- Тётушка, вам письмо. - Спасибо, золотце, - ответила, забирая письмо с холодностью взрослой женщины. Девушка отдала письмо и мило улыбнулась. Это был конверт от ёё отца. Улыбалась она скорее по привычке. Девушка носила длинные светлые волнистые волосы, имела стройную фигурку и очень приятное личико. Всё в ней сочеталось настолько хорошо, что люди невольно умилялись. Таких девушек часто описывают в уменьшительной форме. «А какой у неё светлый лобик, посмотрите. Какое личико, какая фигурка… А эти тоненькие ножки», - никто не совладал говорить о ней по-другому. Ёё улыбка собирала все взгляды. Девушка, едва ли достигала годами 17 лет. Гостила она в поместье тётушки второй год подряд. Родители слегка удивились, когда она попросила их отпустить ёё туда ещё раз. Девушка отдыхала и не выставляла себя ни перед кем напоказ. Беззаботность, которую она чувствовала здесь, и которая доставляла ей особенную радость, делало девичьи глаза ещё ярче. - Кэтрин, - окинув быстрым взглядом сентиментальное письмо от брата, хозяйка обратилась к племяннице, - позови, пожалуйста, Линдси. А если встретишь Эбби, скажи, чтобы он звала всех к завтраку. Девушка слегка надула губки, так как любила капризничать. Она была единственным ребенком в семье, и к тому же знала про свою красоту. Тётушке пришлось поднять глаза на племянницу и настоять взглядом. Кэтрин по привычке ответила улыбкой и, обхватив руками платьице, пролетела в сторону кухни, где надеялась найти Линдси. Тётушка положила сперва письмо на тумбу, но потом возмутилась своему же действию. Она вновь подобрала его и сложила руки перед собой. Стоило дожидаться Линдси, чтобы та отнесла письмо в кабинет. Миссис Литлстик очень не любила беспорядок. Хоть письмо и не имело важности, но валяться где попало, не могло. Она бы выкинула его тут же, но вести от родных по привычке сохраняла. Эти мысли текли автоматически для миссис Литлстик, как и всё, что отвечало в ёё голове за порядок. Какая-т мысль всё же смутила ёё, и, когда Линдси вошла, то застала задумчивость на лице хозяйки. Поместье, в котором они находились, можно было назвать замком. Ту роскошь, какую оно в себе хранило, сложно содержать в наше время. Территория была огромной – ребенок мог легко здесь заблудиться. Первая из трёх дорог, шедших к поместью, пролегала сквозь лес. Малая часть его принадлежала поместью. Опушка, примыкавшая к дому, была оборудована маленькими уютными пенёчками. Садовник – мистер Килкэнни, также любил высаживать между тропинками лесные цветочки. Они были совсем малы, как мох, но имели бесконечную гамму цветов. Узкие тропиночки переплетались, создавая красно-коричневую паутину. Между ними разбрасывались серые валуны, которые придавали сказочности месту. Казалось, что там живут бородатые гномы, охотящиеся на грибы. Поднимая взгляд перед собой, вы видели, как падают под силой ветра блестящие листки. Солнце проскользало сквозь ветви и поддерживало падающие листочки. Они кружились и мягко ложились на землю. При виде их, нельзя было не вспомнить своих детских книг, их летающих человечков. Попав сюда, терялась тревожность. Голова вмиг пустела, мысли переставали тебя посещать: ты только шёл, дышал и вдыхал. Вы могли и сидеть, и стоять, спёршись на дерево, закинув назад голову, и ступать по вытоптанным до бурой пыли дорожкам. Забавно было играться, включая поочередно одно из восприятий. К примеру: обоняние. Нюхать, но так, чтоб купаться: кушать множество тонких запахов, буйство тихих звуков, волны красок, рельефностей самой природы и ёё деревьев. Вы ощущали, как это собирается на кончике языка, пролетает по горлу, щиплет нос, а заодно и заставляет улыбаться. Тяжело было сдержаться, чтобы не закружилась голова. Вглубь лес становился более привычным, хотя не менее тихим и красочным. Любой зор мог разделить четкую границу между стихийным и поместийным лесом. В лесной части и мох как-то не так рос, росинки на нём уже не переливались столькими цветами, беспорядочные ветки валялись, где им хотелось - всё это создавало беспорядок, так нелюбимый людьми, но который хранил в себе естественную тайну. Из леска дорога к поместью рассеивалась, так как выходила на зеленую лужайку. Она покрывала большую площадь, пролегая прямо к дверям дома. Всего пару деревьев на лугу кидали свою темно-зеленую тень, давая свободно насладиться однородной полнотой травы. Хотя и здесь находилось своё «но». Выходя из лесу или стоя на балконе, вы видели сплошной зелёный кров, с ровными выстриженными рядами. Вблизи же вы стояли на множестве тоненьких стебельков, листочков и цветков клевера, широких листьях земных трав, рвущихся стручков одуванчиков и множестве чудной зелени. Фасадная часть поместья была обнесена забором. На оставшейся территории, границу обозначали мощные стволы деревьев, преграждая путь выставленными наружу корнями. Вторая тропинка шла из деревни, сквозь высокую высохшую траву поля. В гуще шуршали ящерицы, птенцы и мыши. Под подошвою туфель хрустела скошенная трава. Птицы, слетевшие со своих гнезд, кричали со всех сторон. Воздух наполняло солнце, пытавшееся сделать вас подобным этому полю, подобным себе, наполнить теплом и золотом света. Тропинка резко переходила от жёлтых колосков в зеленую траву, и от неё входила в выстриженный сад. Сперва, встречали фруктовые деревья, раскиданные беспорядочно. Это помогало ветру пролетать сюда и создавать легкий зной. Листки тёрлись друг о друга, создавая свою листовую музыку. Это место практически всегда оставалось одиноким, кроме тех моментов, когда верхушки деревьев укрывались белым цветением. Тогда миллионы насекомых прижужживали сюда. Приходила новая жизнь и новая музыка. И ты сам бежал сюда, услышать. Конечно же, ты ещё таил надежду, что один лепесточек упадёт непременно тебе на кончик носа. Тогда можно его сдуть, а запах оставался вместе с налипшей на нос пыльцой. Через четыре месяца приходило время собирать плоды. Хозяева отдавали эту работу селянам, находя себе всегда другие заботы. Тогда сад наполнялся совсем другими звуками, запахами, цветами, совсем другими песнями. Из сада тропинка вела к ряду стройно высаженных кустов. Постепенно, они становились выше и резко меняли направление, создавая что-то наподобие лабиринта. Раньше, такие места заменяли уборные. Сейчас же, люди приходят сюда просто поблуждать. Очень полезное место. Мы все имеем мысли и нуждаемся в месте, где их можно освоить. Не важно, какою будет дорога или ландшафт вокруг, главное идти и чтобы путь твой срезал углы. Миссис Литлстик же оставляла лабиринт только для собственного честолюбия. Главная, третья дорога, как и должно быть, проходила через парадные ворота. Именно эта часть поместья была обнесена забором. Столбики каменной кладки держали решётчатый высокий забор. В стороны он растекался волнами, утопая с одного края в лесу, и с другого непринужденно сменялся деревьями. От ворот до самого входа в дом была просыпана гравийная дорожка. С боков росли разносортные саженцы, какие никоим образом не умаляли роскошной представительности. В то время, как Миссис Литлстик уже отправила Линдси с письмом к себе кабинет, доктор Ричвуд завязывал серый узкий галстук. Он носил их, так как любил быть «одетым полностью». Стильности в его брючном костюме не хватало, зато он отличался прехорошей практичностью: спасая и в дождь, и в ветер, и при мелком солнце. Доктор, в данное время, не имел особых занятий, поэтому не очень стремился уезжать. Сюда приехал, на вызов к Кэтрин – у племянницы тогда была простуда. После вечера горячего чая с лимоном тут же прошла. Доктор остался ещё на день, чтобы уверится в состоянии девушки, и вот как-то так загостил. Он мог уехать в любую минуту - вещи его занимали лишь пару чемоданов и коробку для туфель. Выложить белье из шкафчика, собрать принадлежности в ванной, прихватить кейс с инструментами – и он уже был в другом конце небольшой страны. Так часто он и поступал, ведь усиживаться никак не мог. В частых поездках сказывалась его слабость – коробка для туфель. Он всегда возил ёё отдельно. Это придавало ненужные хлопоты, и часто вело к потере тех самых туфель. Поэтому обувь у него была новая. В этом доктор находил плюсы своих переездов. Также это были и питание, проезд и приют за счёт своих больных. Доктор довязал галстук и покинул комнату. Вид его может и не был вызывающе примечательным, но, несомненно, аккуратным и достойным. - Нет, я этого больше не буду терпеть! – не успел Ричвуд выйти из комнаты, как получил удар фразой прямо в лоб. - Никогда в своей жизни! Смотрите! Смотрите, что вы видите? - Ничего, - не пытаясь вникать в проблему, ответил доктор. - И я ничего! - Замечательно! - Вы находите? - Ну а как же! - Не думал… - Я заметил. - Ах, вот! Вы все же увидели! - Да что же?!. - Нету! Ничего нету! Нету! Это она забрала, ну я-то уже знаю. А ведь обратно не отберешь, понимаешь. Я ничего не успел записать… Ничего. Я покажу, вот, я ещё проявлю себя. Вот, заведу я подробную запись и… тогда… Она у меня станцует, женщина в соку. А знаете, что потом будет? Я потом подам иск в суд, а там за меня захватят, понимаешь. И я всё отберу. Да! И даже то, что ёё – отберу. Вот каков я! Знаете, какие у меня имеются друзья? Я имею власть, она может изменить… - Марти, стой. Ты вошёл в бред. - Опять? - Да. У тебя что-то пропало? - Верно, верно. Что?.. Монета! Я откопал ёё вчера! По неосторожности положил на комод и забыл там. Проснулся – а уже ничего! Как так можно?.. Ну, вы же люди!.. Я и лицензию купил, понимаешь? И говорил с нею вежливо … А вот тебе. Ричвуд, знай, что миссис Литлстик, женщина … - Марти, замолчи. Посмотри на меня, - доктор пристально посмотрел в глаза и заставил успокоиться буйствовавшего, - стань смирно и раскинь руки. Археолог растерялся, выпучил глаза, но по непонятной силе, повиновался. Доктор подошёл и всунул руки в его карманы. Во втором же внешнем кармане он обнаружил то, что искал. - Это она? - Да, спасибо… Наверное, я вспылил... Ты же знаешь, такое со мной бывает. Забудь это, пожалуйста. Сам положил, а потом забыл… Ой. Даже как-то стыдно… Но, пойми меня, я же неспроста. Я чувствую, что Миссис Литлстик … у неё что-то на уме, она что-то да затевает. Глаз у неё поставлен на выгоду, я имел с ней дело и уже знаю. Здесь надо остерегаться. Понимаешь, Ричвуд? Мистер Марти быстро развернулся и спустился лестницей, давая возможность доктору продолжить утро беззаботно. «Он даже иногда забывает посмотреть, куда ступает. От такого человека можно ждать всего. И, скорее всего, опасности», - раздумывал, спускаясь Ричвуд. Он выходил с левого крыла к центральной части дома. Сам дом – здание простое, но неравномерное. В той части, которая находилась ближе всего к воротам, имелось три этажа. Здесь была комната Ричвуда и почти всех жильцов, кроме прислуги. Центральная – часть чуть ниже, в два этажа, но с большей высотой потолков. Здесь местились столовая, библиотека и коридор. Правое крыло изначально было симметрично левому, но позже кто-то сделал несуразную надстройку, которая вздымалась над всем домом. Дом был пронизан маленькими окнами. Но в центральной части они простилались во всю высоту этажей, и открывали взору длинные тяжёлые шторы. Недавняя покраска, конечно же, бежевым цветом, прикрывала каменную кладку. Витиеватая лепка возле окон и крыши, высказывала претензию на аристократичность, но явно была создана недавно. И где-нигде дополнял антураж плющ, залезающий на белые стены. Может, он больше подходит для замков, но и этому дому он, несомненно, придавал аристократичности и вдыхал в него историю. - Добрый день. - Доброе утро, - ответил Ричвуд, спустившись по лестнице. - Ах, да, - исправилась миссис Литлстик и продолжила свою суету. Она не успевала за своими мыслями и вносила в собственные движения хаос. Ричвуд в любопытстве задержался и тут же получил награду. Миссис Литлстик трижды переставляла поднос на одно и то же место, при этом нервно критикуя Эбби, старую служанку, которая молча слушала, но ничего не предпринимала. Она несколько раз начинала «А где же?..», «А как же?..», но сама обрывала свои фразы. Доктора это забавляло, но и удивляло. Такая картина плохо сочеталась с уверенной, иногда до тирании, хозяйкой, которая пятнадцать лет была домоправительницей в различных поместьях. - Мы ждём новых гостей? - Ах, добрый день, доктор, - мило, как сама считала, ответила миссис Литлстик и снова окунулась в заботы. - Утро. - Ах, да, - ещё милее улыбнулась хозяйка и отвернулась. То ли из-за раннего часа, то ли эти действия совсем не укладывались в его сознании, но объяснить поведение хозяйки доктор не мог. Эбби глянула на него и только щёлкнула сложенными на переднике пальцами и отвела взгляд, покривив лицо. Служанка посмотрела на хозяйку, заметила, что та не видит и разрешила себе подойти к доктору. - Вы знаете? Хозяйка получила письмо какое-то. Да странное-то, ведь. Да, да. Смотрите, что твориться с нею. Она и так не ахти. А теперюшки – так совсем. Что-то непонятное здесь. Эбби не любила миссис Литлстик. В столовой уже находилось несколько человек. Странно, но не было мистера Марти. Возле окна стояла Кэтрин, племянница миссис Литлстик. Она очень внимательно смотрела в окно. Доктор увидел, что взгляд ёё направлен не вдаль, а совсем близко. Так что она могла смотреть лишь на то, что перед ней: на свое отражение. Судя по улыбке, девушке нравилось увиденное. Ещё минуточку задержавшись на собственных контурах, она обернулась и вознесла высокомерную улыбку. Девушка уже умела так ёё подать, что всё равно это выглядело очень мило. Особенно для мужчин. Доктор ответил кивком и позволил Кэтрин продолжить. - Доктор-доктор! Доброе утрецо! Как спалось? Хорошо? Прекрасно? Говорите же, премилый друг, а?.. А то солнце уже встало и ждёт нас, хе-хе. - Да, весьма солнечно. Как поживают лошадки? - на последнее слово Ричвуд особо надавил, пытаясь скопировать толстячка. - Ох, - разошёлся в улыбке добрячёк и засверкал поросячьими глазками, - которая, справа повыше такая-вот, она так поёт просто. Стоишь и слушаешь, да прелесть одна… Я даже раз всплакнул… За ней, вот та – ничего так. Помните, как она смешно пожёвывает. Сначала же пощипывает, аккуратненько так, словно аристократка … - А я думал это конь … - Может быть, всё может быть, хе-хе, - всплеснул от радости ручками толстячёк. Он был непохож сам на себя. - Ох уж эти лошадки, - продавил последнее слово Сэндтвик (вот так его звали). - А слева и в боку пятнышко у которой? – снова пытался изобразить смягченную речь человечка доктор. - Балуются, всё балуются. Представляете, лошадки – а как детки … Я же вчера договорился … об одной… серенькой… с пятнышком на ухе, хе- хе… Мистер Сэндтвик сделал ещё миллион интригующих, как он думал, пауз, так, что доктор уже не слышал, что он говорит. Толстячёк жил в деревне, хотя почасту оставался на ночь в поместье. К этому уговаривала миссис Литлстик, так любившая «званые» вечера. Толстячёк работал наёмным сотрудником в делах экономики. С хозяйкой дел никаких не имел, кроме того, что арендовал у неё конюшню. Это увлечение очень забавляло Ричвуда, так как Сэндтвик не то что не мыслил ничего в лошадях, но даже не мог придумать им имена. Сам человечек имел невысокий рост, но дополнял это пухлой фигуркой. Короткие ручки и ножки делали его похожим на приземлённую игрушку. Большие щеки и маленькие кругляшки вместо глаз придавали лицу мягкости. В виду маленького роста, он всюду светил своей залысиной в центре редких чёрных волос. Ещё смешнее казалось то, что он считал, что этого никто не замечает. Лет имел чуточку больше пятидесяти и носил аккуратные костюмы среднего человека- экономиста. - … А лицензия!? Людям сейчас никак нельзя верить! - Нет, можно, - бурные возгласы, к счастью доктора, перебили Сэндтвика. – Ни один человек за всю мою жизнь не разочаровался во мне. Если я сказала – значит так. Мистер Марти, прошу остудить свой пыл и сесть к завтраку. Ваши слова не имеют никакого подтверждения и никогда их не найдут. - Миссис Литлстик, вы ли это? - удивился Ричвуд. – Я ещё никогда не видел вас в таком настроении. - Люди иногда бывают людьми, - ответила миссис Литлстик и удалилась за распоряжениями к служанкам. - Простите, я и вправду часто забываюсь. Наверное, мне следует извиниться? - Думаю, Марти, сейчас миссис в этом не нуждается. - Да … - и археолог, забывшись, перевёл взгляд на молодую девушку. - Доброе утро, Кэтрин. Девушка ответила также улыбкой, но тоньше, холодней, чем могла послать кому-либо. - Как у вас прошел?.. ну … - Ночь? Спасибо, хороша. Как и это утро. - Тебе не кажется, что она слегка враждебна ко мне? – спросил шепотом археолог у доктора. - А ты не пытался оставить девочку в покое? В столовую опять ворвалась миссис Литлстик, величественно ведя за собой двух служанок с подносами. - Линдси, Эбби, мы вам благодарны. Когда завтрак будет окончен, я вам сообщу. Спасибо. Прошу всех за стол. Когда все сели и немного потарахтели посудой, миссис Литлстик решила, что пришло самое время начать светскую беседу. - Кэтрин, не скажешь, что сейчас происходит на мостовой? - Ремонтируют, тётушка. В город попасть невозможно. - Интересно, что же всё-таки там произошло? - А мне интересней узнать, - возразил Марти, - откуда вы, Кэтрин, узнаете новости? Вы всё, везде, всё время знаете. А, ведь, совсем не выходите за пределы поместья. Может… Миссис Литлстик неоднозначно взглянула на мистера Марти, заставив его замолкнуть. Все обратили головы в его сторону. Застыл вопрос, который никто не решался задавать. Миссис Литлстик посмотрела на Кэтрин. Девушка, опустив голову, недовольно смотрела на салфетку, с которой не могла справиться: та предательски не могла распрямиться, что ещё сильнее гневило ёё. - Вот, миссис Литлстик, - перебил выстрелы взглядами доктор, - теперь мне придется остаться у вас ещё ненадолго. - Доктор, такая личность как вы осветляет нашу скромную компанию, - уже улыбалась миссис Литлстик. - Эта маленькая неприятность только к лучшему. - А кто-то и не собирается уезжать. Живёт больше месяца, ест, копается в земле и умничает, - сказала девушка, не подымая головы. Доктор удивился, что замечания археолога, так сильно могло затронуть девушку. - Кэтрин! Ты за столом, перед гостями - не забывай. Джентльмен напротив, платит нам деньги. Следует быть скромнее. - Да… тётушка. Миссис Литлстик перевала дух, сделав всем паузу. - Так значит, мистер Ричвуд, в городе сейчас вас не ждут? - Нет. Ровно никаких дел. Если вы позволите погостить у вас ещё … - Конечно, доктор. Женщина, наконец, искренне улыбнулась. Она очень любила гостей и могла себя уважать, только когда кто-то извне был в доме. Сейчас этому поводом стал огромный ливень, который дал земле расползтись и размыть мостовую. По ней проходила единственная дорога в город. Хотя не трудно было бы отыскать другой путь, но никто не был бы рад его найти. Ричвуд не имел ровным счетом никаких дел, в чем искренно признался. Для хозяйки же это была отдельная статья. Всю жизнь она служила домоправительницей в чужих поместьях. И вот только недавно судьба позволила ей найти своё местечко. После смерти брата, женщина сразу же взяла хозяйство под узду. Почти вся прислуга была отпущена, кроме садовника и Эбби. Чтоб запастись поддержкой с их стороны, она приняла на работу молодую бедную девушку из соседней деревни – Линдси. Она оказалась кропотлива и тщательна в работе и смотрела с явной благодарностью на миссис Литлстик. Но вот Эбби не нравились перемены. Они с хозяйкой сразу невзлюбили друг друга, хотя не смели этого выказывать. Несмотря на все предсказания Эбби, дела шли на лад. Дом лишился гор рухляди, которые копили предыдущие хозяева, был восстановлен сад, тропинки стали усеваться гравием, усаживаться цветами. Миссис Литлстик также заставила сделать Килкэнни кустовой лабиринт, «так как это очень успокаивающе». В доме комнаты были освобождены от поломанной мебели, перекрашены стены в коридорах и обновлён пол. Даже внешнюю кладку новая хозяйка приказала «освежить». После этих перемен старая служанка хотела не хотела, но перестала что-либо говорить, а лишь ворчала своей верхней губой. Революции всегда воспринимаются тяжело. В первое время сжигается и выбрасывается хлам, который накапливался веками. Мы собираем всё нужное и ненужное, что могло бы пригодиться. Но в какой-то момент, пыль с этих «пригодных» вещей перекрывает путь к дыханию. Мы разрушаем антресоли, выкидываем «нужные» тазики в 25-ти экземплярах, сжигаем в печках «уникальные» издания, доламываем поломанную мебель. И найдётся же блудоумец, который увидит, что это всё нужно, что его можно починить, что оно всё ещё пригодиться, хотя лежало без надобности тысячу лет! Но лишившись лишнего, и он видит, что дышать без пыли стало легче, что в доме больше света и меньше сырости. Во время перемен самое опасное смотреть вокруг, тогда видишь разруху и грязь. Но нужно лишь смотреть вперёд, как при уборке: не глядеть на грязный пол и вздыхать, а работать и видеть его чистым. Сейчас никто и не мог заметить того запустения, к коему привёл брат- пьянчуга теперешней хозяйки. Миссис Литлстик даже усмиряла свой скверный характер, чтобы сохранять порядок. Она недолюбливала археолога Марти, не всегда могла смириться с его претензиями и подозрениями, но всегда подавала себя вежливо. Гости – это первое, что держало дом. А гости, которые платили – должны были опекаться вдвойне. Тем страннее казался сегодняшний резкий выпад миссис Литлстик. Вообще она была типичной женщиной среднего возраста. Эмоции предпочитала скрывать, потому морщины ёё почти не затронули. Хотя лицо всё равно оставалось неприятным. Фигура же сохранялась стройной, и подчеркивалась закрытыми платьями, часто с платком на боку. Волосы никогда не украшала, скромно собирая их в клубок. Казалось, она знала свою некрасоту, потому что носила неброские серьги, такие, чтоб не привлекать внимания к контурам лица. Из украшений ещё можно было отыскать кольцо на правой руке, напоминающее о вдовстве. Миссис Литлстик ела, опустив глаза в тарелку, не позволяя этим завести беседу. Спешно вложила последний кусочек завтрака и встала из-за стола. - У меня ещё много дел. Не торопитесь и оканчивайте без меня. Спасибо. Она направилась к двери, возле которой остановилась, будто забыла что-то. Женщина поднесла руку к губам и медленно повернулась. - Мистер Сэндтвик, вы пока не покидаете наш дом? - Нет, дорогая миссис Литлстик. - Я хотела бы посмотреть на ваших лошадок. Вы не против? - Конечно, нет. До обеда я всё время, хе-хе, буду там. - Хорошо. Миссис Литлстик вышла, а гости так и закончили завтрак в тишине. Мистер Ричвуд пригласил Марти развеяться после еды. Они пошли в сад, где любил проводить утро доктор. Археолог начал разговор запинаясь, будто собирал слюну со рта. - Скажи, я не слишком груб с хозяевами? - Да, нет, чего ты. - Понимаешь, я заметил некую резкость и заметил ещё кое-что. Ведь грубость и резкость они выходят из других чувств. Когда человек другого гневит чем-нибудь или же ещё что-ещё. Вот так… И такое чувствую от двух... Поверь, мне здесь все равнодушны, кроме тебя, конечно же, ты прелестный человек. Об этом я могу говорить в открытую. Но есть ещё две… особы, которые меня не успокаивают. А между ними есть некая связь. Понимаешь, о ком я? Ну, это … Ну… ну, миссис Литлстик и наша племянница – Кэтрин. Что-то у меня к ним негладко. Как-то я их задеваю. Значит, у меня есть к ним чувства, да? К хозяйке? Да, вряд ли. Здесь скорее, я так думаю, она ко мне. А вот к Кэтрин? Здесь, мне кажется, я слабею. Да и каждый мужчина, глядя на неё, ослабеет. Знаешь, я очень много о ней думаю. Но это и каждый мужчина думает, да? Понимаешь, я иногда представляю ёё волосы совсем близко, вот здесь, и вдыхаю их. Даже, когда на расстоянии – как они пахнут! Ещё минуточку постоять рядом с ней – это всё для меня. Я стою, говорю какие-то глупости, она обижается, злится, я сам тушуюсь, нервничаю и потею, а куда уже ей быть в таком случае рядом со мной. Но вот что меня всё-таки не успокаивает, так это то, что она злится. Понимаешь? Она ведь не забывает про меня. И сегодня за столом она пустила в мою сторону ту остроту. Я ёё беспокою. Может не потому поводу, и скорее всего это так … А может по тому? Что тогда?.. И это все мои мысли. И я тогда думаю, а почему я тогда так отношусь к хозяйке? Ведь, ничего примечательного, кроме разве фигуры, в ней нет. Я искал в себе, но нет, нет там ничего. К ней, я имею в виду. Так причём здесь миссис?.. И я понял! Понимаешь, понял! Она родственница! Вот где сидит, понимаешь? Эти мои обвинения – это подсознательно. Так как не могу найти подхода к прекрасной племяннице, я ищу его через тётушку! И мне хотелось бы, чтоб мои монеты пропадали по их вине, но по неряшливости теряю сам... Хотя, слишком уж бережлива и амбициозна наша хозяйка, чтоб не заглянуться на мои сокровища. Да, но не в этом же вопрос. А всё в Кэтрин. Ты как считаешь, она ведь, правда, очень красивая? - Конечно. Но она ребенок. Насколько я помню, ей всего лет семнадцать. А ты уже … - Ничего-ничего, это… А, ты скажи, сможет ли она на меня смотреть также как я смотрю? - Марти, остановись, прошу тебя. Ты занят неизвестно чем. Ты или так увлекся, что в конец спятил, или спятил просто так. Дело в малолетней девушке, как я понимаю? - Ничего такого. Нет, ну может и возникло бы года через два, через три, но сейчас ничего. Мне лишь хотелось бы скамейки в парке, знаешь, когда у людей есть их собственная скамейка, та, которая потом остается на всю жизнь, та скамейка, где они узнают друг друга. Вот мне хотелось бы застенчиво улыбаться, прятать свои ладони от неловкости, а потом – бац, и говорить, говорить, говорить... Ведь, когда барьер ломается, они начинают говорить, а сказать есть так много … А потом и лес, и луна … Мне кажется я даже стих написал. Во сне. И во сне же забыл. - Марти, ты старше ёё почти что вдвое. Ёё сейчас совсем другое интересует. К тому же, она слишком занята собой. Ей нужен мужчина, который подходил ей по статусу, открыл бы ей … - Мужчина … - Девушка не очень далека в уме. Ёё сейчас волнует собственная красота, но никак не старикашка археолог. - Ты прав! Ей нужен мужчина! Да, я согласен. Доктор понял, что его возражения бесполезны. Он стал водить взглядом вокруг и нашёл что-то шевелящееся в кустах. Оттуда выпал садовник. Тот был в своей поношенной клетчатой рубахе и болотных брюках. Брюки тоже износились, но были ещё целы. Калоши носил новые, подаренные хозяйкой. Видно, что она следила за своей прислугой, не скупилась для них, и садовник имел возможность смотреть за собой. Но, то ли из-за забот в саду, то ли по другой причине, он этого не делал. Единственное, за чем он смотрел – это его клочок седых волос. Он всегда имел при себе расчёску и укладывал их назад. - Привет, Килкэнни. Что здесь делаешь? - Телеги нет - ищу. То ли здесь она, то ли где ещё. Оставил. Не знаю. Надо найти. Доктор унюхал еще одну причину, по которой старик мог не следить за собой. - Ты уже выпил сегодня? - Да вот искал телегу. Не знаю. Может, кто выпил, может кто не пил. Всякое бывает. Оно бывает, когда солнце взойдёт, то и так, а то бывает и тучи накрывают. - Килкэнни, у тебя есть жена? – спохватился Марти. - Ну есть, немножко. Бывает, выйдет куда-то, сядет как-то, а тут я. А она да крикнет, а я уйду. А куды уйду? Бог пошлет, да и иду. А ищо сказала семён накупить, чего они ей здались? – тут садовник заметно оживился. – Куда, она их пихать будет? Не принесу, так оттуда крику – ого-го… И так каждый день. Что ж мне делать? Так ничего. Вот ничего и