Глава 1. Это было бегство. Только теперь Артем честно признался себе в этом. Он бежал на отцовскую дачу, в леса. «Ухожу в партизаны», - горько усмехнулся он и посмотрел в окно электрички. Перед его глазами проносились верхушки деревьев, – чем дальше, тем медленнее, - и весь мир кружился вокруг какой-то точки на горизонте. Там, - или почти там, - слепило глаза солнце, - и тем более казалось, что где-то за солнцем, есть что-то важное для всех, какой-то центр, но все – и Артем – старательно объезжали его по длинной-длинной кривой. Да… это было бегство. Вся его двадцатипятилетняя жизнь разбилась обо что-то, получила пробоину, запуталась в сетях, - и теперь нужно было бежать от нее и начать все с начала. Нет, конечно, если посмотреть со стороны, то ничего страшного не случилось, все живы-здоровы, все при своем, а у кого-то даже прибавилось… Но дальше так продолжаться не может… «Господи, как все просто и обычно… обыденно… пошло… - сказал себе Артем, перебирая подходящие слова, – Банально слово «банально», но ведь действительно – и банально тоже!» И тут же оборвал себя. Он знал, что сейчас он повторит весь тот бред, который теперь проговаривал по нескольку раз на дню. «Не надо, - говорил он себе, - засни; закрой глаза и засни… Ваши веки тяжелеют… Ну почему же нельзя уснуть, - ведь ты встал в такую ранищу?» Но уснуть действительно никак не получалось, и потому он сто пятьдесят шестой, а, может быть, триста двадцать второй раз за последние дни пересказал себе историю своей жизни, надеясь найти ответ на вопрос, что же ему делать дальше. «Родился я, можно сказать, удачно, – подумал он, - стоп. Это уже какое-то клише. Так я уже говорил… Давай как-нибудь по-другому…» Отец Артема был известным когда-то журналистом. В перестроечные времена он умудрился занять особое положение в городе. К его мнению тогда прислушивались, его комментарии в прессе и на телевидении могли влиять на решения местной власти. «Они» тогда пытались чему-то соответствовать. Недолго. И все это быстро закончилось. Артем даже помнил, как это было. Он в то время только начал ходить в школу. Отец тогда много нервничал, часто просто сидел дома, на кухне – один – курил – и смотрел в одну точку. Потом он ушел – из «главной» местной газеты, исчез с телевизионных экранов. Несколько лет преподавал журналистику, вел какие-то курсы. Но это было не то. Было видно – он хотел влиять на ситуацию. А повлиять на нее было нельзя. Артем понял это только теперь, когда сам на свою ситуацию повлиять не мог. Это надо как-то пережить. Сам он пришел в журналистику не для того, чтобы влиять. Он пришел, потому что нравилось писать. Нравилось думать – и говорить. Нравилось, когда понимают и увлекаются. Нравилось делать хорошо. И, казалось – ты делаешь все правильнее и профессиональнее, и все лучше, и лучше – и жизнь становится все лучше и лучше - и твоя, и вокруг… На самом деле Артем быстро понял, что это не так, но все перекрывала какая-то наивная, детская надежда на то, что система наконец сработает, - и он сделает какой-то шаг… Куда?.. Нет, карьера была… Проекты, в которых он участвовал, становились все круче и круче, начальство его приметило, бросало с одной амбразуры на другую, хвалило, баловало иногда деньгами… Тексты писались, сценарии принимались… Жизнь била ключом. Но была сама по себе неправдой, игрой непонятно во что… И когда их канал – последний в городе - перекупили москвичи, одна из сторон этой игры обнажилась до безобразия. Кто-то – неизвестно кто, и где-то – неизвестно где, - тупо зарабатывает деньги на том, что ты здесь и сейчас ходишь на работу и делаешь вид, что работаешь. Конечно! – Делаешь вид! – Потому что по-настоящему работать ради идеи чьего-то обогащения ни у кого никогда желания не появится. Он как зомби приходил на рабочее место, ездил на съемки, сидел на летучках и собраниях, делал, что положено, но подспудно, боясь самому себе признаться в этом, знал, что еще немного – и он уволится. Самому сделать это было тяжело, потому что телевидение было частью его жизни, – и не просто по хронометражу, прописанному в трудовой книжке. Все эти планерки, разборки, прямые и кривые эфиры, ночные монтажи, внезапные Новогодние огоньки и спонтанно возникающие по ходу дела 8-ые Марта и Дни Победы, - все это, казалось, текло у него в венах и артериях вместо крови… И все же расстаться с телевидением было нужно. Хотя… по-настоящему Артем это понял только теперь, глядя назад из окна пригородной электрички… Алевтина-Алевтина! Алевтина! Алевтина – это, конечно, да! Аля-Алевтина, что с тобой теперь?… Медная табличка, офисная дверь… Мыслей о ней Артем избегал, дал себе зарок выбрасывать их из головы. Уж это – точно пройденный этап, к которому он никогда не вернется… И все же… Вот они, эти мысли… Они учились с ней на филфаке… Скромная, аккуратная мышка… Она умела нравиться потихонечку, удобненько так нравиться умела… Когда он проработал уже полгода на ТВ, они случайно – а, может, нет – кто теперь знает эту Алевтину! – встретились – просто на улице, – поболтали, - и через пару дней она уже работала вместе с ним. Помог… Их, естественно, корпоративно-заочно обвенчали и держали за сложившуюся заэкранную пару. И так оно и было… До поры до времени… Новый директор - ставленник Москвы, из местных, быстро научился сталкивать лбами «молодых» и «старых», - и всегда стоял горой… естественно, за молодых. Не зря же ездил в столицу нашей Родины на семинары и за бонусами. Правда, финт был всегда один и тот же – проверка на лояльность молодому энтузиасту – скандал со «старичком», - а потом – «у нас незаменимых нет». И вот в череде этих стычек, текучки кадров, снижения зарплат и роста привлекательности финансовых вложений в телекомпанию Алевтина вдруг… У Артема даже мурашки пробегали по загривку, когда он вспоминал это… Она вдруг на ровном месте, на собрании, в присутствии директора и очередного московского гостя обвинила вообще всех, «кто слишком долго работает, оброс стереотипами, закостенел, и не понимает сути текущего момента», а потом просто дала клятву верности руководству вообще и генеральному директору в частности. Такого не видел не только он, но и более матерые местные телевизионные и офисные зубры… Нет, по сути бывало всякое, но по стилю… В этом было что-то от партсобраний 37-го года, не иначе, - только на карьерно-экономической почве… И говорить теперь уже было не о чем… с новым главным редактором творческого отдела… Когда она только успела обо всем договориться?.. Это же был такой расписанный по репликам спектакль! Что? – «Идти по трупам» – идиоматическое выражение? – Нет, - правда жизни. Она шла – и с удовольствием! - а он – и остальные – превращались в каком-то смысле в трупы. Вот так. И он порадовал руководство, написал заявление об уходе. У него ведь тоже уже был кое-какой стаж, он тоже начал кое-что понимать… Оставшись без «родной» телекомпании, он увидел мир вокруг как будто в первый раз. Ведь он рос и жил, уткнувшись в письменный стол, в учебники, книжки, в телевизор и компьютер. Как некоторые смотрят на него через прицел, так Артем смотрел на него через текст и экран телевизора. Когда же жизнь вокруг пошла в немонтированном и неописуемом словами варианте, это был шок. Все по-другому ходило, ело, пило, разговаривало, другого хотело и по-другому добивалось своего. Это отец сказал: «Давай-ка езжай в деревню. Отдохни, осмотрись. Там тихо. Придешь в себя – приезжай, я тебе помогу». Артему было, в общем, все равно, - но вот он, - едет теперь в электричке. Кто же ты такой, Артем? Кто ты? Зачем ты прожил эту дурацкую, короткую на текущий момент жизнь? И куда она направится теперь? Вдруг он представил свои имя и фамилию, - какими он не раз видел их в титрах. «Хорошее сочетание, - подумал он, - как псевдоним. Но… Никогда она уже не украсит ваших голубых экранов, дорогие телезрители…» - он нервно усмехнулся, скрестил руки на груди и медленно привалился своей темной курчавой шевелюрой к стенке вагона. Очнулся он от слов «Старое Село», прозвучавших еще в полусне, - и понял, что пора выходить. Просыпаться было лень. Однако Артем заставил себя открыть глаза и броситься к выходу. Он выскочил из вагона заспанный и взъерошенный, и, как ему показалось, опоздавший ко всему на свете, а, между тем, люди еще выходили из вагонов, будто бы никуда не торопясь; все везде успели; двери закрылись и поезд ушел. - На машине? – раздалось над его ухом. Он вздрогнул и проснулся еще раз. - Да нет. А почем до Трешкино? - До Трешкино-о? – протянул самостийный таксист, намекая, что на край света ехать ближе. – Шестьсот. Судя по интонации, ему пришлось сбросить минимум полцены, и рейс до Трешкино теперь пойдет в убыток… - Да я так спросил, - сказал Артем. – Я на автобусе. И верно, - через час он выезжал из Старого Села на автобусе. Дорога до Трешкино была однообразной. Сорок шесть километров она петляла по лесам, а пассажиры все это время видели только нескончаемую череду елок и берез. Лишь изредка лес раскрывался, и секунд десять-пятнадцать можно было полюбоваться болотом. В детстве Артем всегда засыпал на этой дороге, - что в автобусе, что в отцовской машине. Тогда его будили родители, а теперь будить было некому, - и он боялся проспать. Глядел во все глаза на Старосельские аккуратные домики, – когда выезжали из райцентра, - на местный супермаркет – будто свалившийся с другой планеты куб из стекла и бетона, на воинскую часть на окраине. Она возникла на мгновение и удивила его редкой запущенностью. Трехэтажные казармы почернели, рамы в окнах местами были выворочены, стекла побиты. Территория была завалена каким-то хламом, то тут, то там вздымавшимся над забором, заросла кустами и деревьями. Однако на КПП сидела группа солдат, на лицах которых было написано какое-то… даже довольство жизнью, что ли, – несмотря на царивший вокруг хаос. Странная картинка проплыла перед глазами, озадачила, но Артем сказал себе: «Ну, в-общем, как везде…» и она тут же забылась… А дальше был лес, лес и снова лес – до самого Трешкина. Только здесь дорога наконец огибала Трешкинское озеро – и было на что посмотреть. Озеро, длинное и кривое, было более-менее живописным. На самом деле оно было проточной старицей реки Юрмы, которую дорога пересекала через полтора километра, перед селом Луговым. Трешкино окружило единственной своей улицей внешнюю часть водоема; огороды не доходили до обрыва метров двадцать, а кое-где – и девять-десять. Места были благодатные. Это была глушь, – а в ней – все, что можно ожидать от глуши - рыбалка, охота, ягоды, грибы. И здесь всегда стояла удивительная тишина, особенно по вечерам. Выйдя из автобуса и сделав несколько шагов по направлению к деревне, Артем понял, почему отец когда-то выбрал это место. Ведь если просто-напросто выспаться в деревенском доме, сходить с удочками на речку, прогуляться по лесу, - все беды и несчастья развеются сами собой, - и он станет другим человеком – спокойным, собранным, готовым принять нужное решение, выполнять его – и менять свою жизнь к лучшему. Но вот он вошел в деревню через переулок, и она неприятно удивила его. Улица была почти пуста. Слева – далеко-далеко – кто-то – один-единственный – переходил дорогу. У трех-четырех домов обрушились крыши. Несколько заборов бесследно сгинули, а часть – повалилась. Колодец напротив переулка осыпался и превратился в яму, заваленную бревнами. Справа, почти напротив их дома, ржавела груда какого-то железа. Асфальт растрескался и рассыпался мелким крошевом. «Ну что же, - повторил про себя Артем, - все как везде…» Чувство обиды за этот небольшой клочок земли вдруг наполнило его, - и тут же отпустило, - ведь он уже и так был достаточно измучен своими переживаниями, - измучен до безразличия, как ни горько было в этом себе признаться… Он не был здесь шесть лет. Когда Вереницын учился в институте, ему казалось, что жизнь в деревне - это отмирающее занятие. Мир меняется, города растут вверх, - и надо держать руку на пульсе, а не заниматься разной первобытной ерундой вроде сбора ягод. Однако до третьего курса родители возили его с собой. Наконец, на четвертом он начал подрабатывать и сумел отвязаться от обязанности сидеть пол-лета в деревне. Дальше был пятый курс и работа. Отпуска – коротенькие – были, а вот желания «выехать на природу» – никакого. А вот теперь его сюда затянуло как в воронку, - и он понял, что многое в жизни пропустил. И многого уже никогда больше и не увидит… И вот – дом! «Дом» - только так они называли его между собой. «Дом», а не «дача». Это была обычная для этих мест пятистенная изба с пристроенными двором и верандой. Забор стоял; правда, столбы пообветшали, да и воротца потеряли вид, - дерево подгнило, две планки были сломаны, а одной – вообще не было. Артем открывал их осторожно, - казалось, они вот-вот обвалятся или рухнут со столбами. А вот домом отец явно занимался. Крыльцо было новое, сруб обшит вагонкой, крыша перекрыта, - жить можно. Он поднялся на крыльцо, достал из сумки выданный матерью ключ, открыл дверь и вошел. Теперь, когда Артем добрался, наконец, до дачи, он засомневался, – зачем же он сюда приехал. Что он тут будет делать? Вот даже прямо сейчас? Он обошел комнаты, включил счетчик, выложил из сумки продукты и понял, что не знает, чем заняться. Он задумался на минуту и вновь заслушался удивительной, непривычной городскому уху тишиной. Ах, да! Он же собирался отоспаться! Артем прошел в горницу, лег на родительскую кровать, укрытую лоскутным одеялом, – когда-то его от нечего делать сшила мать, - лег и закрыл глаза. Сначала не спалось. Лезли в голову все те же мысли про работу, Алевтину, про поездку сюда. Но постепенно голова тяжелела и Артем все дальше и дальше проваливался в уютную мягкую черноту. Но только-только он обмяк, в дверь постучали. - Хозяева! – послышался далекий во сне высокий старушечий голос. Артем поднялся и вышел в сени и открыл дверь. Это была соседка – баба Маша. За шесть лет она как будто бы и не изменилась. Да и раньше ему казалось, что он растет, а баба Маша – вечная, - всегда одна и та же, - в темной юбке, теплых шерстяных колготках, в зеленой или малиновой кофте (их у бабы Маши было две), а по холоду – еще и в толстой телогрейке; и всегда – в белом платке. - А-а! Здравствуй, студент! – заулыбалась соседка. - А я думала, хозяин приехал. Почему, думаю, без машины-то? - Да я уже давно не студент, баб Маш, - так же, улыбаясь, сказал Артем. - Здравствуйте. - Вон как! А я и забыла… Говорил отец-то, говорил… На телевидении работаешь. Отдохнуть? - Да… Пора и отдохнуть… - Не женился? Артем помотал головой. - Что же вы, молодые, все холостые ходите? Грех ведь один! - Грех, баб Маш, грех! Невест подходящих нет, все с запросами. - А-а! С запросами! А ты как хотел? Запрос должен быть! - Да мне бы попроще… Ну, может, чтоб книжки читала… - Ну! Книжки! Ты сам, я гляжу, с запросами! – засмеялась баба Маша. – Отец-то здоров? Мать как? - Спасибо, здоровы… Да они вроде недавно были? У вас тут как дела? Магазин работает? - Работает… Через день. - Молоком торгуете? - Какое там! На корову сил нет… - Может, в деревне кто? - Никого, последнюю корову еще прошлой зимой зарезали. Козушка у меня вон бегает. Хочешь – козьим угощу. - Козье не пробовал… Может, сначала на пробу стаканчик? - Принесу. Сам-то надолго? - Недельку поживу, может, две… Они помолчали минуту, не находя новых тем для разговора, и баба Маша уже собралась было уходить, как Артем вспомнил свое неприятное ощущение от деревенской улицы и сказал: - Разруха у вас тут, баба Маша… - Конечно, разруха, - кому мы тут нужны… - ответила она и стала пересказывать ему все деревенские новости последних лет, которые сводились к двум тенденциям: местные умирают или уезжают, а городские скупают дома и живут на свой лад. Но были и исключения. - Лесопилка у нас тут теперь. Проезжал, не видел разве? - Нет. - С дороги видать. Где въезд на болота знаешь? Артем кивнул. - Вот там они. Весь лес из-за болот посвозили, скоро вон за дорогой пилить начнут. Хозяин-то кто – знаешь? - Кто? - Глухов Колька, сосед мой. Ну да какой он теперь сосед? В Старом Селе живет да на лесопилку заезжает. Даже в дом родительский не заглянет. Сын вот – бывает, с приятелями. Выпьют, покуролесят денек – и назад. - Хулиганят? - Да нет, не очень. Шумят… Поорут, музыку включат… А так – на охоту ездят, на рыбалку, давно вот что-то не было… А вот хулиганят, - знаешь кто? - Кто? - Снегиревы, - на том конце живут. То баба у них орет пьяная, как ножом режут, то отец сына бьет, то сын отца. А уж если к ним гости какие приедут!.. Уж и милицию вызывали… - Господи, тихо-то как тут у вас! – еще раз, вслушавшись в тишину, поразился Артем. - Ну! Где тихо! – воскликнула баба Маша. - Дорога шумит, машины по деревне ездят, лесопилку вечером слыхать, - круглые сутки работает… Вот раньше была тишина! - Да с городом-то и не сравнить, баб Маш! А уж на работе… Сколько там не был, а до сих пор в ушах жужжит… - Жужжит? – с сомнением посмотрела на молодого парня соседка и продолжила излагать деревенские новости. – А еще – депутат у нас тут отстроился, Брезгунов. - Депутат? Брезгунов? – удивился Артем. – Не знаю такого. - Это наш, местный… в районе заседает… У нас как выборы – так в каждой газете его печатают. Сходи, посмотри на дом-то – большой! - Кирпичный? – спросил Артем. - Нет, из леса… Но большо-ой… Посмотри! - Да ну его… Не пойду… Я на рыбалку лучше. - Да вот он, сойди с крыльца-то. Артем сошел с крыльца и посмотрел в сторону, куда указывала баба Маша. А смотреть надо было через огород, через все задворки, за старицу – на другой конец деревни. Один из домов там действительно выделялся своей величиной. Это был двухэтажный бревенчатый коттедж. Видно было, что строили его местные Старосельские мастера – добротно, но простовато, без современных изощрений. По крайней мере, снаружи. - Ну, баб Маш… - протянул Артем, - разве это большой! У нас за городом знаете, какие строят? Три-четыре этажа, из стекла, кирпича и бетона – дворцы! - Да-а? А у нас и этот – дворец. И снова оба потеряли нить разговора. Артем стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на дом местного депутата, а баба Маша поправляла платок. Наконец она убедилась, что он занял нужное положение на голове и сказала: - Ну вот, Артем… - и он понял, что она прощается, - одни мы тут с тобой, на этом конце… Заходи, если скучно будет, - покалякаем… Или в магазине, может, встретимся… Баба Маша ушла, а Артем решил послоняться немного по участку. Обошел баню, вишни, крыжовник, яблони. Родители участком особенно не занимались. Посадили сразу деревья, кусты. Урожай употребляли по мере созревания или раздавали. Редко-редко делали компоты или варенья. Мать сажала многолетние цветы – так, чтобы было пышно и красиво, - и чтобы не надо было много ухаживать. Все они теперь отцвели – и лилии, и пионы, и ирисы. Еще отец косил траву. Причем принципиально – косой. Косить учился у соседа, покойного теперь мужа бабы Маши. Ученик он был дотошный, все хотел узнать больше, чем знал учитель. Косу настраивал как скрипку, все что-то подстукивал, подтачивал. Косил творчески, ожидая вдохновения. Когда оно приходило и не уходило во время косьбы, он любил говорить: «Толстой пахал, а я – кошу». Следы этой отцовской деятельности были видны по всему участку, - везде торчали короткие остья травы. Это был, конечно, не английский газон, но участок выглядел аккуратно. А отец теперь не появится тут, наверное, до октября… А что это – большое и белое - просвечивает сквозь крону последней яблони? Артем обошел дерево и увидел на угловом столбе ограды старый, местами ржавый, эмалированный таз. Кто бы мог его здесь повесить? Бывший боец невидимого телевизионного фронта повертел таз в руках и повесил его обратно. «Черт с ним, пусть висит… Наверно, обронил кто-то на дороге, когда стирать ходил на старицу… Заберут, если надо» Он развернулся и пошел к дому. Его снова стало клонить в сон. Не иначе, это выветривались из него ночные монтажи и утренние эфиры… В городе такой постоянной сонливости не было. Город и работа задавали ритм, дергали за ниточки, чтобы не заснул на боевом посту. Потеряв эту подпитку, Артем только теперь, в деревне, почувствовал, как же он чудовищно устал, измотался за свой, небольшой пока, трудовой стаж. «Нет, спать и еще раз спать!» - Твердо решил он и в этот момент сообразил, что подошел к крыльцу и не может на него зайти, потому что на крыльце сидит человек и смотрит на него, Артема, в упор. Человек этот был коротко стриженым, голым по пояс, в синих тренировочных штанах и сланцах на босу ногу. Светло-серые, навыкате глаза смотрели прямо как бы без единой мысли и, в то же время, со смесью вздорности и гостеприимства. В правой руке внезапного гостя была плохо ощипанная курица, а в левой – поллитровка. Они смотрели друг на друга, наверное, секунд тридцать, и Артему время от времени казалось, что он попал в рассказ Хармса про мужика на дереве, который показывал кулак, - и если снять очки, то мужик пропадал, а если опять одеть – то снова появлялся. Но Артем носил линзы. Мужик не исчезал. - Ну, что смотришь? - сказал мужик. - ЗдорОво! Вот, видишь, знакомиться пришел. Я ведь не как эти, - махнул он головой, видимо, в сторону «этих», - мне наливать не надо, я сам кому хошь налью! Я, вишь, не с пустыми руками пришел, - поднял он курицу, - с гостинцами. В сознании Артема медленно всплыло слово «контуженый». У него часто – в силу образования и специфики работы – всплывали в голове нужные слова. Он только не мог сообразить – про кого это слово – про мужика или про него, - про Артема? - Отца твоего знаю, - сказал гость, - хороший мужик, выпивали вместе. Давай и мы, что ли, - за знакомство! - Неплохо бы познакомиться, - перед тем, как за знакомство пить. - Да ладно… - скривил мужик губы, - чего тут знакомиться… Это я уж так сказал… Ты – Артем, а меня тут все знают… Любую собаку спроси: «Куканова, - скажи, - знаешь?» - скажет: «Знаю!» Да, про Куканова Артем слышал. Чудной мужик, заводивший своими выходками всю деревню, - так про него рассказывали родители. Чудной и, в общем, безобидный. Наговорит с три короба, заварит кашу, а потом изо всего выходит пшик. И, действительно, отец с ним иногда аккуратно выпивал. Почти каждая такая выпивка превращалась в анекдот. - Ну хорошо, - согласился Артем из дипломатических соображений, - пойдем на веранду, что ли, - не из горла же пить. - О! – окнул на полдеревни Куканов. - Это дело! На веранде Артем достал стограммовые стаканчики, копченую колбасу и хлеб, которые привез с собой, сделал бутерброды. Кроме того, он расстелил на столе газету, - чтобы Куканов положил, наконец, свою курицу. Приглядевшись к бутылке, Артем спросил: - А чего там? - Известно чего – самогон! Артем с недоверием еще раз изучил прозрачную как хрусталь жидкость в бутылке: - Точно? А не политура какая-нибудь? - Ты че, обижаешь… - А почему он прозрачный? - Вот ядрена карусель! – хлопнул себя по коленке Куканов. - Вы там телевизор в городе больше смотрите, скоро уж совсем все забудете… Только в кинах самогон как с соплями мешаный, а настоящий-то он – чистая слеза! Ну, на крайняк – подкрасишь чем-нибудь… И все-таки Артем не решился пить Кукановский продукт и предложил отведать водки из отцовских запасов. Куканов сначала, было, обиделся и схватил со стола свою курицу, но, подумав, положил ее обратно и сказал: - Хрен с тобой, тащи… А самогонку я тебе дарю! Попробуй, - она полезная, - для себя гнал… Тут все природное… Артем пошел за водкой. У отца всегда были припасены две-три бутылки для расчета с местными мужиками. Он все боялся их потравить и водку всегда покупал дорогую. Те, бывало, ругались, что «Саныч» деньги переводит, а он говорил: «Зато душа спокойна, что вы не ослепнете и вообще живы останетесь…» Правда, теперь эта система оплаты постепенно устаревала, - главную роль стали играть деньги. Себе Артем налил чуть-чуть, - на мизинец ото дна. Куканов дождался, пока стаканчик наполнится по ниточку и жестом показал: лишнего не нужно. Чокнулись, выпили, закусили. Куканов посвежел, сверкнул глазами и откинулся на спинку стула. - Вот… Вишь, какой я человек! Я тебе правду скажу, Артем… Тут вообще никому доверять нельзя! Никому! Вся деревня – вруны и воры! Обманут! А я – смотри – сам к тебе пришел и выпить принес! И курицу – держи – подарок! Тяпнул я ее топором, Прыгала без башки… Дура…Они все прыгают… - Сказал он и замолчал. Глаза его остановились и остекленели секунд на пять, потом он дернулся будто от подзатыльника и торопливо продолжил. – И вот думаю: ну на хрена она мне? Самогонки взял – пошел угостить кого-нибудь, курицу отдать. Мне она зачем? – А ты съешь… Артем засмеялся: - А ты не съешь? - Съел бы… Возиться не хочу… Наливай еще… Артем налил по ниточку еще раз. - А себе? - Да я еще маленький... Мне больше нельзя… Куканов недовольно посмотрел на него: - Маленький… Мы тут не в игрушки играем! Маленький… Чокаться я с кем буду? Артем с усмешкой мотнул головой и плеснул чуть-чуть в свой стакан. Чокнулись. Куканов выпил, а Артем – нет. - Слыхал, у нас вор в законе дом купил? – Спросил Куканов, продышавшись. - Нет. - Странный такой… Все губы вперед тянет… По участку ходит – кричит, на каждом шагу жену зовет. Водку не пьет. Носатый… Черный весь… Культурный… Я так думаю – чечен. Или грузин. Кавказ, в общем. Мусульманин. - А какой дом? - Депутата знаешь? «Лично, конечно, не знаю, - подумал Артем, - но уже наслышан». - Да. - Вот наискось от него. А еще этот… Кисель освободился. Слыхал? - Нет. - Ну! Ты че! Шесть лет назад дачника тут порезал… Тоже молодой дачник-то был, - вот как ты. Они, Киселевы, такие. Брат его, слышь, молотком жену грохнул… Да. Он на рельсе гвоздь правил, - Тут Куканов изобразил историю в лицах, как будто сам тогда присутствовал, - Она ему говорит: «Миша!» А он: «Не зуди!» Она: Миша!» - Он: «Отстань!» - А сам стучит молоточком. Она ему: «Миша!» А он как заорет: «Достала ты меня, стерва!» - и швырнул ей молотком в башку. Ну там.. кровь, мозги… Ну, что сидишь-то, третью уж давно пора… Артем, озадаченный разгулом преступности в одной, отдельно взятой деревне, задумчиво отвинтил крышку на бутылке и налил Куканову третью. Чокнулись, выпили оба, закусили. Тут ему припомнились еще и Снегиревы, про которых говорила баба Маша. - А у брата его длинный ножик был… Он свиней им резал. На кухне у него лежал. Он точить его любил… Поточит-поточит, - задумается, - и на полку кладет. Специалист был по свиньям… Ну вот… На свободе он теперь.. Есть кому кровушку-то пустить… Свинью режешь, - так в сердце попасть надо. Это не каждый может… А он – мог… Кисель-то… Артем совершенно оторопел от этой истории. «Куда же я приехал, – подумал он, - отдохнуть решил… Живым бы остаться…» И, сам не зная почему, спросил: - А как его имя? - Кого? - Киселя… - Да какая разница… - сказал Куканов и задумался, - Димка… Или нет, - Пашка. Да, Пашка его зовут. Забыл уже за восемь-то лет… Или десять ему дали… Да чего там… Кисель – он и есть Кисель! Тут лицо Куканова стало серьезным и даже нравоучительным: - Все… Ты мне больше не наливай. Вот так-то. Меру надо знать, Артем. Ты вот молодой, и я тебе открою секрет: знай меру. Вот столько пьешь, - и ни-ни. И все будет в порядке. У меня вот норма – триста тридцать грамм! Вот по сюда, - показал он на бутылке. – Дай-ка ее сюда, - прибрал бутылку к рукам Куканов. - Нельзя недопитую оставлять, Артем… Неправильно… Я ее вечерком уделаю. Он встал, взял курицу и, не прощаясь, ушел. Артем почесал подбородок: - М-да… Театр абсурда… Он поставил бутылку с самогонкой на полку рядом с подсолнечным маслом и прибрался на столе. А где-то по деревне бродит Кисель с длинным ножиком для убоя свиней… Артем вдруг обнаружил, что шерсть у него на загривке стоит дыбом и что он прислушивается к каждому шороху в доме и на улице. «Длинный ножик любит точить… - нервно думал он, - да я теперь, наверно, вообще никогда спать не лягу… Еще и вор в законе… Может, ходу отсюда? Что я тут сделаю, если он сюда припрется?» И это… «баба у них – Снегиревых, вроде, - орет, как будто ножом режут»… Длинный ножик… Длинный ножик… В голове у Артема вдруг прояснилось и он мелко затрясся от смеха. Ой, блин! Первый класс - вторая четверть! Чехов! «Степь!» Пантелей! «В подвале длинные ножики точат!» На вряд ли Куканов читал «Степь», но – ха-ха-ха! – и у него тоже «длинные ножики точат»! Перебрав остальные ужасающие факты, изложенные Кукановым, он убедился, что все они пересочинены из реальных, куда менее страшных: дом где-то «рядом с депутатом» купил приятель Вереницына-старшего - Гога, то есть, Игорь Васильевич, Шапиро, - преподаватель консерватории и музыкальный обозреватель в одной из местных газет – по протекции папы. Вот какой «кавказ» и «вор в законе»! История с «Нинкой Киселевой» тоже была известная, - родители как-то обсуждали ее между собой. Во-первых, Киселев ничего не кидал – молоток слетел с рукоятки и упал к ее ногам. Однако «бешеная баба» Нинка побежала по деревне, охая и ахая и хватаясь за все места: «Убить хотел!» История сначала раздулась, а потом лопнула как мыльный пузырь. А, главное, - у Киселева не было брата! Это Артем помнил еще из детства. Да уж… Но в одном он был прав – «Никому тут верить нельзя». Он еще раз вспомнил разговор с Кукановым, не выдержал и засмеялся. И уж сквозь смех он услышал, как кто-то снова кричит – от ворот: «Хозяин! Хозяин!» Улыбаясь, Артем вышел к гостю. Тот стоял, облокотившись на столб. Это был молодой парень, ровесник Артема. У него было смышленое смугловатое лицо, черные волосы, сухая фигура… Взгляд Артема скользнул по легкой, якобы адидасовской куртке, в которую тот был одет, по рукаву – к кисти, свободно свисавшей в родительский огород… И тут смех у Артема быстро пропал… Три кольца! Целых три кольца были наколоты у этого молодца! Ноги Вереницина вдруг выписали какую-то невообразимую фигуру, как будто собрались пойти сразу и вперед, и назад. - Аккуратней, аккуратней… Ноги не казенные… - сказал тот. - Меня Константин зовут, я насчет забора. - Артем, - сказал упавшим голосом «хозяин», - насчет забора? - Ну да. Вон – столбы-то сгнили, - сказал Константин и бесцеремонно пнул столб, который Артем боялся свалить, когда открывал воротца. – Говорят, работники нужны забор менять? Да, что-то такое отец вроде говорил… Правда, Артем тогда все пропустил мимо ушей. - Да, - сказал он, - вроде нужны, сейчас я отцу позвоню, - подожди… те. Артем вернулся в дом и связался с отцом по мобильнику. Тот подтвердил, что действительно, запустил в деревне слух насчет забора. Артем поделился сомнениями: - Но там же работник такой – в наколках весь! - Молодой? - Ну… как я. - Черненький? - Да. - Это Костька. - Ну да, - сказал, что Константин. - Он подростком сидел, за кражу. Вернулся - вроде бы за ум взялся. Они вдвоем с мужиком одним шабашат, дом нам обшивали, крыльцо делали. - Но колец-то у него, колец! - Да дурак он был, - наколол, все, что в голову пришло. Малолетка, вечная свобода, ПТУ какое-то – и все такое. Да нормальный он, не волнуйся... У тебя деньги есть? - Мало. Я теперь экономлю. - У меня тоже. Ну, пусть ворота сделают, а то уж совсем плохи, а остальной забор – до будущего года потерпит. Я тебе потом отдам. Когда отец отключился, Артем посмотрел в окно на Костьку, немного подумал, подбирая слова, и вышел к нему. - Ну что, отец сказал – на будущий год. Если хотите – ворота пока сделайте. Только если много не запросите… Тот оживился, убрал руку со столба и сказал: - Ну! Где много! Много не берем… - А сколько? - Ну, сколько… Столбы, створки, петли – за нами? - За вами, - Артем понял, что сейчас с ним будут торговаться, и с интересом посмотрел на Константина. А тот сделал озабоченное лицо, как будто решал судьбу фонда национального благосостояния и сказал: - Так. Потом подумал еще и продолжил: - Ну… Все наше. Плюс работа. Кусты вот тут уберем… Или сам уберешь? Артем убирать кусты не собирался. - Пять, – подытожил работник. - Тысяч? – удивился Артем. - А то! Сам посуди, – ямы копать надо, столбы – шкурить, створки – собрать, каждую планку – построгать. Ну а как? Однако увидев, что удивление на лице Артема не исчезает, дал слабину: - Не, ну как пойдет… Если земля там полегче или че… Скостим, конечно… А если дешевле брать, так это не работа, а халтура получится… Интерес должен быть! Артем припомнил, что его месячная зарплата обычно укладывалась в трое, реже в четверо ворот со столбами, и, несмотря на это, согласился. - Ну и лады! – сказал Костька. - завтра сделаем. На следующий день Артем встал поздно. Пробуждаясь, он чувствовал невероятную легкость и расслабленность во всем теле. Но, казалось, одно движение, - и снова навалятся нервная усталость и сонливость. - М-да… - сказал он, наконец, - хоть бы кто кофе в постель подал… Кофе подать, конечно, было некому. Артем встал, оделся, прошел в кухню, - и все еще чувствовал себя свежим и отдохнувшим; сварил кофе и сделал бутерброды. Потом медленно поглощал все это, разглядывая старицу и деревню, - и непрестанно попадавшийся теперь на глаза дом депутата Брезгунова. - Хозяин! – снова раздалось на улице. - Опять! – с досадой воскликнул Артем, - опять целый день ходоков принимать! Он вышел на крыльцо и увидел, что работа у ворот шла полным ходом. Пролеты забора были разведены в стороны, старые столбы и воротца валялись под кустами; были вырыты новые ямы. На обочине деревенской дороги стоял зеленый «жигуленок», из багажника которого торчали новые створки. Сами работники сидели на заготовленных столбушках. Увидев Артема, они встали и подошли к нему. - Ну ты, хозяин, спать! – сказал Костька и протянул руку. Артем поздоровался, а Костька представил партнера: - Дядя Толя. Или даже лучше Анатолий Михайлович. Артем поздоровался и с ним. - Ну что, хозяин, - сказал Костька, - столбы – как? Дверки – нормально? Ставим? - Да я тут ничего не понимаю… - Не боись, - сказал «дядя Толя», - Сан Санычу сделаем как надо! Столбы пропитаны, калиточки под размер сделаны, – мерки-то давно уж сняты. - Ну что, - сказал Костька с жаром, как будто ему было невтерпеж куда-нибудь приложить руки, - работаем? - Работаем, - пожав плечами, сказал Артем. И они заработали. Артем отошел чуть в сторону, стал смотреть на работников. Вот этот самый Анатолий Михайлович отправил столб в яму и выровнял по вертикали. Костька стал ямку присыпать. Артем вдруг поймал себя на мысли, что что-то в этих работниках было не так. Они работали молча, обмениваясь только иногда короткими глаголами в повелительном наклонении, местоимениями и междометьями. Однако даже по такому сильно сокращенному варианту родного языка Артем постепенно понял, что главный-то у них не пройдошистый Костька с тремя наколками, а как раз наоборот – флегматичный «Михалыч». На вид «дяде Толе» было где-то чуть за пятьдесят, он был крепкий, рыжеватый, лысоватый, носил камуфляжную робу и дешевые кроссовки, купленные никак не дальше Старого Села и ни в коем случае не в Торговом центре, - а, почти наверняка, на толкучке за площадью, - с колес у какого-нибудь левого офени. Вроде бы так выглядела в этих краях половина мужиков, но Анатолий Михайлович был какой-то другой. Умное и жесткое временами лицо? Вроде бы и такие попадаются. Но он выделился бы в любой толпе чем-то, что Артем сразу объяснить не мог. И только потом, послушав и посмотрев на их переговоры между собой, он понял, что «Михалыч» необычайно внимателен к тому, что делает и думает другой человек, цепляется взглядом за его лицо, руки, позу - и все время оценивает его состояние и предугадывает поступки. Пара взглядов, брошенных в сторону Артема, были пронизывающими как рентген, причем в этом не было никакой позы, в этом было что-то спокойное, похожее на привычку. И теперь было совершенно ясно, что это не «новый русский предприниматель» привез работягу, а совсем наоброт, - авторитетный товарищ послал к нему вчера переговорщика, - да еще предусмотрительно, задолго до этого снял мерки с забора и с ворот. От всех этих соображений Артему снова стало не по себе. Ведь никто не любит, когда кто-то знает о нем все, и при этом как будто тянет за веревочки, - потому что приходится в ответ шевелить ручками и ножками… Пока Артем настороженно думал о том, кто же такой этот Анатолий Михайлович, на горизонте появился Куканов и нетвердыми шагами быстро вымерял расстояние от этого самого горизонта до Вереницинского участка. Сразу было видно, что белый свет ему был не мил. Он быстро пожал руки мужикам, перекинулся с ними привычным «Здоров»-«Здоров», а потом, не глядя на руку, протянутую ему Артемом, прошел мимо и направился прямо в дом. - Эй! Куда? Куда? – забеспокоился Артем и попытался остановить Куканова, но тот только отмахнулся и продолжил движение к давно, - еще дома, - намеченной цели. - Оставь его, - сказал «дядя Толя», - чудило он. Сейчас отчубучит чего-нибудь, - только посмеешься. - А чего ему надо в доме? - Увидим. Артем все-таки бросился за Кукановым в дом, но столкнулся с ним, уже выходящим обратно, на крыльце. В руках его была вчерашняя бутылка с самогонкой. - Чужого не надо, - сказал Куканов. - Что, Куканыч, на запах пришел? – спросил Костька у него, когда тот проходил мимо, но тот отмахнулся от Костьки так же, как минуту назад от Артема, и ушел как джентельмен, - не прощаясь. - Ну вот, - сказал Артем, - только вчера в подарок принес… И еще курицу, - но курицу сразу забрал. - Такие подарки в этих краях долго не живут, - усмехнулся Анатолий Михайлович. - А Куканыч у нас последнее время напропалую гуляет. - А он всегда такой… веселый? – спросил Артем. - При мне всегда был… Да я недавно тут… - Дядя Витя у нас – да, всегда с юмором был, - сказал Костька. - говорят только, что после армии его вообще заносить стало. То он, понимаешь, бомжевать уходит, то в США эмигрирует, то он – агент ФСБ, то колдун наследный, а то еще чего. И все такие спектакли отряжает, что только диву даешься… - Ты, хозяин, вот что, – сказал «Михалыч». - Иди своими делами занимайся, мы тут управимся – скажем, - чего тут понапрасну стоять. - Ага, – согласился Артем. Ему на самом деле было неловко, - он не понимал, что ему делать с этими людьми, которые явно лучше него все знают, - и уж если обманут, - так он не поймет. Поэтому он с облегчением развернулся и ушел в дом. Дома он сначала включил, было, телевизор, но, пощелкав по каналам, понял, что телевизор его теперь совершенно не занимает. Все там теперь кажется дерганым, нервным и