МАРКИЗКИ Предисловие. Несмотря на столь юный возраст героев, данное сочинение совершенно не предназначено их ровесникам. Возможно, оно и покажется любопытным отдельным представителям молодёжи, но всё же настоящий интерес, скорее, вызовет у людей более зрелых. Просьба: не обвиняйте автора в стремлении поучать и воспитывать Вас. Я ничего не навязываю, а только лишь вместе со мной предлагаю обдумать. Тем более, что большая часть затронутых здесь вопросов для меня самого остаётся открытой. И ещё. Основной текст был написан в начале двухтысячных, и поэтому некоторые явления нашей жизни и фрагменты нашего города за это время успели уйти в историю. К огромному сожалению, спилили мой тополь – «дедушку» за окном. Давно я не видел такси с фиолетовыми фарами. Теперь уже и милиция стала полицией. Подросло поколение, которое не помнит, как свой предмет гордости – сотовый телефон многие носили напоказ, вешая его на шею, как кулон, и многое другое. И всё же кое-какие моменты я решил не стирать и оставить, как память. Вот так чудо! Однажды, в то самое таинственное время, когда вечер превращается в ночь, Оля лежала в постели, но никак не могла уснуть. Её душа была переполнена радостью. Весна пела ей свою лучшую песню, а рядом творилось какое-то чудо, бесспорно хорошее, но незримое в темноте. Старый добрый знакомый: дяденька – уличный фонарь: только и был виден сквозь плотную занавеску светлым пятном, перерезанным веткой другого приятеля: дедушки – тополя. Пробегавшие по проспекту машины и последние грохотавшие трамваи грели сердце привычным аккордом и гоняли фигурные блики по потолку. Иногда озарялась вся штора, что не редкость в домах, находящихся на перекрёстках. Потому что машины, идущие поперёк, – любопытны и любят заглядывать в окна. Вдруг лучистым глазам повезёт, и откроется страшная тайна! Но лучше, конечно, пикантная! А ещё озорные трамваи обожают сверкнуть яркой вспышкой, играя на проводах, точно праздничным фейерверком. Но вы им не верьте, этим хитрым агентам никому неизвестной разведки, никакой это не салют, они нас фотографируют. «На столе точно что-то творится! Ей-Богу! Вся витавшая в комнате тайна теперь сгустилась над столом» – почти верила своим выдумкам Оля и, оторвав голову от подушки, подпёрла её рукой, уставившись в темноту, на едва различимую форму стола. Вдруг окно на мгновение подсветилось. Это было такси. Оля узнала оттенок: кроме этой «старушки-пятёрки», других фиолетовых фар в нашем городе не водилось. – Ой! Что это? – прошептала девочка. На столе вправду что-то происходило. Она вскочила, щёлкнула выключателем. И только пространство пронзил острый свет, Оля застыла от изумления: «Вот это да! Вот так чудо!» Оля, её семья и среда обитания Но прежде чем Вы узнаете, что же она там увидела, я немного Вам расскажу о нашей главной героине – одиннадцатилетней девочке Оле. То, без чего не началась бы сия история, – это сама Оля, а точнее, её необыкновенная красота. Разумеется, внутренняя. Она – добрая, честная, отважная, бескорыстная и негордая. Всё это с большим «Очень!» Не Очень, но очень трудолюбивая (это потому, что нормальная). Зато «О» компенсируют здесь: Добросовестность и Ответственность. Она хорошо училась в школе. Считала святым долгом слушать родителей, помогать им, выполнять все задания (уроки) и даже перевыполнять. Причём, она не была там каким-нибудь трудоголиком. И её напрягала учёба, она, как и Вы, обожала безделье, но стойкая девочка с первого класса держалась за правило – «домашней работе – как минимум – два часа» и ни разу его не нарушила по собственной воле. Хотите смейтесь, хотите уважайте: вот, такая особенная! Ей нравилось делать добро – её так воспитывали снаружи. Но способно ли воспитание вообще дотянуться до этого уровня? Можно ли воспитать доброту или жалость, можно ли заставить любить? Не знаю, отчасти, наверное, возможно, но всё-таки главным начальником наших качеств останется собственное нутро. Её волновали чужие проблемы. Её жалила чужая боль. Ей хотелось помочь тем, кому нужна помощь… И, конечно! А как же иначе? Все любили такой образец! – Вот такого прекрасного человека! Лебедь белую! Доморощенного ангелка... А вот фигушки Вам! Как бы не так! Кто-то должен и не любить. Иные (а их предостаточно) не любили, а кое-кто ненавидел вовсе. Ну, например, ведь она защищала маленьких и слабых? Конечно! И, разумеется, те, от кого защищала, любить её не обязаны. Или вот: она умненькая и красивенькая, да к тому же слишком правильная, у неё впереди будущее – везёт же твари… Наверное, хорошие любят хороших, а плохие − своих… или вообще никого. Или, всё-таки, некоторые плохие тоже могут любить хороших, а некоторые хорошие не любить – кто их разберёт? Да и кто разберёт, кто плохой, а кто хороший? А может, вообще, все равны в этом смысле? Каждый, по-своему… всё зависит, с какой стороны посмотреть. Или на самом деле, все сволочи – это своего рода герои, которые за свой грязный и неблагодарный труд заслуживают награду. Чем большая сволочь – тем выше им и награда! Другим повезло уродиться хорошими, но ведь это заслуга не их, а подарок от Бога, который их сделал такими. Своё выгодное предназначение они не вымучивают лишениями и трудами, а потребляют со смаком, вкушая удовольствие от добрых поступков и следующих за ними почестей. То бишь, они самые настоящие паразиты на шее гонимых тружеников сволочного цеха… А вот об этом и думать не смейте! Наша Оля здесь ни причём, избавьте её от подобного рода бредней. Уж она-то по-настоящему хорошая! Она жила с мамой и папой, и с окнами на проспект с перекрёстком, «Домом специалистов» и улицей, уходящей вдаль. За треугольным сквером, напротив, возвышается «Гамаюн» – это шестиэтажный дом быта из стекла и бетона. В отличие от большинства каркасно-промышленных собратьев, он почему-то красив, очень жив и загадочен. Особенно солнечным утром, когда «Гамаюн» озарён, Оле казалось, что это корабль, привезший из странствий целый багаж интереснейших впечатлений, которые так озорны и подвижны, что сами соскакивали на улицу и носились там, запрыгивая во все чужие окна, особенно ближние. Она очень любила свой дом. Он жёлтый, старый и мудрый. Он – центр вселенной, нулевая точка отсчётов. Отсюда исходят все азимуты и меридианы. И где бы потом не блуждала стрелка её жизненных часов, та невидимая ось, на которой вертелось время, всегда пронизывала дом прямо здесь, в этой квартире. Ещё этот дом как магнит: одних тянет к себе, а других − отталкивает. Это тех, кого любит, или тех, кого нет. Временами он тяготил, но Оля не обижалась. Тяжело в ученье… Эти стены, посвящённые во все её тайны, были самым добрым её союзником, с завидным пониманием относились к её чудачествам и особенностям, ни разу ни в чём не упрекнув. «Ах, мой милый, родной дом! Как сильно я тебя люблю!» Мама была певицей в театре. «Исполнительница рулад», – смеялся папа. А сам он, если бы родился в Италии лет пятьсот назад, непременно бы стал архитектором. Но так как живет папа здесь и сейчас, то торгует в киоске различными безделушками и говорит: «Я самый великий на свете продавец воздушных шаров!» Папа любит цитировать – он Митёк. Мама цитировать любит тоже, хотя и не Митёк. Вообще, они во многом разные, но и общего в них предостаточно. Мама не переносит глупых людей в их любых проявлениях. Если какой-нибудь «глум» ещё добр или, скажем, порядочен – папа уже его любит. У него другие приоритеты. Если какой-нибудь человек маме доставлял неприятность, даже самую мелкую, то он на определённый срок подвергался её проклятиям и пожеланиям. Папу это жутко коробило. Он верил, что такие пожелания в какой-то мере сбываются, но обоюдно: пострадает тот, кому пожелали, но и тот, кто нажелал, тоже. «Это всё равно, что по лицу другого бить лицом собственным». Да и дело не только в том: проклинать − вообще нехорошо. «Будь ты выше обидчика, попробуй сначала поискать и свою вину, вдруг он в чём-то и прав, потом мысленно встань на его место, подумай о причинах, о тёмных уголках души, как его, так и собственных, а потом всё прости, если это возможно, конечно». Родители Оли – те ещё клоуны. Это их объединяет. Они любят дурачиться, паясничать, и ведут себя часто, как дети. Эту черту их характера Оля любила, высоко ценила и, более того, именно таких взрослых считала самыми полноценными. Иные не ведут себя так, потому что боятся выглядеть глупо. Это боязнь провалить «экзамен на дурку». Поэтому лучше прикинуться индюком: надутым, серьезным и строгим, – «помолчишь – за умного сойдёшь». Ведь шутки, особенно с элементами артистизма, это действительно экзамен, самый точный на свете тест. Ничто другое с такой ясностью не выказывает, насколько человек умён или глуп. Порой по одной только скорченной роже без сомнения виден кретин. А кое-кого попрошу не расстраиваться. Есть, конечно же, и такие, которые: умные и серьёзные в одном лице, – это «по-настоящему серьёзные люди». Вот к ним, по-настоящему серьёзным людям, и относился ещё один член их семьи, Мурзик – кот. А почему человек? Потому, что умный и интеллигентный. Он, вообще, самый! На всём континенте самый − он! «Да, этот кот не дурней человека!» Про это знали все: и семья, и бывающие. Как-то совсем не верилось, что Мурзик не умеет говорить. «Что за нелепое предположение? Он только делает вид!» Несмотря на (сами знаете) какой соблазн: якобы случайно выдать себя: «Ой, что это я сказал? Ах, простите, не хотел…» Но он слишком порядочный, и не мог себе позволить такое, ведь говорящий кот не лезет ни в какие рамки. Часто приходивший друг семьи, дядя Игорь, однажды сказал: «Вашему Коту не хватает очков и шляпы!» Они с Мурзиком были друзьями. Мурзику нравились его остроумные ужимки, нравилось, как они здоровались, хоть и несколько фамильярно со стороны Игоря, но всё ж это было прикольно. Мурзик выходил и застывал в конце коридора. Игорь (ни шагу вперёд), уже ждал его в начале и, приосанившись, всегда с выражением, говорил одно и тоже: «Здравствуйте, кот!», после чего медленно кланялся. Мурзик отвечал протяжным «Му-у-р», и в точности повторял поклон. После обязательной сцены они расходились по интересам. Родилась и живёт наша Оля в городе самого столбового происхождения. Города столь же знатного рода можно посчитать по пальцам рук. Это древняя столица славянского племени, некогда с очень значительной территорией. Позже из нескольких таких «государств» слепилась сама Русь. Его корни теряются в темноте веков, за гранью нашей истории и начала летописи. Он перенёс множество кровавых баталий. Здесь поселился дух отваги, земля и воздух наполнены им. Высокую цену за то заплатили наши предки и их противники. Под этими стенами остались тысячи героев. Их души здесь – верные гости, взирают на нас сквозь бойницы, всё видят, всё помнят, хранят… Что, друг, не веришь? Тогда пройдись по заповедным местам. Спроси об этом башни, стены, холмы, обильно политые кровью, кривые мощеные улочки на склонах, и они сами расскажут тебе. Даже самый неотесанный, самый безразличный, и тот что-то почувствует сердцем, потому что наш город необычайно силён! А ещё он красив и привлекателен: расположением, архитектурой, зеленью, уникальными памятниками и кое-чем, ещё самым важным. Вот, мы подошли к тому, о чём я давно Вам хотел поведать: в чём кроется истинная привлекательность любого места на земле! Но прежде мне хочется извиниться за отдельные рассуждения, иногда затянутые. Я знаю, что эти отходы от действий вредят выпуклости рассказа, сбивают темп и раздражают многих читателей. Однако, другая половина, к которой отношусь и я, именно «это» потребляет с наибольшим интересом, удовлетворением и смаком. Разрываясь между тем и другим уважаемым типом и пытаясь угодить всем, я решил извернуться таким образом: длительные отклонения в сторону, не влияющие на ход повествования я вот взял, да и выделил курсивом. Тем, кому эта ересь неинтересна, читать её необязательно. Вы ничего не теряете, пропуская «это». А кому не совсем интересно, но всё же… перешагните, дочитать можно после. Все знают, что любая местность – и рукотворная, и природная − бывает привлекательной, а бывает и нет. Но оценка холодного расчёта не всегда совпадает с чувством. Иногда самому себе дивишься: почему иное красивое место не радует глаз, почему от такой, казалось бы, явной красоты не поёт душа, хоть налицо и главные плюсы? Задумываешься: «Почему?» и понимаешь одно: «Чего-то здесь не хватает!» − Какой-то приправы, чего-то невидимого, неосязаемого, нематериального, но слишком важного, высокого порядка, – уровня души. Быть может, я просто ненормальный? И лучше бы поостерёгся поднимать столь субъективную тему? Но далеко не мне одному приходит в голову нечто подобное. Аналогичные отзывы я слышал не раз. Например: берег океана, песок, пальмы! Спокойно! Прилагается весь порядок. Чего ещё? Разве не Рай? Ну конечно же, Рай! Но представьте себе, оказывается: не всегда. Видели и скучные пальмы, и тоскливый тёплый пляж. Где будто фальшивое всё, как декорация в павильоне, воздух не намолен, пуст, мёртв. Зачем далеко летать, возьмём наши рощи-березняки. Мы все в них бывали не раз. Почему при одних и тех же берёзах, с тем же климатом и рельефом, эти рощи разительно отличаются друг от друга? Почему у каждой из них свой характер, своё настроение? Клянусь, я видел места, где берёзки так хороши, что кажется, будто ты в сказке. И видел чем-то обиженные, без объективных признаков, неуютные, угрюмые, безнадёжные. А города? Есть такие, что много в них вложено средств и фантазии, но всё равно они серые, сонные. Зато иные, даже совсем неказистые, бывают весьма привлекательными. «Нищий провинциальный городок, единственная достопримечательность – небольшая церковь. Послевоенная, не знавшая ремонта, серенькая баня, рядом угольная гора. Пахнет угольком. Мастерская на краю, вразброд стоящие трактора, совсем старые и поновее, мужики в спецовках, простые – нехитрые, не рвачи». И этот городок таит в себе добрый огонёк, греет, ласково обнимает. Почему? Ведь, ничего конкретно-особенного в нём нет. Да и иная деревня с убогими, ветхими хатами и покосившимися заборами бывает прелестна настолько, что от радости хочется завизжать! Почему душу радует почерневший сарай? Почему-то он мил! Почему там так хорошо? Как будто кварталы «оттепели» и «застоя» − одинаковые везде. Но мне с очень раннего детства казалось, и кажется до сих пор, что воздух подобных друг другу дворов в нашем городе заправлен разными соусами – в зависимости от района. На Поповке – одним, на Запольной и Рославльской – другим, а весь западный сектор вокруг оси Нормандия-Неман – Реадовка – пресный. Мне так же мерещится, будто бы и людей, уроженцев своих районов, я различаю по этим признакам. Наверняка, Вы задумывались о том, что вся жизнь состоит из закономерных вещей. Почему, например, честным людям везёт, по большому счёту. А ведь эти «дураки» «не умеют жить». Зато хитрым – наоборот. Вот крутится иной способный плут: у него под контролем ситуация, и брать есть где, и берёт же, берёт без зазрения совести… но всё равно дальше никак. Он, конечно же, в чём-то поднялся, но в главном, чтобы по правде продвинуться – продолжает топтаться на месте, логически уж пора бы и в дамки, но проблемы сваливаются нелогические. Есть люди, в общем, неплохие, но в некотором смысле слишком умные, приземлённого ума, умеющие держать нос по ветру, очень приятные и милые наши друзья, которые хорошо умеют договариваться, правильно себя вести, заводить знакомства. Они как бы не делают никому плохого, но заслуги их, в моём понимании, не совсем заслуженные. Их благосостояние достигнуто не трудом, а хитростью. По моим наблюдениям, у таких способных представителей человеческого рода жизненный итог – дети, как правило, балбесы, недоумки и неблагодарные. А почему часто в критический момент, откуда ни возьмись, появляется помощь? Что тоже совсем нелогично. Ведь неоткуда, … однако, нужна была очень! Почему, если подберёшь рубль – два своих потеряешь? Почему, если купишь по дешёвке что-нибудь ворованное или пропитое, не будет с этого проку? Почему судьбу не перехитришь: собирать бутылки и алюминиевые банки, если подсчитать, в своё время было выгоднее, чем работать. К тому же, самое главное для таких людей – вольность. Но все эти вольные бездельники не становились богаче. Утрачивая человеческий облик, они постепенно превращались в бомжей. Этот список можно продолжать ещё … А ведь неспроста это всё, неслучайно! Что-то на свете есть! Есть у людей няньки, правда невидимые, которые за нами приглядывают и воспитывают, награждают или по заслугам наказывают. Они не показываются нам на глаза, потому что их существование – резонный секрет… А я – тот человек, который знает этот секрет и хочет поделиться им с Вами! Потому что меня об этом попросила одна очень хорошая девочка! Да! Да! – Та самая, её зовут Оля! Так вот, слушайте! У нас действительно есть невидимые няньки. Это добрые духи, которых вокруг очень много. Вот уж не знаю, нас больше или их. Некоторые из них привязываются к отдельным лицам и повсеместно сопровождают своих подопечных. Другие – действуют общественно, сообща. У них особенное чутьё на поступки. Где таковой назревает, где человек на пороге, перед выбором, там образуется напряжённость. Туда с моральной поддержкой слетаются добрые духи, целый консилиум, правда не их одних, об этом чуть ниже. Скопление добрых духов, их количество – это и есть то самое главное, что влияет на привлекательность любой местности. Чем больше их в каком-либо месте, тем место становится одухотворённее, и тем оно притягательнее для нас. Каждое место имеет свою историю, оно ничего никогда не забывает. Ничто не пропадает и не устаревает. Места бывают добрыми, злыми и никакими. Чем больше случилось там добрых дел и чем они значительнее, тем место добрее, но за вычетом суммы дел злых, которые могут и перевесить. Все наши поступки влияют не только на нашу историю, но и на историю мест, в которых ты их свершил. Добрые духи любят находиться в добрых местах или там, где собрались хорошие люди. Последний пункт и обратно, и прямо зависим – и добрых людей тянет к добрым духам и наоборот. В любом месте обитает и нечистая сила – злые духи. Как Вы понимаете, эти творят всевозможную пакость. Они ненавидят хороших людей, но просто так Вас обидеть не могут: за хороших стоят Добрые. Злые могут подкладывать, соблазнять, хитрым манёвром водить не в ту сторону. А поведётся ли человек – это и есть самое главное. Это то, что за него никто не решает. В поступках хозяин он сам. С человеком могут обойтись как угодно: завалить на него дом или самолёт, могут подсунуть ему миллиард, могут похитить инопланетяне. Его можно уронить в гололёд, подкинуть ему выгодное дело, устроить аварию или позор, или незаслуженную славу. Но вся эта канитель, даже великая с виду, поверьте, не стоит и ломанного гроша. Всё как придёт, так и уйдёт и не оставит следа. А вот актив наших дел – это и есть настоящая ценность. Нас можно заставить или уговорить, убедить и соблазнить. Единственное, что с нами нельзя сделать, – это за нас решить. Злые, не менее Добрых, чувствительны к совершаемому поступку и со своей злой поддержкой спешат поболеть. Не меньше, чем Добрым, им важен исход дела. Человек у порога. Он перед выбором: стать сволочью или честным, трусом или героем, не встать – полениться или всё-таки преодолеть. Вот в этой ситуации появляется ринг, человек в центре круга, справа и слева – трибуны с болельщиками. С одной стороны – добрые духи, с другой – злые. Эти болельщики, собственно, всё и подстроили, это они создали ситуацию. Однако теперь они только болеют, не имеют права вмешаться, например, замутить ум. Решение подопытный выносит только сам! Но трибуны кричат, болеют и с той, и другой стороны, он это слышит, но не ушами, а сердцем, нутром и фибрами души. Прекрасно слышит, и в нём происходит борьба. Если победа достанется Добрым, они искренне за человека рады. А если победят Злые, они торжествуют, им смешно, они довольны тем, что его провели, как этот глупец попал! На то эти духи и злые – они всех ненавидят, в том числе и «своих» – тех, кто им служит. Со своими они вправе делать всё, что угодно. Они злые и жаждут кого-то обидеть, унизить, растоптать. Если некая сволочь, явно их человек, которому давно пора ответить, продолжает коптить небо, жить припеваючи, богатеть и тому подобное, не подумайте, что злые духи его поощряют из благодарности. Благодарность по определению не их качество. Просто данный клиент на занимаемом месте пока ещё им нужен. Да только уже для того, чтоб вводить в заблуждение нас. Мы думаем: «А-я-яй! Нет справедливости – гадина торжествует». – Вот мы и попались на удочку, потому что это и есть их цель, – чтобы мы так думали. На самом деле, такой человек всего-то продался дороже, чем какая-нибудь подзаборная сволочь, но и неминуемая расплата его настигнет по большей цене. В разных местах обитает неодинаковое количество злых духов. Конечно, им не нравится бывать там, где нравится Добрым. Водятся они в дрянных местах: там, где постоянные издевательства; где боль; где кому-то плохо; на помойках; за гаражами, где полно мусора и фекалий; на серых заброшенных стройках; в игровых клубах; и прочих…. Но особенно их много на самом злом месте на земле – мясокомбинате. Что же она увидела? Олю заставил зажмуриться яркий свет лампы. Он же, как она решила, и вызвал зрительную галлюцинацию. Однако так явно, что только сам факт невозможности не давал права верить. «На столе стоят розы, причём, очень красивые, которых не было в помине до того, как я погасила свет. И ещё там совсем что-то чудное, яркое, острое, невероятное, безумно любопытное». Она, конечно же, в это не верила, но всё же боялась открыть глаза и ничего не застать. Когда кружочки и звёздочки основательно успокоились и осели на дно, Оля наконец-то разжала веки и от увиденного чуть не лишилась сознания. Там стояли прекрасные розы, а под ними три куколки ослепительной красоты, ростом с сидевшего с ними Мурзика. Они смотрели на неё, как живые. Спустя мгновение Оля заметила в них небольшие движения глаз, мимики и тел. И вдруг они вышли из неподвижности и зашевелились по-настоящему. Каждая помахала ладошкой, приветствуя Олю. Одна погладила Мурзика, было видно, что он с ними заодно, причём уже не первый день. «Их глаза … Нет! Нет! Почему «как»? Они и вправду живые». Куклы были элегантны и бесподобно красивы. За спиной каждой шевелились крылья, как у бабочек. Оля догадалась, что её посетили феи! Со старательными лицами они построились в ряд и выдали по такой улыбке, что Оля, не успев опомниться, неожиданно поняла: её собственный рот тоже был уже растянут на всю. Они одновременно поклонились и, наконец, распечатав тишину, звонко запели, сопровождая песню подвижным танцем. На них были самые красивые вечерние платья, яркие и блестящие. Точёные фигуры – «Просто мечта!!» А лица! – Искромётно выразительные. Более чем у голливудских див… Что я несу? Перекроенные дамы-имплантанты из Голливуда напоминают папье-маше. Ведь наши, наоборот, сверхнатуральны, утончённы, в лучшем смысле просты и душевны. Какой там Голливуд?! Они такие русские! И вот о чём я поведаю Вам, дорогие читатели. Чтобы стать настоящим русским, причём народность твоя неважна, – будь ты хоть негром, нужно долгое время жить в России, любить её и под нашим благословенным небом, из нашей святой земли впитать в себя нашу голую правду. В отличие от иной, тонко развитой и просчитанной лжи. С которой особо-то не поспоришь, только поднимешь брови и пожмёшь плечами. В затхлых «Королевствах фальшивых улыбок» годами оттачивается это искусство: припудривать, а если совсем бесполезно, то нагло оправдывать собственную гниль. Там они варятся в собственном соку, народа много, места мало, выдумывают занятия населению. В таких условиях развернуться негде, остаётся углубляться во все сферы, в том числе, бесполезные, тупиковые и глупые. Не отстаёт от процесса и ложь. Им удачно удаётся рекламировать и хвалить всё своё, и настойчиво не замечать достижений не их упряжек. А вот раздувать чужие даже самые мелкие недостатки там рады всегда, и, откровенно кривляясь, доказывать, что ты к тому же верблюд, или осёл. Притом, что окунутые в этот сок их жители, в большинстве своём, очень неплохие и симпатичные люди. И что греха таить, по многим статьям они заметно превосходят наш колхоз,… но только не на уровне самых высоких нот. Кстати, если говорить о недостатках, мы тоже не менее их склонны радоваться своему, и своё же хвалить. И в большинстве из нас, в ком-то ближе, в ком-то глубже, сидит подлый червь, который печалится чужим достижениям. Ведь хотеть быть лучшими – это заложенная в человека природа. Элементарный дух соревнования: если кто-то лучше тебя, значит, ты хуже; если равный тебе – ты посредственный; а если до тебя и не дотягивает, но всё же на что-то способен – ты неисключительный. Бывает так – некто, «кто не вышел рылом», вдруг взял да преуспел. Сознайтесь: нас часто это не радует. Мы тяжело вздыхаем. Падает настроение. Причём он нам не враг, и даже быть может друг, и случись у него беда, мы бы искренне переживали. Но (почему?) нам в тягость его подъём! Почему «давит жаба»? И мы боимся говорить с собой откровенно, признаться в своей внутренней подлости… Но куда явственнее признаёмся в том, что у нас отлегает, если подъём нашего друга вдруг срывается или оказывается ложной тревогой. – Да! Такие мы, козлики! Правда и в том, что проигравшему нормальному человеку о честно выигравшем сопернике приятно слышать какую-нибудь гадость, осознанную клевету от товарищей-единомышленников. Ты, быть может, вполне порядочный и знаешь, что всё это грязная ложь. Однако же! Слышать приятно! И ты был бы рад, кабы эта грязь стала правдой. Разумеется, это не полное убеждение, а с сопротивлением чистой души, но нам точно милы за поддержку товарищи-клеветники. На генном уровне в каждом из нас сидит всякое свинство, таков человек, и скорее всего это норма – так нужно, так должно, такова жизнь. Однако беда есть в том месте, где ложь и другие дурацкие качества одерживают победы. Особенно, если грязь поощряется властью, преуспевает в масштабах, в законной форме влияет на массы. Если захотеть, то любую другую страну можно тихо и якобы ненароком опустить в глазах соотечественников: для этого нужно найти у них бездарь, например, режиссёра, разрекламировать его у себя, мол, это их самый лучший, и дать ему премию. На авторитетное жюри, с их подорванными искусством головами зрители не обидятся, они это снесут, а вот о тупой стране с тупыми режиссёрами и соответственно с такими же тупыми людьми в подсознании что-то застрянет. А можно и прямо вливать в уши, заставлять ненавидеть. И такая удобная ненависть к далёкому врагу рождает любовь к ближнему, и именно этим позорным явлением делает свое гнусное дело. А когда собаки лают из-за спины сильного вожака в угоду ему и остальной стае, их морды тупеют и искривляются. Если брать вообще, то изменениям подвержен любой облик. Каждый человек своими делами и средой обитания оставляет печать на своей внешности. Лица и при, в общем-то, схожих чертах, часто отличаются кардинально. Виной тому – неумолимо выглядывающее наружу внутреннее содержание. Лица хоть и подобны, но будто бы сделаны из различных материалов. Они бывают каменными, деревянными, кефирными, картонными, тряпочными, ядовитыми… Порой кажется, их слепили из неприличных веществ, чуть ли не экскрементов. Или наоборот, попадаются стерильные, и кроме носа и рта, содержат только правила, которые в них вложили при помощи других правил. На худой конец: лёгкие, необременённые, – просто дешёвые, что-то вроде «люминия», гипса или пластмассы. Есть поувесистее: стальные, медные, из непростой, добытой синтезом, химии. Бывают – и драгоценными. В России сейчас с ювелирными лицами туго и даже слишком. Среди профессоров и то редко отметишь. Но, как наш народ ни канай, сколько ни издевайся: всё равно в основной половине, из-под копоти, грязи и окислов видна хоть и битая, но всё же порода – серебро, позолота, золото в чистом виде. И, конечно, «дерьма» у нас тоже в достатке. Поспешу вас, однако, уверить: на самом деле «этого» меньше, чем мы думаем. Хороший человек часто незаметен, а «дерьма» кажется больше, потому что оно воняет. Но главное – сволочами по-настоящему мы и сильны. Мы сильны разномастностью. Человеку нужна, и Всевышним прописана, всякая мразь по соседству. Для того и создана она! − Для вас, добрые люди! Чтоб Вы могли размять свою душу. Чтобы вы, вступив в схватку, могли доказать свою правду и красоту. Но никак не для того, чтобы её обходить и тем более ей подыгрывать. Какие-то ограждения от неё, будь то надёжное расстояние, удачная нора, или сильные друзья, благодаря которым сволочь тебя не трогает – вещи, безусловно, приятные, но, по великому счёту, вредные. Не только труд из «обезьяны» делает человека, но и борьба, противоборство. Представьте себе ту печальную страну, где все жители – сущие ангелы в отношении друг с другом. Или не ангелы, но ведут себя подобающим образом из страха к закону или тем более к Богу. Мне кажется, трудно представить что-то застойнее. Тихая деградация с улыбкой на лице. А ведь таких стран много, не в полной мере, конечно, но имеющих успехи на этом поприще, где эта на первый взгляд кажущаяся положительной сторона преуспела. Где всё по полкам упрощено, и мужики не дерутся, а подают в суд. На самом деле – подобный порядок не победа над дикостью, это крен, неблаготворно действующий на развитие человека. Умный, интеллигентный, милый человек, добрый, трудолюбивый, храбрый (прыгал с тарзанки), всё как бы на месте и даже более, но видишь в нем − что-то не то, какой-то он инкубаторский. В глазах тупик, непрошеная остановка. Согласитесь же, правда, на лицах разнузданной нашей страны, весёлой и бешеной, с её ухабами и революциями: не одни только уши и пуговки глаз, ведь есть и такое! что за деньги не купишь, и не высосешь из умных книг – и чертовщинка, и Божия искра. И если Вы встречали давно покинувших Матушку-Родину, то, должно быть, заметили в них перемены. В чём-то они преобразились, сгладились цивилизацией, но смотришь на них – так и кажется, что добрый волшебный фонарик, озаряющий их изнутри, как-то очень уж потускнел. Неповторимый русский колорит рождается не только в борьбе, здесь отражается и мечта, и романтика наших просторов. Полёт! А также богатство перемен окружающей картины: сам Бог нам подсказывает, для размышлений давая примеры. Нам приводится общая схема всех земных циклов: утро, день, вечер, ночь. Аналогично: молодость, зрелость, старость, тот свет. Весна, лето, осень, зима… Зима! Ведь кроме нас – «советских» и северных китайцев, с настоящей зимой подружились не самые многочисленные народы. Приспособленцев тянет к теплу и комфорту, туда, где, удобнее и легче жить и работать; кстати, там они и плодятся. Но там, где нет настоящей зимы, ведь нет и полноценного цикла, не хватает целой составляющей, причём самой трудной, предназначенной для того, чтобы из человека ковать Человека. По аналогии: холод – это тот же труд. То и другое неприятно, их нужно преодолевать. Но только преодоления трудностей приносят нам положительные плоды. Зима должна быть белой! Не дружить четверть года с морозом и снегом – это, в некотором смысле, всё равно, что не спать и не мыться. Да – наш климат «хуже», но именно он самый правильный – эталонный, как раз тот, где земля спит как человек, соразмерно по времени, причём не дремлет в затянутой на зиму осени, а спит здоровым, крепким сном. И за то, что мы не сбежали и любим её, она нас питает своим бодрым духом. Через белую зиму человек очищается кожей и душой. А жители мягких стран, какими бы ни были умными и воспитанными, солидными и красивыми, увы, они недоразвиты. И в их лицах среди черт заслуженных (в этом бы нам не мешало брать пример) и черт бутафорских (а такие искусства нам вовсе ни к чему), не хватает чего-то важного, непростого, заострённого человеческого, – коего уровня, в лёгкой благодати, не достичь никогда… Как Вы думаете, что наиболее сильно и тонко отражает Россию, её суть, что есть у нас самое лучшее? Я говорю без какой-либо лести и без преувеличений: лучшее, что у нас есть – это наши женщины! Конечно, и мы, мужчины, можем кое-что показать, но всё равно только следом за женщинами. Они тянут и вечно тянули тяжёлую женскую долю. С такой же доблестью, как раньше, они воюют на своих фронтах. А мужики между тем измельчали. Не оттого ли это, что ущемили наши богатырские начала? Затравили отдельную личность стадами, всевозможными бандами, от тех, кто стоят у рулей или якобы нас охраняют, до самых простых, криминальных. Теперь всё разводится и покупается. Мы видим, и многое понимаем, но всё чаще не вмешиваемся и молчим. Нас построили и обнулили, заставили не высовываться. Побросали мы свои шпаги, и кони от нас убежали, и пасут нас теперь «ветряные мельницы». Возможно, поэтому образцы настоящих мужчин в последнее время так поредели и смазались. Зато есть ли ещё где-нибудь, такие как наши, девицы? Такие снегурочки! Чья красота, закалённая стужей, свежа, как родник. Непростая она, как наш климат и наша история. Сильна в ней изюминка, чистая, словно роса. Глядишь в ту росиночку ясную и дивишься: до чего глубока, проникновенна, загадочна. Преображается там и пейзаж, и бездонное небо, и наш – здешний дух. Как раз этаким воплощением были Олины гостьи. Не ошибёшься никак, – они местные. Только в наших прудах водятся такие рыбки. Уверенностью и лоском они не уступали столичным дамам (столичных девок даже не беру во внимание!) Не уступали в особой прелести и провинциалкам, более живым и «настоящим». Провинциалки – прекрасны! В них отражается красота природы, её звуков и ароматов. В них меньше утрачены человеческие начала. Их быт не прикрывает большой город возможностью спрятаться, зарыться в песок, запросто сменить круг общения или всю жизнь скакать в стороне, незамеченной. Планка в провинции выше, там всё на виду, тонко оценивается, судится строже. Оттого их жизнь ясней и натуральней. Они честнее и естественнее, в них меньше налёта, они не любят подбивать цену за счёт видимости. Шарм или что-нибудь ещё лживое им смешон, они выше этого. Оговорюсь: это я не про дур! Знаете, чем отличается красавица провинциалка от совсем городской? Тем, что последняя хороша, как картинка, а первая, как цветок! Милые феечки пели в три голоса, высоко, с упоением, очень красиво. Казалось, консерватория отдыхает – балуется эстрадой, не оставив ни шанса «профессионалам», кривыми путями оккупировавшим телевизор. Песня начиналась с приветствия, которое перетекло в лирику, простую, но тонкую до слёз: о весне, цветках, птичках, о том, что сбываются мечты и случаются чудеса. Что у них получается лучше: петь, танцевать? или на первое место поставить очарование их самих, Оля не знала. Её скорей удивляла не сказка, в которой она оказалась, а то, какие они молодцы, и даже подумала: «Мне б научиться так песням и пляскам и так обольстительно улыбаться. Нет! Золото с бриллиантами ничто по сравнению с этакими головокружительными взглядами! И я! И я так хочу! Интересно, этому учатся, или нужно такой родиться?» Притягивал взгляд и изящный букет, возвышавшийся над столом. Он удивительно гармонично украшал собой сцену. Белая, оранжевая и алая розы стояли на длинных стеблях и очень походили на самих сказочных гостей. Только девушки держались более чем уверенно, а розы склонили кудрявые головы, как будто стесняясь своей красоты. Исполнив свой номер, феи поклонились, и вопросительно уставились на Олю, мол: «Говори, теперь твоя очередь!» Все, что нужно сказать для знакомства, они уже спели. Оля вдруг поняла, что с тех пор, как включила свет, вроде бы не дышала, вобрала в себя воздух, до человеческого состояния сузила глаза и не своим голосом проговорила: – Здра… – выдохнула – …вствуйте! Разрозненными отрядами к ней подтянулись кое-какие силы. И почти заставив звучать голос ровно, она добавила: – Кто бы вы ни были, я точно знаю, это сразу видно: кроме хорошего, от Вас ожидать нечего! И слов не нахожу, чтоб сказать, как я счастлива от нашей встречи. Я правильно догадалась? – Вы – феи? – Мы – Маркизки! – раздался хор. – А это..? – Если надо, и феи тоже, – сказала одна из них. – И ангелы-хранители, – добавила другая. – А ещё: мы учителя и воспитатели… Строгие! – чуть не кулаком пригрозила третья. – И учётчики – бухгалтера. – И хорошие друзья! – И многое, многое другое. Будем дружить? – Спрашиваете?!! – разведя руками, возмутилась Оля. – А где вы живёте? – Здесь, – ответила одна из них и обвела руками Олину комнату. Оля не поняла и переспросила иначе: – А откуда Вы ко мне прилетели? Ведь все Маркизки должны же где-нибудь жить… ну там, в стране Маркизок, например. – Мы созданы для людей, с людьми и живём, помогаем им… или наказываем, – сказала блондинка, причём последнюю фразу она произнесла с таким перевоплощением, что Оле показалось, будто бы перед ней милицейский работник. – Как это среди людей? – Мы втроём давно полюбили тебя и много лет живём при тебе, в твоей комнате. Попросту говоря, мы – твои Маркизки. Оле сделалось неловко, она с подозрением на них посмотрела. Нежданно, откуда ни возьмись, ей взбрело на ум: что Маркизки нужны человеку для того, чтобы с ними играться, как в куклы. – Если тебе этого так хочется, можешь поиграть, – вдруг сказали они. И все втроём застыли как неживые в смешных позах. Каждая очень комично состроила глупо-жизнерадостную улыбку. Против этих кривляний устоять было трудно. Оля рухнула на постель, схватившись за живот от смеха, правда, сквозь неловкое чувство. Её поразило и смутило. – Вы читаете мысли? – Её терзало то, что идея: «играть, как в куклы» может обидеть её новых друзей. – Запросто! А ещё умеем отличать мысли серьёзные, действительно твои, от ничего не значащих, мимолётных, тобою не переваренных и неутверждённых, которых проскакивает много, а иные, паразитки, ещё и цепляются. – Так, так! – не унималась Оля, – Если вы здесь давно живёте, почему же я вас никогда не видела? – Мы прячемся как мышки, – сказала Рыженькая. – В норки? – уточнила Оля с интонацией: «Ну-ну!» и прищурила глазки, точно состроив мышку. – Почти. Вдруг Маркизки исчезли. – Где вы? Тишина. Оля немного посидела молча. Она начинала волноваться, тишина становилась угрожающей. «А вдруг они не вернутся? А может, их и не было вовсе? Мало ли, что со мной, всё-таки ночь». – Э-эй, вы где? – робко и тихо попытала она. – Здесь! – врезал громкий шёпот под самые её оба уха. Создалось впечатление, что три голубя сели ей на плечи и голову, но видно их не было. Наконец, проявились! Из-за спинки кровати высунулась ещё одна ехидная физиономия – Мурзик, тоже шутник. А куда ему было деваться, пришлось спрятаться от её вопросов, не опускаться же до вранья, прикидываясь неговорящим. – Значит, вы всегда с людьми, но редко показываетесь? – Можно сказать, никогда. Только в том случае, если происходит что-то очень особенное. – И что, со мной произошло что-то особенное? – И да, и нет. Может произойти. Потом! Это долго объяснять. – А чем вы помогаете людям? – Ну, накрываем ночью, если раскроешься, – ответила Брюнетка. – Это серьёзная помощь! – с сарказмом заметила Оля. – А что ты? Знаешь? Можно и простудиться! – Рыженькая. – Простудиться и заболеть, – Блондинка. – Заболеть и умереть, – Брюнетка. – Умереть и не встать! – парировала Оля, – а если без шуток? – Если без шуток, – сказала беленькая, – чаще всего мы бы-ва-ем противными. – Не верю! – Оля помотала головой. – А зря не веришь, но правильно делаешь! – Как такое понимать? – удивилась девочка. – Мы на самом деле причиняем людям неприятности, но только во имя их блага, – пояснила Чернушка. – Ты же слышала о горьких пилюлях, которые невкусные, но лечат. – Маркизки говорили по очереди. – Ты ещё не знаешь, до чего доводит сладкая жизнь. – О том же и поговорка: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Если бы мы не подкинули мелкую гадость, человек так и остановился бы на достигнутом. Он перестал бы шевелиться. И если хороший человек достоин большего, почему бы не помочь ему этим способом? Пусть попереживает, начнёт шевелиться и добьется результатов выше. – Мы защищаем людей от нечистой силы, идёт вечная борьба. Те вам подсовывают свои соблазны, мы делаем наши предложения. Те развращают дарами и лёгкими прибылями, ожесточают и мучают наказаниями. Они любят издеваться. Мы же наказываем для того, чтобы это пошло впрок, – учим и щедро одариваем по заслугам. Мы обожаем делать людям приятное, но, к сожалению, больше, чем они заслуживают, мы давать не имеем права. – Всё, что вы рассказываете, мне напоминает какую-то религию, – вдруг заметила Оля. – Вот-вот, давай сменим тему, а то становится скучно. – Нет, всё это очень интересно! – возразила Оля. – Об этом подробнее поговорим позже. – Между прочим, мы очень хорошо тебя знаем, гораздо лучше, чем ты себя сама. Теперь пришла очередь знакомиться и с нами. Имеет смысл оправдаться перед читателями за этот женский набор, слишком заезженный. Ему и лет-то, наверное, не меньше, чем самым первобытным рассказам. Я о том, что если есть три особы прекрасного пола, так непременно: белая, чёрная и рыжая. Во-первых, эти обвинения не ко мне, я не виноват, что именно в таком варианте Маркизки решили представиться Оле. Во-вторых, выбор их одобряю, – а то в каком же ещё? Коли природа-мать ограничилась только тремя основными мастями. Никаких Мальвин не бывает. Тысячи лет повторялись, и ничего ужасного не произойдёт, если повторятся ещё. Маркизки представились Оле по одной: – Ата. – Веда. – Хея. Оля к тому времени уже составила портрет каждой. Ата! Брюнетка, волосы до плеч. Правильные черты лица, немного остренькие, тёплые светло-карие глаза, алые, идеально фигурные губы. Напоминает студентку, круглую отличницу, трудолюбивую и умную, активистку-старосту, с характером, которая любого вмиг поставит на место. Ко всему этому она настолько хороша собой, что на такую ходит любоваться всё учебное заведение, как бы случайно попав не на свой этаж. Причём подойти боятся, млеют. «Нет девушки прекраснее!» – скажет каждый, повстречавший Ату. Но только не тот, кто видел Веду! Веда! Снежно-белые волосы по пояс. Вся такая нежная, хрупкая, тёплая, огромные голубые глаза, черты лица мягкие, тонкие, лёгкий румянец. Светится добротой. Словно весна! Словно сама любовь во плоти! Она растопит самое замёрзшее сердце. Хея! Рыжие вьющиеся волосы, короткие. Крючками чарующих зелёных глаз она способна зацепить кого угодно и сколько угодно не отпускать. В ней отменная женственность граничит с чем-то мальчишеским. Храбрая и дерзкая. Где есть черта между восхитительной смелостью и постыдной бессовестностью? Можно ли как-то поступить, если «здорово бы!» но нельзя, потому что мораль? (Верная или надуманная? – это так сложно!) Смело ломать комплексы, отодвигать спорные преграды и восхищать нас, – которым слабо! Вот какая Хея! Невозможно оценить, кто из них красивее. Все три Маркизки были прекрасны. – Ка-а-жется, уже поздно, – протянула Веда, зевнув. – Мне тоже жутко хочется спать, – с закрытыми глазами добавила Хея. А Ата уронила голову на плечо, закрыв глаза, стала посапывать и, словно в бреду, сказала: – Встретимся завтра… Хр… После уроков. На секунду Оля расстроилась, что уже всё. И после таких потрясений она ни за что, ни за что не заснёт. Но вдруг почувствовала, как сон, будто волной, накатил на неё, сил осталось ровно на то, чтоб добраться до дивана, лечь и пожелать Маркизкам и Мурзику спокойной ночи. Вторая волна сна тут же накрыла её с головой. Путеводная долина Площадка перед бакунинскими воротами стадиона – метафизическая. Она будто бы дремлет, не зная, какой нынче век, наводит на думы, успокаивает и что-то хранит. За ней начинается склон, по которому скатывается дорожка, с каждым шагом всё делаясь круче. От середины до низа уклон возрастает и, дорожка обувшись в ступеньки, становится лесенкой, выходящей на важную магистраль с остановкой трамвая. Но это всего лишь уступ, за магистралью обрыв продолжается. Там глубокий овраг. По правую руку на наших глазах он впадает в речную долину, торжественно и мечтательно удаляющуюся в дивные счастливые края к тёплому морю. Эта долина делит город пополам. Бывают на свете края! Бывают дыры, уголки, центры, и даже пупы. А в нашей долине пролегает ось – путеводная ось, такими опутана вся земля. Сошлись один к одному и сплелись: легендарная река, железная дорога, шоссе, ветер странствия, перспектива перемен и радость надежды. Если в темное время разглядывать с этой горы, появляется чувство… или нет! Чувство, пожалуй, конкретнее. Орошая нам душу и балуя воображение, шепчут тысячи скромных чувствец: «Огоньки под тобой и до самого горизонта ¬– отражение звёздного неба от вод. Овраг там, внизу – это бухта. А долина и то, что за ней, – океан. Ярко светит вокзал – это причал! Он уже посреди воды». И кажется даже, что будто бы только что был пароходный гудок. Так на нас действует путеводный дух, который живёт в этой долине, думаю, очень давно, раньше строительства рукотворных дорог. Потому что непростая это долина, это настоящая путеводная ось, которая, независимо от людских дел, была здесь всегда. Однако, вернёмся на грешную. По правде, овраг и долина сухи, за исключением знаменитой, но в наших верховьях не самой широкой реки, и испокон веков заселены людьми. И эти огни – никакое не отражение, а освещённые окна и фонари. Но загадочны они не меньше, чем звёзды. Ведь каждый такой огонёк окружён своей маленькой жизнью, особенной атмосферой, людьми и их настроением, придающими свету всевозможные оттенки. Одни окна сияют весельем, застольем, добрыми гостями, радостью. Другие – печалью, горем и скукой, усталостью и дремотой ... Вот в освещённый кружок фонаря попал проходящий счастливый человек, он улыбается. Улыбнулся и свет, проводив счастье к соседнему своему брату. Не каждый из нас, и не любой огонёк способен поймать, различить и понять, или, что-то почувствовав, разъяснить. Сила выраженности зависит от силы происходящего. А вот сумма таких огоньков ощутимее. Объяв издали окон побольше, мы точно услышим их общий голос. Будь то хор или гвалт, по-любому он громче, чем каждый отдельно, и способен нас волновать, почти всех, кроме самых глухих. И мы, глядя со стороны, тоже вносим себя в этот цвет. И наши чувства отражаются и подкрашивают картину. Вот почему так загадочны панорамы, и так интересно их «слушать глазами»… А если хотите, расслабьтесь, немного прищурьтесь, и перед Вами расстелется океан! Лёгкими прыжками Оля бежала вниз с этой горки. Всё меньше и меньше её ступни касались асфальта. Вот, кажется, последний толчок! И ночь своей чёрной, густой массой подхватила её, лёгкую, как тень. Она уже парит над лестницей, дорогой, оврагом, над огнями в долине. Река чернёным серебром извивается под ней. Оле невообразимо хорошо от полёта и ещё оттого, что она вдруг поняла кое-что очень важное, и все те проблемы, которые там, внизу, перестали иметь большое значение. Слева – шумный центр играет заревом красных и прочих иллюминаций, на фоне которых появились четыре летящие к ней фигуры, три из которых она тут же узнала. Это – Маркизки! И с ними зачем-то ещё вертолёт с большими воздухозаборниками, напоминающими уши. Поначалу он совсем вроде ни при чём, как второстепенный элемент, но дальше всё сильнее, невыносимо громко пыхтит. Нет, хуже (о, Боже – только не это!) он звенит. Какой противный, какая дрянь! На завтра Оля протянула руку и выключила будильник. «Ох! Оборвать такой прекрасный сон». Ужасно разочарованная, она открыла глаза и обвела прозаично-серый, будничный потолок. Неблагодарная работа досталась будильнику – так мерзостно встряхивать человека, рубить как ножом по живому, обдавая гадкими минутами, переводя его состояние из одной, тёплой и мягкой реальности, в другую – холодную и жёсткую. Но не вините будильник, он хороший, он ничуть не злорадствует, он просто честно делает своё дело: то, что Вы сами же ему приказываете. Вдруг опередившая мысли слеза заставила Олю всхлипнуть. «Что?»