Двенадцатого мая две тысячи десятого года море Татьяны-Руслана выбросило на берег Михаила.

В двенадцать часов самолёт, создававший искусственные перистые облака, начал post meridiem.

Точь-в-точь помню то размежевание век, перед тем, как за левыми кулисами моих глаз вышла на подиум дефилирующая Татьяна с Лианой. Несомненная модель Татьяна высока, блондинка, на каблуках, резка, красива, празднична. Очевидный дизайнер Лиана низка, брюнетка, в очках, мягка, со вкусом, деловита. Выкуренные ими в беседке-гримёрной сигареты выглядели всего-навсего очередной проверкой ими в памяти пропорции золотого сечения.

Бирюзовая футболка, с окантованными белыми Y-вырезом и короткими рукавами, и бирюзовые кеды поверх белых коротких носков на мне явились предчувствием бирюзового дома Татьяны с белыми оконными рамами. Поселиться во мне уже по внешнему подобию ей будет проще.

Я нарисовал в телефоне забордюрный тюльпан, посидел на зелёно-жёлто-красной скамейке, пока Татьяна переодевалась. Даже теперь она нисколько не схожа с моим домом.

Время от времени я закручивал на голове Татьяны цвета ультраблонд её пряди-беспримерности на мои бигуди-упоённости.

Пятнадцатого мая, слушая «Trance Around The World 320 (Guestmix Sunny Lax)», зрея урочища, обоняя помидорную рассаду, вкушая жевательную резинку, осязая кожаную сумку, интуитивируя влюблённость, я ехал в автобусе в Стерлибашево.

– Home.

– Stealing time.

– Air for love. Good for me.

– Can’t sleep.

– No one on Earth.

– Alone tonight.

Язык возлюбленной поначалу всегда является суперстратом.

– Кииисий, с твоими педовскими очками я ведь чёткая?

Татьяна и я сплочённо восхищаемся её красотой: более красивые восторгаются своей красотой, менее красивые – чужой. Общее увлечение определило, кто какую сторону от фотоаппарата займёт. Я вдохновенно переносил зрительный ряд в фоторяд нерушимой Татьяниной красоты.

Татьяна маниакально задаёт и задаёт вопрос:

– Я красивая? Красивая?

Она спрашивает про свою красоту, которая лишь её. Курьёзно, что личное лицо именно мы не можем наблюдать вживую, только по плоской проекции. Поэтому такая нужда в заверениях? Красота нанесена на обладателя, но созерцанию в оригинале она ему недоступна. Изнутри перед моим лицом я чувствую моё лицо-мираж: на уровне взгляда – глаза, на уровне дыхания – нос, на уровне слов – губы. Тогда как подлинная внешность принадлежит обозревающим окружающим.

– Да, ты очень-преочень красивая!

Сине-бело-сиреневое платье, которое примеряет Татьяна, как и два предыдущие в других магазинах, для несведущих упрощало до безрассудства постижение того, что Татьяна модель. Она снимала наряд за ширмой, в моей руке протрясся её телефон. Найденный Татьянин поцелуй в переписке с каким-то парнем вчера лишил меня даже чувства, что в левой руке я держу её сумку и пакет, а в правой – телефон, пока она их не выхватила.

Уходя в себя, попутно приходя в себя, я торопился домой, где увидел первые слёзы Татьяны «Ты меня не бросишь!» Выставленной за дверь квартиры ей ничего не оставалось как самой выйти за дверь дома. Вряд ли она успела обогнуть дом, я сиюминутно вернул Татьяну звонком, и за порогом обречённо решил своим поцелуем накрыть поцелуй в телефоне.

Доброе салаватское утро добавило к позавчерашнему виртуальному поцелую Татьяны и реальный трёхдневной давности, когда мы поссорились, ведь я пообщался с тем парнем от имени Татьяны.

Спокойная стерлибашевская ночь взбудоражила Татьяну обличительным сообщением в ответ на её пожелание приятных снов. И на причитающиеся сообщения она не откликнулась. Татьяна оставила или забыла телефон, в панике покинула подругу, которая приняла мой вызов.

Без дальних разговоров я забоялся, Татьяна померещилась мне нечеловечески слабой. Её мог сбить ветер, раздавить дождь, сжечь фонарный свет. Лишь по прошествии тёмно-тёплого вакуума в светающе-прохладном дрейфе объявилась Татьяна, и услышала первый мой всхлип «Я люблю тебя!»