лживым, - а ему сейчас нужно расслабиться, никого не видеть и плыть по течению… По течению… А ведь он собирался ходить на рыбалку… Не закатиться ли на Юрму на день? Чтобы, как раз, никого не видеть? И он стал собираться: вытащил из чулана старый, еще советский, туристический рюкзак, небольшой тент, рыболовный костюм, сапоги, котелок, удочки; взял в кухонном буфете пару пакетных супов, чай в пакетиках, сахар, а из своих запасов – печенье и шоколад. Через полчаса Артем был готов. Он вынес вещи на крыльцо и сел на ступеньках. Мужики уже приколотили пролеты к столбам и занимались створками. Через десять минут, когда Анатолий Михайлович, на глазах у «хозяина» убедился, что дверки открываются, закрываются и плотно прилегают друг к другу, а защелка защелкивается, Костька подошел к Артему и потребовал деньги - «как договаривались». Артем расплатился и они расстались. День на Юрме прошел незаметно. Артем ушел далеко вниз по течению, туда, где уже ни лесопилку, ни дорогу почти не было слышно. Он закинул удочки – полудонки, и мелочь с ходу стала ощипывать у него червяков. Он то принимался ловить, то разводил костер, то просто валялся на тенте. Иногда ему хотелось закричать: «Господи, как хорошо!» Но вокруг было тихо, - и он не хотел нарушать этой волшебной дикой тишины. Где-то часа в четыре он сварил супы, по неопытности превратив их в пересоленную кашу; однако на свежем воздухе и с голоду он всю эту кашу съел. Потом запил все это сладким чаем, - и его склонило в сон. Он заснул под открытым небом, как не засыпал уже лет десять, а, может и пятнадцать, - с того времени как прекратились их совместные с отцом походы на Юрму. Теперь он был один, - и это было хорошо, - ведь он теперь взрослый и сам себе голова, - только без девушки и без работы… Проснулся он от далекого грома. Вокруг похолодало и потемнело. Ветер трепал волосы. Он проспал часа четыре. Посмотрев на небо, Артем понял – надо быстро идти домой. На юге по всему горизонту полыхали молнии. Начинал накрапывать дождик. Он выпустил из садка рыбу – мелкую плотву и густерок, быстро покидал вещи в рюкзак и зашагал к деревне. В лесу было уже совсем темно. Когда он переходил по мостику через ручей, питавший старицу, стемнело уже и над деревней. Артем срезал дорогу и прошел к своему огороду по задворкам. Там он перемахнул через забор и собирался уже скрыться от набиравшего силу дождя в доме, как его остановил… таз. Ветер сорвал его со столба и тот валялся теперь в огороде. «Ordnung uber alles», - усмехнулся Артем и, невзирая на дождь и сгустившуюся темноту, повесил таз на место. Это совершенно ненужное сейчас действие сильно его развеселило. Он целый день делал, что хотел, безо всяких причинно-следственных связей и чувств корпоративной и какой-либо другой ответственности! Он шагал к дому и радовался жизни – ночью, под дождем! И тут ему разом пришло в голову не слово, – как это обычно бывало на работе, – а целое филологическое рассуждение! «Глагол, - сказал себе Артем, – это существительное!» Он на ходу рассмеялся и стал сам себе объяснять: «Зеленый – это прилагательное, холодно – наречие, десять – это числительное, а глагол – это существительное!» Артем снова засмеялся; он уже стоял на крыльце и отпирал дом. Он бросил рюкзак и удочки на веранде и прошел в горницу. Эх! Жалко, у него не было ноутбука! А компьютер остался дома. Ну, ничего. Здесь у отца в небольшом шкафчике хранились, на всякий случай, чистые тетради и бумага. Артем схватил тетрадь, нашел в сумке ручку и сел за стол. Ему страшно хотелось написать – прямо сейчас – поэму; можно в прозе, но хотелось – в стихах. Ни одной мысли, ни одного словосочетания в голове – только желание! Тетрадь была в клеточку. Он в задумчивости закрасил квадратик в углу, и тут в его голову пришел сюжет. Это будет рассказ про Куканова. Про странного деревенского чудака, который приносит в подарок общипанную курицу и бутылку самогона. А потом забирает подарки. И это будет… Новый год, заваленная снегом деревня где-нибудь в Кировской или Ивановской области. Праздновать приедет какая-нибудь семья, а фамилия у Куканова будет… Какая-нибудь бородатая будет фамилия… В конце концов, с фамилией он разберется потом. Артем просто набросился на бумагу, писал отрывки, составляя их вместе, потом придумал начало и стал приписывать к началу то, что получилось раньше… А вокруг деревни все бушевала гроза. Дождь то ослабевал, то усиливался. Почти все жители сидели по домам и, по большей части, спали. Около часа ночи депутату Старосельского районного совета Ивану Николаевичу Брезгунову понадобилось посетить уборную. Он встал с кровати, надел тренировочные штаны, спустился со второго этажа, где была спальня, вышел в прихожую и накинул легкий плащ-дождевик. От дома до вышеозначенного сооружения было около пятнадцати метров. Брезгунов быстро их преодолел, зашел внутрь и включил свет. Жена часто ругала его за то, что он не сделал в доме нормальную канализацию, и им приходилось бегать на улицу. Сам же Брезгунов по этому поводу не очень переживал, поскольку вырос в поселке и к этому делу относился довольно просто. Тем более, что жить они здесь могли только летом, да и деньги эта уборная сэкономить помогла. Зато он провел в нее электричество. То есть, конечно, не сам – рабочие провели. Иван Николаевич устроился поудобнее и задумался о чем-то очень важном. Сверкнула очередная молния, и через короткий промежуток ударил гром. Брезгунов хлопнул глазами, и тут же уборную, присвистнув, прошила пуля – перед самым его носом. Он посмотрел на дырки в стенах и замер, открыв рот и ожидая второго выстрела, но его не последовало. Тогда он собрал волю в кулак, тихо, стараясь не шуметь, оделся; снял, чуть дыша, крючок и, выбив телом дверь, рванул к дому. Там его встретила уже дверь входная. Здесь он замешкался, - она почему-то не открывалась. Он попытался сообразить, почему же это происходит, - ведь он просто защелкнул ее. Он дергал за ручку, - но язычок так и не выходил из паза. Ему стало казаться, что за спиной неведомый стрелок уже спускает курок еще раз. - Черт-черт-черт! – быстро-быстро ругался депутат, потом не выдержал и заорал на всю деревню: «Б…!!!» Ручка вдруг сработала и впустила его в дом. Он захлопнул дверь, бросился за мобильником и трясущимися руками набрал 02. Глава 2. «Ни за что не открою глаза», - сказал себе Артем. Он проснулся после бурной с точки зрения творчества и метеорологии ночи, но упорно не хотел вставать. Лежал с закрытыми глазами. Он думал о том, как неправильно устроена жизнь. Неправильно работать, делая неизвестно что и зачем, и оправдывать это зарабатыванием денег. Нужно заниматься только то, что любишь делать – и знаешь, что это принесет кому-то пользу, - и только за эту пользу можно деньги получать. Иначе все обращается во зло. И как же каждому человеку нужны вот такие дни, какой был у него вчера! Ведь это был не «отдых от работы», а сама жизнь, - возможность видеть, чувствовать, понимать, творить, - и быть счастливым. Жил ли тот, у кого не было таких дней? Наконец, глаза открылись сами собой, против его воли. И закрывать их опять не было смысла. С другой стороны, написав ночью рассказ, он, казалось, разрядился как батарейка. А потому вставать не хотелось. Он задумался, чем бы сегодня можно было заняться. Пока он думал, рука его непроизвольно, по городской привычке, нашла телевизионный пульт, и он включил телевизор. Пощелкав кнопками, он вдруг замер от удивления: показывали въезд в деревню Трешкино. Это была местная – областная - врезка в новости на одном из центральных каналов. - … Деревне Трешкино Старосельского района произошло покушение на жизнь… - бесстрастно прочитала ведущая, которой он полтора года назад на своем бывшем канале писал тексты по истории края, - депутата местного районного Совета Ивана Брезгунова. Его жизнь в настоящий момент вне опасности, ведется следствие. Подробности в вечернем выпуске. - Как быстро… - сказал Артем. - Надо же… А я думал – уехал на край света… А они уже успели здесь побывать… Стоп. Если «подробности в вечернем выпуске», значит кто-то торчит здесь на съемках… Надо будет пойти посмотреть… Он выключил телевизор, оделся, наскоро перекусил и выскочил из дома. На крыльце он столкнулся с бабой Машей, державшей в руке пол-литровую банку, наполненную наполовину молоком. - Ба! – воскликнула баба Маша. - Туда, что ль? - Куда? – спросил Артем. - К депутату? - Да, по телевизору увидел, - может, из наших кто подъехал? - Я уж ходила… Молочка попробуешь? - Козьего? Баба Маша кивнула головой и Артем взял у нее из рук банку. - Сладко, - сказал он, выпив молоко. - Буду брать. Ну, я побежал! - Беги. Артем побежал, но на ходу развернулся и крикнул: - Только немного! Поллитра на два дня хватит! - Поняла, – сказала сама себе баба Маша, потому что Артем бы все равно ее уже не услышал. Народу, как ни странно, было немного. Три милиционера ходили в окрестностях Брезгуновского огорода, а в самом огороде время от времени из-за дома выглядывали сотрудники в гражданской одежде. Пятеро Трешкинских мужиков сидели на бревнах у дома напротив и покуривали. Поодаль стояла группка женщин, вокруг которых бегали двое ребятишек. У ограды припарковались милицейский УАЗик и «Волга», похоже, тоже милицейская. Справа, в прогоне, который шел к реке вдоль Брезгуновского забора, стояла еще одна «Волга» - «Сайбер» - телевизионного канала «Наш край», верой и, так сказать, правдой обслуживающего местного губернатора и иже с ним. Рядом с ней курили и переговаривались все три водителя. Водителя телевизионной «Волги» Артем не знал и поэтому встал столбом посреди улицы, не зная, куда приткнуться, куда деть руки и ругая себя, – зачем же он сюда приперся, - что он, съемок не видел? Вдруг сзади раздались шаркающие шаги. Артем обернулся и увидел еще одного местного жителя, который только что ступил с тропинки на асфальт и шел теперь по направлению к нему. Это был высокий сутулый мужчина запойного вида с чуть сползшим с черепа лицом и длинными, колышущимися в такт шагам, руками. Его сопровождала маленькая белая собачонка с курчавой челкой, за которой не было видно глаз. Впрочем, на нее он не обращал никакого внимания. Подойдя к Артему, он мельком пробежал глазами по лицам курящих мужиков и еле заметно кивнул, - как бы сразу всем. Артему же он подал руку и представился: - Вячеслав. Он слегка шепелявил, как будто язык у него во рту тоже немного сполз. - Артем. Мужчина боязливо прижал руку к сердцу и сказал: - Слушай, Артем… Ты им про меня ничего говори. Артем удивился: как же он про кого-то может что-то рассказать, если видит первый раз в жизни? - А кому – им? - Ну как? Ментам. - А они что – допрашивают? Меня-то, наверно, не будут. Я ведь вот только приехал… Тут у мужчины, видимо, стали появляться сомнения, что он говорит что-то не так. Он, прищурясь, посмотрел на Артема и мотнул головой, - мол, все равно – на всякий случай надо сказать. - Конечно, будут… Тут такое дело… Конечно. Он помолчал немного, нависая над Артемом и подбирая слова, и сказал самое главное: - Ты это… Главное, скажи, что я тут не сам, а это сестра меня сюда… из города. А сами в квартире. А дом этот, - он махнул себе за спину, - ее. Если что, у меня адрес и телефон ее есть, пусть с ней говорят. Артем опешил от его напора и от бессмыслицы, которую он нес. Он не понимал, почему главное, - это чтобы не говорить… Про что? И при чем тут сестра, которая в городе? Он скользнул взглядом по лицам мужиков на бревнах и увидел, что те делают ему знаки – мол, спокойно, - он всегда такой. «Вот, блин, деревня дураков, - подумал Артем, - вчера один с курицей, а сегодня – этот… с собакой». - И про электричество тоже не говори, - сказал мужик. - Хорошо. - А то отрежут нафиг. - Что отрежут? Мужик подумал и сказал: - Наверно, провода… Или что там отрезают? А если спросят, почему не уплачено, - скажи: это не он, это сестра платит, все – к ней. И книжка у нее. - Хорошо. - Ну… - Мужик приложил указательный палец к губам и сделал отрицающий жест, - молчок. Артем повторил этот жест и сказал: - Молчок. Краем глаза он увидел, что публика на бревнах довольна их маленьким шоу. В этот момент из-за угла Брезгуновского дома вышли трое в штатском. Один из них развернулся на ходу назад и крикнул: - Лехе скажите, - сворачиваемся. Откуда-то с задворок соседнего дома раздался возглас: «Леха, хорош шарить!» и ответ: «Да дайте работу доработать, ё-моё!» Штатские вышли из-за ограды и закурили. В этот момент все из-за того же дома вышел, наконец, знакомый Артему деятель телевизионных искусств. Это был Димон Травин с видеокамерой в кофре и штативом наперевес. Димон за свои сорок лет достаточно помотался по телекомпаниям, - в том числе он работал и лично с Артемом. Росту в Димоне было, дай Бог, метр шестьдесят, он был худой, и Артем все время удивлялся, как это он все время таскался с этой камерой и тяжеленной треногой, - и терпеть не мог, чтобы ему помогали. «Я, - говорил Травин, - что взял, то и назад принесу, - а так – забуду». Наверное, - точно, - где-нибудь что-нибудь когда-то забыл. На этот раз оператор прошел мимо бывшего коллеги и направился к «Волге-Сайбер». Ну как же так можно! Артем аккуратно прокрался за ним и тихонечко выговорил старинную, запущенную на местном ТВ в далеких 90-х, шутку: - Политической проституцией занимаемся? Димон удивленно обернулся и, увидев Артема, заулыбался и протянул ему руку: - Какая проституция, мой юный друг Артёмище? У нас давно уже постоянные отношения. А ты-то тут откуда? - У нас тут дача. - А-а! Я бы тоже тут дачу купил, - если было б на что. Тут хорошо, - вон к вам уже и депутаты потянулись. - Как он там? Ранен? – спросил Артем. - Ну, ты че… Лично мой диагноз - отравление коньяком! - Ни одного плана нормального не мог снять… Чем текст перекрывать? Придется в архивах рыть, - говорят, мы сюжеты какие-то про него делали. - Пиар? - Ессесно, что еще про них можно делать? - Что же там можно нарезать – из пиара? - Да что ты, Артемка, - на телевидении первый день работаешь, что ли? Маму родную нарежут, и перекроют. - Что там говорят, - кто его? - Следователь там один, из областного следственного комитета, сказал: рассматриваются все версии. Как обычно. - То есть ничего неизвестно. - Ну да. Между собой, они, правда, говорят, что все это фуфло, но уж больно этот Брезгунов напугался. Похоже, действительно стреляли. - Вот, блин, - отдохнуть приехал, – сказал Артем, - позавчера тут один уголовниками пугал, сегодня – вот это… - Ну, ты чё, Темыч? – Расслабься! Это ж приключение! - Да на фига оно нужно… - Ну так – хозяйское дело – уезжай! - Да я на работе все нервы уже вымотал, надо все-таки отойти маленько… Ладно, может, как-нибудь само рассосется… Пока они разговаривали, народу у депутатского дома прибыло. Пришел Куканов, перездоровался со всеми, потом направился к женщинам и стал им что-то рассказывать. Те слушали, махали на него руками и время от времени посмеивались. Из дома Брезгунова вышла Димоновская корреспондентка, которую он назвал «Звездой Востока» - за раскосые глаза и исполнительной сволочью – видимо, за исключительные деловые качества. Она быстро прошла по улице к машине и села в нее. Димон тоже погрузился, махнул через стекло Артему, и они уехали. Артем подумал-подумал и решил остаться посмотреть, что будет дальше. А дальше на улицу вышел парень в милицейской форме – высокий, баскетбольного телосложения, с небольшим шарообразным животиком и угрюмым солдатским лицом, не лишенным, впрочем, приятности. «Участковый, вроде», - сказал кто-то на бревнах. В руках у парня была папка с бумагами. Он подошел к мужикам и уныло спросил: - Ну что, мужики, слыхали, - случилось чего? - А чего мы тут сидим-то, - конечно, слыхали. - Не видали чего вчера? - Не… - Люди посторонние, ссоры какие, машины чужие – ничего такого не было? - Не… - А день-два-три назад? - Да нет, все только свои тут… - Ну ладно, давайте кого-нибудь запишу одного, объяснение напишем за всех… Он вынудил одного стать добровольцем, открыл папку, и сочинил объяснение в духе «Я, такой-то, ничего не видел, ничего не слышал…» Подъехали уже знакомые Артему зеленые «Жигули». Из них вышли Костька с «Михалычем» и присоединились к мужикам на бревнах. Костька стал болтать с мужиками, а «Михалыч» с улыбкой посматривал на участкового и на штатских, куривших у брезгуновской ограды. Участковый между тем заговорил с Вячеславом. Тот шамкал ртом и объяснял, что он ни при чем. - Это сестра меня сюда отправила, – почти на каждый вопрос отвечал он, – пью я. Меня в городе невозможно держать. - Это я понял, - терпеливо говорил участковый. - А ночью вчера ты где был? - Не помню, - сказал Вячеслав. - Пил я. Вон с этим, - махнул он рукой в сторону Куканова. А если там… неуплата за свет, - то это сестра не платит, - все к ней… Участковый вздохнул и спросил, как зовут «этого». - Это Витька Куканов – сообщили ему мужики. - Куканов! – крикнул участковый и махнул рукой. – Подь сюда! Куканов подошел. На этот раз в его гардеробе к синим штанам и шлепанцам добавилась черная футболка. - Чего? – вызывающе буркнул он. - Чего-чего? Показания собираю. - А-а! – сказал Куканов. - Как зовут? - Куканов Виктор Сергеевич. Местный житель. Одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения, проживаю по адресу: деревня Трешкино, дом пятьдесят семь. Если, правда, по домовой, то двадцать шесть. А если по газовой – сорок четыре. - Ну-ну… - сказал участковый, - а что так официально? - Привыкать надо. - К чему привыкать? - Так я же убил. Участковый опять вздохнул и в задумчивости посмотрел сначала на Куканова, а потом на штатских, куривших через дорогу. - Серега! – крикнул он одному из них, - идите, послушайте… Те побросали окурки на дорогу и перешли ее. По их внимательным, напряженным взглядам все сразу поняли, что это следователи. Артем заметил, что один из них, - тот, который был одет получше, пристально посмотрел на его вчерашнего работника – «дядю Толю», а тот ответил каким-то упреждающим взглядом и еле заметно качнул головой. - Ну… - сказал следователь Серега, - что тут? - Я – говорит – убил, - сказал участковый и показал на Куканова. Следователи переглянулись, - и всем, включая Куканова, стало ясно, что они ему не верят. - И как же это было? – спросил областной. - Как-как? Взял вон ружье – да убил. Следователи снова переглянулись, а следователь Серега покачал головой. - Хорошо, – сказал он. – Рассказывайте по порядку. - По какому порядку? – взорвался вдруг Куканов. - Нету тут никакого порядка! Где вы порядок видели? - Спокойно… Спокойно… - стал уговаривать его Серега. – Начнем со вчерашнего вечера. Что вы делали вчера вечером, скажем, часов с десяти? - Ничего не делал, я с утра пьяный был… С самогонки начал. Потом по деревне шатался, - днем то есть. Потом со Славкой скинулись, - у Киселева самогонки купили. Пошли вон на старицу, озеро которая, - квасили там, на природу смотрели… - Точно! – восхищенно сказал Вячеслав. – На старице были! А я уже не помню ни хрена… - Так, - сказал Серега, - дальше? - Дальше дождик пошел, гроза. Мы – по домам. Я пришел, - кур покормил, - а то днем забыл. Ну и все – спать лег. - А убил-то как? - А! – спохватился Куканов. - Потом проснулся, Ружье взял, - пошел – и убил. - Лицензия на оружие есть? - Нет. - А ружье откуда? - Дядя подарил. - Есть у него ружье? – обратился третий следователь к мужикам. - Есть! Есть! – сказали двое или трое. – Он по зайцам специалист, - дополнил кто-то. - Двустволка? - Ясно, двустволка, - пробурчал Куканов, - «Ижевка».. - Ага, - сказал Серега, - Двустволка. - Ладно… - сказал следователь из области. – А когда Вы шли убивать – ничего подозрительного не видели? - Не до того было. Я уж если настроился, - так ничего кругом не вижу. - Ладно. Где вы шли? - Вот здесь и шел, - Куканов изобразил, как он крадется вдоль забора и сворачивает в прогон. - А дом ваш где? - Вон тот, - показал он пальцем по ходу своего движения. Я же говорю: номер пятьдесят семь, по домовой книге сорок четыре, по газовой – двадцать шесть. Областной следователь с удивлением посмотрел на Куканова, а потом на своих местных коллег, - мол, вот заливает… - В этом сельсовете и не такое бывает, - сказал следователь, который не-Серега. - Как же вы тут крались, если дом – с другой стороны? – спросил областной следователь. - Пьяный был, не помню… - Ладно, дальше? - Да что вы все - дальше, дальше… Вижу – он идет, - я его и приложил. - Он кричал? - У меня не покричишь, я Ворошиловский стрелок в школе был. - Зачем же вы его убили? - Зачем? – спросил Куканов. – Да я бы их всех перестрелял. - Кого их? - Депутатов. Всех этих сук политических… Эх! Денег нет до Москвы доехать… - Дурак ты, Куканыч, - сказал вдруг «дядя Толя», - сочинитель хренов, - сочиняй, да знай меру. Сейчас договоришься до экстремизма и свержения госстроя… Впаяют тебе от всей души… - Я дурак? Вот вы меня все балаболом считаете, а я двух человек завалил, двух! - Завалил – так сидел бы! – заметил кто-то из мужиков. - А я не сидел – а завалил, - с жаром сказал Куканов. - Ладно, Куканыч, хорош заливать! - Вот те крест, завалил – заорал Куканов, - из Калашникова! - Ага! Ты и Брезгунова, наверно, из Калашникова? А эта… М-16 у тебя есть? - Ладно, хрен с вами, не верьте, - обиделся Куканов. - А мне это крест на всю жизнь. Она у меня вся отравленная. Глаза у него покраснели, и он задрожал. Но потом взял себя в руки, посмотрел на всех и сказал: - Знаю, кто убил. Следователи, которые уже было двинулись обратно, к Брезгуновскому дому, остановились и вяло обернулись: - Ну, кто? - А вот он, - и показал на Артема. Артем который не ожидал такого от своего «Деда Мороза» вздрогнул, растерялся и пробормотал: - Я не… - Вы кто, молодой человек? – спросил следователь не-Серега. - Артем Вереницын… - с трудом, без единой буквы «р», проговорил Артем, потому что во рту у него стало так сухо, что язык прилип к небу. – Я из города, дачник. - Давно здесь? - Третий день. - Вот-вот, - сказал Куканыч. - А я думал, - чего это он приехал? В гости к нему пришел с подарками, расколоть его хотел. А он – бац! Дело сделал, - и теперь – в момент свинтит! У Артема ноги стали прямо ватными от этих слов. - Помолчи, Витька, - снова встрял в разговор Анатолий Михалыч. - на себя наговаривай, на других не гони. - А в самом деле, - спросил следователь Серега. - Где вы были вчера вечером и ночью? Артем припомнил вчерашний творческий взлет и свой рассказ, и ему стало стыдно за все, чем он вчера занимался, а, главное, он понял, что никакую правду он из себя, особенно в присутствии Куканова, сейчас выдавить не сможет. - Я… - сказал он и почувствовал, что краснеет, - ходил на рыбалку… Заснул на берегу… Вернулся в десять или в одиннадцать, в дождь, потом спал… - Оружие в доме есть? – спросил Серега. - Нет. - Так! – сказал областной следователь. Что-то мне всё это не нравится… Вообще всё, с самого начала… С самого 1917-го года… Давайте-ка, мужики, разойдемся по домам. Вот ты, Бондарев, - сказал он участковому, - сходи с молодым человеком, посмотри как он живет, расспроси его, если есть чего записать – напишите объяснение. Вы, ребята, - обратился к местным следователям, - по соседям. А я поработаю вот с этим свидетелем, - показал он на Анатолия Михайловича, - Он, я вижу, не местный. При этих словах Костька дернулся было вперед и хотел сказать что-то в духе «Да мы тут вообще не в теме, начальник…», но Анатолий Михайлович осадил его: - Все нормально, Костя, что я – следователя не видел? Когда все разошлись, они пожали друг другу руки; областной следователь присел на бревно рядом с Анатолием Михайловичем и негромко сказал: - Ну, здравствуйте, гражданин Бусыгин… - Здорово, Саня. - А говорили, ты в монастырь подался… - Шутили, наверно… Да я подался бы, если б меня кто взял… - Ну и как ты? -Да вон… В Луговом живу у одной… библиотекарши… - Ну, ты любил у нас книжки-то почитать… То, понимаешь, с Буниным его застукают, то Бердяев у него из сумки торчит, а то Честертон какой-нибудь… А там что, есть библиотека? - Да, ее стараниями… Даже Интернет… - Небывалое дело… Работаешь? - Да по всякому… Сейчас в отпуске, - вон с пацанчиком одним по хозяйству людям помогаем, а так – охранником в супермаркете… - Просто охранником – и все? - Ну да. - Да тебе полком надо командовать! А ты – охранником! - У нас не то что полка… взвода такого не наберешь, чтоб я им командовать смог. - Да уж… Ты философ у нас был. - Слушай-ка, ты ведь в областном следственном комитете, наверное? - Да. - Тогда что ты тут делаешь? На районе не справляются? Саня махнул рукой. - Пойдем вон к речке, я тебе объясню. Они прошли через прогон к старице. Там Саня закурил и сказал: - Фигня это дело. Никакое это не покушение, а лажа какая-то. Он сидел в туалете в час ночи, молния была, а потом гром, - и сразу пуля пролетела. Он затаился сначала, а потом рванул в дом. Там замок заело во входной двери. Мы проверили, - там пружинка надломилась, заводской дефект. Он и раньше заедал. Депутат, конечно, перенервничал, думал, сейчас второй раз пальнут, заорал, - но ничего, - открыл. Ну, что думаешь? Киллер? - Странновато для покушения… Киллер жертву видеть должен… А тут ночь, дождь, темень… - Стреляли, похоже, с приличного расстояния, - метров сорок - это ночью-то! - Пулю нашли? - Нет, вон за сортиром кусты, она срикошетила неизвестно куда. - Ствол? - Тоже загадка. Стреляли не с участка, - там кругом трава высокая, - след бы остался. Скорее всего, вон оттуда, с дороги. Дальше там кусты, а еще дальше - вода. Но ствола нет, и гильзы нет, вообще ничего нет - вот в чем юмор. По идее ствол сбросить должны, – ствола нет. Гильза должна остаться, - и гильзы нет! Он что ее, в темноте искал? - Ну и что ты думаешь? - Знаешь, судя по тому, что меня вытащили, сюда привезли и под камеру поставили, и в титрах еще напишут: следователь областного следственного комитета, - расследовать тут нечего - это просто пиар. - Сам, что ли, стрелял? - У него «Сайга». И вчера он на речку практиковаться ездил, - смекаешь? - Но есть если на этот счет экспертизу проводить, то… - Нагнется экспертиза… - А дырки какие? - Похожие… Но по ним трудно что-то сказать, - вагонка хрупкая, вроде бы дырка гладкая должна быть, но там сучок вылетел в одной доске, а вторая гниловата, в расщеп пошла, там пальцем ткни – такая же дырка останется. Короче, эксперт местный это дело забраковал. Может, в области бы лучше сделали, но там и без этого работы хватает. В общем, думаю - пиар… Но если это как самострел раскручивать, - нас, сам знаешь, - по головке не погладят… Бодаться придется… Ну или еще вариант, - кто-то из Трешкинских его невзлюбил, поругался, - взял ружье и бабахнул. Эмоции выплеснул. - Вот это на местных похоже, у нас в Луговом был случай, - собака одного за ляжку тяпнула. Хозяин – собаку защищать, - вроде тот к ней пьяный лез, так тот с хозяином полаялся, а вечером подкараулил его и пальнул. Сидит теперь. А таких тут полрайона. - Убил? - Дробью серьезно поранил. - Ну… может и так. Тут, правда, конфликт нужен, - а его, вроде, не было. Но уж никакое это не покушение на представителя власти связанное с его профессиональной деятельностью… Минуту они помолчали. - Да, я бы так не смог, - сказал Анатолий Михайлович, задумчиво. - Как? - На камеру одно сказать, а думать совсем по-другому. - Прости, Толян… все так живут… - Да… И что теперь? - В смысле? - В смысле, как следствие пойдет? - Как обычно, - оформим бумаги, сложим в папочку, папочка свое отлежит – и дело приостановим. Ну, если не вылезет что-нибудь серьезное. Или, может, если грохнут его. - А что так пассивно, на вас разве не давят? - Да хрен их поймешь, давят они или не давят… А тут в районе и людей-то нет, работать некому… На бензин на выезд из своих кровных скидываются! И кто штаты нам поурезал и расходы кто сократил – не такие ли орлы? – Он кивнул на Брезгуновский дом. Нет уж. Убьют – приходите… Хотя, знаешь, тут и тяжкие лет по десять расследуют… Да ладно, Толик, ты не переживай… Все идет по плану… - Ага… По плану… Ну что, Саня, - вздохнул бывший следователь Толик. - Давай! Успехов! - В чем? – засмеялся Саня и они пожали друг другу руки. - Да в чем хочешь! В личной жизни, например... - Вот за это спасибо! И тебе… На том они и расстались. Когда через день Анатолий Михайлович с Костькой снова заехали в Трешкино по своим делам, у дома Брезгуновых их уже ждали. Черноволосая и стройная, несмотря на возраст, женщина бросилась чуть ли не под колеса Костькиного жигуленка, и, не обращая внимания на ругань владельца, совершенно спокойно, даже как-то намеренно холодно обратилась к Анатолию Михайловичу: - Прошу вас, зайдите к нам, - у нас есть к вам дело. - Дело? – нахмурился Анатолий Михайлович. Это слово, произнесенное в определенном тоне, напомнило ему о прошлой жизни, возвращаться к которой он был не намерен. – Я делами не занимаюсь. Мы едем колоть дрова. Если вам по хозяйству чего нужно – это пожалуйста. - Это будет серьезное предложение, Анатолий Михайлович, нам вас рекомендовали… «Чертов Саня», - подумал бывший следователь и сказал: - Давайте пройдем в дом, хотя я навряд ли смогу вас чем-то порадовать… В доме они поднялись на второй этаж. Там, в бревенчатом, а-ля-рюсс, холле, в глубоком кожаном кресле сидел депутат Брезгунов и задумчиво смотрел телевизор с выключенным звуком. Для депутата он выглядел простовато. По его вытянутому тяжеловатому лицо трудно было угадать доступную ему глубину мысли. Казалось, он может сказать что-то умное и точное, а может ляпнуть неописуемую глупость. Он казался ленивым – и готовым к действию, по крайней мере, к защите. Он был непохож на депутата, - но он им был. - Иван! – нервно окликнула Брезгунова женщина, - он пришел. Иван поднялся с кресла, поздоровался и жестом пригласил Бусыгина сесть в кресло напротив. Тот отказался, побоявшись испачкать дорогую мебель, и присел на краешек табуретки, стоявшей у стены. Хозяева переглянулись и Брезгунов заговорил. - Анатолий Михайлович… Я попал в очень трудную ситуацию… В меня стреляли… Я вызвал милицию и задействовал возможные связи. Но они даже не шевелятся… А где-то ходит убийца… И может вернуться… - Хотите совет? - Не очень… Но совет может пригодиться. - Тогда просто уезжайте. - Куда? И что, нам бросить только что отстроенный дом? - Он упрямый, - сказала женщина, - я ему говорила, но он вбил себе в голову. Он всегда такой. - А вы, прошу прощения, кто? - Я? – почти возмутилась женщина. - Я – жена. Она сразу не понравилась Бусыгину. Особы такого рода, как раз наоборот, сами «вбивают себе в голову» и при этом упрямы и настойчивы до идиотизма. - Как вас зовут? - Елена Григорьевна. - Елена Григорьевна, ваш супруг в чем-то прав. Лично я бы уехал, а он видит ситуацию совсем по-другому, это его право… - Здесь нет пятиэтажек через дорогу, в которых неизвестно кто живет, - стал развивать свою позицию Брезгунов, - нет узких улочек и толпы, в которой можно скрыться. И чужие здесь как на ладони. Если осторожно себя вести, можно избежать подобных неприятностей. Но лучше все-таки знать, в чем опасность и кто ее несет. - Все это более-менее разумно на случай, скажем так, «непрофессионального заказа», - сказал Бусыгин, - но профессионал достанет вас где угодно, если только у вас не будет собственной службы охраны. Да и непрофессионал – дров, конечно, наломает, - но дело, может быть, сделает. Надо сказать, вы тут сами как на ладони, - и если бы нормальный киллер захотел бы вас убить, вас бы уже не было в живых. - Что вы этим хотите сказать? - Ну… Вариантов много… только это, скорее всего, не «политический заказ». - А что же это?! – встрепенулась Елена Григорьевна. - Что же это? - Ну, в жизни много всякого бывает, и, скорее всего… - Да мы уже слышали все это! – уже совсем закричала она. - «Скорее всего!» Никто не хочет нам помочь! Эта прокуратура, милиция, - никто не хочет работать! А мой муж – представитель власти! Он – член партии! И его никто не хочет защищать! Это же абсурд! - Елена Григорьевна, - Сказал Анатолий Михайлович. - Во-первых, прокуратура сто лет как не моя, а, во-вторых, с абсурдом у нас даже наши президенты вдвоем справиться не могут. Так что орать на меня не надо. - Анатолий Михайлович, - вкрадчиво произнес Иван Николаевич, - пятьдесят тысяч. Бусыгин вздохнул. - Найдите преступника. Чтобы мы твердо знали, кто он, - и могли избежать опасности. - Честно говоря, у меня нет ни малейшего желания кого-либо искать. Я уже наискался … - Семьдесят пять. - Отнесите их следователям, они найдут вам все, что нужно… - Мы им не верим, - сказала Елена Григорьевна. - Мы же знаем, как у нас работают школы и больницы и все остальное. Я, например, работник РОНО. Вы не представляете, как у нас запущена школа… «У кого это у нас?» - подумал Бусыгин, но вслух ничего не сказал. - Мы реально смотрим на вещи, - продолжила она, - помогите нам. Небезвозмездно. - Сто тысяч, – брякнул Иван Николаевич. - Это дело не стоит таких денег, - сказал Анатолий Михайлович и увидел по выражению их лиц, что сейчас его будут уговаривать еще. Он встал с табуретки и, чтобы отвязаться, сказал: - Я подумаю. А сейчас – извините, - мы едем колоть дрова. Елена Григорьевна заметно поморщилась от этих слов. - Когда же вы дадите нам ответ? – спросила она. - Завтра. Извините, мы уже опаздываем. Он вышел. И не услышал, как Елена Григорьевна сказала мужу: - Давай уедем отсюда! - Я себя уважать перестану, если уеду! И не видел, как она презрительно скривила губы и прошипела: - Да уж… Уважать… И отвернулась. Глава 3. Какие-то сумасшедшие дачники в том конце деревни решили заготовить впрок восемь кубометров дров. Работники с лесопилки их напилили, а Костька подрядился их колоть. Работы было много. Они кололи весь день, - до вечера; с перекурами, конечно. Во время перекуров Бусыгин думал, - браться ли за поиски Брезгуновского стрелка или нет. Но с Костькой они обсуждали другое, - куда хозяевам столько дров. Они бывают только летом; сколько-то нужно на баню, сколько-то на отопление. А хранить дрова негде, - половина сгниет. Ночью, несмотря на усталость от работы, он не мог уснуть, - ворочался и ругался шепотом. Было, конечно, желание заработать сто тысяч вот так, - одним махом; но погружаться в свою прошлую жизнь, во все эти разговоры-переговоры, борьбу психик и амбиций наших измученных и запутавшихся в добре и зле людей ему очень не хотелось. У него сложились здесь нормальные отношения, он был в меру загружен работой, у него было достаточно свободы, - и ему очень не хотелось все это ломать. Следователей, даже бывших, здесь не любят. Как к нему будут относиться, когда все это всплывет? – Очень трудно сказать… А рядом с ним спала его нынешняя «гражданская жена», всю жизнь проработавшая в местной библиотеке. «Гражданская жена»! «Что это еще за «гражданская?» - подумал Бусыгин, но признался себе, что не знает, как это еще может называться. Главное, он понимал, что без нее его жизнь была бы не просто тяжелой, она была бы бессмысленной. Вот она была счастливым и удивительным человеком! Она верила в свои книжки! В ней не было этих мучений, которые изводили когда-то, - и теперь изводят, - бывшего следователя Бусыгина. Она жила малозаметно, бедно и правильно; в его же профессии были свои недостатки. Она отнюдь не способствовала исправлению нравов, а, скорее, констатировала их падение и иногда его усугубляла, - если видеть вещи так, как их видел Бусыгин… Наконец, он уснул. А утром проснулся с мыслью: - Да хрен с ним! Без разницы… И после колки дров он зашел в тот день к Брезгуновым. И хотя они сели теперь не в холле наверху, а в беседке рядом с баней, разговор их как будто и не прерывался. - Хорошо, я попробую вам помочь. Но хочу сразу сказать, что никаких особых возможностей у меня нет. И если дело зайдет далеко – в политику или раздел каких-нибудь местных финансовых сфер, - я туда не полезу. Портить себе жизнь я не хочу. - Что же нам делать, если мы обнаружим, что все так серьезно? – спросил Брезгунов. - Мы сообщим факты следователям. Елена Григорьевна снова, как и вчера, скорчила недовольную гримасу. - Не надо так морщиться, Елена Григорьевна. На самом деле следователи пока еще умеют работать, просто в их работу любят вмешиваться и создавать всякие препоны; кроме того, зарплаты у них не ахти, а работы – наоборот – много. - То есть все-таки реально они работают плохо. Бусыгин вздохнул. - У нас все работает плохо. - А если они не захотят к нам прислушаться? - Тогда используйте все, что только может вам помочь, может быть, кому-то в чем-то придется уступить. И поймите, я не Господь Бог. В настоящий момент я один. А в таких случаях, как у вас, возникает очень много версий. Их надо прорабатывать, - ездить, встречаться с людьми. Даже если вы дадите мне миллион, я не могу разорваться, - и вам понадобится терпение. Много терпения… И закон не на моей стороне – у меня ни лицензии нет, ничего… Он посмотрел на Брезгуновых, и ему стало понятно, что никакие сомнения и преграды их не смущают. Видимо, Саня хорошо его разрекламировал. А что он сейчас может на самом деле? - Ладно… - продолжил он. - Речь шла о ста тысячах… Давайте так. Я возьму их у вас, если найду стрелявшего и получу доказательства, что он стрелял. Или он сознается, что это сделал. Я надеюсь, я могу вам доверять? - Конечно - конечно, - торопливо сказал Брезгунов. - А мне доверять можно. - Да-да, нам сказали, что вы добросовестный и кристально честный человек. И что это – одна из причин вашего ухода из органов. - Отставки. - Да, отставки. То есть мы уверены, что к вам можно обратиться. - Тогда такой вопрос: а если я никого не найду? - Не сомневайтесь, мы заплатим исходя из затраченных вами усилий. Бусыгин подумал, что эти слова могут значить что угодно, но торговаться он не любил и поэтому сказал: - Ладно… Хочу только еще раз предупредить вас: скорее всего это дело не стоит таких денег. Тот, кто стрелял в вас, видимо, просто выпустил пар. И вы ему больше не нужны. Если бы вас хотели убить целенаправленно, - мы бы с вами уже не разговаривали… - Все это хорошо, - сказал Брезгунов, - но только если у вас под носом не пролетает пуля. Это, знаете, действует на нервы. У меня всю ночь руки тряслись и лицо дергалось. Я не самый робкий человек и иногда умею взять себя в руки. Но ждать второй выстрел – это врагу не пожелаешь. Я хочу знать, кто это сделал и, если все было так, как вы говорите – жить дальше спокойно. - Хорошо, – тогда прошу выдать мне аванс тысяч в десять, так сказать, на представительские расходы. Брезгунов достал из брюк бумажник, посмотрел на жену, вытащил из него две пятитысячные купюры и протянул Бусыгину. Тот отправил их во внутренний карман своей рабочей куртки и извлек - из него же - ручку и записную книжку. Взглянув на супругов, он спросил: - Ну что, начнем? - Начнем. - Для начала я задам вам много вопросов. Давайте только не будем нервничать. Я знаю, что это утомляет, что большую часть этих вопросов вам уже задали и так далее. Но это нужно вам самим, поэтому прошу потерпеть. И еще… Давайте разделимся. Елена Григорьевна, пройдите, пожалуйста, в дом, сначала мы побеседуем с Иваном Николаевичем. На лице Елены Григорьевны появилось недоумение, и она явно хотела что-то сказать, но сдержалась, встала и ушла в дом. Бусыгин проводил ее взглядом, открыл записную книжку и написал: «И.