!!! – Розы?... Ах, розы! – прошептала она и, всплеснув руками, вскрикнула: – Есть! Мурлыкая от счастья, она поборолась с одеялом, перекатываясь с одного бока на другой. «Как же хороши эти розы! И до чего же похожи на Маркизок! Белая, безусловно, – Веда! Оранжевая – Хея! Красная – Ата!» – трогала букет и вдыхала его аромат Оля. «Значит, первая серия сна сном не была!!!» Они с Мурзиком посмотрели друг на друга. – Мурзик, ты давно их знаешь? Тот убедительно кивнул головой! Оля умылась. На кухне спросила папу: – Чем сегодня кормят? Он пальцем задрал кончик носа и хрюкнул. – Швайн! – сказала Оля хором с появившейся в дверях мамой. – Жареная с макаронами! – пояснила та. На секунду озабоченные глаза Оли встретились с такими же озабоченными папиными. В тех и других мелькнуло одно и то же: «Бедная свинка. Как же у них, у людей, всё просто!... До чего же легко оправдана эта безжалостная действительность, как будто бы ничего не происходит страшного … Но ведь всё произошло до нашего участия? Лично же мы не виноваты? Хоть и едим. Ведь правда? Ну, правда же?» Как всегда, за всем происходящим во дворе сверху наблюдал Боженька: солнечное утро, погоду, на удивление тёплую, запах вылупившихся листочков. На крышу сараев, с обилием закинутых детворой предметов, слетелись галки. В самом низу, прямо под Боженькой, дворничиха подметала асфальт, медленно, видимо, в удовольствие, задумавшись о чём-то своём. В середине двора что-то среднее между тёткой и бабкой развешивало какое-то слишком мещанское бельё. А из противоположного угла уже без курток шли в школу две хрупкие девчушки. Одна что-то спрашивала, а вторая с упоением рассказывала, даже кружила руками. – Какая-то ты сегодня слишком радостная? – спросила Ира. – А почему бы не радоваться, если посмотришь влево, посмотришь направо, вдохнёшь воздуха… везде Он! – неожиданно заключила Оля. – Кто это «Он»? – невольно остановилась Ира, покраснев. Оля взяла её за руку, потянула дальше и отвечала: – Как кто? – Апрель! – Фу, ты! – с облегчением вздохнула Ира. И перепрыгнув движущуюся задумчивую метлу, они скрылись за углом, и с глаз седобородого старика в очках, который всегда любил стоять и смотреть с балкона, самого крайнего на верхнем этаже. За что и получил прозвище Боженька. Ира жила в соседнем с Олей подъезде и была лучшей её подругой, самой настоящей, какие только бывают. Секретов друг от друга они не имели, но Оля не смела выдавать тайну Маркизок, потому что она не принадлежала ей одной. Вся школьная половина дня прошла будто бы на иголках. Оля не могла дождаться, когда, наконец, они, эти уроки, закончатся. Добравшись до дома, она дрожащими руками распахнула свою дверь. Там её уже ждали! Оля вошла, поздоровалась и плюхнулась на стул. Бившее через край нетерпенее сменилась блаженным упадком сил. – Я так рада, что вы у меня есть! – сказала она Маркизкам. – А мы ещё больше, что у нас ты! – И всё же, больше всего меня занимает мысль: что же могло произойти, к тому же, именно со мной, раз Вы устроили такое редкое событие, – открылись мне? – Да ничего особенного, в общем-то, не произошло. Просто хорошо, что ты есть – такая особенная. Мы очень любим тебя, и поэтому решили открыться, – ответила Веда. – Обыкновенная, – удивилась Оля, – ничего не нахожу в себе особенного. – Правильно, – скороговоркой затараторила Хея. – Каждому, исходя из своего обыкновения, кажется, что он и есть обыкновенный, а другие, которые отличаются, – необыкновенными. Они же, те, что для тебя необыкновенные, исходя из их собственного обыкновения, думают, что они обыкновенные, а ты необыкновенная. В этом лабиринте одного слова Оля вовсе не заблудилась и без труда переварила смысл. – Из тех, кого мы знаем, а знаем мы абсолютно всех на свете, пожалуй, ты самая… – остановилась Ата. Маркизки переглянулись. – «?» – Оля. – Когда кого-то хвалят, это дурно сказывается на его характере. Всё, всё: ты – плохая, противная. Голова у тебя квадратная, ноздри, как у чайника, и уши, как у геликоптера, – Хея. – Какого ещё геликоптера? – рассмеялась Оля. – Того, что к тебе во сне прилетал, – улыбнулась Веда. – Мы думаем, что знакомство с нами тебя не испортит. Хотя, вероятнее всего, всё же испортит, – Ата. – Ну уж, не испортиться я постараюсь, – Оля. – О! И сама не заметишь, как испорченность подкрадётся с той стороны, откуда не ждёшь. Ты даже и подозревать не будешь, что уже испортилась, – Веда. – А знаешь, если такое случится, придется исправлять, а процедура эта не из приятных. Будет больно и очень обидно, – Хея. – Физически больно? – Оля. – Возможно, но морально больнее в любом случае, – Ата. – Мы испытываем огромное счастье от того, что подружились с тобой открыто. Но есть в нашем знакомстве и определённая цель, – Веда. – «?» – Мы хотим, чтобы позже ты рассказала о нас историю какому-нибудь сочинителю, который напишет книгу. (Эта книга, друг мой читатель, сейчас находится перед Вами!) – Вы хотите, чтобы о вас таким образом узнали? Но почему тогда сами не откроетесь всем? Я знаю! – Оля решила дать дельный совет. – Для начала, вы выступите по телевидению, потом перед живой публикой. Покажете чудеса! Тогда сразу о вас все узнают и поймут, кто вы есть! А какому-то там сочинителю не поверит никто. А если поверят, то очень немногие. – Так ведь это как раз нам и надо, чтобы люди не знали, но могли верить… Или не верить, это их дело. Главный фокус с писателем именно в том, чтобы люди прочли и задумались. Ты только представь, что было бы, если б каждый все знал наверняка. Причём, в этой торговле… – Какой торговле? – перебила Ату Оля. – Ну, тогда бы все кинулись делать добро. – Кто больше! За подачки свыше. Добром просто-напросто стали бы торговать, с усердием, трудолюбием, и деловой хваткой, только потому, что знали бы, какая будет отдача. Причём, настоящие добрые люди, от которых сейчас можно ждать неподдельных поступков, там не смогли б конкурировать с более способными дельцами. – А вы бы награждали дельцов, если бы знали, что все их старания только ради выгоды? – Вот!!! – Оля увидела сразу три фиги. – Конечно, они получали бы дивиденды, но только исключительно за труд, и за минусом процентов за алчность. – За изворотливый ум… Не люблю я умных! Знаешь, где они у меня? – Хея сделала хищное лицо. – Другие, – развивала тему Ата, – перешли бы на голый подхалимаж, они нас, «всесильных» бы восхваляли, молились нам преданно, просили б помочь, а сами смиренные перестали преодолевать трудности. А ведь по-настоящему помочь человеку только они и могут – трудности. – То есть, как? – удивилась Оля. – Разве трудности помогают, а не наоборот? – Конечно, помогают! – сказала Хея. – И, наоборот! – «?» – Оля. – И вообще, человек, который не испытывает трудности, живёт зря. Именно трудности и есть то самое важное, ради чего он на этой Земле, – сказала Веда. – Ты поплатишься, если не станешь преодолевать трудности, если будешь их обходить или просто не связываться с тем, что перед тобой встало, − Ата. − За преодоление трудностей, − добавила Хея, − ты и получишь награду. − Будет ли от данного дела прямая отдача – это неважно, ничто не забывается, ничто не делается зря, всё учитывается и идёт впрок. Это как в банке, но не в простом, а своенравном, зато справедливом. Что бы ты ни делала, – всё это твой вклад, любой твой труд или, наоборот, лентяйство записываются, оцениваются, подсчитываются, переводятся в условные единицы – УЕ, и откладываются на твоём счету, − Веда. − Ценность любого дела, не в том, что вышло, а в том сколько ты приложила себя, в том, как тебе было трудно, и сколь ты усердно старалась, − Ата. − Ещё раз повторю: допустим, ты очень старалась, трудилась на славу, но зря, как будто не вышло. Улыбнись, не отчаивайся и верь нам, – у тебя получилось всё самое главное! Ничего не забудется, всё воздастся! – Хея. Своенравность этого банка в том, что сам человек не может отоваривать собственные УЕ, самостоятельно снимать их со своего счета. Этим занимаемся мы – Маркизки. Мы придумываем, как и когда ему заплатить за его же труды. Например, стоит ли в этот раз наградить его положительным прямым результатом за проделанную работу, или придержать до следующего его дела, там, где с меньшим усилием он получит двойной результат, − Веда. − Можем даже оттянуть на года, зато позже за весь его труд одарить большим результатом, − Ата. − Вот, работает мелким начальником честный, старательный человек, хотя давно уже достоин стать директором, но двигать его не хотят. Допустим, начальство повыше его ненавидит как раз вот за эту самую честность, или просто среди высокой родни на повышение есть своя очередь. И никогда ему в этом болте не сдвинуться никуда… Но ведь он заслужил! И по праву достоин! Вот поэтому и случаются чудеса. Вдруг однажды ему повезёт, да так круто, что товарищам даже не снилось! – Заслуженное чудо – никакое не чудо. Просто нам захотелось так сделать. Подкопив ему больше УЕ за счёт долгой и трудной работы, прибавив обиды на жизнь и прочий «труд», наконец мы всё это отоварим. Вот! – сказала Хея и замолчала. – И как отоварите? Расскажите же про чудо! – интересовалась Оля. – Ну, скажем, какой-нибудь бывший сотрудник, который пошёл высоко и о ком все забыли, вдруг вспомнил про нашего друга, и ему в министерстве, а может в Госдуме или в олигархическом бизнесе как раз не хватает такого добросовестного помощника! − Или пусть на работе всё будет по-старому, но однажды он вдруг осознает, что нет лучше места, чем это, что в зарплате с начальником разница небольшая, но нервы гораздо спокойнее здесь, и что эту работу он любит и знает её от и до! А ещё у него всё в порядке с семьёй, близкие его любят, уважают и не болеют, и т. д. и т. п.! – сказала Веда. − Много существует разных благ, и везде можно использовать УЕ, если они имеются. Такие ценные штуки, как ясная голова, любовь, оптимизм, желание жить тоже ведь многого стоят, и они не даются задаром, их тоже нужно заслужить. Так что любые подарки судьбы вы получаете от нас, но только за свой счёт. Эта тема одна из основных и фундаментальных, мы ещё к ней вернёмся, – закончила Веда. – Между прочим, мы давно дружим с Мурзиком, – сменила фундаментальную тему Ата. – Ты знаешь, что он замечательный и добрый… «Здравствуйте, кот!» – Конечно, знаю. И вы можете с ним говорить? – Разумеется, стоит нам захотеть: кто угодно заговорит на любом языке. – Вы иногда этого хотите, или он может всегда…? – Оля повернулась к Мурзику и спросила, – Ты вправду умеешь говорить? – Спасибо Маркизкам, да! Причём уж давно! – ответил он голосом, каким актёры озвучивают сказочных котов. Оля обняла его. – Видишь, Мурзик: недаром мы все тебя любим и уважаем. Мурзик тоже выразил признательность, запрыгнув ей на плечо, прижался головой к её уху, включил мотор, чуть поурчал, спрыгнул и опять воссоздал разговорный круг. Вдруг Оля с грустью подумала, что коты живут меньше, чем люди, и неизбежно придёт час, когда Мурзика не станет. Но и эта мысль вышла из берегов и переросла во всеобщую: о том, что когда-то не станет и нас. Причём, каждого. И тем более горько, что после нас состарятся и умрут даже те, кто сейчас очень маленький. Все, абсолютно все, и даже маленькие, по очереди постареют и умрут. А для кого же мы всё это оставляем? Если к смерти приговорены все. Мы все до единого – временные пассажиры». – Скажите: если все люди и звери умрут, зачем тогда жить? – спросила она вслух. – Что за новость? Человек умирает? Не верь. Это полная чепуха, – заговорили Маркизки с удивлёнными лицами. – Как это не умирает? Может, и кладбищ тоже нет? – спросила Оля, подумав: «Врут, чтобы успокоить». – А-а! Вон ты про что! Так это же умирают не люди. Умирают тела, их и хоронят, – ответила Хея. – Разве это не одно и то же? Маркизки заулыбались: – Нет, человек – это намного больше! – Вы хотите сказать, что я не умру, и я уже была до рождения моего тела? – Конечно! Твоя сущность, твоя личность, назовём их твоё «Я», уже были до твоего рождения. Ну, сама подумай: не было тебя лет двенадцать назад. Не было и твоего «Я», что ли? Хочешь сказать, оно родилось вместе с тобой? – Нет, матушка, оно не родилось, оно откуда-то всплыло! Где-то нашлось! – В это действительно как-то не верится. Чтобы и «Я», сама личность просто родилась, а до этого меня абсолютно не было. Что-то здесь невозможное. Но, почему же тогда я ничего не помню из того, что со мной было прежде? – А как ты можешь помнить, если нечем? – Как нечем? – сказала Оля, и приставила палец ко лбу. – Вот именно, если у тебя в прошлой жизни была голова, то истлела б уже в могиле, вместе с остальным телом. А эта, на которую ты указала, совершенно новый причиндал. – В таком случае, что же от меня осталось? – Как что? – Личность! И истинные заслуги! – Как может быть личность баз памяти? – Не может, ни в коем случае не может. Умирает бренная память, а главная – душевная – остаётся, основные человеческие качества: осознание, что на данном месте – ты, а не кто-то другой, а также порядочность, сила духа, жалость, доброта…. Короче, всё то, что не от ума. Как будто у тебя есть капитал этих особенностей, доставшийся от предка, но ты не знаешь прежних подробностей – где ты, как и с кем его создавала. Но понимаешь, что у тебя столько-то денег, валюты, золота, облигаций… − У тебя новое тело, полная амнезия, но это «Ты». – Интересно! А Вы мне расскажете, что там… – попросила Оля, вознеся глаза кверху. – На самом деле, – сказала Ата, – по-настоящему, люди живут не здесь, не на Земле. – На Луне, что ли? – пошутила Оля. – Причём здесь Луна, или облака, или другое место в пространстве? Вообще, в другом смысле, в другом измерении, если хочешь, так понимай: в ином мире, не привязанном к этому пространству. Там всё настоящее, а здесь, на Земле, – иллюзия. Очень сильная иллюзия, навязанная выдумка. – И я выдумка? – возмутилась Оля. – Нет, ты-то как раз не выдумка, а всё остальное, что тебя окружает, в том числе и твоё тело – выдумка. – Какой кошмар! – ужаснулась Оля. – Гораздо меньший, чем, если бы вы умирали, вас закапывали, и на этом всё кончалось, – успокоила Ата. – Да уж, – признала Оля. – Тебе никогда не казалось, что даже явления природы и весь набор законов физики, как-то подозрительно ловко подстроены под нас? Что все эти законы поведения, материи и энергии работают не сами по себе, а скорее всего, составлены каким-то сценаристом? – Нет, я об этом не задумывалась. – А ты подумай. Но это я так, к слову о том, что в этой жизни всё выдумка. Так вот! На эту Землю, заключив в какое-нибудь тело, вас посылают не просто так, а на заработки – за УЕ. К вам приставляют неотделимого от вас спутника – головной мозг, через который вы общаетесь с этим миром. И кто из вас главнее – это вопрос. Вы хоть и король, но сидите в дворцовых стенах, под присмотром серого кардинала – мозга, основную информацию получаете от него, ну и разве что – ещё через маленькое окошечко. Мозг свободнее чувствует себя в этом мире, он местный. Как будто вы не знаете языка страны, которой правите, а переводчиком может быть только он. Зато, как он вас ни пугай и как ни уговаривай, всё равно под любым распоряжением последнюю подпись ставите вы! Не он, а вы – главный в конечном решении. На земле вас пропускают через серию испытаний. Пройти через них достойно – это главная задача человека. В итоге каждый уносит историю о себе в мир иной. А там все другие с большим нетерпением ждут, когда вы вернётесь, чтобы в подробностях прочитать, изучить и по косточкам разобрать вашу жизнь. Точнее – они смотрят её, как сериал. Чем она интереснее, ярче, и чем красивее Вы поступали в самые острые моменты, тем больше Вам благодарности ото всех, любви и почёта. А если на Земле Вы вели себя плохо и часто поступали некрасиво, то на том свете Вам самим стыдно и от других – презрение. – Не верь ей, Оля, – перебила Ату Веда. − Какой король? Какой сериал? – Враки. Она только что это выдумала. Слушай лучше меня: Человек на земле может быть только раз. И когда умирает тело, душа покидает его и предстаёт перед верховным судом. А там смотрят и взвешивают: если на Земле человек был хорошим и праведным, его навсегда отправляют на небо, в Рай, где вечное блаженство, счастье и радость. А если он вёл себя плохо, значит, пойдёт, гад, под землю, в Ад – на вечные муки и страдания. Оля уже открыла рот, чтобы переспросить, кому из них верить, но Хея встряла быстрее: – Да не слушай ты их обеих! Одна только что придумала, а вторая повторяет, что люди выдумали давно. Тем более, ты не находишь, что последнее несправедливо с точки зрения и морали, и логики: оступившись своей неокрепшей душой в неудалой короткой жизни, ты обрекаешь себя на вечные страдания, без шансов на исправление?.. Это не так, потому что так быть не должно. Борьба должна продолжаться, она – вечна. А по-настоящему вот как: глядя на звёзды, человек не догадывается, что его дом на одной из них. Сверху вы выбираете себе по младенцу и прыгаете к ним в самое сердце, вот так поселяясь в телах. Ваши обычные радости там – дома, на звёздах, а сюда, к нам на землю, мотаетесь на учёбу. Один урок – одна земная жизнь. Вот поэтому жизнь такая нелегкая. Вас сюда посылают учиться, а не валять дурака. Кто-то, конечно же, и валяет. Но такая жизнь – это урок, прожитый зря. А чем труднее урок, тем он полезнее. Уроки бывают разные. И каждый должен пройти через всякие. Один раз ты попадаешь в красивое, умное тело, при хороших и богатых родителях. Другой: в усреднённое; Третий: 33 несчастья; Гений, да вот, только не твоё время, как раз такие таланты преследует инквизиция; Фараон; Раб; Красивая дура; Горбатый, но очень умный; Умный, но со сдвигом… – Как доктор Лектор? – примером поддержала Оля. – Именно. Короче, уроков столь много, сколько встречалось людей. Но сложится жизнь не так, как предписано, а так, как поведёшь её ты. Кстати, если достойный человек умирает рано, это значит, его досрочно перевели в следующий класс. А если протягивает ноги дурной, то он − неисправим в данном теле, его выгнали с урока, заочно оставили на второй срок. Решили, что для пущей науки пора его поместить в более дисциплинарное тело… – Время бесконечно, – вдруг вмешалась Оля, – его же хватит, чтобы пройти все варианты! – Даже больше, – добавила Ата, – на бесконечное количество раз их все повторить. – Выходит, – продолжала Оля, – каждый человек, рано или поздно, должен побывать во всех шкурах, какие когда-либо встречались на этой земле. Значит, я уже была и ещё побываю всеми до одной принцессами, и самими царями, и кинозвёздами, и … – И, – перевела стрелки Веда, – сожжёнными заживо, и утопленными, и растерзанными, съеденными пираньями… По Оле пробежало стадо мурашек. Она сказала: – Всё-таки это не очень интересно. −И это ещё не всё! Кроме тебя, на свете никого больше нет. А все они – это тоже ты, попавшая сюда другими разами, соединённая в одном времени. И если ты делаешь кому-то плохо – ты обижаешь не кого-то иного, а саму себя. Да! Есть только одна душа! Это − ты! Ты и есть – Бог! – Врёт, не слушай, – сказала Хея. – Вас много. И где уже был, туда не вернёшься. Чем дальше − тем лучше. И вообще, сколько жизней, столько и разных миров, о которых в любом из них не догадываются, что есть другие. – Брех…ня! – протянула Ата. – Никакого «Там» не существует. Человек со своей кредиткой кочует только по земле, из тела в тело. Как только умер, так сразу и родился! – Нет, через раз. По очереди на двух планетах, – сказала Веда. – Когда он умирает, то ему кажется, что он уснул. А просыпается он на планете «Ялмез» таким же, каким заснул на Земле. Там он встречает всех умерших знакомых и этим счастлив. Но главное то, что стрелки часов там крутятся справа налево, и с каждым годом человек молодеет, становится маленьким, глупым, постепенно забывая всё, пока не превращается в эмбрион, который засыпает и просыпается уже на Земле в животике своей мамочки. – Нет, не так! Идёт эволюция души, – выдвинула новую теорию Хея. – Сначала, когда она очень глупа, её посылают на землю в виде насекомого, которое полагается лишь на инстинкты, заложенные в его теле. Однако это насекомое не выращивают на ферме. В нестандартной обстановке ему приходится искать пропитание, бегать от опасности и т. д. Когда, наконец, оно сдохнет, чуть- чуть поумневшую душу, вобравшую что-то из прожитой жизни, отправят в другую козявку, следующей ступени развития. После долгого мытарства в насекомых, когда душа мало-мальски разовьётся, его сделают, наверное, мышью и так далее… – Я знаю, высшая, последняя стадия, это человек! – сказала Оля и, подумав, уточнила. – Сначала какой-нибудь примитивный подонок. Потом лучше, лучше. И, наконец, очень хороший чел. – А вот и не угадала. Возможно, человек и умнее всех животных, а лучше ли он их? – сказала Ата. Оля подумала и, пожав плечами, согласилась с тем, что этот вопрос открытый: «Действительно, люди бывают похуже животных. Те пожирают других, потому что родились хищниками, и, если никого не съедят, сами умрут от голода. А люди врут, желают друг другу зла. Есть даже такие, которые убивают для удовольствия». – Кто же тогда? – спросила она. – Ну, конечно, самая честная, добрая и преданная – это собака, − сказала Веда. – Я протестую, – возмутился Мурзик. – Гады они, эти ваши собаки… Да и вообще, почему, скажем, не кошки? Вот почему? У нас тоже много достоинств. По крайней мере, мы не такие подхалимы, как собаки. – Именно кошки, – поддержала его Хея, – я тоже за кошек. Нет красивее и лучше существ, чем Котки! – Зачтётся! – улыбнулся Мурзик, поглядев на Хею. – А вот Достоевский просил обратить внимание на таких прекрасных животных, как лошадь и вол, – и я думаю… Не успела Веда договорить, как Хея выкрикнула: – Нет, это слоны! Они большие и важные, травоядные, никого не обижают и себя в обиду не дают. Идеал порядочности! – А мне кажется – крысы! Вот смотрите: человек приобрёл жильё, или от силы это сделал его дед, чем же он – дармоед, в этом доме больший хозяин, чем крыса, родившаяся здесь, в родовом гнезде всех её предков? И велик должок у людей перед крысами за ущемления прав и массовые истребления… – оскалившись и прищурив глаза, говорила Ата, пламенно изображая крысу. – Мишка панда, – перебила её Веда с выражением: «Что, съели!?» – Он – такой симпатяга!... – А поочеему быы нее маурскоой конёёк? – протянула в нос Хея, уже откровенно дурачась, безо всяких аргументов. – Нет, ке… – Ба… – Бу… – Би… Маркизки загалдели, громко перекрикивая друг друга, называя всевозможную Божью тварь. В результате стало непонятно ни слова. При этом надо было видеть их лисьи физиономии с нахально-кривящимися набок ртами. Оля думала: «Врут они всё; клоуны, дурачат нас с Мурзиком. А мы слушаем». Закончилось всё тем, что громче всех раздался голос Веды: «Тур!» и воцарилось молчание. – Эт ты врёшь, – донесла из тишины Ата. – Голуби Дронты вымерли, – продолжила Хея. – Хватит вам, – остановила их Оля. – Вы уже битый час на один вопрос отвечаете по-разному. Даже по несколько раз противоречите самим себе. Кому же нам верить? – Никому, а заодно и всем, – ответила Веда. – А вдруг кто-то и в самом деле сказал что-нибудь похожее на правду? – предположила Ата. Веда и Хея переглянулись и, синхронно пожав плечами, сказали: – Неужели – и вправду? – Вряд ли. Скорее всего, там такое, что человеку нельзя объяснить, его голова не способна подобное осознать, и сравнить это не с чем, – продолжила Ата. – Во загнула! – сказала Хея, – хватит уже гнать… Маркизки замолкли. Оля задумалась, а они не мешали, дав ей поразмыслить: «Действительно, суть их рассказов – одна: смерть – для людей не конец, а жизнь, чем бы она ни была, даже пусть хоть иллюзией или сном – дело очень серьёзное и для нашей души – не игрушка. А смысл жизни в том, чтоб достойно пройти её и после смерти, там, где «всё тайное станет явным», нам было не стыдно за прожитую жизнь. В общем, какая разница, что «Там» в подробностях, всё равно для живых людей это останется тайной, причём навсегда, потому что так надо, таковы правила игры. Поэтому, даже если Маркизки и знают, то всё равно не расскажут». – И не расскажем! – подтвердили они, – Мы привели всего лишь несколько примеров из множества человеческих фантазий, рождённых на эту тему. Но сколько бы человек ни сочинял, основная идея, как ты правильно заметила, у него одна. А это уже о чём-то говорит! Тема была исчерпана. Зависла пауза. Оля хотела продолжать разговор. – А у Маркизок, – спросила она, – всё-таки есть свой дом? В стране Маркизок, например. Вы ведь живёте у людей не потому, что у Вас нет своего? – Твой дом – наш дом. Ты ведь – не против? – Маркизки сделали обиженно-вопросительные лица, – жизнь без людей для нас бессмысленна. – Что вы! Что вы, конечно нет. Я только хотела узнать, не виновата ли во всём жилищная проблема, – понимая, что морозит глупость, продолжала Оля. На самом деле она неудачно сформулировала вопрос. Ей хотелось узнать, имеют ли они свободу выбора. Закреплённый за ними конкретный человек – это обязательно или по их желанию? А если никто не нравится, могут ли они оставаться вольными Маркизками? Короче, ей хотелось узнать, оттого ли они остались с ней, что полюбили её, или им дают человека без выбора по какой-нибудь разнарядке или жеребьёвке, а любовь к выпавшему объекту − дело обязательно-прилагательное. – Жилищная проблема! Для нас? Смотри! Вдруг появился сказочный дворец – пирамидой в четыре уступа. Он занял половину её комнаты и почти доставал до потолка. Ата подлетела к Оле и протянула руку. Как только они сцепились, Оля почувствовала, что пол под ногами пропал, и она полетела вниз. От неожиданности и страха Оля закрыла глаза. Скоро с облегчением поняла, что падение прекратилось. Оля почувствовала твёрдую почву, а в руке – ладонь, несколько большую, чем своя. Она открыла глаза: над ней возвышался тот дворец. Они держались за руки с Атой. Рука взрослой девушки, как полагается, была больше, чем у девочки-подростка. К ним подскочил огромный Мурзик и сказал: – Ну, ты даёшь! Ты меньше меня! Можно я подержу тебя на лапах? Оля поддала жару в улыбку, сделала шаг и крепко обхватила его шею. Мурзик неумело, но довольно удачно поднял её и, уместив на одной лапе, другой погладил по голове. Оля два раза мяукнула и мурлыкнула. Мурзик поставил её на место. Одновременно в средине дворца распахнулись два самых больших окна. Из них выглянули Веда и Хея и крикнули в один голос: – Оля! Ата! Идите скорей. Долго вас ещё ждать? Невероятно красивый дворец был очень пышным, просто воздушным, кудрявым, как багет. Шикарные окна все выгодно отличались друг от друга и лишь зеркально повторялись относительно центральной оси, имея по единственному двойнику. Как бы он ни был хорош снаружи, но больше дворец поражал изнутри. В фойе было сказочно бело. Мраморные стены, колонны и своды. Создавалось впечатление дымки, как будто среди облаков. Только пол шахматной доской межевался большими квадратами, среди ослепительно белых – столь же яркими чёрными. Он блестел как лёд. Оле сразу подумалось, что все белое призрачно. А материальное здесь только чёрное. И ступила на белый квадрат робко, с опаской. Но контрасты, яростно бороздившие зрение, быстро переменили чувство, ей вдруг стало казаться, что наоборот, белое есть, а чёрные квадраты – это бездонные дыры. Вперёд простиралась лестница, мягкая, обтекаемая, словно из снега. Ата и Оля поднялись на второй этаж. Синий зал и красный зал были невероятно уютны. «Царские покои!» – подумала Оля. – А вот – зал современного искусства! «Как в музее!» – подумала Оля и вспомнила папин рассказ о современном искусстве, с которым во времена перестройки ему случилось встретиться в одной из союзных республик, ныне другой стране. Тогда весь центр их столицы был напичкан галереями, музейчиками. Папа посетил несколько. Видимо, «современным искусством» болела тогда вся республика, причём очень сильно, не меньше, чем весь остальной мир лет за сто до. Висели картины «невероятно глубокого смысла». Например, воплощённый фломастером на бумаге известный анекдот того времени: «Где найти врача: ухо-глаз?… А-то я в этой стране вижу одно, а слышу другое!» Представляете: был нарисован человек, у которого уши стояли на месте глаз, глаза оттопыривались вместо ушей! Другие полотна были не менее умны, а то и более. Всё это, конечно же, хорошо и правильно! Только одного папа не понял до сих пор: это они серьёзно, или всё же по их музеям в тот день выставляли рисунки из детского сада. В маркизкином дворце современные работы были явно не теми, которым удивлялся отец. Здесь она увидела нечто! Извращения линий, и цвета, и самой музыки творений были оригинальны, талантливы и притягательны. Оля испытала восторг, её зацепило, и чем-то подобным хотелось заняться самой. По крайней мере, следующая книга, которую она найдёт, будет об этом. – Парадный зал! – объявила Ата. Там играла музыка – мелодия знаменитого вальса, и упоительно вальсировали две пары. Веда с тюльпаном, у него были ноги как стебли, но скорее напоминали всё-таки ноги, были и руки – скрученные в трубочку листья. Одним словом, он напоминал человека в зелёном костюме, только голова – сущий тюльпан, но с глазками и счастливым ротиком. Хея танцевала с гладиолусом. Подошли ещё двое. Георгин пригласил Ату, та очаровательно улыбнулась и с радостью согласилась, подмигнув Оле не отказывать Пиону, который ангажировал её. Оле нравился вальс, она давно восхищалась теми, кто умеет кружить, но боялась не справиться, потому что никогда этому не училась. Такому прелестному кавалеру она отказать не могла и не ошиблась. Он повёл её ловко и легко, Оля тут же забыла своё неумение. Танец поглотил. Пион был красив, голову волновал его замечательный запах. Его совершенная улыбка была сравнима с ним же самим, ведь цветок – это и есть улыбка природы. На каждом круге она замечала, как к танцу подключались новые пары. Сначала красивая кошка в нарядном платье с элегантным котом в мундире. Это был явно не простой кот, заслуженный, в своём мире, наверное, герой. Да и она, видно – ой какая, героиня романа – очень под стать ему. Потом к вальсу присоединился доберман с серьёзным лицом в костюме и в галстуке. Глядя на него так и просится сказать: Мистер Доберман! Легкомыслие его родовитой партнёрши – болонки – выдавал хвостик, который ни на минуту не прекращал вилять. Люстра спустилась с потолка и танцевала со своим дальним родственником канделябром. А пёстрая книга с яркими картинками распределила своё тело таким образом: ноги получились из двух обложек, а сами листы она разделила на три равные части. Та, что посередине, вертикальная вверх, это голова, две по краям – руки. Её коронным номером был отрыв от партнёра – настольных часов, самостоятельный оборот, и с этим – переворот страниц с каждого бока, тем самым переодевание новыми иллюстрациями. Удовольствия бывают разные, о многих из которых Оля имела смутные представления, (ей ещё предстоит их когда-нибудь испытать, надеюсь, все в свое время, а иные – вообще никогда). Однако сейчас она сделала для себя открытие: нет, наверное, ничего приятнее в жизни, чем эти обороты. Кружить в танце, в ритме прекрасной музыки – наслаждение истинное, несравнимо большее, чем качели. До этого Оля ещё не видела ничего более роскошного, чем этот зал. Он был предельно богато обставлен и насыщен украшениями. Замечательных вещей и узоров было так много, где бы ни останавливались глаза, что бы она ни рассматривала подробнее, то глубоко восхищало уникальной фантазией, неподдельной красотой и дороговизной. Остыв от танца, она сделала вывод, что красота этого зала есть предел фантазии. – Предел фантазии? – услышала она с разных сторон возмущённый знакомый хор. – А разве может быть что-нибудь красивее? – скорее ответила Оля, чем спросила. – А разве может быть предел у фантазии? – спросили Маркизки, собравшись возле неё. Оля задумалась. – Давайте этот зал украсим цветами, – предложила Веда. И по всему кругу, вдоль стен, появились вазоны с разноцветными, очаровательными букетами высотою до потолка. Победу живой красоты над искусственным интерьером сейчас бы признал даже самый предвзятый спорщик. – А что ты скажешь на это? – спросила Ата, и центр пола превратился в круглое озеро. Чёрные и белые лебеди гордо плавали между созвездий белых лилий. – Ах! – воскликнула Оля и, взглянув поверх озера, вдруг не обнаружила ни стен, ни колонн, ни ваз с цветами. Теперь их окружали розовые кусты, и над ними – раскидистые деревья. Потолок заменило лазурное небо с солнцем и редкими барашками облаков. Оля как-то по-новому вгляделась в хорошо знакомое небо. Все вчетвером устремились по тропинке, между окружившими их ароматными розами, и скоро очутились у моста над ручьём. Мост был странным. Обыкновенно взяться за его перила можно было только в начале, но дальше они стремительно задирались вверх, до высоты двухэтажного дома на том берегу. Оля с Маркизками пошли через мост. Но странно: эти перила так и оставались на уровне пояса. Странным оказалось и другое, то, чего не было видно с того берега: с каждым шагом мост ещё и сужался. Оля всё поняла: виновато не зрение. И мост оставался неизменным. Это они росли по мере прохождения по нему. На противоположный берег Оля ступила уже не маленькой, а в нормальном человеческом виде. Маркизки тоже выросли и стали как люди. А ещё этот мост был границей между сказочным дворцом и реальным миром. Они попали в настоящий бор. Для этой прогулки Маркизки подыскали красивое место, созданное природой. Могучие красностволые сосны величаво раскинули громадные кроны. Они выросли на просторе, не стесняя друг друга, свободно дыша. Каждая была красавицей, личностью, не похожей на остальных, и занимала своё особое место. Здесь обитал крепкий дух. Ниже по склону густой стеной встали ивы. Маркизки и Оля пробрались между ними по виляющему тесному коридору и вышли к небольшой речке, метра в четыре шириной и глубиной, вероятно, Оле по горло. Скорее всего, это петлял тот ручей, через который был мост. Склонившиеся ивы почти смыкались над речкой, и солнечный свет до воды добирался множеством раздельных пятнышек, зайчиков. Дальше тропинка протянулась вдоль берега и вышла к маленькому песчаному пляжу. Здесь ивы чуть отступили, создав пятачок, соразмерный с большой комнатой, дав солнцу обогреть речку и её берега. – Поваляемся? – предложила Ата. Маркизки, как змеи на водопое, улеглись на нагретый песок, лицами к самой реке, подложив руки под подбородки, разглядывали подводный мир. Оля последовала их примеру. Ласково и томно её объяли спокойствие и уют. Перед ней беззаботно текла вода, слегка пошевеливая песчинки. Они лучше были видны на дне и казались крупнее тех, что на суше. Виноваты, наверное, в этом очки, роль которых играет вода. Мимо прогуливались рыбки, иногда останавливались и, заметив, что на них смотрят, приветствовали наблюдателей хвостами. Несмотря на то, что ручей просматривался насквозь, жила в нём таинственная сила. Оля оторвалась от воды и огляделась вокруг. Если не считать неба, вся картина состояла из обыкновенных, неярких цветов: серых стволов и ранней прозрачной листвы; жёлто-белого песка и поблёскивающей зеленовато-голубой воды. Очарование было слишком простым, и тем необъятно: уютом, добрым покоем и просто своим, − в смысле нашенским. Оля чувствовала, как расслабились все её мышцы и мысли. Между ивами, у воды, она вдруг разглядела избушку. Пригляделась ¬¬¬¬¬– совсем крохотную, но очень милую. «Я поняла бы того человека, который решился бы бросить всё: и людей, и город, уединившись в этом добрейшем раю!» – Там тебя ждет сюрприз! – шепнула ей Веда, перевернулась и села, обняв коленки. Ата и Хея присели тоже. Оле не хотелось вставать и уходить отсюда никогда. Войдя в избушку, она увидела сюрприз. Избушка была нежилая, но очень уютная и гениально простая. Видно, что есть очень добрые люди, которые любят её и поддерживают не только руками, но и сердцем. И видно, что рядом нет гоблинов, неравнодушных к тому, что находится не под охраной, которые с энтузиазмом и рвением стараются всё привести в негодность, оставляя за собой туалет, если не угольки и руины. Оля очень обрадовалась сюрпризу. На столике лежали крылья, точно такие же, как у Маркизок. Она хоть и знала, что всё это лишь на сегодня, но всё равно была счастлива. Она приставила к спине крыло, оно тут же приросло. Попробовав оторвать обратно, неожиданно ощутила боль, и не только в сросшемся месте, но и в самом крыле тоже. «Я чувствую его!» Затем приставила другое. Крылья слушались, как собственные. Оля вышла на улицу. Её встретили овациями. Она поглядела вверх, улыбнулась небу, взмахнула и взлетела над ивами, слегка помахивая, задержалась на месте, осторожно подбирая силу, с которой нужно работать. Сделав несколько движений, Оля быстро освоилась. Теперь она знала, куда поднажать, чтобы передвинуться нужным образом. Поднявшись повыше, она максимально расправила крылья и спланировала по кругу над пляжем, приземлившись к Маркизкам. Высоты не было страшно ни капельки. – Давайте полетим куда-нибудь! – сказала Оля. – Сначала я бы хотела увидеть наш город! Они взлетели, взяв курс домой. Как Вы понимаете, для людей они сделались невидимыми. Им никто не мешал. Полёт был скользящим, свободным, упоительным. Навстречу подул свежий ветер, заставивший Олю вдыхать ещё глубже, пока ни насытил живительной прохладой. Скоро появился родной город. С высоты он казался чудесным. Ей очень захотелось повторить полёт из сна. Маркизкам не нужно было говорить вслух, и они прилетели как раз туда. Оставили её одну. Она приземлилась на площадке между парком и началом Бакунина, разбежалась и взлетела в том же месте, где и во сне. Маркизки появились оттуда же, и тогда же, правда, на этот раз геликоптера с ними не было. Разумеется, следующий визит был в её «храм» – в то место, которое она любила больше всего, её родные пенаты, её дом, её двор. Оля заглянула в собственное окно. Мурзик увидел, прыгнул на подоконник и приложил к стеклу лапы, показав Оле подушечки с коготками. Оля с обратной стороны приложила ладони. Потом погуляла по крыше своего и соседнего дома. Внизу, в беседке сидели девочки – её подруги. Бабушки − на лавке. Мальчишки гоняли мячик между сараями и гаражами. Оля полетала над ними, приземлилась, походила между ними, едва не касаясь. Очень хотелось пнуть мяч, но она передумала, решила не пугать. Лишь в Колькину спину легонько ударила кулаком. Тот развернулся и ответил Мишке в плечо. Она села в беседке на свободное место между подругами, пощекотала нос Жене. Та почувствовала и почесала. Оле казалось, что они какие-то не такие, впечатление было, будто они в зазеркалье. Город городом, но хотелось и вольного полёта. Хотелось лететь и лететь куда-нибудь, далеко-далеко, наслаждаясь свободой. Под ними проплывали леса, поля, реки, всё то, о чём поётся в старой известной песне. Да, именно оно! – это было «Русское раздолье. Это Родина моя!» Неожиданно для себя Оля пропела эти слова не кривляясь, а от самой души. «Эти вроде и конъюнктурные, коммунистического прошлого, слова – с чего бы?» − вдруг подумала она. Вообще эти песни ей были знакомы благодаря папиным выходкам. Он то и дело возьмёт, да поставит коммунистическую или пионерскую песню и радуется. А мама ругается: «Чего», – говорит, – «дурью маешься?» А знаете, в детстве нас часто окружают предметы и явления, которые раздражают, кажутся надоедливыми, неприятными, насаждаемыми против воли. Над иными мы просто смеялись, к примеру, над громкими высокопарными словами. Но время идёт – мы меняемся и сознаем, что они нам становятся ближе и даже родными. Мы их начинаем любить и ценить, понимать, что таких замечательных добрых знакомых, как песни из детства, не так уж и много, и пяти минут хватит, чтобы вспомнить все. Одна очень громкая песня, орущая каждое утро по радио, Олиным маме и папе травила всё детство. Сами: музыка, леденящий текст, хоровые голоса комсомолок первых пятилеток, непревзойдённая динамика и ударная