Татьяна многоавантюристична. Она нацепила на себя мой джемпер, мои джинсы, мои мокасины и потащила меня к киоску – у неё закончились сигареты. Закрепляя образ парня подделанным мужским голосом и лёгким матом, Татьяна смутила недлинную очередь. Кто не дал пощёчины поворачивающимся взором по любви достойному лицу Татьяны, так и не разгадал её аферы.

Татьяна многоавантюристична, многонепристойна.

– Меня одолевает идея фикс! Займёмся сексом на улице!

Я проволочил по полке шкафа и засунул в левый карман толстовки неполную пачку презервативов. В киоске мы обременили свои руки бутылками пива: я – правую, Татьяна – левую. И ударились в поиски нашего интимного уголка. Остановив свой выбор на сорок девятом-пятидесятом квартале, мы сели на скамейку и распивали пиво. Татьяна порой вытягивала из правого кармана куртки неполную пачку сигарет и поддерживала горение на конце сигарет.

При малом опьянении весь антураж сродни расплывающемуся виду за воздухом близ костра или за открытой зимой форточкой. Такой же зрительный эффект появляется, когда с тобой расстаются. Ты жаркий, она сравнительно холодная.

Перед высоким кованым забором школы или детского сада росла широкая ива. Татьяна повернулась ко мне спиной и облокотилась на ямку в дереве, которая растроила его. Спустив джинсы на себе и на Татьяне, я блаженно проник в Татьяну. Каждое движение подтверждалось наслаждением. Я переставал чувствовать ноги. У меня впечатление, что я еду в лифте вниз. Вскоре небо, как потолок кабины при остановке, чуть просело, мои ноги прогнулись в коленях и с подпрыгиванием земли, как пола кабины при остановке, я ощутил потягивания в продольных сводах стоп.

Июньскими, июльскими, августовскими днями возле дачных обвитых хмелем заборов мы сворачивали с пятого маршрута, и, дойдя до неглубокого откоса, оказывались над берегом пруда. Исключительно Татьяне удалось научить меня плавать, пусть и на спине. Я мог лежать на водном пруду и смотреть на воздушный пруд, мог по воде сопутствовать облакам, мог водиться в невесомости.

Благодарность безотказна. Мы помчались в зоомагазин, чтобы сегодня же укотерить питомца. В серенькую девочку с белым слюнявчиком оба влюбились, как кошки.

Назвали не по-моему – не Миядзаки, хоть я и настаивал на имязвучии и подобной его аниме красоте. Назвали по-Татьяниному – Саюри, подобно гейше. Так или иначе, она будет японкой.

Первую пору Саюри спала на моей голове. Когда Татьяна ночевала у меня, Саюри укладывалась в одеяльной расселине между нами. Татьяна уверена:

– Мы всегда будем вместе! У нас будут дети! И Сайка будет жить с нами!

Саюри просовывала свои лапки под дверь ванной и, цепляясь за коврик на кафеле, как сейчас, пыталась дотронуться до моей ноги. Я поддавался. Татьяна брала Саюри на руки и со словами «Боже, Руслан, коснись этого бархатного носика!» смыкала наши носы. В разном порядке, но мы втроём неугомонно тянулись друг к другу.

 

Какого чёрта я в любви через короткое время ухожу в тень? Зачем становлюсь в любовном диалоге вторым? Нормально ли то, что любовь для тебя – вереница замещений?

На пять дней до восьмого августа я отрёкся от Салавата с Татьяной, Саюри и работой (на шестое и седьмое августа подменился) в пользу Стерлибашево с Ринатом, Винером, торжеством. Седьмого августа я приглашён на свадьбу друга-соседа Рината и Лианы.

А третьего августа мы с Винером в честь его отложенного на два дня двадцатипятилетия поехали на Нугушское водохранилище. Забавно, но впредь о дне рождения мы не вспомнили. Вероятно, причины выражались в багажах задач для решений, с которыми прибыли все без исключения.

Первой из машины в коричневых очках с металлической оправой, сиреневой хлопковой тунике с пестриной, оранжевых кожаных сандалиях вылезла жена Винера Лия; потом вылез Винер в белой хлопковой футболке, синих джинсовых бриджах, чёрных резиновых шлёпанцах; за ним вылезли друг Винера я в белой поролоновой бейсболке с сеткой, чёрных пластиковых очках, серой хлопковой майке, чёрных нейлоновых шортах, синих резиновых сланцах и подруга Лии Юлия в зелёном хлопковом топе, голубой льняной юбке, зелёных сатиновых балетках.

