Мальчику, чьё имя как песня

Река с притворной покорностью неспешно гнала холодные бурые воды, зажатая в берега толстым бетоном заслона рукой творца-властелина. В муках извиваясь, словно раненный уж, у мощной опоры моста, река ждала, когда, выпив до капли всю земную влагу, обрушит она на этих жалких, самодовольных червей поток бурных проклятий. Разбухнет, жирная от мертвых человеческих тел, гниющих рвотным запахом трупов. Она ждала…

На самом краю моста, за перилами, едва касаясь побелевшими пальцами опоры за спиной, стояла одинокая длинная тень, глотая, словно слезы, холодное дыхание воды. Стояла уже давно, застывшим взглядом проводя неспешное течение.

Здравый рассудок потерял над ней власть. Мозг упрямо сверлили мысли, что все временно в этом мире, сколько тань-мань приходило к ним, чтобы через месяц-полтора исчезнуть безымянными призраками. А въедливый двойник внутри, как наваждение, неутомимо ворошил боль противоречивым «пойдет одна – придет другая». Это тупик, замкнутый круг, или, как сказал Славка, спокойный, рассудительный Славка, - точка.

Это страшное слово на целый год стало ее расплатой за однажды позволенную себе откровенность. Никому не нужна была ее правда, что потревожила затхлое спокойствие болотной трясины. Тренер и слушать ее не стал, бросил изливать душу доброму, мягкому Славке, твердо уверенный, что это ее девичьи капризы. Не понял, даже не попытался понять, что все, чему она научилась в группе, это только благодаря тому, что полтора года она работала с одними мужиками, она становилась сильной, стараясь дотянуться до уровня своего сильного напарника. А чему она научится, ломая, словно лозовые прутики, тонкие, рахитичные ручки девчонок? Да и те.., видно, не совсем глупые, сразу увидели свою выгоду, всячески хитря, чтобы кто из парней разбил девичью пару.

Когда девчонки появились в группе, на ее удивление в глазах, с кем их ставить, тренер сказал: «Их нужно научить». И она поверила ему, как верила человеку, авторитет которого был незыблемым: так нужно. Она передала им все, что знала сама, отчаянно вынуждая побить собственный рекорд: за шесть месяцев беспощадной работы те освоили приемы самообороны, которые она постигала полтора года. Освоили.., чтобы больше не вернуться, оставляя в душе ее горькое разочарование за напрасно погубленное время: росли, развивались парни, что пришли с ней в группу одновременно, - опускалась, размениваясь на мелочи, теряла былую силу, мирясь с крохами, она.

Прощай, милый медвежонок, наилучший напарник, Димка, ей уже не догнать тебя!..

Масла подлила одна коронованная особа, что выдала, как ведро холодной воды, без лишней подготовки ей свою жесткую правду: «Копайтесь, девочки, в своей песочнице и не дергайтесь».

Думала, ноги ее больше там не будет, у своих месяц отрывалась, прогоняя накопленную злость. А не выдержала: «Простите, Сергей Алексеевич. Я знаю, что вы надеялись на меня, и отношение ко мне всегда было особое. Простите, что не оправдала Ваших надежд. Она придет обязательно к Вам, Ваша Ученица. Я думала остаться, я искренне хотела забыть их, выкинуть из своей жизни. Я не могу. Я думаю о них все время. В них весь смысл. Ради них я растоптала свои прежние принципы. Я ухожу, Учитель…»

Группа вьет-во-дао была ее первым серьезным увлечением, но там все было спокойнее, без сумасшедшего фанатизма. К этим же все равно как прикипела, без боли не оторвать.

Видно, правду говорят: не сотвори себе кумира. У нее был идеал, была цель. Теперь они недостижимы.

А главное, никак не понять: почему они так с ней? Куда подевались внимательные, до мелочей знакомые, близкие ей парни, которыми восхищалась, на которых хотела быть похожей, смотрела большими, зачарованными глазами? А может, они всегда были чужими? Она сама выдумала этот идеал? И была рядом с ними всего лишь «третьим лишним»?

…Девушка шевельнула онемевшей ногой, из-под кроссовки выскользнул и полетел в бурую неуютную пропасть камень. Внутри что-то до боли сжалось, заныло. Холодный, пронизывающий порыв с реки ударил неласковой влагой в лицо, подхватив длинные волосы.

Враждебно огрызнулась обманутая река, захлебнувшись грязной волной.

Устала она в своей необъявленной войне им, неумолимому приговору, мучаясь от собственного максимализма. Сил сопротивляться не осталось. И надежды что-то изменить нет.