сила – были синонимами ненавистного пробуждения, мороза по коже, удара под дых: «Нас утро встречает прохладой! Нас ветром встречает река! Кудрявая, что ж ты не рада Весёлому пенью гудка». Теперь мама спокойна, а папу эта кровная песня окунает в детство, и он её любит до слёз. С Олей поравнялись две ласточки. – Здравствуй, Олечка, – пропели они звонкими тоненькими голосами. – Здравствуйте, ласточки! – ответила она, – Откуда вы меня знаете? – Веда! – ответили они, а Веда помахала ладошкой – Это она. А то как же бы мы с тобой разговаривали? Нам захотелось с тобой познакомиться! Меня зовут Маринка! – А меня Иринка! И как тебе полёт? – Я счастлива! – Вот и мы на вас смотрим и думаем: какие же люди несчастные. Вам не дано летать. – Зато у нас есть телевизор, водопровод, и многое другое, а у вас – нет! – парировала Оля. «Хотя, может быть, они и правы», – подумала она. – Какая же ты смешная, – захихикали ласточки, – телевизор, газ, хи-хи, контейнеры для вывоза мусора! Ласточки облетели её и сказали: – Прости, но мы далеко оторвались от наших гнёзд, пора прощаться. Хотим пожелать тебе всего наилучшего! До новых встреч! – И вам того же, милые ласточки! До свиданья! Ласточки красиво развернулись, нарисовав два огромных кольца по обе стороны от Оли, и унеслись обратно, к своему дому. Оля сожалела, что не спросила их: «А всегда ли счастливы они?» Оля набирала высоту. Ей захотелось потрогать облако. Наконец, она до него добралась, остановилась, и осторожно засунула туда руку. Облако оказалось простым туманом, только гуще. Она влетела внутрь. Там было холодно, сыро и ничего не видно. Но она знала, что оно в любую сторону кончается, и устремилась вверх. Вскоре она вынырнула. Облака уже плыли под ней. Там было очень яркое солнце. Там другая жизнь и другие хозяева. Две красивые грозные птицы на огромной скорости острыми клювами рассекали атмосферу, оставляя за собой белые, словно хвосты, полосы. Это пролетали истребители, боевые самолёты. Они живут высоко, а приземляются лишь для того, чтобы снова ждать неба. Половинка – Тридцать восьмой, я тридцать седьмой. – Да, Коля. – Веришь ли, Юра? На носу моего самолёта уселись четыре девочки, смеются и машут мне руками. – У тебя какая скорость? – Две звуковых. – Поверил бы, если была бы три! – И я не верю, но вижу. – Ну и видь! – Это ещё не всё! Я просто влюбился! – В четверых, сразу? – Одна маленькая ещё, не знаю, что она с ними делает, наверное, сестрёнка… скорее всего блондинкина. А три, конечно, тоже малолетки, лет семнадцать-восемнадцать… хотя, кто их знает, может и двадцать, а может и больше, но они настоящие принцессы, таких красивых я никогда не встречал. Ты почти прав, в троих я влюбился точно. – Какая сестрёнка, какие принцессы?! – нервно прикрикнул Юра. Бред в подробностях показался ему юмором, мало сказать странным. Появилось даже опасение за друга: не начинает ли тот уже портиться головой, разумеется, по всем известной причине. – Послушай, – продолжал он – если тебе не нравятся наши, вот и женись, сразу на всём своём этом гареме. И, вообще, голову мне не дури. С некоторых пор Юра был зол на своего друга за свои же неудачные попытки. Теперь появилась обеспокоенность: не развилось ли у Коли нервное расстройство на почве кое-какого голодания. Коля прославился тем, что сторонился девушек. Там, в офицерской среде, в коллективе, где много молодых и неженатых удальцов (да и среди женатых их хватает тоже), такое быстро выводят на чистую воду и ставят на вид. Одна из гипотез: «Робкий с женщинами», породила общественную инициативу – помочь. Колю стали сводить все, кому не лень. Более всех старался его лучший друг Юра. К тому же, девушки сами были не против, и часто просили познакомить. Коля был и сам «ничего», и плюс в нём «что-то» было! На него не просто западали, иные дамочки серьёзно по нему воздыхали. И чего это он? Вроде нормальный, не извращенец какой-нибудь! – Это точно, потому что в той среде быстро бы выявили и это. В некотором смысле он, конечно, извращенец, но совсем в другом: не ругался матом; какой-то слишком уж правильный. Короче, не такой, как все. Однако, умный, юмор тонкий. Замечено также (и не один раз), что соблазнительные тела (разумеется, женские) всё ж таки занимают его доверчивое внимание. Однажды, например, видали, как скромные Колины глаза украдкой косились на щуплые коленки, сидевшие в автобусе. А ведь коситься и вправду было на что! Эти коленки, под едва заметным капроном, были божественны. «Он – совершенно нормальный!» И установлено это точно! Но, как ни старались окружающие, Колин ответ был один: «Отстаньте, она мне не нравится». И чего это он, дурак, отвергает? В конце концов, не жениться же его заставляли! – Земля, земля, я тридцать седьмой. Прошу разрешить посадку, кажется, я не здоров. С одной стороны, Оле было весело оттого, как они разыграли лётчика. Но, с другой, – ему не до шуток. Ведь он вправду подумал, что сходит с ума. Ещё ей было чуть-чуть обидно, что он влюбился во всех троих, кроме неё. Но, несмотря на это, она спросила: – Зачем мы поиздевались над ним? Мне он понравился и показался хорошим парнем. – Это тебе не показалось, он на самом деле очень хороший! – ответила Веда. – Я буду переживать за него, если мы перед ним не искупим вину, – требовала Оля. По лицам Маркизок пробежала хитреца. Они все втроём переглянулись. – Хорошо, мы учтём твои пожелания. На площади у «Парка Пионеров» собралась кучка людей. Они вовсе не жаждали влезть в объектив. И вопросы с ответами журналистки, которая приставала к прохожим, их интересовали постольку-поскольку. Но они-таки делали вид, что слушают. Главная причина их присутствия крылась в другом – поглазеть на красавиц-репортёрш. Ещё бы! Репортёршами в человечьем обличии были Маркизки. – Молодой человек, что Вы думаете о любви? – спросила Ата, располагая к ответу всепонимающей улыбкой без комплексов, будто бы врач. Молодой человек был явно озадачен, подумал и сказал: – Наверное, это сложный вопрос, я не готов ответить с ходу. Это же надо сформулировать выыывод, а я, знаете ли, в этом не мастак, и так сразу в голову ничего не идёт, – он улыбнулся красавицам с микрофонами (Хея стояла рядом с Атой молча, но активно участвовала в расспросе улыбками и ужимками). Тут его осенило: – Хотите один симптом влюблённости? Вот, как это было: понравилась мне одна, стали встречаться, ну в кино там… И, если в те времена я оказывался на улице один, в каждой второй тёлочке, простите, в смысле девушке, в момент попадания мне на глаза, всегда чудилась «Она!», ну и по ночам снилась. Вот, симптом любви, наверное. – А как у вас сейчас? – спросила Хея. – Так это было давно, – ответил парень и махнул рукой, – ещё летом. Теперь у меня другая! – Спасибо, молодой человек, – сказала Ата и улыбнулась ему так, что тот чуть не присох к асфальту подошвами. – А Вы, мужчина! Что Вы думаете о любви? – Хея сунула микрофон под нос самоуверенному, средних лет пиджаку в очках, на вид энциклопедически начитанному. – Любовь побеждает всё, кроме бедности и зубной боли! – с дикторским выражением сказал он то, что заготовил и держал, дожидаясь своей очереди, несколько раз про себя повторив. – Спасибо Вам! И Вам, Уэст, спасибо тоже. – Девушка! Девушка… Вечером того же дня, после службы, наш знакомый лётчик Коля сидел в своей комнате в военном общежитии с учебником и штудировал английский язык. Причём для чего-либо конкретного английский ему не требовался. И в будущем что-нибудь вроде «покинуть Родину» он тоже не собирался, его даже мутила такая мысль. Просто Коля считал себя не совсем полноценным в том, что не владеет свободно двумя-тремя языками. К тому же ему не с просто высшим, а с высшим военным образованием было стыдно. Несмотря на то, что он по праву был лучшим в этом вопросе среди коллег. Но Коля на худшее не равнялся, а придерживался не того, как есть, а как быть должно. Отсюда же и его отношение к играм в любовь. О любви он думал не иначе, как с возвышенным уважением, как о прекрасном чуде, и не собирался опускаться, доказывая ни себе, ни другим всякие глупости от лукавого. Он почти уже не вспоминал о вчерашнем видении. Врачи обследовали его и нашли здоровым, написали небольшое переутомление, и сегодня он вылетал снова. Коля погрузился в учёбу, как вдруг кто-то пронзительно постучал в дверь. – Есть кто-нибудь? – раздался голос снаружи. – Ес, ай ду… извините, есть! Заходите, пожалуйста. Порог переступил почтальон, странный какой-то, словно из далёкого прошлого, ему бы прилепить бороду и надеть халат – получился бы неподдельный Дед Мороз. – Ты что меня рассматриваешь, как будто к тебе пришёл не почтальон, а Дед Мороз? – Странно… Я так и подумал, – сказал Коля, от неожиданности потеряв чувство юмора. – Вам посылка, – сказал почтальон и протянул запечатанное в бумагу что-то плоское. – От кого? – Откуда мне знать, может, и от Деда Мороза… Хотя, вряд ли, – весна на дворе. Распишитесь, – он сунул Коле такую же, как сам, престранную квитанцию. Коля расписался. К этому времени к нему вернулось самообладание. Под конец, прищурив глаза и покачав головой, он с шуткой спросил: – Вы случайно не волшебник? – Может, и волшебник, так я тебе и признался! – сказал он и, попрощавшись, вышел, закрыв за собой дверь. Николай быстро развернул посылку, это был диск с видеопосланием. Через пять секунд диск уже был запущен. Когда изображение появилось, Коле показалось, что ноги разучились стоять, он плюхнулся на диван и нажал паузу. Крупным планом ему улыбались Ата и Хея. «Я опять схожу с ума», – подумал он, – «Нет, мне всё снится!» Он встал, попрыгал, укусил себя за палец, ущипнул за нос. Маркизки на экране не унимались. «Почтальон! Я сразу понял: он не простой, он с ними заодно. Не прошло и минуты, я его догоню, он и донизу ещё не дошёл». Коля метнулся в коридор, побежал вниз по лестнице, но, конечно же, никого не догнал. Не догнал бы он Веду даже на своём истребителе – она уже давно была в другом городе. Коля продолжил просмотр. Безусловно, это были они. «Вон, и сестрёнка среди зевак. Где же четвёртая?» Вдруг камера наклонилась, и внизу появились туфли, а вслед за ними – изящные лодыжки… всё. Камера дальше не пошла, но этого было достаточно, чтобы влюбиться в то, что скрывалось выше. «Понятно, снимает». Ракурс вернулся в прежнее место, к Ате и Хее, которых прикрыла появившаяся перед самым объективом, прекрасная ручка с красивыми ноготками, и помахала. Коля догадался − ему: – Привет, и тебе блондинка! – А Вы, мужчина! Что Вы думаете о любви? – Любовь побеждает всё, кроме бедности и зубной боли. – Спасибо, Вам! И Вам, Уэст, спасибо тоже. – Девушка! Девушка! – обратилась к проходившей мимо Ата. Девушка улыбнулась в знак извинения и ещё ускорила шаг. Но тут же столкнулась с перекрывшей ей путь Атой. Их лица чуть не ударились, остановившись друг от друга на расстоянии микрофонного шарика, который, не задерживаясь, появился в нужном месте. – Что Вы думаете о любви? – глядя в самые глаза, приглушённо спросила Ата, не пропуская оппонента вперёд. – О любви? … – нерешительно переспросила девушка, – Я думаю… я поддерживаю ту идею, что у каждого человека где-то есть своя половинка. – Спасибо! – сказала Ата и отпустила её. – Пожалуйста! – девушка устремилась дальше. Ещё несколько секунд во весь рост камера снимала, как она удалялась, почти бегом. Видимо, опаздывала. На этом запись иссякла. Зачарованный Коля целую минуту смотрел в пустой экран. То, что он увидел сейчас, было в сто раз хлеще, чем встреча с волшебными призраками и тем, что они вообще существуют. Это кино он пересмотрел ещё раз, разрешив слезам делать всё, что хотят. А им захотелось очень. «Да!» − понял он, кто была эта девушка! Он узнал её из семи миллиардов! Это была она! – его половинка! Коля размножил портрет, развесил по комнате и тем, кого неохотно впускал, отвечал, что она – его девушка. Товарищи удивлялись: «Когда успел?» «Видать, врёт, чтобы отстали!» Он часто смотрел этот ролик. В ней ему нравились все, даже самые малые чёрточки, движения, неуловимое содержимое которых не видно глазу. Нравилось смотреть, как она улыбается, говорит, как красиво уходит, почти бежит. «Не такие уж они и принцессы, просто симпатичные», – думал он, разглядывая Маркизок в отдельности. – «Вот, моя и красавица, и принцесса». Для него она уже стала самой прекрасной на свете. Наш отважный летчик начинал верить в чудеса, они его переставали удивлять. Главная загадка теперь заключалась в том, кто она, где она и когда «Эти» (Маркизки) подарят им встречу. Он почти был уверен, что какие-то аномальные силы, наверное, группа волшебников занимается им и той девушкой, и что развязка не за горами! Он догадался, что его любимая в таком же неведении, как и он, что и она сейчас подвержена примерно тому же. В библиотеке заканчивался рабочий день. Нине пора было уходить. Ей осталось ещё кое-что дописать и закрыть отдел. Она просмотрела вдоль стеллажей с книгами. – Поторопитесь, пожалуйста. Без десяти восемь. Библиотека закрывается, – сказала она добродушным голосом, не очень громко, но так, чтобы могли слышать посетители. А посетителей-то совсем не было, за исключением одной девочки, которая что-то ещё рассматривала. По команде девочка положила то, что листала, и с пустыми руками подошла к столу, где сидела Нина. – Ну что, так ничего и не выбрала? – продолжая писать, поинтересовалась Нина, слегка улыбнувшись, – может, помочь? Что бы ты хотела найти? – Да, если можно, пожалуйста, принесите мне «Красные облака» и «Солёные карандаши». У Нины из рук выпала ручка. Она медленно подняла глаза и испуганно поглядела на девочку. Та как будто кроила её своим острым взглядом и к сказанному добавила: – Удивлены? Ах! Мы в великом сомнении? Но эти сомнения я постараюсь развеять! Поищите ещё и «Нервущуюся тетрадь». Нина резко уронила взгляд и уставилась в стол, её объял ужас. – Кто ты, девочка? – шёпотом спросила Нина. – Меня зовут Оля, я – ученица четвёртого класса. А ещё, Нина, я могу рассказать тебе много чего интересного, пожалуй, даже самое интересное, что ты когда-либо услышишь в жизни. Давай дружить? – Ага… давай… – глядя сквозь стол в пустоту, ответила Нина. Оля с Серёжей спасают кисок Серёжа жил в Олином дворе. В сентябре ему предстояло пойти в первый класс, но уже многие и теперь видели в нём задатки хорошего человека. Оле он тоже нравился. После знакомства с Ниной, возвращаясь домой, она увидела, что Сергей не играет с детьми, а сидит совсем один с заплаканными глазами. Она подошла и спросила: – Кто тебя обидел? – Меня никто, а киски… – голос его подломился, и он снова заплакал, – киски, киски… Оля решила, что помощь Сергею – дело святое. – Я обещаю тебе помочь, чем могу, только успокойся и расскажи. – Я слышал, как бабушка Клара говорила моей маме: её кошка родила двух котят, и завтра она их утопит в Двадцать седьмом озере. Двадцать седьмым этот небольшой пруд кое-кто называл потому, что он рядом с одноимённой школой. – Хорошо, – сказала Оля, – я сегодня подумаю, а завтра мы что-нибудь устроим. Эту историю она рассказала Маркизкам и попросила, чтобы Клара не топила котят. – Понимаешь, – сказала Ата, – мы не считаем, что так будет правильно. – Если все родившиеся кошки останутся жить, то лет через пять будет негде ступить, и ни им, ни людям есть станет нечего, – пояснила Веда. – Всё равно большинство из них погибает. Для этого их и рождается так много. Гораздо больше, чем надо. Природа делает естественный отбор, – заключила Хея. – И что, вам их не жалко? – возмутилась Оля, никак не ожидавшая от них такого. – Жалко, поверь, жалко, но и бабушке Кларе тоже жалко не меньше нашего. – Нет! Вы – жестокие. – Жестокий мир, а мы реалисты. – Ну, если вы не хотите нам помочь, обойдёмся без вас, – кинула им Оля и вышла из комнаты. Она зашла к родителям и умоляюще попросила: – Давайте возьмём двух котяток, а то завтра их бабушка Клара утопит. – Она их постоянно топит. Что ж, теперь мы будем брать всех? – ответил папа. – Папа, но я прошу взять только этих, двух милых кошечек. И Мурзику будет веселей. Ты же Митёк, и сам говорил, что ты самый лучший друг: коток, соб и разных прочих гефлюгелей. – Коток, конечно, жалко, но это невозможно. Оля знала, что он взял бы и двадцать котят, но ему мешает навязчивая мелочь – здравый смысл. Наконец, вмешалась до сих пор молчавшая мама, решительное «Нет» которой не оставило никакой надежды. Утром Оля зашла за Серёжей, чтобы отпросить его у родителей погулять с ней. – Я только что видела Кларочку с сумкой, она пошла в ту самую сторону. Идём скорее спасать кисок, – сказала она. Они догнали Клару более чем на полпути, уже в начале Запольной (так до сих пор называют давно переименованную улицу, ту самую, на которой стоит двадцать седьмая школа). Поздоровались и сказали: – Бабушка Клара, пожалуйста, не топите кисок. – А что вы прикажете с ними делать? У меня и так четыре кошки, да ещё собака. – Ну, будет шесть, – сказал Серёжа. – А через месяц десять… Они же меня съедят! – ответила бабушка и пошла ещё быстрее. Из сумки послышался писк. У Серёжи и Оли сжались сердца. Дрожащим голосом Серёжа сказал: – Отдайте их нам. – А ваши родители принесут их обратно. Не дурите мне голову, дети. Быстро идите домой! Тем временем они уже подошли к пруду, весьма заросшему тиной и водорослями, сквозь которые ещё виднелись консервные банки, спинки железной кровати, разбитый унитаз и другие железяки и не железяки. – А ну, быстро пошли отсюда! – грозно прикрикнула бабушка, топнув ногой. Оля с Серёжей отошли на три шага и стали. Ещё несколько минут Кларочка пыталась угрозами уговорить их уйти. – Ну не хотите, как хотите. Она расстегнула сумку, из которой появились две маленькие ушастенькие головки. Дети поняли, что на их глазах происходит нечто ужасное. Другого выбора не было. Не дожидаясь друг друга, без какой-либо команды, оба юных защитника двинулись вперёд. Серёжа схватил бабушкин рукав и повис. А Оля сумела выхватить сумку и, отбежав, крикнула: – А попробуйте, догоните. Сумку я вам верну потом, не беспокойтесь. Серёжа отцепился и подбежал к Оле. Баба Клара только погрозила пальцем и молча пошла домой. Кто знает, может быть, она была этому и рада. «И что теперь нам с ними делать?» – молча думали дети, и, сами не зная, зачем-то брели в неизвестном направлении. – Придумала! – воскликнула Оля. – Мы пойдём по домам предлагать их людям. Среди всех подъездов в зоне видимости её взгляд вдруг сосредоточился на одном. Дверь открыла красивая, полная женщина с выразительно ясными, добрыми глазами. Она замечательно улыбнулась. – Здравствуйте, так случилось, что этих котят хотели утопить, а мы не допустили. Но наши родители отказываются брать ещё кошек. Вы бы не хотели взять себе одного симпатичного котёночка? Женщина вздохнула и сказала: – Я ведь совсем не собиралась заводить кошку. Но раз такое дело… Эх, была не была! Спасибо! И взяла того, который сидел ближе к ней. Волна счастья окатила Серёжу и Олю. Женщина это заметила, и на её глазах блеснули слёзы. – Спасибо вам, – продолжала она, – за то, что вы такие! Будьте такими всегда! Это очень хорошо. И если когда-нибудь засомневаетесь в этом, быть может, вспомните мои слова. В другом подъезде дверь открыл немолодой, лысый мужчина. Казалось, что его нос унюхал какую-то гадость. Причём эта мина была не переменным слагаемым, а давно приросшей к его лицу. Дети изложили ему всё. Его глаза как-то особенно вылупились. Его рот молчал с полминуты, но лицо в это время наполнялось ненавистью и абсолютным непониманием. Наконец, с подоспевшим союзником – новой рвотной гримасой он заговорил: – Не понимаю, как так можно! на работе достают, в общественном транспорте достают. Дожили! Домой доставать пришли. Ходят по квартирам беспризорные дети. А ну, признавайтесь: хотели, чтобы вас пустили в дом… а там по карманам на вешалке? Чтобы потом я не досчитался имущества? Сейчас милицию вызову, оборванцы. Протокол! Протоко-о-ол там составят. Таких надо ставить на учёт в детской комнате. За такими нужен глаз да глаз! Он и вправду был рад кому-нибудь услужить нечто сволочное, но при этом как будто законопослушное, и схватил Олю за рукав, но та успела вырваться из его ещё не до конца сжавшихся пальцев. Дети отскочили в противоположный угол площадки, ближе к лестнице. И Оля сказала: – Мы только хотели пристроить котёнка. Почему вы нам не верите? Законостарательный мужчина не сдвинулся с места, явно не желая оставлять своё жильё. Он спросил: – А зачем это надо вам? Я не услышал ничего вразумительного, какой ваш интерес в устройстве кошки. – Никакого интереса здесь нет. Нам жаль котёнка. Если мы ему не поможем, то он умрёт. – Убирайтесь отсюда вон, некому вас лупить, поганцы, – крикнул мужчина на весь подъезд и хлопнул дверью. На соседний смотровой глазок изнутри бесслышно наехала тень. Весь красный, Серёжа процедил сквозь зубы: – Не думал, что взрослые бывают такими уродами. – У него и так на работе не ладится. Даже в транспорте не везёт. Поэтому он и стал таким озлобленным. А давай… давай мы его простим? … Вот! – неожиданно для себя сказала Оля. – Давай, – со вздохом произнёс Сергей, не очень понимая, зачем, но полностью полагаясь на Олин авторитет. Следующую дверь открыл пацан. За его ремнём демонстративно красовался пистолет. Он был года на два-три старше Оли. Что это за пистолет, Оля и Сергей знали, у Игорька в их дворе был такой же. Показывал в действии. Пневматический пистолет, стреляет свинцовыми шариками. Бутылки бьёт только так. – Не хотите ли взять котёнка… – сходу начала, было, Оля, но осеклась, осознав, что этот мальчик ей не очень нравится. По туповатым наглым глазам и типичному выражению лица она узнала хорошо знакомый ей тип. Такие, как он, шестерят сильным и обижают слабых. – Не надо ему отдавать, – шепнул Серёжа. – Витёк, – крикнул пацан вглубь квартиры. – Иду, Руся, – отозвалось оттуда. Появился под стать Руслану, жирноватый Витёк, с такой же позорной мордой. – Куда это вы, мелюзга, собрались? Вас никто не отпускал! Витёк вертляво выскочил вперёд, преградив путь, и двумя руками подтолкнул Олю с Серёжей на прежнее место. – Сегодня у нас будет охота, – с показным удовольствием протянул Руслан. – Дичь принесли! – Охота на тигра, – подтвердил Витёк. – Ладно! Вы нам злого хищника, а мы вам свободу и всего лишь по пенделю в дорогу, чтоб шагалось веселей. – Никого мы вам не отдадим! – выкрикнула Оля и попыталась оттолкнуть Витька, который был намного больше и сильнее её. Разумеется, ничего не вышло. – Ха! В таком случае зверя забьём прямо в логове, – у тебя на руках, – сказал Руслан и нацелился на Олю. Серёжа стал между ними. Тогда Витёк предложил убить бледнолицего. И Руслан согласился, сделал серьёзным лицо, закрыл левый глаз, прицелился мальчику в лоб, и он не шутил. Его ещё держало то, что всё это рядом с его квартирой, он известен, наверное, будут последствия. Но это обстоятельство, как ни странно, имело и свои «за». Потому что такая дурацкая слава была ему по душе. Чем дряннее он прослывёт, тем лучше. Его в других восхищало злодейство. И в этом он был не одинок. Старшие товарищи-дебилы улыбнутся, похлопают по плечу и расскажут другим, какой у них есть «совершенно конченый придурок!» За такую любовь он отдал бы много. Здесь и его наплевательство на закон и вседозволенность. Он не боялся лояльной милиции, которая с такими, как он, нянчится. Он знал ход их мыслей: «Трудный ребёнок, нужно воспитывать». И занимаются устным воспитанием, причём, зачастую формально. Милиции даже можно грубить, а в присутствии зрителей нужно, во многих глазах это поднимает авторитет. А ещё его вдруг заинтересовала физика – сама, так сказать, механика, сопротивление материалов, «как поведёт себя лоб семилетнего ребёнка от соприкосновения шариком, выпущенным из ствола в упор». Отскочит ли он или застрянет? А вдруг пробьёт?! Последняя мысль его и пугала, и одновременно восторгала, адреналин даже вызвал холодную дрожь. «Хоть бы лоб выдержал, а то, что ж тогда будет со мной?» – думал Руслан, но отказаться уже не мог, слишком хотелось. Оля завизжала на весь подъезд. Но Витёк среагировал на зачаток крика. Одной рукой он схватил её шею подмышку, а другой – зажал рот. Оля истошно мычала, пытаясь вырваться, царапаться и кусать. Она поняла, что эта безмозглая шпана сейчас покалечит Серёжу. Вдруг этажом выше хлопнула дверь. Послышались шаги. «Господи! Хоть бы это был кто-нибудь из взрослых». – взмолила Оля. Воцарилась тишина. Все ждали увидеть – кто это? Витёк тихо отпустил Олины лицо и голову, продолжая держать её за рукав. Руслан, как бы не специально, а просто так получилось, спрятал пистолет за спину, натянув улыбку на всякий случай. Но это был не взрослый. На лестнице появился рыжий малец, примерно с Русланом и Витьком одного возраста. «Ещё один. Наверняка их друг. До чего же бандитская рожа». Ещё Оле показалось, что где-то она его уже видела. Он спустился к ним и остановился. Обратившись к Руслану, громко и с приблатнённым акцентом спросил: – Ну, чё ты, осёл, смотришь? В глаз хочешь? В натуре, что ли? На лице Руслана сразу нарисовалось – «Что, ты сказал?! Да я тебя в порошок сотру! Ты кто такой?» Но отпечаталось это всего лишь секунды на две, да и то не родилось, а заблудившись, выскочило из старых запасов. И тут же, с осмыслением происходящего вся его доблесть переросла в явный страх. Руслан побледнел. Язык парализовало. Рот склеился. Жгла его и досада: «С такими парнями надо дружить, но, как на зло, выходит наоборот». Рыжий продолжал: – Ну, ты отвечаешь? А-а-а? Не слышу! Отвечаешь, жирное чмо? Ша! Перед носом Руслана, фигурно и убедительно он жестикулировал веером пальцев: – Хочешь, я твой пистолет заберу? – Не-е-ет. – Ну, так давай! Бегом. Мне тоже пострелять хочется! После первоначально скорченной рожи, Руслан совершил второй героический поступок: он не сразу отдал пистолет, а секунд пять помялся. – Лови, – крикнул Рыжий, и с ходу, не целясь выстрелил. Попал точно между бровей. Руслан взвыл от боли и страха, из глаз посыпались искры. Вторая пуля достала задницу метнувшегося на утёк Витька, так горячо, что тот подскочил и рухнул на кафель пострадавшим местом. Несколько шагов он продолжал бегство на четвереньках, потом встал и, подрыгивая, как жеребец, ожидая добавки, ускакал из подъезда и со двора. Руслан не соображал ничего, даже как бы уползти домой. Он лежал на площадке и выл, держа руками лицо. Рыжий повернулся к Оле с Сергеем и молча поклонился, затем персонально котёнку и пошёл вниз. Перед поворотом, на полуплощадке, он неожиданно несколько раз вильнул бёдрами, да не просто как девушка, так не каждая сможет, а очень красиво – мастерски, супермодельно. Наконец оглянулся и выдал Оле знакомую улыбку: – «!» Та чуть не села на пол: – Хея? Но ответа не последовало, за поворотом даже пропали шаги, – Рыжий там растворился. Серёжа ничего, конечно, не знал. Он только подумал, никак не находя логического объяснения: «Странно, бывает же такое? Как могло так случиться, что Рыжего спасителя случайно принесло в самую критическую секунду?» Не пристроив второго котёнка, они шли домой. Обедать было пора и тем, и другому. Котёнок пищал без конца, просил молока. Он не знал, что сегодня его дважды спасли от смерти. Грузом висела проблема: что делать с ним дальше. Оля решила попросить родителей оставить его до утра. А завтра она снова пойдёт искать добрых людей, конечно же, без Серёжи. «Попрошу Иру принять участие в этой компании. А! Вот, кстати, и она!» Они подходили к пожарке, когда увидели вынырнувшую из двора Иру. Радостная, она даже подбежала к ним и сказала: – У меня хорошая новость! Родители, наконец, согласились завести котёнка. У тебя Мурзик, а у меня скоро будет Барсик. Осталось лишь где-нибудь его взять… Ой! а кто это у вас в сумке пищит?... !!! Ира не без удивления заметила, как своими словами превратила Серёжу и Олю в два ярких фонарика. Первым делом – самолёты Оля и Нина действительно подружились, несмотря на разницу в возрасте почти вдвое. Нине исполнилось двадцать. Самое главное у них было общим – родственность душ. Общаться друг с другом им нравилось обеим. Оля дожидалась Нину с работы. Они любили прогулку от библиотеки через центр. Этот промежуток совпадал по пути к их домам. Они гуляли вдвоём и рассказывали друг другу о себе, о своих взглядах на мир. Почему Оля местами волшебная и откуда знает её тайны, Нина спрашивать не смела, хоть узнать это очень хотелось. Она терпела, потому что имела врождённую интеллигентность и предчувствовала: «Если Оля молчит, наверное, так надо. Придёт время, скажет сама», и что вообще появилась она неспроста. Это связано с тем, что для неё должно произойти что-то очень важное. Она ждала. Три книги, которые Оля назвала при их первой встрече, являлись любимыми и очень важными для Нины. Они были её секретом. Никому, никогда она о них не говорила, и тем более ни с кем не обсуждала. Таинственную Олину осведомлённость иначе, как сверхъестественной, не назовёшь. Стремительный гранитный Ленин, и Нина, и Оля, и как минимум, ещё сотня людей любовались чудом, происходившим в городском саду. Миллионы радостных, ярких листочков появились на свет! Разве это не чудо? Да и сам умный сад с респектабельным названием «Блонье» – тоже ещё какое чудо! Деревья в нём очень учёны и благородны. – Вчера смотрела картины, продавались на улице, – сказала Оля, – представляешь, на одной: только деревья и никаких других предметов отличия. Но это Блонь! Сразу видно, что Блонь! Надо же! По лицу Нины прокатилась радуга, её тронули Олины слова. Она улыбнулась и сказала: – А однажды в программе «Время» был репортаж: сначала показали верхушки деревьев, и только затем назвали наш город, но я ещё раньше узнала, где это, – Нина подняла руки к кронам, – сама не пойму: поняла я или почувствовала. Кажется, я тоже узнаю их из миллионов. Они прошли почтамт, дом губернатора и вышли на одно из самых любимых мест их обеих – небольшую площадь у Громовой башни. И вдруг Оля спросила: – Почему у тебя нет парня? Ты ведь красивая. Даже не «на вкус», а самая что ни на есть красивая! Нину этот вопрос даже чуть разозлил, но не подав виду, она ответила: – Не знаю, ведь сначала с ним нужно повстречаться, – и неуклюже постаралась сменить тему. – А? А как зовут вашу учительницу? – Марья Ивановна, – ответила Оля, и, лукаво глядя на Нину, продолжала, убеждая: «Не пытайся переводить разговор. Не выйдет!» – Ведь Он, кто тебе нужен, надёжный, с характером, умный, смелый… – Давай не будем. Что толку? – Но Оля её будто не слышала: – Знаешь, кто он? Он храбрый летчик. И выбрал эту опасную профессию не для того, чтоб много зарабатывать, а чтобы по-настоящему защищать Родину. Этот парень – потенциальный герой. Он честный офицер, он никогда не бросит товарища в беде. Он не имеет девушки потому, что не хочет иметь её без настоящей любви. Нина глубоко вдохнула, её глаза загорелись. – Принц? Зачем ты его выдумываешь? Чтобы меня подразнить? Что ты вообще этим хочешь сказать? – То, что он к тому же добрый и замечательный. – Если у меня нет парня, это не значит, что нужно ко мне приставать. Мне надоели твои усмешки, – сказана Нина и, оставив подругу в прежнем темпе, ускорила шаг. – Нина! – крикнула Оля ей вслед. Та приостановилась, но не обернулась. – Он высокий и красивый! И Нина, ничего не ответив, почти бегом удалилась. Она пришла домой очень взволнованная, думая, что если бы он такой был на самом деле, то она, не колеблясь, пошла бы за ним на край света. Вдруг раздался телефонный звонок. Нина подняла трубку. Трубка Олиным голосом сказала: – Он любит тебя, и вы скоро встретитесь! И Олин голос сменил голос самого телефона: – Гу-гу-гу. Несколько дней Нина не видела Олю. Она почти не спала и не ела, волновалась, уже не могла спокойно видеть проходящих мимо офицеров с синими петлицами, у неё бессознательно всплывал вопрос: «Который из них мой?» А Коля тем временем сидел в своей комнате и просматривал свой любимый ролик, в последний раз перед разлукой, хоть и не долгой, но для него трудной. Его посылали в командировку в другой город. Ему жаль было расставаться с ней, пусть даже экранной, но что поделаешь – первым делом служба. Назавтра он вышел из вагона на перрон незнакомого города, который ему сразу понравился. Он даже остановился, чтобы получше разглядеть вид. На холмах торжественно красовались церкви и башни. Перрон, люди – красивые! «О Боже! Это же сестрёнка… та, которая в фильме и на самолёте … Опять глюки! Я не успею приблизиться, она сгинет раньше». Но Оля подошла сама и, улыбаясь, нахально (в хорошем смысле), глядела в упор, склонив голову набок. Коля взял её за руки и сказал: – Настоящая, живая! А она? Ты ведь знаешь, о ком я! – Нина – настоящая и подавно. – Ни-на! – улыбнулся Коля – Она не волшебница, как ты и те три красавицы? Нина – обыкновенная девушка? – Ну, уж нет! Обыкновенной её не назовёшь. Она – золотая! Сама порядочность. Океан добродетели… – Можешь не говорить, я и сам это знаю не хуже тебя … – К волшебству она имеет отношение ровно столько, сколько и Вы, товарищ старший лейтенант. А вот страдает и мучается от этого волшебства более Вашего. Замученный облик Нины приобрёл прозрачно-огненный оттенок, но она по-прежнему оставалась красивой. Ожидание и догадки продолжали её изводить. Она сидела на работе сама не своя. «Ну почему она не появляется? Оля, где же ты?» Вдруг к ней в отдел залетело что-то яркое, лучистое. Это была Оля, казалось, она пылала от бешеного восторга. Нина всё поняла. Её одолел трепет. Она торжественно встала на дрожащие ноги и высоко подняла голову. Порог переступил Он! А нас с вами, дорогие читатели, попрошу удалиться, чтоб даже не браться описывать следующий момент. Даже более или менее приблизительно это сделать невозможно. Потому что самое прекрасное, происходившее с ними в эти минуты, нам, простым людям, увидеть нельзя, так как это творилось с каждым из них внутри, такое не перескажешь, такое возможно лишь пережить. А вот Маркизки, способные видеть всё насквозь, о том, что остались, не пожалели. Вообще-то, их трудно удивить, но на этот раз они получили огромное удовольствие. Вы спросите меня: «Что с ними было дальше?» Скажу: Коля и Нина полюбили друг друга сразу и на всю жизнь. Вскоре они поженились. Дальше всё должно сложиться как нельзя лучше. Они нарожают детей: двух… или пусть лучше трёх… а четырёх – ещё лучше… Конечно же, им насуют ещё палок в колёса, постараются и те, и другие: Маркизки – чтоб жизнь мёдом не казалась, а нечисти попробуют их испортить. Но эта пара не подведёт. (Не зарекайся!) Действительно, чего это я зарекаюсь? Должна не подвести. Им предстоит долгая интересная жизнь, все прелести и трудности которой они будут делить пополам. Они должны быть счастливы, потому что счастье своё заслужат честно! Позвольте! Позвольте придраться к словам. А можно ли чего-нибудь заслужить нечестно, ну, скажем, умно и хитро? Можно, но только это будет не заслуга, а афера, за которую, видимо, придётся расплачиваться. Однажды, после этих событий, Оля сказала Маркизкам: – Всё же хорошую мы сделали вещь, познакомив Колю и Нину. – Ничего хорошего мы не сделали, – не улыбаясь, ответила Хея. Оля испугалась: – У них произойдёт несчастье? – Нет, не должно. – Значит, просто у них ничего не выйдет… – Да, нет! Нет! Не переживай, всё у них будет здорово! – ответила она и улыбнулась. – Тогда я не понимаю. Мы знакомим двух замечательных людей, у них всё здорово. Это же так прекрасно! Что ж в этом плохого? – Ничего плохого в этом нет. Но дело в том, что мы-то ничего и хорошего не сделали, лишь только поторопили событие. Они всё равно нашли бы друг друга, иначе не могли бы счастливо жить, – сказала Ата. – Но ведь они жили в разных городах, как бы они встретились? – Послушай! Самая большая награда для них – это найти друг друга. И каждый из них такую награду заслужил. Это главное. Остальное ерунда. Дело техники. Встретились бы! Не беспокойся! Как-нибудь, да встретились, никуда бы не делись, разделяй их хоть океан, – Веда широко улыбнулась, – в конце-концов, мы-то, Маркизки, на что?! – Понятно. Но хоть так, а я всё равно очень рада! – сказала Оля. – Ну, а мы-то как рады! Оля с Маркизками весело рассмеялись. Несправедливость Во дворе на скамейке Оля сидела вдвоём вместе с Женей, девочкой старшей её на два года. Из своего подъезда с грустным видом вышла Ира. В то же время на соседнюю лавку, как будто бы ожидая кого-то, подсела женщина в джинсах, лет тридцати пяти, очень деловой наружности. Страшно раздражала её нога, закинутая за ногу. Острый мысок туфли смотрел не по-женски, вызывающе, тупо и самоуверенно. И не так, чтобы задран он был высоко физически, нет, но что-то внутреннее выдавало наглую сущность этой ступни, что-то сродни фуражке непоправимо сельского дембеля, которая, даже на уставном месте, намекает на то, что хочет переползти на затылок. Несмотря на неплохие пропорции этих ног – длинных и стройных, создавалось впечатление, будто под джинсами не ноги, а две кочерги или палки правильно вымеренного размера. Её движения, лицо и его выражение заслуживали примерно тех же эпитетов, что и ноги. Зато весь образ выдавал деловую хватку и довольство своим умом и прекрасной, на её взгляд, внешностью. Такая ущербность в последнее время встречаются часто, особенно среди новой популяции москвичек. И, вообще, на столицу давно наступает что-то нехорошее. Большинство москвичей, слава Богу, пока что имеют вид человеческий и довольно красивый, но в провинциях как-то совсем незаметно таких грубо вырубленных, вылепленных наспех лиц, похожих на утюги или чайники, которые ездят в столичном метро, что очень бросается в глаза. С чего бы это? Быть может, влияет подземный воздух? Или Москву чем-то подкармливают? А может, плоды даёт концентрация дурного племени? В Москве жить выгоднее, вот туда и стекается всё подряд. Или это идёт от того, что вся слабая бестолочь попадает там в упорядоченный поток, который несёт её, кормит и защищает, оптом решает за всех их проблемы, делает за таких людей всё, что им нужно, превращая их в инертную каплю? Вот и вырождаются? Ещё встречаются люди, чьи параметры вовсе не подвели. Как бы всё на месте и в телах и лицах, но глядя на них, почему-то вспоминаются слова из известной песни: «Красавицы уже лишились своих чар…» Оля с улыбкой подмигнула деловой женщине. Она узнала Ату и сразу подумала: «Издевается!» Рядом с Олей, словно мумия, приземлилась Ира. Дважды вздохнула и сказала обиженным голосом: – Бывает же на свете несправедливость. Вчера я помогла человеку… – «?», «?» И ещё одна – «?». – Вчера вечером у ларька возле остановки я увидела, как из кармана мужчины вор вытягивал кошелёк и передавал своему подельнику. Поблизости никого больше не было. Я вскрикнула: «Мужчина, ваш кошелёк». Все вздрогнули. Кошелёк упал. Обкраденный обернулся и увидел его на асфальте. Подобрал. Он прекрасно всё понял и видел, кто был рядом с ним, и кому под ноги упал кошелёк, но двоих воров ¬¬¬¬– немаленьких мужиков он явно испугался, поэтому чтобы замять дело мирно, прикинулся дураком и стал пальцем показывать на меня и говорить, будто бы это я хотела украсть. Со злыми мордами эти воры двинулись в мою сторону, но я не стала их дожидаться и отбежала к самой остановке. Как раз подъехала маршрутка и вышли несколько человек. Воры развернулись и ушли в подворотню. Мужчина ещё расплачивался в ларьке. Я подумала, что он трус да и только. Ну что тут поделаешь? Ладно, бывает, прощаю, ну пере…пугался в одночасье. Не все же герои. Однако, хотелось, чтоб он хоть без них извинился передо мной и, в конце концов, поблагодарил. Я подошла. А козёл вдруг потряс кошельком и человеческим голосом молвит: «Что, понравился? Дружки смылись? Одна решила довершить дело? Быстро вали отсюда». Ответьте мне: почему люди такие… св… неблагодарные? – А ты хотела, чтобы в виде благодарности он тебе отдал половину кошелька? – спросила Женя. – Ничего я не хотела. Я не хотела, чтобы человека обчистили. И ещё хоть немного справедливости. – Дураки вечно лезут не в своё дело. А знаешь, что бы они могли с тобой сделать? (Женя закатила кверху свои куриные глаза и на секунду задумалась). Скажи спасибо, пронесло. В следующий раз, надеюсь, поумнее будешь и не станешь замечать того, чего не надо. Слушай, что тебе старшие говорят! – Если нас, «дураков», не будет, кто ж тогда в трудный момент сможет помочь человеку? – спросила Женю Оля. – Вас, дураков? – усмехнулась с соседней лавки деловая женщина, – Учить вас надо! Глупые ещё. Запомните: сам себе не поможешь, никто тебе не поможет! Вот ты – умная девочка! Как тебя? Женя! А вы, козявки, учитесь у Жени. Иначе научит жизнь. Женя расцвела в улыбке. – А Вы как бы к ней отнеслись, если бы она, рискуя собой, спасла Вас? – делая вид, что не знает Ату, спросила Оля. – Я бы ей сказала: «В следующий раз не будь дурой, девочка!» – ответила она Оле, и переведя взгляд на Иру, с выражением добавила, – Ты ещё ребёнок, и не понимаешь, что люди не стоят таких жертв, они неблагодарные, и спасибо тебе не скажут. Так что в следующий раз не будь дурой! – помолчала, ещё более въедливо посмотрела на Иру и повторила пронзительнее и громче: Не будь дурой! Назавтра Оля подняла эту тему: – Зачем ты, Ата, учишь детей быть недобрыми? – Затем, что своей головой нужно думать, а не слушать всяких тёток! Недоделанных… недотыканных. Разве нужно верить каждой сволочи, которая тебя учит на каждом углу? – А почему такая несправедливая жизнь? Ведь случай с Ирой такой не один. Такое случается часто: делаешь кому-то добро, а потом вместо благодарности от них же получаешь пинка, причём намеренного. Именно из-за того, что ты им помог, они окунут тебя в грязь, чтобы доказать, что ничего тебе не должны. Куда вы, Маркизки, смотрите? – Мы смотрим туда, куда надо. И хорошо, что за добро вы частенько получаете пинка, − сказала Веда. – Так вам и надо! – добавила Хея. Оля только дважды моргнула, не зная, какими словами выразить недоумение. – Твой поступок – это твоя заслуга, а их свинство – это их проблема. О! давай-ка сначала слетаем в одно место. Вдруг Оля с Маркизками очутились в трамвае. – Как ты думаешь, кто сюда войдёт на следующей остановке? – Откуда ж мне знать? – Я буду вором, – сказала Хея и превратилась в довольно взрослого парня, отвратительного, что-то было в нём от помойки, – видимо, предвестье будущего. Одетого, впрочем, неплохо. – Я буду жертвой, – сказала Ата и стала никаким мужчиной. То есть среднего роста, возраста, комплекции, с лицом совершенно не запоминающимся, одетым незаметно. – Я – ребёнком, – сказала Веда и превратилась в пятилетнюю девочку. – Ты, Оля, моим папой. Просьба, что бы ни происходило, молчи и не встревай. – Того, того, ту, ту и кондуктора мы отключим. Это хорошие люди, их обязательно нужно отключить, оградив от ситуации, – сказала Хея.