есть. Телегу только бы найти, не знаю где, а так … Дай Бог… - Кажется, вон твоя телега. - Ну и спасибо, - Килкэнни даже не взглянул в ту сторону, куда показал доктор. Он снова ушёл в свой апатичный ритм и, вроде попрощавшись, развернулся ворча и пошёл куда-то, куда ему казалось показал доктор. - Ладно, Ричвуд, я иду к работе, не скучай. Но помни, что ответа, ты мне не дал. - И никто не даст. Перестань об этом думать. - Я пошёл. И он пошёл. Как только доктор повернулся, чтоб прогуляться к конюшням, как получил сильный толчок в плечо. Энергия удара понеслась вперёд. Обернувшись за ней, он увидел Линдси, быстро шедшую в сад. - Извините, - ответил Ричвуд. - Извините…- перекривляла его служанка. - Что? - Что!? Ничего! – девушка повернулась к нему и сделала несколько шагов навстречу. – Занял собой всю дорогу и любуется. За собой и девушку не заметит. - Вам не стоит так говорить со мной. - Ой, да, простите! Может перед тобой на колени стать? Вы же только этого и хотите! – она угрожающе приблизилась. Теперь их разделяло полшага. - Вали отсюда, пока зубы есть! - Вы не сможете выбить мне зубы. - Стоит попробовать. - Давайте успокоимся и, молча, разойдёмся, куда шли. - Закрой уже свой рот, мудак. Задрал, правда. - Линдси … - Воняет – заткнись! - Предупреждаю – я буду защищаться. А ты - хрупкая коротышка, тебе не … - Да? – и она ткнула носком ему в колено. Ричвуд согнулся. Он не ожидал, что девушка всё же перейдёт к действию. Только поднял подбородок, как получил локтем в нос. Девушка сразу же вскарабкалась на него и стала бить своими кулачками. Он, в ответ, колошматил ёё по почкам. Ему удалось схватить пучок девичьих волос, отдернуть назад и ударить об свою макушку. Обхват ослаб и он скинул девушку. Чтоб она не успела подняться, Ричвуд хорошенько приложился с ноги, так, что визг и щебень полетели в воздух. Он продолжил пинать ёё ногой, но так увлекся, что поскользнулся на гравии и, в момент падения, ещё и получил удар в бедро. Доктор вытер выпавшую слюну и уже поднял затылок, но увидел перед собой стоящую над ним Линдси. Это была маленькая, хрупкая девушка, не больше двадцати трёх лет. Чёрные прямые волосы сейчас раскрылись на ветру. Глаза блестели двумя разъяренными огоньками. Личико аккуратной формы ясно играло на солнце. Он посмотрел на ёё худенькие сжатые кулачки, в которых жила эта сила. Он только сейчас увидел красоту и нежность этих рук. Ричвуд не испытал никаких внеземных чувств: ему просто стало жалко это существо, и в тот же момент стыдно. Он закляк, не мог двигаться, лишь замечал, как это хрупкое тельце склоняется над ним и от всей души вкладывается в удары. Его избивали. Он лежал и думал. Линдси победоносно поднялась, пнула на прощание доктора в бок, сплюнула и резко удалилась. Ричвуд смотрел на облака. «И вправду, откуда Кэтрин узнает все новости?» – думал он. «Она целыми днями дома, даже в сад выходит изредка. Может она гуляет ночью? Бежит в деревню к тайному поклоннику? А он ей там всё рассказывает? Не-е, не может быть. Во-первых: потому что любой поклонник вряд ли бы что-нибудь говорил при таких обстоятельствах, во-вторых: девушка всегда свежа на лице и нет никаких признаков плохого сна. Да и нет никаких поклонников. Девушка вела бы себя совсем по-другому. Хоть иногда мечтательность и отображается на ёё лице, но вовсе ненадолго. И видно, что мысли не бродят далеко, а взгляд ходит в пределах имений. Тайна где-то здесь. Может ей приходят письма? Письма?.. Эбби что-то говорила про письмо для миссис Литлстик. Люди в ёё возрасте любят создавать слухи и интриги, но кое- что точно имело место быть. Или… Как объяснить утреннее поведение миссис Литлстик? Откуда оно взялось? Письмо и Кэтрин, письмо и миссис Литлстик – здесь что-то может быть. И вот – появляется Марти. Он как раз о них и говорил. Что он вообще хочет – мне вообще не понять. Вообще и вообще подряд – ум скудеет. Задаю кучу глупых вопросов, не утрудняясь даже искать ответы. Да какие ответы здесь? Здесь стоит поразмыслить, да и наверное, не один день. Почему я думаю об этом, после того, как меня побила молодая красивая девушка? И ни за что же! Ух, и компания собралась здесь … А ещё есть фанатик лошадей и пьяница садовник. И тебе нравится здесь. Ты идиот! И не потому, а ты сам знаешь почему! Приехал лечить юную девушку, а сам? Может, не Кэтрин надо было лечить, а вас, мистер доктор?» Ухмыльнувшись от каламбура, Ричвуд энергично поднялся и направился сменить избитую одежду. Здесь, в поместье, он имел слишком много вольного времени и заполнял его в основном раздумиями. Тем занятием, которого больше всего опасался. Ричвуд старался заменять их мелкими заботами. Он в одно и то же время просыпался, со всеми завтракал, после гулял в саду, потом захаживал в конюшню и тогда уже шёл к обеду. Ричвуд специально ускорял ритм жизни, чтобы меньше размышлять. Тот маленький кусочек сознания, когда его повалила Линдси, уже успел сильно его запутать. Поэтому, выйдя из дома, он не останавливался, а прогулкою шёл к конюшне, навестить Сэндтвика. Этот толстячёк всегда имел набор милых глупостей, которые так приятно развеивали. К тому же, доктора очень успокаивали лошади, смирно жующие траву, тихо постукивающие копытцами, привязанные в стойлах. Возле ворот он встретил Линдси. Девушка, увидев доктора, засуетилась и резко скрыла взгляд. Это несколько развеселило Ричвуда. Она испугано глянула на него. Девушка была так растеряна, что доктор и сам замешкался. Линдси подобрала под себя руки и стремительно удалилась. Ричвуд тяжело выдохнул. Улыбка непроизвольно снова осветила его. Он рад был бы с кем-то посмеяться с этого, но никого не оказалось рядом. Сэндтвик куда-то ушел. Доктор вспомнил, что миссис Литлстик спрашивала этого человечка о каких-то делах и, видимо, его увела. Ричвуд осмотрел с дистанции седую лошадку: она смирно стояла и даже не обращала внимания на человека. Доктор вдохнул резкий запах конюшни и подошёл к сену. Пощупал его и поднёс ко рту. Оно ещё имело свойственный сырой запах сухофруктов, но уже и наполнилось вкусом конского навоза. Вроде бы отвратительное сочетание, так приятно теребило обоняние. Ричвуд кинул горстку обратно и заметил, что пучок сена в центре был раскидан. Он пригляделся, но никаких посторонних предметов не обнаружил. Однозначно, что кто-то здесь рыскал. Но что можно было искать в сене? Зачем? Кто? Линдси? Как минимум это могли сделать трое: сам Сэндтвик (мог просто начать чудить, представляя, что так делают богатые владельцы лошадей), миссис Литлстик или Линдси. Или миссис Литлстик специально отвлекла Сэндтвика и попросила Линдси прийти сюда? Пускай даже так, но, не поняв «зачем», Ричвуд не хотел понимать и «кто». Он, делая загибы, направился в столовою. После еды доктор обычно делал записи по медицине, общался и шёл в лес. Это было его любимым занятием. Он очень удачно подменял размышления восприятием. Ведь, как приятно ощущать что-либо, особенно, когда это запахи природы, ёё ароматы, ёё вздохи… Ричвуд любил настигать лес в тот момент, когда он пытался спрятать за своими широкими ветвями бледный клочок луны. Для этого следовало войти в него ещё при голубом небе, но когда месяц уже виднеется. Вы идёте, вдыхаете запахи леса и постепенно находите его темноту. Проникающие сквозь хвою звезды, светят совсем не так просто, как в лугу. Они задористо подмигивают вам и выпрыгивают из под веток. Они теряют свое галактическое значение и становятся светящимися росинками на темных иголках. А луна? Свой истинный свет она может обрести лишь на корнях деревьев. Отражаясь на них, луна теряет свой знойный напускной желтящийся свет и показывает истинный – голубой. Пески ёё дюн по-настоящему голубые. Кратеры уходят в глубину, кидая голубую тень на голубое дно. Голубые ветра разносят миллиарды прозрачных песчинок и бросают нам этот легкий оттенок. Только посмотрев на корень, на его луну, на ёё отражение можно увидеть честный цвет. Таких чувств и искал доктор. Бессознательные, упоительные – их он ждал весь день. Вечером он мог не думать. Но днём… Он ещё никогда прежде не был беспокоен. Хотя, скорее всего, был. Но просто не замечал этого... Доктор больше не искал себе семью, чтоб не иметь беспокойств. Не искал дома, чтоб не обставлять его внушительной мебелью. Он не имел привычек и страстей, чтоб не тяготеть к чему- либо. Профессия врача прекрасно развивала подобные инстинкты: если сожалеть и беспокоится за каждого вашего больного, то вы не вылечите и двух, так как сами хватите инсульт. Он привык переезжать, менять места жительства, по большому счёту ничем не заниматься и оставаться спокойным. Но сейчас … Что-то странное происходило вокруг и заставляло все больше задаваться вопросами. Он не знал ответа, или боялся его узнать. То происшествие сжимало ему виски. Он не мог избавиться от воспоминаний. И самое страшное оставалось в том, что даже сейчас он ничего не чувствовал. Сейчас в его голове звучала лишь одна фраза, которую так любил Килкэнни: «Не знаю». За ней легко прятаться. Просто сказать, что это непостижимо и можно убежать от проблемы. Но она его настигала. И он боялся. Этим вечером он забрёл в лес и даже не заметил, какое было положение луны. Доктор машинально шагал тропинками. Его губы заворачивались. Он опять думал. Словно стрелой, его слух пронзил треск. - Кто? Ещё треск. Под чьей-то ногой сломалась ветка. Человек остановился. - Что? - Откуда этот голос? Человек не ответил. - Кто сказал, «что»? В ответ Ричвуд услышал тяжелый вздох. За ним последовали глухие равномерные шаги: человек удалялся. Ричвуд повернул в ту сторону, откуда слышал шорох. В темноте разгляделась фигура: приземистое существо, которое ритмично, как маятник, раскачивалось в стороны. Оно было мелким: чуть больше ввысь, чем вширь, руки оттопыривались для равновесия, а голова погрязала в тучном теле. Существо вдруг остановилось и сверкнуло отблеском луны в сторону доктора. - Бэртрани. - Что? - Бэртрани, - так же спокойно повторила женщина. - Э … ?.. - Вы уже несколько раз приходите. Я подумала, стоит назвать свое имя. Вы ещё долго здесь пробудете? - Нет, не очень. - Я не могу здесь быть, пока кто-то ещё здесь бродит. Но если недолго, то хорошо. Спокойной ночи. - Мне лучше уехать? - Я бы не настаивала, но было бы хорошо. Спокойной ночи. Она отвернулась и пошла в глубину леса, оставляя за собой треск хвороста. Доктор хотел бы продолжить разговор, но боялся, к чему это может привести. Да и найти, что спросить, тоже не мог. Он заметил, что тело его вспотело. Нервно глотнул. Слюны не оказалось – горло пересохло. Впервые, лес показался ему неуютным. Теснота деревьев сжимала со всех сторон. Воздух стал сухим, темнота – пугающей. Свет луны, язвительно-бледный, прожигал. Ветер сжимал суставы. Мох под ногами отдавал болезненностью. Своими кислотными запахами, он через споры заражали всё тело. Звуки раздражающе вопили, пронизывая слух. Ричвуд терял координацию, путаясь в своих двух ногах. Каждый шорох теперь таил в себе опасность. Он спешил выйти, но почему-то ноги всё время соскальзывали. Его шаги казались предательским. Он видел, что попадал носками в норы змей или крыс, коих на самом деле не было, но которых уже боялся. Лес издавал мерзкие звуки: щелчки, визги, скрипы, шорохи, трески, клацания, шкреботы, паданья, стуки, трохоты, грызки… Распознать их было невозможно – они сливались в одну демоническую массу. Вместе с ногами перестали слушаться и руки. Они плыли в другую сторону, отказываясь слушаться тела и окончательно путая доктора. Он хотел поскорее выбраться, но не знал как, не видел куда. Ничто ему не было знакомо. Всякий пенёк, реденький кустик смотрели на него враждебно. Вокруг не было ни одного цветочка, ни одной тропиночки, а это значило, что он находился в самой гуще леса. Пот уже заливал виски. Они сильно сжались. Доктор схватил голову. Всё кружилось. Деревья плясали перед ним и высмеивали. Звезды стали падать сквозь лес. Они маленькими огоньками отскакивали от земли и поджигали деревья. Это ещё больше развеселило мощных жильцов леса. К ногам доктора стали сбегаться черные твари: маленькие белки, ёжики, ящерицы, крысы – они все карабкались по брюкам Ричвуда, пытаясь спастись от смертельного огня. Он панично размахивал руками, что ему никак не помогало. Он упал. Резко поднялся. Лицо обратилось вперёд: взор нашёл какой-то свет. Он побежал туда. Больше ничего ему не мешало, он просто бежал, не замечая чертовщины, которая бесновалась вокруг. Ветка зацепила карман его пиджака, доктор одномоментно обломал ёё и сделал финальный прыжок. Он оказался на лужайке. Ричвуд лежал, вдыхая воздух, раскинув руки, на лугу перед поместьем. Наглотавшись кислорода, он поднял голову и увидел, что отошёл от тропинки, ведущей в лес, не больше пятьдесяти метров. Тогда поднялся и заглянул туда, откуда выскочил. Место оказалось совсем обычным. Деревья, также как и везде, тянулись влажной чёрной линией, спокойно покачиваясь под силой ветра. Ничего устрашающего там не было. Разве что больше раскиданных корчеватых ветвей, пней, обросших мохом, торчали из земли. Доктор, выпрыгнув из леса, и без этого сразу же понял, что его фантазия решила поиздеваться над ним. «Твоя фантазия меня волнует. Ты встретил странную старушку и уже сразу видишь чертенков в аду. Чуточку заблудился и начинаешь паниковать - это не спроста! Да ты к тому же сейчас разговариваешь сам с собой, Ричвуд! Ха-ха, дак ты может?..» - он рассмеялся. Хохот распирал его. Ричвуд знал, что это ненормально, от чего смеялся ещё больше. Если бы он в этот момент взглянул в окна дома, то увидел бы очень странную картину. Здание как будто ожило и взбесилось. Огни мигали во всех концах: то включались, то выключались. Тени бегали за толстыми занавесками, заставляя их волноваться. Казалось что там не семь человек, но не менее тридцати. Точно что-то потрясло этот дом. Но Ричвуд не мог этого видеть. Он уже не смеялся, но лежал на сырой траве, впившись взглядом в тёмное небо, и тяжело дышал. Вдруг, он заметил, что слегка озяб и решил вернуться домой. Поднялся, обмочил росой испачканные брюки, мягко выдохнул и, сложив руки в карманы, направился в дом. Доктор смотрел перед собой и поэтому упрямо не замечал происходящего в поместье. Ему не хотелось доставать рук из теплых карманов, и, словно по желанию, перед его носом раскрылась дверь. - Умерла! – выпалила старая служанка, которая стояла в дверях. Ричвуд глянул ей в глаза с вопросом, но Эбби только утвердительно покачала головой и ушла в сторону библиотеки. Доктор вошёл и заметил, что все в доме снуют, сами не зная куда. Он остановил бегущую миссис Литлстик, которая подобрав платье, собралась взбираться по лестнице. - Доктор, извините. Не могу. Вы же понимаете мою трагедию. Не могу сейчас. Пройдите в библиотеку. Извините. Он решил повиноваться и попытаться что-нибудь узнать там. Атмосфера в библиотеке резко отличалась от всей в доме. Здесь воздух стоял. Он сдерживался в одном месте, а не безумно шастал сверху вниз. Дым от маленькой сигаретки отображал всю его накаленность: маленькая серая струйка никак не могла разойтись, а застывала в воздухе. Казалось, что стены постепенно сжимались, сдавливая всё, что находилось здесь. Войдя в комнату, Ричвуд почувствовал, как электрический ток ударил по волоскам на его руках. - Что произошло? – спросил он курящего Сэндтвика, который спокойно сидел у окна. - Ничего, я думаю, что всем стоит успокоиться. Ах, - спохватился Сэндтвик, - вы же гуляли в это время. - Толстячёк сразу же стушевался и погасил сигаретку. Он всё меньше походил на того человечка, которого любил Ричвуд. – Как жаль, как жаль… Ну, ничего, извините меня, это я так… Просто… - Да что же происходит? - Доктор не кричите, - в комнату ворвалась Кэтрин и резко его остудила. – В такие моменты в доме нельзя повышать голос. Здесь умер человек. - Кто!? – доктор был не в силах сдерживать эмоции. - Да, перестаньте кричать! Памэла. Сестра нашей тётушки. Ну, и моя тоже тётушка … - Откуда она взялася здесь? - Доктор, Памэла всё время здесь жила. Не удивляйтесь так. Мы и сами это всё узнали только сейчас. До этого я даже не знала, что у меня есть ещё одна тётушка. - Да, и узнали очень, очень поздно, - заметил Сэндтвик. От неискренности, это замечание взяло очень пошлый окрас. Кэтрин скривила лицо, а доктор просто отвернулся. - Кэтрин, скажите, что сейчас происходит в доме? - Не знаю. Все носятся, не понятно зачем. Для всех очень странно, что здесь кто-то жил, кого не видели… И она вдруг умерла. - А от чего она умерла? - Не знаю! Тётушка, рассказала нам, что Памэла была больная с рождения. Семья ёё скрывала, так как очень стыдилась. Но они всё равно любили девочку – это была их дочь. Когда дедушка с бабушкой умерли, миссис Литлстик стала ухаживать за Памэлой. Она продолжала скрывать ёё и делала за ней всё. Тётушка сказала, что в последнее время всё шло к этому. И она сказала, что даже сомневалась, и хотела было уже вас позвать, осмотреть больную. Но не позвала. - Почему?! - Я не знаю. Я же вам говорю, что узнала об этом всём только сегодня. И вообще, я не обязана всё знать. Тётушка, просила только чтоб мы не переживали и если что, были бы готовы. - К чему? - Ну, к полиции. Часто в таких ситуациях ставят расследование. Это чисто формальная процедура, так сказала тётушка. И она просила, что, если всё-таки они приедут, чтоб мы не подымали шумиху. - Верно, полиция в таких случаях сразу подозревает убийство, - подметил Сэндтвик. - Что? - Убийство, ха-ха, - усмехнулся Сэндтвик, - Наплёл-то, а? А может быть... Всё может быть. - Вы кого-то подозреваете? - Я? Нет. Но миссис Литлстик первой пришла в голову полиция. Кто его знает. - Тётушка не могла этого сделать. - Да я и не говорю. Что вы, красавица? Ни в коем случае. Как наша добрая хозяйка могла бы?... Нет, нет … Я говорю о том, что она может уже что-то подозревает… - Прекратите. Это просто стандартная процедура. Нас всех опросят, а потом мы сможем спокойно похоронить усопшую… - Ричвуд запнулся. Какая-то мысль взбудоражила его. – Когда она умерла? - Миссис Литлстик сообщила нам об этом полчаса назад, - ответил Сэндтвик. - … пол … Где она? - Памэла? В самой верхней комнате. - Это правое крыло? – волосы доктора встрепенулись. - Да, … но подождите. Не волнуйтесь, … зачем же вам? – пытаясь усадить доктора, суетился Сэндтвик. - Все забыли, что в этом доме есть доктор. Мне надо к ней! Ричвуд стремительно набирал ход, пробираясь коридорами. Он взлетел на лестницу, даже не заметив лепечущую Эбби. Она пыталась что-то объяснить про миссис Литлстик, о ёё состоянии, об отношении к усопшей, но Ричвуд был одержим. Он уже видел, как спасал безнадежную женщину, как дергалась ёё ожившая рука, как всех озаряет благодарная улыбка. Но на пути его оказалась преграда. - Что? Пустите меня к ней! - Нет. - Я доктор! Я должен увидеть ёё. - Почему? - Перестаньте! Я должен видеть ёё. Вы можете и не подозревать, что с ней... Я могу… Медицина сейчас совсем другая. Мы можем ёё спасти! - Доктор, я прошу вас перестать, - миссис Литлстик отвечала всё тем же спокойным холодным тоном. – Вы взволнованы, я понимаю это. Но я не могу идти в угоду вашим амбициям и причинять боль себе. Наверное, вам уже рассказали о Памэле? – доктор растеряно клипнул глазами. – Я скрывала ёё всё это долгое время. Моя сестра была очень больна и легко могла нанести вред сама себе. Я сама ухаживала за ней и никого не подпускала. Один раз я пригласила врача осмотреть ёё, но она сильно испугалась, и с ней случился приступ. Это было ужасно. К счастью, в тот раз всё обошлось. Но тогда я дала себе обещание, что больше ничей чужой глаз не взглянет на неё. И так и было. Доктор успел взять себя в руки и внимательно слушал хозяйку. Он хотел что-то сказать, но слова пропадали где-то в глубине глотки. - Вы хотите знать, как всё произошло? Я всё расскажу вам, лишь прошу: не посещайте ёё. Хоть она и отошла, но это всё ещё остается очень важным для меня. Как мне было тяжело с ней! Знаете, были моменты, когда я ёё ненавидела. Но я любила ёё. Я очень много вложила, и не вправе разрушать. Я бы хотела также хоронить сестру в закрытом гробу, так как не желаю раскрывать уродство своей сестры. Доктор, она умерла около часа назад. Такой я ёё уже нашла. В обед я ёё покормила. Когда уходила, моя сестра спала. Принеся ужин, удивилась, найдя ёё в том же положении. Она иногда вставала и гуляла по комнате. Но сегодня Памэла лежала также, склонив голову набок… И не дышала… Миссис Литлстик тяжело вздохнула и опустила веки в пол. Ричвуд заметил, что в этот момент она была очень красивой. Весь ёё стан как будто помолодел. Мягко укладеные волосы прикрывали не совсем опрятное лицо. Но даже то, что проглядывалось под таким углом, было очень привлекательным. Доктор удивлялся себе, ведь ещё ни разу он не смотрел так на миссис Литлстик. Это мгновение быстро прошло, и хозяйка приняла привычный образ. - Прошу вас, оставьте в этот вечер меня одну. Завтра, я надеюсь, впечатления улягутся, и мы сможем мыслить здравее. Может быть, завтра я попрошу вас осмотреть усопшую. Но не сейчас. Это слишком тяжело для меня. - Конечно, я уважаю ваши побуждения. Не могу перечить. Простите. - Лучше ложитесь спать, доктор. Оставьте хлопоты для меня. Она улыбнулась, и снова ёё лицо озарило сияние, которое мгновенно сошло. Доктор зажмурился, и за это время дверь, ведущая в верхнюю комнату, захлопнулась. Хозяйки уже не было. Но какое-то касание заставило Ричвуда передернуться. На его плече оказалась чия-то рука. Его кинуло в пот, и он даже не смел повернуться. Ричвуд и не хотел знать, кто находиться у него за спиной. Он хотел бы вырваться и побежать, но спереди были лишь запертые двери, а внизу держала рука. Пауза затягивалась. Доктор судорожно дернул плечом, которое обхватила таинственная ладонь. За этим сразу же последовал голос. - Ну? Как вы думаете? – резко встрял Марти. Именно он держал руку на плече доктора. Тот обернулся и увидел, что археолог еле мог устоять на месте от нетерпения, а сверкающие глаза так и выпрыгивали из орбит. Доктор не мог ответить. - А я думаю здесь и вправду убийство, - и повторил это слова серьезнейшим тоном. - Убийство. Доктор удивленно смотрел на него. Марти также пристально вгляделся, покачал утвердительно головой и развернул плечи. Сначала археолог спускался ступенька за ступенькой, тихо и медленно. Вскоре, его темп стал нарастать, и последний пролёт он уже сбегал. Ричвуд кинулся за ним, но внизу уже никого не было. Он окунулся в темноту коридоров. В доме не произносилось ни звука, только слышалось, как гудит ветер за стёклами. Доктор аккуратно ступил, разбирая свои шаги в темноте. Он прошёл к комнатам прислуги, и в коридоре, ведущем к нему, заметил тень. Она услышала доктора и стала резко удалятся. Мелкий свет, какой давала свеча, прыгал по стенам и становился всё тускнее. Тень прошла возле окна и осветила край светлого платья. - Кэтрин! Девушка остановилась. - Вы убегали от меня? - Нет, - она всё ещё не поворачивалась к нему. - Зачем же шли так быстро? И что вы здесь делали? - А вам какое дело, доктор? Я могла бы спросить то же самое - Меня интересовала усопшая. - Плохой интерес. - Вы не знаете, что сегодня произошло? - Ничего, - она повернула своё гневное личико Ричвуду, оставляя корпус недвижимым. – Человек умер, доктор. Она просто умерла. Вы доктор, и должны были бы знать, что такое с людьми происходит. Доктор, вам не кажется, что вы задаёте слишком много вопросов. Мне – кажется. Я не говорю, что это подозрительно, скорее глупо, но … Спокойной ночи. Силуэт девушки снова превратился в тень и легко улетел. Ричвуд зашёл в библиотеку. Там всё ещё сидел мистер Сэндтвик и, к удивлению, уже сидела миссис Литлстик. - … и даже ваша племянница. Они все так думают, - что-то доказывал толстячёк. - Но это же абсурд. Никто не знал о моей сестре. Она была больна, и совсем незачем было ёё убивать. Как вообще можно о таком думать в такое время? Мистер Ричвуд, я уверена, что вы иного мнения. - Честно говоря, сейчас уже мне трудно сказать. Не знаю. - Не расстраивайте меня, доктор. - И кто бы это мог быть? - поинтересовался Сэндтвик и сразу же получил гневный взгляд хозяйки. - Сейчас уже кто угодно, - ответил растерянный Ричвуд. Миссис Литлстик видимо хотела возразить, но ёё перебила Эбби. Она, запыхавшаяся, испуганная, вбежала в комнату. - Хозяйка, поможите. Он упал там и валяется! Ну, ничего не могу сделать. Поможайте! - Теперь-то кто? – нахмурилась миссис Литлстик. - Ну кто, да кто. Он самый. Кто ж мог-то ещё. У нас таких никого больше. Опять взял, да и упал. - Отведите его к себе. Утром я с ним поговорю. - Я сама не дюжая, как тут донеси. Он то, как детина, столько вобрал в себя… - Доктор, помогите, пожалуйста, донести Килкэнни в комнату Эбби. - Конечно. Но, только, что с ним произошло? - Что? Да, напился опять. Ричвуду эта ситуация была только на руку. Он уже хотел воспользоваться болтливость старой служанки, что могло открыть ему некие секреты. Но его планам следовало подождать, так как задача поджидала сложная. Садовник лежал, сложившись калачиком, просто на траве и, растянувшись в улыбке, пускал слюни. Ричвуд попытался поднять тело, но оно не поддавалось. Казалось, его надули свинцом и кинули здесь отдыхать. Доктор, заламывая свою спину, продел ёё под садовником, и, поднатужившись, поднял Килкэнни. Садовник очнулся и стал испускать странные звуки. Сначала он гневно кричал и даже пытался махнуть кулаком. Но ему не то что не удавалась поднять руку, но даже сжать ёё. Потом он чудом опознал знакомое лицо Эбби, и улыбка снова озарила его беззаботное лицо. Его ноги поддались, и Килкэнни радостно тронулся, ведомый доктором. У Ричвуда явно подкашивались ноги, из-за чего он злился, но пытался этого не выказывать. А вот садовнику данная ситуация всё больше походила на приключения. Он радостно выкрикивал что-то на пьяном языке, пытался махать руками и, иногда, даже пританцовывал. Служанка только ковыляла в сторонке и тяжко вздыхала. Она сильно не сопереживала ситуации, но как-то по привычке тревожилась. Кэтрин заметила троицу в коридоре и позволила себе усмехнуться. Ричвуд, у которого самого уже косились ноги, хотел было бросить Килкэнни на девчонку, но проглотил злость. Войдя в комнату, он сразу скинул ношу на кровать и опёрся на разлазившийся стул. Эбби стала стягивать с садовника колоши и укрыла пледом. И доктор, и служанка тихо ворчали себе под нос. Килкэнни отображал абсолютное счастье. Как только его голова опрокинулась на бок, послышался ужасный гром. Храп наполнил всю комнату. Он после и остался лейтмотивом сегодняшней ночи. Старушка провела Ричвуда в кухню, усадила на высокий стул и налила ему яблочного соку. - … а вазы-то. Куда их-то? – неразборчиво продолжала бурчать служанка. - Какие вазы? - Да, как какие? А те, которые она невесть-то куды попереставляла. Стояли-то они стройнеько, в одном местечке, а нет тебе на – пораскидывала по всему дому, мол, так-то краше оно-то. А мне что, убирать это всё? Я так, говорю, не хочу. Ну, так-то не сказала, но говорю – не хочу. По всему дому за ними гонятся? А в одном месте и порядок-то, и красота. Говорит, должна, говорит, быть-то в доме… Как- то чертово слово? Симиметрия… тьфу ёё… - Да… может… - Да, тьфу на эту симиметрию! Чего ж та молодая молчит-то? Ей-то всё за радость, только бы бегать-то за ней! А это что? Вы посмотрите! Коли б видели, какие у нас здесь половички лежали. Ещё трепались с позапрошлого хозяина! Вот то были порядки! А это что? Да, тьфу, и всё, и ничего… - Эбби, я … - И я вам говорю. Мол, куда так? Лучше