Н. Брезгунов». Дальше, со слов потерпевшего последовали записи: «1959 г.р. бр и сест. нет. родит. ум. жен. 2 раз. 1-я Татьяна Юрьевна Гурьева; замужем – Комарова, живет в городе, дет. не было. И.Н. законч. ин-т. лесн. промышл., раб. маст. на меб. фабр. в Ст. Селе…» Предыдущая жизнь и родственные связи Ивана Николаевича Брезгунова уложились в две страницы убористым почерком с сокращениями. Все шло гладко до вопроса о положении Ивана Николаевича в местной политической среде. Он сообщил только самые общие вещи, - что заседает в местном совете, во время предвыборных кампаний выступает на митингах и встречается с избирателями. - Но ведь, Иван Николаевич… - попытался убедить его Бусыгин. - Как же я могу разобраться с этой стороной дела, если вы все от меня скрываете? Но Брезгунов только покачал головой. Вообще весь его вид говорил о том, что с Бусыгиным здесь разговаривают только в силу необходимости, и за определенные грани ему заходить нельзя. - Иван Николаевич… - сделал еще один заход Бусыгин, - и какой тогда смысл меня нанимать? Я вас не понимаю… - Делайте то, что считаете нужным, - сказал Брезгунов, - я скажу вам то, что можно. Бусыгин подумал и спросил: - Ну, хотя бы какие-то конфликты у вас есть в этой среде? - Только организационные или административного характера, - кто, когда и что должен сделать и как. - Тогда я скажу так: вы находитесь в определенной структуре, занимаете в ней определенной положение. Да? - Да. - На ваше место никто не претендует, зависти к вам нет, личной неприязни нет… Брезгунов посмотрел на своего сыщика долгим застывшим взглядом и буквально выдавил из себя: - Я подчиняюсь внутрипартийной дисциплине. Ко мне претензий нет. - Но конфликты интересов у вас бывают? По поводу тех или иных решений? Депутат снова словно окаменел, а потом сказал: - Это не мой уровень… Я занимаюсь другим… И пишите, пожалуйста, поменьше… - Хорошо, буду запоминать. А как началась ваша карьера? - Мне предложили поработать на выборах. С этого момента я попал в обойму. - Это, конечно, очень туманно… Кто предложил? Брезгунов не ответил, но, взглянув на его лицо, Бусыгин перешел к следующему вопросу. - Ладно… Кем вы работаете? - Я заместитель директора мебельной фабрики. Вообще все это можно узнать из моей страницы на сайте администрации Старосельского района. - Хорошо, я посмотрю. А в чем суть вашей работы? - Общая организация, внутренняя логистика. - А что конкретно вы делаете? Брезгунов замер, но не так сильно, как в предыдущие разы. - Я работаю с бумагами. Внутренняя документация, сводки, отчеты, подписываю приказы, контролирую некоторые производственные процессы. - Опять же, - есть ли зависть, конфликты… - На меня косо смотрят… Особенно нижестоящие работники, но открыто мне никто ничего не высказывал. - То есть, по-вашему, получается, что если не вдаваться в подробности, то ни со стороны политики, ни со стороны вашей работы у вас никаких острых ситуаций не возникало? - Да, можно и так сказать. - Вас это не удивляет? Я говорил о том, что это маловероятно, и что преступление, скорее всего, не носит какого-то очень уж умышленного характера, - а вы мне не очень-то верили. А теперь вы сами фактически мне сказали, что по двум наиболее опасным направлениям особых поводов беспокоиться нет. - Пожалуй… Да… Ну, понимаете, стресс… На горячую голову трудно все воспринимать правильно… - Если, конечно, вы что-нибудь от меня не скрываете. Вообще, если честно, мне трудно представить, чтобы у депутата районного совета не было конфликтов… - Ну... Ищите – и все, что найдете – ваше… - Ладно… Давайте перейдем к семье. На почве наследства, дележа квартир, имущества, общей собственности какие-то проблемы есть? - Имущество у нас свое… Своим трудом, так сказать… Наследство… - Я был единственный наследник, у меня наследник тоже один. - Кто? - Сын, - вы же записали. - А жена? - Ну и жена. - То есть, завещания у вас нет? - Нет. - А где сын сейчас? - Здесь, в доме. Бусыгин посмотрел в записную книжку. Сына звали Владимиром, ему было 20 лет и он учился на экономическом факультете того же института лесной промышленности. - А какие у вас отношения с сыном? - Вот здесь у меня конфликт, - вздохнул Брезгунов и по этому вздоху Анатолий Михайлович понял, что конфликт этот никакой опасности в себе не несет. - В чем же он заключается? - Парень учится на третьем курсе… Ни черта не хочет знать и с шестого класса только и делает, что сидит за компьютером… Только сидит, - и переписывается с бывшими одноклассниками, согруппниками… Знаете… - вдруг Брезгунов заговорил необычно проникновенно, - ведь мы все делаем ради наших детей, их будущего… А он не думает о будущем… Он только в данный момент хочет сидеть за компьютером – и больше ничего. - А, может, лишить его этого компьютера, - и все? - Будет истерика, все зашло слишком далеко… Так его можно хотя бы оторвать иногда и заставить хоть немного поучиться… - Истерика с угрозами? - Обычно это сводится к крикам типа «Вы мне всю жизни испортили». Вообще… Мы его не понимаем, а он – нас. - А он мог бы решить попугать вас, взять отцовскую «Сайгу»… выстрелить в туалет? - Нет. Во-первых, «Сайга» хранится в сейфе с кодовым замком, а шифр знаю только я один. Во-вторых, он сам умеет портить мне жизнь и получает от этого удовольствие. Большего, мне кажется, ему не нужно. - Иван Николаевич… - осторожно спросил Бусыгин, - а зачем вам «Сайга»? - В нашем кругу принято проводить время на лоне природы. Мы ездим на охоту. - И как у вас успехи? Брезгунов улыбнулся. - Благодаря этой «Сайге» мне удалось вписаться в коллектив. Это главное. - Но вы подстрелили что-нибудь? - По большей части мы стреляем по банкам и бутылкам. - И вот этим самым вы и занимались в день, когда в вас стреляли. - Да. Надо держать марку. - А где это было? - В Верхнем Овраге у Юрмы. - Ездили туда на машине? - Да. С сыном. Он тоже любит побаловаться. А животное я убить не смогу… Жалко. Хотя у нас есть любители. - Хорошо, примерно понятно… А вот… Елена Григорьевна… Мне кажется, вы с ней не очень-то ладите… Брезгунов помрачнел. - Наши интересы заметно разошлись в последнее время. «Золотую рыбку» читали? «Не хочу быть простою крестьянкой…» Мы поженились… уже больше двадцати лет назад. Я – второй, она – третий раз. У нее была дочь от второго брака, которая быстро отдалилась от нас, вела себя очень замкнуто и по большей части жила у бабушки. Елена закончила пединститут, но учителем почти не работала, быстро стала методистом в школе, потом – уже у нас – в РОНО, сейчас она – специалист. Я устроился мастером на производство и так бы там и работал, - меня все устраивало. Потом я стал кандидатом… Э-э… депутатом. Если честно, я перепрыгнул свою планку. Лично мне больше ничего не нужно, я даже согласен расстаться с любой должностью. Но не ей. Она моложе меня и ей нужны новые достижения. Она очень любит управлять. Или чувствовать, что управляет. Я думаю, это одна из причин, по которым она вышла за меня замуж. Я, конечно, управляемый человек, - мной управляют система и обстоятельства. Но у нее, у Лены, это не очень получается. Она злится, мы ругаемся. Все как в любой другой семье… - Не похоже, чтобы ваша жена могла взять в руки «Сайгу» и бабахнуть в туалет… - Это не ее стиль. Она любит манипулировать. Нажать курок должен был кто-то другой. Но при этом ей была бы нужна цель, которую она этим достигнет. А ее нет, по крайней мере, я не вижу ничего такого, чего она могла бы добыть не моими руками – на нашем с ней уровне, разумеется… Да… Будем жить в этом гадюшнике до скончания века… - А ревность? Есть у нее поводы для ревности? - Они всегда есть, - улыбнулся Брезгунов, - это такое дело… Даже если ничего нет. - А все-таки? - Ничего такого, чтобы взяться за оружие. Потом это все теория… Когда я вбежал домой, и сын, и жена были дома. Я видел их лица. Они никак не могут быть с этим связаны. - Ну что же, тогда остается местное население… Как у вас дела с местными жителями? - Мы не связываемся с местным населением. Все, что нужно, мы возим из Старого Села. Строителей тоже нанимали оттуда. Здесь ведь народ делает все попросту – вида никакого нет. Никакого понятия о стиле. В общем, это не наш круг общения. - А почему вы не достроили забор? Брезгунов с неохотой сознался: - Решили пока отложить из-за денег. Деньги есть, но они нужны то там, то сям… Купили вот сыну квартиру в городе, - неудобно ведь ездить на учебу отсюда. Взяли кредит. А проценты сейчас ведь сами знаете какие… - А сто тысяч у вас есть? - Не волнуйтесь, на особые случаи деньги отложены. А забор потерпит. Тем более он есть, только не сплошной. - Может, вы денег кому-то должны? Брезгунов помотал головой. - Хорошо. Давайте вернемся к самому выстрелу. В общих чертах мне уже рассказали, как это было. Давайте уточним детали. Во сколько вы пошли в уборную? - Точно не скажу. Знаю, что звонил в милицию в час семь минут. - Вы, извините, регулярно так выходите в туалет? - Нет. Ночью, бывает, выхожу, но в разное время и не всегда. - В доме горел свет? - Только на лестнице на второй этаж. Ночник. Он освещает все внутренние переходы, - чтобы ночью не убиться. - Можно было увидеть снаружи, как вы ходите внутри дома? - Нет. - Когда вы шли, были отблески молний? Что вы вообще видели сами? - Через три дома от нас горит прожектор. У нас его свет, конечно, сильно слабнет, но, помню, он как-то… отсвечивал, - от дождя, кустов… А молний, пока я шел, не было. Когда в доме шел – были, и уже там – когда все случилось. - А какая, вообще, была видимость? Вот вы сами на сколько метров видели? - Ну… - Брезгунов задумался и посмотрел в сторону туалета. – Уборную было видно от дома; но на земле… Наверное даже если в шаге от меня лежал бы человек, я бы его не заметил. - А вас заметили бы? - Ну, наверно, когда дверь открывал… А! – вдруг воскликнул он, - я понял! - Что? - Почему он не выстрелил второй раз! - Почему? - Дверь была закрыта, и у дома было темно! Он меня просто не видел! - Может быть… А вот первый выстрел, - как это было? - Я не знаю… Я просто был в туалете, а потом – раз – и все. Дырки в стенах. - А выстрел вы слышали? - Нет. Только пулю. - Что же, - с глушителем стреляли? - Не знаю… Гром был… все слилось… Может и слышал… - То есть сначала была молния, потом гром, а потом – пуля. - Да. - Ну это хоть что-то… А щели в туалете есть? - Нет, там вагонка, сделано очень хорошо. - То есть понять, как там располагается человек, очень сложно. - Да. - Вот это и заставляет думать, что преступник стрелял импульсивно и больше вами не интересуется. - Не вижу связи… - Ну вот представьте хладнокровного убийцу, который твердо намерен кого-то убить. Он до конца не отступит от своего, он захочет увидеть жертву и убедиться в том, что он сделал свое дело. А поставьте его в обстоятельства вашего дела, - он в них не вписывается. Тут человек думал: «Убью!», но видеть крови, ран, мучений – не хотел, его чувства на долго не были рассчитаны, - он отчего-то был зол на вас или вообще неизвестно на что зол, - и надо было эту злобу на что-то направить, но так, чтобы самому эмоционально не пострадать, понимаете? - Примерно. - Вам такие люди случайно, не попадались в последнее время? - Что-то… не припомню… с другой стороны, так можно почти на каждого подумать. - Да, у нас народ такой… Скор на расправу… Не обязательно, конечно, все было именно так. Вообще могло быть как угодно. Просто это выглядит наиболее правдоподобной версией. Мне кажется. - Ну что же… - продолжил Бусыгин, записав что-то в записную книжку, - пока, пожалуй, все. Хотелось бы иметь номер вашего телефона… - Конечно-конечно… Они обменялись телефонами и Анатолий Михайлович продолжил: - Прежде чем разговаривать с Еленой Григорьевной, я хотел бы осмотреть уборную. Вы пройдите пока в дом, а я подойду к ней, полюбопытствую, - будто бы сам по себе. Пока не хочу, чтобы в деревне узнали, чем я теперь занимаюсь, - а то потом слова из людей не вытянешь. Брезгунов ушел в дом, а Бусыгин окинул взглядом туалет, заглянул в отверстия от пули. Увидел он через эти отверстия кусты тальника, которые широкой полосой росли между старицей и дорогой, которая шла по задворкам. Со стороны это выглядело, действительно, как если бы какой-нибудь праздношатающийся осматривал местные достопримечательности. Потом он тоже вошел в дом. Брезгунов ждал его в прихожей. - Она в кухне, - сказал он. Они прошли в кухню. - Очень даже неплохо сделано, - похвалил кухню Бусыгин. Кухня была выдержана все в том же псевдоруссконародном стиле, но сделана была действительно аккуратно. – Елена Григорьевна, давайте сядем с вами вот в этом углу… А вас, Иван Николаевич, я попрошу удалиться. Поверьте, конфиденциальность в этом деле не помешает. Брезгунов послушно вышел из кухни и стал подниматься по лестнице наверх, а Анатолий Михайлович и супруга депутата сели на обитые кожей сиденья кухонного уголка. Елена Григорьевна заметно нервничала, но вовсе не от того, что она что-то скрывала, а потому что ей не нравилось зависеть от человека, одетого в рабочую одежду, не очень хорошо выбритого и при этом выставившего ее с разговора с мужем. К тому же как на него можно воздействовать и можно ли им управлять вообще, она не понимала. Видя ее беспокойство, Бусыгин заговорил спокойным, умиротворяющим, совсем не деловым, - как с ее мужем, - тоном. - Елена Григорьевна, для начала я задам вам много формальных вопросов, поэтому давайте наберемся терпения… И хотя было видно, что терпение у Елены Григорьевны кончилось давно, он довольно быстро заполнил еще полторы страницы своей записной книжки. Там появились записи о том, что родилась она в 1965 году, закончила педагогический институт, что у нее есть сестра, которая живет во Владивостоке; далее последовали фамилии двух ее предыдущих мужей, один из которых был ошибкой молодости, а второй непозволительно долго просидел на капитанской должности в одной воинской части в Карелии. От мужа-военного у нее осталась дочь, которая не сошлась характером не только с отчимом, но и с Еленой Григорьевной, поэтому воспитывалась бабушкой – матерью отца. Все связи с ней были разорваны. Все это Елена Григорьевна сообщала с плохо скрываемой неприязнью. Про дочь она сказала «наверное, учительницей теперь работает», при этом слово «учительница» прозвучало почти как ругательство. Выслушав всю эту эскападу, Бусыгин записал только «дочь от вт. брака» и имя. Очевидно, контакт с этой ветвью был потерян довольно давно. Сама Елена Григорьевна работала специалистом РОНО, среди ее обязанностей большое место занимало сотрудничество с милицией, санэпидемстанцией и другими органами контроля и власти. Заговорив о муже, Анатолий Михайлович легко спровоцировал ее на откровенность, хотя эта откровенность принесла ему не так уж много информации. - А что вы можете сказать о муже, Елена Григорьевна? – задал он сначала общий и почти бессмысленный вопрос. - Что же я могу сказать… Он депутат… заместитель директора мебельной фабрики… Я не знаю, что сказать… - Но вы довольны его положением в обществе? - Нет, – честно ответила она. – Не довольна. Если бы не я, он бы всю жизнь работал мастером на этой задрипаной «фанерке». Ему же не надо ничего. Он вон и туалет не как люди сделал, а на улице. За что и получил. - Но он вроде бы депутат… Член партии. Не все же становятся депутатами,- хоть и районного совета. - Да какой он депутат! Другие вон уже на всю область делами ворочают, все имеют… А этот…Делает, что скажут, всего боится… - Боится? Чего боится? - А вот это не ваше дело, чего он боится! - Как это не мое? Зачем же вы меня нанимали? Елена Григорьевна сложила руки на груди и посмотрела Бусыгина неожиданно умным колючим взглядом. - Место свое потерять боится. Потому что не его это место. - Что значит не его? - Рылом он не вышел, чтобы его занимать. - Что, какой-нибудь конфликт на этой почве? - Он делает, что ему говорят, понятно? Какой у него может быть конфликт? Господи… Так и проживем всю жизнь в этой дыре… С этим грибом бесхребетным… «С грибом…» - повторил про себя отставной следователь. Он любил собирать грибы. На несколько секунд Иван Николаевич вызвал у него симпатию. - Как же он депутатом-то стал, если он гриб бесхребетный? - А вот это уж точно не ваше дело. - Елена Григорьевна, я должен все прояснить, понимаете – все! Иначе как я могу оценить степень опасности с той или с другой стороны? - Вы же сами сказали – это местных рук дело. - Сказать-то сказал… А вы со мной согласны? - Конечно. - А почему вы тоже так думаете? Брезгунова посмотрела на него так, что он подумал: «Хорошо, что она в РОНО работает, а не в школе… от такого взгляда… дети, наверное, становятся идиотами». - Да они все нам завидуют! – раскрыла она истину, недоступную для его понимания. – Вы видели, как они смотрят? У них комплекс неполноценностей! - А-а! – сказал Бусыгин и подумал: «Она ведь не соображает, что до вчерашнего дня я тоже был «они» и у меня тоже был «комплекс неполноценностей». И продолжил. – Надо это записать… - Запишите. Или нет, лучше не надо. - Хорошо. А что, кто-то вел себя агрессивно по отношению к вам? - Да все! Они все время смотрят на наш дом плохими глазами! - Зависть… - подыграл Анатолий Михайлович. - Конечно… - горячо поддержала его она, - они такие неудачники… «Ну и экземпляр попался», - подумал он. - А вы не высказывали кому-нибудь своих претензий по этому поводу? - Зачем? Кому? Ну вы подумайте – где мы и где они… Весь образ мыслей, само существо Елены Григорьевны вызывало у него некоторый ступор. Он не любил работать с такими «клиентами» еще в своей «прошлой» жизни, и тем более это занятие не нравилось ему теперь, через столько лет, - когда он уже потерял во многом некоторую профессиональную притупленность чувств. - Ну что же, - сказал он. - Пока, пожалуй, всё. Теперь я хотел бы поговорить с вашим сыном. - Он здесь ни при чем. - Я хотел бы услышать это от него. - Зачем беспокоить мальчика? Его уже допрашивали, он нервничает. Давайте я сама все расскажу. Брезгунов понял, что она хочет отыграться за то, что он все время ей противоречил, настоял на том, чтобы она ушла из беседки; и вообще, если бы не сложившаяся ситуация, она никогда не стала бы иметь дело с таким человеком как он. Поэтому с ее точки зрения его хоть чуть-чуть надо было поставить на место. И он решил пока дать слабину, чтобы не разругаться вот так сразу. - Хорошо. Рассказывайте. - Отношения