– А за этих двоих дешёвок можно не беспокоиться, они и так сделают вид, что ничего не видят и не слышат. На следующей остановке вошла Ира. Чтобы не поднимать с места кондуктора, она подошла сама, получила билетик и села на одиночное место между передним и средним выходом. Параллельно ей сидела девочка с усатым папой. Папа ей очень кого-то напоминал. К переднему выходу подошёл «какой-то» мужчина, а вслед за ним три парня. – «Носит же земля таких уродов?» – подумала Ира про этих парней. Особенно неприятное впечатление усиливалось тем, что все три на вид подонка были ещё и высокого роста. Они с трёх сторон обступили мужчину, загородили, и только с Ириного места, в промежуток между ними было видно, как в карман мужчине полезла чужая рука. Иру будто бы током ударило: «Везёт же мне на воров. Что делать?» Если бы не было горького опыта неблагодарности, она бы, не раздумывая, вмешалась. Но теперь в ушах стоял предостерегающий голос: «Не будь дурой, девочка!» «Не будь дурой!» «Люди не стоят этого, они неблагодарные». Ей показалось, что её душа мечется, как птица, попавшая в ловушку. Справа она почувствовала сверлящий взгляд. Маленькая белобрысая девочка глазами жгла её будто рентгеном. Ира отклонилась в их сторону и сказала её папе: – Смотрите, там крадут кошелёк. Как раз в этот момент её вниманию явился сам покидающий малую Родину серенький кошелёк. За папу ответила девочка, приказывая и ему, и Ире: – Не вмешивайтесь. Вам что, больше всех надо? Папаша сильно и как-то очень по-знакомому покраснел и выдал только: – Гм, гм. «Не будь дурой» – опять эти слова! Они словно душили Иру. Кошелёк тем временем был уже в кармане вора. «Маленькая паршивка!» – подумала Ира, глядя на девочку. – «Та ещё!» – их взгляды сцепились в немой драке. Ира почувствовала, что та не по-детски над ней смеётся. – А я буду дурой! – довольно громко кинула она этой паразитической семейке, в особенности маленькой паршивке. Встала, подошла к эпицентру действий, коленки и голос её дрожали: – Мужчина, они у Вас кошелёк украли. Он сейчас вон в том кармане. Мужчина поглядел на Иру, хватил свой карман, оглядел ребят. Через секунду двое уже лежали, а третий с заломленной рукой принял форму радуги. – Сейчас, сейчас, – кряхтел третий и, дотянувшись до кармана товарища, извлёк кошелёк и протянул его хозяину. Неожиданно в салоне раздались овации. Ира оглянулась и увидела: восторженно на неё глядя, аплодировала девочка. «О Господи!» – подумала Ира. Тут же дочку поддержал и папаша, у него был невероятно счастливый вид, даже потекли слёзы! «Нет, всё же, откуда я его так хорошо знаю? Прямо родной!» На остановке двое нокаутированных вдруг резко ожили и в прямом смысле выкатились из трамвая. Да и заломленный был отпущен при помощи пенделя. Ограбленный «спецназ», как его успела окрестить Ира, подошёл к ней, пожимая двумя руками, потряс её ладонь и поблагодарил теплыми словами. Что ей больше всего и было нужно. Она только с недоумением спросила: – Зачем Вы их отпустили? – Карманники! Я такой мелочью не занимаюсь. К тому же город у нас небольшой, вычислить их нетрудно, если они не сдохнут раньше, мы ещё встретимся. Мы и с тобой, Ира, не раз ещё встретимся, только ты вряд ли об этом узнаешь. – «Современник» – объявили остановку. – Мне пора, до свидания, – сказала Ира. – До скорого, – ответил теперь уже «таинственный следователь по особо важным делам». Выходя, Ира покосилась на странную семейку. Папа и дочка радостно улыбались и, прощаясь с ней, махали руками. Она помахала им вслед и вышла. Следователь тоже куда-то исчез. На той же остановке вошли две чрезвычайно счастливые, красивые девушки – Ата и Хея, сели перед папашей с дочкой, развернувшись к ним. И вдруг, неожиданно для Оли, вместе с Маркизками её ладоши захлопали, попеременно: раз – свои об свои, следующий – вперёд, о ладонь товарища. С ускорением перебрав всех партнёров по очереди, в завершении они визгнули на весь трамвай. Получилось складно, Оле очень понравилось. Так они отпраздновали победу Иры. – Ты спрашивала, почему так часто в жизни встречается неблагодарность? – спросила Олю Веда. – Да, мне кажется, люди остаются неблагодарными в половине случаев, если не чаще, – подтвердила Оля. – Но ведь нередко человек делает услугу другому, особенно тому, кто нуждается, не только ради будущей благодарности. Настоящий поступок не имеет ничего общего с выгодой. Он совершается совсем по другим причинам, просто от сердца, от соучастия, от невыносимости видеть чужое горе, – сказала Ата. – И если кто-то, обжёгшись раз, наученный горьким опытом, предаёт свои добрые позывы и занимает позицию бессердечья, то либо грош цена его позывам, либо они вообще ложные, никакой доброты и не было, всё только обыкновенный расчёт: «Я помогу тебе сейчас, а ты, возможно, когда-нибудь пригодишься мне», – пояснила Хея. – Ты согласна, что доброму человеку сделать доброе дело совершенно ничего не стоит, ему это даже в радость? – спросила Ата. − Да, мне в радость делать добрые дела! – согласилась Оля. – Правильно, если это не требует сил и затрат, вы получаете только радость, – Веда. – Понимаешь? Вам, таким, это легко и приятно. А если вам это ничего не стоит, то ничего не стоит и сам поступок. Поэтому такая доброта − никакой не поступок, а так себе, удовольствие, – Хея. – Чтобы доброта была не развлечением, а стоящим поступком, наша задача такие дела усложнять! – Ата. – Доброму человеку тоже нужно дать заработать УЕ, – Хея. – Доброту надо укомплектовать трудностями и преградами – Ата. – Доброе дело нужно провести через траты, страх, стыд, не так поймут, самого же оклевещут… Ещё бывает преграда, через которую тоже нужно перешагнуть: «Какое твоё, дурака, дело?» Последнее как бы мелочь, но это уже не вполне легко, а потому и ценнее, – Веда. – Каждый обязан знать, что его не обязательно поблагодарят, если он сделает что-то хорошее, а часто даже наоборот. И, несмотря на это, по-настоящему добрый человек хоть и переживает боль несправедливости, но где-то высоко осознаёт, что чужая неблагодарность по самому большому счёту − не его проблема, а скорее тех неблагодарных людей. А сам он честно выполнил свой долг. – Легче всего – равняться на других, на худшее. Якобы тебя дурные примеры оправдывают. – Ни на грамм не отмывают, будь хоть все вокруг подонки, трусы, лентяи и жадины. – Настоящий человек не портится от обид. Наоборот, он становится ещё добрее, а заодно и умнее. – Наученная горьким опытом Ира не покривила душой! Тем сильнее её поступок! А ей было страшно! – Веда. – Вчерашним поступком добрая, смелая Ира заработала крупную сумму УЕ, а сегодняшним – ещё в пять раз больше! – Но ведь это неправда, мы же её разыграли, – мучило Олю. – С её стороны никакой игры не было, для неё всё это было правдой. Она молодец! Ты должна гордиться подругой, – Ата. – Она настоящая красавица! – Хея. – А что касается розыгрыша, то мы вас всё время разыгрываем. Запомни: все ситуации, которые происходят с людьми, – все для вас специально подстроены, чтоб поглядеть, как вы себя поведёте, – Веда. – Все? Абсолютно? Вами? – удивилась Оля. – Или ими. Но от этого суть не меняется, в любом случае против ситуации ты один на один. И вопрос итога – чья в вашем лице возьмёт: наша или их? – Ата. – Считай, ни нам, ни им делать нечего, вот мы и развлекаемся тем, что каждого человека пропускаем через разные ситуации. Никто не отвертится. Интерес же наш в том, как вы сами себя поведёте, – Хея. – Делай, как сердце велит, ни в коем случае не смотри на других. Если другие боятся, ленятся и тому подобное, солидарность с такими тебя не оправдывает. Не бери с них пример. Это могут быть слабаки или люди с другими принципами. Если ситуация разыгрываться для двоих и более, отвечать за себя всё равно будет каждый, – Веда. – А если ситуация предназначена для кого-то единственного, то других присутствующих мы запросто отключим. Смотри, – Ата указала в трамвайный салон: там несколько человек, в том числе и кондуктор, как будто не спали, но были как в полном отсутствии, – видишь, для ясности мы показали тебе их наглядно. Но, как понимаешь, таких ощущений они вызывать не должны. Отключка не должна быть столь явной. Они даже могут всё видеть и понимать, и обязательно бы вмешались другим разом, но в этом деле их действия лишние. Мы просто перекроем подходы к сердцам. Оградим от переживаний. Например, у достойного человека могут быть и другие проблемы, гораздо серьёзнее этих, которые ему кажутся мелкими. Или просто кому-то покажется что-нибудь типа: «Правильно, так им и надо!» или «Ничего в этом страшного нет!», «Это просто смешно!» В том случае они действуют по нашей воле и поэтому за свои действия или бездействия не отвечают. – Наконец, третьи участники вовсе не люди, это наши подставные куклы, неживые актёры, которых на самом деле нет. Смотри: – Оля оглянулась, половина пассажиров, как по команде, идиотски заулыбались, закивали ей, и вдруг начали растворяться, пока не исчезли совсем, – вот и двоих других воров мы изготовили специально для Иры. – Ты никогда не замечала, что в странных случаях тебя часто окружают какие-то странные люди, будто бы засланные, которых ты ни до того, ни после никогда не встречала? – Запомни ещё одну важную вещь: в любой ситуации не бывает ничьей. Можно либо проиграть, либо выиграть. А чем ситуация сильней и курьёзнее, тем выше ставки. И никуда от неё не деться. Обойти её, выйти сухим, это почти всегда проигрыш, – Веда. – Вот вы говорите: ситуация, – сказала Оля. – А бывает ещё и вот как. Однажды, рискуя сама получить, я вступилась за одну девочку и отстояла её. Я только хотела помочь – и помогла. Но, по сути, вышло наоборот. Позже выяснилось, что она кое-что украла, а я помешала хорошим ребятам вернуть обратно. И теперь я жалею, что так поступила. – Или та же история − вариант-2, – сказала Ата. – Тот же сценарий, чуть в других цифрах. Твой одноклассник Костя, хороший парень, положительно-нормальный, но не супергерой. Увидел, как большие бьют маленького. Ему стало жалко его, он хотел заступиться и даже дважды почти останавливался, порываясь подойти. Но всё же не решился, – слишком неравные были силы, хулиганы были больше его, и к тому же, их трое. Он и помочь был не в силах, и получил бы сам. Вот и прошёл мимо, презирая себя. Ему полегчало назавтра, через общих знакомых он узнал, что этот маленький – большая сволочь и получил за дело, причём даже мало. А большие эти, – ребята хорошие, с нежеланием взяли на себя важное, но неблагодарное дело – проучить поганца. «Хорошо, что я не полез!» – теперь думает Костя и дышит спокойно. – Мы же считаем, что он поступил плохо, – подхватила Хея. – Почему? – удивилась Оля. – Он не помог маленькому только потому, что струсил. Это свершённый шаг, который не оправдывает дальнейшее, не зависящее от него. Причём Костя потерял больше УЕ, чем если бы облегчения не наступило. Он мучился бы и этим окупал бы свою нерешительность. А за незаслуженное успокоение он, наоборот, заплатит. Ты же в ситуации с Машкой, которая спёрла кулон с короной, поступила правильно, потому что неважно, как вышло на самом деле тогда, когда ты была уверена в своей правоте и повела себя как надо. Неприятно, – понимаем, но постарайся об этом не жалеть, – Веда. – Понимаю, вы правы. Но бедный Костя… Вы же его поставили в почти невозможное положение. Он не знает, что эти ребята хорошие, уверен, что они бьют маленького только за то, что он маленький. Легко побьют и его. Он помочь вряд ли сможет. Вы заставляете его лезть против здравого смысла. И таким образом делаете из храброго парня труса. Отбираете УЕ. Не понимаю, зачем так делать, – удивлялась Оля. – Заметь ещё, к тому же: ничего страшного не происходило. Эти большие не убивали, а просто побили и отпустили. Костя это понимал, – добавила Ата. – Тем более! Если бы убивали, думаю, он бы не прошёл мимо, – Оля. – Именно! – подтвердила Хея. – Мы и хотим сказать, что ситуация была совершенно простой, и Костя имел большую фору. – Странно, а мне кажется, наоборот, он был в невозможно сложной ситуации, которая имела против него в сто раз большее преимущество. – Так кажется вам, людям, – пояснила Веда. – На самом деле самое сложное, – это когда 50/50, когда «за» столько же, сколько и «против». Например, на одной чаше весов 30 граммов страха за боль и здоровье, 30 граммов страха за то, что тебя же ещё и осудят и 40 граммов за то, что тебя опустят морально, и другие будут смеяться. Всё это против 100 граммов совести на другой чашке весов. Вот пример сложной ситуации, где ставки одинаковы и может быть только два исхода: проиграть своих 10 УЕ или выиграть 10 новых. – В ситуации с Костей всё гораздо проще, слишком многое его оправдывало, ставка 10 против 0,1. Причём, даже пройдя мимо, он мог заработать, а не проиграть, – сказала Ата. Оля захлопала глазами: «?» – Угрызениями совести. Но мы, как ты понимаешь, угрызения эти остановили. В результате эксперимента он остался должен почти ничего. Фискальный гриб. Красно-томатного цвета Маринка (особенно уши и щёки) стояла за партой и плакала. Марья Ивановна распинала бедняжку, гневно потрясая плоской коробкой со школьными акварелями: – Для этого ты принесла это? Я тебя ещё раз спрашиваю, зачем ты это нарисовала? Другая Марья Ивановна, нарисованная на оконном стекле, злобно оскалившись, показывала классу язык. Шарж получился недобрым, гаденьким, но именно этим и удался. Характерными, не лучшими чертами, он чрезвычайно напоминал Марью Ивановну, а для пущей узнаваемости был снабжён объективными приметами: скатанным клубком волос за макушкой и щербатостью – отсутствием переднего левого зуба. – А теперь она плачет, видите ли! Художница. Думала, я идиотка и не найду? – Это не я, это не я, – заикаясь от слёз, пищала Маринка. В открытой фрамуге появилась Веда. Она влетела в класс и села на край Олиной парты. Оля прикрыла ладонью рот и тихо сказала: – Никогда б не подумала, что Маринка на это способна. – А она этого и не делала, – ответила Веда. – Да нет, представь себе, оказалось, что делала. Марья Ивановна проверила портфели, краски нашла у неё, – возразила Оля. – Это сделал Валенков, – пояснила Веда. – Дело происходило так: вчера в шкафу он нашёл старые краски. Это было в 19-03. И, пока не зная, что с ними делать, кинул к себе в портфель. Сегодня у них дома сбились часы на сорок одну с половиной минуту. Поэтому он пришёл раньше всех. Когда он понял, что делать совсем нечего и никого ещё долго не будет, ему пришло в голову сотворить этот чудный витраж. Как видишь, получилось неплохо! И как точно отобразил! Молодец Валенков – он талант! После содеянного он тихо вышел, пошлялся с портфелем по этажам и перед самым уроком как ни в чём не бывало вернулся в класс. Увидев удачно раскрытый Маринкин портфель, он вдруг понял, что это хорошее место для опасных красок. И незаметно подложил ей орудие преступления. Смекалистый мальчуган! – голова работает что надо. Талантлив во всём! Можно сказать: многогранен! Затем Веда восхищённо-ехидное лицо поменяла на злостно-хищное и, выразив всё своё отношение к этому молодцу, протянула: Вот же подддонок! У Оли сжались губы и прищурились глаза, она вскочила и сказала: – Марина здесь не причём. Это Валенков нарисовал и подкинул ей коробку. – Дима? … – Марья Ивановна обратилась лицом к Валенкову и, переведя глаза на Олю, спросила. – Откуда ты знаешь?… И почему до сих пор молчала? – Потому что Валенков, Валенков… Валенков – подлец. Он настоящий подлец… Вот… У неё не нашлось убедительней аргументов. Она села. – Валенков?... Дима, встань. Это сделал ты? – попросила уважить ответом она. – Марья Ивановна, это не я. Марья Ивановна, не я это. Но почему сразу я, Марья Ивановна! Марья Ивановна! Потому что эта (он указал пальцем на Олю) меня не может терпеть, и потому что я сижу как раз сзади этой (он показал на Маринку). Ну, если взяли с поличным? Ну, ясно ж теперь, кто художник. Теперь-то чего лепетать? Марья Ивановна! Так на любого свалить можно… Я всё понял, Марья Ивановна. Они нарисовали вдвоём, а валят всё на меня. – Садись, Дима, – сказала Марья Ивановна и обратилась к Оле: – Встань. Ты видела, как он это делал? … Нет! Значит, верно, что и ты тоже участвовала в художествах? – Нет, я на такое не способна. – Тогда зачем пытаешься свалить вину на другого? Только за то, что тебе кажется, что он похож на того, кто способен? За это? Да? – Нет не только, – ответила Оля. – Ещё потому, что у него брюки обляпаны краской, а из кармана торчит кисточка! Все пригляделись и увидели, что так оно и есть. Марью Ивановну это очень расстроило, но злилась она, пуще прежнего, почему-то на Олю. Как будто в проделках Валенкова она виновата больше самого Валенкова. Она затрясла красками в Олину сторону, будто бы примеряя удары по голове. Казалось, была б её воля, она подошла бы и врезала ей по лбу. Вдруг предательский солнечный блик вскрыл ещё одну малозаметную тайну. Марья Ивановна четко прочитала на грани пенала древнюю царапанную надпись «Валенков 1 а». Валенков и сам не помнил, была ли такая надпись. Не обляпывал он и брюки. И кисточку в его карман на Олиных глазах вставила Веда. Она поступила с ним так же, как он с Мариной. Так-то! Прежде, чем сделать что-нибудь эдакое, подумай: а не вернётся ли оно к тебе тем же способом? Не поглядывает ли за тобой то, что об этом позаботится? По пути из школы Оля сказала Веде: – Спасибо! Хорошо, что ты оказалась на месте преступления Валенкова. Что было бы с бедной Маринкой? И откуда ты знаешь, как Валенков нашёл краски в шкафу именно в 19-03 и положил их в портфель? А потом сбились часы на сорок одну с половиной… Ты что, успеваешь бывать везде? – Нигде я не была, – ответила Веда, – в то время, когда он нашёл краски, я находилась в твоей комнате. – Тогда откуда ты знаешь столько подробностей? – Это элемента-а-арно! – Неужто дедукция? Сэээр. – Да нет, есть кое-что поточнее. Вечный спутник человека – фискальный гриб! От него никуда не денешься и его не перехитришь. Он упрям и честен, он ведёт летопись во всех подробностях. Как личный чёрный ящик. Считай, что кроме рук и ног у тебя растёт ещё видеокамера, которая никогда не выключается и записывает всё: картинки, звуки и остальные показания. – Про каждого беспрерывно снимают кино? А гриб – это диск? – Да. И записывает он не только события, но и мысли. Во всех подробностях с физической и химической точностью. А также психологической, – фиксацией всех порывов чувств и настроений, затмений и озарений. Он видит, понимает и знает всё. Его корни начинаются в человеческом сердце, затем своими мицелиями он опутывает и пронизывает мозг, наконец, на голове прорастает сам гриб. Поэтому, если ты захочешь его обмануть, пытаясь самой себе врать, он всё равно запишет всю правду, заодно и то, как ты хотела его обмануть. Потрогай, – Веда кивнула Оле, указывая, чтобы та потрогала голову. Оля нащупала что-то вроде приклеенного к макушке воздушного шарика. – Не пугайся, он не только что вырос, это твой гриб, с которым ты родилась. Просто, чтобы наглядней тебе объяснить, мы их материализовали, разумеется, для тебя одной, – сказала Ата, подлетевшая вместе с Хеей. Оля огляделась и увидела прохожих с грибами на головах, которые напоминали перевёрнутые груши, широкой частью вверх. Причем у одних грибы были большими, а у других маленькими. Стояли они по-разному, у одних прямо, а у других отклонялись, а у некоторых вовсе свисали на бок. Но самое необычное, что бросалось в глаза – это пестрота каждого гриба, совершенно отличавшаяся друг от друга и рисунками, и цветом. То ли они состояли из прозрачных оболочек и заполнялись всем этим, то ли так сочно были разрисованы снаружи. Но этакой яркости и пестроты Оля в жизни ещё не видела. Она всмотрелась в гриб встречного. Его рисунок напоминал очень подробную географическую карту, состоявшую из множества мелких разноцветных деталей: пятен – округлых и угловатых, черточек, полосок, точек. Кроме того, гриб опутывали и линии подлиннее, которые будто бы реки сужались и расширялись, внезапно обрывались и нередко меняли цвет на своём пути. Так же маленькие штуковины часто находились на более крупных размытых фонах. Эти грибные картины нельзя было заподозрить в каком-нибудь псевдоискусстве. Они были очень сильны, непросты, динамичны. Каждый гриб сиял жизнью и ещё чем-то большим, неподдающимся объяснению, запредельного разуму свойства. Нарисовать такое нельзя. А если бы кто-то из мастеров уловил острым глазом и смог воплотить своё чувство при помощи красок, хотя бы самое маленькое подобие, то, наверное, только большой гений. Оля решила во двор не сворачивать, а вышла прямо на проспект. Там больше ходило грибов. Она поняла, что одни грибы ей приятны, другие отвратны, третьи, разумеется, никакие. На этих картах не имелось ничего общего с чертами лиц, но непонятным образом грибы сильно походили на своих хозяев. Одну из загадок Оля разгадала быстро. Нетрудно было заметить, что величина гриба напрямую зависит от возраста. Это логично, чем больше человек живёт, тем большая вырастает о нём история. – Ты правильно думаешь. Зависит напрямую. Но, как везде и во всём, здесь тоже встречаются перекосы. Не у всех он растёт с одинаковой скоростью. Бывает человек младше другого, а гриб его больше. У людей ограниченных, с неразнообразными интересами грибы растут медленнее. Вот, например… Олю вдруг приподняло и отнесло километра за полтора по улице Николаева. – Вот, для тебя хороший пример! – сказала Хея. Навстречу им шёл довольно пожилой человек, с относительно небольшим бледноватым грибом, заваленным набок. Ата встала ему на плечо и рукой поставила гриб вертикально. В открывшейся части Оля увидела три ровные мощные полосы, которые тянулись верх, через весь гриб, почти что с самого низу. – Видишь, – сказала Веда, – освоив своё мастерство в юном возрасте, этот человек много лет, не особо задумываясь, автоматически ходил на работу. Все его дни похожи друг на друга. Самая жирная синяя полоса вмещает полвека одинаковых рабочих дней. Каждое утро он пил чай с бутербродом, обедал в дешёвой столовой на предприятии, а ужин его не отличался от завтрака, – это вторая тёмно-розовая полоска. В руке Веды появилась лупа, размером с неё саму, через которую Оля разглядела, что розовая полоска состоит из трёх. – Если присмотреться, видишь: обед, завтрак, ужин. Третья, пульсирующая ядовито-зелёного цвета, единственная в его жизни забота, обостряющаяся к концу месяца, – будет премия или нет? У него нет семьи, нет других хлопот. Ну, были, конечно, в его жизни разные случаи, куда ж без них. – Веда провела рукой по всему остальному грибу с разными разностями, которых было много, но меньше по сравнению с другими увиденными грибами. – Так он и прожил всю жизнь одинаково. – А вон та чёрная точка – ужасна, не правда ли? – заметила Оля. – В начале девяностых годов быстрым скачком обесценились деньги. В результате тот, кто их копил, обеднел. Точка действительно ужасная. Для него это было трагедией. – Бедный, мне его жаль, – искренне посочувствовала Оля. Маркизки равнодушно промолчали. Мужчина начал коситься на Олю: «Чего это она прилепилась чуть сзади, чуть сбоку, да вытянув шею, смотрит на лысину и что-то бормочет?» Он пристально на неё посмотрел. Оля смутилась, прибавила шагу и вырвалась вперёд. Вдруг встала, как вкопанная и оглянулась. «Ого! А это что?» Мимо неё проходил человек с яркой алой звездой на макушке гриба. – А эта звезда – настоящий подвиг, такой, за который могли бы отметить и люди. Если нашлись бы свидетельства, то ему бы за это присвоили звание героя. Но эти регалии от правительства, как, собственно, и всеобщий почёт не так уж и важны, ведь в первую очередь он герой перед Богом. В том неравном бою, как любому нормальному человеку, и ему было страшно. Ему очень хотелось жить, и было время подумать. Была возможность отойти самому, но для этого пришлось бы бросить в другом окопе несколько человек, не имевших такой возможности. Это был не ежеминутный порыв, он хорошо подумал и решил остаться. В этом случае логика не предвещала ему спастись. Он сознательно отдал свою жизнь ради других. – Как это отдал? Он же живой! – Он-то отдал, только мы решили не брать. Не захотели! Иногда, очень редко случаются чудеса, мы не злоупотребляем ими, но время от времени они должны происходить. – И как же выглядело это чудесное спасение? – Какая разница, произошло так, как придумали мы. Суть не в этом. Главное, что он настоящий герой и то, что он жив, – сказала Хея. – И всё же интересно, – настаивала Оля. – Ну, я подкорректировала полёт снаряда, Веда у его носа соорудила небольшую свалку обломков и накрыла его десантным беретом, чтобы дышать. Человеку в бессознательном состоянии воздуха нужно меньше. Взрыв контузил героя и засыпал окоп вместе с ним. Душманы его не нашли. Через несколько часов там были наши. Когда вблизи проходил солдат (догадываешься, с чьей подачи?) наш друг застонал… Откопали: живой! Вот и всё. – Несправедливо получается, – возмутилась Оля, – почему вы делаете так иногда? Ведь каждый такой герой достоин жить! – Если подвиг начнёт гарантировать жизнь, то и люди начнут совершать его из расчётливой трусости. Это раз. А второе: кто сказал, что мы его облагодетельствовали? Его подвиг в любом случае останется с ним навсегда, плюс он заслужил тысячи УЕ. А чтобы оплатить возможность жить «Здесь», мы забрали у него часть этих УЕ, которые бы не меньше пригодились ему «Там». Ты сама поймёшь всё это после смерти. – Вот уж спасибо! Обрадовали! – Тебе уже говорили, что мы вам не можем дарить, у нас нет таких фондов. Одолжим сколько надо, но ни уешечки не подарим. Зато мы грамотнее вас распоряжаемся вашим добром, которое заработали вы. – Допустим, сделали вы ему лучше или нет, это вопрос. (Оля подавила в себе чувства, присущие нормальному человеку). Да, допустим. Но то счастье, которое вы принесли его близким… Ведь это неоспоримо! – Оспоримо! – возразила Хея. – Любое счастье тоже нужно заслужить, и за это его родные заплатят. Оля остановилась и смущёнными глазами поглядела на Хею: – Чем заплатят? – Ещё не знаем, подумаем, – ответила Ата, – быть может, другими несчастиями. – Эту жизнь мы оплатили не одними его УЕ, но ещё и теми, кому он дорог, забрали у тех, кто за него переживал. С их счетов поснимали возможные суммы. А те, у кого не хватило, доплатят чем-то другим, возможно, несчастьем… конечно же, не таким страшным, – пояснила Веда. – Стоп! – сказала Оля. Над этим конкретным разбором повисла более объёмная мысль – Как же так? Эти хорошие люди, все его близкие, выходит, страдают от случая, а не по вашим законам? То есть, не попади он на эту войну, всё было бы гладко, был бы жив дорогой человек, целы УЕ и все несчастья прошли б стороной. Выходит, платят они не за свои минусы. Им-то за что? – Вы часто не замечаете самого главного, – сказала Хея. – Допустим, когда вам поставят пятёрку, или денег подвалит, это вы видите как подарок, а остальное расцениваете, как натюрлих – само собой разумеется. А то, что у вас есть родители и вы любите их, это вроде бы, не считается. А ведь это и есть самое большое счастье, самый большой подарок судьбы, который стоит во много дороже, чем какие-то там удачки. – Так вот, в случае со спасением нашего героя пострадали те близкие люди, которым выпало счастье его любить. А за счастье нужно платить, и если бы не этим разом, то они заплатили бы другими УЕ. Одним словом, каждый человек, который тебе дорог, приносящий тебе радость – это великое благо, которое дано тебе не бесплатно, и чем больше у тебя таких людей, и чем они дороже, тем больше ты за это заплатишь, – сказала Веда. – К тому же, мы дали им поволноваться, когда он был при смерти в госпитале. Они молили, чтобы он не умер, и готовы были отдать ещё больше! – Ата. – Человек платит за всё, что ему дано, и за то, в том числе, с чем он родился. За здоровое тело, за ум, за силу, за красоту, за семью, за друзей, за любовь, за желание жить, за веру, за оптимизм, за материальную часть, за добрые случайности, за удавшийся отдых и многое другое. А платите Вы трудом, подвигами, как правило, мелкими. Человеку постоянно приходится совершать мелкие подвиги, это одна из крупнейших статей дохода. Беда тому, кто их постоянно обходит, уклоняется. Тот ужасно беден и тогда ему приходится платить потерями, страданиями, просто отсутствием счастья, временем, уходящим зря. Впрочем, мы уже говорили об этом, – сказала Хея. – Давайте лучше посмотрим, какими ещё бывают подвиги! Вдруг перед Олей всё выросло в несколько раз. Маркизки стали больше неё. Она почувствовала за собой крылья. Они просочились сквозь щель между рам в окошко жилого дома. Девочка трёх-четырёх лет в этой комнате нянчила куклу. А мама на кухне с заботливым взглядом и белой звездой на вершине гриба развешивала бельё. – Понимаешь? – спросила Хея. – Она одна… – догадалась Оля. – Да! Но могла от ребёнка избавиться до рождения или после сдать в детский дом. Она красивая и умная, у неё была радужная перспектива, – сказала Ата. – Ради этого существа она принесла в жертву свою молодость и репутацию. От неё отвернулись близкие. Она бросила институт, много работает, они живут в съёмной комнате. Таких, пожертвовавших собой как она, тысячи, но от этого их подвиг не меркнет, – сказала Веда. – Не удивляйся, но она стоит намного выше, чем императоры, полководцы, лауреаты Нобелевской премии. Да и кто, собственно, они такие? С какой стороны ни зайди, по сравнению с ней – баловни судьбы. Этот подвиг тем ещё дороже, что здесь их не ценят и чаще даже презирают. Эти кроткие мамаши на самом деле и есть величайшие люди, – Хея. – Вот мы пока не решили, как с ней обойтись, – сказала Ата. – Я знаю! Подарите ей хорошего мужа. Человека, с которым всё будет сначала. Чтобы это была любовь, а дочка обоим была только в радость. Ну, пожалуйста! – попросила Оля. – Есть такой вариант! – сказала Хея. – Но есть и другой! За все старания и мучения не давать ей любви, а наоборот, сделать так, чтобы самое дорогое, что у неё есть – её дочь – воспылала к ней неприязнью и неблагодарностью. Или просто выросла дурой или сволочью. Или пьяницей! Которая бы несла всё из дому, ещё и била мамашу. (пауза) А! Как тебе? Оля раскинула руки и пошатнулась назад, показывая, что готова упасть в обморок, постучала себе в лоб и спросила: – Хея, у тебя с головой всё в порядке? – Пойми ты, – ответила Веда, – варианты есть разные, и каждый не хуже другого. То, что ты предлагаешь, мы делаем чаще всего – награждаем живых по заслугам. Потому что хорошего человека нужно поощрять везде. Но иногда мы используем более сильный способ, экстрамощный, как правило, применимый к обратным героям – большим должникам. Хороших людей мы заставляем зарабатывать больше, принудительно обрекая их на труднейшее испытание. И заработает он не просто больше, а намного-намного больше. Например, настоящего героя можно обвинить в предательстве и сгноить на каторге. Да, он будет мучиться незаслуженно! Но зато какие УЕ! Дорого стоит отчаяние и мысли о том, что страдания – зря. Он думает, что теряет здесь всё и абсолютно не ждёт награды, но всё же во что-то далёкое верит, не предаёт и терпит достойно. Никакая горечь ни для кого не проходит даром. За каждую муку на счёт поступают УЕ. – Знаете, всё-таки нас – людей, – сказала Оля, – земное счастье волнует не меньше загробного. Пожалуйста, я вас очень прошу: пусть этой мамочке в скором времени повезёт. Не губите ей жизнь. Ведь она заслужила. – Уговорила, – сказали Маркизки, – да мы и не собирались. Через фасадный вход они влетели в один из кабинетов офисного здания. Там замечательным голосом по телефону говорила девушка, даже с первого взгляда очень красивая, а уже со второго становилось понятно, что внешняя её красота – далеко не всё. Внутренняя пружина её обаяния источала ещё на два порядка выше. В её движениях, ювелирных руках, повороте головы, прекрасно сидевшей на шее, точеных плечах, а также в подобранной с хорошим вкусом одежде и украшениях чувствовалась и королева, и домашняя кошечка, уютная, милая, огненная. Однако гриб её не стоял вообще, а висел на левом боку, как ухо спаниеля. В облике этой поганки, проглядывалась жуткая патология, тяжёлая нравственная болезнь. – Да, Оль, порой красота – это беда, – сказала Веда. – Но она об этом ещё не знает, – добавила Ата. – С ней пока не произошло того, что произойдёт? – Скоро уже произойдёт, – Хея. – Что? – спросила Оля. – Ей давно пора заплатить. У неё гора отрицательных УЕ, – Ата. – А жаль, такая красота, просто классика. И ведь девка, сама по себе, родилась не такая плохая, если бы не эта красота, – Веда. – Ну так дайте же ей пилюлю. Чтоб жизнь мёдом не казалась, – предложила Оля. – Поздно, матушка, увы, не поможет, – Хея. – Как не поможет? Любые трудности и неприятности добавляют УЕ, – Оля. – Во-первых, любые в отношении к ней мы применить не можем. Она не наш клиент. Её контролирует нечисть, она и даёт ей чертовскую привлекательность. Мелкие же провокации, на которые мы имеем права, пойдут не впрок. Она тут же начнёт затыкать их греховными затычками, – Ата. – Да, сгубила её красота, – сказала Веда и задрала поганку, показав, что ж такое тяжёлое перевешивает её вниз. Оле чуть плохо не стало, ей открылась гниющая язва-дыра, занимавшая чуть ли не полгриба, окружённая густым частоколом всяческих линий всевозможных цветов, прямых и витых с закорючками, совершенно запутанных, косматых безобразий. – С детства, – сказала Ата, – все кругом восхищались: «Какая красивая девочка!» В пятнадцать на неё заглядывались окружающие. С шестнадцати до восемнадцати она повидала все прелести жизни. У её ног были дорогие машины, рестораны, подарки. Ей оказывали внимание серьёзные люди. Она довольна жизнью и верит в свою исключительность. Эта дыра, по сути, и есть её образ жизни и вера в то, что она самая красивая, и что будет такой всегда, и то, что любые вопросы решаются просто, благодаря тому, что её любят. Только этим она и живёт. Видишь, всё, что она ни делала, все эти линии исходят из одного места. То есть, все её заслуги – это заслуги не её, а красоты, которую ей одолжили. Это её лёгкий путь. – Для защиты людей от подобного рода развитий обычно мы поступаем просто, – продолжила Веда, – в подростковом возрасте, в классе пятом-шестом мы отбираем часть их красоты, причём самой высшей, той, что блестит, и сокращаем их внутреннюю харизму. Вроде, она, (или он) подросли и сравнялись с другими, не изменившись особо. Даже всё ещё – красавцы, но уже заурядные. И внимание к ним сохранилось, но уже не всеобщее. Такая утрата переживается трудно, особенно если лавры забирает новая принцесса. Бывшие королевы страдают, однако справляются и вырастают нормальными людьми! А эту красавицу слишком разбаловали (особенно мамки, бабки и прочие тётки). Она возомнила о себе и испортилась, стала рано грешить, совершенно отбившись от нас, и вышла из-под нашей юрисдикции. Она боролась с нами как могла, кому угодно продавая душу, лишь бы любыми неправдами оставаться всеобщей любимицей. В ней нас победила нечисть, отстояв право на её красоту, не позволяя нам вмешиваться. – Как она с вами боролась? – спросила Оля. – Это – образно. Она боролась с тем, что имела в себе доброго. К примеру, однажды при ней похвалили другую, тоже красивую девочку, а про неё промолчали. Её это сильно задело, она возненавидела соперницу и стала придумывать: как её убить, – ответила Ата. – Ну, это смешно, не убила же? Что только в детской голове не играет? – сказала Оля. – Ты не права, вопрос в том – как играет? – сказала Хея, – Мы давали ей почву для размышления, заставляли подумать, на что она посягает. Она всё прочувствовала, и в ней шевелилось всё, что присуще нормальному человеку. Мы же тебе говорили – она родилась не такая плохая, и будь у неё с детства трудная жизнь, из неё мог бы вырасти хороший человек. Её испытывали, подливали масла в огонь. В ней шла борьба, между ними и нами. Всё было очень серьёзно. Ей трезво давали понять, что человек не игрушка, что каждый имеет права на красоту. Она знала мать этой девочки и хорошо понимала, каково будет ей. Но желание быть самой лучшей перевесило всё. Мы проиграли. – Она убила девочку? – ужаснулась Оля. – Сейчас! – Дали бы мы ей! Если мы не распоряжались ею, это не значит, что мы не могли защитить девочку, – Ата. – Скоро она перед «ними» расплатится за все свои грехи, удовольствия и лёгкую жизнь. Вот уж они оторвутся. Страшно подумать. Боюсь даже говорить, – Хея. – Один очень влиятельный человек пристроил её на работу сюда – ничего не делать. Она сразу очаровала всех сотрудников, – сказала Ата. – Они резко потеряли сон. Повернулась ручка. Кто-то с той стороны открывал дверь. – А вот и наш герой! – продолжила Хея. – Собственно, здесь мы из-за него! Вошёл мужчина приятной наружности, примерно лет тридцати семи. На верхушке его гриба сияла розовая звезда. Перед этой красоткой он млел и бледнел, горели глаза, немного дрожали руки. Он положил ей на стол лист с пятью строчками. Не обращая на него внимания, она продолжала болтать с телефоном. Он ждал. – Честный человек, – сказала Веда, – отличный семьянин, и это не для публики, а перед Богом и совестью. Но вдруг – Ай-яй-яй! Не было печали. Появилась прекрасная фея. Влюбился наш праведник. Потерял сон и аппетит. По случаю майских праздников вчера здесь была вечеринка. Курить они ходили на лестницу, и так получилось однажды, что эти двое остались докуривать одни… Стояли молча. Она была к нему в профиль, а он к ней в полоборота. Но на самом деле он тайно косился и любовался её красотой и тем, как изящно она затягивалась и пускала дым. Лицо её, волосы и фигура казались божественными. Ангельски-белое платье бесподобно подчёркивало стройные, нежные формы. А решительно-храбрые туфли придавали ей хваткую дерзость, независимость и самодостаточность, и этим контрастом от милого к смелому добивали влюблённого до конца. Вдруг она повернулось к нему. Он затрепетал, хотел было спрятать взгляд, но оказался не в силах. Их глаза встретились. Она обожгла его изнутри. Дальше было как в сказке. Она говорит: «Ведь ты уже знаешь, что очень мне нравишься? Как только впервые увидела, так и влюбилась! Держалась-держалась. Но больше не могу ничего с собой поделать». Чего-чего, но такого он не ожидал. Это был самый невероятный и приятный сюрприз, приключившийся с ним за всю жизнь. Ему показалось, что он воспарил и слился с мечтой, как бывает только во сне. Она опустила глаза, стройная, милая и доступная. Жутко ему захотелось её обнять. Своей тонкой ладошкой она взяла его за ладонь, крепко сжала и, как послушного коня, повела к кабинету директора, за которым имелась подсобная комнатка с холодильником и диваном, где шеф спал весь обеденный перерыв. Ключ от этого кабинета, разумеется, у неё уже был! А директор, как полагается, с вечеринки ушёл первым. Завела она туда нашего друга и давай целовать, штамповать помадой, такой вкусной, от одного только запаха можно было растаять. И показалась она в тот момент ещё краше ему и милее. И прибавилась к чувству ещё благодарность за то, что его полюбила, да умножилось на выпитые градусы. И было ещё кое-что! Но жгло человека другое, жгло очень сильно: о жене и о долге он тоже не забывал: «Грех какой! Какое предательство! Как после этого супруге и детям я буду смотреть в глаза?» Но всё же прервать это было почти невозможно. Сладкий сон был прекрасен. Отшатнуться не было сил. Взял он тогда и собрал в себе то, что осталось, да как врезал затылком о стену, ту к которой его прижимали, и немедля ещё раз – да чтоб побольней, и ещё, и ещё. Он вырвался из сильных объятий, чуть когти ей не сломал, и дал ходу, бегом, выбиваясь из сил, задыхаясь и не оглядываясь, домой. Ох, и трудным был этот поступок. Вот – настоящий подвиг! – А как ты думаешь? – спросила Хея, – За что она его полюбила? – Глядя на неё, – ответила Оля, – никогда она его не любила. – Правильно, для неё он – минутное увлечение, одноразовая игрушка, и то только благодаря коньяку и тому, что курили вдвоём, и самое главное, о чём оба не догадываются, всё это от начала до конца было подстроено. Понимаешь, кем? Совсем дело было не в ней: она – инструмент. А именно его хотели заполучить – праведного. – Такой честный и правильный человек для них является лакомым куском, прямо как кузнец Вакула! – воскликнула Оля. – Совершенно верно! Испытали, твари! И проиграли, причём, с сокрушительным счётом! Наша взяла! В этой тяжелейшей вчерашней схватке он и заработал звезду. Красавица наконец-то повесила трубку, показательно не спеша взяла лист, лениво в него заглянула. Положила на стол, подписала. Отдала. Он взял, немного постоял, из бокового кармана достал розочку, протянул ей и сказал: – Вы самая прекрасная девушка, которую я встречал в своей жизни. И должно же так получиться, что я Вам понравился. За это я очень признателен Вам, но никак не судьбе. И чем Вас благодарить, я не знаю. Простите меня за вчерашнее, за то, как я поступил с Вами. Но иначе быть не должно, я не предатель, я женат и всегда был счастлив в браке. Он поклонился и вышел. Она с презрением посмотрела вслед и подумала (Хея озвучила): «Вчера я поняла, что он идиот, но сегодня то, что идиот неизлечимый!» – Вот, переступил бы он через верность, – сказала Оля, – совершил бы большой грех. Значит, стекло безвозвратно разбилось бы, и дальше грешить было бы не так страшно, ведь всё равно уже выпачкан, терять больше нечего. Так становятся свободными от предрассудков… – выясняла она положение вещей. – Неправда, – сказала Ата, – сколько измен, столько и грехов. А если кто-то одумается и сумеет преодолеть – это тоже большой подвиг, причём тем он больше, чем труднее дастся, не отмывающий его полностью, но он погасит очень важные минусы. – Со временем ты подметишь одну закономерность. Тех мужей, которые много изменяли своим жёнам, часто приговаривают к одному и тому же наказанию: такие мужчины с возрастом становятся инвалидами, а ходят за ними до самой смерти, таская инвалидные коляски, их терпеливые жёны. – Только не подумай, что все инвалиды – это бывшие изменники. Инвалидом может стать кто угодно, и плохой, и хороший, и очень хороший. На улице они рассмотрели ещё несколько экземпляров грибов. Маленькие удовольствия напоминали маленькие розовенькие точечки… Оля увидела, как выглядят рисунки бездельников, что сходного в них с трудоголиками. А также темные дела негодяев, воров, подстрекателей… Синие змеи проклятий Теперь было сделано так, чтобы Оля видела не только грибы, но и другие потусторонние штучки. В том числе мысли. Человеческие головы, словно тлеющие головешки, источали разноцветный дым. Одни легонько, другие поактивней, третьи совершенно пылали. Дым обволакивал их собственный гриб и впитывался в него. Иногда появлялся другой, особенный дым – из сердца, и, смешиваясь с головным, пропадал там же. Порой два этих разномастных дыма боролись между собой, в конце концов окрашиваясь в цвет победившего. Кроме того, на этом дымовом нимбе вокруг гриба отчетливо рисовались подвижные картинки, как будто кино. Оля поняла, что они показывают то, о чём думают. Мимо проходил пожилой очкарик. У него было настолько отсутствующее лицо, что казалось, будто бы тело его здесь, а сам он сейчас где-то в дальней галактике. Его дым показывал шахматную доску. Ферзь нерешительно передвинулся на соседнюю клетку, устремив за собой быстрое, бурное движение других фигур. Затем, как ошпаренный, он вернулся на место и, назад перестроившись, замерли остальные. Очкарик облегчённо вздохнул. Мальчик из Олиной школы, на год её младший, тоже не на шутку задумался, отвисла не только губа, но даже и нос. Его дым улыбался красивенькой Светкой из его класса в синеньком топике и с хвостиком волос, схваченным тремя разноцветными резинками. Было видно, что он хорошо понимает: она ему не по зубам. Девушка лет двадцати семи мысленно находилась в магазине со смазанными очертаниями продавцов и товаров, только одна-единственная норковая шуба лучилась сказочным блеском и, будто живая, протягивала к ней рукава. Стайка семи синих змеек пролетела над Олей. Вскорости следом за ними пронеслась ещё такая же. Оля спросила: – Кто это? – Летим, посмотрим? – предложила Веда. Поднявшись на высоту второго этажа, они увидели, как к ним приближается очередная стая. Оля только успела повернуть голову, проводив пронёсшихся мимо рептилий, их мордочки были злыми. Издалека приближались следующие. Маркизки и Оля устремились им навстречу. Оказалось, они вылетают из форточки. Там, в комнате, нервно расхаживала дама. Её сердечный дым выползал в виде червей, проходя через головной дым, черви преображались: появлялись глазки, пасти и ажурный окрас. Вместе с дымом их тоже притягивал гриб, но они не пролезали и некоторое время сражались с этим пылесосом, пытаясь вырваться. Когда змеек налеплялось несколько, пылесос не справлялся со всеми, и тогда одновременно им удавалось оторваться. Они строились в стаю и улетали. Картинка мыслей женщины изображала мужскую физиономию, очень противную и на редкость нахальную. – Теперь посмотрим, куда их несёт, – сказали Маркизки и увязались за змеями вслед. Тот самый мужчина – из мыслей женщины, лежал на диване с компрессом на голове, которая сильно болела. Таким же противным и, тем более наглым, он Оле не показался, наоборот, скорее