б она засунула те коврики, куды вовсе те коврики не засовывают! С позапрошлого хозяина остались. Выкинула всё, под чистую!.. - Эбби! – не выдержал доктор. - Чего вам? Ещё соку? - Скажите, Эбби, а вы замечали кроме этого, ещё что-то в миссис Литлстик? - Да-к, у неё ж то всё не так. Вот у нас было, мы-то… - А, скажите, вы знали Памэлу? - Да кто ёё мог знать, коль никто не видывал-то? Нет, вот ёё не знала- то. Видно, хороший был человек, коль помер. Знаете, у них в семье всё так… - У кого? - Да у этих, у их-то, Олдбриджей. Наша хозяйка раньше ж тоже Олдбриджа была. И, когда ребенком, тоже. Такая девочка, ух, не то что вон. Все они дети хороши, а только когда люди стают, то всё, портются. Страшно подумать, что ж может с нашой Кэтрин стать. Она ведь-то ещё ребенок, ещё ангелок, а уже рожки да и виднеются. Это ведь ёё дядя, брат старший, покойный, нашей-то хозяйки был здесь-то хозяином. Ну, выпивал, бывало-то… и сильно бывало. Видно, от того и помёр. Все люди помирают. Так, вот тот хозяин, Дэниэл Олдбридж, он сам-то свою жизнь погубил. Нехорошо конечно такое говорить, но кутил, что Господи помилуй. То в городе, то здесь. И один-то раз до того дошло, что он аж помёр. И вот после того пришла сюда миссис Литлстик. А она тогда уже, кажись, развелась, взяла такой грех… Но порядки здесь навела, сказать нечего. Это она хорошо. Вот только, что ж мне-то делать с этим? Это ж что-то не то... - Что не то? Вазы? - Да и вазы эти проклятые. Тут всё проклятое. - Эбби, по-моему, сейчас не лучшее время ругаться. - А я то что? Я просто говорю. Все беды-то у них от проклятия от этого. - Какого проклятия, Эбби? - А вы-то всё ещё не знаете? – и вечно опущенная голова старушки вдруг приподнялась. То, лишенное эмоций лицо, вдруг куда-то пропало, и появилось совсем другое: нос ёё, вечно круглый, заострился, серые глаза начали сверкать и давно поседевшие волосы, казалось, вновь обрели цвет. – Проклятие лежит на них. А всё от деда ихнего, прадеда нашей Кэтрин. Не знаете? Гулял он здесь с одной девицей, из наших, из деревни, да любились очень. Он тогда здесь жил, а девица у себя, в деревне. И, чтоб встретиться, они бежали в лес и долго-долго там сидели. Я тогда сама еще детём ползала… Так вот, старый Олдбридж так ёё любил, что раз пришел к родителям своим-то и сказал, что он женится будет. А они ему, мол, нет. Делай, что хочешь, но скоро ты женишься. И на той, на ком скажем. Говорят, там уже, говорят, и невеста, и … и ждёт тебя, так что… И нас не интересует с кем ты там в лес бегаешь. Вот… - Подождите, я видимо не улавливаю … - Да подожди, голубок… Так вот он перечил поначалу, а потом его увезли, а через полгода приехал уже женившись. Не красавица была она, но с деньгами точно, что ж тут взять. А у той-то, у нашей, ни гроша. Деревенская ведь. А он как будто ей назло продолжал здесь жить. Она всё приходила каждый вечер, туда в лесок, это ж и вы там любите гулять? – Ричвуд сглотнул, но пытался не выказать этого Эбби. – Да, да… Так вот, ходила она там, горевала одна... А когда узнала, что у тех-то и ребеночек уже-то в намётках, так вовсе озлобела. Набрала тогда она трав, заварила и где-то нашла заклинание. Да, сильное такое, что нельзя снять. И теперь с ними со всеми будет случаться горе. Да вот сама и поплатилась она за то, знаете? Сколько уже времени на земле живет, а детей все не имеет. Как и хозяйка наша… - Эбби, скажите, а что, та женщина до сих пор ещё жива? - Да, конечно. Это ж старушка… - Какая? - Ну, эта… да… Бэртрани. Я ж вам говорю, это ж жена нашего садовника, Килкэнни. Вон спит, аж сюды слышно. Сок со стакана Ричвуда перелился на пол. Эбби кинулась убирать и ворчать, а доктор пытался взять себя в руки. - А … что же происходит с ними? - Да, вот как-то дивно они помирать стали то. Сперва, старый тот Олдбридж помёр. И одновременно с той женой, уродиной, прости Господи. Потом сын их. Сумел-то детей понаражать, а сам до сорока не дожил, тоже помёр. А жена его сбежала куда-то, когда те ёще детьми были. Видно, услыхала о проклятии и испужалась-то. А вот теперь хозяин наш покойный – Дэниэл, да сегодня, Памэла. Она-то, наверное, больше всех на себе тот грех тянула. - Откуда вы знаете это всё? - Вот поживешь, голубок, на свете столько, ещё не такое будешь знать, - глаза Эбби постепенно начинали тускнеть, и доктор понял, что рассказывать старушку больше нечего– Может ещё чего вам? Может молока? - Нет, спасибо. Я пойду лучше к себе. - Ну, да. К девицам здесь не к кому ходить, - усмехнулась Эбби. – Что ж это я такое говорю, в такую-то ночь. Прости Го… Спокойной ночи вам, доктор. - Спокойной ночи. Спасибо, Эбби. Ричвуд медленно поднялся и вышел с кухни. Но сразу за дверью его тело будто провалилось. Руки опали, и все силы улетучились. Словно ведомый, пустой он брёл к свой комнате. Ему нужно было пройти с первого этажа левого крыла в другой конец дома и подняться на второй. Он прошёл один пролёт, заметив краем глаза, что кое-где все ещё мигают свечи. Ночью было принято экономить электрику. Потом проплыл библиотеку и столовую, где было совсем пусто и темно. В дом уже закрадывалась ночная сырость. Чувствовалось, что люди давно покинули комнаты. Ричвуд задумался, сколько же он времени провёл, разговаривая с Эбби, и заметил, что сознание к нему возвращается. Ночной холод проступал сквозь плотный костюм доктора. Он вспомнил, что сегодня промок. Такая, какую он ощущал, сырость бывает только в тёмные ночи и пролазит в те места, куда не попадает людская пыль. Доктор ощутил, как его тело уже подымается по ступенькам. Он почти достиг своей комнаты, как перед его носом возникла Линдси. Девушка словно выпала из одной дверей и явно не надеялась кого-либо встретить. - Что вы здесь делаете? – сдержалась, чтоб не завизжать, девушка. - Иду. Вы почему здесь? Прибираться в комнатах ещё довольно рано. Может снова решили кого-то отколотить? - Я сюда пришла просто, доктор. И не спрашивайте меня зачем. Мне надо было помочь… Да, Кэтрин попросила помощи составить письмо. Ей надо сложить ответ своему отцу. - Ночью? Девушка ещё не нашлась, что ответить, как тут же за их спинами распахнулась дверь. - Доктор, что вы здесь делаете? – из комнаты, откуда вылетела Линдси, появилась уже Кэтрин. Она была взволнована не меньше первой. - Что со всеми вами? Вы как будто убегаете. - Я просто услышала голоса в коридоре. - А письмо? - Какое письмо?.. А, то письмо, что утром… Нет, нет, оно не важно… Мне просто понадобилось, чтобы Линдси помогла мне. Я сейчас очень взволнована и попросила помочь Линдси убраться с постелью. - Да, вам точно лучше лечь. Может, утром вы будете говорить одинаково. Ложитесь, успокойтесь, так как ваш пульс слышен за несколько шагов. Девушка смутилась. По глазам Линдси она поняла, что сказала что-то не то и теперь выжидала действий доктора. - Хорошо, я пожелаю вам спокойной ночи, но после того, как вы покажите мне письмо. - Которое, получила утром? Доктор кивнул. Кэтрин вошла в комнату и почти молниеносно вернулась, держа в руках конверт. - Держите. Но там нет ничего интересного. Это просто отцовское письмо. Правда, папа немного странноват. Он так никогда не писал. Но с ним всякое бывает. Может мама надоумила его: они забыли месяц назад о моём дне рождения, и, наверное, до сих пор испытывают вину. Но вы найдёте ничего интересного для вас, доктор. Вы, доктор… Иногда мне кажется, что занятие врачей – искать интриги. - Вы так легко отдаёте мне письмо? - Я так поняла, что оно поможет избавиться от вас. А это именно, чего бы мне сейчас хотелось. Девушка сморщила своё милое личико, резко развернулась и захлопнула дверь. Линдси укоризненно глянула на Ричвуда. - Зачем вы забрали у девочки письмо? Это всё равно, что отнимать у ребенка игрушку и смеяться как он плачет. - Я и не подумал. Просто вы заикнулись о письме, и, видимо, не хотели о нём вспоминать. Я подумал, может быть это интересно. - Просто вы не думали. Мужчины никогда не думают. Ричвуда обдало знобной волной. Девушка ушла. Последние слова были произнесены настолько холодно и жёстко, что он не мог сойти с места. Хоть сколько было силы в этой хрупкой девушке, но в этой одной фразе, ему показалось, вылилась вся ёё обреченность. Она не имела никакого подтекста, никакого тайного замысла – она просто сказала, что думает. Перед ним только что произошло оголение души. Людей способных на это доктор очень боялся. Свою душу он раскрыть не мог. Ни для кого. Даже для себя. Ричвуд услышал, как Линдси спустилась на первый этаж, подошёл ближе к лампе и раскрыл письмо. «Дорогая, пропустил… но как я упустил утенненость твою? мимо дома – вдаль. Унесло тебя, дорогую мою… за стену от меня, далеко – печаль ведь не слепой, а жаль… Надеюсь, ты поймёшь мои меланхолические ноты. Конечно, я хотел бы заключить их в четыре строки, так как мы не виделись четыре недели. Оно могло также подойти и к четырем буквам – дочь. Скучаю. Надеюсь, ты вспомнишь о нас. Адресую эту записку тебе, сестрёнка, потому что ты можешь лучше меня понять. Ведь, ты знаешь, как редко я скучаю. Я надеюсь, ты поможешь нам. Разгонишь нашу грусть. Тут всё время заливает вода (ведь о погоде я тоже редко вспоминаю). Я думаю, ты соскучишься обо мне и дашь хоть какую-то весть. Побеспокойся о Кэтрин. Кэтрин, дочь (снова четыре буквы, жаль мне не удалось оставить их в стихе), помни, что мы с мамой любим тебя. Джеймс Олдбридж» Письмо отправлено было из столицы. По размашистому и слегка закругленному почерку Ричвуд заключил, что человек твердо стоит на ногах, и несколько преувеличивает свои возможности. Он вспомнил, как миссис Литлстик раз вспоминала за ужином, что отец Кэтрин крупный предприниматель, и, что они живут в самом центре города. Как для человека, работающего в столице и воспитующего взрослую дочь, письмо было довольно сентиментальным. Ричвуд ожидал бы его найти от человека покинувшего давно родину или юнца, начитавшегося женских романов. И вообще, это письмо сильно его смущало. Но он никак не мог обозначить чем. Кэтрин сказала, что оно ничего не значит. Но Ричвуд сразу же заключил, что это не совсем понятное письмо. Доктор аккуратно сложил его во внутренний карман пиджака. И в этот момент, то ли рельеф бумаги чем-то его задел, то ли замерцала лампочка, Ричвуд и сам не мог конкретно сказать, его посетило волнение. Казалось, коридор стал чуточку теснее. Как будто за миг стены сдвинулись и потускнели. Он посмотрел на потолок и заметил, что под сводами, стены клонятся внутрь. Создавалось ощущение, что они вот-вот обрушаться на человека. В голове Ричвуда прозвучало одно слово: «Проклятие». Поведение людей, находившихся здесь, таило в себе что-то необъяснимое для доктора. Будто были под воздействием тёмной силы. Он почувствовал, как организм собрался в тысячи тоненьких ниточек. Они свились в один клубок и потянулись вперёд, в самом центре груди. Он почти физически ощущал это. Ноги не могли сопротивляться. Доктор снова направился в комнату усопшей. «Если я смогу найти где-то объяснение, то только там». Дом укрывала ночная темнота, разбавленная синевой, так что кое-что можно было разглядеть. Ричвуд касался пола очень осторожно, чтобы никто не мог догадаться о его присутствии здесь. Он подошёл к лестнице правого крыла. Она имела только одно окно, в самой верхней части. Свет луны почти не достигал лестницы, поэтому ему приходилось находить ступеньки носком туфель. Наконец, перед ним открылось окно. Оно дало немного света, и доктор поспешил к двери. Ричвуд положил руку на ручку. Плавно нажал на неё, но дверь не поддалась. «Заперто», - прозвучало в его голове. Он обернулся в надежде найти тайник для ключа, как услышал чье-то дыхание. - Вы услышали моё дыхание? Да, форма у меня уже не та. И возрастик, да и фигурка… Да? Хе-хе, - толстячёк хоть и был активен, но старался говорить тихо. – Теперь уже так не подберёшься и не стукнешь тихенько набалдашничком по голове. Да-да. Вы гуляете здесь, доктор? Тянет к покойничкам? Понимаю. Но, лучше идите спать, отдыхайте. Он от нас никуда не убежит. Но я понимаю вас. Вот сам не могу улечься. Есть нездоровый интерес, который всё спать не дает. Вот хожу туда- сюда, хе-хе. Пойдемте лучше спать, доктор. Давайте. - Что-то сейчас в вас есть странное, Сэндтвик. - Во мне? Да, что вы? Может вы думали, что я предлагаю нам спать вместе? - и он улыбнулся, сдерживая свой противный смех. Его шутка была как всегда не к месту. – Я просто выпил снотворное, а заснуть всё равно не могу. Волнуюсь от чего-то. Странно, даже жутко, скажу вам. Но лучшее решение сейчас, доктор, думаю, это будет поспать. Идемте, я вам тоже дам снотворного. В этой безобидной фразе Ричвуд услышал угрозу. Он решил, на всякий случай, не принимать от Сэндтвика снотворного. - Вы знаете, я же совсем не езжу на своих лошадках? – они спускались лестницей, и Сэндтвик завёл разговор. Чем дальше они отходили от комнаты усопшей, тем толстячёк всё больше принимал привычный вид. – А ведь как я их люблю. Наверное, из любви к ним и могу за решётку сесть. Они ведь такие красивые, такие благородные... Скажите, а лошади, они ведь, самые благородные животные, да?.. Это ж явный признак аристократии. Да, человек, который может себе позволить завести лошадей,уже сам за себя говорит. Не так ли, старина? - Да, да… - Ричвуд уже стал забывать о вульгарных заигрываниях Сэндтвика, как он об этом тут же напомнил. - Скажите доктор, вы не заняты завтра? Не могли бы вы сделать мне услугу одну. Мне нужно отнести один конвертик и отправить его. Но никак не могу отлучиться – дела. Не могли бы вы навестить нашу деревню и вкинуть там конверт. Вы могли бы? - Да, конечно. - Деньги за почтовые услуги я вам дам завтра. Вот сам конверт, - Ричвуд оставил его в руках, чтоб не перепутать с письмом отца Кэтрин. – Надеюсь на вас. Вот и моя комната. Сейчас… принесу снотворное… - Нет, спасибо. Я чувствую, что уже и сам валюсь с ног. - Вот и славненько, хе-хе. Спокойной ночи. Ричвуд повернулся и направился к себе. Он услышал, как Сэндтвик грубо захлопнул дверь. Ему оставалось лишь ступить несколько шагов и завалится на кровать. Сейчас лучше всего будет спать. Спать. Когда спишь – можно видеть сны. Они могут рассказать твои истинные мысли, что искренне тебя тревожит. Метаморфозы, которые происходят с тобой во сне, показывают тебе то, о чём ты даже не подозревал: то о чём думаешь. Они рассказывают всё. И тут же, словно смеясь над нами, предательски забываются. Ты за секунду упускаешь половину всего, что смог понять за ночь. В следующий миг, когда включается мозг, теряешь вторую половину. Но даже те крупицы, которые, как пыль, застреют в нашей памяти, могут сказать многое. Разгадывая сны, мы можем довериться лишь интуиции. Они не подвластны мозгу. Это всё равно, что правше пытаться есть левой рукой. Интуиция – это что-то вроде дневных снов. Это то, что помогает нам выжить. Интуиция и сны, они вдвоем могут узнать все ответы. Но их чертовски сложно услышать. Из-за этого люди пытаются найти ответ извне. Они слушают чужие мысли, чужие идеи считая, что в них есть истина. Придумывают себе религии и верования. Но ведь это всё нереально. Реально только их собственное сознание. Всё остальное это только уловки, чтоб не слышать себя. У каждого человека свой мир. И только он знает, как в нём жить. «Вот бы научиться слышать сны. Как в детстве». Эта мысль проскользнула в голове Ричвуда в тот момент, когда он отпирал дверь в свою комнату. Но она не успела никак развиться, потому что электрический свет ударил ему в глаза. На кровати сидел Марти, повернувшись боком к дверям. Видно было, что он уже некоторое время пробыл здесь в такой позе и успел изрядно понервничать. Об этом свидетельствовало покрывало на кровати, которое было изрядно смято и показывало, что Марти не усиживался на месте. Увидев Ричвуда, он сразу же спохватился и резко направился к нему. - Ричвуд! А я здесь только и делал, что ждал тебя. - Да… А зачем ты ждал меня в моей комнате ночью? - У меня есть догадки. Ты как всегда скажешь, что я невнимательный, что я через край увлеченный, но … Послушай, понимаешь, пока это только подозрения. Поэтому, я ничего не могу сказать тебе. Но завтра, оно должно точно подтвердится, увидишь, Ричвуд. Я думаю, что убийца – Сэндтвик. Ричвуд вскинул взгляд к своим бровям. - Сэндтвик убил Памэлу? - Да. Но больше ничего не могу сказать. Всё завтра. Извини, что задержал. Спокойной ночи. Марти вышел, и за ним захлопнулась дверь. Доктор уже просто не мог придать этому значения, поэтому просто сорвал с себя одежду, и уже было собрался упасть в кровать. Но ему в глаза кинулся конверт. Тот самый, который сунул ему Сэндтвик. Он лежал на комоде, возле двери. Ричвуд, сам уже не помнил, как положил его туда. Это письмо возобновило тревогу в его организме. Не просто ведь случаются такие совпадения. Но как бы он не хотел, мысли в голове Ричвуда не поддавались анализу. Они предательски путались, цепляясь друг за друга, и раздувая голову до размеров комнаты. Предметы в его глазах меняли размеры, и становились то крохотными, то непропорционно большими. Он просто устал. Ричвуд уже не мог сопротивляться своему телу и рухнул всей массой на кровать. *** Солнце заглянуло в комнату Ричвуда. Оно слегка качнуло шторы, обогнуло теплыми лучами и дотронулось спящей щеки доктора. Он сперва скривился, сделал глубокий вдох и потянулся. Глаза ещё не могли открыться, а улыбка уже растянулась на лице. Ричвуд любил просыпаться в этом доме. Его стены хранили запах сырости, что придавало ощущение, будто ты просыпался на улице. Мягкие чистые одеяла делали твой сон нежным, а сам дом ещё и снимал усталость. Он поднялся, подошёл к окну. Подождал пока солнце обпечет его щеки, зажмурился и отошёл. Лучики дотронулись до волосков на лице, и он понял, что надо бы побриться. Ричвуд ещё раз лениво вытянулся, хорошенько зевнул и стал приводить себя в порядок. К сожалению, сны улетучились из его головы, как только он проснулся. Наверное, это и к лучшему, так как они только бы утяжелили ему прекрасное утро. Сейчас его ничего не занимало. Он чувствовал, как утреннее тепло постепенно выгоняет ночную прохладу. Доктор ещё разок раскинул руки, чтоб ощутить трепет радостного воздуха, лениво улыбнуться и выйти из комнаты. Сразу за дверью дом напомнил, что в нём есть покойник. Спина его осела, подбородок опал. Тот прилив энергии, который получил проснувшись, куда-то ушёл. Его тело тихо спустилось в библиотеку. Оно нашло первое удобное кресло и упало. Напротив уже сидела Эбби и читала газету. Это было дрянное издание, с ярко выраженной политической радикальной позицией. Бровь Ричвуда было уже пошла вверх от удивления, но тут он заметил на столике ещё пачку газет, категорически другого направления. Были здесь и выпуски престижных изданий. Всех их служанка проглядывала с одинаковым интересом. Лицо ёё никак не менялось ни, когда она попадала на статью про изнасилование, ни про политический конгресс. Ей было всё равно на спортивные достижения и на писки моды, не волновали пошлые анекдоты и заметки о смерти различных деятелей, не касалась ни погода, ни урожай в Кобо-Вэрдэ. Она перелистнула последнюю страницу газеты и кинула ёё на пол. По изрядной стопке под ногами Эбби, Ричвуд заключил, что та уже долгое время подвержена этому занятию. - Эбби, скажите, зачем вы читаете всю эту дрянь? Она же вас никак не интересует? Эбби только недовольно пошевелила своими старческими губами. - Вы, наверное, привыкли рано вставать и этим занимаете время? - Не отвлекайте меня, - на этот раз звук прошёл сквозь ссохшиеся губы. Старуха отвечала монотонно, не поднимая головы. – Я не люблю, когда меня отвлекают. - Но, всё-таки, … - Я злюсь, когда меня отвлекают. - Эбби, почему вы … - Я уже начала злится, - отчеканила старуха, пробегая глазами по отпечатанным строкам. Ричвуд понял, что ничего не добьется и замолчал. Голова его упала на спинку кресла. Он не имел сил сопротивляться. Во рту было сухо. Мысли о скором завтраке отталкивали его. Он понял, что и через час аппетит не придёт, поэтому, не теряя времени, решил отправиться в деревню прямо сейчас. Доктор пощупал внешний карман пиджака. Уверился, что письмо Сэндтвика там, поднялся, направляясь к двери. От Эбби веяло старушкой. Ричвуд решил пойти сейчас же в деревню, не растягивая день. В первую очередь, он, конечно, желал вернуть себе аппетит и приятное настроение. Сейчас даже сам воздух был угнетающе тяжелым, так что позвоночник доктора безвольно прогибался. Он подошёл к двери, спокойно открыл ёё и очутился на свежем воздухе. Ветер, насыщенный росой, сразу обволок его. Это слегка разбудило Ричвуда. Глаза приняли привычную ясность, спина выпрямилась. Доктор сделал глубокий сладкий вдох. Тишина утра зазвенела у него в ушах. Он расцепил зубы и спустился с крыльца. Сбоку от него располагалась чудесная клумба. Рядом сидела Кэтрин. Доктор ещё не выходил на улицу так рано, поэтому вовсе не ожидал увидеть тут молодую девушку. По его мнению, она была разбалована и, соответственно, должна была подыматься самой последней в доме, даже если сон оканчивался раньше. Она сидела возле цветника, мягко собрав аккуратные ножки. Платье прикрывало их, оставляя взору только щиколотки. Руки, оголенные до локтей, утонченно игрались в цветах. Вся ёё маленькая фигурка создавала идеальную линию, изгибающуюся и прогибающуюся в тех местах, где просил мужской взгляд. Кое-где эти изгибы были слегка передавлены: происшедшее вчера наложило отпечаток на всех. Но красота, несомненно, побеждала в ней. Луч солнца падал на край платьица играясь с милой девушкой. Ричвуд замер на миг, не в силах устоять, чтоб не полюбоваться этим моментом. Картина перед его глазами, напоминала рисунок художника, умершего лет двести назад. Он провёл жизнь в терзаниях между двумя влюбленностями. Творец никак не мог определить, чья страсть в нём пылает больше: к прелестной девушке или к утончённости природы. Из-за этой внутренней борьбы, на его картине они создавали единое целое, одновременно поглощая друг друга. Девушка обнюхивала росу лепестков, перемешанную с медовой пыльцой; тоненькие пальчики касались мокрых листьев и нежно по ним спускались. Ёё движения были плавными и слегка затянутыми. Она держала руку до последнего, оттягивая тот момент, когда следовало оторвать пальцы и перейти к другому цветку. Это свидетельствовало о том, что Кэтрин специально занимала себя этим делом, пытаясь не думать о чем-то другом. - Хорошее утро. - Да, очень, - добродушно ответила девушка. - Вы так рано вышли? Мысли не дают вам уснуть? - Мысли? – девушка резко посмотрела на Ричвуда. Доктор заметил, что это движение было даже слишком резким как для данного времени суток. – Нет, что вы? О чём вы спрашиваете? Я … нет… Здесь просто цветы и я. - И вы часто любите так выходить утром? - Нет, но бывает иногда. Маска дерзости, которую всё время носила Кэтрин, сейчас спала. Она говорила спокойно и слегка устало. Но доктор видел, что девушка встревожена, и любое неверное движение с его стороны могло бы легко ёё спугнуть. - Я бы посоветовал вам другое занятие. Оно не имеет цели, кроме эстетического удовлетворения. За ним тяжело спрятаться. - О чём вы? - О том, что вы пытаетесь спрятать свои мысли от себя и занять их другим делом. – Доктор решил не осторожничать и сразу раскрыть все карты. Резко выведя человека из полудремного состояния, можно многое у него выведать. – Я это вижу, потому что и сам так делаю. Ваши движения умышленно замедлены и затянуты. Вы просто отвлекаете себя. Но вы выбрали неудачное занятие. В нём нет развития. От этого оно не может поглощать, и вы отвлекаетесь. - Да нет вовсе. Я ни о чём таком не думаю. - Тогда бы ваша речь не выдавала вас, и вы сами бы не открывали мне ваше состояние. О чём «таком»? Были бы вы поглощены, то никогда не допустили бы такой ошибки. Следовательно, вам стоило выбрать задачу посложнее. Доктор хотел ещё съязвить, что сложные задачи не всем под силу, что девичий ум бывает не так глубок, но вовремя сдержался. - Так о чём вы думали? Что может тревожить юную девушку так, что даже не дает ей спать? Что это за мысли, что она даже боится о них думать, старается убежать от них и просто прячется за разглядыванием цветов. - Я… да, ни о чем. Что вы так? Как это?.. - Перестаньте, Кэтрин. Я сейчас ничего не буду у вас спрашивать. Если вам есть что сказать, вы потом это мне всё сами расскажите. Вот письмо вашего отца, оно мне больше не нужно. Девушка молча забрала письмо всё ещё не находя, что ей говорить. - Странно, что у такого человека такая дочь. - Что вы имеете в виду? - Судя по письму, он очень сентиментален. Если вас воспитывал такой человек, то в вас должно было быть много сожаления к окружающим. Но вы, к удивлению, видите только себя. - … Мой отец совсем не сентиментален. Я вам уже говорила, что это немного для него странно. Я вообще не помню, чтоб он проявлял какие- то эмоции. Мама часто смеялась и умилялась мне, но отец – никогда. - Вы не очень близки с родителями? - Меня воспитывали больше нянечки, чем они. Но… Девушка запнулась. Ричвуд заметил, что разговор заходит в неприятную для неё сторону. Ещё неприятней это было бы услышать самому доктору. - Вас смутило письмо? - Немного. Но я, как и тётушка, не придала этому значения. Девушка говорила спокойно. Если бы она действительно пыталась скрыть убийство, то и ёё тело скрывало бы себя. Но ёё руки открыто спускались вниз, и лицо было приподнято слегка вверх, свободное к чужим вопросам. Она всё так же сидела и тихо отвечала Ричвуду. - Скажите, Кэтрин, а что делала Линдси вчера у вас? По испуганному взгляду, доктор понял, что попал в точку. - Ну, я же вчера говорила, что … - Ладно, не будем сейчас этого вспоминать. Скажите, мне другую вещь. Как это поместье перешло к миссис Литлстик после смерти вашего дядюшки? - Мой отец и тётушка договорились между собой. Всё отошло к ней. Это было невыгодно для моего отца, для какого-то его бизнеса. Я не знаю, я не посвящена в их дела… Ну… Отец не хотел этим заниматься и всё отдал к миссис Литлстик. Конечно же, никто не был против. - А как же Памэла Олдбридж? - … Я не знаю. Доктор, я не видела никаких бумаг. Это решалась, когда я была маленькой. Не знаю… Я знаю только, что слышала. - Хорошо. Извините, не буду вас больше отвлекать. Я уже и так нарушил вам утро. Надеюсь, кто-то сделает вам его лучше. - Вы о ком? - Да нет. Просто так. И Ричвуд ухмыльнулся сам себе. Он даже не ожидал, что его вежливость примет двоякое значение. Вдруг он вспомнил ещё одну вещь и снова вернулся к Кэтрин. - Скажите, а как давно вы уехали из дому? - Два месяца я уже здесь. - А сколько в неделях? - Неделях? Ну наверное шесть – семь… - Странно… Отец говорил про четыре… ну… Ничего. Встретимся в обед. - Доктор! - Кэтрин? - Вы думаете, я никого не вижу, кроме себя? - Ничего. Не будем об этом говорить. - Вы можете уехать, прямо сегодня. Дорога не размыта. Вы можете ехать. - Почему?.. Откуда вы знаете? - Если хотите – едьте. - Ну-у, спасибо, Кэтрин. Может, если бы доктор потребовал разъяснений, он смог бы понять всё намного быстрее. Но сейчас тайны этого поместья не укладывались в его голове. Всё казалось запутанней, чем даже, когда Ричвуд ложился спать. И что могли скрывать эти люди, доктор не понимал никак. «Всё тайное становиться явным. Особенно, если это тайное недоброе», - подумал он, уже идя к деревне. Его смутило, что он делает исключение в поговорке. Ведь, если она прошла сквозь века, множество регионов и народностей, то смысл должен ёё быть неисключимым. Наверное, он подумал так от того, что люди склонны скрывать плохое. Или плохо это и