с Володей у нас сложные. Он много сидит за компьютером. Это его сильно изменило. Он не такой как мы. Он не хочет работать, учиться. Но он хороший мальчик, старается «через не хочу». - Как на это смотрит отец? - То, что я сказала – наша общая точка зрения. Понимаете, пока он учился в школе, я, как сотрудник РОНО, могла как-то на учителей повлиять, где-то их одернуть… Понимаете? - Понимаю. - В ВУЗе все сложнее. Многие вопросы решаемы, но ребенок не чувствует со стороны педагогов стимула к обучению. - То есть? - Это сложно объяснить… - Ну хорошо… Но почему вы так сразу говорите, что он тут не причем? - Ну зачем ему это? Он знает, что он – все, что у нас есть, что мы сделаем для него все, что сможем. Никакой необходимости стрелять, пугать отца у него не было. К тому же он был дома во время выстрела, сам очень напугался. - А вы тоже, вроде бы, были в доме? - Да. - Вы слышали выстрел? - Нет, первое, что я услышала – это крик мужа. - И побежали ко входу? - Да. И сразу столкнулась с Володей, - он еще не спал и выскочил из своей спальни. Он сидел за компьютером. - Ну ладно, - сказал Бусыгин, - для начала хватит. Мне уже есть над чем подумать. Посмотрим, как это все разляжется по полочкам… Тогда и будем продолжать… Позовите, пожалуйста, Ивана Николаевича, будем прощаться. Когда Брезгунов спустился, Елена Григорьевна спросила Бусыгина: - Что вы будете делать дальше? - Пока я должен подумать. Очень хотелось бы убедиться в том, что нет угрозы по каким-то политэкономическим причинам. Но, чувствую, что тут помощи с вашей стороны я не дождусь. Он посмотрел на них и понял: да, не дождется. - Ну что же, придется добывать эту информацию своими способами… И вновь никакой реакции. Тогда он попрощался, сказал, что через некоторое время свяжется и вышел. Брезгунов закрыл за ним дверь и стал подниматься наверх. Его супруга посмотрела на него и сказала: - Надо было ему все рассказывать. Все! Он обернулся и немного передразнил ее интонации: - А еще МЕНЯ дураком называла… - Но ведь он может ничего не найти… - Не волнуйся, оттуда, - он поднял палец кверху, - нам ничего не угрожает, - я тих как агнец божий… Это ее и раздражало и успокаивало одновременно… Выйдя от Брезгуновых, Бусыгин направился к тальнику, который он видел через отверстия в стенах туалета. Здесь, на задворках, продолжалась дорога, которая была и за домом Вереницыных. На самом деле это была не дорога, а просто накатанные колеи, оставшиеся от машин, которые сворачивали с трассы и проезжали «по задам» к месту купания на старице или еще дальше – далеко за деревню – к реке. Этим летом купаться ездили мало, поэтому трава даже в колеях была непримятая. С первого взгляда было видно, что по обочине сто лет никто не ходил. Луговина местами была прибита ветром и дождем, но ни одной характерной для человечьих следов примятости на ней не было. Значит, стреляли с дороги. Анатолий Михайлович обернулся на уборную на участке Брезгуновых и мысленно проследил линию выстрела до пересечения с дорогой. Без сомнения все это, причем более качественно, проделала и следственная группа. И, очевидно, пришла к тому же выводу, что и Бусыгин: тот, кто стрелял, не делал никакой засады. Он просто пришел, прицелился и бабахнул. «Странно, - подумал бывший следователь, - как он разглядел ночью уборную? Как нашел гильзу?» По самому выстрелу было много несуразностей и ему тоже, как и Сане, начало казаться, что это Брезгунов сам выстрелил в уборную, а потом раструбил об этом по всем доступным каналам. А дальше должна была начаться какая-то политическая игра. Судя по тому, что он шагу без команды не сделает, кто-то направил его на этот путь. Но ведь у Брезгунова был страх! Это сейчас он более-менее спокоен, а ведь даже вчера этот страх был заметен! И они нашли его, Бусыгина, отследили и упросили добраться до истины! А ведь в случае самострела истина-то им как раз не нужна! Значит, выстрел все-таки был. «Профессионал? – продолжал рассуждать он, осматривая предполагаемое место выстрела, - непохоже. Уж если стрелять ночью – то в дверной проем или – через окно – когда он спускался по лестнице. А где ствол, гильза? Где-нибудь здесь, в траве? Непохоже… Тут все на виду. Может быть, все это лежит на дне старицы? Но как он смог – ночью, при криках Брезгунова, на нервах добраться до старицы и не наследить, не помять травы? Фонарик тут ведь не включишь. Просто бросил? А если бы промахнулся? И где следы? Допустим, его ждала машина – где? Если на задворках, - то ее бы увидела вся деревня. Да даже если бы она просто встала на трассе – тоже наверняка кто-нибудь заметил бы». Да, пока непонятного было много… Надо бы поспрашивать местных, но пока Бусыгин не знал, как ему заняться этим делом. Ну, проведет он одну беседу – сыграет дурачка, - ну, вторую, но уж на третий-то раз точно догадаются, чем он занимается. И тогда – пиши пропало: тут через две семьи на третью мужики сидели – кто за что. Мало того, что слова потом из них не вытянешь, так и жизнь после этого совсем по-другому пойдет… Эх, зачем ему все это было нужно… Он решил для начала все обмозговать, а пока… Пока можно пойти поговорить с этим парнишкой, Вереницынским сыном. Он, похоже, не знает ничего, зато с местными контакт у него пока не очень. Да и надо с чего-то начинать, в конце концов… «Стирать всегда, стирать везде. Стирать – и никаких гвоздей, - вот лозунг мой, - и солнца!» - вертелось в голове у Артема. Стирка, а не странный выстрел в депутата районного парламента занимала его начинавший потихоньку отдыхать мозг. Проснулся он в тот день удивительно рано для себя – полдесятого. Светило солнце; он вспомнил свои вчерашние неприятные ощущения от заношенной уже одежды, - и решил наскоро постирать. Однако «наскоро» не получилось. Он умывался, завтракал, вытаскивал тазы, набирал и грел воду, - и все это время в голове его вертелось слово «стирать» и влезало во все тексты, которые только удавалось вспомнить. Тогда он замирал и декламировал про себя что-то вроде: «Благословляю вас в дорогу Вослед врагам, должно, найдутся и друзья. Стирайте там, где можно, Слава Богу, И уж конечно там стирайте, где нельзя!» Потом он тихо посмеивался над этой ерундовиной, проговаривал ее еще пару раз, находил в ней новые смысловые оттенки и, наконец, сосредотачивался на деле. Поэтому стирка не прошла еще свою первоначальную фазу, когда из-под яблонь раздался голос Анатолия Михайловича: - Привет, Артем! Стираем? Вереницын, только что решивший взяться за кардинальную переработку «Евгения Онегина» и бормотавший первые нетленные строки - «Мой дядя, самых честных правил, Стирал, не в шутку занемог…» - вздрогнул и повернулся к гостю с мокрой майкой в руке. - Здрасьте… Стираем… - он растерянно смотрел на Бусыгина, медленно переключаясь со стихосложения на серьезный, видимо, разговор. - Здрасьте-здрасьте, - повторил гость и спросил: - А что это за таз у вас там на задах висит? Один на всю деревню? - Не знаю, - сказал Артем, - на дороге валялся. Я его на столб повесил, - может, потерял кто, - заметят – заберут. - Понятно, - сказал Анатолий Михайлович и замолчал. - А вы… - хотел было что-то спросить Артем. - А я, - в тон ему продолжил Бусыгин, - по делу пришел. Поговорить бы надо… Лучше всего в доме. - А-а… Ладно, сейчас, - Артем бросил майку в таз и сполоснул в ведре руки. – Идемте. Они сели в горнице за отцовским столом, за которым Артем в роковую ночь писал рассказ про Кировского «Деда Мороза». - Вот какое дело, Артем… - начал Бусыгин, - надо нам с тобой заново знакомиться. Ты ведь меня как работягу знаешь, а история-то у меня маленько другая. И он изложил свою краткую биографию, закончив ее сегодняшним разговором с Брезгуновыми. - Как интересно, - сказал Артем и задумался над извилистой судьбой бывшего следователя. - Может со стороны это и интересно, а изнутри – так хуже не придумаешь, - бывает, ходишь как помоями облитый, - а жизнь заново уже не начать. Ну да ладно… Что, ответишь на несколько вопросов? - Конечно. Этому дядьке он не был ничем обязан, - и потому чувствовал себя свободнее, чем с официальными следователями или с участковым. Он ощутил вдруг доверие к нему, - такое, как будто можно говорить о чем угодно и сколько угодно, - и любое твое слово будет иметь значение. Артем следил за выражением лица Бусыгина и сам себе удивлялся. Ведь в первый раз он показался ему таким… руководителем агентуры, который дергает за ниточки, и ему очень не хотелось, чтобы хотя бы одна такая ниточка протянулась к нему. А теперь он, Артем, может говорить с ним о чем угодно! «Как же он это делает? – подумал парень. – Наверное, их этому учат…» Бусыгин тем временем достал свою записную книжку, ручку и приготовился писать. - Ну что, Артем, рассказывай потихонечку… - А что рассказывать? - Ну, давай, для полноты картины, расскажи про семью. - Ну… Папа… - Сан Саныча я, в общем, знаю… Телевизор смотрел… когда-то. Кем он работает сейчас? - Главный редактор одного издательства… Журнал и несколько газет в одной упаковке… Ну там… сад-огород… цветы-помидоры… - Ага… А мать? - Мать у него в редакции работает. Выпускающий редактор. - Так… Братья-сестры есть? - Нет. - Девушка? Жена, может быть? Заметив, что по лицу Артема пробежала легкая тень, Анатолий Михайлович внимательно посмотрел на него и спросил: - Что такое? Нет девушки? - Была… - А куда делась? Вместо ответа он тяжело вздохнул. - Ну, рассказывай… Артем рассказал историю своего увольнения и приезда в деревню. - Да-а… - сказал Бусыгин, выслушав парня. – История неприятная. Но, надо сказать, Артем, довольно обычная. - Догадываюсь… - А как девушку-то звали, на всякий случай? - Алевтина. - А фамилия? Артем я удивлением посмотрел на гостя: - А фамилия-то вам зачем? Она у нас в деревне даже и не была ни разу. - Ну, не хочешь, – не говори. Это порядок такой. С фамилиями удобнее работать. - Ципрус ее фамилия… - Какая-какая? – удивился уже Бусыгин. - Ципрус… Это, наверное, прибалтийская… - Ну почему прибалтийская? Может, западно-украинская, греческая, еврейская? - Не похоже… У нее семья где-то на севере. Отец, вроде, из Прибалтики. Да и сама она… блондинка. - А мать? - Про мать она не говорила. - Да… Фамилия интересная, - сказал Бусыгин и пролистал в задумчивости исписанные листки. – Ну ладно… Как в деревню ехал? - На электричке до Старого Села, а потом автобусом. - Деревенских не было? - Нет, я один выходил. - А до этого когда в деревне был последний раз был? - Шесть лет назад. - А что так долго не ездил? - Я городской житель… Мне в ритме нравилось жить. Вот только теперь понадобилось… нервы подлечить. - Ага…А что увидел, когда приехал? Может, необычным что показалось, люди какие-то встретились, машины проезжали? - Пусто было… Раньше по улице народу много ходило, все делали что-то, а теперь – разруха… Я так бабе Маше и сказал тогда… - Когда тогда? - А! Я как в дом зашел, вздремнуть, что ли, захотел – на электричку рано встал. Тут баба Маша и пришла. - Проведать? - Да. - О чем поговорили? Артем пересказал разговор с бабой Машей, - и про соседа Кольку Глухова, и про депутата Брезгунова, и про козье молоко. Бусыгин записывал. - А потом? - Участок обошел, осмотрел. - Все в порядке было? - Все… Только таз на дороге валялся. - Который теперь на заборе висит? - Да. - А потом? - Потом Куканов пришел. - Ага… Он чего рассказывал? - Да странный он какой-то… Курицу, бутылку принес вроде в подарок, а сам…- улыбнулся Артем. - Да вы сами все видели… - Да, чудит Витек… Но разговор-то был? - Был. Он все байки какие-то травил, меня пугал. То уголовник какой-то вышел, то вор в законе дом купил, то дачников ножами режут… Я не сразу, но догадался: сочиняет. - Это на него похоже… Что еще в тот день было? - Вот этот ваш… Костька приходил… насчет ворот… - Ага. - А больше… Спать лег. Встал рано, да и вообще, - работа была такая – не спать. Теперь отсыпаюсь. - А утром уже мы тебя разбудили. - Да. Я потом на рыбалку пошел, точнее, на реку… Вернулся часов в одиннадцать. Дождь был и молнии. - Спать во сколько лег? Артем смутился. Ему по-прежнему не хотелось рассказывать, что он делал той ночью. Бусыгин заметил это замешательство и поторопил молодого человека: - Ну так? - Поздно лег, – ответил тот и, сам не ожидая того, покраснел. - Ого! – сказал Анатолий Михайлович. – Что, есть от чего покраснеть? Артем не выдержал и признался: - Я рассказ писал. - Ну и чего же так краснеть? Или ты про Эммануэль какую-нибудь? - Нет. Про Куканова… - Про кого? - Про Куканова. Бусыгин подумал и сказал: - Ну, тогда понятно. Посмотреть можно? Артем открыл сбоку стол и вытащил пачку листов, скрепленных степлером. Анатолий Михайлович быстро пробежался глазами по тексту, усмехнулся в конце и спросил: - А почему ни единой помарки? - Это чистовик, – сказал Артем, снова открыл стол и показал другую стопку листков, исписанных абзацами текста, полными вставок и исправлений. - Да… большая работа… - сказал Бусыгин, – я бы столько за два дня не написал. У следователя бумаг, конечно, много, но все стандартное, сочинять особо не приходится. А так, чтобы творить – я бы столько не потянул… - Ну… Я же редактор… Пишу все время, правда, больше на компьютере. - А вот… В час - час тридцать ночи ничего не видел, не слышал? - Ничего. Я, когда пишу – как глухарь на току… И еще громыхало кругом. Я, чтобы грома не слышать, отключился маленько… - Как это – отключился? - Это у меня привычка такая. На работе народу много ходит, мы там локоть к локтю сидим за компьютерами. Кто съемки отсматривает, кто текст пишет, кто по телефону звонит… Вот. Если не отключаться от всего, - работать не получится. Это привычка… От шума… - То есть это состояние такое? - Ну да… Само получается… Иначе невозможно. Я только про рассказ думал, ничего не видел, не слышал… - И криков не слышал? - Нет. - А ведь Брезгунов, говорят, на полрайона гаркнул. Артем только пожал плечами. - А во сколько все-таки спать лег? - Думаю, в четыре - в пять. - Ладно. А как узнал про выстрел? - Утром включил телевизор, - смотрю, - нашу деревню показывают… Говорят, покушение на депутата. Ведущая знакомая новости читала… - А дальше? - Я подумал… Кто-нибудь из наших на съемки приедет. Пошел посмотреть. Это… Если подробнее… - Баба Маша мне козьего молока принесла попробовать. Я попробовал и побежал смотреть. - Были знакомые? - Да, оператор один… - Ты с ним разговаривал? - Ну, так, перекинулись парой фраз… - Про Брезгунова? - И про него тоже. Сказал, что тот пьет коньяк и ни одного плана нормального снять нельзя… - Понятно… Бусыгин в задумчивости стал поглаживать пальцами брови, как бы расправляя их от переносицы в стороны. Те, кто знал его по прошлой следовательской жизни, могли бы догадаться по этому жесту, что «Толик» начал соображать». Он и сам поймал себя на этом движении. Что же прояснилось? – Ничего. Впереди еще был непочатый край работы, картина еще даже не начала прорисовываться, но ему стало примерно понятно, какие сейчас можно сделать шаги. - Анатолий Михайлович, это все? – не выдержал паузы Артем. - Да. Только погоди… Подумать надо… - сказал Бусыгин и посмотрел в окно. – Есть над чем подумать… - Я что-то важное сказал? - Да много чего… - А что конкретно? - А вот это, брат, извини – тайна следствия… Помолчи минуту, есть одна мысль… Он посидел еще немного и, наконец, сказал: - Слушай, а ты мне можешь помочь? - Ну… Смотря как… - Вот понимаешь, Артем, по всему – дело это не политическое и даже не экономическое. Если бы это было так, никакого Брезгунова уже не было бы. Там все жестко. Бывают, конечно, осечки… Но даже по осечке было бы видно, что все серьезно. Все-таки по ночам по туалетам никто из этой среды стрелять не будет. Скорее, бомбу бы подложили. Но на всякий случай надо все проверить по максимуму. Сам я сделаю что смогу, но и ты мог бы помочь… - Бусыгин говорил и разглядывал Артема, как бы оценивая, насколько он может быть полезен. -Да что нужно-то? - Во-первых, надо держать язык за зубами. Особенно в деревне. Если узнают, что я этим делом занимаюсь – замолчат. А так, может, и расспрашивать никого не придется – сами все расскажут, при своих-то. - Вот Куканов, например, много мог бы рассказать… - улыбнулся Артем. - Да, Куканов мог бы, – оценил юмор Бусыгин, – но на этот случай есть способы, как отделить одно от другого. Например, сопоставление источников информации. Так вот. Во-вторых. Было бы неплохо, если бы ты съездил в город и разузнал через знакомых, друзей на телевидении, как это дело смотрится из области, сверху. Может, про самого Брезгунова что найдешь. - Сомневаюсь, что это возможно… Даже не знаю, куда сунуться. Я же простой телевизионщик, не генеральный директор и даже не главный редактор. - Но выпуски новостные, предвыборные ролики, - все же через вас идет? Съемки какие-то хранятся? - Ну, это телеканал «Наш край». Я там не работал… - Может, знакомые есть? - Есть. Оператор этот, ведущая,- но с ней контакта никакого, - она по жизни звезда… Ну и монтажеров пара. - Ну вот и разузнай. Где-то что-то может вылезти. А я дорогу тебе оплачу и еще командировочные выдам. - Так сильно нужно? - Не хочу ошибиться, Артем… - Ну, если так надо, - съезжу. - Съезди, если можно… - сказал Бусыгин. – Ну и, наверное, до встречи… - Анатолий Михайлович, а можно вас спросить? – Неожиданно прервал процедуру прощания Вереницын. - Ну, спроси, - разрешил Бусыгин, засовывая записную книжку в карман своего рабочего камуфляжного костюма. - А почему вы все-таки ушли из следователей? - Понимаешь, Артем… - начал Анатолий Михайлович и хотел отшутиться, но вдруг увидел в глазах у парня какой-то особый, непраздный интерес. И потому ответил серьезно. – На это было много причин. Во-первых, я по сути своей не следователь. - Как это? - Ну, вот ты – следователь? Представь себе, что ты ходишь, копаешься в людях, думаешь – кто что мог сделать, а чего не мог, сводишь все воедино, находишь виноватого, доказываешь вину и так далее. Тебе это надо? - Вообще-то… - ответил Артем. - Писатель, например, только этим и занимается. Ну, может быть, кроме вины… Да и то… Некоторые тоже виноватых ищут… - То есть? - Ну, он ходит, копается в людях, думает – кто и что мог сделать, а чего не мог, потом сводит все воедино, нанизывает все на сюжет, пишет. И виноватых обличает, бывает. Теперь непраздный интерес появился в глазах у самого Бусыгина. - Черт… Как-то в голову не приходило… В общем, правда… Но все равно… Вот тут на днях бывший мой коллега назвал меня философом. Это верно. Ты вот - писатель… - Да какой я писатель… - Ну, рассказ-то написал. И неплохой рассказ. Так вот – ты – писатель, а я – философ. Я все время какую-то истину во всем искал или хоть какое-то движение к истине… А она, брат Артем, все время шире уголовного дела, которое ведешь. Вроде бы ты нашел виноватого, и посадить его можно. Но вот я тебе что скажу, например. Был у меня такой случай. Приняли у матери роды плохо в роддоме, - ну, чуть-чуть схалтурили. Врача вызвали попозже, потом роды стимулировали… Это мне мать сама рассказывала, плакала… Может и в других случаях – все то же самое. Так вот. Заработал человек на всю жизнь при родах какую-то недостаточность. Какой-то недостаток в мозгу. Из-за этого отношений между людьми адекватно не воспринимает. Психопатия у