Мы походили на съёмочную бригаду, где чтобы снимать коллективный фильм, каждый выполнял выбранное им занятие. Я воплощал собой заведующего кастингом. Ума не приложу, как я не утвердил на роль оператора Татьяну, предпочтя ей Юлию. Юлии сюжет явно казался скучно-растянутым, и цейтраферную съёмку она считала достаточной. Винер был сценаристом. Он в мельчайших подробностях описывал происходящее на суше и в воде, встревал во всякую речь. Лию-композитора, наоборот, бросало то в жар, то в холод. Стилем IDM она домогалась до нас, чтоб мы уразумели музыку. Слушая композицию, не зная её названия, никогда не скажешь о чём одном она. Кажется, для неё подходит абсолютно любое название. Но стоит выведать название, вдруг обнаруживается, что музыка единственно об этом. Надо же я привёл в известность своё чувство – оно именовалось «Татьяну я люблю!»

После трудового дня мы прилегли на наклонную площадку. Ветки дубов козырьком свисали над озером, и, сдавалось, касаются озера на другом берегу. Солнце каплей стекло по ветке, ударилось об озеро и разбрызгало небо марганцовкой. Плохой закат не так уж плох!

Сбившись с Винером в бодрствующую пару, мы наполнили собой лесной подъём, убавив постояльцев палаток и оборвав перед тем две пары, правда, незаметно для спящих.

Привольная панорама стала доступна спустя час восхождения. Слева зияли зелёные ущелья образованные дубовыми горами.

– Винер, видя межгорье, мы можем прикинуть его глубину, а в случае с озером – невозможно.

– Я лучше побуду возле озера. Мне не по себе от высоты.

– Высота пугает до тех пор, пока ты различаешь внизу детали. Поэтому я не страшился бы летать в космосе.

– Всё равно земля заботливее. На ней уютно, как нигде. Давай, обратно к земле!

«Сходили на вершину горы» – неправильное утверждение. Мы покорили пик. Мы спустились в ущелье. Возвращение как часть полного пути мне неинтересно. Возвращение должно быть самостоятельным.

Я и Винер попеременно возглавляли бег вниз. На скорости руками, выставленными вперёд, намеренно наталкивались на дубы средних лет, которые отбрасывали нас немного назад – тем самым снижая наш темп. Через считанные минуты подножие горы протиснулось под крайними кронами деревьев.

Меж проглатываемого вчерашнего шашлыка, сегодняшнего салата и торта, который мы намечались оставить на завтра, из моих с Винером уст для Лии и Юлии кусками вырывался рассказ об утренних странствиях. Продолжая спуск теперь всей группой, мы причалили к озеру, боящемуся в этот момент ветра. Ветер вызывает у озера судороги. Посреди волн торчит парусная яхта. Вокруг рта собирается пена. Чтобы у озера не запал язык, предусмотрена мачта. Волнами пена разносится по всему телу озера. Купающиеся гладят эпилепсика: кто-то без брызг, кто-то бултыхается. Приметив, что приступ утихает, опекуны озера разожгут у его кровати костры. Ранним утром костры тех, кто присматривал за озером всю ночь, вот-вот перестанут различаться на свету.

Вечером солнце поднимало на поверхность воды косяк золотых рыб. Поплавав с ними, мы на машине потерялись для них за холмом. Но они нашли нас и на реке Узя, и на реке Белая, и на реке Мекатевли, и на реке Сухайля, и на реке Ашкадар, и на Бала-Четырманском рыбопитомнике, и на реке Беркутла, и на реке Иныш, и на реке Кундряк.

У Татьяны в Салавате ночью полил дождь. Думаю, дождевые капли, которые вытягивались в струнку и шлёпались в лужи, кишели в них стаями серебряных рыб.

Любая квартира обладает неповторимым запахом. Двадцать второго августа Татьяна изменила его, когда переехала ко мне. Запах, напоминающий мокрые доски, высох. Она нанесла запах косметических красок и лаков.

