* * * Стадионы забыли поэтов вчерашних. Постарели поэты. Обмякли, обрюзгли. Проза жизни достала. И жить стало страшно. И беззубо жуют они ряженку с мюсли. Чернослив с чесноком и морская капуста – Ежедневный рецепт от хандры и склероза, Променад перед сном до коленного хруста, Вместо пылких стихов – мемуарная проза. А иные уехали. Не измельчали, Но хиппуют, мелькают на модных фуршетах, Переводят, строчат, публикуют, вещают О словесности русской в университетах. Докторами становятся бывшие наши, Облачаются в мантии и бронзовеют. Послезавтрашний день вне России не страшен, Незаметно вчерашние барды правеют. Нет страны – не живёшь её потом и болью, Нет в ушах языка – есть наречье чужбины… Стадионы звереют от фанов футбольных… Мордобой… Дымовые завесы… Дубины… Моя колыбельная Ты спи. Ты спи. А я тебе спою, Как дремлют птицы на ветвях в саду, Как засыпают рыбы на ходу Под мерный выдох «баюшки – баю». Пусть улицы разноголосый рёв Замрёт, коснувшись нашего окна, Пусть комнату охватит тишина И шелест проплывающих миров. Пускай тебе приснится, как река Качает твоей лодки колыбель И побережья бережно апрель Касается, - и плавятся снега. А я спою. А я тебе спою, Как пела мама песню мне свою, - Тихонько под блокадный метроном, Как бабушка под гродненский погром, Прабабушка, качаясь, чуть жива Шептала мне на идише слова. БАБУШКА А дух в закопчённый взлетал потолок, Стелился по всей коммунальной квартире, - Сосед-алкоголик от запахов глох, Гэбэшница млела беззвучно в сортире. И чуткие ноздри щипал аромат Гвоздики, душистого перца и лавра, И всё это вместе сводило с ума, С парами мясными мешаяся плавно. Горячее блюдо вносилось на стол Под комнатный свод с потолочною лепкой И бабушка к нам выходила потом Богиней седеющей великолепной. А праздник семейный, - он больше, чем пир, Скорее не пир он, а пиршество духа И повод отторгнуть уродливый мир Со всем его хамством и запахом тухлым. …Как белая пена, на ней воротник И синим сверкает стеклянная брошка… - Помедли же, бабушка, стой, не гони, И так без тебя одиноко и тошно; - Ещё положи мне своих голубцов Бордовых и пышных с томатной подливой, Чтоб мне ни бандитом не стать, ни лжецом, Чтоб мне до конца оставаться счастливым. * * * Остался лишь час до критической смены погоды. Лишь несколько дней до конца календарного лета. Ещё сохраняется самая сладкая льгота, - Нырять в ледяную купель без входного билета. Осталась неделя проститься с грибами и лесом, И с быстрой рекой, и с плывущими кронами сосен; Шум ветра сменить на гудящее скерцо железа И летнее буйство на охробагряную осень. Осталось полгода на честолюбивые планы, На перетасовку жилья и семейных событий. Уйти из христьянства, вчера побродив по исламу, И выйти в религию тёплых земных чаепитий. Почти ничего не осталось уже до Предела, До грозной свободы ничем не стеснённого духа… Я в детстве мечтала о власти сознанья над телом, А в зеркало глянула - жалкая смотрит старуха. * * * Зарисовка Плыла по Мойке льдина, Стоял на льдине стул. Апрельская путина Гремела. Ветер дул. Бесцветный, неказистый, - Доска и три ноги, - С упорством коммуниста Он стыл на льду реки. Покачивалась льдина И таяли борта. Несла её путина Под чёрный свод моста. И дальше по каналу, Держа победно грудь, Ровесник коммуналок, Плыл стул в последний путь. Качался веку равен На трёх ногах кривых Свидетель биографий И мёртвых, и живых. * * * Конец февраля. На снегу ослепительно солнце. Разреженный воздух. Морозный шипит кислород. Резвятся собаки на вздутом дугой горизонте. Гуляет народ. Ожившей гравюрою средневековых голландцев Прикинулся белый во льду Александровский сад. А небо сияет лазорево-розовым глянцем И режет глаза. И так на душе беспечально, беспечно, беззлобно, Так хочется петь, улюлюкать, валяться в снегу... - Что нынче за день?! Не из вечности выпал ли? Словно Мир другу принёс и грехов отпущенье врагу. * * * Последняя февральская