даже приятным и скромным. Влетела следующая партия змей. Они перестроились в одну линию и по очереди спикировали мужчине в висок. Он сморщил лицо и взялся за голову. Финиш их полёта напомнил мух, врезающихся в стекло. При столкновении с головой змеи падали на подушку, от неожиданно сильного удара они теряли сознание, и пропадал их нательный ажурный рисунок. Быстро очухавшись, каждая змейка взлетала, делала виток вокруг головы, и, наконец, будто что-то поняв, обращала взор к форточке, принюхиваясь к чему-то далёкому, облекаясь в новый рисунок. Они ещё подрастали и заметно становились злее. И одна за одной улетали обратно в окно. – Куда же их несёт? Летим! – сказала Веда, и они рванули за ними. Стая шла уверенно и быстро вдоль улиц, плавно виражируя на поворотах. Оле нравилась эта погоня, точнее сопровождение. Змеи не возражали, они просто честно выполняли своё предназначение. Появилась ТЭЦ-2, две высоких трубы, корпуса, огромные железные банки с мазутом и тёмно-синяя полоска воды. По мере приближения водохранилище быстро выросло под ними. На том берегу стоял одинокий рыбак, со знанием дела крутивший катушку спиннинга. Это был мужчина среднего возраста. Когда-то главным его достоинством являлся подвешенный, острый язык… а самым большим недостатком то, что он слишком переоценивал это своё достоинство. Его мелочно-примитивная внешность, вороватая, плутовская, похотливая и поцелованная Венерой, с первого взгляда отталкивала, однако в общении, разговором и юмором он умел поднять настроение и понравиться многим. Повеселит он компанию… Позовут ещё раз, другой. А он любил на халяву. Причём, любил это дело вдвойне. Во-первых, кто же не любит выпить за так, закусить и потереться в невредной компании с присутствием дам? Мало кто! А во-вторых: имел он черту радоваться тому, что кого-то, как-то, где-то провёл. Ну, были у человека такие радости. И это, скажу Вам, даже не комплекс, это скорее диагноз. Может быть, его часто дурили в детстве, поэтому отложилось. Любил он провести! Даже если без малейшего дохода, просто скажет кому-нибудь самую безобидную неправду, например, что ему не сорок лет, а сорок один. Вот! И что ему-то с того? Как Вы думаете? Да ведь провёл же! – «А дурак и поверил! Дурак! – и это приятно!» Но если его обманули… Нет, про это я вообще помолчу! Даже если его пытались «обмануть», к этому он относился совершенно болезненно. Если кто-то попросил помочь за спасибо, он обижался, очень переживал, говорил: «дураком обозвали». Особое удовольствие доставляло ему совращать чужих дам. Аж уши вострились, если увидит какую-нибудь «ничего». А если очередной его подружке вдруг оказывали внимание, даже совсем невинное, то он от ярости белел. Видимо, судил по себе, то есть любой знак внимания – это наступление издалека. Вообще-то он парень неплохой: незлой, неконфликтный, правда, мелочный, но ведь и все перечисленные выше дурные особенности тоже мелочные. Да и не особенности они вовсе, а недоразвитость. Не берусь утверждать, но посмею предположить: «Наверное, сделай он зло посерьёзней, то возможно бы даже переживал». Ещё он – большой подстрекатель. Ему всегда нравилось что-нибудь скомбинировать, внушить одному про другого, а другому про третьего. Особенно подбивать одних совращать жен или девушек других, убеждая, что дамы давно это ждут. А самому понаблюдать за процессом. А вдруг подерутся! Любил ненароком расписать авантюру, придуманную им же самим, якобы кто-то так делал, в которую сам бы он ни за что не полез. Это и интересный рассказ, но главное – надежда на то, что найдётся такой идиот, который попробует повторить подвиг. Со стороны наблюдать будет интересно. Причём он наивно полагает, что оба исхода ему интересны и безопасны. «Если дурака разоблачат, я посмеюсь, и я ни причём, – не подбивал ведь, а только рассказывал о том, что рассказывал кто-то». Или этому дураку повезёт! «Вот тогда я уже благодетель – генератор идей!» До сих пор он не понял, что независимо от исхода, и нашёлся ли «дурак» или нет, в любом случае ответит никто другой, а именно он, автор, чьими молитвами двигался процесс. Ответит он не за случившееся, за само подвижничество. На сколько постарался сделать гадость, ровно столько и заплатит. Вот за это таким «замечательным людям», как он, никогда не везёт в самом главном, но они всё равно продолжают своё и никак не поймут: «Почему же везёт только дуракам». Змеи закружили над ним. Хищное удовольствие нарисовалось на их мордочках. Вот он, нашёлся – истинный виновник, породивший проклятия женщины! Увеличив радиус последнего круга, одна за одной, сквозь висок змейки скрылись в его голове. – Пусть кого-то оклеветали, и ему адресованы будут проклятья, умные змеи всегда разберутся и невиновного не обидят. Если только с разгона ему причинят неудобства. Голова поболит, может быть, покраснеют уши, – Ата. – Но если есть настоящий виновник, который хоть сотню раз вне подозрения, змеи такого отыщут по запаху, заберутся в него и начнут хитроумную месть. Потому что делишки, как бы не были они запутаны и как бы не перекладывались на чужие плечи, всё равно пахнут хозяином. Никакие желания и пожелания не проходят даром. В той или иной степени, в прямом или искажённом виде они сбываются всегда. Но так как мы, люди, почти не умеем ценить окружающих и их отношение к нам и часто совсем заблуждаемся, за нами здесь нужен пригляд и серьёзный контроль. «Русские свиньи» – А у нас в Белоруссии лучше, чем у вас, – чыщэ! – услышала Оля в трамвае. Говорила женщина ничуть не возражавшей своей знакомой, вероятно, нашей соотечественнице. – На этом вся Беларусь кончается. Больше у вас смотреть не на что, – зло парировал стоявший рядом патриот местного разлива, настроенный на подобного тона спор. – Конечно, там чище, во всём порядок. А мы, русские, – свиньи, в грязи заросли! – поддержал гостью самокритичный дедок. Оле было пора выходить. «Неужели мы вправду свиньи?» – думала она, бредя по Октябрьской. Раньше она обращала внимание, если грязи накапливалось слишком много, и это бросалось в глаза, например, после праздничных гуляний. Теперь она шла и старалась выискивать мусор, валявшийся на дороге. Временами попадались окурки и фантики. – Здравствуйте, Маркизки. Скажите, мы вправду свиньи? – спросила Оля, подсев к ним на лавку у Дома учителя. Они её там дожидались в человечьем обличии, в смысле размеров, видимые людям и без крыльев. На них были фартуки, как у дворников, с надписью: «Новые Тимуровцы» и чуть мельче: «Общественная организация. Вступайте в наши ряды!» Оля вдруг обнаружила на себе такой же. Ей вручили небольшую метёлку и специальный совок с прикреплённым пакетом. – Сейчас мы пройдём весь бульвар и соберём мусор, – сказала Ата. Бульвар тянулся тремя аллеями. Ата и Хея занялись крайними, а Оля с Ведой – средней, самой широкой и многолюдной, заметая в совок весь мусор с асфальта и газонов. Прохожие с любопытством посматривали на инициативу новой молодёжной формации. Некоторые враждебно морщили нос, но большинство просто восхищались, у них явно поднималось настроение. Вторым рейдом Тимуровцы вытрясли в пакеты содержимое урн. Собрав мешки в одном месте, они взвесили их с помощью ручных весов. Оля записывала показатели в блокнот. Затем ей дали калькулятор, и она подсчитала! Оказалось валявшегося мусора примерно в десять раз меньше, чем в урнах. – О чём это говорит? – спросила Олю Веда. – О том, если прикинуть грубо, что поросят среди нас процентов десять. – Причём большинство из этих людей,– сказала Хея, – легко обрабатываемый материал. Просто некому заниматься их воспитанием, многие сорят не задумываясь. Вон посмотри, как раз наш случай, один из таких материалов полез в свой карман! Уверенный в себе парень, высок, красив. Одетый по моде, – сынок хороших родителей. Стильно подстрижен. Дорогой одеколон. Вынул последнюю сигарету, и пустая пачка полетела в сторону. Не успел он прикурить, как наскочил на выросшего на его пути гориллоподобного мужика, килограммов сто пятьдесят мышц. Лицом очень напоминающего Ату. – Подними, – потребовал тот. Гордый, не привыкший к унижениям, парень «белая кость» попытался обойти презренную Гориллу и пойти дальше своим путём. Горилла был не многословен, схватил парня за шиворот и поднял, оторвав от земли. Тот покраснел, как рак. Он видел, как на это смотрят прохожие, рядом стояла и пялилась в упор девочка (Оля). Как раз мимо проходила сгорбленная старуха, похожая на Веду, проскрипела: – Дай ему, добрый человек, дай. Нечего захламлять город. Ишь понаехало быдло, и наплодили себе подобных. Кроме стыда, на парня нашла и обида: «Почему мусорят все, а отдуваюсь за них я один? И почему я не Брюс Ли или не Тайсон?» Горилла отпустил. Тот шлёпнулся на четыре кости, поднял пачку и убежал, жутко опозоренный. – Ну вот, одного воспитали. Теперь, прежде чем что-нибудь кинуть, рука его дрогнет, он остановится, подумает и отнесёт это в урну, – пояснил Оле мордоворот. Они пошли в сторону парка. Возле перекрёстка к ним присоединились ещё два мордоворота, сивый и рыжий. Напротив гимназии на лавке сидели четверо – два парня и две девушки. Этакое свинство с некоторых пор вошло в моду. В былые времена такого, по крайней мере, не наблюдалось в общественных местах. Все четверо сидели на спинке лавки, а ноги поставили там, где кто-то потом приземлится положенным местом. Так сидеть даже хуже, и неудобнее, чем по-нормальному, но слишком уж по душе сам прецедент. «Так сидеть – это круто. Да, мы скоты! И быть скотами нам в кайф! А всё потому, что мы не боимся кидать этот вызов» – исходил от них некий геройский дух. Все они улыбались. Один говорил, трое внимали. Участливее всех его слушала девушка, сидевшая рядом, и радовалась больше других. Она была особенной в этой компании, и даже во всём городе, своей эксклюзивной береткой, кокетливо закреплённой немного сбоку. Видимо она потратила время, перебирая варианты, на поиск этого положения. К ним подошли три мордоворота и девочка. Спросили: – Сидим? – Прыгаем, – сгрубил тот, что больше слушал, чем говорил. Рыжий, долго не церемонясь, дал грубияну по морде… Трое побледнели, как мертвецы, на месте четвёртого из-под лавки торчали подошвы. – Встать! Раз-два! – скомандовал Сивый. Было шустро исполнено. – Теперь вытираем, что наследили, – прикрикнул Горилла. – Нам нечем, – жалобно ответил тот, который недавно был говорлив. Рыжий снял берет с головы девушки и протянул парню. Тот нерешительно взял и с ужасом посмотрел ей в глаза. Блеснув слезами, она милосердно кивнула. Бедняга стал вытирать лавку. – Видишь, Оля? Метод! – сказала Ата, – Такой материал обрабатывается легко. Достаточно таким серьёзным парням, как мы, прогуляться по городу несколько вечеров, чтобы отучить всех неправильно сидеть на лавках. И полгода-год, чтобы девять из тех десяти процентов перестали сорить! Просто заняться у нас этим некому. «Золотой фонд» Маркизки опять обратились людьми, но только не мужиками, а самими собой. Они вместе с Олей решили погулять – дать кружочек по центру. Парадно-выходной маршрут в городе собственно один, при желании можно менять траекторию. Это несколько улиц, две главные площади города, парочка сквериков, «Парк культуры и отдыха» и всё тот же сад «Блонье». Даже если всё это пройти по полной спирали и с самой размеренной скоростью, то часа, я думаю, хватит. Ну – полтора. Вот почему география мест в нашей книге столь повторяема. Однако спасибо за то, что имеется! Этого уже не так мало. И горожанам по праву есть чем гордиться! Обидно другое: последние лет пятьдесят, самых мирных и самых оснащённых, не радуют нас почти ничем, глаз не на что положить, кроме трех-четырёх исключений. Всё лучшее и красивое досталось городу от позапрошлых эр – от отца народов, царей и великих князей. Причём, тот же отец, каким бы «ужасным» он не был, успел передать поколениям не одни замечательные строения, и не только восстановленную после войны половину государства, но и налаженные «производства средств производств». Вот вам, пожалуйста, техника, кирпичные и цементные заводы, транспорт, опыт и прочие прямые и косвенные мощности и возможности. Казалось бы, положение лучше в разы, по сравнению с тем, с чего начинал и сам «Вождь» и любой из царей! Осталось держать, продолжать и наращивать – с каждым годом красивее, лучше и больше! … Вопреки ожидаемому, по неплохо накатанному, началось черт знает что. Тут, как мы знаем, отмазка – «Количество за счет излишеств!» Предположим, резонно. Только мне, например, подозрительно само количество. На много ли больше налепили «хрущёб», чем восстановили и построили добротных домов, дорог и предприятий в предыдущий, равный отрезок времени? Учитывая динамику роста, это, знаете ли, вопрос интересный. Во всяком случае, такого уж «сверхпрорыва» в количестве за счёт качества не видать. Наследие, помноженное на быстрое развитие техники… Один только экскаватор заменяет сотни рабочих рук. Затем, правда, количественный прорыв произошёл. Инженеры съездили в другие страны, (наши местные, знаю, в Венгрию), переняли опыт и стали шлёпать дома из панелей – квадратиков на всю стену. Но это прямая заслуга революционной механизации, остальные факторы однозначно тормозились. Следующий «великий гарный хлопец» – Леонид Ильич, безусловно – хороший и добрый, лично мне он приятен как человек, и он вовсе не виноват, что у него и его товарищей самым любимым цветом был серый. А вдруг они правы! Зачем городам и деревням такая фигня, как индивидуальность, что это за пережиток? – Нужно вытравить и уровнять! Быть городам и весям бездушными! Тоскливыми! Холодными! И неуютными! Нечего нам воспитывать неженок, нам нужны настоящие мужики! Настоящий мужик – тот, кто пьёт! Остальные – козлы! Строения пусть угнетают! Портят настроение! Выставляют наружу бетонные кости, безликие и забытые Богом! В укрупнённых деревнях нужно строить ряды похожих, как клоны, домов, желательно крашенных суриком, и при том, без удобств, куцых, трёхмелкокомнатных, прижатых один к одному с двумя сотками и с оградой по колено! От вида которых нормальному человеку не по себе… зато сволочь ликует, беснуется, ей приятно, что ближнему плохо. В лопухах понаставим угрюмых панельных коробок, обезличенных, серого цвета! Как нас учили в школе: «Главное, что в наших домах много воздуха и света!» Ещё нашлёпаем пугал, – ведь памятники не должны развлекать, их дело пугать! В лучшем случае – напоминать заготовки! А то вдруг разведутся художники и поэты, кто тогда будет работать? Кстати, наш город в застойных делишках постарался на славу. Есть ли ещё где-нибудь планировка дурнее? Это же надо было потрудиться, рассовать жилые кварталы по дырам, защитив к ним подъезды от более или менее широких дорог лабиринтами узеньких улочек. На Киселёвку с Поповкой, а это треть жителей города, как и на Кловку, приходится пробираться зигзагом – узкими изогнутыми тропами. Через крупный овраг в центре города для машин возвели дамбу. Обычное дело – крутой спуск сменяется крутым подъёмом. Но эта, главная в городе дамба совсем не простая, а хитрая! С разгона её просто так не возьмёшь! Это – слалом-гигант! Вопреки здравому смыслу два спуска идут не навстречу друг другу, а зачем-то в разбежку, будто бы промахнулись. Я так и не понял, и никто мне не смог ответить, в чём хоть какой-то резон от этих ненужных поворотов на таких крутых спусках, все только вспомнили частые случаи зимних аварий на них. Впечатление, будто какой-то маньяк с большой властью вёл святую войну против транспорта и надолго отправил привет будущим поколениям. У меня в голове не вмещается слово «бесхозяйственность», слишком уж просится здесь другое – вредительство. Постарались и на других фронтах: оба роддома, по странному совпадению, построили на месте бывших кладбищ. Причём можно допустить, что тот, который – в шестидесятые, возвели там случайно, не задумываясь. Но сколько разговоров, сколько страхов за это время сказано по поводу стафилококка и о прочих вредностях роддома в таком месте! Что даже если допустить, что это необоснованные предрассудки, только по этическим соображениям, из уважения к населению, не нужно было в восьмидесятые, опять на погосте, строить новый роддом на Покровке, на территории первой городской больницы, кстати, инфекционной. Неужели совсем больше негде? Типовые дома застоя, тоскливее наших, я видел только в Ленинграде. Впрочем, много где я не бывал. Итак, Оля с Маркизками шли по старинным любимым местам. Она очень любила озеро в парке, узкий поворот между крепостью и бастионом с кореньями, мост и высокий чёрный памятник с ершистой головой и двумя пушками. Людей прогуливалось много. «Стыд-то какой! Позор за человека! Как их вразумить?» – очередной раз озаботилась Оля, встретив на мосту парочку тел, украшенных висящими телефонами на показ. По восторженным оскалам угадывалось, что предметы их гордости куплены не ранее, чем на днях. – А зачем их вразумлять? – ответила Ата. – Зато видно, кто есть кто. Это порода. Можно внушить веянием моды, указать, чтобы послушались, но для того, чтобы их исправить, необходимы сотни лет эволюции. – Вот это-то и обидно, а главное, как же ужасно их много, – выразила боль за соотечественников Оля. – Хи, хи, – усмехнулась Веда. – А лет двадцать назад они же… – По-моему, им самим меньше лет, – удивилась Оля. – В смысле, такие же, из той же породы, может, даже их родители, – продолжала Веда, – в пору, когда появились «видики» – видеомагнитофоны, и пока их имели не все, типа только богатые, некоторые брали с собой на прогулку видеокассету … в руке поносить! Нужно же ей показать город! И познакомить со своими знакомыми! – А позже среди «наших» парней и девчонок стало недурным тоном иметь торчащие из сумки ручки от теннисных ракеток! – Ата. – О! Ну это уже интеллигенция! Голубая кровь! – восхитилась Веда. – А ещё кто-то мазал в общественных туалетах стены калом при помощи пальцев, – сказанула Хея. От этих слов Оля чуть не споткнулась. Придя в себя, она шёпотом спросила: – Тоже, что ли, они? Хея немного помолчала и ответила: – Не знаю, мне самой до сих пор интересно, кто же они, эти загадочные люди, – вдруг она сделала совершенно круглые глаза и с ужасом добавила: – А ведь они и за руку здоровались! – Хватит, Хея, дурить, – сказала Ата, – телефоны и пальцы не одно и тоже. Это другая порода. Если только бывает, что совпадают довольно часто. И вообще, тебя послушать, подумаешь, что сегодня они телефон на шею, а завтра продадут Родину. – Нет, – ответила Хея, – это не обязательно… – подумала и добавила. – Это вовсе не обязательно! Мимо них прошла ещё одна девушка, использующая мобильник как украшение. Причём, вроде бы и не дура на вид. Возможно, приехала из деревни и наперекор собственным чувствам пошла на поводу у продвинутых мещан. – Нет, я бы сгорела со стыда, если бы меня заставили повесить на шею это, – сказала Веда. – Я бы уж лучше голой прошлась, – Хея. Напоминать о внешности Маркизок будет излишне! Не трудно догадаться, как на них реагировал встречный люд. В их сторону не прекращалась не то чтобы стрельба глазами, а развернулась самая что ни на есть пальба. Завидев таких красоток, мужчины роняли сигареты, женщины бледнели и чуть ли не падали в обморок. Как ни странно, но подмечено (мной), что на хорошеньких, сексапильных девушек, в которых действительно что-то есть, таращатся и оглядываются чаще женщины, чем мужчины. Причём некоторые аж шею сворачивают. Однако причина не обязательно в том, о чём Вы подумали сразу, в меру своей распущенности … Возможно, многие из них смотрят волком и дело всего лишь в животной вражде, то есть все красавицы – потенциальные соперницы-победительницы, теснят. Другие практично мотают на ус, пытаясь разгадывать тайны – как стать такой же? И поскольку женщина существо более непосредственное, чем мужчина, то многим из них ничего не стоит разглядывать кого-то во все глаза, оглянуться и проводить взглядом. Причём мужчина это делает, либо стесняясь, но очень хочется, либо натягивает на себя роль наглеца, либо он с этой ролью давно на ты. Женщина же смотрит вполне естественно. И невнимание некоторых мужчин тоже неверно объяснять лишь популярным способом. Во-первых, вкусы бывают разные. Люди, не выпадающие из нормального порядка, предпочитают любить себе подобных, своего типа. Китайцы китаянок… Как ни хороши были стройные Маркизки, но настоящим мужикам, плечистым и голенастым, сердца как-то больше волнуют бабёнки посправнее. Кстати, настоящих мужиков становится меньше, потому что всё меньше остаётся физического труда, всё больше его заменяет труд интеллектуальный. Поэтому многие «крестьянские сыны» находятся в процессе изменения вида. Они хоть и выглядят кряжисто, однако процесс уж пошёл. У их детей кость будет тоньше, это естественно. Оттого и меняются вкусы. Мужчины с удивлением за собой подмечают, что маленькая женская грудь вдруг оказывается привлекательнее большой! Причём вслух об отходе от стереотипа говорить стесняются, даже скорее побаиваются. Мужчины, особенно русские, больше зажаты чем женщины, причём не кем-то ещё, а сами собой же. Как же мы боимся всякого «западло». Встречаются и другие, не обращающие на Маркизок внимания. Это те, что любят только компьютер или деньги. А есть и застенчивые или слишком порядочные, которые вопреки желанию, себе не позволят открыто разглядывать даже очень их тронувшее. Они вышли на Блонье, по диагонали пересекли её и у бронзового оленя свернули налево. Там есть памятник композитору. Оля чуть заметно улыбнулась ему. Спрятав улыбку в бороду, он, как всегда, ей ответил тем же, и едва-едва, так, чтобы видеть могла только она, помахал ей ладонью. Это была их традиция и тайна. Конечно, с её стороны это просто игра, но почему-то Оля немного расстраивалась и считала себя виноватой, если вдруг, пройдя мимо, забывала о нём. Они ещё раз свернули, немного прошли и присели на лавку, лицом к небольшой арке с городским гербом. Со стороны центральной сберкассы, навстречу к ним, возможно в мэрию, а быть может и дальше, спешил молодой человек с портфелем в руке. На вид ему было лет двадцать пять. На своё несчастье – как ему скоро покажется – он отклонился на аллею, хотя, по сопряжённой с нею Коммунистической улице вышло бы быстрее шагов на шесть, а именно на то самое отклонение. Но он выбрал этот маршрут. Выбрал просто так – захотелось. Потому, что любил этот сад, эти деревья, да и эту улицу тоже. Он был неисправимый сентиментальный романтик, отягощённый отсутствием равнодушия и тем же, скажу Вам, богатый. Было видно, что он волновался, старался, готовился к этому дню, и идёт он куда-то туда, где, наверное, будет решаться его судьба. Шаг его неожиданно сбился, он подскочил, словно сыграл в классики. – Чуть жука не задавил. Какой кошмар. Хорошо, вовремя заметил. Это Алёша, он наш «Золотой фонд», – указала на него Ата, схватившись за сердце от пережитой драмы с жуком. – Весь фонд – один Лёша? – Нет, наш Золотой фонд это миллионы таких, как он, – пояснила Веда. – Это те люди, которых мы особенно любим и опекаем. – Думаю, это те люди, у которых положительные УЕ достигли какой-то достаточной суммы, – предположила Оля. – Клуб Федотова, что ли? – спросила Хея. – Кого? – Ну, который голов больше всех в своё время набил. – Ну и кто же тогда в этом фонде? – Кое в чём ты права, большая часть тех, у кого много УЕ, там состоят, хотя и не все, не только они. Ещё туда входят некоторые, у кого мало УЕ, и даже встречаются с УЕ отрицательными, – сказала Веда. – Всё дело в том, что УЕ заработать надо, – объясняла Ата. – Но есть люди, которые ничего хорошего для других не делают, но не делают и ничего плохого. Зато для себя они трудятся в поте лица, действительно трудятся, не бездельничают, им тяжело, но они стараются и по праву заслуживают свои трудовые УЕ. Конечно, мы их уважаем за это, и даже любим, но так – не самой жаркой любовью, не на столько, чтобы брать их в наш «Золотой фонд». – Я знаю таких. Это жлобы. И тоже не очень-то их люблю, – вставила Оля. – А есть такие, – продолжила Веда, – как он (она показала в сторону Лёши), по природе своей добряки, незлые, честные, скорее своё отдадут, чем воспользуются чужим. У них сжимается сердце, когда они видят, что кому-то плохо, и не могут пройти мимо, даже если в убыток себе. Вот их-то, таких, мы особенно любим и опекаем. Такова наша особенность, мы любим их, даже если они бездельники. А бездельников среди них половина. Иногда мы им делаем жизнь почти невыносимой (улыбнулась). Они часто лежат на диване, бывают ленивыми, неподъёмными, оттого и бедны на УЕ. Но в этом мы активно им помогаем, гоняем бедняг по жизненным ямам и трамплинам. Расслабился «кот» – получи неприятность, давай-ка, дружочек, побегай, землю носом порой, побей об бетон головой! Мы их ограждаем от дармовщины. Иногда, конечно, для стимула и подкидываем незаработанную кость, но если снова расслабятся, то это ненадолго. Вот так, нашими усилиями многие из них зарабатывают свои УЕ. Но главное то, что им можно от нас ожидать, по большому счёту, мы всегда, если что, вытащим их из пропасти. Если, конечно, настолько не нагрешат, что потеряют статус «Золотого фонда». Кстати, ты должна понимать, что подъём неподъёмного стоит больше, чем того, у кого энергия бьёт через край. И удовлетворение этой лишней энергии каким-нибудь подходящим делом чаще всего для него идёт в минус. – Вы хотите сказать, что труд идёт в плюс только тот, который противен, тяжёл и неуютен, тот, который через «не хочу»? – Ты почти что права. По крайней мере, цена самого трудного труда дороже всего. – Лёша уже подходит. Сейчас ты увидишь, как мы его любим! – сказала Хея и очутилась возле него. До лавки с Олей ему уже оставалось несколько шагов. Хея обняла его за шею и прижалась к нему всем боком, так прошлась с ним три шага в ногу. По его реакции было понятно, что он её не видит и не осязает, однако всё же, что-то неведомое, но приятное, заставило его улыбнуться. Особенно он просиял, когда она чмокнула его в щёку. Оля хорошо разглядела, как она ловким движением – мысочком своей туфли, – толкнула его мысок вниз. Он зацепился ногой за ничем не выдающуюся брусчатку. Напоминаем: шёл Лёша быстро. Словно крылами взмахнул он руками с портфелем. В его глазах промелькнули деревья, чьи-то испуганно сочувствующие глаза и приближающаяся дорожка. Пару секунд Лёша лежал, распластавшись в форме звезды. Оля была в шоке. Ата и Хея улыбались. Улыбался и дедушка, сидевший теперь рядом с Олей, на том месте, где только что была похожая на него Веда. Первое, что сделал Лёша, ещё не вставая, отыскал самое главное – то, что больше всего его тронуло, то, что было, наверное, самым сильным его впечатлением за весь последний год. Он нашёл те глаза, которые не на шутку встревожились за него, когда он падал. Вот ведь характер! Сам же такой! Но когда сам – в этом нет ничего особенного, это естественно, это должно. Но если за тебя так сильно переживает кто-то другой, причём совершенно чужой и даже незнакомый, хочется вот так взять и взвизгнуть от умиления. Ещё несколько секунд лежачий Лёша и Оля с интересом рассматривали друг друга. Затем он встал, поклонился и сказал: – Здравствуйте! Благодарю за сочувствие! – Присаживайтесь, молодой человек, – предложил дедушка, – Вы, должно быть, ушиблись? Тут Лёша разглядел дедушку. Ничего подобного он ещё не видел! Это был очень непростой дедушка. Каждый человек в любом возрасте по-своему красив. С возрастом появляются морщины, но они не прикрывают внутреннюю сущность, наоборот, всё нажитое, и хорошее, и плохое, что было спрятано за этим лицом, обнажается. Просто с каждым годом в человеке внутренняя его красота заменяет красоту внешнюю. Сразу видать, с его хитростью, того, кто всю жизнь валял дурака, по-умному, где-нибудь пристроившись. На фоне напыщенности, о которой он думает, что она ещё катит и не теряла силу, видна его жизнь – дешёвка. Мне такие почему-то напоминают пластилин. А тот, кто особенно не утруждал свою умную голову, к старости напоминает сквозняк, нечто прозрачно-второсортное… Дедушка действительно был очень красив и мог гордиться своим лицом. «Вот это старик!» – подумал Лёша: «Какое лицо с удивительно умным и острым взглядом. Это настоящий мудрец, постигший истину изнутри своим трудом, терпением и подвигом! Не даром, что у него такая хорошая внучка. Всё-таки как это здорово, что я здесь упал!» – Спасибо, кажется, нет, не ушибся. Совсем ничего не болит, – ответил Лёша. Вдруг у него округлились глаза. Он потянул к себе портфель, с опаской открыл его и побледнел. Потом пасть портфелю разинул шире, вгляделся и безнадёжно уронил голову. – Зачем? Зачем я не вытащил этот проклятый пузырёк? Урна была рядом, она крепилась к торцу лавки. Лёша стал медленно и отрешённо двумя пальцами вынимать и выбрасывать склянки от флакона. Он опомнился, что не один. – Представляете себе, эта тушь оказалась ненужной ещё позавчера. Доносился, дурак. Он вытащил лист, наполовину залитый чёрным, печати и подписи были погребены. – Это конец! – отчаянно заявил он. – Кому конец? – поинтересовался дедушка. Лёша подумал и сказал: – Ну не мне, конечно, а вот делу – да. – О! – сказал дедушка, подняв указательный палец кверху. – У тебя ещё всё впереди! – Ну-ну! Сколько ж можно? – Думаю, столько, сколько нужно. – Приятно разговаривать с оптимистом, – невесело произнёс Лёша. – И всё-таки зря. Зря я убил столько времени, сил и последние деньги на это дело, – сказал он, и досада с новой силой отразилась в его лице. – Но самое обидное в том, что постоянно спотыкаюсь о какие-то кочки, которых быть не должно. (Взгляд его упал на то место, где он зацепился). Да это вообще чертовщина какая-то, невообразимо, на ровном месте. (Он медленно покачал грозным пальцем). И всё для того, чтобы разбить ненужную тушь и залить ею без того шаткие документы, последние надежды в самые крайние сроки. Сегодня решалось всё. В своём голосе он заподозрил нотки начинающего пациента, которому никто не верит. – Так уж и чертовщина? – с улыбкой внёс свое мнение старик. Хея покрутила свою туфлю на каблуке и поглядела на свой мысок. Они с Атой стояли в той же компании, но из людей их видела и слышала только Оля. – Эта буквальная кочка была итоговой, которая подписалась: «Конец фильма». Но было полно и других, только образных кочек. Всё откуда-то делалось, как на зло. Вот неделю назад. Сколько хочешь было: бери – не хочу. И я мимо ходил, сверху смотрел. Когда сегодня понадобилось мне… (Он выставил на обозрение большую, полную отчаяния фигу). Или ещё… (он махнул рукой). Даже говорить не хочу. Против меня ополчились мелочи и формальности. Короче, зря я этим занимался. – А знаешь ли ты, что в этом всём зря? – объявил дед. – Зря ты жалеешь, вот что! Ничегошеньки тут не зря. Более того, зря ничего не бывает. – Скажи, делал ли ты кому-нибудь плохо? – продолжал дед. Лёша задумался и сказал: – Видимо да, но, во всяком случае, старался не делать. – А пожинал ли какие-нибудь незаработанные плоды? – Вот это уж точно нет. Всё больше наоборот! – Так ли? – А скажи-ка ты мне, – дед прищурил глаза, – имел ли хитрые тайные мысли, на твой взгляд, лукавые? Лёша задумался. – Знаете, – ответил он, – мысли о деле исходят из мыслей о прибыли. И если я начинаю мечтать о материальных благах, то мечта идёт по нарастающей, и я ленюсь отрываться от сладких дум, задирая их до космических вершин. – Ну, это не чуждо живому человеку, только сами блага этого недолюбливают и от мечтателей прыгают в сторону. – И что, мечтателю никогда не быть богатым и счастливым? – Почему же, быть! Если заработал, то никуда эти блага не денутся, придут! Хоть и не любят, а прийти обязаны. Однако всевозможными способами будут оттягивать свой приход. Чтобы доходы меньше задерживались, меньше дели шкуру неубитого медведя. Продолжим тему о более главном! Значит, в этом деле ты не ленился, прикладывал труд? – Ещё как! А последний месяц вообще бегал бегом. – Никому плохого не сделал? – Даже наоборот, многим от моей деятельности стало бы лучше! – Ну вот, значит, жалеешь ты зря! Не жалей! Все твои дела не зря. Слушай и запоминай: все приложенные человеком усилия учитываются и поступают на его счёт. Но наличная награда приходит по-разному, когда ей вздумается, может сразу в той сумме, которую ты заработал, а может повременить и прийти после следующего, или через два дела. За что-нибудь лёгкое ты получишь втройне. И можешь подумать: незаслуженно. А на самом деле всё заслуженно, просто за счёт прошлого раза. Вот, например, в этот раз за месяц работы ты хотел слишком много скушать, слишком много денег ты хотел нарубить. А месяца-то маловато для этакого подъёма! – Какой подъём? Свои бы отбить, ну и ещё может, самую малость, для начала. – Ц-Ц-Ц! – старик укоризненно покачал головой. – Умен ты, брат. Вот его, начало-то, ты и хотел поиметь. Если б ты с первого раза хотя бы вернул свои деньги, которые в дело вложил и вроде ничего не заработал, разве этого мало для первого раза? Выходит, ты дело бы брал в свои руки! Влез бы в дело! Потом оставалось бы разгонять. А дело не слишком ли серьёзное? Конечно, сначала по малу, но ведь это прямая дорога к раскрутке. Все в этом бизнесе ездят на джипах. Короче, за месяц труда ты хотел встать на рельсы, а там только жми, крути педали, никуда не денешься, – разгонишься. Ты собирался заняться непыльной работой и создать благосостояние на годы. Не слишком ли много? А ведь истинное продвижение к такому уровню и тем доходам должно быть хотя бы: лет пять учёбы и ещё десять старательной работы. Слишком старательной, старательнее, чем у сотни тебя окружающих, тех, кто тоже претендовал на такое место. И не смотри на других, там много дурных примеров, которые в конце концов не приведут ни к чему хорошему. Лёша на то и рассчитывал, – действительно, собирался вылезти в люди. Это он хорошо понимал. Ничего почти не поставив, кроме месяца или двух заурядных усилий, хоть не сразу срубить крупный козырь, но пробиться туда, где такие козыри рубятся. Что касается осуществимости – он видел реальную возможность этого с точки зрения техники. Ничего невозможного в этом не было. Но слова дедушки ему дали пинка. Его лицо говорило о признании слов старика, оно было печальным. Ещё минуту назад он скорбел по очередному уплывшему миражу, теперь подкатила другая волна, окунувшая Лёшу в депрессию. Он понял, что корабля не будет никогда, они все миражи. – Мне уже тридцать лет!… – А ты так ничего и не добился! – помог дедушка. – Именно. Бьюсь всю жизнь головой о бетон, пытаясь пробить стену, – негодовал Лёша, – а кто-то «Виноградную косточку в тёплую землю зарывает». И урожай хорош, и работа одно удовольствие, спокойствие, радость и продуктивность. – Ты думаешь, работа в удовольствие – это такая уж работа? – Конечно, прикладываешь ведь силы… – В радость, в удовольствие, – перебил Лёшу дед. – «?» – Леше, человеку рассудительному, было о чём задуматься. – А вечерами гонять в футбол на школьном дворе – это работа? – спросил дед. – Где-где, а уж ни на какой работе столько калорий не сжигаешь и сил не прикладываешь. – В футболе действительно сил тратишь больше, но это всё-таки удовольствие… (он задумался) Футбол же материальных ценностей не производит… – Забудь ты о производстве этих ценностей, – сказал дедушка, – это сейчас не актуально. Теперь большинство людей делают всё, что угодно, только не производят. Либо перепродают, либо бумагу в кабинетах марают. – Действительно. А как же мы живём? – Ничего странного, хитрые люди научили работать станки и машины, и вещей производится более чем достаточно. Весь мир в конкуренции, только купите. – Интересно! – Кто работает в удовольствие, тот должен за это. Неважно, что ты строгаешь и сколько, но если это в удовольствие, то значит ты отдыхающий, а не работник. – Подождите, множество порядочных людей, образцов, так сказать, любят свою работу, которая им даётся? С первого взгляда видно, что они не халявщики. – Чтобы работа давалась, это надо заслужить. Поди-ка, поучись и добейся такой работы. Но знай: если работа не труд, а праздник, это всё равно, что пиво пить. Так что давай, дерзай, бей стену, это полезно, это и есть настоящий труд, который воздаст. А если ты будешь трудиться всё время, а не месяц из трёх, уверяю, раскроются и перед тобой тёплые плодородные земли, и косточек у тебя будет вдоволь. – Откуда Вы знаете, что я часто не нахожу, чем заняться, и много валяю дурака? – Если тебе уже тридцать, ты хороший парень и ты постоянно «бьёшь стену», значит, бьешь не так часто, а оставшееся время всё больше мечтаешь. – А с чего Вы взяли, будто бы я хороший? – Потому что человек должен отвечать за своё лицо. В этом Лёша не сомневался, просто хотелось услышать лишний раз, да к тому же от такого товарища. Простим его слабость. Он вспомнил ещё кое-что из своих негодований. – А вот почему? – спросил он. – Допустим… допустим, я на самом деле хороший, ну, по крайней мере, честный и ответственный… Перед людьми очень стараюсь быть ответственным. К себе я менее строг. Пусть даже не очень хваткий и поворотливый. Но ведь много компаний, где всё налажено и на хорошие должности требуются не эквилибристы, а именно порядочные люди, в первую очередь такие, на которых можно положиться, те, что принципиально не продадут и не украдут. Почему бы вот меня, например, не взять на такую работу… Где надо трудиться... много трудиться, я готов, я не боюсь много трудиться, лишь бы был прок. Пусть научат меня трудиться. – Опять двадцать пять, – сказал дедушка. – Тебе же объяснили, чтобы что-то иметь, – нужно это заслужить. – Но уж этим-то я точно заслуживаю уважения, порядочность для меня свята. – Знаю, вижу, что ты такой. Но этим ты ничего не заслуживаешь. (Леша сделал крайне удивлённый вид). Это не твоя заслуга, а Божья к тебе милость. Бог тебя облагодетельствовал, сделав таким. И ты хочешь использовать не свою заслугу в достижении благосостояния. Так что, братец, давай-ка работай. Бей стену лбом! Я не шучу, ты сможешь, пробьешь, если будешь стараться почаще, а не иногда, – сказал дедушка, а потом после короткого раздумья добавил: – Засунуть бы тебя в ком. – «?» – Отдать бы тебя под долги, – говорю! – Что? – Жалко, конечно, но полезно бы тебя на долги подсадить, чтобы годик-другой поскакал как ошпаренный, не зная не то, как бы деньги вернуть, а хотя бы проценты вовремя. Ну, а там сам понимаешь: не отдал проценты – их прибавляют, следующий месяц проценты уже и с процентов. Короче, долг растёт, как снежный ком. Лёше стало не по себе, аж передёрнуло. Он почему-то поверил словам собеседника, прямо как предсказателю. Как будто бы тот не шутил, и если бы захотел, то легко приговорил бы его к подобному ужасу. Лёша реально ощутил себя в долгах. – А ведь так и случится, если будешь мечтать больше, чем делать. – И где теперь бить? Я уж не знаю. – Лёша совсем сник. Через минуту пришёл в себя: дошло, что в долги он пока не попал, и нет ничего пока страшного. «А работать надо, чтобы действительно не попасть. Надо! Буду, обязательно буду!» Он поинтересовался: – Вы хоть говорите, как будто простой человек, но я думаю: Вы, наверное, священник? – В некотором смысле, да. А какая разница, ведь это не важно. Ладно, мой друг, нам пора. Желаю тебе всего добиться. Только добиться, а не получить в подарок. Они встали. Лёша с большим уважением пожал руку дедушке и с не меньшим –внучке. Оля с Ведой пошли, а он присел обратно, задумавшись: «Куда теперь? Где грызть? Куда стукнуть лбом? А может, сделать иной подход? Самый хитрый я, что ли? Не гоняться за миражами, а, как большинство, пойти и устроиться на работу туда, где надо вкалывать за среднюю, по нашим меркам зарплату. Конечно же, всё это должно быть временно, но может, по-настоящему начать можно только с этого. Зато это как раз то, чего мне очень не хочется, чего я боюсь. Я отвык каждый день вставать рано, принудительно в течение рабочего дня прикладывать труд, причём не лично на себя. Может, действительно работа без принуждения – это отдых, дешёвая игрушка, наслаждаясь которой ты тратишь ранее заработанное, или, чего хуже, в долг. А настоящий труд – только там, где трудно. И этот приложенный труд даром не пропадёт и когда-нибудь будет оценён. Быть может, только за это поощряет Бог. И может, я смогу выбиться в люди только насильно пропустив себя через трудовой над собою садизм? Который, возможно, затянется на года. Но ведь большой результат требует и большого вклада…» Он долго ещё сидел и раздумывал. И многие вопросы так и остались открытыми на этой лавке. Хоть бы Была автомобильная пробка. Машины ползли, как мухи. Между ними петляла Оля по переходу напротив «Ассорти», магазина, который неисправимые взрослые по старинке величали: «Четырнадцатый». Она обратила внимание на то, что одна из автополос не двигается совсем. Не успела она разглядеть в том виновную старенькую семёрку, как вдруг очутилась на её заднем сидении. Тут же что-то врезалось в лобовое стекло и на миг прилипло к нему. Оля и злобная козья рожа уставились друг на друга. Точнее, это был не совсем козёл, а козёл, стилизованный под мужчину. Но точно не наоборот. «А ведь нашлась бы «такая», которой понравится и этот», – взбрело почему-то ей в голову. – Отголосок живых примеров, глубоко удивлявших её не раз. Оля была здесь в компании Аты, которая улыбнулась и у носа козла победоносно развела руками, после чего он сгинул. – Мы успели первыми, были ближе, – сказала Ата, – мелочь, конечно, но приятно. Водитель нервно поворачивал ключ. Мотор не заводился. Видно, задержка для него была некстати, а ещё и пробка. – Давай же, давай, заводись, – уговаривал он машину вслух. Он отпустил ненадолго ключ, вознёс к небу глаза и воззвал – Хоть бы, хоть бы она завелась! – И за это я готов отдать всё! – продолжила за него Ата. – Видишь, он обращается к кому угодно и выставляет открытый счёт. Хорошо, что мы успели первыми, эти содрали бы с него больше, причём были бы правы, сам виноват. Ведь всякие ситуации, даже если бы он имел большие неприятности из-за своего опоздания, это жизнь, её нормальное течение: там закрутит, там вынесет. И если ты будешь плыть честно и терпеливо, то не утонешь. Конечно, хотьбствовать – не такой большой грех, но лучше не разменивать что-то своё большее на ежеминутный успех. Нужно постараться справиться самому, не прося неизвестно кого. Лучше самому себе сказать: «Пусть будет то, что будет». По крайней мере, в тех ситуациях, где ничего не происходит непоправимого. Другое дело, если ты молишь, например, о жизни и здоровье близких, где в самом деле ты готов за это отдать много. Махнув рукой, Ата сказала: – Ладно, давай, заводись. Машина завелась и поехала. Водитель облегчённо вздохнул. Оля и Ата покинули салон, но продолжали лететь вслед. – Выбери слово, быстро, например: фонарь или фонарь под глаз? – Ну, просто фонарь, – ответила ничего неподозревающая Оля. Очередной раз его машина тронулась и тут же напоролась на бампер впереди стоявшего грузовика, который вовсе не пострадал, только несчастная левая фара нашего «Хоть бы» усеяла асфальт мелкими стекляшками. Суд Оля выпросила у Маркизок необходимый набор способностей: перемещаться в пространстве (появляться там, где захочет), становиться, если надо, невидимой, обладать нечеловеческой силой и реакцией. Все это, разумеется, не для того, чтобы воровать конфеты и подглядывать в бане. Просто у неё не было выбора, её заставлял долг, самый светлый и самый похвальный. Ей казалось преступным сидеть, сложа руки, не пустив во благо людей свои невероятные связи. Коли уж ей дана возможность использовать Маркизок для благих дел, она бы себе никогда не простила такую бездеятельность. Оля решила как можно больше сотворить добра и нанести урона злу. Маркизки же, несмотря на то, что знали всё, в том числе и то, что бывает в случае чего, как я уже говорил, имели слабость, связанную с их добрым происхождением. Они слишком часто увлекались добротой. По этой слабости они и дали Оле такие способности, прекрасно понимая, что делают это зря, даже несмотря на то, что её УЕ, кинутых на это дело, было предостаточно. И Оля