есть то, что мы пытаемся скрыть? Не все же прячут плохие поступки, так как не все понимают, что есть плохо. Есть люди, которые хвастаются тем, как они украли деньги, думая, что это хорошо. Когда человек сознает свою вину, он не будет никогда ёё раскрывать. Значит, мы скрываем то, что считаем нашим плохим поступком. Всё тайное становится явным. Всё. Ричвуд сдержался от желания вскрыть конверт. Рука обратно опустилась вне из кармана. Он посмотрел вокруг. Дорога указывала на то, что деревня приближалась: тропинка становилась шире, всё больше отдыхающих камней попадалось под ноги. Иногда появлялись ямы, вечно залитые лужами. Это явление можно найти только на дорогах. Где-нибудь в лесу или лугу их не встретить. Там лужи быстро высыхают, когда только встречают немного тепла. Но, где каждый день проезжает колесо, или ступает человек, эти водоёмы появляются, как веснушки. Или, скорее родинки: потому что появившись, они уже не исчезают никогда. Они живут десятилетиями, словно взывая людей к труду. Но за ленью мы не замечаем их. Тогда уже приходиться наблюдать за появлением маленьких озёр. Лужами их уже называть нельзя. Присмотритесь: в мутной воде карабкаются десятки головастиков и червячков. Обустраивая свой дом, они рассаживают кустики травы, так как рассаживают рыбы на обочинах озера деревья. В отражении лужицы маленькие лепесточки действительно кажутся мощными стволами. Когда не светит солнце и не отбивает свой свет тебе в глаз, можно увидеть темноту озерца. Оно скрывает всё, что в нем есть. И эта тайна совсем не та, которую создают люди, она не так вульгарна, не так проста. Эта тайна создания. Ею может быть только природа. Пытаясь понять, организм расслабляется и отдается темноте. Хоть озерцо и совсем не глубоко, но тайн оно содержит больше, чем глубина человеческого мозга. За несколько шагов солнце отбилось от лужи Ричвуду в лицо – ему показалось, что на дороге лежит золотой слиток. Он подошёл и увидел в отражение паровые облака. Он любил видеть неожиданное и простое. Поднял голову и улыбнулся. Впереди уже виднелись первые дома деревни. Доктор целеустремленно шёл к отделению почты. Он не желал задержаться здесь ни на одну лишнюю минуту. Не то чтобы ему не нравилась деревня, но здесь он был по поручению Сэндтвика. Воспоминание о вульгарности человечка заставляла его идти быстрее. Войдя в холл почты, доктор сразу же поднял голову. Его внимание захватил высокий потолок, который уходил на добрых метров семь вверх. Здание хоть и занимало совсем небольшую площадь, но было выстроено монументально. Такие дома строились раньше; давно, когда ещё люди не столько беспокоились о практичности, как больше о своём достоинстве. Потолок уже в некоторых местах осыпался, и под серой побелкой виднелись старые украшения стены. Их закрыли видимо тоже из практичности. Бросалась в глаза явная недоделка архитектора: глубокий свод никак не освещался. Купол только вбирал в себя свет и рассеивал мрак. Конечно, в таких конструкциях всегда сложно найти прогалину для окон, но именно они и дают им величество. Только ради окон, ради того освещения, которое проходит там, высоко, которое еле достигает наших голов, того света, который кажется потусторонним, чьим-то даром, тот свет, который несёт такое тепло и радость, дарит праздник – даёт нам увидеть гармонию таланта людей и красоты творения природы. А вот здесь этого не было. Со временем потолок только ещё больше потускнел и устрашал своей неестественностью. От этого стены наливались сырым зеленым цветом. Наверное, здание предназначалось для других нужд, но заказчик, увидев готовое сооружение изнутри, решил отдать его почте. И так, уже более века здесь работает два окошка, где сидят женщины и клеят марки. Голова Ричвуда была всё ещё вверху, поэтому на следующий шаг он споткнулся. Плитка бежевого цвета была почти вся разбита. Только в центре оставался голубой узор, целый, кажется, ещё со времён постройки. Вообще, в здании витал невыводимый запах сырости. В противоположной части от дверей виднелись два тускных окошка, которые разделял вазон с невыразительным, непонятным растением. «Подходите», - крикнула тучная женщина из окошка справа. Ричвуд сделал вид, что замешкался, дождался пока освободиться левое окошко и направился к нему. Полные старушки, каких он встречал в последнее время, пугали его. Поэтому он направился к окну, где сидела девушка лет двадцати пяти, с круглым лицом. Ричвуд слишком не разглядывал ёё и быстрым шагом пересек холл. Об этом решении он скоро пожалел. - Здравствуйте, - сказал доктор не глядя, и достал письмо. – Мне нужна марка на конверт. Вот, возьмите. Ричвуд вспомнил, что так и не взял денег у Сэндтвика на отправку письма. Но, чтоб не связываться с толстячком, решил забыть об этом. - Да, пожалуйста. Сейчас. Минуточку, - строго отвечала девушка с мягкими руками. Ричвуд поднял глаза до уровня ёё рук. Потом взгляд пошёл постепенно вверх. Девушка осматривала конверт. Она вытянула из жирной папки марку и наложила на клей. Ричвуд довёл взгляд до лица и закляк. - Что вам? Ой, марку? Да, сейчас, вот. Или же другую? Эта совсем не подойдет, - девушка мило засмеялась. Скулы Ричвуда напряглись. – Вот та, которая вам нужна. Или вам быстрая доставка? Нет? Чего вы молчите? Ричвуд не мог на неё смотреть, но будучи в оцепенении от гнева, не мог и отвести взгляд. - Мне просто… - Марку! Да, я поняла. – Девушка снова мило улыбнулась. Ричвуд проглотил горечь и стал злиться. Она напомнила ему сестру. – Ой, а посмотрите сюда. У нас есть коллекционные. Сюда не часто приходят такие представительные мужчины, - она поправила волосы. - Наверное, вы хотите именно такие марки. Вы можете написать, чтоб вам переслали назад конверт. Ведь настоящие коллекционные марки собираются только со штампом. Я кое-что, да … Не хмурьтесь так, пожалуйста… Последняя фраза выбила полностью его из колеи. Он вцепился взглядом, словно пытаясь понять, кто же рядом с ним находиться. Эта простая милая девушка, которая так откровенно и так нелепо с ним заигрывала, растапливала медь внутри него. Если бы не голос, он бы подумал, что перед ним сестра. Сестра, которую он кинул десять лет назад. Которой он не писал … Девушка сказала, чтоб он не хмурился. Именно это любила говорить она… Когда он обижался, прятался от всех, тогда находилась рядом сестра, которая быстро делал так, чтоб он смеялся. «Не хмурься так», - слышал он и невольно улыбался… Ричвуд так посмотрел на девушку, что она замолчала и растерялась. Злость переполняла его. Он уже не мог контролировать себя. Звериный рык выпрыснул из его живота. Нога стукнулась о деревянный низ окошка. Он мигом выскочил на улицу. Упал. Ричвуд стоял на коленях и разбивал кулак до крови о песчаную дорогу. Лицо его покраснело. Он уже давно не краснел. Глаза плакали. Он уже давно не плакал. Тело устало. Голова склонилась над землей. Из отворенных носа и губ лилась вода. Он не мог сдерживать себя, не быть животным. Слишком долго он не был собой. Ричвуд вытерся рукавом. Поднял голову. И закричал. Он кричал и кричал. Камни попадались под его ноги и тут же разлетались. Он подбежал к большому камню и пнул его со всей силы. Тот отлетел растрепыхав крылья. Это был не камень. Голубь. Ричвуд подбежал к телу птицы. Ёё движения были уже импульсивными. Она умерла. Ричвуд поднялся. Его руки свисали граблями к земле. Тело не шевелилось, лишь бешено вздымалась грудь. Он сплюнул, закрыл глаза. Тяжело выдохнул и посмотрел ещё раз на голубя. Это был просто камень. Камень, об который расшиб он себе ноготь. Под туфлей он чувствовал, как кровь из пальца прилипает к носку. «Слава Богу. Нужно будет не забыть дома переобуться». Ричвуд поправил рубашку и опять вошёл на почту. Девушка плакала. - Извините, - стараясь не смотреть на неё, проговорил доктор, - я, я не знаю … Можно мне просто марку. На конверт. Простую. Одну. Девушка молча наклеила марку и протянула конверт. Ричвуд посмотрел на цену, нарисованную на картинке под гербом, и протянул монеты. - Спасибо. А, вы не скажите, где здесь у вас аптека? Кажется, я рассек руку. И палец на ноге. - Да. Вон там. Зайдите за угол, - девушка продолжала всхлипывать, - и пройдите чуть вперед. За вывеской булочной. Там заведует мистер Портманн, очень добрый человек. Девушка отвечала невинно, просто, но растеряно. Глаза, освободившись от слез, стали влажными, от чего ещё красивее. У неё были карие глаза. У сестры Ричвуда – серые. Совсем другие. Он шёл, опустив голову. Ему казалось, что теперь вся деревня смотрит на него. Но сегодня был выходной, и жители или разбрелись, кто куда, или же, просто отдыхали дома. На улице встречалось больше забрёдших кур и собак, чем прохожих. Доктор не мог поднять головы. Ему было стыдно. Он понимал: лучше стыдиться, лучше сковывать себя, чем снова причинять ту же боль. Только бы не думать. Только бы не вспоминать. Он зашёл в аптеку, обработал рану, наклеил пластырь на ногу на палец и, не поблагодарив, вышел. Только когда ушёл, Ричвуд вспомнил, что ничего не сказал аптекарю, который действительно оказался добрым человеком. Он хотел вернуться, но застыдился. «Эти письма, как проклятия какие-то. Не знаю, что имел в виду Марти, но… Не знаю…» - Здравствуйте ещё раз. Извините, пожалуйста, что я так отнесся. А вы и мне и в правду очень помогли. Да, аптекарь очень хороший человек, вот, забинтовал мне руку. Спасибо вам… Можно ли спросить кое-что у вас? Глаза девушки загорелись. Сначала, она испугалась, когда Ричвуд так решительно вошёл в отделение. Но заметила с его стороны интерес лично к ней, что было очень даже для неё приятно. Доктор же со своей стороны заметил, что девушка совсем не похожа на его сестру. - Да, спрашивайте. Я сейчас решительно ничем не занята, - она старалась не улыбаться, но это делало ёё лицо только милее. - Ничем не заняты? Как же? А работа? Вы вот так проводите много времени, просто сидя, ожидая людей? Я вижу, здесь даже нет номерной системы. - Да, - отвечала девушка, слегка наклоняя подбородок. - Может у вас есть несколько минут, сделать себе перерыв? Ричвуд нахально пользовался тем, что нравился девушке, но не мог остановиться. «Если я уже так поступаю с людьми, так тогда до конца. К тому же, она милая». Девушка посмотрела на свою старшую коллегу. Та сидела, абсолютно вовлеченная в судоку. Она не смотрела за девушкой. В здании и около почты тоже никого не было. Тогда она подняла своё девичье, хоть и полноватое тельце, и тихо вышла. Через минуту Ричвуд услышал, как кто-то стучится кулачком в витрину почты. Эта была она. - У меня есть пару минут. - Хорошая у вас деревня. - Да. Только вижу, вас она не очень вдохновляет. - Я был немного расстроен. Ричвуд смутился, но взял себя в руки, так как нужно было дойти до цели. - А чем вы занимаетесь, когда выпадают такие свободные минуты? - Ничем, - она от чего-то смутилась. – Скажите вы надолго к нам приехали? - Не очень. Но время зайти к вам еще найдется. – Ричвуд сам не понимал, зачем это говорил. Девушка просияла. - Вы можете зайти сегодня за мной вечером. Можно будет пойти к речке, это где-то минут двадцать отсюда, там есть хорошая лужайка. Только есть там комары, много… - Вы очень откровенно идёте на контакт. - Просто я очень мало общаюсь с людьми. Я забываю, что иногда надо стеснять свои желания в угоду другим. Я просто говорю то, что хочу. Хотя, знаете, иногда я стесняюсь. Но вы мне как-то так сразу понравились, что даже, когда вы вышли и стали кричать, я заплакала. Да, извините. Я, наверное, не должна была этого говорить. Я забыла, что люди бояться людей. Мы все скрываем друг от друга. Но и я же стесняюсь. Мне вот хочется казаться красивее перед вами, и от этого я иногда смущаюсь… Она остановилась. Ричвуд заметил, что слушал бы ёё очень долго. Даже с Марти, с которым он любил общаться, даже его Ричвуд всё время хотел перебивать. Но эту странную, полноватую девушку, так непохожую на его сестру, он слушал. - Вы сначала напомнили мне сестру. Но вы совсем другая, ничуточки не похожа. Может вы просто того ж возраста… Я тоже редко вижу людей и поэтому … Извините… - Вы зайдёте сегодня? - Сегодня нет. Не смогу. - Тогда завтра. Я вам сейчас напишу, где я живу, - и девушка стала рисовать на листочке схему деревни, подписывая все адреса. – … вот мой дом. Скажите родителям, что вы пришли к Пэйпэр. - Пэйпэр? - Да. Странное имя. Здесь. Наша семья из Коллонвилля, того что на юге. - Хорошо, Пэйпэр, я зайду к вам. Он долго смотрел на неё. Она тоже не отводила взгляд. Ричвуду казалось, что он смотрит так впервые в жизни. Даже жена… Почему он вдруг о ней вспомнил? Он не вспоминал о ней уже много лет. Почти семь лет, как они не виделись. Ричвуд даже не помнил, развелись они или нет. Подул ветер и опустил его взгляд вниз, в сторону. Он увидел, что держал в руках конверт и вспомнил о своём деле. - Пэйпэр, вы можете мне помочь в одном деле? Скажите, вы ведь иногда просматриваете письма? Девушка миг посомневалась и кивнула. Видно, это была ёё тайна: то плохое, что она делает, что желал бы скрыть. - Вы не могли бы мне сказать, как вы это делаете? Вот письмо. Я не знаю, что там. Тайна. - Они от чего-то заулыбались. Доктору это не нравилось. - Можно ли как-то поглядеть, что внутри, не распаковывая? - Идёмте за мной. Со всей серйозностью девушка вошла в рабочий вход почты, ведя за собой Ричвуда. Она подошла к столу, включила лампу и стала что-то настраивать. Целый ряд ламп и щипцов были приспособлены для быстрого проглядывания писем. Через десять секунд она уже вертела конверт Сэндтвика в руках. Тот был словно голый под лучами Пэйпэр. - Смотрите. Он пересел на ёё место. Несколько минут внимательно вникал в содержание письма. Это были официальные бумаги, на заверение нотариусу. Ещё часть бумаг была направлена к благотворительному фонду. Конкретнее разобрать было трудно, так как листки накладывались друг на друга. Там значились очень крупные сумы. Нотариальные листы были подписаны К.Дивнестом. Фондовые – самим Сэндтвиком. Зачем было класть такие разные по направлению бумаги в один конверт? И как они могли найти свое назначение по данному адресу? - Спасибо, Пэйпэр. Надеюсь, если всё будет хорошо, завтра мы увидимся. - Я тоже надеюсь. Последние слова закинули в душу Ричвуду комок тепла. Он нёс его до самого дома. И чем дальше, тем тот всё больше разрастался. Ему стало очень хорошо. Вот так бывает, когда всё у тебя получается. Когда ты хочешь, чтоб человек напротив улыбался, а он и улыбается. Ричвуд хотел ёё увидеть ещё. Но … Он сомневался, увидит ли. Он сможет снова испугаться, как всегда, и покинуть так человека, оставляя, как оставлял всех. Как всегда. «Ты же боишься Ричвуд! Она ждёт тебя, она надеется… А ты? Сомневаешься? Что можешь ей сделать что-то плохое? Ведь ты никому никогда не давал ничего кроме зла!.. Это не правда!.. Ты просто боишься опять чувствовать что-то к людям! И ты не отпустишь себя. Чтоб не вскрывать рану, ты будешь продолжать калечить и себя и людей вокруг». Это самое худшее, что он мог делать. Это именно то, что больше всего ненавидел в людях. Это именно то, почему он здесь. То, почему не имеет собственного дома. Почему всё время бежит. Убегает. Эта девушка могла сделать его счастливым. Она была готова дать ему, дать то, чего он хочет. И Ричвуд почувствовал сразу, может по врачебной интуиции, что тот человек напротив готова отдавать всё тепло для него. Может даже всю ёё жизнь. И он сам был готов на это. Но нет. Он не мог позволить себе быть счастливым. Ту боль, которая сидит внутри, нельзя впускать. Ричвуд знал, что в один миг не может решить эту проблему. Да он вообще не мог ёё решить! «Поэтому бежать!» - спасительно окликнулось в голове. «Может ты и спас кое-кого за свою жизнь, но погубил … погубил... Ты убил самых близких. Ещё мог что-то изменить. Если бы не боялся. Нет. Боюсь. Убил. Значит, убил». Ричвуд бежал. Жёлтые колосья поля быстро проносились мимо. На руке стал разматываться бинт. Доктор разорвал его и выкинул в поле. Ушиб напоминал только маленькой бордовой царапиной. Скоро Ричвуд остановился. Ему не хватило сил. Ему не хватало сил забыться и не ощущать своего тела. Ричвуд остановился. Он тяжело дышал. Телу не хватало того воздуха, который мог дать рот. Голова безвольно опустилась. Челюсть застыла в нервном оскале. Он несся грязной тропинкой, ведя себя к поместью. Ричвуд хотел бы не помнить ничего. Сейчас он мечтал никогда бы не встретить Пэйпэр. Но он уже встретил. Доктор почувствовал, как кто-то остановил его. Он поднял вспотевшую голову и увидел перед собой улыбавшегося Марти. «Слава Богу», - пронеслось у него в голове. - Ты чего запыхался, старина? - Старина? Ты ведь не употребляешь таких фальшивых словечек. - Хорошее настроение. Так чего бежал? - Просто думаю об убийстве. - Убийстве? Да, я вот тоже. И знаешь, у меня есть кое-что интересное. Ну, оно не то чтобы… Но эта вещь… Восхитительно. Я нашёл сегодня утром… Ты почему не завтракал? - Марти, скажи хотя бы что-нибудь конкретное. Прежде чем задавать вопросы – закончи хоть одну мысль. - Какая мысль? Ты что, не видишь, что я держу в руках? Слепой? - … - Никак не могу открыть. Попробуй ты. Марти передал ему в руки шкатулку. Она действительно была необычна. На ней не было ни ручки, ни отверстия, куда можно было бы поддеть ноготь и отворить. Также он не нашёл и отверстия для ключа. Доктор взвесил в руке, и убедился, что шкатулка не пустотелая. Внутри оказалось некое пространство, но также чувствовалось, что и предмет касается деревянных внутренних стенок. Ричвуд никак не мог сосредоточиться на самой шкатулке, так как сверху, на ёё крышке ярко отвлекала крупная надпись. Разобрать ёё он не мог. - Не знаю, здесь какая-то надпись. - Надпись-надпись… - Да, совсем непонятная. - Я думал ты доктор, ты должен бы знать… - Причём здесь моя профессия? - Это немного похоже на латынь. Тайные братства использовали латынь. Эта традиция шла от Средневековья, где образование преподносилось по-латыни. Это могло быть бы… - Марти, остановись. Я не знаю латыни – доктора учат лишь термины. Меня сейчас беспокоит то, что происходит. Ты веришь в убийство? - Да. - Скажи, где ты был? - Что? - Вчера, в то время. Это дело непохоже на простую смерть. И я должен всё проверить. Где был ты? - Ричвуд… Ну… Я немного вчера задержался, в своих «гротах». А что? - Мне нужно проверить всех. Даже если это не ты, ты можешь случайно помочь. Просто расскажи. - Я? Я… вчера… А! Утром я ушёл туда и занялся делом. Я потом ещё нашёл обломок тарели, медной. Очень интересная. Знаешь чем? У неё на каемочке не было никакого узора! Понимаешь ли, в ту эпоху это был важный элемент. Не только в религии. Это был и символ богатства, которое тогда обобщали и к доблести. И если уже человек мог произвести такую тарель, то он непременно заботился о том, чтоб обнести ёё узором по краям. Это было не намного дороже работы над самой тарелью. Кстати, в этой части страны изображали в основном узоры винограда. Он не так часто встречался, и плоды его ценились очень высоко. Он был главным символом того… - Ричвуд не останавливал его и всё слушал, слушал. Он впервые заметил у Марти уверенную речь. Это был выплеск человека, того, что постоянно жило у него внутри. Если бы он хотел скрыть что-либо, то непременно бы врал. Он следил бы за тем, что говорит, и уже давно заметил бы, что разглагольствует о вещах совсем неважных и непонятных собеседнику. Лжец давно бы остановил себя. Ричвуд слушал ещё потому, что находил в этом порыве нечто чистое, услаждающее слух. Человек, напротив, который не совладал с собой, который терялся при любом событии, так увлеченно и страстно говорил. Пускай об археологии или истории, которых доктор не понимал. Ричвуд слышал живого человека. Вот, где он был настоящий и не ломал себя. - … и представляешь, держу я такое сокровище в руках и тут натыкаюсь на Линдси. - Где!? – доктор не ожидал, что Марти выйдет из дебрей своей головы к действительности. - Возле конюшни, вечером. Чтоб добраться к дому от раскопок, мне надо пройти мимо конюшень. - Странно, я ёё тоже там встречал. - Да-да. И ещё кто-то там был. Но он убежал, прежде чем я успел разглядеть. Было уже темно. Так вот она так остановилась передо мной и стала, будто плачет. И просто стоит. Смотрит. Я на неё. Но как-то мне так неловко. Я стою, переминаюсь, а она нет. Открыто, дерзко так, понимаешь? В какой-то момент мне показалось, что ёё губы раскрылись, что она хочет задать вопрос. Я весь напрягся, ожидая, что же она может спросить. Но с ёё уст так ничего и не прозвучало, и она ушла. Я сразу проверил карманы, ты же знаешь, я часто становлюсь растерянным в таких ситуациях, но всё было на месте: тарель (завернутая, у меня в руках) и две монеты. Тем более, она стояла в шагах двадцати от меня. Никак забрать ничего не могла. Нет! Это нет! Я тебе говорю. Я пошёл тогда к себе. Зашёл в дом, поднялся наверх… В комнате я их выложил, чтоб уложить надобным образом. А вот как только развернул бумагу, услышал звонкие шаги. Они всё приближались, и даже агрессия звучала в этих шагах, понимаешь? Я так разволновался (со мной бывает такое, вот так, беру и волнуюсь, ну, ты в принципе знаешь)… Ну я аж выскочил за дверь. Там оказалось Эбби. Она неслась куда-то, несведомая с собой. Я спросил, куда она идёт, но ничего суразного она не ответила. Только махнула мне рукой вниз. Я спустился в библиотеку, где был Сэндтвик. Он уже всё и рассказал. - За сколько времени это произошло? - Ты же знаешь, Ричвуд, я не могу сказать. Это было… ну часа три… Да- да, я понимаю, я не мог два часа сидеть в комнате, но, наверное, сидел. Я часто не замечаю, что делаю, правда... - Я верю тебе. - Почему? - Очень много чуши, какую нельзя было бы выдумать. Плюс ты очень долго говорил о том, что любишь. Посторонние мысли тебя не сбивали. - Да?.. - А что ты думаешь о Сэндтвике? - Лучше бы я о нём не думал. Что-то не так в нём. Но хороший человек. Но не могу… Не знаю. Но вот есть… - Я вот тоже так думаю. - Но здесь точно убийство. Здесь не Сэндтвик – здесь убийство. И проклятие. Я понял, что не Сэндтвик, я тебе говорил вчера, помнишь? Но… Проклятие. Я знаю очень много о проклятиях… - И что же? - Они могут сводить людей с ума. Заставлять их делать то, чего те совсем и не желают. Создавать всякие беды. Человек может даже не осознавать, что творит. Часто в таких ситуациях, он даже не помнит, что делал сам. Это очень похоже на сумасшествие. У людей бывают приступы, когда они не контролируют себя. Просто берут и нападают. Так они выполняют волю того, кто создал проклятие. Но проклятие может и задержаться в человеке. Его могут преследовать странные приступы отчаяния, даже настолько, что может чинить вред самому себе. Вот поэтому я думаю о Сэндтвике. Какой-то он странный в последнее время, понимаешь. Какой-то отталкивающий. - Он всегда был неприятен. - Сэндтвик? Нет, не так. Здесь, мне кажется… Ведь, он такой человечек… Ну, как это говорят? Милый, да? Но вот в последнее время какой-то странный. Ричвуд еле сдержался, чтоб не выразить своих чувств к Марти. Он был хорошим археологом, и настолько же плохим психологом. Ему льстило потакание Сэндтвика. Человеческие любезности легко путают. Марти находил к себе симпатии Кэтрин и миссис Литлстик, коих явно не было. Также, обвинял всех в доме в кражах. Но, что зацепило Ричвуда, так это то, что Марти заметил изменения в поведении толстячка. Доктор же забыл, что раньше любил говорить с Сэндтвиком. - У тебя есть ещё догадки, кроме проклятия? - Нет, конечно же. Это же проклятие, оно поглощает всё… - Хорошо, да-да. Марти, не мог ты бы ты мне помочь? - Конечно. - Нужно воплотить идею. Не бойся, говорю наперёд. Идём. Если бы кто со стороны их мог тогда увидеть, то заметил бы две крупные тонкие фигуры, мягко идущие к дому. Одна много жестикулировала, видимо объясняя план действий. Вторая слушала и в непонимании кивала головой. Доктор вошёл первым, указывая Марти на вход. Они оба кивнули и резко вошли. Раскрылась дверь и две высокие фигуры ворвались в комнату. Если бы на них были плащи, они неотменно развевались бы на сквозняке. - Работаете, миссис Литлстик? – проходя в комнату, спросил Ричвуд. - Да, тут некие бумаги… - Поместье? Усопшая? - Что? О, вы так грубо говорите об… - А как звали вашего мужа, я не припомню? - Ну… Мужа? Моего?.. - Да. Имя? - А, ну, зачем вам понадобилось?.. - Имя! Быстро! - Я не … не понимаю зачем это всё?.. - Вы не отвечаете! - Но… - Где вы родились? – из-за спины доктора появилась фигура Марти. - В поместье… Здесь. - Сколько вам было лет? - Мало... Один, наверное… Да нет, я только же родилась… Что за глупый вопрос? - Вопросы здесь мы задаём! – резко отсек Ричвуд. Он заметил, что осекся и постарался как можно быстрее скрыть это от миссис Литлстик. Судя по ёё лицу, она так и не успела ничего схватить, и всё ещё была растеряна. - В чашке – кофе? - Да. - Крепкое? - Нет. - Чёрное? - Да. - Красное? - Нет. - Зеленое? - Нет. - Чёрное? - Да. - Мягкое? - Нет… да. - В чашке у вас кофе? - Да. - В чашке у вас кофе? Да. Можно мне? Да. Спасибо. Он взял чашку, сделал глоток и взглянул прямиком в глаза миссис Литлстик. Она смотрела строго и сдержано. Но за этой вуалью, доктор разглядел испуг, граничащий со злостью. Это было совсем не то, на что он надеялся. На секунду внимание покинуло его, и он пустил чашку. - Ай! – воскликнула миссис Литлстик. Кофе опрокинулось ей на бедро. - Горячо? - Очень! - Чашка не разбилась! Падонок! – вскричал Марти. - Я?! – пропел доктор. - Падонок, - ответил низко Марти. - Миссис Литлстик, вам нравиться такой звук: М-а-у… - из горла Ричвуда полетел такой высокий звук, какой он только мог издать. - А такой? А-а… - отвечал Марти басом. Мужчины стали баловаться и кривляться. Из их глоток вылетали самые противные скрипучие звуки, которые раздирали стекла, прикрывавшие книжные полки. Они перекрикивали друг друга, падали на пол, корчились и стонали. Миссис Литлстик с ужасом наблюдала за этой картиной, время от времени произнося безвольные просьбы перестать. Ёё руки вскинулись вверх, но почувствовав свою слабость, отчаянно упали. Одна рука опрокинулась на край кресла с такой силой, что оставила ссадину. Она почувствовала боль. Эта боль пробудила ёё. Она дала ей сознание. Ведь они сейчас это же и делали – они умышлено причиняли ей боль. Поняв оружие противника, она уже могла защищаться. Вновь ощутив в себе привычную уверенность, из женской груди вырвалось строгое: - Успокойтесь! Марти и Ричвуд мгновенно остановились. Доктор почуял, что останавливаться было нельзя, но почему-то не мог не кориться силе этой женщины. - Вы что, с ума сошли? - Мы – нет. Но может вы сошли, миссис Литлстик? Доктор мягко подошёл к ней и нежно взял руку хозяйки. Она растеряно глянула на него. Ёё ладонь касалась подлокотника кресла. Коварная хищность, с которой двигался Ричвуд, заставляла мускулы сжиматься. Его лапища накрыла сверху руку миссис Литлстик. Это нежное касание, и сама мягкость руки, были лишь обманными движениями хищника, который спрятал когти. Миссис Литлстик сцепила скулы. Лицо доктора прожигало добродушностью и открытостью, что делало его ещё коварней. Ёё левый глаз вздрогнул. Полоски рта стали расходиться. Казалось ещё вот-вот, и она заплачет. Доктор видел это. В его голове он уже спускал гильотину на ёё тонкую шею. Он уже знал следующий вопрос. Он видел разгадку, но так, как хищник чует добычу у себя в лапах. Лицо Ричвуда покрылось ухмылкой. Миссис Литлстик заметила изменение, и это был второй знак, который заставил вовремя пробудиться и спастись. - Уберите руку, - доктор повиновался. – Я понимаю, что