Люблю в Салавате перекрёсток Ленинградская-Островская. Наверно, потому что за ним природа выселяет город, и улица Островская переходит в короткую дорогу до Стерлибашево. Взгляда в эту сторону мне достаточно, чтобы сползти до меланхолизма. Ещё тут улица Островская, достигшая окраины, изгибается почти на триста шестьдесят градусов и вновь ведёт к центру города. Если сидеть на последних сиденьях автобуса, то при повороте угловой дом калейдоскопически огибает автобус по стёклам: от задних левых через лобовое до правых задних. Слева и справа от дороги поля. Татьяне больше понравилось поле справа. Чуть проваливаясь ногами в мягкую землю со жнивьём, мы отошли метров на пятьдесят, разложили покрывало и сели. Наконец-то падение акций сменилось падением звёзд.

Картавит Татьяна, шепелявят кузнечики, заикаются машины, у меня афазия. Ненормально, но я тотально счастлив в полевом хосписе. Из-за того, что больной может быть счастлив лишь среди больных? Или комар уколол мне морфин? Совершив десятиминутный моцион, я с Татьяной заснул на общей койке уже в квартирном хосписе.

Ранее, чем за месяц я принёс свадебную пригласительную, из которого Татьяна вычитала, что Руслана и Татьяну двадцать пятого сентября в четырнадцать двадцать на своё бракосочетание в ЗАГС зовут Константин и Ирина.

Татьяна воодушевилась, её голос искажался форшлаговыми слёзными нотками. В данном состоянии, в эйфории, мои глаза ощущаются большими; ноздри раздуты; моя нижняя губа отлипает от верхней, обнажая разомкнутые зубы, будто я говорю «Дааа!»; сжимает в висках; от затылка до висков удирают мурашки; от чуждого тумана в голове закладывает уши.

Женитьба Константина стала первым застольным празднеством, где я предстал со своей возлюбленной. Появление любой пары в новом обществе – своего рода свадьба для неё. Под завершение торжества мой час пробил дважды.

Отодвинув стулья, с разных точек стола за спиной жениха столпились холостые парни, намеренные принять у него обручальную эстафету. Я стоял левее всех и позади всех. Константин взмахнул рукой, но подвязку не выпустил. Кроме меня, все наклонились вперёд. После отдачи наивности и когда все встали ровно, Констанин швырнул подвязку. С быстротою молнии я выбросил руку среди других и увёл трофей. Позже в качестве уникального владельца подвязки дал интервью перед видеокамерой, в котором по наитию озвучил надежду на скорую свадьбу с Татьяной, куда Константин и Ирина будут приглашены в первую очередь.

Своим изощрённым тостом, сопровождавшимся нервным тиком щеки, я удивил присутствующих вторично.

После танцев я открыл дверь кафе, после салюта – дверь такси, после песен – дверь квартиры. За несколько минут до сна и Татьяна проговорилась:

– У нас будет небывалая свадьба!

Свадебная примета не сработает – поэтому достаточно о свадьбе.

Автобус до Стерлибашево часто служил мне дормезом. Тонированные боковые стёкла встречных машин отражают засыпающего при солнце меня. Все люди сделаны из зеркала. Но на одних слой алюминия нанесён изнутри – и они отражают около себя. А на других слой алюминия нанесён снаружи – и они отражают вовнутрь себя. Стёкла нашего автобуса отражают просыпающегося без солнца меня.

Любовь к Татьяне заключена сугубо во мне. Я не могу ей её отразить. Видимо, из-за этого я несменяемо уезжаю на выходные от Татьяны. От этой любви я получаю удовольствие в каком угодно сопровождении, кроме Татьяниного. Парадокс. Или мой любовный фокус?

– Мечтатели, творческие люди пожалуй что должны спать одни. Когда я в постели не один, то моя кожа по всему телу, будто набухает, растягивается, я только её и ощущаю, она щекоча зудит. Я засыпаю не расслаблено.

– Жизнь со мной – гекатомба для тебя, потому что так ты не можешь жаловать остальных девушек? Извини, остальных красивых девушек. Ленишься прятать мои вещи и потом по фотографии воссоздавать былое?

– Я помню всех понравившихся мне девушек. Девушки, имён которых я не знаю, девушки, которых второй раз я не встречал, сидят в моей душе наравне с теми, с кем я строил отношения. В другом качестве, но сидят.

Татьяна воротила большинство вещей в свою комнату. Я урезал совместные ночи, неизбежно захватывающие с собой совместные дни и утра. Чем не правильнее план, тем позднее его ошибочность осознаешь.

Во сне я постоянно вижу небо. Иногда одна часть неба припадает в паре шагов от меня и с несуществующими созвездиями. Иногда на небо перенесено цветное изображение попугая, окантованное звёздами.