бросилась помогать человечеству. Благодаря её деятельности местные сыщики переловили всех жуликов, причём в первую очередь самых опасных. Много раз люди испытывали чудесное спасение при авариях, на пожарах, в криминальных случаях и прочих чрезвычайных ситуациях. Сильные не могли побить слабых, потому что спотыкались и бились сами. Заблудившиеся в лесу почти всегда встречали там девочку, которая помогала им выйти. Аферистам не удавалось никого облапошить: пропадали бумаги, в подходящий момент ломались телефоны, неожиданные доброжелатели упреждали жертв или милицию, «крышу» и тому подобное. «Как много Мы сделали! Какие же Мы молодцы! Вместе с моими друзьями Маркизками Я творю добро и помогаю всем! Это здорово! Но мало. Я должна сделать что-то в ином масштабе, огромное, кардинальное, и действительно в лучшую сторону изменить мир! Надо победить всё зло на земле!» – рассуждала Оля под конец плодотворного дня. Мирно засыпающий любимый город расстилался под ней. Она возвышалась над ним ¬¬на двести метров, стоя на самом пике телебашни. Тёплый ветер нежно колыхал её волосы, блузу и юбочку. Осталось взмахнуть пальцами, изобразив некий знак, и торжественно заявить: «Мы несём возмездие во имя Луны!» Как её мультяшные «приятельницы» из далёкой Японии. Оля стала серьёзней и как бы даже повзрослевшей. Ведь забота обо всех – это дело серьёзное, куда более серьёзное, чем домашнее задание! В школу она пока что ходила. Маркизкам жутко не хотелось менять с ней отношений. Им очень было приятно давать ей потешиться. Но они знали, что уже заигрались, и пора эту «Сейлор Мун» окатить холодной водой. Девочка начинала портиться. В её самые благородные позывы тихо вползали дурацкие черви. У неё появилось «Я!» Всё больше веса набирал факт, что эти славные дела – дело именно «Её!» рук. Дальше, со временем, появилась бы ревность к другим, ей подобным борцам. Её бы радовала уже не цель – (то ради чего всё началось), а всё больше процесс. Она стала бы не любить конкурентов. У неё появилась «Идея», не только плохая, но и бестолковая: «Творить вселенское добро и бороться со всем общим злом». А ведь это, хотите верьте, а хотите нет, фактически то же самое, что: «Творить зло и бороться с добром». Прищурив правый глаз, или, может быть, – левый, прицелив его в мою сторону, вы спросите: «Ты что ж несёшь, сволочь?» И я постараюсь вам объяснить. Первое. Давайте сравним двух борцов за идею: один – одержим творить добро, второй – зло. Начнём с того, что забудем на минуту саму их направленность – добро, зло. Рассмотрим саму только деятельность. Один и другой борются, рискуют, вкладывают силу, энергию, усердие, энтузиазм, риск, личное счастье. Они одинаково зарабатывают, с той только разницей, что трудятся на разных станках. Или воюют по разные стороны баррикады. Вклад каждого перед своим делом аналогичен. Дальше – эмоции. От самого дела и удачи удовлетворение у обоих сходное. Сходное и огорчение от неудач. Тот же азарт, удовольствие от схватки. Значит, и получают они одно и то же. То есть они похожи совершенно, с той только лишь разницей, что одного перемкнуло на одно, другого на другое. Неужели Вы думаете, что за один и тот же труд им полагается разное вознаграждение? Со временем они всё больше увлекаются делом, а изначальная идея постепенно отходит в сторону. «Интересные» темы для них становятся предпочтительнее, чем «нужные». Развивается конкуренция, даже, быть может, борьба с бывшими единомышленниками. Пьедестал становится дороже цели. У добрых появляется благодарность ко злу (сначала подсознательно) за то, что не будь врага, и той увлекательной борьбы не было бы. Если зла уже не видать (хорошо постарались, искоренили всё), то куда же бойцу-то деваться? Он начинает его искать и находит. Сначала пытается оправдать свои действия, сам себе врёт. Потом не пытается оправдаться и врёт, уже зная, что врёт, прикрываясь какой-нибудь липовой отговоркой. А дальше и вовсе не врёт, абсолютно понимая, что поменял ворота. Точнее, ему уже всё равно, куда гонять мяч, важнее гонять. В конце концов умирает идея, остаётся только игра. Что-то, мне кажется: автора занесло. Вот загнул-то, мудрец хренов! Уж, по крайней мере, сгустил. Не слишком ли сгустил? К тому же идейных борцов обычно не несёт вечно, большинство остывают раньше, вылечиваются, взрослеют, осознают, устают. Даже самых клинических – и тех чаще перемыкает на что-нибудь другое, более мирное. Имею должным уточнить. Весь этот разговор не о борьбе, необходимой и праведной, с окружающим актуальным злом, в том месте, которое называется «твой мир», а о «героях», заболевших глобальной идеей. – Таких, как Оля. Продолжим всё о том же – глобальном, миссионерском. Аспект второй. А знаем ли мы, что такое зло и что такое добро? Где рубить правильно? Где дрова белые, а где чёрные? Оглядитесь вокруг: сколько людей, столько и мнений. Причём даже отдельный человек, приумножая знания, всю жизнь меняет оценки, зачастую на прямо противоположные. Все в чём-то уверены, что если им кажется, что это хорошо, значит это и есть хорошо, – а вон то плохо. Тираны, поди, тоже верили, что улучшают мир. Примеров таких множество. Чего далеко ходить? Не двумстам миллионам ли нам, из двухсот пятидесяти, вчера ещё думалось, что только единственный в мире палец способен указать правильный путь, – священный перст Ильича? (Только не надо врать, что именно Вы так не думали!) Да, кто угодно… а Ленин был свят. Ведь чаще всего, по сути, добро сражается с добром. Оба противника думают, что сражаются за добро, и каждый по-своему прав, но на самом деле они сражаются только друг с другом. Не обидьтесь, но мы, человеческий род, в том числе вы, которые семи пядей во лбу, не так уж разумны, как нам это представляется. Мне вообще кажется, будто мы, словно младенцы, дальше люльки не видим и вытворяем, что вздумается, но в конце концов придёт няня и всыплет нам всем по заслугам. Аспект третий. А нужно ли вообще мир делать лучше? Стоит ли искоренять зло? Отвечу так: «Стараться, может, и нужно по молодости, если требует душа. Но знайте: нет дела более пустого и бесполезного, чем это». Потому что те, кто ломают, необходимы больше всего как раз тем, кто строит. Иначе за тысячи лет строить стало бы негде. Куда бы было стремиться, если всё было бы решено, если б не было проблем? А если бы на земле было одно добро, вот тогда-то проблем бы и не было, и всё было бы решено, и много бы было всего построено и незачем было бы строить ещё. Дорогие мои товарищи, ведь готовое это не есть само добро – это продукт добра. Добро – не существительное. Это глагол! Это действие. И когда его некуда адресовать, значит, его и быть не может … И вот тут выручает зло. Оно-то и есть необходимый спутник добра, и только оно даёт возможность проявиться добру. Представьте, что бы было, если бы все стали добрыми. Кинулись бы создавать. И стали счастливыми. Но надолго ли? Да ровно на столько, сколько запасов продукта зла. Наклепали бы материальных ценностей, удовлетворили потребности каждого. У всех было бы всё, кроме места. Расплодились бы и ожирели от безделья. И не забывайте, что все кругом добрые. У всех всё есть, нет только проблем. И вот тут они с ужасом осознали бы и с болью признались, что порадовать может одно – когда где-то кому-то плохо или чего-нибудь не хватает. То есть оказывается: зло – это тоже добро, а засилье добра – это зло, как бы отвратительно это ни звучало. Отсутствие зла – это остановка, это конец, это смерть. Именно поэтому наш мир представляет собой винегрет, чего только в нём не намешано: и разных характеров, и языков. Все вынуждены трудиться, бороться, радоваться и страдать. Настоящее добро – это движение, это не просто добро на блюдечке, а победа над злом, это заработанное трудом. Это подвиг. А улучшить наш мир всё-таки можно. Если каждый улучшит себя, не знаю каким образом, то, наверное, мир станет лучше. (Лично я хотел бы поверить в такую оптимистическую гипотезу, потому что она мне по душе). И не пытайтесь поменять наш винегрет на какую-нибудь однородную массу. Не нужно и не выйдет. Лучше оглядитесь вокруг, и ведите себя во всех ситуациях так, как велит совесть. Оговорюсь, а то стыдно: в последнее время как по команде многие вздумали рассуждать о добре и зле, а значит, в общем-то, ни о чём. В меру своей ограниченности и лени. Вообще-то, лучше бы кругозор расширяли, чтобы ориентироваться в требующих познаний вопросах, а не копали в своей голове единственное то, что само собой бродит. Собственно, как и я сейчас. Но простите, чем я хуже их, и мне тоже хочется поболтать на эту тему. Дайте мне ещё страничку, поглумить вам мозги, терпеливые друзья читатели! Но лучше переверните до конца курсива, ибо зануднее ничего нет. Вот, ещё версия: добро и зло – это отражение одного от другого, как в зеркале, две стороны монеты, не могущие существовать друг без друга. Этакая теория «Ноль». – Если от нуля оторвать единицу, то на том месте автоматически возникает минус один!» А если оторвать минус хрен с половиной, то и останется полтора хрена с плюсом. То есть, полный баланс. Это логично. Если однажды задуматься, вдоволь побултыхаться в мыслишках, головёнка выдаст примерно такой вывод. Но может ли живого человека устроить теория «Ноль», можем ли мы смириться с тем, что наша жизнь – это переливание из пустого в порожнее? Если Вы оптимист, то подобная безысходность Вам будет не по душе. На такие идеи из нашего нутра огрызается несогласная вера, пусть туманная, но глубинная, коренная: «Здесь, что-то не то! Что же мы тогда стоим? Теория «Ноль» – пакостная теория. Так быть не должно. Не может быть так безнадёжно-тупо!» Подумав не раз, я приплыл к мысли и даже, наверное, к выводу, по крайней мере, за него зацепиться приятнее, чем верить в теорию «Ноль»: Конечно, бесспорно, – добро порождает зло, и с тем не поспоришь. Но! всё дело в том, что цепь та не замкнута абсолютно, есть из этого круга и выход. Явление ¬– «Зло порождает добро!» – намного продуктивнее обратного. При этом зло расходуется всё. И только часть добра тратится на производство зла. Сырьевой материал – зло – необходим для дальнейшего производства основного продукта – добра. Зло – это тот необходимый барьер, преодолевая который человек творит самое главное, – добро. Добра на земле производится намного больше, чем зла! Собственно добро и есть основная цель человека. Само существование земли и нас с вами уже доказывает всемирный плюс. То есть, как бы ни было худо, но если оно существует, значит уже плюс. Хотя может быть, нам в баланс, и есть во вселенной какая-нибудь чёрная дыра, состоящая из больших минусов, равных нашим Земным плюсам… – Страх-то какой! Отметается. Ну его, лучше об этом не думать, головы не ломать, по крайней мере, мы ничего такого не знаем. Лучше рассуждать о том, что нам дано и на виду. Оглянитесь: ведь построено больше, чем взорвано. Сколько ни ломай, но даже если останется последний шалаш, значит, добро уже в плюсе! А на чём основана главенствующая мораль? На добрых началах, причём, во всём мире, от правительственных лозунгов до быта миллиардов людей. Человеческая основа главным образом состоит из добра. Добра, несомненно, больше и оно правит миром! Теперь вы скажете: нестыковка! Если добра больше, чем зла, то эффект должен быть тот же, что и если бы зла не существовало вообще, просто процесс накопления был бы замедленней. И за миллионы лет человечества мы давно бы погрязли в продуктах добра. Однако мы сами видим, что цивилизация ни со временем, ни с развитием счастливее не становится и между злом и добром отнюдь не меняется расстановка сил. Ни самые сильные чувства, ни слабые, ни радость, ни огорчения не претерпевают особенных изменений. Древние люди, загнавшие мамонта в яму, ликовали не меньше, чем брокеры от выгодных сделок. Новые лекарства сопровождаются открытием новых болезней и новых пороков. Растёт комфорт, но он отрывает нас от природы. Освобождение от ручного труда ведёт к хилости, и, по большому счёту, – деградации. Так что количество плюсов на Земле не растёт. Потому что они здесь не копятся, а поддерживаются в нужном количестве. Но если плюсов производится больше, чем их пожирающих минусов, то куда-то ж они деваются? Вероятно, мы их уносим с собой из земной жизни в иную. Каждый – свой заработок. Не сомневаюсь, что там они – нужная штука. А кто-то уносит и минусы. Жвачка действительно оказалась вкусной, Оле понравилась. Её надоумила Ира, расхвалив необычный вкус. Денег у Оли не оказалось. Ира и одолжила. Всего-то десять рублей. Но эту десятку ей выдали на тетрадь, необходимую к завтрашнему уроку. Оля это знала и собиралась, вернувшись домой, попросить у родителей и сразу отнести вернуть. Какое там домашнее задание, когда копытом бьют великие дела! Учёба стала съезжать. На вчерашней контрольной Оля не решила задачу. Зато с успехом списала её у Иры. А сегодня получила первую в своей жизни тройку. Но всё это её не расстроило. Зато расстроило родителей и, как только она появилась, они с ней поговорили. Но и этот, хоть и со сдержанной, но всё-таки ноткой, не самый приятный разговор расстроил её не так сильно, как расстроил бы раньше, когда у неё не было друзей-Маркизок и великой миссии, о чём наивные мама и папа даже не подозревали. «Знали бы они, на кого повышали тон!» Оля просила родителей относительно редко. Они это видели, очень ценили и сами не жадничали, и конечно же, если просила, то ни за что не отказывали. Но после того разговора не хотелось их даже видеть, тем более что-то просить. Нужно было ещё где-нибудь найти эту несчастную десятку. Целый час она бегала по знакомым, но никто, как назло, не помог. «А если без спроса достать из кармана родителя? – пришло ей в голову. – Такой пустяк, они даже не заметят». Вдруг на неё налетел такой ужас, что аж зазвенело в ушах, забарабанило в висках и сдавило грудь. «Украсть! Я ведь никогда, никогда!» Не зная, думает она или говорит вслух: «Не хочу!» Внутри развернулась баталия, переходящая во внешнюю дрожь. Однако, «во-первых, для меня им не жалко и больше, во-вторых, такой пустяк они не заметят, в-третьих, я подведу человека, если не отдам… но всё же, нехорошо». – Придумала! – вдруг вырвалось у неё. «Я возьму без спроса, но не навсегда, а в долг. Потом, когда-нибудь попрошу у них же и незаметно подложу обратно!» И Оля опустила дрожащую руку в карман маминого плаща. В первый раз брать без спроса ей было до тошноты противно. Она почти верила, что карман сейчас превратится в зубастую пасть и откусит. Или что ещё хуже, схватит и будет держать, покуда все не увидят этот стыд. Но ничего не случилось, она нащупала бумажку, которая оказалась десяткой, только и всего! Но это было не всё! Это стало последней каплей давно переполненной чаши откладывания на потом. Даже не каплей, а как раз поводом для назревшей, необходимой терапии, такой отвратительной для Маркизок. Своей борьбой Оля увлеклась так глубоко, что не поверила бы никаким разъяснениям, и вряд ли вполне их услышала. Для того, чтоб она поняла и стала разумной, необходим был злой шок. Только так мы способны постигнуть отдельные истины. Поверьте мне, очень многие. Она отнесла деньги Ире и вернулась домой. В комнате её ожидал странноватый маскарад. На столе стоял столик под рост Маркизок, по бокам от него две кафедры. Там же её дожидались Маркизки, со строго подобранными волосами, в чёрных служебных платьях с белыми воротничками и казённого цвета чулках и туфлях. Лица их были серьёзны. Всё это напоминало фильмы сталинских времён. – Чего это Вы? – спросила пока ещё радостная, ничего не подозревавшая Оля. – Будем тебя судить, – ответили Маркизки хором. – Судить? Интересно! – ещё улыбалась Оля. – Я буду адвокатом! – выпалила Веда, опередив всех, и стала за одну из кафедр. – Я – судьёй, – успела Ата, села за стол. – Ну, а мне остаётся прокурор, – вздохнула Хея, с завистью поглядев на Веду, но потом сделала очень суровое лицо, подняла нос и прошагала к другой кафедре. – Встать! Суд идёт! – неожиданно и громко крикнула Ата так, что Оля вздрогнула. По их поведению ей вдруг показалось, что всё это не комедия. Все встали, и Оля, и присутствующий на суде Мурзик на четыре лапы. – Просьба садиться, – продолжала судья. – Подсудимая обвиняется по двум статьям. Кража десяти рублей у родителей и списывание контрольной работы у одноклассницы. Какие будут предложения? Прокурор-Хея встала и сухим, жестким голосом отчеканила: – Воровство недопустимо прощать, за него нужно наказывать. Беспощадно! Украв раз, украдёшь и потом. Если сбился с правильной дороги, вернуться на неё будет трудно. Лентяям тоже не место в нормальном обществе. Если не делать уроки самой, а списывать у товарищей, то станешь тупой, как палка… – Попрошу выбирать выражения, – прервала её судья. Прокурор продолжала: – Предлагаю назначить наказание: содеянное предать гласности. Пусть все узнают, кто скрывается за маской хорошей девочки. Рассказать всем, что она на самом деле воррровка. С этого дня лишить её родительской любви. Пусть они думают, что разлюбили дочь из-за этого случая. Не стоит ждать, пока от безделья она отупеет, вместо домашних заданий кайфуя забавой – увлекательной игрой в борьбу со злом (тут Оле показалось, что ей дали обухом по голове. Так её в жизни ещё не растаптывали. Она-то думала, что её считали героем). Мы прямо сейчас её сделаем дурой. И внесём элементы глупости в её внешность, – прокурор высунула вбок язык и глаза собрала в кучку, – прошу суд прислушаться к моим словам. У Маркизок были серьёзные лица, и никто уже не сомневался, что они не шутят. У Мурзика вытянулась физиономия, несмотря на то, что она покрыта шерстью, было видно, что он побледнел. Он понимал, что Маркизки не бывают неправы, и Олина звёздность в последнее время его начинала бесить. Но Мурзик был настоящим другом и сдерживался, чтобы не броситься когтями вперёд на вредных крылатых кукол. В то время, когда прокурор говорила, Оля покраснела, как рак. И если бы её попросили встать, то ноги, наверное, не послушались бы. В голове стоял шум. Казалось, под ней провалится пол, но этого не случается лишь потому, что её поддерживают добрые глаза Веды, которые ни на секунду не покидали Олю и говорили: «Держись, выберемся, я не дам тебя в обиду». Оля переживала настоящий шок: «Докатились. Это я-то воровка – воррровка? Я, которой воровство ненавистно? Которая в жизни ничего чужого не брала. Меня, совершенно далёкую от этого, называют таким унизительным словом». О том, что её – героя, обозвали бездельником, играющим в увлекательную забаву, ей вообще не хотелось думать, от дикой несправедливости там перемкнуло, и даже что-то надломилось, стало невозможным окунать свои мысли в это унижение. Что касается удовольствия, то Оля признала их правоту – помогая другим, она действительно была счастлива. А на счёт учёбы, так тут уж совсем не поспоришь. Но такое наказание – это же просто ужас! Когда прокурор закончила, Оля вспыхнула. Вырвались слёзы. – Хея, – сказала она, – мы же друзья. Зачем ты так? Какая ты злая. – Это я в другом месте Хея, а здесь, в суде, я прокурроррр и попрошу забыть про личные связи. Я неподкупный прокурор! – Подсудимая, замолчите, вам слова не давали, – сказала судья и продолжала: – Что на это скажет адвокат? Веда казалась уверенной и спокойной. – Уважаемый суд! – начала она, – Прошу учесть, что у подсудимой ещё недавно была безупречная репутация. У неё не водилось дурных идей по изменению мира, она по жизни была настоящим бойцом за справедливость, и честно преодолевая соблазны лени, училась героически добросовестно. Она ни разу в жизни не брала без спроса чужого. Этот уважаемый человек в семье (Мурзик кивнул) и в обществе свой авторитет заслужил по праву. Она действительно не переставала совершать хорошие поступки, какими трудными или опасными они ни были. Эта девочка достойна, чтобы с неё брали пример. Довожу до вашего сведения, что взять у родителей деньги ей было крайне трудно, с точки зрения морали. – Вот именно, – вмешался прокурор, – преступить черту, совершить проступок впервые всегда трудно. Второй будет легче, вот так и пойдёт… – Принимается, – сказала судья. – Но Ольга уже раскаивается и больше никогда не будет так делать, – продолжал адвокат. – И так как своего честного слова она ещё не нарушала, предлагаю такой вариант: если она даст слово никогда не брать чужого и никогда во время учёбы не будет пользоваться подсказками, суд её оправдает. Я верю, что она останется такой же хорошей, как раньше, и вырастет порядочным человеком. Оле очень полегчало, видимо, Маркизки помогли ей изнутри, искусственно смягчив и подняв настроение. «Не все думают так, как Хея!» Да и к самой Хее у неё пропало ужасное негодование, да и в чём-то она права, хотя такое суровое наказание Оля никак не заслуживала. Судья объявила: – Слово обвиняемой. Оля встала и не без влияния Маркизок сказала: – Кажется, я осознала, насколько мои проступки серьёзнее, чем я думала. Даю слово, что этого никогда не повторится. Судья на это сказала: – Твоим словам – грош цена. Любой подсудимый наговорит всё, что угодно, лишь бы ему смягчили приговор. А после забывает свои обещания и своё честное слово. Не принимается. У Оли резко упало настроение. Она опять возненавидела Хею, а теперь ещё и Ату. – Это почему же? – возмутилась Веда. – Суд не принимает голые слова подсудимой, они ничего не стоят, я уже объяснила, почему. Нужно, чтобы кто-нибудь поручился за неё. Адвокат не считается, защищать – это его обязанность, Мурзик тоже, он родственник. – Какой же я родственник? – Усыновлённый. Ты член семьи. – Прошу слова, – сказала адвокат. – Почему её слово не является аргументом? Ведь это слово не простого человека, а как я уже говорила, её слово ещё не разу не нарушалось, это известный вам факт. – Протестую, – вмешалась прокурор, – вот именно: «ещё». Те проступки, совершённые ею, тоже были впервые. Поэтому можно ожидать и то, что честное слово под угрозой. – Протест принимается, – сказала судья. – Тогда, уважаемый суд, попрошу приобщить к делу вот этот документ, – сказала Веда. Ата и Хея удивлённо переглянулись. – Какой ещё документ? Читайте, – разрешила судья. Веда развернула лист и стала читать: – Ходатайство. Мы, друзья (Олины Ф.И.О., год рождения, адрес). Хорошо её знаем и не сомневаемся в её честности и трудолюбии. Уверены, что совершённые ею проступки были первыми и последними, и если она даст честное слово, значит, никогда его не нарушит. Ручаемся за неё и просим оправдать или не наказывать сурово. Подпись: Хея, Ата, Веда. – Что ж, – сказала судья, – документ принимается. – Есть ли дополнительные замечания? – Нет, – прокурор. – Нет, – адвокат. – Суд постановляет, – сказала судья, – наказать обязательным тарифом. (Ата стукнула молотком). Для того, кто не знает. Это оправдательный приговор. Только однажды за взятые без спроса десять рублей у неё самой так же вытянут двадцать. И за удачно проведённую операцию по списыванию её дважды, как назло, неудачно спросят. А знать она будет всё, кроме этого. Сразу после суда Маркизки удалились. Стол и кафедры пропали. Оля осталась одна. Настроение было на нуле. «Ведь они втроём придумали этот цирк, весь этот незаслуженный позор». Несмотря на счастливый приговор, её распирала обида. Она считала, что её жестоко унизили. Причём трижды. Сначала, когда Хея прочла свою жуткую речь с угрозами. Потом, когда её заставили раскаиваться вслух, и тогда, когда с этим письмом так показательно вскрылась вся заранее спланированная комедия. Она пыталась подавить это чувство, объясняя себе, что Маркизки праведные и знают, что делают. Наверное, по какой-то причине с ней надо было так поступить… Но всё же могли бы не так по-свински, а как-нибудь поделикатней. Утром после бессонной ночи Оля была уверена, что друзья так не поступают, и видеть она их больше не хочет. Нет, конечно, ей было жаль, но разговаривать с ними и тем более смотреть им в глаза она уже не могла. С нескрываемо-вопросительными, открыто волнующимися лицами появились Маркизки. Оля, глядя в сторону, сказала: – Прошу Вас меня извинить. У меня было время, я подумала и точно решила, что теперь не нуждаюсь в нашей дружбе, а воспитают меня папа и мама. Маркизки этого боялись. Этой полезной, но горькой микстуры она им простить не смогла. Они опечалились, нерешительно попрощались, «вдруг всё же одумается», и, промешкавшись дольше положенного, молча покинули Олин дом. А через окно с соседнего тополя, спрятавшись за листву, за всем этим тихим скандалом наблюдал Капфа. Оля связывается с нечистой силой Опустошённая Оля недвижно сидела на краю дивана и тупо смотрела то ли на пол, то ли мимо него. А в форточку влетел молодой человек, размером с Маркизок, одетый в чёрный фрак и чёрную шляпу. У него не было крыльев, и его полёт напоминал плавание собаки. Казалось, тело лежит на воде, а ноги и руки гребут под собой, при том все четыре никак не синхронно. Голова была задрана вверх и смотрела вперёд. Подмышкой он держал трость, изогнутую крюком, поэтому левая рука была чуть поджата и двигалась меньше остальных. Он приземлился и встал на столе. Лицо оказалось красивым чертами, но всё-таки каким-то гадковатым. – Ля-ля-па! Ольга Александровна! Вас приветствует Капфа! Ваш покорный слуга! – с удалью выкрикнул он будто конферансье. При этом он снял шляпу, поклонился и станцевал танец чечётку, с элементами вращения и подкидывания вверх клюки и шляпы. Когда он закончил, Оля спросила: – А Капфа – это Ваше имя или разновидность волшебных человечков? – А это можешь понимать, как хочешь, – ответил он. – Я просто Капфа и всё! – А ты добрый или злой? – Я-то? Я самый добрый на свете! И в сто раз добрее этих Маркизок! – Ты знаешь Маркизок? Капфа повернулся в полупрофиль, даже скорее в профиль и застыл в восторженно-ехидной улыбке. – Знаю ли я Маркизок? (На этом он раскатисто расхохотался). Да как облупленных! Но они мне не товарищи, я их терпеть не могу! – А за что? – спросила Оля. – За то, что они злые и подлые. Остерегайся их. Они могут с тобой дружить, лезть тебе в душу, заливисто врать красными словцами, а сами ждут, пока ты перед ними растаешь, окончательно им доверишься. И вот тут наступает их звёздный час. Как шарахнут! Как обваляют в грязи! Унизят так, что и жить не захочешь! Это их любимое занятие! Что с них взять? (Раскинул руки). – Маркизки! (Со вздохом). Потом! – продолжал Капфа. – Меня убивает их жадность. У них же просто так ничего не допросишься. Только и знают: за всё нужно платить. У.Е.. Неоплаченные счета. Важен труд, а само собой ничего не даётся, а если вдруг и перепадёт чего, так и это аванс, мол, заплатишь потом, да к тому же с большими процентами. Неужели ты веришь во всё это скупердяйство? Оля пожала плечами и неуверенно сказала: – Да. – Неужели ты считаешь, что человек не заслуживает лучшего, чем этой тоски и вечного шиша? (Капфа показал фигу). Ну, хотя бы счастливого детства? Или он должен, начиная с пелёнок, пахать землю, чтобы не кушать в долг под проценты. Неужели детям не полагается вдоволь угощений, удовольствий и отдыха? Детство должно быть радостным! Будь я президентом, я поменял бы по времени четверти с каникулами, кроме летних, конечно, только их бы я не тронул и тоже оставил каникулами, как прежде. Побольше здорового отдыха! Тепла! Воздуха! Взрослые не понимают, что дети – это их будущее. «Смешной он, однако, этот чудак Капфа, но милый» – подумала Оля. – А знаешь, почему Маркизки такие? Всё банально просто, – они мизантропы – человеконенавистники! И скорее лопнут от жадности, чем что-нибудь сделают для тебя бесплатно. Хочу тебя обрадовать: всё, что они проповедуют, – гнусная ложь. Необязательно быть лошадью, вполне возможно жить и по-человечески! Для того, чтобы в жизни всё получалось легко и имелось всё, что хотелось, причём безвозмездно, нужно только одно: дружить со мной и загадывать желания. Потому что я – добрый Капфа! Я тот, кто любит дарить и взамен ничего не просит! Оле не хотелось ему верить в принципе, но звучало это заманчиво, а главное, Капфа ласкал её антимаркизкинскими высказываниями. Потому что именно сейчас она рада была бы сделать им что-нибудь назло. – Мадмуазель! Ты получишь не только то, что желаешь. Ты многого ещё не знаешь и поэтому не можешь хотеть. Я подарю тебе сиянье звёзд! Я весь мир брошу к твоим ногам! Ты узнаешь, как много ещё на свете приятного! «А он не такой уж противный, наверное, мне показалось. Да и вообще, имею ли я право плохо думать и относиться к кому-то предвзято, если поначалу лицо его мне показалось неприятным?» – думала Оля. Голова её немного кружилась. Вакуум недавней пустоты быстро заполнился необходимым облегчающим душу лекарством. – Ну, что ты сейчас хочешь? Говори, – предложил Капфа. В последнее время ей хотелось, но как-то не удавалось съесть мороженое. – Я бы не отказалась от мороженного – «Лакомка», если можно, конечно. Тут же на столе появилась серебряная ваза с оправленными в неё разноцветными камнями, переливающимися от оконного света. В вазе лежало мороженое, раза в четыре больше обычного. Оля застыла в изумлении, опомнившись спросила: – Как, и ваза тоже мне? – Для друга мне ничего не жалко! – ответил довольный Капфа. Мороженое имело отличный вкус. Давно Оля так не смаковала. Дверь чуть-чуть приоткрылась и комнату вошёл Мурзик. Он почуял Капфу, невидимого для всех, кроме Оли. Шерсть встала дыбом. Как слепой, он поводил головой, будто хотел что-то услышать или унюхать, и вдруг кинулся с когтями точно на Капфу. Капфе достаточно было слегка взлететь, чтоб увернуться. – Что с тобой, Мурзик? – спросила Оля, при этом теряя доверие к Капфе. – Мяу, мяу, мя, – ответил он, с уходом Маркизок разучившийся говорить. – Представляю, что он подумал, – ответил за него Капфа. – Заходит к нам кот и видит меня. Я опоздал сделаться для него невидимым. Он видел, как я исчез. Мурзик вновь всхохлился и зашипел. – Мурзик, перестань, тебе показалось. Ну, перестань, я прошу, – успокаивала его Оля. – Успокойся, иди в коридор, там и рычи, сколько тебе влезет. – Ну-ну, показалось мне! Вот и пойду, и больше к вам, в чёртово логово ни ногой даже, – услышал Мурзика Капфа. А Оля в его мяуканьях ничего не понимала. Мнение Мурзика для неё было авторитетным и поддержало её подозрение к новому знакомому. Но Капфа её уже обворожил, и через это его доводы насчёт взбесившегося Мурзика казались убедительными. – Мне нужно слетать в одно место минуток на десять, – сказал Капфа и дал ей красивый журнал мод. – Вот тебе ручка. (Оля аж ойкнула, ручка производила впечатление японской передовой мысли 22 века). Тут в конце каждой страницы вопросы с местами для ответов, обязательно напиши, а главное, не скучай. Оля сразу поняла, что Капфа подарит ей какую-нибудь вещь из журнала, которую она выберет. Но вопросы не подразумевали никакого выбора, например: «Почему к этому платью не подойдёт низкий каблук?» Оля написала: «Потому, что белый цвет и без того полнит». Этот журнал увлёк Олю вопросами и красотой иллюстраций. «Вот обрадовалась бы Лена, будь у неё такой же, эти вопросы как раз для неё», – подумала Оля. Родители Лены работали в каком-то месте, связанном с дизайном одежды, хорошо зарабатывали и постоянно ездили за границу, благодаря чему Лена была настоящей модницей. Она щеголяла знаниями о высокой моде и одевалась лучше всех в их школе. Постоянно обновляла свой гардероб, причём это были не тряпки, а действительно «Вещи». Почти все девочки ей завидовали. Но Оля к этому делу относилась спокойно и философски. – «Не одежда в человеке главное, а содержание». Нет, не подумайте, она тоже любила красиво одеться, и одевалась не хуже большинства, но чтоб завидовать тому, кто чересчур – это уж нет. Вернувшийся Капфа спросил Олю: – Хочешь одеваться лучше, чем Лена? – Так, чтобы до смерти, нет, а вообще – кто б не хотел? Конечно, да, в этом нет ничего плохого… Назавтра встревоженная, но радостная мама спросила Олю: – Ты посылала ответы в Итальянский журнал? – Нет. – Ладно скромничать. Поздравляю, ты выиграла конкурс. Теперь каждый день тебе будет приходить посылка с самой модной одеждой из лучших салонов Парижа и Милана! Вот, держи первую с письмом! В посылке было элегантное платье на Олю, необычайной красоты туфли и дамская кожаная сумочка, в городе таких, совершенно точно, ещё не видели. На следующий день пришла вторая посылка, там был джинсовый комбинезон, кроссовки и очень крутая кепочка. – Ну, Капфа, чего-чего, а подарки ты делать умеешь! – говорила она ему. – Это не я, это ты выиграла. Я твои ответы послал. «Ну-ну! Вечером послал, а утром уже посылка!» – подумала Оля. Со второго дня девочки забыли про Лену. Королевой мод стала Оля! А Лена, вроде бы, тихо её возненавидела. Зато Оля, кажется, стала входить во вкус. Ей уже нравилось быть самой хорошо одетой. Посылки продолжали идти. Учиться Оля стала поразительно отлично. Она без запинки отвечала на любой вопрос и быстро без ошибок выполняла все письменные задания. При этом не прикладывая ни грамма усилий. Капфа постоянно её занимал, и дома она не успевала открыть учебник. Она не нарушала данного на суде слова – не пользовалась подсказками, она не виновата в том, что знания сами появлялись в её просветлённой голове. Капфа убедил Олю, что можно и нужно пользоваться косметикой, и научил, как это делать. Хоть она и считала, что ей ещё рано, но разве можно устоять перед таким количеством всевозможных баночек с кремом, коробочек с пудрой, различных помад, толстых, круглых или длинных пузырьков, широчайшего спектра цветов, в том числе фантастических, просто нереальных? Вся косметика была необычно оформлена, это невиданные доселе последние штучки. Они манили к себе. Очень хотелось попробовать всё из комплекта, где полосатые упаковки. И из того шикарного набора, в котором всё прозрачно-розового цвета. Этот хотелось даже съесть, а уж не использовать по назначению было просто невозможно. Хотелось попробовать и остальное. Театр Оля сразу разглядела высокую стройную фигуру, завидно выделявшуюся даже издали. У аптеки её ожидал галантный кавалер. Им предстоял выход в театр. То был Капфа, принявший человеческий облик. Выглядел он лет двадцати с небольшим, но не жеребцом, козлящим энергией, и не приторможенным юношей, ежедневно топившим и силы, и мысли в натруженной правой ладони. Скорее напоминал молодого, но видавшего жизнь Онегина, или может быть, Байрона. На нём безукоризненно сидел дорогой костюм. Казалось, Капфа с ним одно целое. Невероятно чёрная ткань и эксклюзивный покрой сочетали в себе времена баронов с чем-то невиданным, передовым, словно из будущего. Он подставил ей локоть. Оля замешкалась. Капфа пообещал, что позаботится, и никто из знакомых их парочку не увидит. Оля взяла его под руку, и они пошли по Октябрьской. Весь встречный люд женского пола поедал Капфу глазами. Ничего не скажешь, – красив! И статен! Иностранец! Классика причёски чего только стоит. Вроде бы заграница стала ближе и вся на виду, мы и копируем теперь быстро, но куда ни сунься, во всём на шаг отстаём. Европейский тип лица – островатый. Сразу видно: способный, практически умён, схватывает намеченное дело как клещами. Аристократически бледен. Загадочный лорд. Тем загадочней, что вампир. Особенно дамочек добивал тёмный, хорошо отчерченный оттенок век. Хоть его собственный, но для придирчивых мужиков – не совсем приличный, потому что эта деталь – женский приоритет, которую они подрисовывают. Оценивающие взгляды не пропускали и Олю. Разумеется, всех интересовало: «С кем это Он идёт? Не может быть, чтобы дочь, – он слишком молодой! Он её парень, – это абсурд. Вот сестра? – да, наверно, сестра!» Торжественный, милый театр стоял в идеале – обласканный нежным вечерним оранжевым солнцем, он грел во всех смыслах, сверкая зеркальным гранитом на красных квадратных колоннах. Перед ним толпились нарядные люди. В такую замечательную погоду многие не спешили идти внутрь. Среди всех выделялся мужчина, одетый по-серому. Он ходил между ними и водил носом. Пока Капфа курил, Оля приметила этого мерзкого кретина и подумала: видимо он собирает бутылки. Боже упаси, чтобы Оля смеялась над чьими-нибудь недостатками, но это был тот тип мерзости, который ярко указывал на принадлежность к сволочной породе. В её представлении именно так выглядят маньяки-убийцы. Зал был переполнен, спектакль давала заезжая труппа. Зрители не пожалели, что пришли. От первого акта Оля была в восторге. В антракте они посетили буфет. Капфа угостил Олю пирожным и соком, сам принял сто коньяка и закусил долькой лимона. – Пойду покурю, – сказал он. – А я пока похожу, посмотрю на актёров, – сказала она, кивнув на стену с портретами. Медленно рассматривая каждый портрет, Оля читала все, что под ним написано. Она дошла до конца коридора, перед ней находился вход с табличкой – «ложа №2», и ей очень захотелось посетить ложу, где она никогда не бывала. Оля вошла в маленький коридорчик. Сама ложа поворачивала налево, а впереди была ещё одна дверь, которая вдруг отворилась, показалась лестница, и вышла пожилая удивительно одетая загадочная дама – «графиня-колдунья»… Ещё на стене напротив она заметила небольшой аккуратный рисунок. Оля не успела прочитать надпись, но что-то её будто бы укололо. Она вышла на пустую запасную лестницу. Ниже первого пролёта была дверь с надписью: «студия звукозаписи». Перед ней на стене чёрным маркером нарисовано сердце, внутри которого – «О + К = Л». «Да уж!» – подумала она и повернулась, чтобы пойти обратно. И тут у неё перехватило дыхание. На выходе стоял тот мерзкий тип, который маньяк. С явными намереньями он смотрел на неё в упор. – Попалась! Ты мне ещё на улице не понравилась. Я за тобой проследил. Я тебе сейчас покажу, как рисовать на стенах, – говорил он, медленно приближаясь. Сильно слышался жуткий запах его дыхания. – Я не рисовала, – оправдывалась Оля, понимая, что дело не в этом. – А я видел, что это ты. И как вот этот маркер бросила в угол, – сказал он, достал из кармана маркер и сам бросил его в угол. Оля рванулась вниз по лестнице, но он поймал её за волосы, умелым приёмом воткнул в рот кляп, и поволок вниз. Оля пятками считала ступени и всеми внутренностями кричала: «Капфа, на помощь». Студия звукозаписи оказалась не замкнутой. Он туда её затащил, но вдруг, озаботившись чем-то ещё, отшвырнул в дальний угол. Оля глянула и облегчённо вздохнула. В дверях стоял прибежавший Капфа. Он выглядел как настоящий герой из японских мультфильмов: высокий, очень стройный, даже тонкий, красивый, с благородным лицом. «Ах, Мамору, ты пришёл спасти Юсагу! И вообще, быть может, та надпись – правда?» – подумала Оля. Капфа действительно в этот момент очень напоминал Мамору. Ни слова не говоря, он приблизился и ударил маньяка по морде. Тот упал, два раза перекувыркнулся, но вскочил и ударил Капфу. Капфа тоже отлетел и прокатился кубарем и тоже встал, и ответил. Так они несколько раз обменялись ударами, всегда сбивая друг друга с ног. Закончилось тем, что инициатива перешла в руки Капфы. Он трижды валил встающего противника, пока тот, не дождавшись четвёртого, сбежал с поля боя. Капфа был изрядно потрёпан, костюм рван и ремонту не подлежал. Из носа текла струйка крови. Оля вытирала её платком, у самой жутко кружилась голова. – Спасибо тебе за спасение, но почему ты не превратил его в таракана? – Потому, что сейчас, в этом виде, я самый обыкновенный человек и не умею ничего превращать. Капфа вдруг стал уменьшаться, схватил её за руку и они очутились в Олиной комнате. Он был уже в своем привычном кукольного размера обличии, небит и невредим. Конкурс красоты После случая в театре Олины уважение и привязанность к Капфе поднялись на новую планку. Она всё чаще забывала, что он не человек. Иногда, как выяснилось, он бывал совершенно настоящим, у него была даже кровь. То, что Капфина кровь в театре не поддельная, Оля не сомневалась, потому что это ей подсказывало внутреннее чувство. Они очень весело и интересно проводили время. Оля освоилась в барах и ресторанах. От спиртного она, конечно же, отказывалась, но и Капфа не был настойчив, всего-то предлагал между делом раза два. Так же, как при Маркизках, она могла перемещаться в пространстве и прочее. Правда, рвение решать мировые проблемы в ней как-то поостыло. В её столе всегда лежали карманные деньги, (заметьте, не чужие, а подаренные Капфой), причём много, ровными стопками, в любых купюрах. Сколько бы она их не брала, её лучший друг докладывал и ещё сетовал, что берёт она слишком мало и пора бы ей повзрослеть и исправиться. Оля и так транжирила, как могла, даже расстояние одной остановки каталась на такси. Капфа которые сутки не иссякал удивлять её вкусностями, красивыми вещицами и интересным проведением времени. Настал день, когда ей предстояло очутиться на подиуме. – Сегодня, Оля, я приглашаю Вас принять участие в конкурсе «Мисс города!», который проходит в КЦ «Губернский»! – Я знаю про конкурс, – сказала Оля, – но там минимальный возраст четырнадцать лет, а мне только одиннадцать. – Мы тебя подкрасим, сделаем обалденную причёску, наденем повыше каблуки. И я уверен, ты не только сойдёшь за четырнадцать, но и выиграешь конкурс. А самое главное, не забывай о том, что с тобой я, – твой лучший друг. Капфа летал над её головой, то с ножницами, то с расчёской, то его относило в сторону, чтобы осмотреть с расстояния. Потом он обдувал феном и брызгал лаком. Затем приволок большое зеркало, поставил перед Олей и сказал: – Ну, как, нравится?... Вот то-то, не даром меня зовут Капфа! И действительно, причёска получилась невероятной. Оля приятно удивилась: ей показалось, что волос стало раза в два больше. Она потрогала, оказались свои. – Наденешь вот это платье, это скромное, но с хорошим вкусом колье, а вот и туфли. Оля оделась. Капфа потрудился над макияжем. Взглянув в зеркало, она себя не узнала. Перед ней стояла сказочная принцесса – кукла Барби. – Осталось совсем мало времени, – сказал Капфа. Они вышли на улицу. Оля подняла руку и остановила машину. – Куда Вам, девушка? – спросил таксист. Она ответила, и они помчались в сторону «Губернского». В фойе они увидели множество взволнованных нарядных девочек. Они то и дело гляделись в зеркало, потрагивая и поглаживая причёски, допудривая носики и поправляя бижутерию. Одна тихонько сидела в углу, спрятавшись за нагромождение старой мебели, и курила. – Вон, видишь ту девушку? – спросил Капфа. – Которая курит и думает, что её никто не видит? – ответила Оля, прикрывая рот журналом, чтобы никто не подумал, что она разговаривает сама с собой. – Да. Так вот, ей уже восемнадцать лет. – С чего ты это взял? Выглядит она как раз на четырнадцать. – А с того и взял, что курит. Если курить разрешается с восемнадцати, значит ей и есть восемнадцать… ну, если курит! Я, правда, начал курить в первый день, как родился, поэтому я такой сильный, смелый и красивый. – А я всю жизнь слышу другое: курение отбирает здоровье, а у женской половины ещё и желтеет лицо. – Кому ты веришь?! Этим позорным, дурманящим книжкам, лживому ящику, называемому телевизор, а может быть, мучителям детей, учителям? Пойми, это всё пропаганда, понимаешь, демагогия. Они навязывают образ жизни, выгодный им, режиму, а не людям. Их задача построить народ, всех усреднить и заставить работать как роботов. Будь свободной, не надо их слушать! Слушай меня, своего лучшего друга, который тебе доказал свою искренность и так много хорошего сделавший для тебя! Оля приняла это за юмор и, уходя от разговора, спросила о том, что на самом деле имело место и показалось ей странным: – Почему здесь все больше смотрят на меня? – Конечно же, потому, что ты самая красивая. На, возьми, съешь карамельку… И ещё, наверное, все думают, что тебе маловато лет. Оля чуть не подавилась конфетой. Ей резко поплохело. Вдобавок в тот самый момент она натолкнулась на серо-зелёный взгляд вахтёрши, исходящий из её конторки. Та смотрела на Олю радушно, желая ей победить, но всё же ещё и разглядывала, как будто дивилась, что ей столько лет. – Да, это так! Всем кажется, что ты малолетка. Вон пойдём, у Ларисы Владимировны