мужчинам это нравиться, но прошу вас. Уберите. Ричвуд не ожидал этого. Его рука плавно спустилась вниз и коснулась кончиками пальцев ворса ковра. Миссис Литлстик тем временем собрала губы, дала передышку глазам, на секунду прикрыв их. Она сделал глубокий ровный, но незаметный вдох, тогда перевела взгляд, опрокинув его через всю комнату, и вновь опустила на Ричвуда. - Я понимаю, что мужчинам бывает скучно. Особенно это случается в моменты, когда женщинам становиться плохо. Вы забыли, что сейчас не лучшее время для веселий. Я бы с радостью повалялась с вами на полу, если бы вы выбрали должный для этого момент. Но сейчас в доме траур и я не могу себе этого позволить. Даже если бы могла, душевное состояние не даёт мне этого. Серьезная потеря близкого человека, которую приходиться скрывать, чтобы не отягощать моих гостей, гнетёт меня. Пожалуйста, больше не позволяйте себе такого в моём присутствии. Не тревожьте меня своим баловством. Ричвуд удивлялся. Как она могла так моментально взять всё в свои руки? Ту игру, которую сейчас она вдруг перевернула в свою сторону, велась так искусно, что доктору и самому казалось, что он всего лишь только баловался. Но, действительно, сейчас подозревать в чём-то миссис Литлстик он никак не мог. - И можно ещё одну маленькую просьбочку? Не могли бы вы отнести чашку на кухню. Если найдёте там Эбби, позовите ёё сюда, с тряпкой. Мне нужно сменить передник. Спасибо. Ричвуд почувствовал, что сейчас оставалось только ёще подняться с Марти в один момент, выйти из комнаты в ногу и позвенеть колокольчиком. Он чувствовал себя болваном. По случайности, они одновременно встали, прошли в такт, чуть ли не маршем до дверей, и когда та закрылась, то послышался шум посуды – видимо Эбби что-то опрокинула на кухне. Так как Ричвуд не хотел, так оно и произошло. - Мы идиоты, Марти. Я ошибался. - Ошибался? Так зачем тогда мы всё это делали? - Я ошибся. Она не сумасшедшая. Понимаешь, - Ричвуд почувствовал необходимость объяснить всё Марти, потому как тот сам мог счесть его умалишенным, - я много думаю об убийстве. Я спрашивал многих людей. Все, кто здесь живет, были заняты чем-то в то время. Никто не имел мотивов. Я, конечно, не всех опросил, но пока даже не вижу, кто бы мог его совершить. А это ведь убийство, да? Я знаю, ты тоже так думаешь. Хорошо… есть ещё люди, что… Но вот, кроме догадок о проклятии, пока ничего нет. И я подумал о миссис Литлстик. Она единственная видела усопшую. Она сообщила о смерти. Что может если она сама и убила ёё? Когда ты говорил о проклятии, я тоже вспомнил о таких расстройствах. Расстройства… не проклятия, а люди физиологически… не из легенд, поверженных догадкам, а научные доказанные формы сумасшествия. Это как бы тоже влияния проклятия, только объяснимое медициной. Состояние, когда находясь под постоянным давлением бремени, человек взрывается. Он не осознает того, что делает, действуя импульсивно… И вот услышав это от тебя, я вдруг подумал, а почему миссис Литлстик не даёт показать свою сестру? Сперва, это было очень убедительно, но потом начали лезть мысли, что она что-то скрывает. Но зачем, и что? А то, подумалось мне, что она сама могла убить ёё. В порыве. Ведь ухаживала за ней, этой… много лет. Вы даже не представляете, как это тягостно ухаживать за немощным человеком, когда тот не может даже нормально держать ложку. И ещё более тягостно, когда это близкий человек. Она любила Памэлу, это бесспорно. Ёё слова доказывают это. И эта любовь, с абсолютной невозможностью помочь могли вынудить сделать это. Я даже на секунду подумал, что она могла сделать это сознательно, такое бывает. В Японии был обычай выносить стариков из дому в лес и там ложить их умирать. Они помогали своим беспомощным отцам избавиться от бремени жизни. Миссис Литлстик могла поступить и так. Много чего могло побудить… Памэла мучилась, она не могла наслаждаться жизнью. Мы даже не можем узнать, каким она видела мир; может, он был чудовищен. Эти мысли, перемешанные с чистой сестринской любовью, могли привести нашу хозяйку к убийству. Мне вообще кажется, что миссис Литлстик не способна на любовь… к кому-нибудь ещё, кроме той, кто умерла… - А вот нет. У неё был муж. - Правда? А мы узнали, как его зовут? Мы так и не услышали ответа. Она часто вспоминала о нём, но только в общих чертах. Это ещё одна тщеславная слабинка нашей хозяйки: ей приятно быть вдовой. Но она развелась задолго до смерти мужа, я узнал от Эбби. - Ричвуд решил не обратить внимания на удивленную мину Марти. Археолог явно не ожидал, что его друг мог общаться со старой служанкой. – Я задал вопрос наугад, пытаясь сбить с толку, но открыл этим одну из тайн. Мужа она своего не любила, никогда. Так бы у неё осталось хоть одно светлое воспоминание, был бы хоть один повод для меланхолии. Его имя не уходило бы, если не с уст… но точно засело бы в памяти. Также и с Кэтрин. Да. Миссис Литлстик делает много добра для Кэтрин, но скорее не из любви к племяннице, но потому что так подобает хорошей хозяйке. Вспомните, все ёё улыбки к Кэтрин были демонстративны: никогда я не замечал непроизвольной улыбки, оставленной девочке. Та и сама уже учиться семейной традиции… Но не в этом вопрос. А в том, как миссис Литлстик говорила о Памэле. Лицо ёё менялось, на тело находил трепет, глаза уходили в сторону. Она сразу как бы вспоминала о чём-то. То есть она много думала о Памэле, когда та была жива. В размышлениях мы возвращаемся только к тем вещам, к которым сильно привязаны. Она любила ёё. Но могла устать. - Как устать? - Я же говорил, все мои предположения оказались бредом. Вы видели, что миссис Литлстик сначала абсолютно растерялась, не ожидая никакого подвоха. Скрывая, она бы мигом выдала себя. Она бы испугалась… - Ричвуд запнулся. Он вспомнил, что действительно нашёл в отражении глаз миссис Литлстик испуг. Тогда ёё глаза быстро прыгнули за левое плечо доктора и снова остановились на нём. Она переживала за что-то. Это что-то находилось за левым плечом Ричвуда. – Марти, не вспомнишь, что находилось слева от двери в библиотеке? - Так как мы входили?.. Ну, по-моему, там письменный стол. - Ты не видел, что на нём было? - Я не придавал тогда этому внимания, но, по-моему, там лежали какие- то бумаги. Да, точно, очень много листков. Но что именно в них… не скажу. - Если она боится за эти бумаги, то уже верно их спрятала. Миссис Литлстик, может, не убивала сознательно. Если б она скрывала тайну об убийстве, при том штурме, что мы ей устроили, невольно бы произнесла имя Памэлы. Как говориться, преступник возвращаться на место преступления. Умом тоже. Преступление сидит у него в голове. В голове миссис Литлстик его нет. Хоть она и умеет скрывать свои мысли... Э, следовательно, при небольшом стрессе ёё защита дала бы пробоину. Марти, ты видел, как я подошел к ней, присел, положил руку на запястье? Я уже был готов действовать. Но эта женщина так уверенно перехватила ситуацию, что под подозрением оказались мы сами. Человек с таким жёстким самоконтролем… Она просто не могла поддаться порыву и причинить вред сестре… Но вот если она что-то и скрывает, то оно лежит у неё на столе. Лежало, сейчас оно уже спрятано. Видеться мне, в этом поместье есть ещё не одна тайна. Хоть это и совсем не моё дело, но вряд ли сдержусь и не суну туда нос. Доктор даже не замечал, что на кончике носа у него росла потная капля. Как только он остановился, то сразу же вытер ёё. Марти это рассмешило. Он стеснительно, прикрывая рот, похихикивал. Ричвуд не сдержался и пустился в гогот. Они смеялись вместе, обхохатывая друг друга. - Смеётесь? Как приятно слышать, когда люди смеются. Особенно, когда это такие приятные люди, хе-хе. - Сэндтвик? Вы уже здесь? – от удивления Ричвуд даже забыл привычно поморщиться от встречи с толстячком. - А где же мне ещё быть? - Вы же говорили, что будете заняты. - Правда? Хе-хе. Я соврал. Представляете? Так грубо и бесстыдно. Соврал. Я просто хотел провести больше времени с лошадками и нашёл такую дерзость. А вы расстроены, тем, что пришлось нести конверт? Аж в деревню?! Простите, хе-хе… Надеюсь, вам не было тяжело? - Нет, совсем… А… Марти, встретимся в комнате. Я подойду к тебе через минут пятнадцать. Разберёмся с твоей находкой. Я хочу кое-что сказать мистеру Сэндтвику. - О, да, - встрепенулся археолог. Он скоро застегнул пуговицу на своем пиджаке и быстрым ходом вернулся в дом. - Мистер Сэндтвик… - Да? - Давайте поговорим. - Я не против. Я никогда не против. Очень мило бывает поболтать с любезными людьми. Они ведь… - Зачем вы всё время и попусту льстите? Это гадко. - Ой, я… Да я даже не замечаю этого. Спасибо, что заметили. Вот так всю жизнь прогибаюсь перед другими и даже не замечаю… Унижаюсь. - Ужасно. - Верю, но не могу вести себя иначе. Это же очень нужно для того чем я занимаюсь, вы же понимаете меня? Люди любят, когда им говорят всякие милости, в то время, когда… - мерзкая улыбка Сэндтвика застыла и не дергалась. Он оборвал себя на полуслове, не смея дальше продолжать речь. Ричвуд заметил ту минутную растерянность в морщинах Сэндтвика и быстро перебрал узды к себе. - Вы снова начали. Очень противно, особенно для человека в вашем возрасте. Вы имеете намного больше опыта, чем я. Так к чему это унижение? Кстати, чем вы занимаетесь? Мы так долго с вами болтаем, а я даже не знаю, что вы делаете. - Я? Да, что тут… Я работаю в благотворительном фонде. Мы берём пожертвования у богатых деньговладельцев и отдаём их в бедные страны… Такие вот… Ах, да-да… Хе-хе… Мы сотрудничаем с государством, поэтому у нашей фирмы очень высокий статус, хе-хе… - Фирма? Вы говорили фонд. - Да это не имеет значения. Да, главное, что мы помогаем, дружок. - Я не дружок, Сэндтвик. Не хочу… Скажите-ка, как вы оказались у миссис Литлстик, и как вам удаётся так долго пользоваться ёё гостеприимством? - Лошадки, дорогой Ричвуд. Просто лошадки! Вы же были в прекрасной конюшне, которая принадлежит этому поместью. Я и попросил миссис Литлстик арендовать мне ёё. Как говориться, услуга за услугу, хе-хе! - И какие же услуги вы оказываете миссис Литлстик? - Да как? Никаких. Это я просто сказал. Просто, понимаете, я же ей плачу за это. А назвал услугой, так получается, понимаете? - Сейчас можно вам верить? Как я могу знать, что вы опять не врете, чтоб «провести больше времени с лошадками», или как вы там говорите? - Ничегошеньки не совру. Дорогой Ричвуд, посмотрите на меня. Вы мне можете верить. Ричвуд окинул располневшую в диаметре фигуру, посмотрел на мелкие быстрые глазенки и на спрятанные большие пальцы в ладонях рук. Ему показалось, что пред ним не взрослый человек, а ребенок, который очень любит отбирать конфеты. Который потом говорит взрослым, что ничего не было. Он бы сейчас отшлепал озорника и заставил бы побегать толстуна в наказание, но мужчина был его старше на двадцать лет. Румяные щёчки мило прыгали и внушали недоверие. - Постараюсь, Сэндтвик. Хотя это будет тяжело. Где вы вчера были? - Где? В деревне. Там нужно было зайти по делам, проверить дом. Моё же место жительство постоянное там, хе-хе. Заходил на почту … Вы были на почте? Скажите, девушка за левым окошком премилая, не правда ли? – Ричвуд закусил обе губы, сощурился, чтоб не выдавать чувства этому человеку. – Да, хорошенькая… Я иногда просто захожу, чтоб поглядеть. А вы знаете, вы знаете как?.. - Нет, Сэндтвик. Нет, нет! Зачем вам болтовня и унижение? Вы были искренним со мной лишь десять секунд! Почему человеку нельзя быть таким всегда? Вы думаете так выгодней? Вы думаете, так вам будет легче жить. Если будете продавать собственного себя, то?.. Вы – неудачник, Сэндтвик. Такие люди всегда будут только лежать под сильными. А те, кто приходит к успеху, танцует на ваших спинах… - К-хм… Мы посмотрим, кто из нас неудачник. Доктор, я, хм, - толстячёк откашлялся, - я отойду в дом. У меня что-то в горле першит: хотелось бы выпить стакан воды. Ричвуду захотелось проверить, действительно ли тот человечек выпьет воду, или выльет ёё себе в лицо. Но остался. Доктор заметил проходящего Килкэнни. Можно было проверить и его. - Привет, Килкэнни. Как после вчерашнего? - Ох… Утрецом зашёл в деревню. Шёл, шёл, дошёл… На улице встретил – не знаю. Не знаю, мол, у меня в голове. Злиться она, стоит. Я вот так шёл и шёл и вот так повернул, да и пошёл обратно, до дому дому-то и не дошёл. Пришёл, нашёл граблИ, не знаю чего, да и… - садовник оборвал себя и пустил мечтающий взгляд в глубь леса. - Слушай, а ты сегодня будешь в деревне? - А куда же мне ещё идти? Доктор промолчал. Он вспомнил, как тащил вчера мертвецкое тело садовника. -… у меня будет к тебе одна просьба. Ты знаешь, где живет девушка, Пэйпэр? - Да, вон там, где перед забором ежевика есть у них, хорошая. Так вот она-то за… - … я попрошу, зайди, пожалуйста, к ней и передай записку. Ричвуд тут же достал блокнот и быстро выскреб пару строк. Затем смял бумажку и протянул в руку Килкэнни: - Вот, держи. Спасибо, Килкэнни. Тот уже стал молча разворачивать свое тонкое, но неповоротливое тело, как Ричвуд опять зацепился вопросом. - А, скажи, что цветёт сейчас? - Да много… - садовник стал перечислять замысловатые научные названия, которые Ричвуд может и мог произнести, но представить уж никак. - Скажи, а что может подойти к голубым глазам? Килкэнни ухмыльнулся. Он смекнул что к чему, припомнив лицо девушки. Он сказал: «Найду что-то», - заставив этим Ричвуда покраснеть. Садовник быстро, как мог, развернулся, и стал резво уходить. Нет, он не спешил собирать цветы. Просто не хотел, чтоб другие видели его лицо. Он опустил голову. От него никто никогда не ожидал цветов. Доктор ощутил боль в желудке – он так и забыл поесть. Открыл перед собой дверь. Вытер ноги о ворсовый коврик – тот был почти не испачкан. Видимо, в доме входя, редко им пользовались. Но, к славе служанок, полы всегда были чистыми. Вдруг, дверь напротив захлопнулась. Коридор был сквозным. Второй дверью пользовались редко. Она буквально внеслась в дверную коробку, потянув за собой вихрь сквозняка доктору в спину. Он быстро пересёк коридор и распахнул дверь. За ней на доктора нахлынул поток ветра. Он свободно гулял по лужайке. Изумрудная трава, стелилась густым ковром. Такую траву надо было стричь и поливать. В течении двухста лет. Она была сочная, густая и очень живая. Сейчас, Килкэнни немного запаздывал со стрижкой, так как стебельки уже прогибались под тяжестью своего веса и росы. Но это же и сыграло Ричвуду на руку. В зеленой густоте виднелись впадинки: маленькие следы. Они заворачивали к конюшне. Ступив несколько шагов вслед, доктор заметил Линдси. Ёё тоненькие ножки едва касались земли. Она всё время оглядывалась. Руки девушки колыхались, а стройное тельце прогибалось под каждым шагом. Хоть она и смотрела по сторонам, но так волновалась, что ничего не замечала. Она внеслась в конюшню. Ричвуд вошёл за ней. Он увидел, что девушка направилась к соломе. Линдси схватила одну горстку и стала трясти в руке. Откинула ёё и тогда взяла другую. Так повторялось несколько раз. Утонченная рука ещё раз потянулась к засохшим стебелькам, но встрепенулась. Девушка передёрнулась и застыла с маской ужаса в глазах. Ёё остановил голос. - Что ты делаешь здесь? - Ничего... - А пугаешься? - Я не пугаюсь… Я реагирую на жуткий голос у себя за спиной. Она повернулась, и Ричвуд встретил одновременно вызов и испуг. - Линдси, ты их прячешь там? - Что? Доктор… я не… - Монеты? Ты их прячешь в соломе? - Я не знаю… Чушь какая-то, доктор… чушь… - Да хватит врать! Врать и врать! Где монеты Марти? Говори, или я первый начну бить! Девушка исподлобья глянула на Ричвуда. Она пыталась найти в его статуре слабинку. - Линдси! - Да, - девушка опустила свои красивые голубые глаза. Она оказалась беззащитной. Ричвуду хотелось и спрятать ёё, и обнять. Она была в этот момент совсем маленькой. Казалось, что вот-вот она подойдёт и вопьется слезами в твои колени, как пятилетний ребенок. Но девушка подняла взгляд. Ёё руки нервно натягивали рукава вязаного платья, оставляя на нём растяжки. Доктор только сейчас заметил сложный узор ёё одежды. Он вспомнил, что она всегда была аккуратна и выглядела до крайности опрятно. Это было очень странно для людей из данных окрестностей, так как люди, жившие на земле, мало беспокоились о внешнем виде. Ричвуд заметил, что платье очень даже хорошо обтягивает стан девушки, подчеркивая все достоинства. Умело вставленные голубые и синие линии, подчеркивали глубину и ясность глаз. Конечно, материал был плохим, но это делало работу платья ещё более удивительной. – Да, я скажу вам. Хочется наконец сказать это всё... Но, доктор… Я никогда не врала. Этого не могло быть. Я не говорила и не говорю всего людям, но никогда не врала. Я откроюсь вам, может, вы получите удовольствие, от разглядывания чужого… от того, что внутри скрипит… но, вот, только прошу, не говорите этого никому. - Почему я что-то должен? Ты украла… Я не буду ничего не обещать… - Я не крала. Ничего. Пообещайте мне. Девушка так смотрела на него, что он согласился бы спрыгнуть со скалы, если бы она попросила. - Обещаю. - Хорошо… И девушка начала говорить. Ричвуд открыл дверь в комнату Марти. Он медленно вошёл и сел на край кровати. Археолог заметил, что кулак доктора был сжат. - Что?.. Ой, Ричвуд, что ты?.. - Вот монеты, - отпустив кулак, он высыпал их на кровать. – Попрошу тебя Марти не подходить к Кэтрин. И не обсуждать больше женщин и девушек. Насчёт твоих находок: можешь больше не беспокоиться. У тебя уже никогда ничего не пропадёт. - Они были у Линдси? - Да. - Я так и знал! - Знал!? Знал!? Да ты вообще ничего не знал. Ты только копошишься в своей пыли и с этой пылью на глазах вылазишь на свет. Ты подозревал всех и вся… А замечать очевидное ты иногда просто забываешь! - Чего ты, Ричвуд? - Чего!? А ты чего? Чего ты прицепился к этой… к Кэтрин?.. Ты не видишь, что происходит? О себе только думаешь?.. Я не… блин, не знаю… Ты бесчувственная куча мяса! Ричвуду вдруг стало неимоверно больно. Он молчал. Молчал и Марти. Археолог хотел обидеться, но заметив монеты, сразу же, забыл. «Человек одержимый и вправду часто не видит», - думал доктор. - Марти. - Что? – археолог не отрывался от вновь обретённых монет. - Извини. - Ничего. - Нет. Извини. Ты хороший, ты добрый. Просто иногда чего-то не замечаешь. А вот я злой. Я злой в душе, правда. Это я бесчувственное мясо. Поэтому сказал. Не потому, что про тебя так думаю, а… а потому что про себя. Я… я, да… Это во мне уже долго сидит, и никак не могу себе признаться. Но понимаешь?.. Ты выслушаешь меня, если я тебе скажу? - Конечно, Ричвуд, конечно. - Только что я был у Линдси. Она говорила со мной. Она рассказывала такие вещи, что… я может никогда такого о себе не расскажу.. я такое может сам себе никогда не открою. Я боюсь. А она нет. В этой девочке (хм, она младше меня, может на несколько лет), в ней… она сильная, намного сильнее меня… Но вот, мне кажется, мне надо тоже кое-что открыть... Марти, ты ведь, правда, меня услышишь? Просто история ни о чём, просто ни про что. Вот. Просто о маленькой девочке, которая жила и умерла маленькой. Она жила, а потом заболела. К ней позвали доктора – меня. Я лечил ёё. Это, тогда я приехал в маленький городок, где даже не было больницы. Увозить хрупкое тельце в больницу не имело смысла: это бы сразу погубило ёё. У неё был один шанс, и его она могла получить, оставаясь дома. Я опекал девочку, оставляя максимально в покое. Старался не отходить... Родители… то есть отец, матери не было, он… Он бегал по аптекам, он делал всё, что было возможно. Но, мне кажется, он просто боялся оглянуться. Тогда бы он заметил, что его дочь умирает. Видел бы ты его лицо, когда он входил в комнату. Он улыбался, смеялся. Он придумывал истории и тут же их разыгрывал. Девочка иногда улыбалась… А иногда не могла реагировать – болезнь была очень тяжелой. Несколько раз она смеялась. Ты не представишь, что такое, когда маленькое личико растягивается в улыбке, тело содрогается от радости, а из груди доносится хрип старика. Когда она смеялась, отец делал вид, будто что- то упало, и выходил. Я видел, как капли падают на его рубашку. Но этого он не позволял показывать даже мне. Он всегда был строг и весел. Только когда… Да, это всё же случилось. Я не знаю, может я не увидел чего, но… Но не мог я ничего сделать! Болезнь была уже очень глубоко! Она съела девочку ещё до того, как меня позвали. Я не мог, Марти! Ты веришь мне?.. Нет, ты не… Но это неважно, я тебе расскажу всё дальше….Он всегда был строг и весел, он чувствовал, как его дочь улетает, но не сдавался. Я полюбил этих людей. Я провёл там всего три дня, но пережил столько теплых чувств, что сейчас вспоминаю, словно это было несколько светлых месяцев. Отец заходил к девочке только на пару минут, больше он не мог выдержать. Поэтому большинство времени с ней проводил я. Она лежала подолгу и много времени говорила. Она рассказывала обо всём. Она видела такие чудесные сны!.. Ей однажды приснилось, как ёё занесло на Луну. Там они вместе с мышонком – из мультика – собирали цветы, чтобы лечить жучков. Представляешь, в ёё комнате, в углах жили пауки. Она смотрела, как они падают на паутинке вниз и думала, что те болеют и умирают. Она хотела вылечить паучков. И ночью собирала на Луне целебные цветы для них… Эта девочка… эта девочка могла…Она говорила про то, какую хочет вырыть нору вместе со своим кроликом. Как будет учиться в школе. Я молчал и вместе с ней смотрел в белый потолок, который напоминал белое небо с тучами. Она вверила мне всё… В комнате было так тихо, что было слышно, как Марти хрустит пальцами в своих туфлях. Рот археолога был открыт, а собранный взгляд следил за внезапно замолчавшим доктором. - Девочка умерла. Я ничего не сделал. Это было невозможно. Отец после ёё смерти даже не расплакался. Он просто пошёл к гробовщику, потом в церковь, потом в школу заказать поминальный обед. На следующее утро он встретил меня. Он не спал всю ночь, просидев у окна и пройдя тысячи диагоналей соседней комнаты. До похорон он даже не смотрел на девочку. На похоронах я стоял рядом с ним. Родственников не было. Они жили слишком далеко. Я держал его, чтоб он не обвалился. Его глаза ничего не видели. Они стали такого же белого цвета, как ткань в гробу девочки. В школе ему отдали ёё маленький ранец. Он прижал его к груди и ни на секунду не выпускал. Руки сжимали рюкзачок так сильно, что плечи сами по себе втиснулись в грудь. Мне казалось, что если б я его не вел, он так и остался бы стоять на месте. Казалось, что душа не выдержала этого всего и на время улетела. Из-под черной одежды выглядывало безликое лицо и бледные кисти. Я отвёл его в дом. Сразу после похорон я уехал. Я не мог там оставаться. Хоть… Я был нужен этому человеку - он не мог сам перенести это горе. Я же говорю, как будто душа улетела от него на время, он просто ходил, ждал, пока она вернется. Кто-то должен был помочь жить ему в это время. Это мог быть я. Но я не смог вынести того, что они полюбили меня. Эта девочка и ёё отец. Они искренне полюбили и доверились мне. Я ещё никогда не ощущал себя таким нужным. И потому, что после ёё смерти я не чувствовал ничего, я не мог остаться. Ничего! Пустота! У меня всё разрывалось внутри от злости к себе! Я не мог смотреть на эту тень человека, которая два дня назад ещё могла любить. Ещё два дня назад он любил меня, как брата, как члена их маленькой семьи. А сейчас я стоял в проёме двери и не чувствовал ничего. Я сбежал. От пустоты. Пустота... Ни сожаления, ничего. Я даже не переживал за отца. Мне не жалко было девочку… Но вот что меня злило: мне не жалко было и себя. Признаюсь, я тоже привязался к ним, очень сильно. Мне казалось, они стали мне дороги. Но в момент, когда их потерял, ничего не произошло. Я просто закрыл чемодан и уехал в автобусе. Злость и ничего. Через полчаса я уже стал их забывать. Я смотрел на деревья и думал о том, что наступает осень, – Ричвуд внимательно всмотрелся в стену. – Их картины очень быстро стали уходить из моей памяти. На следующий день появился новый больной, и всё покатилось как прежде. - К чему это всё? - Марти… - усмехнулся Ричвуд. – Мне просто хотелось, чтобы ты услышал. Марти не говорил. Ричвуд смотрел перед собой. Он ощутил, как слёзы подступают к горлу, и, почему-то, стало легче. Марти не говорил. Ричвуд опустил голову. Он не плакал. Он вспомнил девочку. - Ричвуд… Марти остановился. Доктор поднял голову. В его глазах стояли слёзы. Но их было недостаточно, чтобы сойти с ресниц на щёки. Глаза блестели, а рот смеялся. Они молчали. Это как нельзя было кстати для Ричвуда. Он отпускал. Голова краснела. По телу расходилось тепло. Камень, который не давал ему дышать много лет, вдруг раскололся и выкатился. Его мысли перевернулись и ушли к разговору с Линдси. Он не думал о том, чего она просила не говорить. К этому голова автоматически ставила табу. Его удивляло то, что она перед ним полностью раздела себя изнутри. И то, насколько она сильной в этом была. Он открыл Марти только частичку, и то, не наихудшего самого себя. Девушка рассказывала всё. Она сначала говорила о детстве. Оно прошло в детском доме. И у всех детей с таким началом жизни, детство как-то не начинается. Она не знала ласк, подарков, внимания тысячи родственников. Но, наверное, в силу возраста этого не замечала. Как только ёё тельце стало приобретать женские формы, она сразу же столкнулась с несправедливостью. Одно за другим, пока не случилось … Этого Ричвуд даже не хотел вспоминать. То, о чём она так легко говорила, он не мог даже произнести в своей памяти. Тогда, она сбежала из приюта и стала бродить по округе. Девушка мыкалась то там, то там, находя трудную дешевую работу. Но, только чувствовала на себе мужской взгляд, как тут же бежала. Она не могла нигде остановиться. В ещё неуспевшем повзрослеть теле, таился уже большой страх. Больше всего ум Ричвуда поразила фраза: «Я очень люблю вязать. И не только. Я вообще люблю делать одежду. Только здесь, когда я оказалась в спокойствии, я поняла это». Конечно, ей приходилось заниматься шитьем везде: с самых ранних лет в приюте, а потом в каждом доме, где она останавливалась. С того времени, как она убежала с приюта прошло девять лет. Но всюду свою работу девушка выполняла со страхом. Только, когда оказалась здесь, Линдси неожиданно для себя обнаружила, что любит шитье. Спицы сами попадали в ладони, а голова тут же рисовала тонкие узоры. «Только, когда я успокоилась, когда ощутила безопасность, смогла это понять. Спасибо миссис Литлстик, что приняла к себе. У меня не было ни рекомендаций, ничего. Я работала усердно, и ко мне не придирались. А когда я поняла, что здесь ещё и некому ко мне приставать, то совсем расслабилась». Это простое открытие поразило Ричвуда именно тем, что сам он не мог быть вольным, не мог сказать чего он хочет. Он боялся. Может даже больше всех живущих в этом доме. Он, взрослый доктор, с крупным стажем, авторитетом, неким капиталом, не мог освободиться и сказать себе о своих желаниях. А маленькая девушка смело говорила: «Я хочу заниматься шитьем. Уехать в город, открыть мастерскую. Я хочу так жить. Поэтому мне нужны были драгоценности, не для себя. Сейчас, я хочу забыть эту жизнь. Я хочу иметь новую. Мне не нужна месть. Я хочу жить, делать хорошее и любить. Я даже не понимала, что это кража, просто думала об… Поймите меня, это же всё, что я заставляла… Не то, чтобы у меня нет чувств, но, мне кажется, их и быть не может… Мне надо было…» - А монеты? – заговорил Марти, когда заметил, что Ричвуд сильно ушёл в себя, – монеты Линдси прятала в