Когда случалось заночевать в поселке, я

всегда шла к бабе Мане. После обязательного ритуального чаепития,

старушка угощает меня порцией своих замечательных рассказов. Она

знает множество разных историй, которые с большим умением

рассказывает, а я с удовольствием слушаю, веря и не очень веря в то,

что по ее словам, на самом деле было истинной правдой, только все

происходило в разное время.

 

В тот раз, как только я распахнула дверь в

избу, открылась удивительная взору картина. Принаряженная

старушка смирно сидела за накрытым на две персоны столом.

 

- Вот это мы вовремя зашли, - весело

пошутила я и осеклась, почувствовав, что радость тут сегодня

неуместна. - Что случилось, баба Маня? – как можно сердечнее

спросила я. - Кого-то ждешь?

 

- Нет. Бесполезно ждать, не придет уже

никогда. Поминаю вот…

 

Я присела рядом и молча дожидалась,

когда она сама, по доброй воле, расскажет, кого она, как мне

показалось, немного странновато поминает. Помолчав, старушка

встала и поставила еще один прибор для меня. Налила по рюмке водки.

 

- Хорошо, что ты сегодня пришла,

Лапушка. Давай помянем мою покойную сестру Александру заживо

сожженную в собственном доме. Сегодня у нее день рождения. Я ее

поминаю в этот день, а день гибели, вычеркнула из календаря.

 

Выпив и закусив, старушка

неожиданно запела, чем еще больше меня ошеломила. Ее крепко

зажмуренные веки не могли удержать рвущиеся из души слезы. Они

текли тоненькой струйкой по щекам, шее, за ворот нарядной кофточки,

увлажняя его и делая холодным. А хозяйка, ничего не замечала,

погруженная в свои горестные мысли. Тихонько раскачивалась из

стороны в сторону пела тонким, то и дело прерывающимися голоском.

Мне накрепко врезалась в память эта

картина, а печальные слова знакомой песни обрели особый смысл.

 

« И с тех пор в хуторке уж никто не живет,

лишь один соловей песню звонко поет ».

 

Она замолчала, вытирая мокрое лицо

сухонькой ладонью, и, взглянув на меня все еще влажными глазами,

спросила:

- Ты, ведь, есть хочешь? Так не

обращай на меня внимания, ешь.

 

- Расскажи, как все случилось? –

попросила я, не притрагиваясь к еде, хотя до прихода сюда могла бы,

кажется, буйвола съесть.

 

- Как случилось? А вот так и

случается, если жизнь всерьез не воспринимаешь. Не думаешь наперед

о своих поступках, живешь одним днем. Вот то-то и оно, - вздохнула

она, заметив, что я задумалась, глядя в ночное окно.

 

– Санька никого не слушала,

делала, что хотела. Гуляла напропалую, ребенка в девках нажила. Это

был несмываемый позор не только для нее, но и для всей нашей родни.

Только ей было все равно. Все, как с гуся вода…

 

Скорбно поджав губы, старушка

разгладила на клеенке невидимые складки. Затем, неожиданно

улыбнулась.

- Красивая она была и веселая. Где,

бывало, не появится, у всех настроение поднималось. Смех, шутки,

прибаутки не смолкали. Мужики к ней липли, как мухи на мед.

 

У меня на языке вертелось много

попутных вопросов, но прервать бабу Маню не решалась. Думала, пусть

выскажется, словесным потоком облегчит себе душу. А она говорила и

говорила, уйдя во всколыхнувшиеся переживания.

 

- Ладно бы уж с холостыми путалась,

так ведь и женатых не чуралась. Я ругалась с ней, предупреждала, что

к добру такое распутство не приведет. Ребенка надо самой

воспитывать, не быть кукушкой, но толку от моего внушения было мало.

После одной крупной ссоры она, как

будто, попритихла. Дочку свою у меня забрала, а было тогда Настеньке

годика четыре. Помню, как я обрадовалась, когда мне кто-то сообщил,

что Санька замуж собирается. Вечером того же дня к ней побежала.

Жила сестра на соседнем лесоучастке, за рекой. Окончила техникум и

работала мастером.

Хоть день летом и длинный, но все

равно заканчивается. Пришла к ней уже в сумерках. Вижу, сидит она

на диване с дочкой в обнимку, напротив Федор ими любуется. У меня

сердце заликовало, обрадовалась за сестру. Уж очень сильно хотела,

чтобы она образумилась и жизнь свою наладила. Всю ночь мы тогда

проговорили, их планы на жизнь обсуждали. Уехать они решили,

чтобы никто не мог попрекнуть ее прошлым.

