Как ни крути, но детство – не лучшая пора в жизни человека.

К этому умозаключению меня сподвигло исследование пространства, в которое я была вытолкнута безжалостным материнским лоном.

Первые же наблюдения, сделанные мною в возрасте примерно трех лет (время проявления начальных сознательных умозаключений), ничего особо радостного об этом пространстве мне не поведали.

Так, я узнала, что в мягкой, изумрудно-зеленой траве могут скрываться большие ржавые гвозди, куски битого стекла, острые камни, обглоданные собаками кости и другие невидимые глазом «сюрпризы», столкновение с которыми неизменно приводило меня, любящую носиться босиком и с оголенным торсом, в кабинет хирурга. Там я истошно вопила, вырываясь из цепких рук в бледных резиновых перчатках, этих ненавистных рук с зажатыми в них скальпелями, пинцетами или специальными ножницами с закругленными концами. Но силы были, как правило, не равны: скручивать и держать меня злобному хирургу помогала…мама. Или папа. Кто-то из них двоих, родимых. С заломленными назад руками я, конечно, не могла уже сопротивляться эффективно, по-настоящему, но, что интересно, никогда не сдавалась. Никогда! Уже на последнем издыхании криком своим я оглашала всю двухэтажную поликлинику номер один, к которой была приписана по месту жительства, и гордо позволяла экзекутору обработать рану на моем колене. Или – зашить шрам на лбу. Или - вскрыть гнойник. После чего, посмеиваясь – здесь что, и вправду подумали, что я чего-то боюсь?! – столь же гордо покидала противно пахнущий, сверкающий мерзкой, противоестественной чистотой кабинет.

Урок? Пожалуйста! Не доверяй безоглядно зовуще-манящей изумрудности, а, решившись сделать шаг, не поленись проверить то пространство, куда ступаешь. Еще один урок? Легко! Родители – не защитники, а первые предатели и проводники врага в собственный стан.

Так же я узнала, что если в чашку с компотом, выпиваемую за полдником на детсадовской веранде, упадет червяк – а их было множество в мелких зеленых яблоках, гроздьями облепивших тяжелые ветки старого плодоносящего дерева на садовом участке – то вытащить этого омерзительного «гостя» будет некому. Древняя, с согбенной спиной, в белом халате с оттопыренными карманами (надо же было куда-то класть большущую пачку «Беломора» и спички, таскаемые за собой по многолетней привычке к курению во всех мыслимых и немыслимых местах) старушка-воспитательница Клавдия Гавриловна не могла, в силу своей ветхости, удержать в маленькой головке с седенькими букольками проблемы тридцати человек, и поэтому потихоньку тянула свою «беломорину», прикорнув на отдаленном низком пенечке под жасминовым кустом. А нянька Матвеевна, громоподобная бабища с широким рябым лицом и столь же широкими бедрами, обтянутыми не таким белым, как у Клавдии Гавриловны, но все же светлым халатом, подпоясанным на крестьянский манер скрученным кушаком, вообще не видела в детях отдельных человеческих единиц, считая их по головам и окидывая своим орлиным взором сразу весь шевелящийся и галдящий «планктон». Так что ни на какую помощь рассчитывать не приходилось. Я орала, глядя на извивающегося в компоте червяка, отталкивала чашку, которая тут же опрокидывалась, заливая своим содержимым разложенные на блюдцах жирные, рассыпчатые светло-кремовые печенья с изюмом, получала легкую затрещину от Матвеевны и в результате оставалась без любимого лакомства. Урок? Потребляя что-то, будь осторожен. Еще урок? Да тот же самый: надейся только на себя, ибо никто из взрослых никогда тебе не поможет, а еще и наподдаст.

Узнала я и то, что если даже очень-преочень, буквально на коленях, умолять родителей взять на воспитание (или хотя бы на несколько дней просто приютить!) несчастного, дрожащего в громадной картонной коробке из соседнего гастронома крохотного щенка, то эффект неизменно будет оказываться нулевым. Да и не только со щенком. Любая просьба повлечет за собой мгновенный, чуть ли не автоматический, ответ: нет! нельзя! не разрешается! не сметь! не ходить! не брать! не приближаться! не приводить в дом! не раздавать кому попало! не трогать без спроса! не надевать! не обувать! не трепать нервы! не дышать! не быть! не жить!

Мазурики-родители! Граждане дорогие! (Это - я кричу им в прошлое). Да разве ж можно так?! Ну почему вы не евреи мне достались? Если б вы были евреями, вы бы обращались со мной по-другому. Ведь чем отличается еврейская мать от русской? Тем, что она превозносит до небес несуществующие достоинства своего чада, тогда как русская – преуменьшает, а порой и буквально втаптывает в грязь таланты и дарования, которыми ее ребенок действительно обладает.

Но… Родители мне достались такие, какие достались. Равно как и все остальное, что меня окружало. Поэтому, утерев слезы и сопли рукавом выцветшего полосатого (как у всех зэков!) детсадовского платья, пришлось учиться жить в заданных параметрах.