спросим. (Капфа кивнул в сторону вахтёрши. Оля покраснела, отвернулась и, помотав головой, отказалась.) Ладно! Я знаю хороший способ, как это исправить, – сказал Капфа и протянул ей пачку сигарет. – Ты с ума сошёл, детям курить нельзя! – Неужели ты не хочешь почувствовать себя взрослой? Пачка с сигаретами, которая почему-то оказалась в её руках, была очень красиво оформлена. Особенно подкупали острые ровные грани обтянутой целлофаном упаковки аппетитного малиново-красного цвета с красивым рисунком и иностранной надписью. Оля, ещё не зная зачем, открыла её и увидела ровный ряд сигарет с жёлтым фильтром и золотой каемочкой. К тому же они здорово пахли и совсем не имели ничего общего с окурками, – обитателями тротуаров и клумб. Изготовители постарались, – сигареты просто манили. Соблазняя как-либо себя употребить, даже некурящих. А как ещё? В другой своей руке Оля обнаружила зажигалку. Эта дорогая штучка своим видом действовала, как солидный человек из высшего света, случайно заглянувший в низший. То есть, если его отвлечь по мелочи, он не поймёт и обидится, обидится заодно и весь высший свет. Так и зажигалка не поняла бы такой дерзости, если бы её высочеством пощёлкали впустую. Если и зажечь, то уж извольте по делу, – сигаретку. «Ладно», – подумала Оля. – «Один раз попробовать можно. Тем более, этого требует ситуация и просит лучший друг!» И она закурила, там же, где девочка, спрятавшись так, чтобы все видели, но подумали, будто бы прячется. Любой некурящий человек при первой затяжке закашляет, но Капфа предусмотрел это, карамелька была специально для этого заколдована. Курение ей вовсе не понравилось и так же не имело ничего общего с предвкушением, навеваемым видом и запахом нетронутых сигарет. Конкурс заключался в том, что участницы ходили туда-сюда по сцене, останавливались, оборачивались вокруг себя, а главное, улыбались. На первом этапе жюри отобрало десять победительниц. На втором – двоих, одной из которых стала Оля. Вторую девочку звали Наташа. Она действительно была красивее других, если не брать в расчёт нашу. Они были достойными противниками. Антракт перед самым финалом претендентки проводили в одной гримёрной и если хотели, могли друг с другом общаться. Оказалось, Наташа решительно настроена победить. Она готова приложить все свои силы в этой схватке. В результате такого общения Олю тоже разобрал азарт, и она подумала: «Четверть часа ожиданий, не зная, чем заняться, как это время потратить с пользой, чтобы помочь себе победить». Капфа махнул ей рукой из дальнего от Наташи угла. Оля к нему подошла. Он ей тихо сказал: – Теперь, моя дорогая, победа зависит лишь от тебя! Она красивее, особенно причёска. Проклятый парикмахер обскакал даже меня. Понимаешь, я очень, очень хочу твоей победы. Пообещай, что не подведёшь меня. Не делай мне больно. – Конечно, я сделаю всё, что в моих силах. Я постараюсь обойти её, – ответила Оля. – Вот возьми баллончик с лаком для волос. Он точно такой же, как у неё, только в нём распылитель бракованный. При нажатии он разломается, лак польётся струёй и испортит ей причёску. Я знаю, перед выходом она обязательно обрызгает голову. Сейчас я сделаю так, что она на пять минут выйдет, а тебе и двух секунд хватит, чтобы подменить баллон. (Капфа облегчённо вздохнул). Теперь уж точно победа будет твоей! Ля-па-па! Я даже поздравляю тебя заранее! Какие мы, всё-таки, находчивые. Оля посмотрела на Наташу. Та спокойно листала журнал и тихонько пела, покручивая головой в такт своей песне. Она не догадывалась, какие козни витают над ней. Оля тихо спросила Капфу: – Разве это находчивость? Мне кажется, это подлость. Я не буду менять баллоны. Прости Капфа, ты такой хороший, но иногда не понимаешь очень простых вещей: для достижения цели не все способы правильны. Капфа скорчил гримасу. Более удивлённого выражения лица она в своей жизни ещё не встречала. Он взялся руками за голову и рухнул на стол задним местом. – Ты не хочешь пожертвовать маленьким принципом ради меня? Ради мечты моей жизни? Больше всего на свете я хотел видеть тебя королевой красоты! Если тебе не так важно, то сделай это для меня, я тебя очень прошу, мне, мне, мне это важно, – печально-отрешённым голосом добавил, глядя в пустоту. – Я так старался. Не знал, что ты такая чёрствая. Оле было не по себе. С одной стороны, лучший друг, которого нельзя обидеть, с другой, пойти на самую настоящую подлость. Оля отрицательно помотала головой. Капфа сказал не просящим, а уже угрожающим голосом: – А ведь я делал всё, о чём ты просила. – Но ты просишь невозможное, чтобы я по собственной воле сделала подлость. Я на это не пойду. Прости, пожалуйста, – твёрдо ответила она. – Ну, тогда я умру, – дрожащим голосом проговорил он. Лёг набок и свернулся калачиком. В этот момент прозвучала команда на выход. Наташа обрызгала причёску лаком. И они вышли на сцену. Первое место определяло не жюри. Его присуждал аппарат. Прибор, измеряющий шум. Измеряли, кому овации зрителей громче. В этот раз аппарат можно было не включать, с заметным отрывом победила Оля. Хлопая в её честь, народ даже встал. Оля была вне себя от счастья, помноженного надвое. Она победила! И она не подвела своего лучшего друга, который хотел этого больше, чем она! Ей удалось оправдать его надежды, не прибегая к подлости. После всех церемоний, награждений и поздравлений Оля вбежала в гримёрную. Капфа лежал в той же позе и не дышал. Она крикнула: – Я победила! Капфа открыл один глаз и спросил: – Что, правда? Вскочил и заорал дурным хрипом: – Ура! Оле подумалось, что он притворяется и знает о победе не хуже её. Всё равно она была очень счастлива. Она Мисс города! Ей казалось, что это вершина, выше которой уже не бывает. В жизни многих случается так: заводит их на вершину какой-нибудь Капфа и толкает, человек срывается и падает, только не на поверхность земли, откуда он начал, а в яму, глубиной намного превышающей высоту той вершины. Оля легла спать с надеждой, что ночь пролетит быстро, она проснётся, и будет дальше наслаждаться счастьем. Лысая девочка Утром Оля проснулась, встала и вдруг наткнулась на чей-то взгляд. Она увидела в своей комнате странную гостью. На неё смотрела и улыбалась девочка, ужасная дурнушка, с редкими облезшими волосами и отёчным лицом. То ли её покусали пчёлы, то ли это было кожное заболевание. Оля с жалостью подумала: «Если бы у меня было такое лицо, вряд ли бы я улыбалась, а уж так счастливо и подавно. Что она здесь делает? И чтобы она – эта бедная девочка здесь ни делала, ей обязательно нужно помочь». – Кто ты? – спросила Оля, и тут же её пронзил внутренний холод. Она увидела, как стремительно нарастал ужас и на лице гостьи. Оля всё поняла: в комнате, кроме неё, никого больше не было, и говорила она со своим отражением в зеркале. В глазах потемнело, голова закружилась, она рухнула на диван и неизвестно, сколько так пролежала. Открыв глаза, она бесцельно разглядывала стену, потом остальную комнату. Наконец, внятная мысль сфокусировалась на столе, ещё вчера заваленном всякими подарками от Капфы. Теперь там находилось непонятно что. Она встала и подошла к столу, по пути со страхом, молниеносно глянув в зеркало, – в нём кошмар подтвердился. Теперь вместо косметики и бижутерии стол был заполнен грязными пузырьками, баночками, ржавыми бонбоньерками, старомодными трубочками с позеленевшими остатками помад ещё советского производства. Всё это было явно со свалки, причём не свежего завоза, а выкопанного из застарелых недр. На том месте, где красовался любимый вазон от мороженного, самый первый подарок Капфы, теперь стоял детский горшок с проржавевшим дном. Вся одежда от Капфы превратилась в грязное драньё. Оля ущипнула себя за руку, это был не сон. Она провела ладонью по голове и увидела, что волосы остаются в руке. Они полностью вылезли из верхней части головы, остались лишь по бокам, как у Ленина – лысина, продолжение лба. Оля подумала, что для девочки облысеть полностью выглядело бы эстетичней – не так похабно. Когда прилетел Капфа, Оля лежала и плакала. – Что ты со мной сделал? За что? Мы же друзья. – А ты думала, я тебе буду всё даром давать? Поигрались, теперь плати! – Но ты же говорил, что достаточно быть твоим другом, и ты сам любишь делать подарки. – А ты и поверила, дура. Ты хоть понимаешь своим ослиным умом, какие говоришь глупости! Какую порешь чушь! Ты где-нибудь, когда-нибудь вообще видела таких идиотов, чтобы всё давали бесплатно? Ха-ха-ха! – Капфа разразился истерическим смехом. Оля впервые увидела его зубы. (И действительно, он же их никогда не показывал, улыбаясь исключительно губами). Это были редкие, чёрные, кривые зубы. – Ну ладно, ладно! Не горюй. Помогу! Помогу, чем могу! – заботливым голосом сказал он, склонив голову набок. – Вот возьми парик. Сейчас он тебе как никогда кстати. – Но это не парик, а резиновая шапочка для плавания, – с новым приливом отчаяния, сквозь слёзы проговорила Оля. – Для лысого и резиновая шапочка – парик! – сказал Капфа и заржал как конь. – Слушай, Капфа, ведь у меня ничего нет. Чем я буду тебе платить? – спросила она. – Есть одно дельце! – сказал он после паузы. Оля внимательно приготовилась слушать. – В соседнем доме Мишу-дурака знаешь? На гармошке играет. – Конечно. – Он сейчас на работе, орудует метлой. Старуха-мать уже закрывает дверь. Идет в магазин за хлебом, соседей тоже сейчас нет. Ключ под половиком. Зайдёшь в квартиру, на кухне справа стол, в столе, в левом углу нижней полки, коробка от чая, в ней триста семьдесят рублей. Ты их заберёшь и принесёшь мне. Гарантирую, никто тебя не увидит, можешь верить, сама подумай, мне так выгодно. Потихоньку, чтобы не видел Капфа, Оля взяла один из его подарков, который пока не признала, увесистую склянку с толстым дном и почти полностью отбитым верхом. – А зачем триста семьдесят рублей лежат в коробке от чая? – спросила Оля, а сама встала, держа склянку за спиной. – Чтоб никто не догадался. Это все их сбережения, нужно ещё дожить до следующей пенсии, вот мать и прячет от воров да от Миши, чтобы вдруг не пропил. Он на это способен. Оля замахнулась и что было силы, бросила в Капфу склянку. Но он увернулся, подлетел к ней и врезал клюкой по глазу. Ужасно больно. Посыпались искры. Замерцало. Глаз сразу заплыл. – Вон из моего дома, – закричала она через слёзы, схватившись ладонью за глаз, – пошёл вон, нечисть. Изыди! Теперь я поняла, чего ты добиваешься. Души моей захотел? Накось выкуси. Не продамся. От меня не дождёшься, хоть убивай! – Посмотрим, посмотрим, как ты дальше запоёшь, лысая девочка, – сгорбившись, втянув голову в плечи, сказал Капфа и улетел. Своим решительным, твёрдым отпором она его почти вырубила. Он был не в состоянии бороться дальше. Именно бороться. Оля, получается, объявила войну. Хорошо, что родители уходили на работу раньше. Можно было позавтракать с ними, а можно и позже; так повелось в семье, – как заблагорассудится. Обедала Оля одна, грела из холодильника, и любила готовить сама. И ужинать тоже возможно без них, как раз проходил сериал из редких в последнее время, который они смотрели. Так что, если захотеть, можно всем находиться в квартире и друг друга не видеть, а только перекрикиваться через двери. Но самое главное, Капфа тоже приложил свои чары, чтобы родители с ней пока не общались. В школу она не пошла. День был кошмарным и тянулся как черепаха. Она не могла уснуть до рассвета, но когда, наконец, получилось, как раз появился и Капфа. – Вставай, лысая девочка. Петушок пропел! В школу пора. И так день просимуляла. Стыдно, должно быть. Не забудь надеть наряды. Вон, их у тебя сколько! Тебя, Мисс – супермодель, в классе ждут с поздравлениями! – стрекотал он то в левое, то в правое ухо. Оля решила не разговаривать с ним, и даже ни словом не обругала за то, что подлец разбудил. Иногда только отмахивалась от него как от комара. В те времена, когда новые тряпки девать стало некуда, свои бывшие, скромные она раздарила все. И теперь, кроме лохмотьев, у неё ничего не осталось. Пришлось потрудиться найти наименее «страшное» из подарков от Капфы. Но и он потрудился на славу, прежде чем превратить их в прекрасные вещи: выбирал тряпьё порванее и погрязнее. Для Оли он воровал половые тряпки в подъездах и у уборщиц общественных туалетов. Можно считать, повезло: она нашла грязноватую, но относительно не вонючую военную рубашку, без одного рукава. Она ей как раз была впору, вместо платья. Второй рукав она оторвала для симметрии. С обувью было сложнее. Лучшими оказались зелёные тапки с дырками, из которых торчал всего-то один палец. Она повязала на голову тряпочку и отправилась в школу. Пока она собиралась и шла, Капфа, летал рядом и трепал ей нервы. В этом он – крупный специалист – самый большой в мире. И оно эффективно работало – у неё пропадало желание жить, и всё время всплывала мысль: «Может, броситься под машину?» Он оставил её на пороге школы. Одноклассники с нетерпением ждали «мисс». В первый день не дождались. Оля вошла в класс. Сразу её не узнали. Все застыли. Воцарилась тишина. Брезгливые, растерянные взгляды впились в убогую девочку. Они задумались: «Кого это к ним занесло?» К ней нерешительно подошла Ира, широко раскрытые глаза её влажно блестели: – Оля? Боже мой! Что с тобой? Класс пригляделся и узнал, действительно, это была Оля. Поздравлять её как-то все сразу передумали. Она села одна за последнюю парту. В новом образе первый день прошёл тихо. Дети немного напугано, удивлённо поглядывали и молчали. Марья Ивановна всего лишь осведомилась, почему пропустила день. Оля ответила, что плохо себя чувствовала. – Чтоб принесла справку, – резковато потребовала учительница. Ира со второго урока пересела к подруге, но спрашивать ничего не решилась. Так же молча они шли из школы. Только у самого дома Ира, без слов подцепив её под руку, изменила путь Оли и затащила к себе. У Иры было полно одежды от лучшей подруги, в том числе и от Капфы. Но у неё они пока не испортились. – Эти я не возьму, выбрось их. Ты не представляешь, какая это грязь, – сказала Оля. Не задавая лишних вопросов, Ира тут же исполнила, собрав их все в мусорный пакет. Оля переоделась в некогда свою родную одежду. Извинилась, что пока ничего не расскажет, и пошла к себе. Весь вечер Капфа ей ездил по нервам, не давал делать уроки, а затем спать. Под утро она-таки провалилась к Морфею, но ненадолго. Капфа специально ей выделил десять минут, потому что он очень любил будить. Проснулась она от чего-то холодного, мерзкого, мокрого, скребущего её голову. Вода текла по лицу, шее, в ухо… У Капфы в руках была швабра с тряпкой, игрушечная, как он сам. На подушке стояло ведёрко с водой. Он с усердием тёр её лысину и добрым скрипучим голосом приговаривал: – Головка будет чистенькой! Свеженькой! Оля с размаху ударила по Капфе с ведром. Ведро полетело на пол, Капфа успел отпрыгнуть. В начале первого урока Марья Ивановна вызвала Олю к доске. Оля ничего не знала. Все знания, которые Капфа вкладывал в её голову, исчезли. Более того, их не просто не стало, их место заняла тупая пустота. Оказалось, весь тот материал, которым она с блеском удивляла учителя и весь класс, был абсолютно упущенным. Учительница вдруг заорала: – Как тебе не стыдно! Бездельница. Привыкла, понимаешь, ходить в заграничных нарядах. Где они теперь? Ошибка вышла? Не выигрывала ты никакой викторины. Приехали и всё забрали, да по лицу надавали, и правильно, так тебе и надо, мошенница, подлая обманщица! …Так! – кто тебе разрешал ходить на уроки в платке? Марья Ивановна подошла и с Олиной головы сорвала косынку. В классе раздался смех. – Плешивая! – заорал Гуня, почуявший тему. Гуня – это прозвище. Про таких, как он, ему подобные говорят: «Далеко пойдёт!», а кто не так примитивен, понимает: орлиный полёт закончится там, где наконец-то ему свернут шею. Он – мальчик способный и знает, как нос держать по ветру. Он мудр житейскими приёмами. Причём всех тех, кто изворотливостью не походил на него, Гуня держал за дебилов. То есть он думал, что все, разумеется, стремятся жить как он – лидер. Но для того, чтобы стать крутым, как Гуня, нужно много ума и таланта. И они не такие, как он, потому только, что у них, тупорылых, кишка слаба. Один из коронных приёмов, сопутствующий ему с раннего детства, был таким: найти слабую жертву, из тех, кого недолюбливает сильнейший, и травить её вроде бы от себя лично, подвергая постоянным нападкам и гонению. Действительно, этим он часто заслуживал расположение нужных ему людей. В детстве это, как правило, самые сильные и основные. Ещё он был большим вруном и выдумщиком. Выдавая враки за действительность, он тоже себя поднимал. И тоже считал себя большим гением, думая, что не врут только те, кто не способен на это только из неспособности что-нибудь выдумать, бедности фантазии и не подозревал о возможности других причин. А «патологическую» честность, вроде Олиной, он считал недоразвитостью, высшим проявлением тупости, с радостным восхищением наблюдая этакий зоопарк, таких удивительных лохов. Настолько тупых, что «хотят, но молчат». На самом деле в фантазиях Оля легко бы дала ему фору, если бы это понадобилось. Но она просто не хотела, для неё это было унизительно. И вообще людей, склонных врать и преувеличивать, Оля считала неполноценными. Марья Ивановна с возмущением и надменным апломбом сказала: – Так ты ещё и лысая! Очень красиво! Дети, у нас в классе завелась лысая двоечница!... Нет единичница! Садись. Кол! Класс опять расхохотался. На переменах Оля, и вместе с ней Ира, уже слышали откровенные издевательства, иногда в них даже кидались. Ира не оставила Олю, сидела рядом и плакала. Оля плакать устала, но отбиваться не было никакого запала. Она была вычерпана до дна. С каждой переменой обстановка ухудшалась. Виновата в том их безответность. Если злым трусам не отвечать на обиды, они будут только рады. Не нужно равнять их с собой, полагая, что вдруг в них проснётся какая-то жалость или может быть совесть. Они не такие, они по-другому устроены, причём, эта разница на самом высшем уровне, – у них маленькие душонки. Более того, этим человечкам «беззащитные» дарят счастье возможностью себя проявить. Возможностью посидеть на коне. Остановить же их может не сострадание, а только ответный удар. Продолжительно глядя на то, как обиды остаются без сдачи, к общественной травле подключаются и самые мелкие сволочи, которые вообще боятся всего, а здесь даже и у них есть возможность чуть-чуть почувствовать себя героями, тоже немного побыть «людьми». В тех случаях, когда гонимому столь трудно, если он не раб, не холоп по натуре, способный легко обтекать и быстро переключаться в любой режим, голова отказывается думать. Как назло, припирается дядюшка Глум и своими подлыми пальцами пережимает артерии, питающие мозг. Мысли кружатся вокруг головы, но их не поймать. Даже лёгкие задачки становятся не по силам. Даже несложная ситуация будто смеётся над тобой: «Ты и меня не способен решить!» Человек тупеет. Человека засасывает, как в болото, в страну затравленности. И очень важно в этот период, чтоб кто-то подал тебе руку, помог лежачему встать и вылезти из этой трясины. – Вот моя рука, – вдруг сквозь шум, не покидающий её голову, на перемене услышала Оля. Она подняла глаза. Перед ней стоял Костя с протянутой ей рукой. Сначала она засомневалась, подумав, что он хочет сделать что-то плохое. Дашь ему руку, а он как-нибудь подло пошутит. Но она поверила. Эта роль ему не подходила. К тому же пока что он ничего дурного не предпринимал. Оля встала и робко отдала ему свою слабую ладонь. Костя аккуратно взял её снизу и сказал: – Предлагаю свою дружбу, я всегда считал тебя лучшей, и мне противно смотреть, как эти скоты разгулялись, с каждой минутой всё больше издеваются над тобой. «Всегда такой тихий, а повёл себя, как настоящий парень! И почему я раньше не замечала, какой он красивый?» – одинаково подумали Оля и Ира. Блеснув заплаканными глазами, Ира тоже скрепила союз. Костя сказал: – Будем дружить, ходить и драться втроём! – Вчетвером! Возьмите меня, – раздался ещё один голос, и на три руки опустилась четвёртая. Это была Лена-модница. – Не буду врать, я чуть-чуть злилась, за наряды… ты пододвинула меня. Но это было чувство-обуза, которого я не желала, оно ко мне само лезло. Прошу простить за него. Ты всегда была для меня примером, и я очень хотела, но боялась предложить свою дружбу. И теперь рада помочь тебе в трудную минуту, даже если ценой синяков! Лена говорила с особенной решительной улыбкой, она как никогда была красива. Лена самоотверженно бросала вызов, потому что борьба предстояла не шуточная. В классе больше никого не было, остальные убежали в буфет. Оля чувствовала, как к ней возвращаются силы, и проясняется затуманенный разум. Про Капфу своим друзьям она, конечно же, не сказала, только попросила, чтобы ей принесли замазку для окон. После школы Костя раздобыл и принёс ей. Оля с Ирой замазали все щели в комнате, а когда Ира ушла, ту же участь постигла и дверь. Делать уроки не получалось, сон валил с ног. Ладно уроки, но хоть выспится, раз за два дня. Вдруг послышался стук в окно. С уличной стороны на подоконнике стоял Капфа. Его лицо было очень грозным. – Сейчас же открой форточку. Я ведь найду дырку и тогда этой тростью твою лысую балду в кровь расцелую. Но Оля была не та, что вчера. Она уже оправилась от нокаута, встала на ноги и совсем не боялась этого урода. Капфа это хорошо чувствовал. Он отлетал на несколько минут, видимо искал подходы с других сторон, возвращался, грозил ещё и скалил зубы. Но это её даже забавляло, что становилось несносным для Капфы. Обиженный он улетел. На следующий день Оля сняла косынку, как только вошла Марья Ивановна. Та сразу вызвала её к доске. Девочка попыталась объяснить, что из-за обстоятельств она последний раз не готова, а завтра на всё обещала ответить. Учительница выкатила глаза, топнула ногой и заорала: – Такой наглости я ещё не встречала. Это же надо! Двоечница указывает преподавателю, когда её спрашивать, а когда нет. Да я на второй год тебя оставлю… нет. Нет! Ты видела себя в зеркале? Ты же – дура! Я поставлю вопрос о переводе тебя в школу для умственно отсталых. Эти злые и постыдные слова жутко обидели Олю. Острой болью они резанули по сердцу и сдавили горло: «Второй год; школа для умственно отсталых. И всего-то за три дня из лучших учеников… Неужели Марья Ивановна забыла?» – Я похлопочу, – продолжала учительница, – меня все знают, у меня – связи. Ты даже не представляешь, какие у меня связи! Уж мне-то помогут определить тебя, не отвертишься! – доказывала она чуть не с пеной у рта. Несмотря на недавний прилив силы, маленькая Оля не ожидала такого шквала от большой учительницы, а главное – не понимала, за что. К тому же Марья Ивановна стояла над ней и махала руками. Придавленная Оля растерянно молчала, хлопая глазками. Первым вмешался Костя, он встал и сказал: – Вы несправедливо нападаете на ученицу, которая сейчас не совсем здорова. Знаете, я подумал… Я вас не боюсь и пойду жаловаться директору. И всё, что вы о ней говорите это… это враньё. Да, Марья Ивановна, вы не ослышались, вы именно врёте. – Марья Ивановна, ведь правда так нельзя, как Вы, – сказала Инна. – Тоже мне защитники, – протянул Валенков. – Самые умные, что ли? – поддержала Валенкова очередная сволочь. – Я считаю, что Костя прав, мы вместе пойдём к директору, – сказала Лена. – И никакая Оля не дура, а наоборот, самая умная и из всех нас – самая добросовестная. – И самая волосатая, – давясь смехом громче всех, выкрикнул Гуня. Грянул хохот, полкласса просто покатывались. Зато другой половине – не меньшей – было совсем не смешно. Когда смех улёгся: – Гуня, а ты – чмо болотное, будешь плакать после уроков, потому что твоим воспитанием займусь я, – сказал Глеб. Он был примером в школе. Хорошим учеником и лучшим по всем видам спорта. Рослый, сильный и положительный. Такие, как он, бывают самыми надёжными друзьями, не подводят и в общем деле и являются опорой страны. – Мы вобьем в тебя хорошего человека, – добавил Павел, друг Глеба. Гуня сразу заткнулся. А ещё после такого поворота событий дурацкая половина класса замолкла навсегда. «Странно!» – подумала Оля, – «Большинство тех, кто сейчас на меня нападает, ещё вчера, во времена моего взлёта, когда угощала и раздавала презенты, казались лучшими друзьями. А те, кто сегодня меня защищают, особо не набивались в друзья. Истинные лица, в общем, не связаны ни с умом, ни с темпераментом, и сразу их так не раскусишь. Но как они чётко и скоро видны в тяжёлое экстремальное время!» Наверняка она раскусила один тип – слишком быстро умеющий подружить себя с кем угодно, человека, которого на второй день знакомства хочется назвать «Лучший друг!» Остерегайтесь таких, потому что, скорее всего, их притягательность – есть наука. Приёмы, которые можно оттачивать, сколько влезет, и применять с холодным расчётом. Такими науками занимаются чаще подонки. Для хороших людей – это в стыд, это лишнее, тренироваться тому, что у них есть своё, настоящее, подменять на чужое, искусственное. Поэтому многое истинное часто кажется неуклюжим. Ну и пусть! Пусть придётся труднее – ведь эти трудности нам посылает Бог! Пока Оля думала, ещё многие выступили в её поддержку. Теперь Марья Ивановна была ошарашена и тоже лупала глазами, выслушивая дерзнувших учеников. Наконец, она пришла в себя. – Это ж как понимать? Дети воспитывают учителя? – взорвалась она, – Я вам покажу, что такое злая учительница, – не то шипела, не то рычала она. – Я вам устрою Ля-па-па, – не то сказала Марья Ивановна, не то Оле это почудилось. У Оли было чувство, будто её окунули в прорубь. Она вдруг всё поняла: «Как же я раньше не догадалась? Она не просто беснуется, она помогает Капфе травить меня. Так вот откуда у неё новая одежда, серые сапоги, золотой кулон с цепью и серьги. Знала бы она, что это на самом деле! Ещё краем уха Оля успела услышать что-то о присуждении ей звания заслуженного учителя». Класс затих. Обозлённая Марья Ивановна просто кипела. Разгулявшаяся мимика то задирала нос, обнажая верхние зубы, то играла гармошкой на морщинах лба. Она решила поднимать по одному каждого, кто защищал Олю, унижать и запугивать. Первой жертвой был Костя. Он знал свою правоту, но перед этим взбесившимся зверем не чувствовал себя уверенно. Весь класс опасался, что человек, позволяющий такое и так кричать, способен перейти к рукоприкладству. По этой причине Оля пошла на крайнюю меру, ведь всё равно, кроме них двоих, никто ничего не поймёт. – Марья Ивановна, – перекричала Оля, подойдя к ней в упор, – я ведь знаю, кто вас такой сделал. Знаю я ваши связи. Кому вы продались и служите. Марья Ивановна попятилась от Олиного наступления. – Кому? – на её лице нарисовался испуг. – Это Ка… Марья Ивановна стала белее новой простыни. – П… Её глаза помутнели, и вытянулось лицо. – Фа… Я точно знаю, вы продались за сапоги и кулон с цепочкой. Он диктует вам, как задавить меня – своего врага. Марья Ивановна плюхнулась на стул и схватилась руками за голову. Ей было страшно подумать, что кто-то её разоблачил. Потом встала и закрывая ладонями лицо выбежала из кабинета. Через некоторое время вошла завуч и сказала: – Марья Ивановна заболела, и поэтому временно её буду замещать я. Капфа влетел в Олину комнату, пристроившись за её спиной. Когда она стала замазывать дыры в двери, он проявился и сказал: – Зря, дура, стараешься. Я уже здесь. Хочу тебя поздравить. Мне не удалось растоптать тебя в школе, а всё из-за твоих гадких друзей. Откуда они только берутся, такие твари? Ух, ненавижу! Удивляюсь, странный вы народ, россияне. Это ж сколько лет вас давили, глумились, ноги об вас вытирали, гноили: сверху руководящими, а снизу – гопниками и прочей сволочью! А ценного-то продукта извели сколько! На вас израсходовали целое море водки! И, представьте себе, не перевелись. Право, чудно! – Капфа, эмоционально тряся головой, изумлённо развёл руками. – И не дождётесь! – сказала Оля. – Мы найдём эффективные способы – расшевелим в вас дерьмо! Наша власть ещё воцарится над миром. Мы выполним свою миссию. – Какой ты, Капфа, тупой! Тебе подобные и вправду верят, что можно изменить мир? Ты разве не знаешь, что зло порождает добро. Отнимешь от нуля минус один – остаётся один. А отнимешь сто – останется минус сто. И никогда ничего не победит, всё равно общая сумма ноль, – ответила Оля на его мечту изменить мир к худшему тем, что нашла сказать, не очень-то уверенная в полной своей правоте. Зато мечта Капфы открыла ей то, что зло мыслит узко, а значит, глупее добра. Видимо, зло состоит у добра в пасынках. – Хотя, кому я это говорю? Ты ведь даже не человек, ты злая вредная игрушка, устроенная такой быть. Тебе цена не больше, чем у крючка, верёвки и кирпича, которые цепляются за слабых и тянут их на дно, – Оля спорила не совсем диалектически, она скорее огрызалась и говорила колкости, стараясь утопить в них, как стало ясно теперь, однобоко-умного Капфу. Но и истину, пусть не всю, зато по большей части она чувствовала за своими словами. Капфу трясла ярость. Злорадно оскалившись, он отвечал: – Если всё сводится к нулю, значит всё, что ты делаешь, ничто иное, как ноль. Я-то хоть рублей пятьдесят стою: крючок, верёвка, кирпич. А, вы люди, выходит, что стоите ноль! Ты – ноль без палочки! Всему вашему человеческому роду – ноль цена! Ха! Ха! Ха! Ха! Капфа пальцем ткнул в сторону Оли и издевательски спросил: – Нули, а нули! В чём ваша цель? Что вы оставите на земле? Всё равно каждый из вас сдохнет, а всё, что останется от ваших дел, тоже рано или поздно превратится в ноль! – Этого я не знаю, наверное, ты даже и прав – ничего. А если и оставим на земле какой-нибудь след, пусть даже надолго – но не навечно. Это да. – Ха! Ха! Ха! – Капфа. – Но зато я знаю, что мы возьмём с собой! И главная моя цель ясна! Я должна отвечать за свою бессмертную душу! – А-а-а, – закричал Капфа, как поверженный, упал на колени, повалился грудью вперёд, но как бы повис, упёршись в стоящую трость. Отдышавшись, собрав последние силы, он вяло поднял голову. Лицо его было жалобным, по щекам текли слёзы. – Ты права. Самое главное у вас – это душа! Но у меня… у меня её нет. И отсюда все мои беды, поэтому я такой злой и обиженный на весь свет, что не имею того, чего больше всего бы хотел. Знаешь, как горько играть вашими душами, осознавая, что никогда не будет своей. (Капфа воздал руки кверху). Почему? Почему я должен творить зло? Почему не наоборот? За что такое наказание? Как я хочу быть похожим на тебя! Ты, Оля! Да, ты разбудила во мне добрые чувства. Мне много веков, но никто раньше не влиял так, как ты, перевернув мою сущность. Ты изменила меня своей добротой, храбростью, силой воли. Такую, как ты, я ещё не встречал! У Оли было смешанное чувство. Она не собиралась ему верить. Но жалость он всё-таки в ней пробудил. С его стороны – конечно, он врёт, но со своей – Оля ему не завидовала. Она задумалась, есть ли в его словах хоть чуть-чуть от себя, или он совершенно холодно играет знанием человека. Невольно появилось и ещё кое-что: «Если предположить, что в Капфе действительно могло пробудиться хоть что-то хорошее, неужели это благодаря мне?» Эта неосознанная мысль где-то на вторых планах уже слабенько давала тепло. Лесть! Олю зацепила лесть, хоть незначительно, по касательной, но всё же терком зацепила. Капфа как раз и искал, добивался этой соломинки, чтоб ухватиться, придти в себя и продолжить бой. Он встал на ноги. И похлопывая крючком трости о свободную ладонь, сказал: – Ведь я поздравил тебя не с тем, что случилось в школе, а с другим. С тем, что сегодня в наших отношениях открывается новый сезон. Собственно до этого тебя никто по-настоящему не воспитывал. Были одни уговоры. Так, только пугали. Никто тебя не бил. Сегодня ты узнаешь, что такое больно. Гарантирую, целый день ты не выдержишь, но если бы такое случилось, то завтра тебя ожидают пытки. У Капфы в руке возник чемоданчик, точно такой, как в одном старом фильме про фашистского сволочь-доктора, гения пыток. Капфа с любовью его открыл и показал инструменты пыточной хирургии. Оля успела разглядеть зубастые клещи, причудливые крючки, скальпели, иглы разной конфигурации, прямые, спиральные и прочую гадость. Даже если бы Оля не знала, что они её ждут, её бы всё равно передёрнуло от самого только вида. Чемоданчик исчез. Капфа улыбнулся и, натягивая кожаные перчатки, спросил: – Ну что, девочка моя, приступим к битию? Люблю я это дело! Как врач предупреждаю: будет больненько! Но ты же настоящий солдат?! Улыбаясь, он подмигнул. Но тут же лицо его сделалось злым. Там вспыхнуло столько ненависти, что одно только это могло довести до обморока. Подлетая к ней, он показательно замахнулся тростью и жутким голосом прошипел: – До чего же я не люблю лысых, а особенно девочек. И сильно ударил её по голове. В первый момент ей показалось, что череп раскололся надвое. На две-три секунды от болевого шока она потеряла сознание, но на ногах-таки устояла, очнувшись, схватила ракетку от бадминтона и приняла защитную позу. Капфа уверенно и со знанием дела напал ещё раз. Первым ударом переломал ракетку, а вторым врезал ей по спине. Острая боль резанула по позвоночнику. Сдерживаемые доселе слёзы хлынули, как из ведра. Потом он ещё налетел и нанёс несколько ударов по разным местам. Отлетел. И вновь напал, остервенело махая клюкой. Он бил то спереди, то сзади, каждый удар изгибал её как тростинку. Она задыхалась от боли и слёз. Пока что это был худший день в её жизни. Между ударами Капфа совсем не молчал, он читал ей лекцию «О человеческой душе»: – Ха! Душой они дорожат! Дебилы! Нашли чем гордиться! Да ты знаешь, что ваша душа – примитивная, механическая игрушка, она похожа на арфу с дешёвыми струнами, настроенными кривыми и ржавыми колками, но чаще расстроенными. И кроме корпуса и нескольких ниток, ничего живого и сложного она не представляет. И нитки натянуты как попало, и так же безобразно, по-разному, воткнуты в ваши в мозги. Поэтому люди такие тупые придурки, отсюда у вас и характеры разные. Если извилина зашевелится и тронет ближайшую струнку, та дребезжит… В случае, если она хоть немного настроена, вам эта музыка не противна. Поэтому вы склонны считать: если приятно, значит мысль эта правильная, хорошая. Если же мысль пошевелит струну расстроенную, то она режет слух, дребезжит, человечишке неприятно, а порою невыносимо терпеть. Он и думает – мысль дурная. И (ха-ха-ха) связывает примитивную рогозу с чем-то возвышенным и божественным. От битья Оле было ужасно больно, но, несмотря на это, глумление Капфы над самым святым её тоже задело. Она не верила ни одному поганому слову и только выкрикивала в ответ: – Врёшь. Защищалась она, чем могла, хватала подушку, но это мало ей помогло. Капфа сразу отбил её пальцы и кисти. Подушку она выронила. Ей казалось, что нос превратился в котлету. Уши… «А оставались ли они вообще?». На голове и на теле не чувствовалось живого места. Но Оля стояла и не сдавалась. – Ну, что, может, хватит? Поговорим? – сказал Капфа, и, подняв над головой трость, показательно бросил её об пол. Он встал на колени и проговорил скорбным голосом: – Ты думаешь, бить тебя мне приятно? Дурочка ты! Ведь я из-за ревности. Я ведь до сих пор считаю тебя лучшим другом, а ты меня знать больше не хочешь. Обо мне ты подумала, как Я останусь один? Вот и стараюсь вернуть тебя всеми способами. Ну, давай дружить снова! Всё верну, даже больше. А то, что было в последние дни, искуплю, сполна искуплю. Пойми же! Ты ведь способна примерить шкуру любого и каждого не строго судить. Да, такой уж я есть! – Я нечисть. И меня не переделать. И нам с тобой, таким разным, нельзя оставаться друзьями… если не будешь играть в мои игры… хотя бы в самые безобидные. Тебе нужно грешить символически, понарошку играть в нехорошую, в маленькую проказницу, просто делать вид. И всё! Больше ничего не надо. А к поступкам можно отнестись философски. Ты ж сама говорила об этом. Делая зло – этим ты пробуждаешь добро! Вот и суди: грех ли это, если ты понимаешь основу основ. – Что я должна сделать? – заикаясь от слёз, пропищала Оля. Она увидела торжествующую улыбку, растянувшуюся на половину мерзкой рожи. – Вот тебе небольшая склянка, кусочек бутылки, иди, кинь её в ботинок соседу. Он их намазал гуталином и выставил возле двери в подъезд. Это будет маленький прикол. А сколько он породит добра! Смотри: во-первых, мы его проучим, чтобы не выставлял вонючую обувь и не травил весь подъезд. – А? Во-вторых, если он немного порежет ногу, то кто-то ему посочувствует, кто-то перевяжет ранку, кто-то поможет раненому сделать неотложные дела. Видишь, сколько много добра от одной маленькой склянки! В третьих: очень нехорошенький Капфачка перестанет бить очень хорошую девочку. Оля взяла склянку, огляделась вокруг и заметила деревянную ручку, которую из под дивана высунул молоток. Она ткнула склянкой под нос Капфы, он едва отскочил. И уже не плачущим, хоть и заикающимся от слёз, но полным решимости голосом сказала: – Если бы я и насыпала кому-нибудь в ботинки стекла, то только тебе, мерзкая тварь. И не быть нам друзьями никогда. Я скорее умру от боли, чем сделаю для тебя хоть что-нибудь. (Оля говорила, наступая на него сверху, держа в руке молоток. Капфа, вжав голову в плечи, пятясь назад, отступал по полу). Думаешь, я не понимаю, во что, начиная с малого, ты хочешь меня тихо втянуть? Разумеется, Капфа физически был сильнее Оли. Противостоять ему можно было только морально. Да, он уже почти праздновал над ней победу, но вдруг получил очень сильный удар. Вообще любая физическая сила против него ничто. Он мог кого угодно порвать на кусочки, а потом поднять гору и бросить на прах несчастного. Но обидеть возможно не каждого. Точнее, обидеть-то можно, но не всех одинаково легко. Любая неприятность стоит УЕ, и чем она сильнее, тем дороже. Одно дело – издеваться над кем-либо отрицательным, используя его долг. Например: если у Миши на счету минус три УЕ, и он получает боль или другую неприятность, равную одной УЕ, то этот один УЕ списывается, остаётся минус два. Значит, своим страданием Миша искупил одну плохую единицу, когда-то, каким-то образом им заработанную, точнее сказать о минусах – задолженную. Другое дело – трогать человека с положительным балансом. Это значит, уже наоборот, к нему залезать в кредит. Каждое неприятное чувство, принесённое положительному человеку, автоматически переводит УЕ от обидчика к пострадавшему. Но так как обиды идут в долг, в пользу «пострадавшего» включаются и проценты. Вася имел плюс три на своём счету, он получает ту же самую боль, как Миша, равную одной УЕ. А на его счету после этого становится не плюс четыре, а плюс пять. Потому что один умножается на коэффициент два. Сто процентов. Но и это ещё не всё. Процент этот прогрессирует, причём в обе стороны. Чем больше человек имеет положительных УЕ, тем его страдания ценнее. Тем больший коэффициент играет в его пользу. А тот, кого по праву можно назвать святым, за ту же боль, что Миша и Вася, получит тысячи процентов. И наоборот, тому, кто погряз, гораздо труднее искупать пассивно – коэффициент составляет десятые доли, а то и сотые процента, любые страдания всё меньше списывают ему долгов. То есть, одними страданиями здесь не отделаешься. Зато если опустившийся найдёт силы не просто страдать, а действовать – переделать себя в лучшую сторону, это будет настоящий подвиг, а он, в его ситуации, как нигде много стоит. Капфа слишком переборщил с Олей, он даже не имел права над ней издеваться. Он знал, как проигрывал ей и чего ему это стоит. С огромным процентом, десятки УЕ, утекали к ней с его счёта, с каждой секундой рос коэффициент. Но корыстная игра – удел и слабость зла. Несмотря на последствия, Капфа не мог остановиться и смириться с таким крупным проигрышем. Во что бы ни стало он желал отыграться, добить её и сломить. Он ставил всё больше, чтобы она, наконец-то, сдалась. Оля размахнулась молотком и ударила Капфу по голове. Голова поглотилась шляпой, а сам он весь сплюснулся, став в два раза короче. Она стукнула ещё раз, и ещё, и ещё, каждый раз ускоряясь, била с остервенением, превратила его в размазанный по полу пластилин, и всё равно продолжала, покуда, не изнемогла от усталости. Стоя на карачках, тяжело дыша, не зная, что делать дальше, она глядела на чёрный блин, который недавно был Капфой. Она прекрасно понимала, что абсолютно с ним не покончила. Вдруг этот блин пополз вверх, стал надуваться. Оля хотела взмахнуть молотком, но тот словно приклеился к полу. Перед ней встал невредимый Капфа. Только шляпа осталась натянута на всю голову. Молоток вдруг отлип. Оля вскинула его вверх и ударила. Но, несмотря на закрытое лицо, Капфа ловко поймал его крючком трости и переправил удар в новое русло. Она врезала себе по колену и застонала от боли. Капфа двумя руками взял шляпу за полы, и с хлопком, будто бутылочную пробку, вынул из неё голову. – Ух, что я из тебя сейчас сделаю! Ты даже представить себе не можешь, – взбешённый, заорал он. Оля представила из себя блин, каким только что был Капфа. Но всё ж она верила, что нанесла ему сильный удар, разумеется, не молотком, а тем, что выдержала и не сдалась и, что силы его должны быть на исходе. Капфа не мог их собрать за время её триумфа с блином. Он вырос до потолка и с устрашающим видом пошёл к Оле. Его лицо стало чудовищным. Но она не боялась, схватила вторую ракетку и сказала: – Что, недоумок, думаешь, напугал! И, едва дотянувшись, ударила ему между глаз. Она оказалась права, он действительно очень ослаб. Оля уверенно размахнулась ещё раз. Капфа сгорбился, отвернулся и, уменьшаясь, побежал к двери, оторвался от пола и, просочившись в щель, улетел вон из дома. Помощь волшебной птицы Рюм Скоро послышался стук в окно. Оля к нему подошла. С улицы клювом в стекло барабанила птица, размером с курочку. Яркие, сочного колора, перья на груди рисовали колье, красивый орнамент на крыльях и белоснежные галифе. На её голове стояла корона из золота. Оля открыла ей форточку. Птица влетела и села на диван. Глаза она прикрывала, из-под век катились слёзы. – Здравствуй, Оля, – произнесла она тонким заплаканным голосом. – Здравствуйте, – ответила Оля с вниманием и с надеждой. Сейчас в любом событии она искала надежду. – Меня зовут Рюм. Я прилетела, чтобы тебя спасти. Вернее, попытаться спасти. – А почему Вы плачете? – спросила Оля. – Из-за тебя. Я издали чувствую твою боль, твои страдания и переживаю их вместе с тобой. Я сама боюсь Капфу. Он убьёт меня, если застигнет здесь. – Улетайте скорее, Вы не должны из-за меня рисковать. – Не беспокойся, он вряд ли появится раньше утра. Я наконец-то дождалась такого момента. Ему нужно оправиться от вашей стычки, где ты ему поддала. Но правда печальна: он обязательно вернётся. – Я знаю. – Получая от тебя отпор, он теряет силы. Но и твоё положение от этого только хуже. Он легко пополняет силы в другом месте, за счёт разной сволочи и падших людей: их у него в переизбытке. И тогда он, окрепший и обозлённый, возвращается вновь, подвергая тебя ещё большим испытаниям. Завтра он собрался тебя пытать, а это страшнее, чем бить, это несносно, и ты, наконец, сломаешься. Давай смотреть правде в глаза – ведь ты ж не железная. А я не хочу этого допустить. Поэтому действовать надо скорее. У нас, должно быть, есть время до утра. Хотя, как знать, возьмёт и припрётся раньше. Тогда конец нашим планам. Рюм открыла влажные глаза, они сверкали как бриллианты, и в то же время сквозь блеск проглядывалась глубина. – Не будем терять время. Нужно нарисовать Капфу на листе бумаги. Бери лист и карандаш… Рисуй! Оля стала чертить контуры. Птица двигала головой, словно водила карандаш клювом в Олиной руке. Капфа получился фотографически схожим. Рюм склонила голову над рисунком, уронила на него несколько слезинок и сказала: – Это моя частичка. Теперь ему будут противостоять две наши силы. – Мы его уничтожим? – спросила Оля. – Никогда. Он бессмертен. Но от тебя отвадим раз и навсегда. Он забудет к тебе дорогу. Итак! Теперь бери ножницы, режь рисунок