 

Баба Маня, молча, налила три рюмки

водки, одну поставила передо мной.

- Давай, Лапушка, помянем рабу божью

Александру, которая жила не умом, а сердцем. Царства ей небесного.

Мы выпили, и я захрустела малосольным

огурцом. Рассказчица молчала долго. Я уже начала думать, что она

раздумала продолжать рассказ, когда услышала вопрос:

- Вот скажи-ка мне, Лапушка, ты могла

бы ради любви бросить все?

 

- Что именно? - переспросила я.

 

- Что? Например работу, доброе имя,

родственников, мужа, наконец, своего ребенка? Словом, жизнь свою! И

все только ради того, чтобы любиться с человеком, которого толком

даже не знаешь.

- Не знаю, как бы я поступила, -

после некоторого раздумья ответила я, стараясь быть дипломатичной.

- Не было в моей жизненной практике такого. Но вот ребенка, при

любом раскладе, вряд ли променяла...

 

Баба Маня кивнула, соглашаясь, и

тяжело вздохнула.

 

- Не суждено было Саньке новую

жизнь начать. Не успели они уехать. Все их планы рухнули с приездом

нового начальника. Бабником оказался, каких свет не видывал. Приехал

один, без жены. Говорили, что, мол, решил сначала сам обустроиться, а

потом семью перевезти.

Справедливости ради скажу, что мужик

хоть и не молодой, но красивый стервец, обходительный. Такие

прохвосты женщинам нравятся. Санька красавцев фартовых любила ,

потому и не отказала ему. Закрутилось у нее, завертелось с этим ухарем

начальником, а тут еще возьми да и жена его объявись. Видать ждала,

ждала вызова да и приехала самостоятельно, не дождавшись.

"Доброжелателей" у Саньки в поселке было, хоть отбавляй, поэтому

жене доложили все обстоятельно, что и как, где ее муженек ночки

коротает. Но та тоже хорошо знала своего мужа – кобеля, поэтому

решила с Санькой поговорить по-доброму, без скандала. Видимо

образумить хотела, глаза на правду открыть, но куда там.… Эта

дурочка и слышать не хотела. Поверила проходимцу и всему тому, что

наобещал. Жена даже поплакала перед ней, но бесполезно.

 

Я не утерпела: - Ну, а ты пыталась

ее остановить?

 

- Еще как! Не только словами

увещевала, а и за кудри трепала. Настенку опять к себе забрала,

чтобы ребенок не видел ее бесстыдства. Только Санька словно,

ошалела. Помню, как кричала, что мол, такая у них любовь с этим

проходимцем, прости господи, что ни у кого такой еще не было, что

жизни без него у нее нет.

Его жена тогда поплакала,

попереживала, да и уехала, а эти два дурачка по-прежнему миловались

то у нее, то у него, то, где придется. Санька как оглохла и ослепла,

ничего не видела и не слышала, жила будто во сне. Она уже хотела к

нему жить перейти, когда беда случилась. О пожаре я узнала на

другой день утром.

 

Баба Маня снова разлила водку

по рюмкам.

 

- Давай помянем еще раз ее

душу грешную.

 

Мы снова выпили, и я закусила

кусочком жареной рыбы. Мне становилось все грустнее и грустнее. Пока

баба Маня морщилась, заедая горечь, я невольно подумала, что ее

сестра заживо сгорела за любовь.

 

Прожевав закуску, старушка

продолжила свой печальный рассказ.

 

- После похорон того, что от

Саньки осталось, мне не давал покоя вопрос, кто поджег? Все время

думала, кому Санька так сильно дорогу перешла? Если жена того ухаря,

то она как уехала, так больше о ней ничего и не было слышно, да и не

похожа она на убийцу, скорее на жертву. Если их дети, то еще больно

малы для такого дела. Только взрослый человек мог рассчитать все до

мелочей и выждать благоприятный момент для расправы. Не забывай,

Лапушка, что была поздняя осень, в окнах уже вставлены двойные

рамы. Двери во двор и в дом умудрились так подпереть, что изнутри

невозможно открыть. Я сразу решила, что это сделал кто-то местный,

но, сколько не думала, никого заподозрить не могла.

