– А что вы хотите? Перестройка! – отрезала начальница управления образования и строго наставила на Марину круглые очки. За очками холодными шляпками гвоздей блестели маленькие серые глазки. – Два пионерских лагеря ликвидированы. Там теперь вьетнамцы шьют спортивные костюмы «Адидас» и куртки от Версаче. Ещё один отдан детдомовцам. Мест мало. Льготные путёвки мы выделяем только малоимущим семьям. У вас есть муж, и вы работаете. За ваши деньги мы можем предложить Подмосковье, Крым, Приазовье… В Канаде есть хороший детский лагерь с английским уклоном…

Денег не хватало ни на уклон, ни без него.

Вместе с духом вольницы новый государственный строй принёс серьёзные финансовые проблемы.

Газета, где Марина работала корреспондентом, акционировалась и теперь сама зарабатывала средства на своё содержание. Основной доход приносили рекламодатели. В их числе оказались в основном бывшие комсомольские работники, которых Марина хорошо знала. Все они когда–то давали ей материалы для рубрики «Молодёжная среда». Теперь эти энергичные мальчики и девочки насоздавали посреднических контор, агентств по продаже того–сего, каких-то странных консалтинговых фирм и жаждали пиара. Все они по старой памяти обращались в газету через знакомого журналиста, и Марина неожиданно для себя стала начальником отдела рекламы.

Однако заказчики задерживали платежи, а муж Юра получал зарплату хоть и регулярно, но не чаще раза в квартал. Умные люди поговаривали, что строительное управление, где Юра трудился инженером, «прокручивает» деньги в банках. Проценты – штука привлекательная и зависят от длительности вклада. Кто же при таких условиях будет вовремя платить? Юре эта ситуация не нравилась, и он уже одной ногой стоял за порогом родного предприятия. Ему хотелось стабильности и надёжности в жизни. Но стабильным пока было лишь тотальное безденежье при всё возрастающих потребностях. Так что об отдыхе детей за свой счёт даже в подмосковной здравнице пришлось забыть.

Обычно сорванцы–близнецы Сашка и Пашка на каникулы отправлялись к бабушке. Но в этом году бабушка уже через месяц сообщила, что устала «держать на вожжах сразу двух вождей краснокожих». Мальчишки перешли в третий класс и так активно познавали жизнь, что бабушкины нервы, по её словам, «рвутся в клочки прям с утра».

– Ты, Мариша, возьми отпуск и сама за ними присмотри, – ласковым тоном дрессировщика, предлагающего зрителю повторить трюк и положить голову в пасть льва, сказала бабушка. – Давай по очереди. Июнь я «на вахте», июль – ты, а в августе, перед школой, так и быть, снова я.

По графику Марине предстояло отдыхать в ноябре. И тогда, вспомнив своё пионерское лето, в котором было то, что сильно не нравилось девочке-школьнице, зато оказалось привлекательным женщине-маме: подъем с горном, спортивные состязания и горячее трёхразовое питание, она решилась обратиться в управление образования. Напирая на то, что организованный отдых – лучший способ борьбы с подростковой преступностью, Марина попыталась выпросить две льготные путёвки в детский лагерь. Тут-то и выяснилось, что первыми под развалинами социализма погибли как раз те заведения, где мальчишки и девчонки проводили каникулы.

А лето в тот год выдалось знойное до невозможности. Горячий воздух душным маревом колыхался между раскалённых домов.

Понимая, что удержать сыновей в четырёх стенах не получится, Марина строго–настрого запретила им покидать коробку двора, и каждый час названивала соседке:

– Сонь, посмотри в окно, там мои архаровцы живы?

– Носятся по двору… Вон, вижу, мячик в кольцо кидают.

– Ты их обедом накорми, пожалуйста, там всё на столе стоит.

– Не волнуйся, накормлю.

– Спасибо, Сонечка, я тебе буду очень благодарна.

От шуршащей в кошельке благодарности пенсионерка Сонечка не отказывалась, и Марина временно успокаивалась.