Когда появилась очередная партия тань-мань, ее уже не просили их чему-то научить, да и не поверила б она больше в это, - ее просто оставили наедине с неизбежным.

Реакция ее, окончательно выбитой из колеи, напоминала лихорадку: то, безразличная ко всему, пассивно позволяла она одной из тань-мань поиграть с послушной «куклой», то, не обращая внимания на сморщенное от боли лицо напротив, взрывалась прежней одержимостью, работала резко, жестко, реально, как, казалось, когда-то с пацанами, то неожиданно срывалась на середине тренировки и бежала из спортзала. Как-то после такого побега, захлестнувшись негативом, выплеснула недобрую, разрушительную энергию на кирпичную стену школы, рассекая в кровь кулак, и зашлась громким, истеричным смехом. В фильме «Небо. Девушка. Самолет» героиня, не дождавшись любимого, порезала себе ладонь: «Было так больно, так больно. А когда я это сделала, боль из сердца перешла в руку». Вранье!!! Впервые со времен детства задохнувшись от слез, она отчаянно зарыдала.

Последней каплей стала работа в паре с изнеженной, фальшиво-добренькой девицей, озабоченной целостью своего маникюра, когда Светка, раздражительно плюнув на ее потряхивание рахитичной ручки после проведенного ей болевого, как угрозу, выкрикнула на выходе им, счастливо-возбужденным, уставшим от серьезной работы: «В следующий раз я сама возьму то, что хочу!»

«А что ты хочешь?» - невдомек роготнула наивная Димкина непосредственность. Помрачнела спокойная рассудительность Славки. «Света, закрой, пожалуйста, дверь,» - решительной твердостью отозвалась мягкая сдержанность тренера. Она поняла, что дверь просят закрыть навсегда. Однако в следующий раз пришла, чтобы услышать, что приговор окончательный: «Света, я не буду тебя больше тренировать».

И пусть кумир ее всего только оберегал призрачное спокойствие группы, не понимая, что, избавившись от последствий проблемы, катастрофы не преодолеть, только оттянет ее на время: пойдет одна – придет другая, хитрая, пронырливая, что не будет пытаться пробить лбом стену, не полезет напролом, – иначе добьется того, что не удалось ей, слишком прямолинейной. В тот момент это было не изгнание, это было освобождение, на которое у нее не хватало сил, на которое спровоцировала того единственного, у кого силы было больше, Мужчину.

Смысл совершенного дошел до сознания на трамвайной остановке, где столкнулась с давней знакомой. С ней поделилась результатом своей борьбы за эмансипацию женщин, только радости «освобожденной» Оксана не поддержала, разложив по полочкам, как настоящий психолог, все ее проблемы, будто отрезала: «Все мужики – козлы. Сказав козлу, что он козел, ты его не изменишь. Тебе это нужно? Скажи мужику, что он хочет от тебя услышать, и иди дальше к своей цели. И пусть медленно, с учетом навязанных тебе обстоятельств, но, если цель есть…»

Она не кривила душой, когда повинилась за нарушенное болотное спокойствие. Пошла на это скорее ради Славки, великого страдальца от ее выходок, что невольно затронула в своей войне. А радости от предложенного в мирных переговорах тренером компромисса – возможности время от времени стоять в паре с парнем – не почувствовала.

К утраченному равновесию примешивалось ощущение, словно изменила себе самой. Его пыталась затопить горьким стаканом водки в компании случайно сведенных в одном месте в одно время проблем, с ухмылкой разочарования на распухших от пропущенного удара губах выплюнув на асфальт окровавленный зуб.

…Человека, что приближался к ней, Светка увидела, повернув голову вправо, подставив под накат безжалостного ветра щеку. И скорее по стремительно-осторожному движению узнала его в вечерних сумерках, своего незадачливого напарника последних двух недель нахождения в группе.

Мальчиком, чье имя как песня, он был, когда неожиданно встретились, знакомые по секции вьет-во-дао, в библиотеке. Холод, на улице вместо снега – жидкая хлюпа и лужи. И он – как недоразумение, в резиновых сапогах в элитной библиотеке. К озорным, смешливым чертикам в ее черных глазах он тогда и потянулся…

Она винила только себя. Он такой, как он есть, осторожный, боязливый, результат материнской опеки, что через каждый шаг требовала телефонного подтверждения местонахождения сына, с примитивным сознанием растерянного, беспомощного ребенка и пессимистическим настроением старика, уставшего от жизни, с привычным нытьем о своих болячках. Он неприятен ей покорностью, что гнет к земле молодые, полные сил плечи, удовлетворенностью, без тени сомнений, состоянием неподвижной, застывшей воды, неумелыми ухаживаниям – попыткой побыть рядом с ней мужчиной. Он испугался бури, что несла с собой неукротимое разрушение его призрачного, задушливого мирка, слишком правильный для нее, распущенной, норовистой.