Дело в том, что это несчастье

отодвинуло мои прежние переживания на задний план и по сравнению

со случившейся трагедией, распутство Саньки казалось легкой

шалостью, которую можно простить и забыть. Ее нелепая смерть не

давала мне покою ни днем, ни ночью. Осиротевшая Настенька была

постоянным напоминанием о том, что за Саньку надо отомстить. Я была

одержима этой мыслью. Думала, думала и решилась на крайнее, - пошла

к колдунье. Была такая, всё знала и всё умела. Могла предсказать, и

сбывалось, гадала и тоже попадала в точку. Слухи о ней давно ходили

по району.

Помню, приехала я в ту деревню

вечером, уже темнело, во многих избах свет горел, только в ее окнах

было темно. Я сначала даже испугалась, что приехала зря, Может, ее

уже и в живых-то нет. На то указывали и старый маленький домишко на

отшибе, покосившееся крыльцо, падающий забор. При виде этой

нищеты мне стало жутковато. Подумала, что уж туда ли я попала. Не

может быть, чтобы человек с такими редкими способностями

нищенствовал. Стою, размышляю, думаю, что дальше делать, как быть.

И тут, неожиданно распахнулась дверь. На пороге дома появилась

сама хозяйка. Умирать буду, не забуду я этого посещения.

 

- Заходи, - пригласила она

низким, каким-то нежизненным голосом. - Знаю, зачем пришла.

 

Я не робкого десятка, но в тот

момент у меня мурашки побежали по коже и волосы на голове

зашевелились. Делать было нечего, сама сюда пожаловала, никто

силой не тащил. Пошла по скрипучим половицам следом за ней. В доме

было более, чем бедно, но надо отдать должное – чисто. Вдоль стены у

окна стояла широкая скамья, каких я не видела ни у кого уже много лет,

на столе постелена чистая скатерка, на бревенчатых стенах кроме

тикающих часов ничего не было. Вдоль печи стояла тоже скамья,

покрытая овчиной, а у стены железная кровать с матрасом под

лоскутным одеялом. Пол чисто вымыт и застлан домоткаными

половиками. Еще в углу стояла этажерка с десятком книг, и много

сушеной травы, рассованной по всем щелям, издававшей терпкий

запах. Сама хозяйка высокая и худая, одетая во все черное с цепким

взглядом темных, глубоко посаженных глаз вызывала чувство тревоги и

страха. Сколько ей лет, угадать было трудно. Может пятьдесят, а

может быть и все семьдесят, но крепость чувствовалась во всем ее

облике. Движения завораживали уверенные и точные. Говорила вроде

бы тихо, но такого голоса и тона ослушаться невозможно.

Она усадила меня на скамью за

стол и приказала ждать, а сама ушла за перегородку, которая

отгораживала небольшую комнатку. Не появлялась она оттуда минут

десять, может больше, а когда вышла, то несла перед собой

небольшой медный таз с водой, который поставила на стол передо

мной. Следом принесла пять зажженных свечей и расположила их по

бокам таза. На улице быстро темнело и в доме, освещаемом тонкими

восковыми свечками, был полумрак. Женщина, как черное изваяние,

прямая, словно столб, стояла напротив меня, устремив взгляд на воду в

тазу. Помолчав немного, она загробным, как мне тогда показалось,

голосом произнесла.

- Смотри внимательно на воду.

Сейчас появится изображение человека, который убил твою сестру.

Смотри… - повторила она и провела над тазом рукой.

 

Я сначала ничего не видела кроме

расходящихся кругов, сколько ни всматривалась, но потом стало

появляться что-то такое, что отдаленно напоминало чей-то образ.

Вглядевшись в него, я ахнула.

 

- Тише, молчи, - приказала

колдунья все тем же замогильным голосом, не отрывая взгляда от воды.

- Можешь сделать с ним все, что хочешь. Где сейчас ударишь

изображение, там у него и болеть будет. Можешь выколоть ему глаз или

ударом в сердце убить. Думай быстрее.

 

В тот момент я сама была в

полусознательном состоянии, все происходящее казалось сном. Я

смотрела на зыбкое изображение и думала, что не желала Федьку

делать кривым, но вот, чтобы он страдал, очень хотела, потому и ткнула

пальцем туда, где должно было быть его сердце. Когда дотронулась до

воды, изображение сразу же пропало. Все это продолжалось какие-то

секунды, но до сих пор помню разом навалившуюся на меня, усталость,

словно целый день работала в лесу. После того, как я коснулась

изображения на воде, мои руки будто налились свинцом, а все тело

стало болеть ноющей болью, как побитое. Язык перестал слушаться.