Вечером Сашка с Пашкой, сияя мордашками, распаренными от жары и покрытыми серыми разводами пота с пылью, встречали Марину у подъезда. Первым делом Марина оттирала им чёрные пятки и мазала зелёнкой расцарапанные жеребячьи коленки. Потом в программе был нагоняй за несъеденный суп. Сонечка еду разогревала, но настаивать на том, чтобы пацаны её ели, не считала нужным, и близнецы питались хлебом с маслом. Затем следовал разбор дневных обид: «А он меня!.. А ты сам!.. Щас как дам!.. Сам получишь!.. Ма–а–а–ам!» Ближе к ночи приходил муж. Издёрганная Марина встречала его упрёками.

– Давай займём денег и купим две путёвки!

– Иди, займи! Всем самим на отпуска «бабки» нужны, а зарплаты задерживают!

Юра был прав. Время наступило такое: возможностей потратить деньги становилось всё больше, а доходы населения за ними не поспевали.

Уже начала зарождаться идея закинуть бабушке детей как десант – насильно, но тут Марина познакомилась с Изабеллой Труновой.

 

– Можно дать в вашу газету бесплатное объявление?

На пороге Марининого кабинета стояла невысокая пожилая женщина с ясными глазами и милой, чуть смущённой улыбкой. Марине она сразу понравилась.

– Здесь отдел рекламы. Только платные. Пройдите в секретариат… А что за объявление?

Женщина протянула листок из школьной тетрадки в клеточку.

«Начал работу детский дневной благотворительный лагерь. Принимаются дети от 5 до 10 лет. Путёвки бесплатные. Запись по адресу…»

Марина потрясла головой.

– Как так «путёвки бесплатные»?

– Мы выиграли бюджетный грант, сняли частный дом и заключили договора со столовой, кинотеатром и музеем. Будем заниматься с детьми музыкой, закаливать их, водить на экскурсии…

– Кто это «мы»?

– Общественная организация «Гармония».

Марина задумалась.

Как полагается в смутные времена перемен, расцвели в городе самые разнообразные вероучения.

С экранов телевизоров практиковали виртуальные лекари. В школы и институты под видом преподавателей иностранного языка понаехали западные миссионеры – баптисты, мормоны, протестанты, готовые трудиться за копейки.

Ясновидящие, гадалки, маги и целители – где только они прятались в период развитого социализма? – сменили партийных идеологов в деле борьбы за счастье народа и активно предлагали свои программы спасения душ и тел.

Разнообразные фонды и общества с о-о-очень ограниченной ответственностью предлагали народу свою помощью для многократного приумножения его скудных личных сбережений…

Стало модным следовать какому–нибудь новому веянию, безошибочно ведущему к личному благополучию: толстому кошельку, здоровому кишечнику и душевной безмятежности. А больше человеку ничего и не надо – в это бывшие советские люди уверовали очень быстро.

Работая в городской газете, Марина не могла не знать о последствиях этой моды: для психически больных в стационаре уже не хватало коек, а число самоубийц пугающе росло…

– Религиозная организация? – нахмурилась Марина.

– Нет, что вы! У нас общество здорового образа жизни. Закаливание, правильное питание, дыхательные упражнения. Все сотрудники с педагогическим образованием. Я, например, учитель начальных классов на пенсии. Меня зовут Изабелла Николаевна Трунова.

 

Дом был чудесный – из толстенных стволов лиственницы. В нём даже в очень жаркий день сохранялась сухая прохлада. Перед крыльцом зеленел обширный двор. Приятно пахло скошенной травой.

В большой комнате вокруг стола сидели дети и пили чай с сушками.

Марину немного смутили какие–то заповеди, вывешенные на стене, и странное изображение бородатого старца в трусах, помещённое, словно икона, в угол и накрытое расшитым полотенцем.

Впрочем, в заповедях не содержалось ничего настораживающего. Рекомендовалось не плеваться, не сквернословить, а наоборот всех любить и обливаться холодной водой.

Чей образ стоит в углу – разглядеть издалека было невозможно. Да и не хотелось. Модно стало обращаться к Богу по всякому поводу. Даже у начальницы образования, раньше преподававшей в институте атеизм, Марина видела на столе иконку Богородицы. Пусть уж.