Она с отвращением передернулась, вспомнив, как однажды на улице их остановил человек. Никакой угрозы не было в его обращении, и вопрос прозвучал, как самый обычный: «Извините, закурить не найдется?» На что ее «кавалер» дрогнувшим голосом елейно-униженно проблеял: «Извините, пожалуйста, я не курю».

Ему никогда не стать таким, как Славка или Димка, или неуклюжий, но искренний в своих уловках Кузнечик, сколько б он ни занимался с ними. К той коронованной особе, что с твердым убеждением утверждала свои ошибочные взгляды как истину, уважения у нее было больше, чем к нему, несчастному до сочувствия.

Светка вдруг пожалела, что уже не увидит, как он перейдет на другую сторону моста подальше от опасности, и, отпустив руки, сделала шаг в пустоту…

Удивительное ощущение полета сохранила ее детская память, когда в сны часто приходил образ, что, неподвластный силе земного притяжения, неспешно протягивал навстречу солнцу руки и, легко оторвавшись от земли, невесомым паром подымался в воздух.

Дикий восторг от безграничной воли хотела б продлить она еще сколько метров. Как что-то несуразное, шевеля конечностями, плюхнулось в воду. «Дура, я не умею плавать,» - захлебнувшись, кулем пошло на дно. «От дурака слышу. Умную поищи спасать теперь тебя,» - раздражённо схватив воздуха, Светка нырнула. Толкнула куль властно, грубо к поверхности и едва сдержалась от ненормального, неадекватного рогота, представив заголовки завтрашних газет: «Счастливое спасение. Пловчиху-разрядницу вытянул из воды человек, который не умеет плавать». Какой позор всей советской школе плавания! И доказывай потом, кто из них дурак.

Когда выбрались на берег, Алёшка устало упал на траву, зашелся кашлем. Она опустилась рядом, поджав ноги, заметила на себе заигрывающе-вопросительный взгляд утопленника.

- А это, как там его? Искусственное дыхание изо рта в рот?

- Обойдешься, - неблагосклонно отвернулась, как вдруг теплая влажная ладонь, тронув несмело ее холодные пальцы, накрыла сверху руку.

- Помнишь нашу первую тренировку? На прощание ты сказала: «Дорогу знаешь, надумаешь – милый, я буду верна тебе всю жизнь».

- Ты решил заявить о моих «брачных обязанностях»? – с издевкой скривилась она. – Тогда вспомни, милый, что это ты кинул меня в наш «медовый месяц» и исчез бесследно, - заметила, как румянец юношеской застенчивости тронул бритые щеки.

Почему-то иначе, как с насмешкой, история их недолгого напарничества, иллюзия сделать из него Бойца, не воспринимается. Бросила тогда в шутку, да спохватилась, что над такими вещами не смеются, за что расплатилась, как у Пушкина: «Но я другому отдана и буду век ему верна», с грустью наблюдая, как из-за ее «верности» Димка просит то, что раньше мог взять без вопроса: «Разрешите пригласить Вашу даму.»

- Прости, - Алёшка опустил глаза, негромко произнес: - Я не хотел грузить тебя своими проблемами.

От вида скромного, тихого, как при встрече в библиотеке, мальчика, чье имя как песня, теплой волной от ладони, что лежала на ее руке, что-то щемяще-нежное впервые разлилось у нее внутри, как вдруг.., не утонувший в воде, бесцеремонно и нагло захлебнулся, срываясь поросячьим визгом, мобильный в мокром кармане. Словно мираж, бесследно исчезло то хрупкое чувство, что минуту назад заполняло ее. Встретившись взглядами, оба поняли, кто требовал отчета.

Выхватив руку, Светка решительно поднялась. Но издевательский совет, что повис на языке оскорблением, сходить в поликлинику провериться– с его бронхитом неизвестно какой дряни наглотался в воде – высказать не посмела: скривив в отчаянии губы, парень махнул безжалостно зажатым в руке телефоном в сторону реки.

Уже было обманутая, вода, жадно проглотив брошенную ей жертву, злорадно пошла кругами, пряча навечно в темной могиле постылое верещание.