Зима без объявления войны вторглась в город. Сверху полетели десант и бомбы. Бомбы падали на нас, десант садился на землю. Угодившие на провода, заборы снаряды превратили их в колючую проволоку. По следам на снегу было несложно нас вычислять. Заняв землю, рой пехотинцев затеял метать по нам сюрикенами. Если зима морила нас стужей, то её солдаты слепили наши глаза своими блестящими щитами.

Мы с Татьяной пожалели одну ёлку и спрятали в квартире. Окоченевшие ветки согрели зажжённой гирляндой.

Я встречу Новый год тет-а-тет – чего не было ранее. На бой курантов про себя я и Татьяна накладывали давно подготовленные желания. Мои – не сбудутся. Так что довольно о Новом годе.

В январе я откручивал на голове Татьяны цвета ультраблонд её пряди-беспримерности от моих бигуди-упоённостей. Тут же она выпрямила волосы и попросила меня саморучно перекрасить их в цвет шоколад.

Татьяна маниакально задаёт и задаёт вопрос:

– Ты меня любишь? Любишь? Не любишь?

Она спрашивает про мою любовь, которая лишь моя. Курьёзно, что тот, кто вызывает чувства, никогда достоверно не знает, какие он чувства вызывает. Поэтому такая нужда в заверениях? До чувств я законченный эгоист. Окружающим достаётся немногое.

– Чуть-чуть!

Денно и нощно мою голову из-под спуда угнетала потребность создавать. Я писал «Положительную иррадиацию (Белое на чёрном больше чёрного на белом)», рисовал «Seventh detail on the logotype BMW», придумывал сайт, корпел над мультфильмом, сочинял музыку. Отчего Татьяна бескрыла, раз твердит о своей любви? Может, ты её не любишь – и вдохновением обязан не собственной любви, а чужой?

Я вечно надеюсь, что стану узнаваем, и кто-либо когда-либо возьмёт у меня интервью, ведь я буду находчив. Узнай это – дай интервью самому себе.

– Почему Татьяна не дождалась от тебя цветов?

– Она недостаточно женственна.

– Я смотрю, ты с Татьяной нечасто занимаешься сексом.

– С недавних пор мне неловко трахать красоту.

– Ты полагаешь секс низостью?

– Конечно, но в основном после секса.

– Небрежно-пренебрежительное поведение с ней объясняется готовностью прекратить отношения?

– Ты только что спросил мой ответ.

Гумидный климат посетил старого приятеля, нивальный климат. Прошли месяцы с их последней встречи. По обыкновению они играли в чалую погодку с зажорами. На мартовских деревьях созрели прозрачные капельные плоды. Их никто не собирает. Паданцы приминают снег и достаются ему. Некоторые плоды валятся на крышу и с края шифера опускаются долу. Плодопад-походка. Татьяна походкой на цыпочках идёт ко мне.

Конечные пятнадцать дней марта и начальные пятнадцать дней апреля были омрачены сериями безмолвий. Татьяна манежила меня. Я и не подозревал, что это затишье перед бурей.

Двенадцатого числа любого месяца мы отмечали наш союз, подчас по телефону, если этот день заставал меня на выходных в Стерлибашево. Двенадцатого апреля традиция нарушилась. Надо же, что это случилось в любимый мой праздник, притом в его пятидесятилетний юбилей.

На счету космического корабля Татьяны было одиннадцать колец, выписанных около Земли (кольца хранили в себе возраст любви), каждое из которых ознаменовалось стыковкой с космической станцией «Мир». Но сегодня он не пожаловал на дозаправку, а развил вторую космическую скорость – и устремился прочь. Пару дней прождав на «Мире» космический корабль Татьяны, мой космический аппарат отделился от «Мира» и тяжело сел. Ещё несколько месяцев я буду возвращаться на космическую станцию в указанный срок. Однако в последствие приму решение о бесполезности «Мира», и потоплю.

В двенадцать часов спутник, облачившись в звезду, начал ante meridiem.

Двадцать четвёртого апреля две тысячи одиннадцатого года море Татьяны-Михаила выплеснуло меня на берег. С переливающейся всеми цветами Татьяной во мне я кидался обратно в море.

При погружении в море возлюбленного, на переставшего быть возлюбленным воздействует выталкивающая сила возлюбленной, направленная вверх и равная весу вытесненной возлюбленным моря. Закон Архимеда-Татьяны.