Марине не хотелось вникать в детали. Она была счастлива: утром привозишь своих «бандитов», вечером – забираешь. Не надо психовать весь день и раскошеливаться на Сонечку. Ура!

 

Каждый день, заезжая после работы за Сашкой и Пашкой, Марина встречалась с Изабеллой Николаевной. Они сидели на лавочке перед домом и неспешно беседовали.

Марина перебирала пальцами босых ног прохладную траву и чувствовала, как вместе со словами Труновой в неё входит покой.

– Мы отравлены плохим воздухом и страхами. Надо очищаться, общаться с природой, любить всех… Природа – наш друг. У неё есть всё для того, чтоб сделать человека счастливым… Нужно только научиться брать…

Голос у Изабеллы Николаевны был приятный, тихий. Хотелось положить голову ей на плечо и, медленно засыпая, слушать нежное воркование. Марине казалось бесспорным всё, что говорила Трунова. Конечно, кто ведёт правильный образ жизни и в ладу с природой, тот будет здоров и счастлив.

Марина с трудом заставляла себя встряхнуться. Дома ждали дела.

– Спасибо. До завтра.

 

Незаметно Марина начала не только слушать Трунову, но и следовать её советам. Стала меньше курить, попробовала обливаться холодной водой и голодать. Обливания ей понравились, а голод – нет. Что-что, а поесть Марина любила.

В лексиконе Марины стало меньше жаргонных словечек, а в рационе семьи – больше овощей и фруктов.

Дети были здоровы и довольны, только почему-то младший – на 30 минут – Сашка, более эмоциональный, чем его брат, стал кричать по ночам. Марину это не обеспокоило. Ребёнок впечатлительный, бывает.

Так продолжалось три недели.

Всё рухнуло в тот день, когда Марина приехала за сыновьями не вечером, как обычно, а перед обедом. Она решила не возвращаться в редакцию после встречи с клиентом, а погулять с детьми.

В центре двора на табурете сидела женщина с баяном и, неистово растягивая меха, подняв к небу залитое слезами лицо, пела какой–то гимн. Волосы её растрепались, спина напряглась, а во всей фигуре было столько аффектации и религиозного экстаза, что Марина не сразу узнала в ней Изабеллу Николаевну.

Вокруг стояли дети: руки опущены и повёрнуты ладонями к небу, глаза закрыты, обращённые к солнцу лица серьёзны. У некоторых ребятишек тоже текли слёзы. Слова гимна показались остолбеневшей Марине набором пустых фраз. Они воспевали какого–то Учителя, который пришёл на землю вместо Бога.

В ужасе Марина нашла глазами своих детей и увидела, что Сашка тоже неистово голосит эту невнятицу, а Пашка крутится и чешет в затылке, то есть попросту халявит, пользуясь тем, что у всех закрыты глаза. Увидев маму, Пашка радостно завопил и кинулся к ней.

Марина заметалась по двору, нарушив стройный детский хоровод. Ей было жутко и стыдно одновременно. Жутко, потому что она вспомнила назойливых адептов разнообразных учений, осаждавших редакцию со своими рекламными листовками. У них были явные нелады с психикой, и менее всего Марина хотела бы видеть в их числе своих мальчишек. Стыдно же стало оттого, что не уследила, не уберегла. А ведь наводила справки об этой бескорыстной «Гармонии», выясняла, кто и зачем её создал – не заметила ничего тревожного, виновата.

Зрелище детского религиозного радения во главе с милой сердцу Труновой настолько потрясло Марину, что она долго не могла прийти в себя.

– Почему вы мне никогда ничего не рассказывали? – трясла она Сашку и Пашку.

Мальчишки молча сопели. Первым сдался Сашка:

– А чиво? Нам потом в баян давали играть!

– Мы по очереди кнопочки нажимали! – поддержал брата Пашка.