пурга. Звереет ветер, рвёт на перекрёстках Зонты и сумки, бьётся о киоски И стынет задубевшая рука, Нащупывая ключ на самом дне Бумажками набитого кармана… А снег всё сыплет с неба, словно манна, И липнет бутафорией на мне. Он с тёмных опускается небес, Колышимый, как занавес из тюля, И я сама не ведаю, - хочу ли Рассеять сей божественный замес Из влаги, манны, хрусталя и слёз. А что за ним? За ним – тоска и будни. Вались же, снег, всё гуще, беспробудней! Кружись, метель! Неистовствуй, мороз! * * * Троллейбус тормознул и выплыл сад Мой Александровский, который знала с детства. Мы с ним живём полвека по соседству, - Иду вперёд, а он плывёт назад. Потом наоборот: иду назад, А он вперёд нарочно убегает И наперегонки со мной играет, И жмурится, и мне слепит глаза. Но вот сейчас он словно бы устал, Остановился, замер в ожиданье. Полукольцом столпившиеся зданья От площади Манежной до моста Стоят недвижно в дымке голубой На фоне крон, возвышенных и голых, - Под ними я росла, ломала голос, Училась жить в согласии с собой И, голову задрав, на облака Глядеть подолгу, ждать, ловя тот фокус, Где парусник сверкнёт в лучах с востока И день на землю брызнет свысока. Но нынче пасмурно. Стоит промозглый март. Земля в заплатах тающего снега. Качнётся ль время или дрогнет небо - Неведомо. Затишье. Виснет пар. ПОЕЗДКА В АРХИВ Вагоноремонтный завод осеняет пейзаж. По пыльной дороге проносятся с грохотом фуры. Весеннее солнце сияет и брызжет в глаза, Иду и мурлычу знакомый мотив Азнавура. Дорога длинна. По обочине пыльной кусты, Успевшие выбросить первую клейкую зелень, Стада одуванчиков в нимбах горят золотых И буйствует чертополох на чужом новоселье. В архив исторический путь мой нелёгкий лежит. Грозит департамент казённый кирпичным оскалом: Я там потеряла живые осколки души И в хлам износила подошвы, пока их искала. Две хлипких бумажки нужны мне, свидетельства два, - О брачном союзе одно, о рожденье другое. Чернильными перьями вписаны были слова И клякса дрожала под чьей-то небрежной рукою. С девичьей фамилией бабушки, с отчеством и С клеймом «из мещан», опечатавшим судьбы потомков, Живём и себя ощущаем в отчизне людьми Готовыми вспыхнуть, закинуть за спины котомки И вновь по этапу, как некогда те старики, Пуститься затылок в затылок под звёздную млечность… …Оплачено всё и шаги архивистки легки: Бумажки в руках как бессрочные пропуски в вечность. НА МОЙКЕ Знакомой графикой канала Подавлена, окружена. В ней всё, что в жизни я узнала От линии до полотна. Всё про баланс земли и неба, Живой природы с неживым. Мальчишка чаек кормит хлебом С моста за домом угловым. Ему пока что нету дела До рукотворных анфилад. Легко приплясывает тело, Светло поскальзывает взгляд. Ступаю по гранитным плитам, Хрущу подтаявшим ледком, - Вся геометрия Евклида Плывёт за гулким каблуком. * * * Я дверь раскрыла, растревожив птиц, Они взметнулись из кустов на крышу С пронзительным «Спасайся, если слышишь!» И скорописью чиркнули в пути. Другие же, гортанно гогоча, В тылу среди нетронутой осоки Перекликались. Небо на востоке Вставало вдоль, плавя из-под плеча И огибая два форпоста труб, Обсаженных крылатыми телами, Там, где высокий заседал парламент И выносил вердикты поутру Кому до осени в дубовых кронах жить И петь взахлёб, свистеть, трещать, курлыкать, Кому, - нахлебникам и что не вяжут лыка, - Занять передовую, - камыши… Прохладный воздух. Рано. Шесть утра. Я ухожу в натопленное царство, Где нет ни диктатуры, ни гусарства, И просыпаться вроде не пора Пока во власти безмятежных снов Посапывают близкие у печки… Нет, наш союз, - он всё же долговечней Чем тот, автократических основ. * * * Доминиканский монастырь. Мощёный двор. Колодец. Пальма. Монахиня набрать воды Идёт, гремя ключом кандальным. Работу делая свою, Привычно семенит по саду. А я … Я с камерой стою И знаю, что снимать не надо. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