сене? Это же гениально. Хорошо, что ты их нашёл. Если бы не ты, мы бы никогда не догадались, что это Линдси. - Ты ничего не знаешь. Да и не можешь знать. Всё не так. Пожалуйста, не говори больше об этом. - А Кэтрин? - Что Кэтрин? - Почему нельзя общаться с Кэтрин? - Потому. - Интересно. - Мне – нет. - Разве? - Больше вопросов я не хочу слышать. - Спасибо за монеты. - Пожалуйста. - Красивые. - Перестань. - Посмотри на сукно. - На комоде? - Да. - Тоже красиво. И что? - Это сукно в которое была завернута шкатулка. - Остатки… - Оно пролежало в земле более ста лет. Это очень хорошая ткань. Но, к сожалению, при взаимодействии с влагой, за сто лет от неё почти ничего не остается. Лет через двадцать пять мы бы увидели лишь пару клочков. - Шкатулке сто лет? - Больше. Сто десять, пятнадцать, где-то так. - Ты открывал шкатулку? - Пробовал. Не могу. Но я прочитал надпись. - Правда? Как?.. Там же была накарякана белибердень. - Всё просто. Цвет лака шкатулки – красный – женский. Мужчины же использовали жёлтый лак. Он придавал коричневый холодный оттенок. Со временем такие шкатулки всё более походили на камень, а значит, визуально казались весомей и защищенней. Это исходит из самой природы мужчины, так как он всегда хочет видеться сильным. Красный же лак придавал бардовую окраску. Богатые девушки более ста лет назад имели очень много вольного времени. Они сидели замкнуто в своих поместьях. Единственное, чем могли себя занять, это мечтания о любви и чтение романов. Шкатулка бордового цвета была одновременно символом как счастливой, так и несчастной любви. В этом регионе лучше всего приживаются розы чуть темнее красного, близкого к бордовому оттенку. Их чаще всего и получали осчастливленные влюбленные девушки. Мило и банально. Прекрасно, не так ли? Но есть ещё одно свойство этого цвета. Также, от скуки и мнимой любви, были в моде тогда самоубийства. Редко доходило до смерти: молодые графини для этого очень любили себя. Они никогда не вешались, изредка пили яд, но чаще всего резали руки, так, чтоб их можно было спасти. Повешенное тело очень некрасиво. Отрава считалась вульгарной. А лежать без памяти в лужице собственной крови было само великолепие. Они представляли, как избранник находил их молодое бледное тело, с неряшливо распавшимися кудряшками, а рядом бы текла ёё бордовая кровь – символ их несчастной любви. Хорошо было бы ещё держать в руке украденный перед тем у него кинжал, но в то время господа уже не носили при себе холодное оружие. Бордовый цвет обрёл символ любви и несчастья. Романтичные девушки любили двузначия. А, как я уже говорил, в ту пору им заняться было нечем. Поэтому для всех девушек оставалась только романтика! - А почему ты думаешь, что эта девушка была богата? - Бедная не могла позволить себе шкатулку. - Верно. Но какое это отношение имеет к надписи? - А то, что эта самая простая девичья загадка. В письме они нередко выкидывали гласные. Тогда в высоких кругах мужчины очень любили растянутую речь. Время было скучное, поэтому вечера затягивали, как могли. Люди имели много времени, так как сами не трудились, а всю работу выполняли за них другие. Они придумывали всё новые и новые столовые приборы, чтобы искусственно растягивать приём пищи, они удлиняли переезды, чтоб не вогнать себя в скуку и так далее. И если уже им случалось заговорить, то непременно разговор следовало было затянуть как можно дольше. Поэтому люди «из высших кругов» любили тянуть слова. Сейчас тенденция идёт совсем в обратном направлении. Интересно, правда? И как и всегда, в самых высших кругах нашлись люди, которые стали щеголять. Особенно это любили актеры и поэты. Поэтому гласные стали синонимом поэтов. Поэзия же была образом любви. И как отказ от этого, девушки писали свои записки без гласных. - Интересно. - Но мне кажется маловероятно. Слишком уж эта версия натянута. Этот код очень примитивен, но действенен. Мы с вами не смогли его сразу разобрать, хотя увидели пред собой привычный буквы и привычные слова. Девушки жили в пансионах. И просто таким кодом передавали записки из закрытых девичьих пансионатов своим возлюбленным. Если вдруг одна из управительниц находила такую записку, то не могла ёё разобрать. - Что же там написано? - Чаще всего договоры о любовных встречах. То время было не таким девственным, как говорят в учебниках. - Я про надпись на шкатулке. - Да-да, доктор. Я переписал. Вот: «Против логики иди». Только вот, и всё. Что это, подсказка? - Наверное. Девушка всё-таки хотела, чтоб ёё прочли. - Так что это? Я, например, хочу открыть, но боюсь разбить ёё – это очень ценна... Против логики …. Получается, мне надо ёё разбить? - Против логики, а не эмоций. Наверное, если мы хотим открыть ёё, значит надо закрывать… «Против логики…» - ещё раз прошло в голове у Ричвуда. Он перевернул шкатулку. Нижняя часть напоминала верхнюю. Но он заметил что, дно касалось стенок не плотно. Он дотронулся большими пальцами, и оно немного прогнулось. Тогда Ричвуд надавил. Внутри что-то щёлкнуло. - Что-то щёлкнуло! Я слышал! Ты слышал? Я слышал! Дай мне, дай мне! Ну… Ещё раз щёлкнет? Ричвуд отвернулся, чтоб довольное лицо Марти не засветило ему шкатулку. Она не открывалась всё ещё. Ричвуд давил, но дно больше не прогибалось. Вдруг, его пальцы стали скользить. «Гениально! – подумал доктор. – Прямоугольная крышка едет по кругу! Против логики…» Крышка повернулась на девяносто градусов и застыла. - Дальше не двигается. - И не щёлкает? - … - Не щёлкает!? - Нет! - Дай посмотреть. - Я уже всё посмотрел. - Дай мне. Ты можешь быть невнимательным. Дай. - Я невнимателен? Да это ты не можешь найти монету у себя в пиджаке! Ты даже не замечаешь того, что находиться у тебя в тарелке, только если это вдруг не окажется фекалий тринадцатого века. - Ты взволнован. Дай сюда. - Я спокоен. Всегда. Я доктор. Это часть моего профессионализма. Марти, это ты делаешь поспешные выводы, ты слишком импульсивен. Ш… Ричвуд не договорил просто потому, что Марти выхватил шкатулку у него из рук. - Конечно, - археолог поднёс шкатулку так близко, что чуть не впирался в неё носом. – Во-о… дырочка. - Где? - Вот, в центре крышки. Оп-па… Погоди, - археолог достал лупу из верхнего ящика комода. – Да, вот. Здесь тоже есть щели. Это конвертик. Нужно чем-то поддеть. У меня есть скрепка, но она слишком толстая. - Вот, держи. - Стоматологический крючок? Откуда он у тебя. Ричвуд застеснялся. Он его украл у одного стоматолога, как раз перед этой поездкой. Тот показал Ричвуду как хорошо данным приспособлением расковыривать листики. После вскрытия очень детально можно было разглядеть их структуру. Стоматолог тогда наклонился над одним листком и показал Ричвуду, как это работает. За что и поплатился в тот же вечер. Ричвуд не умел сдерживать любопытства. Он сунул крючок себе в рукав и проносил его так весь день, пока вечером, дома, не спрятал в кейс. Сейчас, находясь, всё время, вблизи природы, он никогда не расставался со стоматологическим крючком. - Открылась – Марти чихнул. Шкатулка раскрылась. Крышки равномерно и одновременно открылись, образовав четыре равносторонних треугольника. Также открывают конверт маленькие дети. Они видят, где он был заклеен и начинают разрывать бумагу со средины. Есть, конечно, и шалуны, которые рвут на куски, причиняя тем вред содержимому. Взрослые также рвут их. Но аккуратно, демонстративно отрывают краешек, или же, ещё хуже – обрезают специальным ножом. Хочется кричать при виде такого человека. Пытливые тихие детки берут же конверт своими пухленькими пальчиками со средины, там, где все части склеиваются. Они рассоединяют по линиям собранные части. Тогда конверт вновь превращается в прямой листок. Верх шкатулки, конечно же, не сложился так. Четыре ровных треугольника остались плотно прикрепленными к своим стенкам. Внутри шкатулка была когда-то оббита тканью, надутой отовсюду, для смягчения оббьема. Это было идеально для содержимого: в середине лежал стеклянный сосуд. Ткань внутри шкатулки, поддавшись действию воздуха и воды, в некоторых местах уже заплесневела. Стекло же герметично наслаивалось друг на друга, сохранив в себе свёрток. - Красный. - Сказал Марти, доставая подарочек из стеклянного футляра. Это был красный мешочек с тоненьким узелком на конце. – Может быть, ещё пахнет. - Чем? Запах ста лет? - Стекло может храниться тысячу лет. Оно химически пассивно. Сосуд сделан легко и превосходно. Ничего не могло туда проникнуть. Да, характер запаха мы уже уловить не можем, но я уверен, что он точно был. Девушки наполняли такие послания запахом насыщенным любимым. И банально, и красиво. Достань, пожалуйста, ты письмо из мешочка. - Как знаешь, что там письмо? - Посмотри! Ричвуд медленно вытянул высохший клочок тугой бумаги. Он был сложен вчетверо. Марти искоса поглядывал на бумагу, но внимание его постоянно уходило. В руках у него лежала шкатулка. Пальцы активно ходили, нащупывая все фигурные изъяны дерева. Археолога занимали намного больше истории предметов, а не людей. Ричвуд развернул и стал читать письмо: «Я умерла. Теперь я счастлива. Я боялась этого, но умереть намного легче. Если твоя жизнь ничего до этого не стоила, то и уйти из неё просто. Я не держу ни на кого зла. Вы причинили мне зло, но я уйду с добротой в душе. Вы сделали это от любви ко мне. Конечно же. Любовь и есть зло. Любовь рушит мир. Я люблю и не могу любить! О Боже! Милый Кларенс, прости меня. В тот день, когда ты сказал, что любишь меня я почувствовала, что, наконец, живу. И в тот день, когда мой отец сказал, чтобы ты не смел подходить ко мне, я поняла, что умерла. Я не живу уже очень долго. Я не живу эти мучительные три недели. В принципе, я не совершаю ничего ненормального. Я умерла. Моя душа покинула меня. Зачем тогда носить пустое тело по этому злому миру? О, даже рабы на жарких плантациях, изнуряясь в своем труде, не могут представить как мне тяжело! Дорогие родители, я люблю вас. Вы хотите, чтобы я отдала себя в руки неизвестного, нелюбимого мною человека. Я видела его несколько раз. Он галантен. Он честен. Но он, ни в какой мере не сможет сравниться с моим любимым Кларенсом. Этот Олдбридж (прости Кларенс что пишу его имя в этом письме, мне сомой неловко), он просто низкий и пошлый человек. Но я сделаю это для вас. Из любви к моим родителям. Ради вас я ещё проживу несколько дней. Но сразу после свадьбы, я уйду из жизни. Это уже решено. Вы найдете шкатулку по записке, которую я оставила на столе ещё до своей гибели. У мертвого нет подписи P.S.: Кларенс, я осталась тебе верна, не сомневайся. Я не дамся ему. Свадьба ничего не означает. Я люблю тебя». Ричвуд поднял голову. - Ты плачешь, Марти? - Да. - Марти? - Эта девочка умерла. Много лет назад. А мы… достали ёё шкатулку, открыли ёё… - Марти, ну это же письмо истерички. Она не губила себя. Она просто вышла замуж за Олдбриджа, нарожала детишек ему. Успокоился? Подумай же… - Я понимаю, дорогой Ричвуд, что эта фамилия и сейчас живет. И что дорогая Кэтрин тоже носит эту фамилию. Я понимаю. Я не дурачок, нет, Ричвуд. Но мы нашли шкатулку! Ах, Ричвуд! Я же… Я могу… Теперь покажу им… Ну-у… Это такая вещь! Мы прославимся!.. Ричвуд, да я… Я плачу? Плачу, Ричвуд!? Нет, я рыдаю! - Марти, заткнись. Может ты и бредишь, но кто-то думает. Говори, что может дать нам это письмо сегодня? - Да, да, - археолог собрал себя и вошёл в привычную тревожность, - в этом письме уже виден намёк на проклятие. Ричвуд, эти люди живут под ним уже очень долго. - Проклятие? Где? - Где? В письме. Она пишет, что душа покинула его. Знаешь, я часто слышал о случаях, когда предметы занимались вампиризмом. - Ты слышишь себя? - Некий предмет мог нести негативную энергию. Например, на нём приносили клятву поклонники дьявола, или же были совершены ритуальные убийства. Такой предмет после ритуала начинает поглощать энергию. Он мог высосать душу из девушки. - Поэтому она покинула Кларенса и вышла за Олдбриджа? - Что угодно. Иногда, если черная энергетика была очень мощной, предметом-вампиром могла стать целая комната или даже дом. - Ты думаешь, дом питается душами людей живущих здесь? - Не знаю. Стоит провести раскопки. Если что-то такое и было, то оно происходило где-то в доме. Может, здесь были обряды языческих культов, кстати, очень популярных лет двести тому. - То есть, девушка ушла к другому из-за?.. Ну, да, люди здесь будто сами себя уничтожали. Старший брат миссис Литлстик погиб здесь. Сестра… ну, просто жертва…А миссис Литлстик? С ней же всё в порядке! - Это пока. И… Но! Знаешь, Ричвуд? А, может, всё дело в комнате? Той, наверху? Памэла умерла именно там! Старший брат, Олдбридж, жил один в доме. Он мог проводить много времени в той комнате. Может всё дело… Ой же голова (как я подумал-то хорошо)… - Думаешь, это поможет миссис Литлстик? - Причём здесь миссис Литлстик? Мы найдем артефакты! Ритуальные находки самые дорогие. Все тогда увидят, кто такие Марти и Ричвуд! Да, Ричвуд! Понимаешь, если мы найдём какие-то артефакты, те вещи, которые принимали участие в ритуалах, мы найдём… найдём всё! Они несут в себе безмерное количество символов… Ричвуд не слушал. Монологи Марти помогали ему думать. Вдруг, прозвенел звонок. - Что это? – растерялся Марти. - Ужин, – ответил доктор. – Просто ужин. – И добавил себе, выходя из комнаты, - Да, и обед я пропустил. В животе защемило: коридор был наполнен запахами еды. Это что-то ему напомнило. Что-то приятное, но доктор не мог вспомнить что. Вдруг улыбка озарила его лицо. Так пахли волосы Пэйпэр. Входя в столовую, двое мужчин столкнулись с миссис Литлстик. Они успели забыть, что сотворили недавно. Доктор почувствовал, что у него кольнуло в животе. Но хозяйка лишь доброжелательно улыбнулась, как это делала всегда, и пропустила их к столу. Ричвуд не хотел думать об усопшей, но это было сильнее его. Внутренний голос кричал об убийстве. «И ни одного же подозреваемого, ни одной зацепки. Ничто не указывало на факт убийства». Но Ричвуд как-то знал, что оно произошло. Может, и вправду это проклятие? Но Ричвуд не верил. Он осмотрел сидевших за столом. На первый взгляд всё выглядело нормально. Но в глаза бросались детали, которые выводили наружу общее беспокойство. Чьи-то зубы скрипели за закрытой челюстью. Нервная рука стискивала слишком нож, настолько, что скрипела им о фарфоровую тарелку. Шорох салфетки, как стекло, резал скатерть. Фальшивый хрусталь от люстры царапал терпкий воздух. Сидящие за столом прятали глаза в тарелках. Некоторые отличались и смотрели на занавески, на луну через мутное окно или разглядывал носки своих туфель. Люди боялись встретиться взглядом друг с другом. Ричвуд вдруг увидел, что каждый здесь скрывает тайну. Каждый сидящий за этим столом совершил убийство. И он тоже. Археолог поднял свои глазенки и мельком пробежался ими по доктору. Археолог думал о проклятии. Ричвуду почему-то вспомнилось письмо отца Кэтрин. Оно не давало ему покоя. Какая-то загадка была спрятана в нём. Он снова повернул взор к столу. Линдси вошла в комнату. Движения окружающих нельзя было уловить. Линдси снова вышла. Люди прятали руки, приковав туловища к спинкам стульев, закрыв рты себе едой. Линдси занесла в комнату последнее блюдо. Как только оно коснулось края стола, послышался высокий голос Сэндтвика. - Ах, миссис Литлстик! Как я забыл?! Мне в деревне передали вам письмо. Вот, извините, сейчас достану, - неловкие пухлые ручки тяжело дотянулись к внутреннему карману костюма. – Вот, оно. Из города. - Спасибо, Сэндтвик, я прочту позже, сейчас – время ужина. Встревать в застольную беседу, где царствовала миссис Литлстик, было страшно, но Ричвуд не стерпел. - Сэндтвик, вас же не было в деревне, - удивился доктор. - Не был? А и вправду! – Воскликнул толстячек. – Ха! А правда в том, что был! Ха-ха! Нужно было провести один обманный манёвр… - Вдруг толстячек заткнулся. Его мелкая головка очень удивилась тому, что произнесла. Глазенки забегали по комнате, в поисках ответа. Видно, он так занервничал, что не мог говорить, и просто расплылся в улыбке. Оскал долго не мог оставаться на его лице, и он тут же рассмеялся. – Ха-ха-ха! Смехотища! - Мистер Сэндтвик, - мягко, но жёстко, вступила миссис Литлстик, - объясните господам свои действия. Вам задали вопрос. - Ах, да. Да-да. Здесь, как понимаете, замешана одна интрижка. Я же говорил вам Ричвуд за одну девушку, с почты, - доктор закусил нижнюю губу. – Так вот она запала на меня как никто, а моя жена… - Нет у вас никакой жены, - удивилась миссис Литлстик. - Ну да, нет. А вот сели бы… Всё так сложно… я думаю, вы меня поймёте… - Сэндтвик, давайте молча есть. Ужин закончился мучительно. Никто больше не говорил. Ричвуд всё думал о проклятии и о несчастной миссис Литлстик. Сейчас он искренно соболезновал ей. Он хотел всячески ёё спасти. Нужно было дать ей поддержку. Нужно показать ей, что-то кто-то есть ещё рядом. Если он доверит всё ей, то сможет помочь! Миссис Литлстик должна иметь подозрения. Может, эта скромная строгая женщина знает, кто совершил убийство. Просто боится сказать. Доктор с нежностью взглянул на неё. Но хозяйка не отрывала лица от тарелки. Ричвуд чувствовал, прилив тепла к телу. Именно хозяйка поместья должна знать больше всех. Ёё величавая гордость, стройная статура - эти черты благородства так часто скрывают за собой боль. Когда все вышли, Ричвуд остался в коридоре, ожидая миссис Литлстик. - Миссис Литлстик, мне нужно с вами поговорить. Не бойтесь, никаких подводных движений с моей стороны не будет. Я желаю быть искренним с вами. Я хочу сказать, что кое-что знаю. На миг строгая маска слетела с ёё лица. Судорога усилия проскочила по нему и вернула привычный вид. - Что же? - Я знаю о проклятии вашего рода. Понимаете, я хочу сказать вам всё: свои убеждения и вообще всё. Чтоб вы могли сами разобраться, что в чём. Ведь, вы и сами можете догадываться, в чём причина смерти вашей сестры. Я хочу только помочь вам развязать это, как говорится, распутать узлы. Кто-то, не знаю, кто-то рядом хочет скрыть это. Но я хочу увидеть правду. То, что здесь происходит – это непорядочно, если не сказать грубее слова. Люди просто скрывают себя и свои поступки. Ведь, вы же знаете… может не знаете, но догадываетесь. Проклятие, оно ведь идёт не само по себе, оно действует через людей. И вот кто- то мог совершить что-то страшное. Человек может даже забыть сам себя… в момент ярости, или… Но поступок не приходит мгновенно. Этому следует череда событий, которые вытекают в действие… Скажите, вы заметили, может, кто резко изменил своё поведение? Может, кто смотрит не туда куда надо? Миссис Литлстик взволновано, удивленно смотрела на него. Она не говорила: то ли не хотела, то ли не могла. Ричвуд ожидал, что женщина что-то скажет, но, не услышав ничего, повёл дальше: - Я давно заметил, что все ведут себя не так. Есть неестественность в общем движении дома. Это милое место наполнено мраком. Он течёт из щелей дома, в которых лежат тайны. Эти тайны загнали туда люди. Они хранят их там уже века. И очень боятся, что их кто-то найдёт. Ведь, мы привыкли принимать слово «тайна» за что-то трепетное, интересное. А по сути – это вещь, какую бы желал человек скрыть. Это его грех. Это зло, какое он совершил. В вашем доме его причинялось немало. Я не верю в проклятие, но видно что, наверное, оно есть. Несправедливость настигала всех, кто принадлежит к Олдбриджам. Я хочу оборвать эту цепочку. Я смотрю на вас, миссис Литлстик, и в моём сердце появляется желание помочь. Кто-то очень тщательно скрывает свой поступок. И нам очень тяжело понять кто это. Люди сейчас очень хитры. Они научились не просто скрывать свои грехи, прятать их в щели – они научились смывать их. Раньше люди прикрывали тело пудрой, одеждами. Они думали, что так обманут других. Они выдумывали всё новые и новые рюшечки, чтоб спрятать себя. Появлялись ужасные моды, искажающие естественное. На тело нагромождалось всё возможное, только бы оно могло скрыть внутреннее уродство. Ещё раньше до этого, когда хитрый ум не придумал внешних ярких искажений, люди научились варьировать интонации. Они также сумели приводить тело в позы, лица наполнять сознательной мимикой. Всё ради обмана, да. Мы всё ещё думаем, что можем так делать. Думаем, что можем говорить чужими фразами, улыбаться тем, кто нам противен. И самое ужасное: можем думать, что это притворство незаметно. Мы позволяем себе считать, что наше притворство делает нас лучше. То мимолетное заблуждение, в которое приводим других не изменяет нас. Оно лишь туманит наше сознание. Только вот забываем, что когда хотим «казаться», то становимся только ещё низменней, чем есть. Но вот сейчас люди стали ещё хитрее. Пришла гигиена. Люди придумали не скрывать свои грехи, а смывать их. Каждый день можно начинать с нуля, не боясь, что кто-то на тебе рассмотрит пятно! Твоих поступков не видно (вот же хитрость, правда?). Плюс, есть ещё один хитрый ход. Всё та же мода. Каждый день – новое. Одежда быстро изнашивается. И приходится всё чаще покупать новую. Это очень выгодно для крупных корпораций. Ведь, можно продавать всё более дешевые вещи, и можно их продавать всё чаще. Но я не об этом. Я о том, что это очень удобно для человека с грязной совестью. Его всё тяжелее становится распознать. Не успевая привыкнуть к вещи, она уже изнашивается. Мы ёё выбрасываем и покупаем новую. Покупаем новую жизнь. Твоя история стирается. Поэтому сейчас и браки ничего не значат, родное место можно с легкостью покинуть. Вообще взаимоотношенья с людьми, с предметом, с духом легко оборвать в один момент... Это вполне нормально завести друга на один день, и потом раз использовав его, больше никогда не видеть. К опыту масок, интонаций, пудр, украшений мы имеем ещё и безмерное количество чистящих средств. Мы хотим отмыть абсолютно всё. Наша вина чувствуется везде. И, при этом же, делать грубости, чинить зло стало намного легче. После нужно только взять тряпку, немного лимонного средства и не забыть прополоскать рот. Ричвуд сглотнул слюну, которая накопилась во рту. - Гигиена убивает правду!.. Вы думаете, я врач и не вижу в этом понятии ничего хорошего? Нет, конечно, его много. Явные вещи, как спасение младенцев, отказ от дизентерии, создания гуманных условий для жизни – это прекрасно. Вот… бывает страшно открыть книгу. По воспоминаниям современников, это двенадцатый век, когда с убитого Архиепископа Кентерберийского Томаса Бекета совлекли одежду, ну вот тогда оказалось, что на теле у него потревоженные вши кишели, как вода в кипящем котле. Что?.. После этого хочется воспевать хвалу мочалкам и зубным щеткам, живущим в каждом доме. Но вот что важно для наших дней. Теперь, мы с легкостью принимаем новое. С нами не нужно уже так бороться, как прежде, чтобы открыть новую мысль. Это тоже хорошо. Но вот мы редко можем разобрать, где фальш, а где истинная мысль. Да… гигиена, как и любое гуманное изобретение, извращенным человеческим умом привело к худшему. Мы не знаем правды, и, увы, не можем ёё увидеть. Ричвуд перевёл дыхание. - Миссис Литлстик, да… А что такое отпечаток пальца? Это жир, который оставляет человек. Сейчас всё построено для того, чтобы лишится жира. Всё обезжирено. Ведь он остается последним оплотом грязи, тем, что может правдиво рассказать о человеке. Со стиранием поступков, мы теряем свою историю. Мы теряем себя. Когда мы лишимся жира – мы лишимся грязи. Тогда мы потеряем Бога. Он не заметил, как вцепился в край столика, который держал вазу. Красный высокий цветок в ней нервно трепыхался. Дыхание доктора ритмично отбивалось на лепестках. - Я хочу помочь вам найти эту грязь. Мы можем забыть о догадках и сказать всё так, как есть. Если вам нужна поддержка – я открыт для вас полностью. Только прошу, выкрыйте тех, кто делает это. Давайте остановим то, что Марти так любит называть проклятием. - Вынуждена сожалеть, доктор Ричвуд. – Женщина сделал продолжительную паузу. Выдержав на себе жадный взгляд доктора, она сделал маленький шаг в сторону. Тогда, подобрала руки вместе и ответила, - Сказать конкретного ничего не могу. Да и догадок у меня нет. Я понимаю, чем продиктовано ваше волнение, это хорошо. Но… спасибо за вашу тревогу. После таких слов легко говорить лишь нелепости. Если в моей голове что-то случится и я пойму, что дела могут идти так, как вы говорите – я скажу. Но сейчас, даже не могу говорить, нуждаюсь ли в вашей поддержке. Я не вижу проблему таковой, как вы говорите. Я могу ошибаться, но мне видится только моё личное горе. Убийства и тайн здесь нет. Простите, доктор, наверное, лучше идите к себе, отдыхайте. Нам всем стоит выспаться. У вас не должно быть забот. Если я вас захочу найти, я найду. Спасибо вам, доктор. Она отвлеклась и отвернулась к окну. Женщина сложила руки и ожидала пока Ричвуд уйдёт. Доктор заметил, что мысли ёё удивительно быстро улетели вдаль. Ричвуд не уходил. Он всё ещё спирался на край столика, сжимая его резьбу. Женщина смотрела в окно. Она сильно сжала ладонь, так, что кисть поднялась сама. Она ощутила что-то в руке. Это было то Сэндтвиково письмо. Тонкие пальцы машинально разорвали край конверта и вытащили прямую толстую бумагу. Глаза запрыгали по письму. Ричвуд видел, что на нём имеются темно-синие государственные штампы. Такие письма присылают только в официальных случаях. Что-то случилось с женщиной: ёё глаза всё быстрее проскакивали по листку и снова возвращались к началу. Она пересматривала письмо много и много раз, как вдруг прямое лицо стало обмякать. - Джеймс… Глаза медленно опускались по листу. - Джеймс… Она остановилась, и взгляд застыл в квадратике окна, в том месте, где он открывал однотонную серость улицы. - Джеймс… - Миссис Литлстик? Что-то произошло? Она повернула своё хрупкое тело к Ричвуду. Лицо исказилось растерянностью. Голова не могла стоять ровно и опала на бок. Рука молительно протянула письмо. Ричвуд схватил и быстро просмотрел его. Это было официальное увещание о том, что Джеймс Олдбридж, родственник миссис Литлстик, а именно ёё младший брат, умер. Также ушла с ним и его жена Ванесса Олдбридж. В письме указывалось, что тела были найдены случайно на берегу моря. Гибель произошла при неустановленных обстоятельствах. Ричвуд отклонился от письма. Он посмотрел на миссис Литлстик. Она встретила его взгляд. Женщина вскинула руки и закрыла лицо. Она села и тогда заплакала. Ёё спина жестко упиралась в острые батареи, плечи изредка содрогались. Она делала это тихо. Без истерик. Устало. - Извините. Скажите об этом Эбби. Мне нужно сказать Кэтрин, об ёё отце… - женщина едва снова не заплакала. – Мне нужно привести себя в себя. Не говорите пока девочке, я сама это сделаю. Чуть позже. Скажите, пожалуйста, Эбби. Ричвуд остался стоять в этом маленьком закрытом проеме коридора. Из его уст вылетела только одна фраза: - Вот и вправду, понятное письмо. Эбби, услышав новость, сразу кинулась из кухни, должно быть, сказать Кэтрин. Доктор успел остановить старую служанку и невнятно ей всё объяснить. Тогда он пошёл искать Марти. Ему хотелось разузнать от археолога о проклятиях. В библиотеке доктор нашёл не только Марти, но ещё и Сэндтвика. Двое мужчин страстно что-то обсуждали. «… нет, политика это дело совсем иное. Давайте даже вспомним двенадцатый век, как тогда поступали…» Обрывок фразы и запинающийся голос археолога говорил о том, что обсуждение было горячим. Удивительно, как люди быстро переключаются с чужой беды на свои обыденные вещи. - Сейчас есть обстоятельность, как вы понимаете. Это же очень хорошо, дружок. Это же по-другому, хе-хе. - Послушайте, послушайте – племена, которые отказывались принимать общее управление над собой… Доктора раздражало поведение мужчин. Но вспомнил своё, после первой смерти, и закусил сильно губы, наказывая себя. - Мистер Марти, замолчи, - он даже не дождался реакции друга – сразу же перевёл взгляд на толстяка. – Мистер Сэндтвик, вы мне ответите на несколько вопросов. - Да, пожалуйста. - Не пожалуйстукайте мне здесь. Единственный кто ещё может быть убийцей в этом доме – это вы. Вы один и говорили о том, что это убийство. Зачем это вам нужно было? Это же очень хороший ход, не правда ли, заставлять людей противоречить вам? Я выслушиваю вас, и мне кажется, что всё, что вы говорите – это полная чушь. Такой противный голос ещё надо сыскать. Вы умышленно вкладывали в наши головы то, что убийство здесь невозможно… Думаете, я не знаю ваших мотивов, я… да, действительно, они мне пока неизвестны. Но я имею уже достаточно ниточек, за которые хорошо могу схватиться. И если вы мне сами не поможете, то я их с яростью развяжу. А это вряд ли будет вам на руку. - Доктор… подождите секундочку… ну, как вы?.. - Извините, я вас перебью. Невозможно терпеть эту любезательную запинающуюся болтовню. Вытрите руки – они испачканы. Сэндтвик начал с силой вытирать рука об руку, продолжая смотреть на доктора. Он даже не поглядел, были ли его руки запачканы. - На них нет пыли. На них – грязь. Грязь от слипшейся крови. Такая не вытирается. Я не знаю, каким способом это сделали, зачем, но я знаю… А, что вы, собственно, делаете, Сэндтвик? Чем вы занимаетесь? Марти увидел на себе вопрошающий взгляд Сэндтвика и решил сказать что-то. Но это получилось у него очень слезливо, мягко и, может, даже глупо: - Сэндтвик, говорите… - Я… Ну вы же знаете, что я занимаюсь деньгами… Мы, то есть наша корпорация, очень полезная, даёт деньги, мы их получаем, и вот так передаем… Эти деньги мы собираем по всей стране и передаем в медицинские организации в бедных странах, или же финансируем правительства тех стран… Это, это для еды, лекарств, школ и … вот это вот такая моя работа… - Зачем вы скрывали, что ходили в деревню? - Я не скрывал… Ну, как. Я не мог по-другому… Это же из-за денег… Мне нельзя было показать виду, что я там был. Я … Мне пришлось, ну, как бы это… Я взял некоторые деньги себе. - Что? - Из организации. Из их фондов. - И сколько вы взяли? - Не могу сказать. Но это очень крупная сумма... Поймите, я это всё говорю, чтоб вы-то не думали обо мне того, что я могу убивать, да. Ну, Памэлу я вообще не трогал!