Хотела спросить колдунью о цене услуги, но она опередила, будто

прочитала мои мысли.

 

- Ты уже заплатила. Денег за такую

работу я не беру. Иди с миром.

 

На улице стояла темная ночь.

Сколько было времени, я не знала, а посмотреть на тикающие ходики

за спиной не могла. Не было сил повернуть голову. Хозяйка опять

упредила.

- Еще не поздно. Иди на дорогу,

уедешь на попутке. Машина довезет до самого твоего дома. - И снова

повторила: - иди с миром.

 

Я с большим трудом встала и,

поверь, была настолько разбита и обессилена, что едва доковыляла до

двери. Не помню, как дошла до дороги. Дальше все вышло так, как

предсказала колдунья. Машина довезла меня до самого поселка, а я всю

дорогу спала.

 

Не до не после я в той деревне не

бывала и женщину, колдунью, видела тот единственный раз, но

помнить буду всю жизнь.

 

***

 

Всегда, когда баба Маня

рассказывает мне разные истории, я нахожусь в замешательстве. С

одной стороны она уверяет, что все поведанное истинная правда и не

верить ей, нет оснований, но с другой стороны, разве такое может

быть?

 

- Да, история занятная и

поучительная, - покачала я головой. – Ну, а мужик-то как? С ним –

то, что случилось?

 

- Еще как случилось, - совсем

загрустила баба Маня. – Жаль мне его и сейчас. Вот будь это теперь,

я бы с ним ничего делать не стала. - Живо повернувшись ко мне, она

спросила: - Не догадалась, Лапушка, что это был за мужик?

 

Я пожала плечами.

 

- Это тот самый бобыль, с

которым Санька уехать собиралась да из-за начальника бросила. Не

стерпел обиды, не смог простить измены. После его смерти по деревне

слухи ходили, что он хотел убить их обоих. Думал, что в момент

поджога и проходимец был у нее. Тогда я воспринимала все

случившееся иначе, чем теперь. Обида за сестру и жалость к ней

брали верх над всеми другими мыслями и чувствами. К тому же, в

милиции дело закрыли. Сказали, что недостаточно улик, а значит

поджигатель так и не будет найден. Вот и решила я сама отомстить за

Саньку. Понимаю, что зло, жестоко поступила. Тешила себя. Правда, в

глубине души надеялась, что колдовство попросту ерунда. Ничего

плохого с Федькой не случится.

 

Баба Маня достала семейный

альбом. Среди множества фотографий выбрала одну, на которой были

запечатлены две женщины и мужчина. Все трое весело улыбались.

 

- Вот эта, - показала она

пальцем на черноволосую с химической завивкой, в белой кофточке

женщину, - Санька, другая - ее подруга, а мужчина - Федька.

 

Фотография была черно-белая,

но даже по ней можно понять, что не зря к ней липли мужики. Нельзя

было остаться равнодушным к пухлым губам и черным глазам с озорным

взглядом в полукружье длинных ресниц, а черные брови в разлет,

слегка приподнятые, даже на фотографии делали выражение лица

немного удивленным и беспечным. У Федора светлые волосы, гладко

зачесанные назад, подчеркивали большие залысины с боков, а вместе с

очками делали его похожим на учёного.

 

- Не томи, баба Маня, скажи,

что с ним-то произошло, - ткнула я пальцем в Федора на фотографии

и тут же подумала, что тычу, как баба Маня в таз с изображением на

воде.

 

- Что, говоришь, произошло? -

задумчиво повторила она. - А вот что. Опамятовалась я после колдуньи

полностью лишь через неделю. Видимо всю энергию она у меня

забрала. Целую неделю я чувствовала такую слабость и сонливость,

что не могла толком ни спать, ни есть, ни работать. Вот спать вроде бы

хочу, а не спится, состояние, как в бреду. Потом начало помаленьку

отпускать, а через неделю совсем полегчало, начала работать. Я в то

время из вздымщицы переквалифицировалась в продавца. Работала

на поселке в одном из трех магазинов.