Расставшись, нужно скорее бежать прочь от берега, а то упрямые частые приливы норовят унести меня в уже бескислородное море. Достаточно мне неконтролируемых во сне ныряний, ведь, когда я сплю, морю так легко со мной договориться. Глубокой ночью я просыпаюсь с одышкой и учащённым сердцебиением. Луна – столица ночного неба, сердце – столица чувств.

Асфальт в бездождье третирует нас незатейливой контурной тенью. Лишь смоченный он милует-жалует подробным отражением. Своё воспроизведение в моих мокрых глазах Татьяну ничуть не разочаровывало. Сухие Татьянины глаза в ведренный день выглядят куда уместней. Поэтому права она!

Двадцатого апреля впервые со знакомства с Татьяной я не поехал на выходные к родителям. За это через пять дней, слушая «Trance Around The World 369 (Guestmix Daniel Kandi)», зрея напольный кафель, обоняя экскременты, вкушая дёсенную кровь, осязая туалетную бумагу, интуитивируя фатальность, я сидел на унитазе в Салавате.

Точь-в-точь помню то смежевание век, перед тем, как за правыми кулисами моих глаз ушла с подиума отдефилировавшая Татьяна с Марией. Убеждён, что только сейчас в первый раз практически за год я закрыл глаза.

Спустя четыре часа, открыв глаза на том же месте, но двадцать девятого апреля, я написал на предбордюрной дорожке две буквы К, три буквы И, две – С, одну букву Й, одну – Х, одну – В, одну О, две – Т, одну запятую, две – Я, одну – Е, две – Б, две – Л, две – Ю; посидел на чёрно-белой скамейке, пока Татьяна спала. Даже теперь она нисколько не схожа с собой.

Эволюция нашей любви охватывалась одним взглядом. Как же много, должно быть, на всех таких любовных отрезков в городе.

Добился своего? Теперь чувствуешь любовь к Татьяне – чего сильнее всего желал? Тебя вывернуло наизнанку! Ты стал отражать любовь вокруг! Лишь с неба навсегда исчезла луна-светолов.

Грозди сирени за подоконником, на котором обожала курить Татьяна, переняли у неё сигаретный пепел.

Даже малознакомым людям есть до тебя дело, но не Татьяне.

Тебя спросят, о чём ты замечтался.

Кто же мечтает, смотря вниз? Мечтают, смотря вверх! А когда смотрят вниз, то вспоминают!

Утешать тебя будет кто угодно, но не Татьяна.

Ты из какого-нибудь почтового ящика в подъезде вытаскиваешь газету, стелешь её на траву и устраиваешься спиной к дому Татьяны. На игровой площадке дети лет восьми-десяти резвятся с резиновым мячом. Приметив твою неподвижность, они наведаются, и девочка-активистка полюбопытствует.

– I can’t stand…

– Gravity.

– I will not forget.

– Desperate religion.

Девочка-активистка мгновенно выдаст:

– Хотите, я станцую для Вас?

– Незачем.

Они дружно возвращаются к волейбольной сетке и перекидывают через него мяч. Ты следишь, как за ветками дерева приземляется солнце. Колючий горизонт протыкает его, и солнце тихо сдувается.

– А Вы и завтра будете здесь?

Ты настраиваешь себя на то, что ты уйдёшь с этого места вместе с этим днём, обещаешь ему, что откажешься от мыслей о Татьяне, клянёшься, что будешь отвергать попытки вернуться.

Ночь принимается закапывать солнце. Светлый небосвод всё уже. Звёзды траурной процессии по кругу простятся с усопшим, некоторые из них упадут в обморок.

Но на утро солнце опять во здравии. Похороненное заживо воскрешает.

Настоящее сильнее прошлого, будущее сильнее настоящего. Продолжая любить, ты создаешь тандем, который легко расправится с будущим. Если при этом ещё и надеешься на воссоединение, то взрастишь диктаторский триумвират. Настоящее и будущее должно быть свободно от прошлой любви.

Сдаётся мне, судьба отдельно взятого человека обладает тем же характером, тем же вкусом, той же выдумкой, что и сам этот человек. Не скоры ли мои претензии к судьбе? Неужели ты думаешь, что судьба, сумевшая подогнать тебе Татьяну, так бездарна и больше не знает, кого тебе предложить?

Пробовал подняться на гору, но закон Архимеда-Татьяны справедлив и для газов.

 

23.05.2011–21.11.2011