гребенчука и следов моих друзей. На некоторых ветках следы крови. Жажда становится нестерпимой. Начинаю искать кабана, рядом ни ямки, ни пещеры. Обследую, по очереди, оба склона разжелобка, пусто. Видимо жара действует, ничего не могу понять. С великим трудом соображаю, что искать нужно внизу. И точно, рядом с поляной обнаруживаю нечто похожее на старую дикобразью нору.

У таких нор всегда расширенный вход и маленькая площадка перед ним. Когда увидел кучу наломанных веток, понял, что нашёл. Выбрасываю ветки и выволакиваю кабанью тушу. Кабан небольшой, скорее всего, трёхлетка, где-то килограмм восемьдесят свежего мяса. Начинаю разделывать и вдруг, слышу крики молодых парней. Ору в ответ, давно не вопил так громко и, тут же, выпиваю остатки воды. Урал с двумя друзьями прошли, в отличие от меня, напрямую через главную гору и тот глубокий сай, принесли воду и огромный чёрный арбуз. Вот он дубовый переход от диких физических мучений к детскому, полудикарскому, блаженству. Пока ребята, с локайской ловкостью, разделывали зверя, я сожрал половину арбуза, упиваясь каждым куском и остановился только сообразив, что если слопаю и вторую половину, то не донесу своё раздутое брюхо до автомобиля. Вот тебе и мусульмане. Разделали и порубили кабана, как барана. Когда добрались до пшеничного поля, уже вечерело. Я проспал до десяти часов утра, и никто меня не тревожил. А утром отец Абдурахмана, когда ему рассказали всё об этих событиях, назвал меня горным человеком. Он егерь этого ареала. Я до сих пор горжусь его похвалой. Уж он то знает что к чему.