него. Вырос детина, потом пришиб кое-кого в силу своего состояния, а отклонение у него небольшое было, сразу не видать, - и мы его – в тюрьму. А с персоналом роддома что делать? Они ни в чем не виноваты? Никому жизнь не сломали? И так куда не ткни – семья, друзья, школа, армия – что, всех за каждым преступником тащить в тюрьму? А ведь каждый этому убогому свой камешек на душу повесил, - и привел его к преступлению потихонечку. Нет, тут по-другому надо. Преступность – системное явление. Гораздо более системное, чем в наших учебниках пишут. Сажать, конечно, тоже надо, но по настоящему – систему надо перестраивать, культуру прививать, изучать это дело. Хотя бы роды нормально научиться принимать. Не говоря уже о многом другом. А то я полжизни преступников ловил-ловил, а их год от года только больше становится и все наглее и наглее… Теперь, такое впечатление, что и думать уже никто по-другому и не умеет, само мышление по сути у людей стало преступно… Тут Бусыгин почувствовал, что его понесло и что он толкнет сейчас лекцию на час-полтора. Он осекся и сказал: - В общем, вот такой я следователь… Потом – сам понимаешь, время такое – одному в лапу сунут, другому, там начальство поддавит или разнарядка придет, отчетность какая-нибудь будет нужна, - пошли всякие галочки, палочки, - и ну ее, эту истину к черту! Я уж не знаю, на кого мы и сами-то, - следователи – похожи стали… Ошибся я в молодости, Артем, семнадцать лет проработал не тем, кем надо… - Нет, но кто-то же должен… - Не спорю. Я же работал. Но чем дальше – тем больше понимал - не мое. - Вот вы говорите, что у нас мышление стало преступно… Это что – у всех? И даже у меня? Артем попал в точку. Бусыгин был готов говорить об этом хоть целые сутки подряд. Он встрепенулся и набрал было воздуха в легкие для продолжительного ответа, но остановился и сказал: - Слушай… Давай в другой раз, Меня сейчас дома ждут… Глава 4. На следующий день поздно вечером Артем стоял у областного телецентра и ждал новостного монтажера телеканала «Наш край» Лешу Сашина, известного также как Саша Лешин. У того намечался очередной, по графику, ночной монтаж, - и, чтобы было нескучно, он согласился найти для Артема материалы по Старосельскому району, - за пару бутылок пива. Артем знал Лешу по совместной работе как грамотного монтажера и, одновременно, как абсолютного разгильдяя в быту и саботажника в корпоративных отношениях. Он любил монтировать один или проводил через охрану какого-нибудь приятеля, - и поэтому часто выходил в ночь. Нередко пребывал на работе в легком подпитии, поскольку «стакан водки снимает всю ответственность, и работается после него как-то легче». На рабочем месте он часто сидел, закинув ноги на стол и опрокидывая, время от времени, бутылку пива, которую потом в целях конспирации ставил под стол. Его жизненным девизом была фраза «лучшая рыба – это колбаса»; она, по его мнению, подходила к большинству ситуаций. Подобно китайскому мыслителю, он находил в ней несколько уровней понимания. Первый был гастрономическим, - он всегда предпочитал мясо всему остальному. С философской точки зрения остальные уровни понимания сводились к обобщенному принципу: «Используй то, что всегда срабатывает, и не выдумывай лишнего». Сашин, естественно, сам вряд ли мог сообщить хоть какие-то сведения не то что о Брезгунове, но и о Старосельском районе вообще. Зато во время монтажа у него был доступ к огромному новостному архиву телеканала «Наш край», который, к тому же, содержал и операторские съемки, расфасованные по районам области. Кроме того, именно Леша Сашин легче всех относился ко всяким там корпоративно-информационным войнам и противостояниям. Проще говоря, они ему были «по барабану». Наконец, опоздав на 15 минут, Леша явился, пожал руку Артему и жестом показал: проходи. У охранника Сашин нагло махнул пропуском и, указав на Вереницына, буркнул: - На озвучку. Охранник знал, что Леша через раз водит кого не попадя; но поскольку в результате реорганизации их охранного предприятия премии у охранников как-то невзначай испарились, а бумаг по дежурству оформлять теперь надо было больше, он не считал нужным гореть на работе. Да и Артема он вроде бы где-то раньше видел. Так бывший телевизионный деятель, сын бывшего телевизионного деятеля вновь благополучно посетил покинутый им недавно родной телецентр. Свернули они, конечно, налево и в подвалы, - в вотчину «Нашего Края», - а не направо и к лифтам – к телекомпании Артема. В монтажке Сашин тут же предъявил сюжет о покушении на депутата Брезгунова, снятый «оператором Дмитрием Травиным», то есть Димоном. Пока Леша приступал к своим делам, Артем успел дважды его отсмотреть. Почти ничего нового сюжет не сообщал; «следователь областного следственного комитета», которого он видел в деревне, сказал, что на депутата Старосельского районного совета было совершено покушение и что рассматриваются все версии. На вопрос о связи покушения с депутатской деятельностью следователь с нажимом повторил, что рассматриваются все версии, в том числе и эта. Далее сообщалось, что Иван Николаевич Брезгунов является депутатом Старосельского районного совета с 20.. года, работает заместителем директора Старосельской мебельной фабрики и пользуется уважением и любовью как своих коллег, так и избирателей; он закончил филиал Государственного лесопромышленного института и начал свой трудовой путь простым станочником, а потом стал мастером участка. Весь этот текст был перекрыт кусками архивного видео. В основном это были выступления Брезгунова на митингах. Значит, Димон не соврал – ни одного нормального плана депутата он действительно не снял. Один митинг проходил на мебельной фабрике – это было видно о стендам за спиной выступавшего, а два других – в разных школах. Артем спросил у Леши, как найти исходные файлы с митингами. Тот достал журнал с надписью «Новости/монтаж», в котором все сюжеты были расписаны по категориям Pol (политические), Com (коммерческие), News (просто новостные), Crim (криминальные), Sp (спортивные). В этом журнале он нашел папки с монтажными файлами, открыл их, развернул исходные видео и стал их изучать. Там оказались четыре нарезки с митингов и предвыборных встреч в Старосельском районе с участием Брезгунова и даже одно его интервью. С трибуны Брезгунов выступал на удивление уверенно, говорил хорошо, пытался убеждать, - и со стороны это выглядело довольно прилично. Однако кислые лица в зале говорили о том, что все знают ситуацию изнутри, что народ на встречу с депутатом согнали в принудительном порядке, - и что все они, включая депутата, отбывают номер. Рабочие материалы интервью начинались с того, что в кадр на фоне завершающегося митинга влезает небритый мужик со словами: «Х… ли ты там снимаешь?» На что оператор отвечает: «Мне сказали снимать, я и снимаю», после чего мужик предлагает снять что-то за спиной оператора, а тот отвечает: «Все равно не покажут». Потом мужик уходит и его место занимает Брезгунов и принимается обсуждать с корреспонденткой список вопросов и ответов. Артем отметил, что депутат ведет себя как дисциплинированный ведущий или корреспондент, - он точно выполняет все указания и оператора, и корреспондентки, и еще кого-то за кадром. Только Артему показалось, что он начал что-то понимать в личности и карьере Брезгунова, как Сашин вдруг дернулся и насторожился: - Идут! Они прислушались к шагам и голосом в коридоре, и Леша скомандовал: - Давай, лезь за аппаратуру, там риры свалены, - накройся и не шевелись. На, пиво возьми пока обратно на всякий случай… - Не выпей, сволочь! – дружелюбно добавил он, когда Артем, обняв бутылки, скрылся под синими тряпками. Опасения были не напрасны. По коридору шел главный редактор новостных программ телекомпании «Наш Край» - Аркадий Проклов - с неизвестным гостем. Сначала они прошли мимо, - буквально на пару метров, но Проклов сказал: - А давайте в монтажке поговорим, заодно и сюжеты сразу посмотрим. Дверь открылась, и они вошли. Леша в это время накидывал видео к монтажу недельной аналитической программы, в том числе студии, естественно, самого Проклова. Проклов был местным телевизионным зубром. Дамам в возрасте он, возможно, напоминал старинного зарубежного актера Грегори Пека, - только если они не знали его (Проклова) лично, не в кадре. Серьезные люди ценили Проклова не за это. Он был хорош тем, что работал свою работу и занимал то место в городе, которое занимал. Всегда лояльный власти, он сохранял в телевизионном экране апломб фрондера и оппозиционера, отчего у электората голова шла кругом; и если кто-то вдруг смотрел местные новости и аналитику, то сам не замечал, как через пару Прокловских студий начинал соглашаться со всеми его тезами и антитезами без разбора. Телезритель узнавал его по уверенной, локтем вперед, посадке в кадре; в голосе его звучала неодолимая убежденность в собственной правоте. Самое замечательное, что этот ложный апломб, и эта убежденность сохранялись в любых обстоятельствах, что начальству, конечно, очень нравилось. Можно было рвануть Землю-матушку ко всем чертям, - и все, что осталось бы во Вселенной от нашей многогранной и противоречивой цивилизации – апломб и правота Проклова в кадре. За кадром же, в коллективе, он был как бы свой человек, рубаха-парень; людей не сторонился и не гнушался послать монтажера за пивом, а потом с ним это пиво распить. На местном телевидении это было редкостью, большинство местных деятелей телевизионных искусств были небожителями, - и потому Проклов пользовался определенной популярностью у простого телевизионного народа, - в том числе и у Артема. Вот и на этот раз он поздоровался с Лешей Сашиным за руку, спросил, как идет монтаж и почему на втором столе включен компьютер и брошен монтажный журнал. - Забыл кто-то, - с легким сердцем соврал Леша. - Я пришел – он включен был. - Разгильдяи! – сказал Проклов беззлобно, потому что тайно, глубоко в душе, сам мечтал быть разгильдяем, - слушай, прервись на полчасика, погуляй где-нибудь… Леша намек понял и мгновенно испарился из комнаты. Проклов достал из кармана небольшую кассету и засунул в просмотровый видеомагнитофон. - Ну вот, - сказал он, - сюжеты. Присаживайтесь. Гость надел наушники и вперил взгляд в монитор. Проклов тоже сначала смотрел сюжеты, но, поскольку делал это уже далеко не в первый раз, скоро стал поглядывать по сторонам и через раз останавливался на компьютере, за которым недавно сидел Артем. Там в паузе стоял стоп-кадр с лицом Брезгунова. Проклов стал припоминать, - где он видел это лицо, - вроде бы недавно, - и сообразил, что это тот самый районный депутат, в которого стреляли на этой неделе. Наконец таинственный незнакомец снял наушники и медленно выдавил из себя одобрительную реплику, тут же смягчив ее ценным указанием: - Ну что… Нормально… Вот только про ларьки – не надо… Скользкая тема. Мы ее, конечно, утвердили, но нас могут неправильно понять. - Так что, снимаем? - Нет, ну почему… Замалчивать нельзя. Откомментировать бы по-другому… В смысле, чтобы как бы… все для народа, так сказать… - Для народа? – переспросил Проклов. – Легко. - Не сомневаюсь. Ну а остальное – запускайте. - Народ должен знать своих героев? – усмехнулся Проклов. - Он их уже знает, - сказал гость. - Но плохо знает, что они – герои, - сострил Проклов. Гость засмеялся. - Ох уж мне эти журналисты… - сквозь хихиканье сказал он, – мастера слова, ё… вашу мать… - Профессия… - заулыбался главный редактор. – А вот, кстати, - депутат этот, - Брезгунов из Старосельского района, - почему бы эту тему не развернуть? Сюжет прошел… - А что такое? Кто это? - Ну, как... Вы разве не слышали? Стреляли в него. Артем, который до этого лежал, боясь пошевелиться, аккуратно стянул с половины головы тряпку и приоткрыл ухо, - чтобы лучше слышать. - Стреляли? – Расскажи… И Проклов вкратце пересказал знакомый ему и Артему сюжет. - Ты знаешь, Аркаша… - сказал гость и задумался, - похоже на разборки какие-то. То есть, кто стрелял – не важно, - пусть даже он сам свой сортир расстрелял для привлечения внимания. Даже, скорее всего так. Но народ может подумать: «Ну, как обычно… Знаем-знаем… Все они там одним миром мазаны… Бандит на бандите» Сейчас это не нужно, да и на липу уж больно смахивает, на анекдот какой-то. В сортире… - не солидно… Новость прошла – и этого достаточно, опираться на эту тему не нужно. - Про сортир мы ничего не сообщали… - Я понимаю. Но может всплыть… Он помолчал немного и переспросил: - Брезгунов?.. – не слыхал про такого. Это какой-то их, местный. Инициатива на местах, так сказать… - Инициатива на местах? – удивился Проклов. - Ну а что ты хочешь?… У нас, знаешь ли, демократия… - Проклов понимающе улыбнулся. – А вообще, не задавай глупых вопросов, Аркаша… Не наше с тобой это дело… - Может, рюмку чая? – почти перебил гостя Проклов, чтобы погасить поднятую им же самим тему. - Рюмку? Рюмку – можно. А что там у тебя? - Прошу в кабинет – там и разберемся. - И поговорим… Проклов вытащил кассету из магнитофона и они вышли. Артем лежал и не мог поверить в то, что произошло. «Я только хотел посмотреть сюжеты, – думал он, - а тут – такое!». Когда через десять минут вернулся Леша, Артем сообщил ему, что он теперь останется за стойкой и будет спать до первых автобусов. - Валяй, - сказал Сашин, - только пиво отдай. Он отдал пиво, опять накрылся синей тряпкой, закрыл глаза и подумал: «Штирлиц спал, но знал, что…» За несколько часов до Вереницинского рейда по тылам противника Анатолий Михайлович сидел на веранде своего нового дома в Луговом, стриг лук и обдумывал план дальнейших действий. Системно и последовательно, как раньше, голова работать отказывалась, всплывало то одно направление, в котором нужно поработать, то другое. Больше он думал о том, как бы не засветиться, по крайней мере, в самом начале. Жизнь сложилась такой, какая она сейчас есть, и менять ее было нежелательно. Да и делу это могло повредить. Все это заставляло нервничать и не давало сосредоточиться. Беспокоил и утренний разговор с Костькой. Пока работы не было, парень вполне мог сорваться и найти себе приключений. Хотя он стал, конечно, старше, и это могло его удержать от необдуманных поступков. Пришлось его тоже нагрузить расследованием, - чуть-чуть. - Ты, Михалыч, давай придумывай чего-нибудь, а то сам знаешь – мне простаивать нельзя, - сказал тогда Костька. Бусыгин, действительно, это знал. Константин Иванович Кашин ни по призванию, ни по происхождению не был криминальным элементом. Кражу, за которую он сел когда-то в подростковую колонию, он совершил сам не зная зачем, - влез в дом к дачникам и, как сорока, вытащил все, что блестело – от хрустальной вазы до коробки с блеснами и виброхвостами. Дачники пошли на принцип и засадили его на пару лет. Он отсидел и вернулся. А жизнь была по-прежнему штука непонятная, - надо было зачем-то каждый день жить и при этом не помирать со скуки. И чтобы ее – скуки - не было, он тянул время от времени у дачников разную мелочь. Причем не зимой, когда никого из них не было, - это было неинтересно, а летом или весной, когда хозяева могли нагрянуть с минуты на минуту, - чтобы пощекотать себе нервы. И очень ему нравились разговоры, которые возникали потом в селе, - «кто же это сделал», «и ведь не побоялся» и тому подобные. А лет-то ему было уже за двадцать… Наконец его поймал за руку будущий «дядя Толя» и «Михалыч» - в своем супермаркете. Костька ждал вызова милиции, протокола, задержания; но вместо этого бывший следователь заглянул ему в глаза, что-то там такое для себя определил и высказался про еще одну раздолбайскую башку, которая если приведет своего хозяина еще раз на нары, – то обратной дороги уже не будет. И еще, до кучи, привел в пример Августина Аврелия, который по молодости полез в соседний сад за грушами, - со всеми его объяснениями по этому поводу. Кашин про Августина выслушал, потом, естественно, наплевал на все это воспитание и ушел, не попрощавшись. Однако, послонявшись пару месяцев по родному Луговому, он зачастил в Старосельский супермаркет, какое-то время присматривался к Бусыгину, а потом, при случае, спросил: - Ну и чё там этот… Аврелий? Бусыгин усмехнулся и ответил: - Да ничё. Крестился в христианскую веру. - Опа! – сказал Кашин, - неожиданно… Потом они поговорили про Костькино житье-бытье. Про отца, которого сбила машина, когда Костька был маленьким, про мать – бывшую доярку, оставшуюся не только без коров, но и вообще без совхоза. Про школу, которую Костька, как ни странно, любил, хотя и перебивался в ней – в отличие от Августина Блаженного - с двойки на тройку и прогуливал уроки. Он считал учебу в школе полезным занятием, «но не для меня». Потом он съездил к нему в гости в Луговое, а потом придумал всю эту историю с работой по дачникам. Это немудрящее дело почему-то повлияло на парня. Может быть, просто потому, что было делом, за которое платили деньги, а не пустой тратой времени, а, может быть, потому что Костька повзрослел сам по себе. И все же в нем оставалось что-то такое, что не позволяло оставить его наедине с самим собой. Поэтому Бусыгин в сегодняшнем разговоре взял с него слово помалкивать и рассказал, чем он сейчас занимается. - Блин, не пацанское это дело, Михалыч, - сказал Кашин, - но уж… все равно все по-твоему выходит… Че надо, дядь Толь? Ты говори… - Ты сначала подумай, Костя, хорошенько. Здесь ведь этого не любят. Руки потом не подадут. В прошлом году вон, помнишь, человек в Юрме утонул, - так даже участковому никто не сказал. Вот уж до чего дошло. Сколько он там в омуте плавал, пока я 911 не позвонил? Дня два? - Зря ты так, дядь Толь… Это просто так получилось тогда. Если все по справедливости делается, по правильному, это народ уважает. Просто менты так не могут. У них все не как у людей, все на бумажках построено, да на подставах. А ты – нормальный мужик. Говори, чего надо. Бусыгин вздохнул. Он слишком хорошо знал, что народ – понятие неопределенное и переменчивое. Сегодня ему кажется справедливым одно, а завтра – другое. Тем более, если где-то в этом народе скрывается таинственный стрелок, который при случае может замутить воду. И все же, скрепя сердце, он дал Кашину несколько мелких поручений. - Ну тогда… Во-первых, сам молчи. Во вторых, узнай, у кого в Трешкино, да и в Луговом есть нарезное оружие. В-третьих, сгоняй на Верхний овраг на Юрме, там Брезгунов с сыном по мишеням стреляли. Погляди, что там и как. План сможешь нарисовать? Фотоаппарат твой сейчас как? - Все будет, Михалыч, не волнуйся. - План нарисуй – как они заехали, где стояли, куда стреляли. Расстояния померяй. Следы, конечно, после дождя будут, времени много уже прошло, но что увидишь – то увидишь. Если отверстия от пуль найдешь, тоже сфотографируй. Еще раз говорю – молчи! И слушай – может, кто сболтнет чего в деревне. Только сам не начинай. Неаккуратно может получиться. И… в общем, если дело выгорит, я с тобой поделюсь. - Да ладно, дядь Толь, ты уж и так поделился. А потом, если интересно будет, я, может, сам тебе деньжат подкину, - ухмыльнулся Костька. Вот эта-то его безалаберная ухмылка и беспокоила больше всего. Парень, вроде, понятливый, но… Он все отстригал мочки и засохшие перья у лука и рассовывал луковицы в чулки. Работал не торопясь