 

Каникулы оба начинающих музыканта догуливали у бабушки, клятвенно пообещав ей «не рвать нервы в клочки». Забегая вперёд, можно сказать, что слово своё близнецы почти сдержали. Покой бабушки нарушался только ежедневными просьбами купить им по баяну или «хотя бы одну гармошечку на двоих». Ночные Сашкины крики в деревне прошли сами собой. По словам бабушки, «мальчишки так нагуляются да наплаваются за день, что у них не то, чтобы крикнуть, пукнуть сил не остаётся»…

Отправив детей к маме, разгневанная Марина решила продолжить борьбу с сектантами и поинтересовалась в городской администрации, кто разрешил открыть столь странный лагерь? Её встретили с недоумением, праведного гнева не поняли. Дескать, комиссия, рассматривающая заявки на бюджетные гранты, не нашла в программе «Гармонии» ничего предосудительного. И вообще, никто не жалуется.

Попытки поговорить с другими родителями ничего не принесли. Одна мама, измученная перестроечными процессами, занятая мучительной добычей средств к существованию, на призыв пойти войной на «Гармонию», обратила свой гнев, наоборот, на Марину: «Ребятишки присмотрены, накормлены, никакого криминала в лагере нет. Ну, поют, ну, молятся. И что? О какой душе речь, когда элементарно жрать нечего?! Если попробуешь лагерь прикрыть, я всех на ноги подыму, всем на тебя жалобы накатаю!»

С Труновой Марина объясняться не стала. Сухо здороваясь при встрече – они жили в одном районе и сталкивались изредка то в магазине, то на автобусной остановке, – старалась не встречаться глазами. Изабелла Николаевна отвечала с милой своей улыбкой и тоже никогда не пыталась выяснить отношения. Впрочем, вскоре судьба всё-таки ещё раз их свела.

 

Это случилось в начале зимы того же года.

Однажды Марина по делам службы оказалась во дворе дома, где жила Изабелла Николаевна со своей старшей сестрой Амалией Николаевной, также бывшей учительницей начальных классов, ныне проповедующей «оздоровительное учение» бородатого старца.

Тогда Марину удивило странное для раннего утра оживление у подъезда высотки, где жили сёстры. Человек десять окружили белую машину «скорой помощи» и галдели, то ли протестуя против чего-то, то ли, наоборот, поддерживая. Подойдя ближе, Марина обнаружила, что в центре толпы стоят Изабелла и Амалия, одетые в старомодные ситцевые купальники и что-то пытаются втолковать медикам. Врач, полная дама средних лет, и её молодой помощник в грязноватом халате слушать не желают, а пытаются вежливо, но жёстко запихнуть женщин в «скорую». Сёстры упираются, скользя босыми ногами по молодому снежку.

– Что происходит? – Марина подумала, что, скорее всего, это наступил момент истины, и вершится справедливость в отношении сумасшедших адептов нового вероучения, но не могла остаться в стороне от происходящего – полуодетые бабушки выглядели очень жалко. – Я журналист, вот моё удостоверение, а это мои знакомые. Что случилось?

Как выяснилось, ничего особенного бывшие учительницы не натворили. Просто они, следуя заветам Учителя, решили выйти, наконец, за пределы своего жилища и обливаться водой строго в соответствии с заповедями – на природе. Встав босыми ногами на свежевыпавший снег, женщины вылили на себя по ведру воды, развернули лица и ладони к серому зимнему небу и затянули тот самый гимн, что ужаснул Марину в середине лета…

Не ведали тогда ещё россияне о разнообразных методах борьбы за здоровый образ жизни, потому бдительные соседи сочли действия женщин, напротив, совершенно нездоровыми и вызвали спецбригаду.

Втайне считая обеих Труновых не вполне нормальными, Марина всё же взялась их защищать. Ей стало жаль пожилых женщин, у которых сначала компартия отняла веру в Бога, потом демократы – веру в партию, а теперь, когда они сами себе выбрали путь душеспасения, их собираются объявить сумасшедшими. И Марина начала горячо убеждать врачей, что сёстры всего лишь закаляются и даже их неистовое пение вряд ли следствие диагноза. Наконец, Изабеллу и Амалию, основательно замёрзших, пока шла разборка, отпустили с миром. Толпа разошлась, белый спецфургон уехал.

Больше их судьбы никогда не пересекались. И на этом можно было бы поставить точку, если бы не одно «но»…

 

До сих пор, вот уже много лет, Марина обливается по утрам холодной водой, не курит и практически никогда не болеет. А Сашка и Пашка оба окончили музыкальную школу по классу аккордеона.