сверху вниз на тринадцать полосок. Когда ножницы достигли изображения и стали резать самого Капфу, нарисованное лицо исказилось от боли. – Режь, не бойся, – сказала птица, – сейчас он не может понять, откуда эта боль. Оля сделала тринадцать полосок. – Теперь каждую вторую переверни вверх ногами и таким образом сложи в стопку. Ровно в полночь ты должна быть на кладбище, бумажки положишь на могилу и сожжешь. Ещё лучше это сделать в склепе. Хорошо, что кладбище совсем близко, есть там и склеп, даже три. Попробуй тот, что стоит в центре кладбища. Даже у тебя, если постараешься, получится гвоздодёром сорвать петлю вместе с замком. Там гнилые двери. Когда рисунок сгорит полностью, ты должна прыгнуть двумя ногами на пепел и до того как приземлишься успеть сказать: «Капфа, вон на века!» Обязательно успеть в прыжке! Желаю удачи. Теперь главное, чтобы он не явился раньше! Прощай, – сказала птица Рюм и упорхнула в форточку. Дождавшись ночи, Оля вынула из-под ванны гвоздодёр, взяла спички, и нарезку из Капфы. Постояла у родительской двери, звуков оттуда не доносилось. Она тихонько открыла дверь, вышла и медленно повернула ключ, замкнув без щелчка. Вдруг подъездная дверь распахнулась. «Странным делом должно показаться соседям девочка, разгуливающая по ночам». Она глянула в промежуток между лестниц. Отлегло! Это был не Капфа и не кто-нибудь с верхнего этажа, а Володя из соседней квартиры. Оля на цыпочках взлетела по лестнице вверх. Володя, как часто случалось, был пьян. Оля давно ему сочувствовала: «Человек неплохой, добрый, с руками, талантливый, когда-то писал стихи, хорошо рисовал, пел, музицировал, даже в городе был знаменит в своё время. Кроме того, он отличный шофёр. Беда в том, что он пьёт. Её удивляла позиция власти: почему своим пьющим согражданам не желают реально помочь? Почему их бросают на эту погибель, один на один против водки и их слабой воли? Например, не устраивают безалкогольные вахты, где-нибудь на крупных стройках, хорошо отгороженных, и в стороне от селений, где спиртного негде было бы взять, стимулируя труд нормальной зарплатой. Это была б не тюрьма, а добровольное дело – сам подписался на три месяца, и терпи, никуда не денешься. Ведь многим всего-то и надо – небольшая поддержка, чтобы было такое место, где можно укрыться от себя и от пьющих друзей. А какие опоры и радости появились бы у людей, которые понимают, что катятся безвозвратно! Представьте: терпишь три месяца и знаешь, что скоро ты будешь с деньгами, свободен и по желанию оторвёшься по полной! И это та вожделенная мечта, почти сказочная, которая обязательно сбудется. И, наоборот, между вахтами можно пьянствовать, зная, что это не яма и через несколько месяцев, хочешь, не хочешь, а придётся стать человеком. При этом заманивать их можно тем, что в дороге давали бы выпить бесплатно, или в кредит, конечно же, в меру. Тогда многие бы возвращались наверняка. Потому что большинство пьяниц хотят бросить пить, и очень хотят, и понимают всю дрянь своего положения, но оторваться не могут, сегодня не могут – «завтра, завтра…» А ведь не исключено даже, что благодаря такому делу кто-то исправился бы совсем». Сейчас, разумеется, ни о чём таком Оля не думала. Ей было не до того. С кладбищем ей повезло. Вторая Олина улица – Урицкого. Та, на которую смотрит торец её дома, являлась тылом двора. Эта улица – весьма уникальна и тоже заслуживает нескольких слов. Она небольшая, всего несколько жилых домов, но и прочих объектов не меньше. К Олиному двору примыкает пожарная часть. Папино детство прошло в этой пожарке, сначала на одной стройке, потом на другой. «Эх! Какая была пожарка!» – любит вспоминать папа: «В нашем дворе есть сараи и «засараи». За сараями ряд гаражей, отделяющих двор от пожарки, когда-то они были беспорядочно-разнообразными, деревянными, металлическими, в основном, плоско скатными, только один, в самом центре, возвышался над всеми большой, жестяной, острой крышей. Мы любили карабкаться вверх и как с горки съезжать с неё на соседнюю крышу. Гаражи поворачивали под прямым углом и окружали пожарку буквой «Г». В той, уходящей от двора части, они были только из дерева, с низкими крышами, да и то кажется все, кроме самого дальнего – просто сараи. Задние стенки их упирались в бугор – перепад рельефа. Так что сзади их крыши возвышались всего-то сантиметров на пятидесят, и мы, ещё дошколята, без труда залезали, сидели и прыгали вниз. За этими крышами было узкое пространство, метрах в двух уже строили боксы для пожарных машин. – Моя первая стройка! (На стройках я, собственно, вырос.) Эта длинная тонкая полоса с разным хламом, особенно битым стеклом, крапивой и лопухами была нашим излюбленным местом. Потом, когда достроили боксы, территорию привели в порядок, и те гаражи, кроме самого дальнего, снесли, а наши – засарайные перестроили в одинаковые кирпичные, и от «Г» осталась только «i». Конечно же, мы полюбили крыши новых гаражей, сразу за ними росли в один ряд вишни, доступные с крыш. Разумеется, дозревать вишни не успевали. В дальнем углу пожарки было много чего интересного: словно древняя мельница, возвышалась заброшенная деревянная каланча, которая скрипела от ветра и кишела вверху голубями; газовая камера в виде присыпанного землёй бункера для тренировок пожарных в противогазах. Этот бункер обрастал огромными лопухами, в которых мы прятались. Сарайчик с цистерной, в которой хранилась когда-то какая-то пена, к нашему времени превратившаяся в сухие сосульки, гореть которые, к сожалению, не хотели. Вся дальняя от нас сторона пожарной части была фруктовым садом. Потом там устроили волейбольную площадку, но ненадолго, вскорости раскопали, завезли плиты и стали строить здание, в котором ныне – областное управление МЧС. Когда мы чуток подросли, мы играли с пожарниками в футбол на их территории. Они пускали нас внутрь самой караулки, и не выгоняли, мы околачивались там целыми днями. Они удивительно хорошо относились к нам – местным пацанам!» Дальше, вдоль улицы – «Глушня» – дом культуры глухонемых со своей территорией, где папа провёл предармейскую юность, – гитара, вино, по мордам, весело было. Авторитетствовал тогда блатной дух. Зона была в чести. Недаром многие его товарищи попали за решётку, да и вообще плохо кончили. Жаль. А некоторых очень жаль… С глухими они даже дрались, но папа всегда их любил – в основном они честнее и конкретнее говорящих, те, с которыми он знаком, замечательные ребята, с ними можно пойти в разведку. А ещё почему-то внешне они ему напоминали прибалтов. Не в обиду ни тем не другим. Но напоминали, и всё тут. Напоминают и сейчас. Вглубь за «Глушнёй» – энергетическая станция, довольно таинственная, прячущаяся за забором из белого кирпича. И за ней – знаменитая баня «Под липками», которая была заодно и главным в районе пивбаром. В советское время, в отличие от других, в нашем городе был напряг с пивом, требовалось отстоять очередь, несмотря на то, что, не побоюсь этого слова, в сравнении с нынешним – советское пиво было дрянь. По другую сторону улицы находится школа, одна из старейших в городе, с зелёной территорией, большим фруктовым садом и опять же в папину юность со стройкой. К школе делали пристройку. Дальше – большой, красивый костёл, из красного кирпича с высоченными, острыми шпилями, построенный католической диаспорой, в основном поляков и литовцев, живших до революции в нашем православном городе. Замыкают улицу по обеим сторонам два кладбища. Район, конечно, не назовёшь идеальным, здесь большинство жилых домов – красненькие и серенькие хрущёвки. Однако, именно эти родные кирпичи, треуголки крыш, гаражи и сараи, тополя и берёзы, все эти контуры, все оттенки и весь витающий дух впитались в Олю и казались ей совершенными, такими, каким, наверное, должен выглядеть эталон. Чтоб ненароком не встретить кого-нибудь или просто не быть замеченной, Оля решила пойти закоулками. Редкие неспящие окна лишь сеяли отсветы в полной тьме, только крайняя полоса двора, не прикрытая домом, будто тусклым прожектором чуть просвечивалась проспектом. И по ней, не оглядываясь, вслед за собственной тенью, нерешительно двинулась Оля. Как никогда обострённо она вдруг подумала: до чего ж этот двор ей родной, до чего ж он ей дорог. Сараи шептали: «Куда ты? Пожалуйста, Оля, мы чувствуем что-то неладное. Ты лучше туда не ходи. Мы любим тебя, будем ждать, возвращайся». И их поддержало всё то, что её окружало с детства: и все эти окна, и лавки, и два турника, и столбики для белья, и, конечно, деревья… Впереди показались помойки. Она тут же почуяла взгляд, исходящий из крайнего бака, такой явный, что даже споткнулась и замедлила шаг. Ей всё стало понятно – он там сидит. Капфа смотрит из бака и ждёт. Между тёмными и совершенно чёрными пятнами она уже видела его глаза и над ними шляпу. Тропа пролегала как раз мимо, впритык, между баком и деревом. Можно было обойти по асфальту, так даже правильней – как культурные люди, это всего-то на 5-6 шагов будет дольше, но несмотря на растущее напряжение, она всё же пошла, где опасней. Потому что, какая разница – где? Если Капфа действительно здесь и хочет напасть, зачем это нужно оттягивать? Дальше ещё темнее и ещё страшнее. Лучше ускорить разрядку, чтоб не дрожать и не оглядываться весь путь. Не выпуская из виду контейнер и поворачивая за ним голову, Оля сравнялась с ним. Она хоть ждала развязку, но эффект получился ударным: резкий шум оборвал тишину, из помойки выскочила чёрная фигура, и в Олино горло уткнулась клюка. От ужаса померкло в глазах. Стоя на ногах, она перенесла что-то вроде обморока. А главное – рухнули надежды спастись. Всё вокруг как зависло. Образовался какой-то провал. Оля не шевелилась, и Капфа молчал. А клюка продолжала давить. Со стороны проспекта донёсся машинный гул – это была первая внятная мысль, разбудившая Олю. И наконец-то она поняла и смогла разглядеть то, что это не Капфа, и клюки тоже нет. Отбой! Сама напоролась на ветку, потому что не туда глядела. Из четвёртого, дальнего бака на неё смотрел кот. Он тоже был напряжён и испуган, в полной готовности убежать совсем. – Капфа? – спросила она у кота. Вдруг глаза его вспыхнули. Что резануло её по сердцу, зато окончательно вывело из оцепенения. Оля совершенно опомнилась и пришла в себя. А кот так и не ответил. Она прошла за пожаркой, «Глушнёй», домом №11, и из мрака дворов вынырнула на улицу, на которой безжизненно желтели фонари. Людей не было, машин – тоже. Всё безмолвствовало будто в стоп-кадре. Острые шпили костёла взглянули на Олю с большой высоты. Она пересекла дорогу и пошла рядом с ним. Тут ей снова стало не по себе. Потому что костёл нахмурился на неё своими геометрическими морщинами, осклабился вострыми клыками. На крыльце и на лестнице кто-то стоял, а точнее стояло, что-то невидимое, антимилосердное, злое, мерзкое и жгучее, чем приправляются кошмарные сны. Внимание, близость и сила оного пронзили её до костей и больно сдавили душу. Но Оля на зло им не побежала и даже замедлила шаг. Почти миновав крыльцо, под взглядами в спину, она неожиданно остановилась и коснулась ладонью гранитного угла. Вдруг почувствовав слабую, но поддержку. Это был сам костёл – он, родной, с её улицы, который конечно же был её другом и врагом всей той твари, столпившейся на его крыльце. Ей стало легче. И она неожиданно вдруг поняла (ей бы думать сейчас о другом) весь трагизм нашего костёла, почему он так часто не весел и хмур: «Ведь у нас по-настоящему его мало кто любит. Нет, любить-то любят, многие любят, и Оля одна из них, но не так, чтоб до самого конца, а до некоторой границы, несправедливо меньше, чем он сам по себе заслуживает. Красив, велик, но, всё же, здесь он чужой. Он – подкидыш». – Прости меня, милый Костёл, – шепнула Оля, – я обещаю пересмотреть к тебе отношение. Она ступила на кладбище. «Боже! Куда меня несёт?». В его центре белел склеп. И тут же из самой души всплыло новое чувство и встало преградой, державшей её, не пускающей дальше. Ночное кладбище, полупросматриваемое фонарями, казалось совсем непростым, насыщенным чем-то активным, магическим. Справа у входа рос ясень. Оля его обняла и прижалась щекой, трепетно ощутив его сущность – живую и подлинную. Дальше ноги идти не хотели. Как будто толкая тяжёлый ком, она всё же двинулась к цели, петляя между надгробий, крестов и земляных бугорков. У склепа Оля нажала подсветку своих часиков – до полуночи оставалось пять минут. Замочные петли и вправду болтались. Она с ними справилась легче, чем ожидала. Она вошла, закрыла за собой дверь, зажгла спичку, осветив склеп изнутри. Её окружили облезлые тёмные стены с разводами от побелки. Там было пусто, только в углу стояло ведро и две метлы. Пол – деревянный, сырой, с плесенью. Сильно пахло прелью. Подошло время. Оля подожгла бумажки и положила их на пол. Убедившись, что всё сгорело, она подпрыгнула и проговорила: – Капфа, вон на века! Но приземлиться ей не удалось. Под ней проломились доски, и она полетела вниз с бешенным ускорением. Никогда еще так не захватывало духа, и не было страшно высоты. «Это точно не 9,8» – зачем-то примазалось к ужасу. «Не бывают же ямы такими глубокими», – уже трижды попрощавшись с жизнью, удивлялась она. Наконец-то внизу появился свет, который стремительно стал приближаться. Оля с грохотом шлёпнулась на деревянную плоскость. Когда она пришла в себя и открыла глаза, первое, что увидела – козью рожу. Козёл ей показался знакомым. Вдруг в глазах раздвоилось. Она привстала, огляделась. Оказалось, со зрением всё в порядке, просто козлов было двое. Она находилась в освещённом свечами каком-то средневековом трактире, в самом центре большого стола. Вокруг восседала различная нечисть и вызывающе-недовольными мордами пялилась на неё. Среди которых: птица Рюм; два брата козла; очень крупная жаба; крокодил; худой, совершенно белый мужчина; с длинным носом и очень большими ушами другой; весь зелёный третий; четвёртая типа бабы Яги; несколько разнообразных уродцев, не похожих ни на людей, ни на животных, ни друг на друга и вообще ни на кого; пара типичных инопланетян; дракон; змей… Всего десятка полтора. Это было жуткое зрелище. Кроме внешней отвратности от них исходила мощная злая энергия, каждая тварь источала присущую ей свою. Поэтому Оля их сразу узнала – это они собирались глядеть её на крыльце костёла. Было видно среди них председательствующего – типа, сидевшего во главе стола, человекоподобного, похожего на оборотня в погонах, высокого чина или какого-нибудь продавшего душу особиста, и через это своё падение достигшего «много». Мордастый, нахохленный, недовольно смотрел полупрофилем, прицельный глаз светился, поблёскивал. А главное от него так и пёрло: «И это МЕНЯ (самого) позвали сюда из-за «эт…той» (Оли). Из-за какого-то ничтожества побеспокоили МЕНЯ самого. Да она должна отдать всё только за то, что Сам Он потратил на неё секунду. Стойкой бара управлял Капфа, он – единственный, кто из всех улыбался своей гигантской улыбкой, на половину лица. Казалось, что он блаженствует от барменства. Зачерпывая бокалом пиво из бочки, он протягивал его в сторону стола. Бокал отрывался от руки и медленно летел кому-нибудь из присутствующих, который ловил. Кроме бокалов и Оли, на столе стоял странный кухонный прибор. Большая железная миска, накрытая железным колпаком. Оля слезла на пол, со стороны свободного торца, там и осталась стоять. Это место было явно подготовлено для неё. – Ну, что, чёртова колдунья, – сказала Рюм, повернув к Оле голову и горизонтально наклонив её, почти положила на стол, – потянуло на магию? Всё! (Резко вскинула крылья). Значит, ты продалась! Запятнала свою репутацию, теперь хошь, не хошь, будь добра нам служить. – Это ты обманула меня, а я только в том виновата, что доверилась тебе… Словно гром, грянул хохот, все дружно, убедительно (ну и дура же Оля, совсем не понимает положения вещей) рассмеялись. Даже «МЕНЯ самого!» заблестел глазом веселей. – Ну, ты наивная! – проблеял незнакомый козёл. – Нашкодила! А теперь: невиноватая я! Беее, беее, бе! Нет уж! Теперь будь добра, отвечай, ведьма! – Не буду я отвечать, – еле сказала Оля. Её голос сильно дрожал. В этой жуткой компании, да ещё черт знает где под землёй, ей было плохо и страшно. – Кажется, мы встречались однажды? – сказал знакомый Козёл. – Когда вы меня обогнали с той дрянью, перехватив «Хоть бы». Вот видишь, как всё поменялось! Теперь моя очередь смеяться! Неужто ты не понимаешь, что сами рисунки, ножницы, заклинания и прочая всякая лабуда – само по себе – ничто. Ты бы ещё за плечо поплевала, монетку бросила… разве может быть сила во всех этих действиях и предметах? Не может! Ага, пальчиком шевельнула и сдвинула горы!... Пальцем гору не сдвинуть, она ведь ни три килограмма, а тысячи тонн… Другое дело, всем этим ты призываешь нас! Да, этим банальным кривлякством ты обращаешься к нам! Этим ты просишь: «Помогите мне, злые силы, а я с вами потом расплачусь, то есть, буду должна вам!» И мы решаем, стоит ли тебе помогать или нет, и если да, то конечно же за должок, а не так просто, за клоунские ритуалы. И ты отдашь нам не то, что сама захочешь, а то, что захотим мы! И тогда, когда мы это решим! И даже если мы откажем и не станем тебе помогать, то всё равно, ты ведь сделала это, всё то, что зависело от тебя, твои действия не вернёшь. Ты нам и в этом случае должна. Так что, милая Оля, своим колдовством ты обращалась к нечистой силе. Влипла ты, матушка, по самую хряпку. И должок твой серьёзен весьма! «Надо же!», – с горечью подумала она, – «Козёл козлом, и внутри и снаружи, а тон, прямо как у профессора нравственности; в галстуке и пиджаке! И по-отечески ж добрый такой». – Я об этом не знала и даже не думала. И теперь понимаю и признаю, что была дурой. Да, это я признаю! Но к вам я не обращалась ни в коем случае! И вы это прекрасно знаете. И не надо на меня вешать то, чего не было, – ответила Оля. Наступила недолгая пауза. Птица Рюм опустила клюв в пиво и быстро осушила весь бокал, потом вдруг заплакала и сказала: – Прости меня, Оль, за то, что подставила. А хочешь?! (Она сделала добрую улыбку). Ну, хочешь, я сейчас… тебя клюну в лоб? Мозг высосу! Спорим, за полсекунды успею высосать весь? – За полсекунды не высосешь! Спорим, – сказал Змей. Змей кончиком хвоста взял Рюм за край протянутого ему крыла, и она сказала: – Оля, разбей!... Ну, разбей, будь человеком, про тебя же спор. – Отстань, я тебя ненавижу, – ответила Оля. – Может, пивка? – предложил Оле Капфа. – Не хочешь? А зря. Нет! ты не понимаешь, в каком находишься положении. Ты думаешь, все эти уважаемые лица здесь собрались просто так? Знай, твоя судьба сейчас зависит не от тебя, а от того, как решат они! Так что смирись, тебе уже ничего не поможет. Ты отрезана от всего мира толстым слоем тьмы, здесь тебя не найдут. Захотим, и останешься тут навеки. Кстати, есть для тебя неплохая вакансия, соглашайся – никаких мук. Предлагаю по старой дружбе. Будешь служить в этом баре, посуду, пол мыть, нас пивом поить. Останешься вечно молодой! – Лучше умру, – ни живая, ни мёртвая процедила она. – Нет, говоришь? – возмутился Капфа. – Хорошо! Приступим, товарищи, к прениям? Что скажет уважаемый Гуча? Тот, что жаба, надулся, развернулся, вынул длинный язык, взялся им за крючок и отодвинул стену. Оттуда пахнуло жаром. В глазах всей компании вспыхнул огонь. Оля увидела свою ванную комнату со стороны стены, противоположной от двери, только сама ванна висела на цепях, и под ней полыхал костёр. – Сейчас окуну, – в Олин адрес проквакал Гуча, и языком поболтал в ванне, в которой бурлили пузыри, и валил пар. И ничуть не боясь раскалённых углей, языком же поправил костёр. – Кто «за»? – спросил Капфа, – … единогласно! – Как ты думаешь, из каждого ли положения есть выход? – спросил он у Оли. – Не знаю, – ответила она. – Так вот: не из каждого! Но у тебя ещё есть один шанс вернуться на землю. Последний раз предлагаю тебе компромисс. Многого от тебя не требуется, просто по-человечески уважишь нас самой малостью. Ты нас вкусно накормишь! Он подлетел к столу и движением фокусника поднял колпак, стоявший на миске, там сидел испуганный котёнок, обе задние лапки его были привязаны уходящими в дырки отдельными проволоками. Капфа сунул ей в руку знакомый предмет. Это был провод с выключателем, точно такой же, как у её настольной лампы. – Двести двадцать вольт, он и мяукнуть не успеет. Уверяю, ему больно не будет. Мы так любим котятинку-220. (Капфа облизнулся). Только нажми, и ты сразу окажешься дома с волосами и прежним красивеньким личиком. Воцарилось молчание, нечисть застыла в ожидании. – А не хотите ли вы рюмятинки… отбивной? – крикнула Оля. Схватила за хвост птицу Рюм, широко размахнулась, описав ею круг, и со всей своей силы, ударила по столу, будто плетью, после чего бросила на середину. От Рюм отвалилась корона, медленно покатилась через весь стол и шлёпнулась на пол. «МЕНЯ самого!» глазел, и казалось, возмущался ещё пуще: «МЕНЯ самого!». – Ах ты, гадина, – кинулась Оля к «МЕНЯ самому!», видимо, он больше всех ей не нравился. Она схватила его за руку. Тот связываться не стал, вырвался, отлетел, убегая в сторону. Выражение его лица изменилось на: «Что ей надо? Я пас. Чё ты ко мне лезешь?» Он был умнее Капфы и хорошо понимал, от кого лучше держаться подальше. Оля продолжала наступать. Капфа вытянул в её сторону руку. Затем поднял ладонь. Олю оторвало от пола и приподняло вверх. Капфа развернул ладонь наоборот, и Олю перевернуло вверх ногами. Капфа махнул рукой, и она с ускорением головой вперёд влетела в бочку с пивом. Нечисть расплылась в ухмылках, им нравилось, как из бочки торчали ноги и дрыгали в предсмертных судорогах. Наконец она захлебнулась, и ноги обмякли, перестав дёргаться. Всё кладбище замерло, особенно ясень при входе. Возвышавшийся над округой костёл с сожаленьем поглядывал в Олин двор, как будто бы, если он самый большой, то и виноват больше всех. Сам двор просто плакал. Гамаюн переглядывался с костёлом, он был просто в шоке. Реально не спал Мурзик. Не находя себе места, он нервно бродил в коридоре, задерживаясь возле двери затаившись, прислушивался. А что, собственно, есть наша жизнь? Недолгий отрезок; вечность до и вечность после. Рождаемся из ничего, и в ничто умираем. Зачем это всё? Зачем безнадёжную вещь так жалеть? Зачем её оснащают трудности? к тому же такие отлаженные – любой шаг что-то стоит. Всё в ней происходит по правилам, а если вдруг что-то отходит от правил – то есть и такое правило: всегда отходящего некоторый процент. Если каждый знает, что он приговорён к смерти, то зачем этот страх перед ней? Оля лежала во мраке, который, казалось, проник даже в душу. Было давяще тихо, стоял запах пива и сырости. Её сильно трясло то ли от холода, то ли от ужаса. Она попыталась подняться, но, ударившись головой, упала обратно и правильно догадалась, что находилась в могиле. Невольно вспомнилось то, что было. Перед глазами являлись картины: бар; его жуткие морды; кипящая ванна; несчастный котёнок и чувство утопленницы. Наконец-то, она обратила внимание на одну неменяющуюся деталь. Маленькая белая точка всегда была в центре любого видения… Это блестела звезда! Оля пригляделась и вдруг поняла, что звёздочка не из мыслей, а самая настоящая! Она стала вставать и тянуться за ней. Голова вновь упёрлась, но руки прошли без преграды. Появились ещё три небесные сестрички. Оля «ощупала» обстановку – в крышке гроба имелась дыра. Она в неё просунулась и увидела три знакомых окошка, повернулась – и там тоже три. Оля стояла в склепе, по пояс в том самом проломе, куда провалилась в полночь. Сквозь щель между дверью виднелась картина, совершенно уже человеческая, – подсвеченная фонарями родная улица Урицкого. Она поняла, что склеп ко всему не причастен, что Капфа с товарищами забирал её дальше. Возможно, в иной мир. А вот теперь получи за всё! Ранним утром, резко-пронзительное: – Встать! – подкинуло Олю с кровати. Капфа орал прямо в ухо. От неожиданности случился надрыв организма. Появился мандраж всего тела и внутренностей. – Готовься, плешивая дура! Сегодня получишь за всё. После школы запытаю до смерти или до сумасшествия. Одно из двух, я тебе обещаю. Если хочешь, то можешь сбежать, спрятаться между людьми, в милиции или в больнице, всё равно, кроме тебя, меня никто не увидит. Будешь от боли визжать, где угодно и при любом количестве свидетелей. И не надейся избежать своей участи. Я силён, как никогда! Хорошо подпитался! С десятка бомжей… не каких-нибудь чмо-тунеядцев, а отъявленных, изумительнейших подонков, в своё время успешных… Я живьём с них снял шкуру, и мясом наружу заставил бегать. (Капфа облизнулся) Я высосал всю их сладенькую кровь! А с тобой я ещё не то сделаю! Даю несколько часов подумать, пока будешь в школе. Уроки прошли гладко. Олю не трогали и не вызывали. Однако нетрудно представить, что с ней творилось внутри, как мучило ожидание казни. Она совершенно была не уверена, что сумеет выдержать, но пыталась настроить себя воевать, потому что верила – эта игра не в одни ворота, и если она не сдастся, это станет её главной победой над ним. Переступая порог своей комнаты, она вдруг почувствовала тяжесть. Едва не подломились ноги. Капфа въехал на ней верхом. Весил он несоизмеримо больше своих размеров. В комнате он спрыгнул и вырос, став метра два. Он был в белом халате и с тем чемоданчиком. Следом за ними, поскрипывая колёсиками, въехало медицинское кресло, какое-то старое и отвратительное, наверное, для вывоза трупов. «Оно из английской психушки тридцатых годов», – почему-то подумала Оля Кресло само стало разгибаться. Спинка с сидением сравнялись, превратившись в наклонную, под сорок пять градусов, ровную поверхность. Вдруг Оля почувствовала, что оно её тянет к себе как магнит. Она схватилась за дверь, но не справилась и с силой спиной влипла в кресло. Удар почувствовала каждая внутренность, больше всего тряхануло мозг, голова закружилась, стало тошнить. На мгновение руки отлипли, но тут же их притянули подлокотники. Она ни разу не была в морге, но поняла, что появившийся запах был таким же, как там. Перед ней возник белый стол. Капфа положил на него чемодан, открыл и начал выкладывать инструменты. У него был серьёзный вид доктора с «благородным», лощёным лицом, совершенно лишённым совести. Оле совсем расхотелось жить. Последний раз взывая Олю к разуму, он молча уставился на неё. Смотрел долго, наверное, с минуту. Его лицо казалось каменным. Она не могла разглядеть ни движений, ни изменений в нём, но каждый раз обнаруживала, что ухмылка становилась всё больше. Уже красовалась улыбка садиста, и наконец-то взорвался злорадный смех, совершенно не человеческий – потусторонний. Врал Капфа часто, почти что всегда, но сейчас, в этой радости мести Оля чувствовала его искренность. – Приступим?! – подмигнул он ей, – для начала, укольчик. Препарат, усиливающий боль в сто раз! Сейтясь тьи-то глязьки вылезут из орбиток! Из пакета он вывалил что-то похожее на засохший навоз. Воткнул в него шприц и вобрал его весь, будто бы тот был жидким. Прищурившись, выпустил в воздух фонтанчик. Брызги при этом не падали, а взлетали ещё, превращаясь в ядовитых комариков с красными брюшками и ярко-жёлтыми носами. Капфа отодвинул стол и подался к Оле, устремляя иглу ей в лицо. Он смачно сглотнул, улыбнулся. Она видела наверняка, что теперь он её не пугает ни грамма, без подмеса, улыбка была настоящей, полной садистской радости, он поглотился любимым занятием. Но вдруг Капфа отшатнулся, на лице его вспыхнул испуг. Он уставился выше неё, втянул шею в плечи, бросил шприц и, на ходу уменьшаясь, попятился назад. Оля отлипла от кресла, конечно же, оглянулась. От того, что она там увидела, устоять не смогла, ноги ослабли и подкосились, припав к креслу, съехала на пол. Слёзы хлынули, как из ведра. Никогда ещё в жизни она так не плакала. Там Маркизки вернулись! В спортивных костюмах, с такими же палками, как у Капфы, они зависли в воздухе треугольником, будто звено самолётов. Впереди в центре была Ата, по бокам чуть сзади – Веда и Хея! Выглядели они уверенно, спокойно и не менее прежнего были красивы. Капфа, наоборот, скрючился и напоминал битого-перебитого. – Здравствуй, Оля! – раздался знакомый хор. – Ты, наверное, забыла про нас? – спросила Хея. – А мы решили, что самое время вернуться, – сказала Ата. – Здравствуйте, Маркизки, – процедила Оля сквозь слёзы. – А? Маркизки! Здравствуйте! – скрипучим голосом протянул Капфа, – Думаю: мне отсюда пора. Прощайте! На-де-юсь, больше не увидимся в скором времени. Он собрался улетать. – Нет, Капфа, стой! – сказала Веда. – Тебе не кажется, что ты слишком переборщил? – добавила Ата. – Я знаю, знаю, но меня… меня вывела эта тварь, – заорал он, показывая на Олю трясущимся от злости пальцем. – Но ты даже с лысой девочкой слишком переборщил. А уж бить и пытать не имел права подавно. Ты же знаешь, что первая провокация человеку с положительными УЕ не допускается более шести эквивалентов. А ты только сразу применил сверх нормы на сто три с половиной, – предъявила ему Хея. – Ну и что, – отвечал Капфа, – она – особый случай, у нас с ней были личные отношения. Она была моей, и сама считала меня лучшим другом. – До каких пор? – спросила Веда. – Ну и что, я до того с ней много возился, и своими подачками тоже из неё вытянул немалые УЕ. У нас был большой оборот, поэтому я должен иметь право и на больший кредит в провокациях! – Но не настолько! После серьёзного испытания первым избиением она не сломалась, проявив геройство восьмой степени. Ты же знаешь: процентная ставка выросла в восемь раз. Но ты не отстал, и ставки продолжали расти поминутно. Ты ей перевёл тысячу четыреста восемьдесят шесть УЕ, – подытожила Ата. – Зачем вы мне это говорите? Я что, считать разучился? – нервно воскликнул Капфа. – Чтобы она слышала и знала, за что страдала, – пояснила Веда, кивнув в Олину сторону. – Ишь, за один только день и ночь выиграла у меня больше тысячи. Чтоб сопливая девка! Где это видано? Ну, ничего, время есть, мы ещё встретимся. Я найду способы похитрее. Я изучу её слабости, найду места, где подлезть. Сама знать не будет. Я ещё отыграюсь. – И не боишься проиграть ещё больше? У вас разные весовые категории, на её стороне коэффициент! – предупредила Хея. Капфа подпрыгнул, как пробка, намереваясь нырнуть в форточку. Но Ата оказалась там раньше, перегородив выход своей палкой. Испуганно глядя на Ату, перед этим шлагбаумом он завис. Ата тоже разглядывала его, но уверенно и с презрением, потом замахнулась двумя руками и врезала ему по морде клюкой. Вращаясь в воздухе, он рухнул на пол к ногам Хеи. От неё он попытался отбиться, но фехтование длилось недолго. Она выглядела сильнее. Каждая атака Хеи завершалась удачными мощными попаданиями. Он падал, вставал, отступал. Завершающий удар отбросил Капфу через пол комнаты в угол, где эстафету переняла Веда. Та тоже всыпала ему свою порцию и хоккейным ударом отправила в противоположную сторону. Воцарилась тишина. Капфа встал и прижался спиной к стене, глядя исподлобья, безнадёжно прикрывая себя клюкою. Маркизки приземлились перед ним и стали медленно приближаться. Смотреть на несчастного было смешно. – Как же мы тебя любим! – сказала Хея, – Нам так жалко тебя бить! – Мы очень долго живём на свете, но ты первый, кто вызвал в нас эти чувства, – продолжила Веда. – Бедненький! Ты первый, кто разбудил в нас сочувствие, – закончила Ата. Маркизки подняли палки, и заорав, – «А-а-а…» – налетели на Капфу. За мельканием палок и стуком Оля слышала возгласы: «Вот тебе за то, что мы жадины; и за то, что человеконенавистники; за ноль без палочки; за арфу – механическую душу; за избиение невинной; за консилиум козлов; за бочку с пивом; за чемоданчик; за лысую девочку; кстати, Капфа, ты же сам лысый!» Кто-то сильно врезал ему по голове сбоку, сбив вместе со шляпой парик. Капфа и вправду оказался лысым. Многим лысина идёт и даже красит, но этому она обнажила не только голову, она подчеркнула всю содержащуюся в его облике мерзость. Избиение продолжалось: «… Получи же за помойные подарки, за сигарету; за лак; за стекляшку в ботинок…» Они вытолкали его вперёд, дав дорогу к форточке, вытурили из дома, и проводили палками, даже чуть дальше, вылетев за ним на улицу. Через полминуты Маркизки вернулись. – Спасибо вам, – сказала Оля. – Я виновата и даже не надеялась, что вы вернётесь. – Именно это и делает тебе честь! – заявила Ата. – Почему? – не понимая, удивилась Оля. – Потому что старалась ты не для нас, не для того, чтобы мы пришли к тебе, «хорошей», на помощь. Ты сражалась за правое дело по-настоящему, ведомая не расчётом, а совестью. Ты – молодец! – Мы больше перед тобой виноваты, прости. Ты даже представить не можешь, как нам не хотелось, но мы обязаны были тебя уколоть, не куда-нибудь, а в самолюбие. Нам пришлось прописать тебе злую пилюлю, которой был этот суд. Ты думала, можно бы было не так по-свински… К сожаленью, нельзя! Потому, что как раз наше «свинство» и было главнейшим компонентом рецепта – несколько граммов унижения, и несколько граммов обиды. Вот так! – извинилась Хея. – Даже самый умный человек, ни разу не испытавший серьёзного унижения, не может быть полноценным. И сколько бы он об этом ни читал, ни изучал, ни анализировал, он всё равно останется неискушённым, до конца недоученным. Если он сам не пережил, то всегда будет думать, что это не про него. – Скажите, а вы вернулись не только для того, чтобы спасти меня? Вы со мной останетесь? – Дорогая Оля! – сказала Веда. – Да мы ж тебя никогда не бросали, хотела ты этого или нет. Мы всегда были рядом, наблюдая за каждым вашим движением. О! как мы болели! Следили за вашей схваткой, о которой сначала ты не догадывалась, считая, что Капфа – друг. Но он с тобой начал бороться с первой же минуты. Он подбирался к тебе постепенно. – Да, я тоже потом поняла это, – подтвердила Оля. – Мы были вправе в любую секунду избавить тебя от него! Просто сказать ему: «Вон отсюда». Или вмешаться в твоё сознание, чтобы это сказала ты. Ты ведь из нашего «Золотого фонда». Ты полностью наш человек. Но мы позволили вам сразиться. Потому что верили, что ты не подведёшь. И не подвела! – сказала Ата. – Ты вынесла все испытания, при этом всегда оставалась Человеком. Даже в самых тяжёлых и страшных моментах проявляла себя как герой. Мы гордимся тобой! – заключила Хея. – Вы такие сильные. Каждая из вас намного сильнее Капфы. Но разве так можно? Три добрых духа поймали одного злого, и побили. А завтра он позовёт десять своих и нападёт на вас. – Ну да. А послезавтра начнётся сплошная драка! Но ведь так и есть, между нами всегда идёт драка, только в вас – в ваших душах. А сегодняшнее избиение Капфы, ни нам и ни им не нужно и оно абсолютно ничего не стоит. И мы, и они замкнуты на вас – людях, в вас происходит главное. Мы воюем вашими душами и исключительно ради вас. А прямых стычек между духами быть не может. Трогать друг друга мы не должны. – А как же сегодня? – Он сам виноват, влез, понимаешь ли, к нам в огород, на нашу территорию. Артист! Морда нахальная! Здесь мы вправе с ним делать всё, что угодно. Мы всего-то его погнали. Он это знает. И здесь же он, разумеется, слабее нас. – А ваша территория – это мой дом? – Да нет. Наша территория – это ты! Ты победила его. И территория закрепилась за нами сильнее. – А вот если бы ты перед ним сломалась, ему было бы чем отбиваться. Между прочим, знаешь, что бы случилось с соседом, согласись ты бросить склянку в ботинок? – Я думаю, он бы порезался не так легонько, как обещал Капфа, – ответила Оля. – Да, это была бы минимум гангрена. Он бы постарался! Оля вдруг вспомнила, к ней вернулись переживания. – А как же быть дальше? – спросила она. – Для начала глянь в зеркало, – предложила Веда. Она подскочила к зеркалу и увидела в нём прежнюю, симпатичную Олю, даже похорошевшую, с заострившимся и углублённым взглядом, волосы были на месте. Та – Оля из зеркала – радостно ей улыбнулась. – Конечно же, все всё забудут, что видели лишнего, кроме тебя и скорее всего, Марьи Ивановны. Она лично знакома с Капфой, и память стирать ей ему ни к чему. – Упущеный школьный материал тебе никто не подарит. Ты должна его наверстать сама, придётся сократить отдых и прогулки. – Так что давай, не трать время, прямо сейчас открывай учебник, а мы полетели, не будем тебе мешать. До завтра! А потом? Про лысую и про модную заодно, и про то, что с ней было связано, все вокруг позабыли. После случая с красками Дима Валенков обтекал недолго, чуя запах каникул, он выделывался пуще прежнего. Гуня в поисках слабостей окружающих продолжал жить по-умному. Оля подошла к Лене и внезапно так запросто предложила свою дружбу. Та открыто обрадовалась и согласилась, не колеблясь. А Костя по этому пункту замялся и ответил ей что-то невнятное. Его удивила такая идея: «с чего это вдруг?» К тому же у них дружить с девчонками в этом возрасте было как-то не в чести. Зато только она знала истинную цену этому парню. Наступило лето. Юный Барсик подружился с мудрым Мурзиком. Последний не подавал человеческого голоса, и Оля его за язык не тянула, хотя её интересовало: «А может ли он?» Но ей хотелось походить на него – интеллигента, и она терпела: «Вдруг всё-таки не умеет? – Это обидит его и расстроит меня». Между ними так и стояла эта загадка. На радость бабе Кларе и другим сочувствующим папа принёс ей кошачьи противозачаточные таблетки. Оля продолжала дружить с Маркизками, но ничего у них не просила. Она встречалась с ними всё реже, но это не вызывало никаких переживаний. Как-то даже не обязательным стало видеться с ними буквально, достаточно было знать, что они всегда рядом. В сером здании автовокзала В сером здании автовокзала меж пассажиров сидели бомжи. Была поздняя осень, и они ёжились в ещё не отапливаемом помещении. Их преследовали мысли, такие же грустные, как и само их существование: о том, что впереди зима, к старым болячкам прибавятся новые, и проблем с каждым разом всё больше. А ещё – в девять вечера закроют автовокзал и всех выгонят на улицу. Там ещё холоднее и ветер. Благо, железнодорожный рядом, есть куда пойти, хотя ненадолго, выставят и оттуда. Но всё-таки греет мысль, что есть куда идти. А вообще, это счастье, если есть куда идти по-настоящему. Да уж, не лучшая перспектива – замерзать ещё целых полгода. Любой из них не уверен, что доживёт до весны. Между тем ещё хочется есть, и… У большинства из них общая болезнь, ломит и тело, и мозг, чуть легче становится от лекарства – спиртного, а если долго не принимать, то сердце способно на стоп. В праве ли мы осуждать этих людей за прошлое, сделавшее их такими? Наверное, да. Но за настоящее – вряд ли, потому что сейчас, в поисках выпивки, у них выбор: облегчить страдание или страдать. Одна из бомжих беспрерывно ругалась, поносила окружающих и весь мир. Она была в грязном пальто, с непокрытой всклоченной головой, сидела с закрытыми глазами и непробиваемым каменным лицом. Её часто просили заткнуться, говорили ей что-нибудь грубое, пугали милицией. Но ей было всё равно, она не слышала и не обращала внимания. Так проходил её каждый день. Но однажды, а именно в ныне описываемый момент, эта женщина вдруг ощутила, что кто-то взял её за руку, но не так, как милиция или охрана, а совсем по-другому, что не на шутку заставил очнуться. – Что это? – удивлённо спросила она. – Это моя рука, – ответил ей очень знакомый голос. Она открыла глаза, и ей показалось, что перед ней Ангел. – Марья Ивановна, я пришла Вам помочь. Я хочу вытянуть Вас отсюда, – сказала Оля. Две огромных слезины выкатились из глаз бывшей учительницы и шлёпнулись на знакомые нам сапоги, теперь уже очень рваные. Схватившись ладонями за лицо, она припала к своим коленям, послышался тихий глубокий стон. Затем, не скрывая слёз, она встала, согласная. Марья Ивановна сразу припомнила всю свою низость, как Оля бесила её своей правильностью, как она нападала на Олю, ведомая злобой, используя подлость. Но, несмотря ни на что, та пришла к ней на помощь. Раньше б она ни за что не поверила, не смогла бы понять появления Оли. Рассудила б по-своему, думая всё, что угодно: девочка – дура, поступки которой не укладываются в голове, но скорее старается для подвоха, пришла отомстить, сделать злобную шутку. Однако теперь она видела по-другому, совершенно иными глазами, из той, данной ей в наказание жизни, вывернутой наизнанку. Она много чего передумала за последнее время и про грех, и про зло, и добро… Хотя вот до этой минуты добра видела мало, но как раз-то поэтому научилась его понимать. Пропустив через острую боль, оголённые нервы, стыд, щемящий восторг, она приняла Олину помощь и смогла оценить эту планку неведомой ранее ей высоты. Посекундно росла неприязнь, Марья Ивановна ненавидела и себя – ту которой была, и таких же других, ей подобных, и считала, что даже идти недостойна рядом с этим ребёнком, почти что святым. «Что, прощенья просить? – Это только слова. Я исправлюсь, я буду стараться. Ты не пожалеешь, душа моя – Оля». С каждым шагом её голова приходила в порядок. Теперь она знала ясно, что прежняя жизнь была зря, и не стоила даже гроша. Что нужно меняться. Она чувствовала, как в ней что-то ломается, и от старого остаётся лишь прах. У неё появилась мечта, чего бы это не стоило – поступать так, как Оля. Она опять захотела преподавать и давать детям не только знания, но и воспитывать в них настоящих людей. Она пока что не знала, ещё не подумав о том, что над крышами, следом за ними, летел её повелитель и за всем наблюдал, изрядно обеспокоенный таким поворотом событий. Он очень обидно проигрывал, ведь там не было никаких провокаций – Маркизки лишь наблюдали – был один человеческий фактор – от начала всё исходило от Оли без малейших толчков добрых сил. Марья Ивановна понимала, что ей будет трудно, но не догадывалась насколько, что трудности – не сироты, и их автор ревнив – ей предстоит борьба с Капфой. Против неё у него целая рука козырей – тысячи УЕ долга. Он не отпустит без боя душу из своего золотого запаса. И в случае, если она вдруг не сдастся – какая это будет схватка! У него миллионы приёмов, он многое употребит. Тяготы, боль, непонимание одних и неблагодарность других. Ей в одиночку придётся пройти через ненависть и позор. Об неё вытрут тысячи ног за её доброту. Он замучит её болезнями. Затерроризирует своими служивыми, такими же гадами, какой недавно была она. Он ей подсунет приманку, будто жить станет легче и посулит перспективу к нормальной жизни. Но это будет манёвр, западня, чтобы новым ударом довести до отчаяния. Попробуй, Марья, не сломаться! Но, как это всё ни ужасно, знайте: мучения не бывают зря. Чем больше страданий, тем ближе к свободе, тем меньше остаётся долгов. Важнее всего не сдаваться, бороться. А главное, что в этой игре самый большой и небьющийся козырь находится у неё – это право решать! Последнее слово – за ней! Она – Человек! Маркизки летали вокруг счастливые, улыбались и строили Оле комические рожицы. Она отвечала им тем же. Но поскольку их видела только она, согласитесь, прохожим открывалось странное зрелище. Бомжиху ведёт сумасшедшая девочка, гримасничающая неизвестно кому. Прохожие все, как один, косились, а некоторые останавливались, смотрели вслед и пожимали плечами. Да ради Бога, пусть пожимают! Эх! Знали бы они, пустоголовые, что происходит на их глазах! Ведь это похлеще компьютеров, ракет и даже летающих тарелок – рождался новый человек! Шёл мокрый снег и, попадая в глаза и ресницы, смешивался с какими-то новыми, добрыми слезами. От этого свет от бегущих машин, фонарей и огней сливался в единую разноцветную мозаику. Марья Ивановна не понимала уже, шли они или летели. Теперь всё вокруг представлялось иначе, казалось удивительным и красивым. Мимо проплывали дома со сверкающими витринами. Под ногами стелилась приятная слякоть. Они не обмолвились больше ни словом, и Марья Ивановна понятия не имела, куда её ведут, да об этом и не задумывалась. Она просто знала, что идут они куда надо, уж точно куда-нибудь к свету, и готова идти туда, несмотря ни на что. 1999-2013 |