… я просто… я хотел, чтобы… я шёл в деревню… - Вы хотели украсть деньги, которые шли людям, которые умирают? Вот просто?! Вот и всё?! - Поймите же, как вы не понимаете? Эти деньги туда б всё равно не дошли. Э, у-у-у… Туда доходит одна десятая, и то на рекламы. Они устанавливают биллборды с надписями, что надо садить деревья. Представляете? В Африке! Эти деньги… Представьте: идёт дорога такая, вся в колдобинах, перебегают ёё скорпионы, зебры всякие, везде пустыня, нет воды – и только плакат «Береги природу». Да там невозможно растить деревцо то, понимаете? Или в джунглях, тоже самое! Со срубленного дерева стоит тот плакат. А там дерево само собой за час вырастает! И всё! И вот это всё! Деньги не идут туда! - А как же… где же они?.. Ричвуд понимал, но как всегда в моменты шока или разуверивания, возникают вопросы, не требующие ответа. Как тонущий человек хватается за листочек на воде. Утопающий не чувствует, что под ногами дно, а только сутужиться, пытается плыть. И очень боится того темного неизведанного дна, и от этого, хватается за листик. Может иногда лучше отпустить себя и нырнуть? Ведь, коснувшись дна ногой, ты можешь оттолкнуться и выпрыгнуть. - Они оседают тут, – продолжал Сэндтвик: - в новых супермаркетах, кафе, новых домах, яхтах – они везде здесь. Поймите же… деньги очень предательны. Ими нельзя помочь. Их можно очень легко спрятать, перевести из одной формы в другую. О них легко можно лгать, забыть. Они могут исчезнуть – и это просто объясняется. Они могут появиться из ниоткуда, вот так, просто, а мы расскажем всем, что это гений человеческого ума. А вещей-то больше не становится. Булка пропадает только тогда, когда она съедается. Стул появляется, когда его соберут. Дереву надо родиться. А деньги… Появляются из ниоткуда! Ими помочь нельзя. Почему мы не переправляем им еду? Потому что сами же у них ёё воруем! Мы забираем оттуда продукты, чтобы тут перенасытится, а, а… а… а там… а там умирают они… но даём им взамен деньги… и оружие… но это уже… хе-хе… о том я не буду говорить… поймите, эти деньги там не нужны… и здесь не нужны… А мне, мне так хотелось… понимаете, я всю жизнь был бедным, всю жизнь облизывал за кем-то леденец. Да нет, я палец от леденца облизывал! А потом, меня ещё и били за это. Я ведь и в тюрьме то … побывал, эх … и не один разок, я был… сложно… но всё за то же. За то, что хотел сам леденец, а не слюну от него. И вот я что. Я посмотрел на лошадок, на их гривы, на цвета, как люди с сигаретками-то, сидят, плюют и смотрят. Я захотел… я захотел вот так пожить… Конечно денег у меня нет на это… А у них-то есть! Конечно! У них их завались, хе-хе… и я, как все, не поймите же, как все же сделал – взял оттуда… Да, оттуда ещё можно брать, сколько угодно… Хотите, я для вас возьму? Только понимаете, это же не всё может быть-то, здесь надо пределы-то видеть. – Здесь лицишко Сэндтвика приняло привычное выражение и снова стало мерзким. – Как вам? Что скажете? - Так, зачем вы скрывали ваш поход в деревню? - Я, ну, как бы… я делал одно дельце, ну вот это же, хе-хе… Так вот, оно и заставило меня. Поймите, нельзя чтобы концы были видны, чтобы торчало что-то из под плаща, тогда тебя сразу за хвост и, хе-хе, и схватят… А так – я сидел весь день здесь, и нигде в деревне меня не было, хорошо, да? Хе-хе… Так что? Мы, договоримся как-то? Самоуверенное, довольное и притом гадкое лицо человечка сверкало тонкой улыбкой. Ричвуд теперь видел, что Сэндтвик когда-то знал, что хорошее, а что плохое. Но слабости заставили запутаться. Доктор посмотрел на пухлые ручки, которые облокачивали подлокотники кресла. Они раздражали Ричвуда. - Нет, Сэндтвик, я не хочу иметь с вами никаких дел. Но не беспокойтесь, мы не будем говорить никому о ваших дельцах. Да, Марти? - Да, конечно, – Марти обрёл такой искренний вид, что его можно было бы помещать на икону. - Единственное, - доктор уже успел отвернуться и направлялся к двери, - мне жаль лошадок. Марти пришлось догонять Ричвуда, который шёл слишком энергично. - Вот видишь, он же ничего, он добрый. Ты говорил, что не так, но сейчас я вообще не вижу, почему ты можешь так… - Да потому, Марти. Потому. Он остановился. - Марти, этот человек мог бы что-то сделать. Он видит беду. Это даже не проблема – это беда, беда нашей современности. Но человек этот руководствуется, также, как они – своей жадностью. Он собирался купить нас. Он, который только что говорил, что деньги ничего не значат, сам не видит уже мир без денег. Он продал себя. За этой мерзкой пухлой личинкой ещё сидит человечек. Но он такой мелкий и слабый, что личинка просто задавила его. Он говорит, что люди гибнут там. От голода. Да от этого тоже. Они убивают друг друга за еду. Еды не хватает – начинается война. Я думал, а как они получают все эти взрывчатки, автоматы, ракеты? После слов нашего друга я понял, что это всё замкнутый круг. Те, кто якобы поставляют еду, сами и привозят туда оружие. Сэндтвик может сам об этом не знает: догадывается, но просто не хочет этого понимать. Не знаю. Но вместо того, чтоб попробовать прервать эту цепочку грабежа одних и пресыщения других, он только идёт за ней. Он тратит эти же деньги на лошадок, которые ему, - Ричвуд ругнулся, - не надо. Просто, чтобы усытить свои комплексы. - Ричвуд, по-моему, ты не то говоришь… - А что мне говорить? Если ты берешь ответственность за живое существо, которое требует твоей опеки, ухода – ты обязан давать ей это. А когда, ты берешь это как существо-игрушку, чтоб можно было «ходить и плеваться», то… Да, Марти. Я не думаю, что он убил. Но вот кто, уже не знаю… И ко всему, ещё и смерть родителей Кэтрин… - Кэтрин!? Ёё родители умерли? - Погибли. Ты не знал?.. - Откуда? А когда? Как? - Извини, - Ричвуд извинялся за свою злость на Марти. – Да, прости… я думал, ты знал. Это случилось недавно. Когда, не знаю… пришло письмо… но лучше не спрашивай ни о чём, ты потом всё сам узнаешь. Тем более, я и сам больше не знаю… Всё. О-ох, я устал, Марти. Давай отправимся спать. Моя голова напоминает звон внутри расколовшегося колокола. Они поднялись наверх. Археолог вошёл в свою комнату. Ричвуд прошёл мимо двери и дошёл до окна в конце коридора. Он спёр руки на подоконник и свесил голову. Выдохнув, приподнялся и медленно пошёл назад. Напротив двери миссис Литлстик он услышал тишину. Она заставила его остановиться. Из комнаты не доносилось ни звука. Доктор посмотрел в щель: настольная лампа в комнате горела. Миссис Литлстик лежала на боку, одетая, спиной к дверному проёму. Она не спала. Ему захотелось зайти внутрь и обнять женщину, перенять на себя часть ёё горя. Но это то, чего меньше всего хотела она. Ричвуд чувствовал, что хозяйка боялась жалости. Доктор удивлялся, почему сам ёё испытывает. До этого только жуткие эмоции овладевали им. После первой смерти он не испытывал ничего похожего на жалость. Лишь сейчас она появилась. Ричвуд шёл, останавливаясь около каждой двери, и вслушиваясь. В комнате Марти опрокинулся в глотку стакан воды. Очевидно, археолог принимал лекарства. Ричвуду захотелось, чтобы в стакане был алкоголь. Он находил в этом особую романтику. Но Марти никогда не был замечен в любезностях с рюмкой, что исключало романтичный настрой доктора. Он, будучи врачом, не любил лекарства и назначал их нехотя. В комнате девушки, Кэтрин от чего ойкнула. Может, подрезала ногти, может, снимала чулки – Ричвуду непременно виделась картина, как она занимается своими тоненькими ножками. Эта картина заставила его глубоко вздохнуть. Девочка ещё не знает о трагедии. Она видно веселилась вечером, и поэтому так поздно пришла и так поздно занимается собой. Дальше, Ричвуд остановился у двери Сэндтвика. Послышался скрип кровати. Наверное, толстячёк не может уснуть. Доктор прислушался к замочной скважине. Оттуда доносилось только медленное спокойное дыхание. Сэндтвик пару раз посапнулся, что опровергло догадку доктора: толстячёк заснул. Странно, когда он вообще успел проскользнуть в комнату. Ричвуд никого не видел в коридоре в это время. Но ещё удивительнее, как Сэндтвик так быстро уснул. Как люди с таким тяжёлым чёрным багажом, таким количеством гадких поступков и такой доброй душонкой, могут так легко засыпать. Сам Ричвуд заснуть не мог. Он лежал в своей старомодной истёртой пижаме сверху на покрывале. Он не любил засыпать – перед сном мозг расслаблялся, терялся контроль, и человек испытывал мысли. Глаза Ричвуда тупились в потолок. Он хотел бы заснуть, но не имел достаточно воли, чтобы двинуться. «Кто же? Кто? Ну не может быть так, как говорят эти люди. Всё слишком спокойно. Тогда, когда внутри у меня крючиться и ломается. Девушка… Да, Пэйпэр могла этому… Она очень красивая. Да, хотелось бы… Как я хочу ёё обнять, вот так…- в голове его пронеслись картины объятий, несомненно на фоне цветущих фруктовых деревьев, - она… Я не могу даже думать о ней... Кто же совершил?.. Это убийство, я знаю. Может, оно даже связано со смертью родителей, но… Думай, давай… Килкэнни? Не мог. Он был слишком пьян. Глупо, нет… У него и жизнь глупая. Разве что … В отчаянии? Но он даже в пьянстве не впадал в него. Этот человек не мог. Он даже не знал о Памэле. Хорошо… Кто? А Бэртрани? Его жена… Они жили всю жизнь здесь и может знали… Нет, Памэлу никогда никому не показывали… А может быть… зелья? И… нет. Она ходит просто в лес. Только за воспоминаниями, Ричвуд. Вот и всё. Ни проклятий, ни зелий – здесь не то! Ричвуд, может, Эбби?.. Д-а-а… это точно… она подкралась с чёрным половником, взломила им дверь и вылила кипящий бульон на тело больной женщины. Поэтому миссис Литлстик и не пускает туда никого – тело изуродовано … Кстати, о миссис Литлстик (да, с Эбби это глупость)… Она же… нет, не она… Ричвуд, ты сегодня это доказал, что тебе ещё надо… А вообще тогда никто! …. Ни Марти, ни Кэтрин, ни Линдси не могли. Она хоть и…, но добрая. Был ещё толстый негодяй, да и тот… Может он услышал, что в ёё животе спрятаны деньги… Или корм для лошадей?.. Ричвуд, ты – шутник… Нет. Нет. Нет НЕТ!НЕТ! Никто не мог! Никто! Кто мог убить и зачем? Да, никого, кто живет в этом доме и поблизости! Никого! Все. Кто живут в этих комнатах, на этом этаже, даже не думают о ёё смерти. Никто, кроме… кроме… Кроме тебя... Я один думаю... Один? Чего?.. Я один считаю, что это убийство?.. Один. Сэндтвик шутил, это правда… Почему тогда я всё время думаю об убийстве? Почему я хочу понять? Зачем я бегаю по всему дому, поместью, деревне, в поисках убийцы? Может и проще всё? Кто из здешних жителей настолько умён и может совладать с собой, чтобы не оставлять улик? За кем пристальнее, чем за остальными смотрят и не доверяют ему?.. Догадался?.. Насколько ты сам себе доверяешь, Ричвуд?.. Насколько ты себя знаешь?.. Я?.. Да, ты. Видишь, в тебе уже говорят два человека. Ты уверен, что обоих из них можешь контролировать? Помнишь, как ты начал обращаться к себе?.. Да… Ты это, конечно же, хорошо помнишь. Это случилось, как только ты уехал из дому. Когда рядом не оказалось сестры. Тебе не у кого было спросить, что делать, и ты стал спрашивать у себя. Да, после этого ты не сблизился ни с одним человеком… У меня была жена… Ну, может, какое-то время вы прожили вместе, но потом жена убежала от тебя, именно из того, что ты не подпускал ёё к себе слишком близко. Потому что ты, живя в одном доме, оставался камнем для человека, который спал в одной кровати с тобой. Ты жил только в детстве. Помнишь тот дом? Сколько ты там не был?.. Не помню… Падонок. Что случилось? Почему ты перестал писать? Почему не приезжал? Почему ты стал бояться дома? Почему ты стал Никем? Они же любят тебя, Ричвуд, они ждут тебя. У тебя есть братья, сестры, живые родители. Почему же ты считаешь себя сиротой? Почему ты видишь себя никем, Ричвуд?! Приедешь домой и снова станешь для них ребенком? Это же славно! Нет? Ты же ничему не научился. Снова станешь обузой для них. Но пусть – они любят тебя, они ждут тебя, а ты приедешь и покажешь, что кроме как курить, ты ничего не научился делать. Ха-ха! Ничего, Ричвуд!.. Я… Ты уехал ничто и Ничто вернёшься! Вот почему ты перестал писать! Ты не доказал ничего! Помнишь, как зимой, когда в доме было холодно, отец отдавал каждое утро по очереди детям свой завтрак. Он хотя бы мог добыть его для своих детей. Ты же неспособен и себе ничего наскрести! Единственное на что ты способен – это обкрадывать людей! Тебе не нравится Сэндтвик, Ричвуд? Да ты и сам Сэндтвик! Ты способен лежать на чужих простынях, есть их гренки в обед и лечить от простуды! От простуды! Ты не говоришь им, что чай с лимоном сам по себе вылечит их быстрее, чем твоя помощь! Ты обуза! Даже для себя. Какашка, которую ты в себе носишь, имеет больше пользы. Ты думаешь, что такой человек не мог убить? Мог, и не единожды. Может, ты перед тем убивал? Ха-ха, шучу… Не смешно, ведь… Давай вместе вспомним этот раз. Бродя ночью в отчаянии от себя немощного, ты наткнулся на старую дверь. По оплошности миссис Литлстик, она осталась открытой. Ты вошёл. Увидел там больную. Разозлился. Эта женщина, лежа на кровати, приносила больше пользы в жизни, чем ты. Она давала радость, она приносила надежду сестре, за которой та ухаживала. Ты убил ёё. В порыве зависти. Как благородно. Доктор, знаешь, я не хочу с тобой говорить. Но, к сожалению, я разговариваю сам с собой и никуда не уйду от этого говна во вне меня!.. Нет. Я не мог. Я контролирую себя… Да, Ричвуд? А как же, помнишь, ты пошёл в лес, увидел старушку и испугался? Что с тобой происходило? Расскажи. Давай, объясни, что ты видел? Расскажи ещё, как ты кричал на почте, как ты убегал из деревни – открой то, что прячешь. Ты хоть помнишь себя в эти моменты? Контролировать себя ты уже не можешь. А вот могла ли твоя память подвести тебя хоть разок? Здесь даже проклятия не надо, имея человека злого на себя, он легко переступит грань… Хочешь встать? Сядь! Правильно, слушайся меня. Теперь ты слушаешься мелкого второго я! Ты, чмо, пал в низину самого себя. Добро пожаловать. Отсюда уже не выбраться. Вспомни, в лесу: ты валялся в луже росы, со слюной, беспомощный… ты надеялся, что кто-то будет глядеть за тобой, кто-то поможет. Почему? Глупость. О, ты уже начинаешь понимать. Проблески мелкого ума. Отлично, так мы с тобой придём к цели вдвоем ( или в одном!? Ха-ха) (ты уже шутишь, настоящий псих!) Ты сошёл с ума. Почему ты ищешь вокруг сумасшедших, Ричвуд? Потому что ты сам лишился рассудка. Твои остатки мозга пытаются тебя спасти. Беги, Ричвуд. Куда угодно, но беги! Как бежал тогда, в лесу. Куда ты выбежал? Ты упал на росу, да? А перед этим? Ты точно был в лесу? Или ты развернулся, побежал по тропинке, к поместью, и наткнулся на деревянную решетку, по которой вьется виноград. Она, как нельзя удачно подлезала под самое окно. Ты прошёл в дом, в правое крыло, туда, где спрятано это окно. Дверь оказалась открытой – миссис Литлстик забыла ёё запереть. Ты вошёл. Увидел – убил. Закрыл дверь изнутри и вылез через окно. А дальше? Ты улёгся на росу… Давай, Ван Гог, дерзай… Почему Ван Гог? Почему я себе говорю Ван Гог? НЕТ! Нельзя поддаваться своей глупости. У меня есть рассудок. Эти мысли – они предательские, но я могу думать… Точно, Ричвуд. Ты уверен?.. Да. Я могу ещё не сбивать сам себя... Там есть следы. Пойди и посмотри. Посмотри и вспомни… И я пойду! Ты не напугаешь меня! Я посмотрю. Но ты, больше никогда не будешь говорить со мной! Я посмотрю. В любом случае, я не сумасшедший…» Ричвуд оделся и пошёл вниз пол лестнице. Он спустился в холл, а затем во двор. Со стены, которая выходила к лесу, действительно свисал девичий виноград. Он заканчивался у самого окна. Странно, но Ричвуд раньше его не замечал. Какие-то картинки стали всплывать в его голове. Доктор не мог разобрать, где в паутине рассудка бурлила выдумка, а где было то, что происходило на самом деле. Он смотрел на тёмное окно. Ничто не освещало его. …Тогда был яркий лунный свет. Свет падал в саму комнату… На кровати лежало грузное тело. Женщина повернуло своё уродливое лицо. Кривые зубы торчали из пасти, широкая, будто звериная, морда не пропускала ни одной эмоции. Взгляд был словно замороженный. Волосы раскидывались всюду: на голову, уши, рот - они укрывали ёё всю. Руки были намертво спрятаны под бордовое одеяло. Богатая, оббитая деревом, комната дышала болезнью. Возле кровати на полу стоял цветок в вазе с зеленой водой. Доктор подошёл ближе. От женщины пахло испорожнениями. Вдруг, корявая рука высунулась из- под тяжелого одеяла. Или она сама выпала, или же существо двигалось – понять было сложно. Тяжелые, словно паутина, волосы закрывали глаза. На правой щеке отсвечивалась заклеившаяся слюна. Это указывало на то, что существо живо. Вдруг, оно вздохнуло и стало стонать. Оно ныло громче и громче. Стоны стали переходить в вопли, а потом почти в крик. Эти звуки звериного языка явно взывали к чему-то. Ему надо было помочь. Существо совалось по вонючей кровати, не в силах что-то сделать. Доктор испугался. Он ударил. Ударил в лицо. Кровь сразу же выпрыснулась на уродское лицо. Слюни перемешивались со слезами. Гнилой зуб, вытягивая за собой ядовитый запах, вылетел прочь. Доктор подбежал, поднял его и кинул в окно. Ему хотелось ещё бить и бить это существо. Но он боялся. Кровь буквально укрывала больную. Бордовое покрывало стало мокрым. Вдруг, голова поднялась и выдала такой стон, который может идти только из самой души. Белые, пустые глаза женщины вцепились в Ричвуда. В этом бездумном взгляде он нашёл мольбу. Беспомощное существо молило спасти ёё. Он испугался. Ноги сами попятились к окну. Руки вцепились в оконную раму и выпихнули доктора наружу. Его ноги то и дело соскальзывали в спешке. Он боялся, чтобы это существо вновь не посмотрело на него. … левая нога выкинулась из окна и упала в лунный свет. С правой руки, державшейся за подоконник, стекала кровь. Ноги медленно переставлялись в выемки деревянной решетки, путаясь в винограде… Правда ли это? Что происходило? Неизвестно. Он уже не мог верить сам себе. Ричвуд стоял на коленях в траве, полных вязкой росы, и сжимал кулаки. Он посмотрел на правую кисть. В темноте виднелась ещё незажившая рана. Он стесал… возле почты? Или?.. Ричвуд уже не понимал. Он осознавал, что где-то отчаянная фантазия создала больше. Но где? И где оставалась реальность? Если фантазия настолько последовательна, то может ли она быть фантазией? Ум, представляя что-то, всегда упускает мелочи. Увлекаясь, он теряет важные обстоятельства… Какие? Он должен найти их в себе… Единственное, что он может теперь – это только проверить. - Почему вы на коленях? - А? – доктор не разжимал кулаков и не повернулся. - Почему на коленях стоите? Роса же. Не надо. Ночь – вставайте. - Это кто? – Ричвуд увидел старое лицо. – … Бэртрани? - Да… А, вот вы кто?.. То вы вчера там, в лесу бегали?.. А, теперь здесь… Да,да. Ну, что ж… Я тут ходила, думала, не моё ли это несчастье тут на коленях лежит. Как всегда, где-невольно околачивается. Я ужин не готовлю, так он… А чего вы здесь? Чего вы не встаёте? - Я запутался. - Вставайте, не мучайте меня. Идёмте со мной. Я всё равно хотела с вами поговорить. Откуда вы знаете моё имя? - Так, все знают. – Ричвуд поднялся и увидел, что сказал не то. – Вы сами говорили, - оправдался доктор, но было поздно. - Вам уже рассказали, да? Ну, ладно. Тогда вы меня поймёте. Мне не очень приятно, когда в лесу есть ещё кто-то. Я люблю быть там одна. Поэтому и прихожу по вечерам. Пожалуйста, не ходите туда так поздно. Целый день там кто-то есть: или муж мой, или ещё кто… А вечером я могу быть там. Могу быть. Да… Куда ж вы ступаете? С вами что-то не в порядке. Вот, держитесь за руку. Давайте, сегодня ночью пройдёмся вдвоём. - Да, я бы тоже хотел… - Может, заколдую вас… Брехня. Не умею. Ну ничего. Попробуем. Шучу. Или нет. Ну, неважно. Я-то вас всё равно уже захватила. Ха-ха. Шучу- шучу. Да, что-то я сегодня разгулялась… Давайте в лес. Не могу я без него. - А без мужа можете? - Без него-то? Не знаю. Наверное, уже нет. Тогда он спас меня, я бы, наверное, и на свете не осталась. Привыкла, а потом и не смогла уйти. Так и остались. И вот всю жизнь мучаем друг друга… За всю жизнь-то никто из нас так и не пожил. Ричвуд слушал. Сейчас всё было сильнее его. Лицо и руки окаменели. Он старался говорить для того, чтоб скинуть с себя ощущение глины на теле. Все окончания были болезненно слабы. Грудь ныла. Дышал он медленно, но очень глубоко. Ему самому казалось, что он вот-вот остановиться, не сможет идти, задрожит и замолкнет. Голова словно окуналась в зеленый, зараженный вирусами свет. - Вы же тут живёте, да? Не знаете, куда девался мой муж. Его уже второй день нет ночью дома. - Наверное, забыл купить семена. - Опять? Он хоть сам дотащил себя до кровати или?.. - Вчера я его нес, но сегодня не видел… - Вот же черт… Чертяка… Я б ему волосы его повыгрызала и закинула за пазуху! Ей Богу – кусок картошки… Знаете, он мне напоминает кусок картошки – весь вяленый, вываренный и мнётся, мнётся… Та-а… Но добрый он. Наверное, до сих пор любит меня. - А вы его любили? - … не знаю. Наверное, нет. Знаете, все говорят, что у нас детей нет, потому что я хотела грех совершить тогда… Я хотела, да, но он меня уберёг. Я тогда тонуть хотела. Дурная, не знала как – прыгнула, а там мелко, только ногу ушибла. А он испугался – и за мной. Даже не знаю, откуда выскочил. Следил, наверное. Взял на руки, да и понёс в деревню. Вот так и случилось всё, от так с ним осталась. Потом ещё долго как обомлевшая была, ходила себе, ничего не слышала. Дура… Любила же тогда. Бегала за другим, тем, рыдала. Муженёк теперешний мой всё по кустам сидел и глядел на меня. А я смеялась с него. Дураком называла. А сама-то дурою и оказалась. Спас… Плакала, рыдала, света не видела… Очнулась, а уже и замужем. И знаете, я от чего злая стала? Так мне горько сделалось, что гад этот меня любит, а я его не люблю. Так горько. И как я стала злиться! Как я кричала. Я била его, обливала водой холодной… а он… Терпел всё. И мне от того ещё тошнее ставало. Ведь, я видела, что сама ... Сама не люблю, а заставляю любить себя. Вижу, что человека гублю. И била за то. Чтоб знал дурак. На шаг не подпускала. Вот… вот такая жизнь у меня была. Так и откуда взяться тем детям, скажи мне? Вот так оно у нас. Похоронили мы свою жизнь… - Нельзя говорить так… - Нельзя поступать так с собой. – Бэртрани резко повернула голову к Ричвуду. Она была намного ниже и смотрела по диагонали. – Можно я у вас останусь? Я утром только кофе, попью, заберу своего домой, да и уйду? - А, где же я вас оставлю? - Да, там полно же комнат. Бывала я у вас в доме… - Это не мой дом. Я доктор. - Аа-а… Это вы вот тот. Я сегодня нашу девчонку встретила, так она … - Пэйпэр? - Да… Понятно всё. Ну, ничего… В доме там есть такие комнаты, что… Тут же сейчас хозяйка? Да? Она вряд ли он них знает. Меня туда ещё тот водил – старушка запнулась. – Вот там-то я и останусь. Скажите мне, где вы спите. Я утром найду вас, вы мне поможете найти мужа. Хорошо? Спокойной ночи. Она остановилась. Ёё голова тяжело упала на шею, а глаза взлетели к звездам. Ричвуд тоже посмотрел вверх. Он ожидал увидеть чертей и русалок, одетых в темные тины, но нашёл только тёмное небо, с миллиардами золотых и белых звезд. Он посмотрел на Бэртрани. Она глядела в небо. Доктор решил, что будет нормально вот просто так ёё покинуть. Он отошел и направился к поместью. Следы, которые он оставлял за собой тянулись к окну, укрытому под девичьим виноградом. *** - Боженьки, доктор, чего вы встали? - Эбби, вы уже проснулись. Зовите всех к завтраку. - Так как же? Это надо будить, люди нормальные спят ещё. - Спят? Я не сплю. Будите. - Вы что, не ложились? Это плохо, это очень плохо. Я читала, что это может повлиять на потенцию и на лунное состояние человека. Ещё это может высосать фазу… Голос служанки отзвучивал в голове Ричвуда, как сломанное радио. Ни одно слово не доходило до него. Но в его мысли быстро вклинилось тёплое воспоминание, которое было частью этой бессонной ночи. Теплый поцелуй ещё согревал его губы. Именно он не давал ему спать последние два часа. - Эбби, давайте будем уже завтракать. Если не хотите со всеми – так давайте вдвоём. - Вдвоём?.. Нет, я лучше пойду, позову миссис Литлстик. Чего это он такой веселый? Нет, я не… Но лучше пойду позову всех. Время не такое уж и раннее уже… В руке Ричвуд зажимал конверт. От бессония и волнения тот был сильно смят. Мысли доктора быстро перешли от мимолетной встречи с Пэйпэр к содержанию конверта. Он волновался. Через некоторое время все стали собираться к столу. Кэтрин была нервной от того, что ёё заставили так рано встать. Миссис Литлстик боялась за то, как сообщить факт маленькой девушке. Марти конфузился, потому что хотел смотреть на Кэтрин, но не мог из-за слов Ричвуда. Только Сэндтвик был как всегда весел. Но его веселье выпадало из общего настроения и явно раздражало присутствующих. На тарелку Ричвуда судорожно выбросились поджаренные сосиски и немного зелени. Молодая рука, которая кидала их, сильно тряслась. Доктор поднял глаза – Линдси прятала лицо. Только он стал отводить подбородок, как девушка кинула ему взгляд. Она