Так вот, на другой день, как я вышла

на работу, ко мне в магазин пришел Федька. Пришел утром весь какой-

то помятый, похудевший, небритый. В очках одного стекла нет. Купил

пачку сигарет да спичек коробок и ушел. Через два часа снова идет. На

этот раз постоял около прилавка, ничего не купил и ушел. Ближе к

вечеру опять идет и снова ничего не покупает. Вижу, мается мужик, сам

не свой, но ничего не говорит. Так ходил он ко мне в магазин около

недели. Придет, покрутится, уйдет. Снова придет, постоит, повертит

головой по сторонам, будто кого-то высматривает или ищет и назад.

Мне даже самой страшно стало, жутко как-то, а к нему жалость

появилась. В очередной раз иду утром в магазин и уже готовлюсь к

Федькиному приходу. Сейчас и не вспомню кто из покупателей мне

сообщил о его смерти. Только через две недели после того, как я

съездила к колдунье, он залез на пожарную вышку, которая стояла

посреди поселка, и там застрелился из охотничьего ружья.

 

Баба Маня замолчала, и я, не зная,

что говорить, тоже молчала. Так мы и сидели в тишине грустные и

расстроенные. Она заговорила первой.

 

- Жалею о том, что ходила к

колдунье, что Федьку погубила. Грех на мне большой.

- Да полно тебе, баба Мань, не ты

погубила, а, скорее всего совесть его замучила, - поспешила я

успокоить старушку.

 

- Может и так, но моя совесть меня

гложет. Бывают такие дни, что места себе не нахожу.

 

- Успокойся и забудь все, как дурной

сон. А может быть, про колдунью тебе на самом деле сон приснился,

который ты приняла за явь?

 

- Нет не сон, Лапушка, все

происходило на самом деле. Все, было, - задумчиво повторила она.

 

- А злодей начальник где?

 

- Да какой он злодей? Распутный

мужичишка, вот и все. После случившегося сразу уехал куда-то.

Наверное перевели в другое место. Такие проходимцы в воде не тонут

и в огне не горят, - заключила баба Маня.

 

Мне жаль было ее, и я попыталась

успокоить.

 

- Хватит грустить. Времени прошло

достаточно. Лучше помянем их еще раз и царства небесного пожелаем.

Каждый достоин своей судьбы. У них она такая, а у нас с тобой другая.

Мы живы и будем думать о жизни.

 

Мы выпили еще по рюмке, поели и,

взглянув на часы, удивились. Шел четвертый час ночи, а вернее

наступало утро. Несмотря на выпитое и съеденное, чувствовала я себя

бодро, спать совсем не хотелось.

 

- Стоит ли ложиться? Скоро вставать

надо будет.

 

- Нет, нет, - покачала головой

старая женщина. - Поспать надо, а то день длинным и неудачным

покажется. Отдохни и я немножко сосну.

 

Лежа на диване, в предутреннем

полумраке, я смотрела в потолок, думая о превратностях судьбы, о

человеческой жестокости и поступках, за которые порой приходится

расплачиваться очень дорого.

 

Уснула я, когда рассвет уже брезжился

во всех окнах небольшого, уютного домика. Спала недолго, но успел

присниться удивительный сон, который очень хорошо запомнился.

 

Как будто я стою на перекрестке дорог,

а худая, высокая женщина в черном с горящими, как две свечи, глазами

показывала мне рукой направление, по которому я должна идти.

Посмотрев в ту сторону, куда указывала незнакомка, я увидела

широкую дорогу, ведущую к озеру. У берега виднелся белый теплоход

готовый отчалить. Я быстро, быстро пошла по дороге. Боясь опоздать,

побежала, но, вспомнив, что не поблагодарила женщину, оглянулась.

Никого позади не было. Я стала искать ее глазами, но вокруг была

пустота. Когда я вновь повернулась к озеру, теплохода уже не было.

Он ушел без меня.

 

Я проснулась с чувством разочарования и

сразу вспомнила рассказ бабы Мани. Вкусно пахло оладьями,

сдобренными печным дымком. На столе, закипая, шумел самовар. А сон-

то приснился не простой, подумала я и рассказала его старушке.

 

- Должно быть, кто-то, таким образом,

предупреждает тебя, Лапушка, что не стоит пока торопиться и

беспокоиться за свою жизнь. Пока у тебя все хорошо, а дурное и

плохое, что тебя подкарауливало, ушло на том пароходе. Тебе еще

рано на нем уплывать.

Давай завтракать. Не успеешь оглянуться,

как день пролетит, а еще дел надо сделать сколько…

Меня старую и то ждут дела, что уж

говорить о тебе молодой!