хотела что-то сказать, но боялась. Она бы крикнула сейчас, если б знала о чём. Всё в этой комнате хотели обрести кого-то рядом, но натыкались на стену внутри себя. Ричвуд почувствовал себя виноватым. Он видел, как сплёл кучу паутин только ради своей забавы. Больше тянуть было нельзя. - Миссис Литлстик, скажите, а что за угодья были раньше в этом регионе? - Честно, уже и не вспомню. А почему мы все так рано встали? - Миссис Литлстик, ответьте, пожалуйста. - Их закрыли около лет тридцати тому. Я тогда ещё бегала ребенком. - Не вспомните? В городе тогда ещё был небольшой заводик. Специально для него была высажена небольшая опушка. Вы не помните? Вы никогда не бегали ребенком в сад с высокими деревьями? Не прятались под их жёлтыми листьями? Не помните? Не игрались ли вы жёлудями? - Ах, да! Да, там был дубовый лесок. Мы пару раз убегали туда с братом… - Миссис Литлстик остановилась. – А откуда вы это знаете, доктор? - Мне рассказала Бэртрани. – Эбби и хозяйка с удивлением посмотрели на него. – Бэртрани – жена садовника. Мы немного болтали. Она говорила, что этот заводик раньше принадлежал вашей семье. Но вы почему-то его продали. - Это сделал ещё мой отец. Стало невыгодно содержать. - А чем занималось производство? - Чернила. Они производили чернила. - Чернила… Так вот, миссис Литлстик, если ваша семья производила чернила, то вы должны были бы знать, какой цвет они обретают. - Не знаю. Синие или черны, или… Сейчас же век красителей, могут быть и всякие. - Вы верно подмечаете. Но, позвольте, я вам немного расскажу. Чернила делают из орехов-галлов. Это такие маленькие наросты на деревьях. Чаще всего дубовых. Это некое заболевание растений, его переносят клещи и другие насекомые. Когда они заражают дубовые листочки, то человек их срывает и раздавливает. Смешивая полученное с маслами и разными химическими средствами получали чернила. Какого цвета, думаете, они были? - Не знаю, может синие… или фиолетовые?.. - Чернила, миссис Литлстик. Они были чёрными, чернила. Но потом это стало невыгодно. Стало намного проще выращивать эти бобы- заболевания в бедных странах. Немного позже стало вообще легче создавать чернила из синтетических веществ. И как мы заметили, предприятия в нашей стране стали закрываться. Чернила стали обретать новые цвета. У нас появились зеленые, синие, красные, фиолетовые… Очень много. Но вот какое выбрать? Какое бы выбрали вы? - Ну, может синий… - Прекрасно! Миссис Литлстик, наше государство тоже выбрало синий цвет. Но раньше-то у них не было выбора. Они пользовались чёрными чернилами. И все свои штампы в канцеляриях они производили именно этим цветом. - К чему вы, доктор, это всё?.. - Вы, думаю, заметили, что я держу руку на каком-то конверте. Содержимое его должно быть вам известно. Его отправил мистер Сэндтвик. - Я? - Да. Помните ту славную девушку с почты? Она принесла мне его назад. Мне. – Ричвуд надавил на последнее слово, посылая его Сэндтвику. Такой реакции доктор никак не ожидал. Толстячёк сгорбился, вобрав грудь в себя, поджал ручки и посмотрел собачьими глазами на Ричвуда. Видно, его слова о девушке не были, как всегда, просто словами. Ричвуд сдержал себя и продолжил. – Я взял на себя наглость и вскрыл конверт. Замечательная работа. Всё четко и по графе закона, если бы не одна мелочь, на какую я указал. К. Дивнест, как чудно, я сразу и не понял… - О чём это ты… то есть, вы, доктор, я... Я же сидел дома… - Письмо, которые вы мне дали отправить. Вот оно лежит на столе, под моей рукой. Оно было направлено К. Дивнэсту. Здесь лежат ваши бумаги благотворительного фонда, об этом я не хочу говорить… и письмо некоему нотариусу К. Дивнэсту. А под ним бумаги, заверенные им же, с соответствующими печатями. Как умно, правда? Просто поменять буквы своего имени – и уже возникает новый человек. - Ричвуд, объясни мне, - занервничал Марти. – Может, они и понимают о чём речь, но я нет. - Марти, К. Дивнэст должен был подтвердить смерть Памэлы Олдбридж. Но перед этим он же подтверждал свидетельство о рождении этой же Памэлы Олдбридж. Один человек работал сорок лет на одном месте? Пускай. Всё было бы хорошо, к счастью, формы печатей не менялись с тех пор. Но их выдали чернила. Они выбрали не чёрные чернила, а синие. Мистер Сэндтвик или К.Дивнэст, как ему угодней, выбрал те, которые используют уже тридцать лет. Я думаю, никто бы не заметил, ведь вряд ли кто об этом уже помнит. Но, к сожалению, мне приходилось изучать в университете заболевания растений, и, именно, на примере чернил. А Бэртрани, к сожалению, не вовремя об этом напомнила. Застыла тишина. Миссис Литлстик сжимала салфетку. Если бы в ёё руках был нож, она разрезала бы себе руку. Марти засуетился на стуле. Он нагнулся немного вперёд и спросил так тихо, будто находился в храме. - А что это означает, Ричвуд? - Это означает, что убийца – миссис Литлстик. А оружие держал мистер Сэндтвик. Миссис Литлстик и мистер Сэндтвик, я обвиняю вас в убийстве Памэлы Олдбридж. Но, к сожалению, факта преступления нет. Потому как такой персоны как Памэла Олдбридж не существует. И ёё никогда не было. Он перевёл торжественный взгляд на миссис Литлстик. Та, казалось, ссушивалась на глазах. Она смотрела прямо во внутрь Ричвуда. Ёё голос тихо вылетел из глубины. Он сильно першил и потерял обычную звонкость. - Вы врёте. Это всё ваши глупые догадки. - Это могли бы быть мои догадки. Я могу даже назвать совпадением то, что не нашёл ни одного воспоминания в письмах и записках в вашем столе. Когда мы с Марти пугали вас, вы боязко поглядывали на стол. Там лежали какие-то бумаги. Я позволил себе взломать несколько ящиков стола. Там нашлись поддельные пособия, документы, указывающие на «усопшую». Но ни одной фотокарточки, ни одной вещи связанной с ней. Я могу это допустить. Но как я могу объяснить сам себе то, что в комнате наверху пусто? - Вы вошли?.. Вы?.. – миссис Литлстик привстала, готовая к атаке. – Вы взломали дверь?! - Нет, я залез через окно. Я проник в пустую комнату, заполненную пылью. Там ещё нашлось место для нескольких коробок с книгами и пары поломанных плинтусов. Мне кажется, иногда там гостевали голуби. Запах ужасный. Да, и следы на полу… можно бы и убрать. Миссис Литлстик приложила огромные усилия, чтобы сказать свою фразу. Эта реплика оказалась последней за утренним столом. - Как это низко, Ричвуд. Как вы могли так мерзко поступить? Все молчали. Ричвуд услышал, как на улице защебетали птицы. Они воспряли с деревьев и улетели. Слышалось, как за окном гудел ветер. Постепенно он за своим шумом открыл гул моторов. К парадной двери приближались машины. Судя по звуку, их было несколько. Сопровождаясь скрипом тормозов, они остановились. Застукали автомобильные дверцы. Послышался шорох твердых шагов о гравий. Люди шли к главному входу. Минуту подождали, видно о чём-то договариваясь, а затем послышались глухие стуки в дверь. - Полиция! Откройте, пожалуйста. Дальше следовало всё очень быстро. Эбби ушла открыть дверь. В столовую вошло несколько полицейских, за ними следователь. Они спросили о мистере Сэндтвике. Миссис Литлстик указала рукой на него. Полицейские что-то промямлили, одели Сэндтвику наручники и увели толстячка на улицу. Следователь объяснил, что они приехали за ним, так как фирма раскрыла его финансовые махинации. Потом следователь перебрался в библиотеку и поочередно вызывал туда всех, кто был в доме. По случаю, тут оказалась и Бэртрани. Миссис Литлстик не могла уже ничему удивляться и только легко повела бровёй. Сперва, допросили старушку. Она пробыла недолго. За ней пошёл муженёк. Их отпустили, и они, ссорясь, пошли домой. Потом в комнату завели миссис Литлстик. За ней Кэтрин, затем Линдси. Женщины выходили молча. Всё происходило быстро, как на конвейере. Эбби вышла из библиотеки почти мимолетно. Чуть дольше задержали Марти. Археолог начал путаться и его стали допрашивать. Но быстро угадав характер Марти, отпустили и его. Настал черёд Ричвуда. Доктор вошёл. Удивительно, как быстро преобразилась библиотека. Буквально за несколько десятков минут она полностью превратилась в следственную комнату. Крупный стол был переставлен в центр. На него нашли крупную лампу. Напротив, в шагах десяти, поставили твердое деревянное кресло, с высокой спинкой. У обоих дверей стояло по конвойному полицейскому. Дым, летевший от пепельницы следователя, ядовито заполнил комнату. От этого воздух потускнел. Казалось, свет сюда не проникает. Создавалась атмосфера подвального помещения. Даже книги, расставленные по всем уголкам стен, теперь представлялись папками со старыми делами. «Садитесь», - коротко и властно сказал следователь. «Что вы можете сказать?» Ричвуд не нашёлся сразу ответить. Он так много хотел сообщить, что все мысли в один момент задавились. Следователь заметил, что доктор стушевался. Стал задавать вопросы. Насколько он знал Сэндтвика? Знал ли о его делах? Откуда? Он сам говорил? Зачем? Какие лошади? Да… Ради чего только люди с ума не сходят… Неважно? А что важно? Какая миссис Литлстик?.. - Да которую вы уже допрашивали. Она вон там, в соседней комнате сидит. Спросите ёё. Привели миссис Литлстик. Она почти сразу же стала раскрываться. Сообщила, что хотела получить или компенсацию или страховку, понять было тяжело. Схема была очень запутана. Ей помогало присутствие доктора, так как он мог легко выступить свидетелем всего. Через два дня она собиралась провести похорон. Женщина специально говорила, что выехать не удастся, чтоб задержать здесь Ричвуда. Она просила также свою племянницу так говорить, чтоб доктор не задумывался. Но Кэтрин не была вовлечена. Она ничего не знала. После подтверждения смерти сестры, миссис Литлстик получала бы пожизненную пенсию и помощь. Эти деньги ей были необходимы для удержания поместья. Сейчас оно приносит одни убытки, а денег у миссис Литлстик нет. Женщина стала плакать. Ричвуд молчал. Но следователь наоборот взвинтился. Он стал кричать на хозяйку. Он знал, что ёё вчера оповестили о смерти брата. И как вообще она может плакать в такую минуту из-за денег? Они знают, что Сэндтвик ей сделал страховку на потерю близкого родственника. Они проверили все его действия, все его каналы. Теперь она всё равно получит эти деньги. К сожалению. И к сожалению, она ни в чём не виновна. Вся вина юридически лежит на Сэндтвике. Миссис Литлстик рыдала и уже ничего не слышала. Следователь спросил, знает ли Кэтрин о смерти ёё родителей. Нет. Он сам при допросе так и не решился ей сказать. У неё есть ещё кто-то близкий, кроме тётушки? - Если можно так считать, - ответил Ричвуд. – У неё есть некая связь. Они очень близки. - Вы знаете, кто это? - Да. Это Линдси. Служанка. Вы ёё уже допрашивали. Они скрывают свою связь. – Ричвуд поспешил перечить себе. – Но на это полагаться не стоит. Я общался с Линдси. Девушка сама не понимает, что делает. Она… Кстати, к вам не обращался никто в отделение о пропаже археологических реликвий? - Да, но не больше чем через час отзывали просьбы. Это же этот, - следователь посмотрел на бумагу на столе, - Марти, да? Он что-то путал в показаниях. Но это был такой абсурд, так что легче его просто отпустить. Так, вы говорите, связь? - Да, но Линдси просто использовала Кэтрин… Ну, нет. Не использовала. Это я просто так сказал. Она долго уже в отчаянии. Ей очень сложно быть с мужчиной. - Да, такие у нас попадаются. Использовала? Я прошу, договаривайте. - Ничего. Я об этом не скажу. И, тем более, это уже в прошлом. – Ричвуд сделал паузу. – Если мы уже говорим так… Юридически – это Кэтрин. Она брала некоторые вещи с дома и отдавала Линдси. Иногда попадались и вещи найденные Марти. Линдси их брала… Вам не нужно этого знать. Я просто это вам говорю как человеку, чтоб вы видели, что я ничего не скрываю. Но этого больше не произойдёт. Я настоятельно прошу не трогать их. К тому же, сейчас, вы уже ничего не докажете… А Кэтрин?.. Мне кажется, эта девочка просто слишком избалована. Точнее… Точно не могу сказать, но… - А в каких отношениях Кэтрин была с родителями? - Что она мне говорила, что, они были не очень близки. Вряд ли это были теплые отношения – они забыли о ёё Дне рождения. Они почти не связывались, кроме… - Кроме? - Недавно пришло письмо. - Показывайте. Миссис Литлстик, вы ничего не скажете? Хозяйка подняла заплаканные глаза. Ей было так больно, что следователю пришлось втупиться в бумаги. Один полицейский пошёл к Кэтрин. Через минуту он вернулся с письмом отца. Следователь быстро осмотрел его, и новая волна ярости накрыла комнату. «Как же так!? Как же так!?» Он кричал, возмущался. Как люди могут получать такие письма и не придавать этому значения? «Вот же прямые указания! Вот, смотри!» Он показал на слово четыре. Оно встречалось четыре раза. И всё время указывало на стих. Ричвуд посмотрел на ряды букв стиха. Из четвертых букв сверху вниз складывалось слово «опасность». Потом следователь стал тыкать пальцами в слова «помоги», «надеюсь» и туда, куда Ричвуд и не понимал. Он кричал, возмущался. Доктору ничего не оставалось, как сидеть на твердом стуле и не двигаться. Следователь кричал про воду в письме. Он сказал, что тела Олдбриджей выкинуло на побережье. «Хотите узнать? Миссис Литлстик, хотите услышать правду о вашей семье?»Джеймс Олдбридж со своей женой были замешаны в контрабанде наркотиков. Их специально затянули на корабль, чтобы пытать там. Ещё живые тела были кинуты в открытое море. «И знаете, что это? Месть. Они мстят так. Забирают человека в море и пару дней держат так. Перед отплытием им детально описывают, как их будут пытать и, как они умрут. Им разрешается написать одно письмо». Течением тела прибило к побережью. «Но, вы не нашли мольбу о помощи! Это же так тяжело, просто взять, и прислушаться!» Те люди знали, как мстить. Самая жестокая была пытка надеждой. Это письмо кидало глоток воздуха, когда человек уже задохнулся. Что промелькнуло в голове Олдбриджей, когда их скидывали в воду? Может надежды не было, но одна миллиардная шанса существовала. «Так, почему нельзя было их ухватить? Почему столько людей замкнуты на себе?» Просто за собой не могут видеть проблем других. «Люди иногда не понимают, что можно обратиться за помощью. Полицию обвиняют в бездеятельности», но это же не он виноват. Если бы люди просили о помощи – он бы помогал. А так… Следователь вдруг оборвал речь, сел за стол и стал что-то записывать. Ричвуд спросил его, не знает ли он о проклятии Олдбриджей. Следователь промолчал. Доктор ещё раз переспросил, уточнив, как тот сам к этому относится. Следователь и дальше молчал. Ричвуд посчитал, что допрос на этом окончен. Он решил минутку подождать, но долго высидеть на этом стуле не мог. Миссис Литлстик взглянула на Ричвуда. Они одновременно встали. Колени их ещё сгибались, готовые послушно сесть в любой момент. Но, так как никакой реакции не последовало, они развернулись, не глядя друг на друга, и ушли. *** До следующего утра постояльцы дома не общались. Последнее, что говорили в тот день, были слова следователя к Кэтрин. Он сообщил о гибели родителей. Девушка упала в объятья к нему. Он сам не выдержал и заплакал. Они стояли так несколько минут. Тогда, девушка отцепилась и побежала наверх. За день к ней несколько раз заходили: Эбби и миссис Литлстик. Линдси она не пускала. Сейчас, долго за полудень, когда прошло более суток со вчерашних событий, солнце заливало прозрачной водой пустую столовую. За это время живущие забыли о еде. Даже Эбби, готовившая сорок лет беспрерывно, не замечала пропуски приёмов пищи. Золотистые лучи солнца отзеркаливались от поверхности стола. Без приборов он был совсем пустой. Возле окна сидела миссис Литлстик и смотрела в другой угол комнаты. У стены напротив – находились двое мужчин. Ричвуд и Марти умостились в мягкие кресла. Марти сидел прямо, поджав губы и опустив голову. Ричвуд же закинул ногу на ногу и опёрся левым локтем на подлокотник кресла. Его кисть иногда касалась губ. Глаза подолгу застывали в одной точке и потом медленно и надолго переходили в другую. - А знаете, почему Кэтрин стала такой? – вдруг прозвучал голос миссис Литлстик. Мужчины повернули головы в ёё сторону. Ёё тело оставалось настолько неподвижным, что казалось, будто она ничего и не говорила. – Я расскажу вам. Вы же замечали, что она иногда заносчива. - Да, - ответил Марти. - Это из-за родителей. Может показаться, что она получала слишком много внимания. Но всё случилось совсем наоборот. Их почти никогда не было дома. Теперь я знаю, чем они занимались. Марти, я знаю, вы слышали наш разговор и поймёте о чём речь. Родители оставляли девочку нянечкам, может, и на месяцы. Они забывали. Часто уезжали ради своих развлечений. Они улетали в другие страны и вовсе забывали о ней. Когда они прилетали, девочка бежала и обнимала их коленки. Это пресекалось, и говорилось, что леди так себя не ведут. Девочке не разрешалось высказывать никаких эмоций. Она иногда ещё игралась в это с куклами, но чем становилась старше, тем становилась черствее. В одиннадцать лет это уже был расчетливый самовлюбленный человек. Единственная опека, какую она получала, была продажа. Я непонятно говорю? Мужчины, я хочу, чтоб вы всё поняли. Родители заметили, что девочка растёт очень хорошенькой. Они сразу же разглядели в этом бизнес-проект. Они наставляли ёё; чтобы она искала себе подходящего мужа. Родители ещё ребенком водили ёё на светские вечера и указывали на худшие примеры мужчин. Они могли в каждом найти недостаток. Девочка ужасалась. Она мне иногда пересказывала, каких ужасных мужчин она встречала и там, и там. Все ёё соклассники, учителя, продавцы – все мужчины, которые ей встречались, были ужасными. Родители были рады с этого. Они думали, что дочка найдёт им удачный капитал. Но видите… что получилось… Может это ёё выбор, я не знаю. Я хотела бы это принять, но не могу. Я вот думаю об этом, и понимаю к своему ужасу, что рада, что мой брат умер. Рада, что умер и старший брат. Мужчины, вот только этого я не понимаю. Зачем же я живу? Зачем я до сих пор осталась? Я ведь поступаю точно также. Живу, как и все они. Я не миссис Литлстик. Я мисс Олдбридж. - А Кэтрин? - Что Кэтрин, доктор? Вы беспокоитесь о ней? С ёё здоровьем всё нормально. Можете ехать домой. - Что дальше с ней будет? Ей же, наверное, понадобиться ваша поддержка. Вы единственная, кто у неё остался. - Моя поддержка ей точно не нужна. Ей лучше было бы убежать отсюда за тысячи миль и забыть, что она когда-то тут жила. Жаль, что девочка тоже Олдбридж. Наверное, и на ней отобьется то проклятие. - Так вы верите в проклятие? – чуть не подскочил в кресле Марти. - Смотрите – а как же в него не верить. Миссис Литлстик запрокинула голову назад. Жилы на шее сильно натянулись. Солнечные лучи просвечивали волосы на левом виске, и казалось, что они седые. Под губами образовались две глубокие морщины. Закрытые веки приобрели свинцовый цвет. За эту ночь она постарела. - Я не понимаю, - закусывая нижнюю губу, говорил Ричвуд, - как можно так говорить? Где мы живём? В каком мире? Мне кажется, если выглянуть в окно, то там будет Современность, не так ли? – одержимость блестела в его глазах; доктор еле усиживался на месте. – Мы сейчас можем объяснить, что молния бьет не потому, что бородатый дядька так хочет. Мы увидели облака и не нашли там никого, кто мог бы злиться на людей и посылать нам гром и град. Так почему мы до сих пор считаем, что неприятности людей, это не закономерности, а какие-то проклятия? Есть действия людей. Этим они заслуживают события в их жизни. Люди сами в себе держат проклятия. Никто другой не в силах их нам принести. - Я слышала много о нём, - тихо продолжала миссис Литлстик, словно слов доктора и не было. – Слышала, что проклятие лежит на нас уже двести лет, или же, что его накинула Бэртрани. Также, что это месть духовенства, за какие-то наши церковные грехи. Когда-то, ещё до моих дедов, собирали подать на храм, и Олдбриджи отказались. Тогда церковь разозлилась. Таких историй я слышала больше дюжины. Мне от них даже не было смешно. Я их никак не воспринимала. Но сейчас готова поверить, хоть во все сразу. Нет желания раскаяться или бороться. Хочется выть и умереть. Лучи солнца проскальзывали сквозь окна и осветили пылинки, витавшие в воздухе. Они отбивали солнечный свет и наполняли комнату серостью. - Не знаю, - сухим тоном, отрешённо, словно говоря сама с собой, продолжала миссис Литлстик. – Не знаю. Эти проклятия… Но вот…Мне жалко Сэндтвика. Его никто не любил, - ёё голова всё ещё была вскинута вверх, а жилы дергались при речи. - Он подлизывался ко всем, со всеми льстил. Но он-то и делал это потому, что его никто не любил. Он был просто человечком, который хотел занять свою нишу. Его отовсюду гнали, пинали его. Ричвуд, а вы осуждаете этого человека? - Я уже, миссис Литлстик, ничего не смею осуждать. - Что он сделал? Украл деньги ради лошадок? А сколько украли другие? И украли на что. А сколько они еще украдут? И врут же, врут! Пускай уже вокруг будут такие Сэндтвики, чем те, кто заставляют бедствовать. - Пускай? Пускай будут Сэндтвики, чем будет жить такая семья, как Олдбриджи? Да… Этот мир… Хотя… Миссис Литлстик, Марти, посидите здесь минутку. Я вижу, вам скучно, но прошу – послушайте меня. Люди ещё хуже их есть. – Казалось, в Ричвуде проснулась сила, которую он сдерживал всё это время. И сейчас она, как вулкан, изрыгалась наружу. – Миссис Литлстик, вам интересно? Кто? Марти, тебе тоже? Подумайте, посмотрите вокруг. Догадываетесь о ком я? О себе! О себя я говорю! – Ричвуд с раздирающим воплем вскочил из кресла. – Я ещё хуже вас всех. Вы-то только калечите людей. Я-то их убиваю. Представляете!? Доктор! Человек, который должен спасать жизни – убивает. Я убивал, люди умирали на моих руках. Но это не худшее. Я убил всю свою семью. Братишек, сестёр, отца, мать! Убил. Я уже десять лет не знаю, что с ними. Они и с голоду, может, умерли все. Я мог быть рядом, работать там, в деревне, помогать. И был бы счастлив. Да я мог бы даже просто присылать им деньги. Сам-то я ничего не трачу. А ведь нет же, нет. Даже если они живы, то думают, что я умер. Ни одной весточки за десять лет. Я боюсь это почувствовать, эту боль, этот страх. Я уехал в город и… не знаю… я как-то так, я как-то потерялся там. Эта нить сама оборвалась. Я мог ещё сразу разыскать их, снова писать им. Но я побоялся или застыдился (уже и сам не разберусь). Сами решайте, вам лучше меня понять, чем мне самому. Но я не решился, это ничего не значило. Они писали, а я как-то отвлекался и забывал. Потом переехал, и, понятное дело, писем уже не было. А сам же иногда вспоминал и… боялся писать. Ну… вот, сами решайте, говорю, я уже не понимаю себя. Не решился, да и забыл. А теперь – убийца. Семьи своей. А свою-то семью?.. Создать? Нет, этого позволить не могу… Разрушил раз и всё – вовек… Есть девушка одна, тут у вас в деревне. Может… но я не могу… не могу здесь оставаться и понимать, что она где-то рядом живёт. Вот стою здесь и знаю, что уже через два дня сбегу отсюда. От неё сбегу. Семью, которая была, убил, а своё гнездо сплести не могу. То, которое было у меня, спалил и сверху пепел ножкой притоптал, чтоб и на глаза не попадалось. А как можно жить так? Убегая всю жизнь? Без чувств, без мыслей, без души? Как? Это человек я, или существо? Я ума лишенный, или я души лишенный? Вот, что я хотел найти. Бегал за этим ответом по поместью вашему, бегал, а понял, что надо перестать бегать. Может я сломал что-то. Влез я конечно, куда никому нельзя было влезать. Может я искал правду, а потом нашёл ёё? Миссис Литлстик, вы простите, по-моему, я этим только хуже сделал. Простите, пожалуйста, простите. Простите. Но… вот… что мне сказать?.. Ничего. Не хочу говорить. Марти, скажи ты? Скажешь? Нужно ли мне учиться жить, или лучше дальше идти по жизни, бежать?.. Что ж мы всё о жизни?.. Ха-ха. Смешно. Давайте о еде. Я хочу есть. Где Эбби? Он криком позвал служанку. Из дверей вместо Эбби вывалилась Линдси. Она резко остановилась перед ним. Но девушка смотрела мимо доктора, куда-то назад. Ричвуд обернулся… … Ричвуд стоял между креслами миссис Литлстик и Марти. Он иногда взмахивал руками, иногда кричал. Но, в общем, говорил тихо. Миссис Литлстик замечала, что часто он обращается ни к кому, даже не замечают, слушают его или нет. В начале его рассказа вошла Кэтрин. Девушка вошла в двери, находившиеся за спиной доктора, поэтому Ричвуд ёё не видел. Она держала в руках сумки. Кэтрин встретилась с испуганным взглядом миссис Литлстик. Заметив, что ей не уделяют нужного внимания, она поставила вещи на пол. Ричвуд, находясь к ней спиной, вовсе ёё не замечал. Девушка стояла и слушала его. Миссис Литлстик смотрела то на племянницу, то на доктора. От этих слов и от решительного вида девочки, ёё лицо становилось всё более взволнованным. Только Марти смотрел на Ричвуда. Солнце так осветляло контуры археолога, что было не понять, то ли он плачет, то ли просто переживает. … Ричвуд обернулся. Кэтрин смотрела прямо ему в глаза. Доктор поднялся, вытер рукой голову. Подошёл к креслу, на котором до того сидел, и передвинул его ближе к центру. - Ой, здравствуйте Кэтрин. Вы были здесь?.. Линдси, чего вы стоите? - Да, Линдси, - Кэтрин обратилась к молодой служанке, - чего ты стоишь? Все уже проголодались. Сделай, пожалуйста, им завтрак, - Линдси вышла. – Да, доктор. Доброе утро. - Извините меня. - Не вижу за что. Наверное, я хотела услышать такие слова. – Девушка потянулась к сумкам, но остановилась. – Тётушка, - она посмотрела в тот угол, где сидела миссис Литлстик, - я ухожу. - Куда? - Отсюда. Я собрала вещи. Взяла не всё. Все вещи мне не нужны. И… если уже доктор стал говорить такие слова, я думаю сама тоже смогу сказать. Я хочу говорить. Хм, первый раз в жизни… Знаете, как мне было обидно всё время казаться? Я всё время всем казалась, а говорить смело, то, что хочу, не могла. Теперь я одна. Совсем. И, наверное, это к лучшему. Теперь только я сама могу себе запрещать, что мне делать, а что нет. Я делала какие-то вещи втайне, противясь всему. Мне казалось, что так я самостоятельная. Но я не была. Я даже не жила в это время. Доктор… все мы говорим о жизни. Глупо как-то. Не знаю, что хочу сказать – никогда не говорила. Тётушка, прощайте, надеюсь, я вас больше не увижу. Мистер Марти… хочу вам признаться. Вы очень симпатичный. Может, если бы мы встретились через десять лет… Может, ваша симпатия ко мне во что-нибудь и выльется. Но сейчас, я не могу никого из вас видеть. Мистер Ричвуд, вы проведёте меня к двери? - Да, конечно. Они вместе вышли из комнаты. Доктор взял сумки девушки. Девушка взялась за дверную ручку и остановилась. - Доктор, вы остаетесь? - Да. - В этом доме? - … - Почему? Вы же говорили что… Вы же?.. Это из-за неё, той девушки? - Нет. Не потому. Я ещё не готов бороться с собой. - Но вы же знаете, что для этого нет подходящего времени. Это нужно просто взять и сделать. В один момент. - Знаю. Они замолчали. Их глаза смотрели друг на друга, пытаюсь найти надежду. - Прощайте, Кэтрин. - А, семья?.. – начала Кэтрин, но встретила пустоту в глазах доктора. Ричвуд сменил взгляд и положил руку на плечо девушки. - До свидания, мистер Ричвуд. Они обнялись, оставив счастливые улыбки. Доктор открыл дверь. Девушка подняла сумки, ещё раз улыбнулась и ступила шаг. Ёё стройные ножки гладко скользнули по ступенькам. Молодое тельце уверено переступало по траве, время от времени приподымаясь. Девушка шла ровно, не убыстряя шаг. Как только ёё образ скрылся за воротами, Ричвуд взялся за ручку и дверь захлопнулась. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