и, между делом, набрел на одну полезную мысль - о Брезгунове можно было поговорить со своим сменщиком, Серегой Вальковым. Тот ведь работал до охраны сборщиком мебели на той же «фанерке», как ее называли в Старом Селе. Бусыгин отложил ножницы в сторону, достал из кармана камуфляжных брюк мобильник и тут же позвонил Сереге. Обменявшись приветствиями и, для затравки, несколькими формальными житейскими вопросами, Бусыгин перешел к делу и скоро выяснил, что разговаривать о Брезгунове нужно не с Вальковым, а с «Захарычем». - Он ведь на «фанерке» главным инженером был, - рассказал Серега, - мастеров хорошо знал… Ванька-то у нас мастером на распиловке работал, а я – на сборке. - А Захарыч теперь не в отпуске? - Да он и в отпуске на работу ходит, всегда такой был. - Да-а? Слушай, я завтра подъеду. Ты его предупреди. А сам не болтай особо. Валентин Захарыч Уткин и в супермаркете работал главным инженером. Бусыгин немного знал его по работе. Это был пожилой, советской еще закалки мужичок, очень методичный, большой любитель всяких планов работ, схем и инструкций. Ну что же, Уткин видал виды… Что-нибудь да знает. Лук, казалось, не кончится никогда. Он наполнил очередной чулок, вышел в сени и подвесил его на крюке, сделанном из гвоздя. Потом вернулся и покачал головой. Оставалась еще корзинка и полкорзинки – россыпью, на газетах. В этот момент вошла Нина. Нина Седова. Его нынешняя спутница жизни. Она всю жизнь проработала в библиотеке. Вся ее карьера свелась к тому, что к своим сорока годам, когда ее начальница ушла на пенсию, она из простых библиотекарей перешла в заведующие. Она родилась в Луговом, училась в местной школе и с детства видела себя просветителем и распространителем знаний. На этом пути ее не смутили ни бедность, ни непонимание, ни полное несоответствие ее занятия нынешним временам и нравам. Она была вот уже двенадцать лет как разведена. Муж уехал в конце 90-х на заработки в Подмосковье, да так там и остался, найдя себе женщину попроще, без особых духовных запросов. Нина Павловна одна, на свою зарплату, мужнины алименты и деньги, которые он высылал им в подарок на Дни Рожденья, подняла двух детей, сына и дочь, которые теперь учились в городе в институтах. Ну и еще помогали ей, как и всем местным жителям, огород, клюква и брусника с черникой, которыми она с другими Луговскими женщинами торговала время от времени у въезда в село. Как-то Костька сказал Бусыгину: - Ну ты, Михалыч, идеалист… Как Нинка-библиотекарь. Потом подумал и внес предложение: - Надо тебе с ней познакомиться. И повел «дядю Толю» записываться в библиотеку. А потом уже никогда не называл эту сорокатрехлетнюю женщину Нинкой-библиотекарем, а только Ниной Павловной или тетей Ниной. Их отношения не были похожи на роман о последней молодости. Они, два уставших от окружавшей их жизни человека, быстро поняли, что нашли друг друга и на этом сюжет, собственно, был исчерпан. Они просто стали жить вместе. Бусыгин продал купленный им было дом в Старом Селе и перебрался в Луговое. Здесь он купил и перестроил избу для своей новой семьи, а старый Седовский дом остался ее детям, у которых у самих свадьбы были не за горами. Она вошла и только посмотрела на него, - а он ответил ей тем же. Они часто так встречали друг друга – молча, взглядом. Нина Павловна прошла на кухню, поставила чайник и ушла переодеваться, А Анатолий Михайлович вернулся к своему луку. Когда чайник вскипел, они сели пить чай. Запив первую ложку земляничного варенья, Бусыгин, смущаясь, что скрывает что-то от нее, спросил: - Нин, можно у вас в Интернете кое-что посмотреть? - Можно, а что? Он еще не решил, посвящать ли ее в свою деятельность, просто не успел задуматься об этом. И почувствовал, что начинает «колоться»: - Про депутата одного хочу разузнать. - Про Брезгунова? «Вот кому надо было работать следователем», - подумал он и сказал: - Ага. - Что, бывших следователей не бывает? - Бывает, но… И он все рассказал. Нина пила чай и слушала. А потом поставила чашку и, глядя на чайную гущу, спросила: - Тебе это действительно нужно? Она имела в виду не Интернет и не сто тысяч, предложенные Брезгуновым, а весь этот поворот к прошлому, который может поменять их пока удачно складывающуюся новую спокойную жизнь. Поменять совсем не к лучшему… - Я не знаю, - сказал Бусыгин, - но все уже пошло-поехало... Они съели еще по ложечке варенья и запили его чаем. Бусыгин, склонив голову, посматривал на Нину, ожидая ее реакции. Наконец она сказала: - Про Брезгунова можно спросить у Зеленцовой. Зеленцова, теперешний директор Луговской средней школы, была ее подругой. Анатолий Михайлович понял ход ее мысли: школа была избирательным участком для Трешкино, Лугового и еще нескольких деревень. Здесь же проводили родительские собрания, время от времени превращавшиеся во встречи с «правильными» кандидатами в депутаты. Имели место и другие формы агитации. - Гениально, - одобрил он, - когда можно поговорить? Нина улыбнулась и потянулась за мобильным телефоном… Через час они были в библиотеке. Бусыгин сидел за одним из трех компьютеров и изучал сайт администрации Старосельского района. Ничего нового узнать не удалось. Все те же места работы, тот же трудовой путь… «Женат, имеет сына»… Фотография, не слишком аккуратно вырезанная в графическом редакторе и помещенная на фоне российского флага… Бусыгин ввел фамилию депутата в поисковик и среди сотен страниц о других Брезгуновых нашел десяток ссылок на Брезгунова Старосельского. Если не считать все ту же страницу с сайта районной администрации и двух недавних интервью газете «Старосельская правда», которую с незапамятных времен в народе называли «Старосельской Врушкой» (а иногда и «сплетницей»), все остальные были посвящены выступлениям в школах. «Депутат в родной школе»… «Открыт компьютерный класс»… «Школе – реальные дела»… Прочитав последний заголовок, Бусыгин усмехнулся: «Это вроде как «Труба – народу», только с прокурорским таким юмором…» Вывод напрашивался сам собой, - в карьере мужа особую роль играла супруга. Это подтвердила и Зеленцова, забежавшая в библиотеку примерно через десять минут. Это была полноватая женщина, дорабатывающая до пенсии последнюю пятилетку. Она, по сути, так и не стала директором. Взгляд и выражение лица, обрамленного натурально-серыми, стрижеными под каре волосами, выдавали в ней особый тип сельского учителя-энтузиаста, который, зная ответы по учебнику или по методической литературе, любит придумывать к этим ответам заковыристые вопросы и ставить пятерки тем, кто догадается. - Лидия Алексеевна, - начал разговор Бусыгин, - беру с вас подписку о неразглашении… - Бери, Толь, бери, - так же полушутливо заговорила директор школы. Однако было видно, что она понимает, что это не только шутка, но и, отчасти, правда. - Ну, считайте, взял, Лидия Алексеевна. - Так что тебе рассказать? - Про Брезгунова. Он у вас в школе бывал? - Бывал. Не то слово бывал. Он еще будет бывать… - Повадился? - А куда ж денешься? Я уж всю механику рассказывать не буду, но… Куда ж денешься? - Понятно. РОНО? - Оно, родимое, под ним ходим. Да и еще хуже - администрация… Что не так сделаешь, - то урежут, это сократят. Строчим им бумажку за бумажкой, отчитываемся… Да и вообще, пугали, школу закроют. - Закроют? - Ну да, закроют. Как слух пошел, так у нас те, кто с детьми, дома продавать начали, а некоторые уж совсем уехали… Ну, мы бузу подняли, с родителями, с председателем совхоза бывшим в район ездили. Так что сделали, сволочи: мы теперь за них агитировать должны, объяснять, какие они хорошие, что школу оставили… Тьфу… - А как вам сам Брезгунов, что он за человек? - Да человек как человек… Пешка он. Вообще… Ой, у нас цирк, а не выборы… - В смысле? - Меня заставляют провести собрание, я заставляю родителей прийти, его заставляют речь толкать… Соберемся все в школе, время поволыним, - и расходимся. И все. - И кому это надо? - Да ты что, Толя, дурачка-то строишь? Я что, тебя, не знаю? Ты ж не дурак… - сказала она своим учительским тоном с той самой хитринкой, и Бусыгин почувствовал себя лет на тридцать-тридцать пять моложе. - Могу предположить… Но лучше бы услышать… - Тогда и я с тебя подписку беру. - Могила… - заверил Анатолий Михайлович. Она вздохнула и разъяснила. - На это же денежки выделяются… И они сами у своих их уводят… «Толя» покивал головой и спросил: - А как у вас ощущение, Лидия Алексеевна… Вот в него стреляли… Был смысл в него стрелять… как в депутата? - Ну, кто ж знает… Вот по мне если, - так нет. Зачем? Стрелять надо в того, кто им рулит тут в районе, если уж у них там дележка какая. А этот что – ему что скажут, он то и сделает... Как и мы, по правде говоря… Все это только подтверждало впечатления Бусыгина, однако он действительно боялся ошибиться и потому на следующий день отправился в Старое Село на встречу с Захарычем. Ночью прошел дождь, и утро было довольно промозглым. «Коньяк хорошо пойдет», - оценив состояние природы и собственного организма, решил Бусыгин. По пути в торговый центр он зашел в знакомый магазинчик, где можно было купить не самый левый из коньяков, которые продавались в Старом Селе. К коньяку он прикупил пакетик школьных конфет… Захарыч сидел в своей каморке на чердачном этаже и рассматривал электрическую схему здания. Маленький и сухонький, он напоминал одновременно Александра Суворова и Акакия Акакиевича Башмачкина, последнего, может быть, чуть больше. Несмотря на внешнее сходство с этими персонажами, по своей сути Уткин был инженером старой Советской закваски. - Можно? – постучался в открытую дверь Бусыгин. - Анатолий? – заходи, садись… Анатолий зашел, но не сел; он подошел к Уткинскому столу и протянул руку: - Как живы-здоровы, Валентин Захарыч? Валентин Захарыч был жив и здоров. - Ты вроде в отпуске? – пожал он руку Анатолия Михайловича. - Вроде-то вроде… Да тут вот какое дело… - сказал Бусыгин и достал коньяк и конфеты. - Что такое? – удивился Уткин. - Поговорить бы надо, Валентин Захарыч… Конфиденциально. - Конфиденциально? – задумался на секунду главный инженер, глядя на бутылку. – Ну, давай поговорим… Я ж все равно в отпуске, поэтому можно. Только немного, не больше пары рюмок. - Да по чуть-чуть… - улыбнулся незваный гость и, наконец, сел. Хозяин комнатки развернулся, протянул руку к шкафчику, стоявшему у него за спиной, и достал из него две рюмки. Бусыгин тем временем открывал коньяк. Уткин вытряхнул из рюмок какие-то крошки, протер их салфеткой и поставил перед собой. Бусыгин налил их наполовину и первым поднял рюмку. - Ваше здоровье, Валентин Захарыч! Они выпили. Анатолий Михайлович откусил кусочек конфеты и пожевал. Глаза у обоих сначала заслезились, а потом потеплели. - Спасибо, Анатолий, - сказал Уткин. - Коньячок, конечно, резковат, но свое дело знает… Ну, что там у тебя? Бусыгин посмотрел на него и начал издалека: - Знаете, кто я раньше был? - Нет. - Следователь. - Ну-у! - Да. И вот понимаете, Валентин Захарыч, жизнь меня вроде как назад на эту дорожку завернула. Я теперь вроде как частным образом… Детектив, вроде того… - Ну что ж, дело понятное… Платят хорошо? …Ну, лишь бы с законом все в порядке было, соответствовало, так сказать… - Да с законом-то… В порядке… Чего ему будет… - Так ко мне-то что за дело? - Вы про Брезгунова слышали? - Ну как не слышать, - слышал. - Вот этим случаем я и занимаюсь. - И как успехи? - Собираю информацию потихоньку. Поэтому к вам и пришел. - Понятно. - Серега Вальков, сменщик мой, сказал, что вы Брезгунова хорошо знали. - Знал, - вздохнул Уткин. - А что вздыхаете-то, Валентин Захарыч? - Не хотелось бы старое ворошить… - Что, было что-то? - Да как сказать… Тут не в Брезгунове дело, – Уткин взял коньяк и налил еще по пол-рюмки. - А в ком? - Как и везде у нас, Толя, - в системе. - Ну, расскажите про систему, Валентин Захарыч. - Погоди. Давай. Он звякнул рюмкой о рюмку Бусыгина, и они выпили. - Только конфиденциально, – сказал, продышавшись, инженер. - Баш на баш, - ответил Бусыгин, - вы о нашем разговоре тоже особо не рассказывайте. - Даже не знаю, с чего начать… Вот как ты думаешь, почему нашу «Фанерку» не закрывают? - Градообразующее предприятие? - Вроде того… Одно из… Если газеты почитать, то ее спасать надо все время, деньги в нее вкладывать, занятость у нас поддерживать и тэдэ и тэпэ… - А на самом деле? - На самом деле – кормушка это. - То есть? - То есть при Советской власти на ней двести человек работало, с ночными сменами и в праздники, бывало, выходили. Фанеру, ДСП-ДВП, массив сами делали! А теперь что? - Что? - Погляди вокруг, Толя. Главный инженер перед тобой, Вальков – сборщик неплохой был, - тоже в охране работает. Так поглядишь вокруг – чуть не через одного на этой фабрике работали. А теперь – что? Дай бог, там человек шестьдесят или семьдесят есть, моделей новых нет, качество низкое, материалы закупаем, сбыт – еле-еле… Можно ведь менеджеров нормальных найти, дизайнеров, конструкторов, рабочих обучить, - и все бы в гору пошло. Но это никому не нужно. А знаешь, что нужно? - Что? - Вот тут Брезгунов – типичный пример. Был он мастером на распиловке. Ну так… - работал – зарплату получал. С задержками, конечно. И вот подфартило ему. Понадобился этим… депутат от рабочего класса. Или там – наблюдатель на выборах – для начала. Он ведь как пластилин, - Брезгунов-то. Скажи ему – «белое» – ясно, белое. Скажи «черное» – чего там, отродясь черное было. И совести никакой. Нет, если бы его в депутаты не дергали, - никаких вопросов. Работает человек, делает, что говорят. А в депутатах своя голова нужна, а не чужая… По идее-то. А этот – ходит на поводке – и доволен, кость свою грызет… Так… Кость… На поводке… О чем это я? – захлопал глазами Уткин. – Слушай, что-то повело меня, - открой-ка форточку, надо коньяк из башки выветрить. Бусыгин встал и открыл форточку. Ему тоже стало не очень хорошо. В комнатке было душновато, несмотря на открытую дверь. Через форточку потянуло сырым, но свежим воздухом. В головах у них постепенно прояснилось. Уткин взял бутылку, завинтил крышку и посмотрел на Бусыгина: - Ну так… Даришь, что ли? - Дарю. Захарыч убрал коньяк в шкафчик и развалился в своем кресле. Бусыгин выдержал паузу и напомнил: - Значит, Брезгунов – типичный пример… - Да… Как сделали его депутатом от партии с рабочим происхождением, так, наверное, задумались: «Депутат – наш человек. А работает простым мастером. Наши люди на таком уровне работать не должны». И назначили его замдиректора. - Оклад другой положили, премии, бонусы… - Вот-вот. А у рабочих – наоборот, поурезали – кризис, все-таки, а кое-кого практически сократили. То есть меня. - Вас сократили из-за Брезгунова? - Да я им давно надоел. Производственный цикл нарушен, технологии не соблюдаются, - и так на каждом совещании. А они в этом понимают разве чего? Они только за опозданиями следить умеют. Все летит в тартарары, а они смотрят, кто во сколько на работу приходит, не опоздал ли на три или, Спаси Бог, на пять минут. Или кто сколько раз покурить или в туалет сходил. Вот это – любимое дело. Я им про производство, а у них-то другое на уме! Своих на деньги рассадить и кричать, что какой-нибудь Петров-Сидоров опоздал три раза на пять минут. Да если этот Сидоров вовремя на работу придет – он потом два часа будет в пространство глядеть, а не на станок. И выгодно им, чтоб разруха была! Фабрика-то градообразующая – правильно ты сказал, - а под это дело, палец о палец не ударяя, можно денежки из бюджета доить. А, представь себе, она заработает? Тогда на «Фанерке» не эти сидельцы нужны будут, а нормальное руководство. Им это надо? – Уткин махнул рукой, что означало «нет». - А Брезгунов-то – последняя капля… Он теперь, фактически, на моей зарплате сидит. С доплатами. Только называется по-другому и другими делами занимается. - А кто же главный инженер? Уткин ядовито усмехнулся: - А на хрена им нужен главный инженер? Кто он такой вообще? Он что, торгует чем-то? Или у него тесть – глава администрации? Нет, Толя, от главного инженера – одни убытки… Ему зарплату платить надо и слушать, что он говорит. Хотя бы иногда. - Да не может быть, чтоб фабрика без главного инженера работала! - У нас все может… Четыре раза уже реорганизовывали, измудрялись – как я слышал… И.О. делали – так тоже ушел человек – зарплата-то никак не соответствовала. Так что… у нас как скажут – так и будет работать. - М-да… Я так понимаю ситуацию, Валентин Захарыч, что по линии пролетариата вы – самый пострадавший от Брезгунова человек… - Выходит так. Бусыгин посмотрел на него, будто намекая на что-то. Уткин покачал головой. - Думаешь, я в вашу деревню ездил Брезгунова стрелять? Ты на меня посмотри! Представляешь, я там с ружьем на четвереньках ползаю? Бусыгин засмеялся: - Нет, не представляю. - А что же спрашиваешь? На фиг он мне не сдался, этот Иван Николаевич! Если б только в нем дело было… Тут такая проблема – атомной бомбой не решишь, не то что ружьем или, там, винтовкой… - Насчет атомной бомбы я с вами согласен… Не решишь… Так, значит, личной обиды нет? - Нет. Они оба замолчали и какое-то время думали – каждый о своем. Наконец Бусыгин будто очнулся. - Ну спасибо, Валентин Захарыч, до свидания. Телефончик ваш можно на всякий случай? Автобус был только через час. Бусыгин неторопливо прогулялся до автостанции, купил билет и прикорнул ненадолго на скамейке. Когда он открыл глаза, автобус уже стоял. Двери были открыты, и в него заходили пассажиры. Бусыгин подошел к автобусу и закурил. Прямо напротив входа сидели баба Маша и так называемая Нинка Киселева. Еще было трое солдат из части, остальные пассажиры – из Лугового. «Сяду к Трешкинским бабушкам, может, расскажут чего», - решил Анатолий Михайлович. Он докурил, вошел в автобус и сел за бабой Машей, у окна. Минут через пять на дороге рядом с автобусом остановилась патрульная машина. Из нее появился один милиционер, потом второй, а потом – участковый, Бондарев. Он был пьян. Коллеги помогли ему выбраться с заднего сиденья, подали его полиэтиленовый пакет и беспрерывно поправляли фуражку у него на голове – каждый на свой лад. Они долго прощались, собирались добавить еще по одной, на что Бондарев вполне резонно возражал, что автобус уедет. После долгих объяснений и заверений в дружбе и взаимном уважении коллеги похлопали его по плечам, сели в машину и уехали. Участковый нетвердой походкой подошел к автобусу, влез на подножку и повис на поручнях. - Что, бабульки, не завалили еще депутата своего? – обратился он к Трешкинским старушкам. - Чего ему сделатца? – ответила Нинка, протянула руку через проход между сиденьями, и шлепнула Бондарева по круглому брюшку. - Ты, начальничек, когда мужика моего заарестуешь? - Ой, баб Нин, только не начинай! - Чего не начинай? Чего не начинай? Надоел он мне! Еще и прибьет того гляди… - Или ты его. - Ах ты… Вот вы, алкаши, все такие… Все друг за дружку стоите… - Ну какой я алкаш, баб Нин? – обиделся милиционер, тряхнул головой и уронил фуражку, – у меня праздник, День Рожденья, выходной мне дали… Ну, налил я маленько пацанам в отделе… Отметили… Теперь домой – и на боковую, все путем… - Отметили… - проворчала «Баба Нина». - Я вот на Киселева своего бумагу написала? – И на тебя напишу, какой ты есть алкаш! - Ой, пиши, пиши… - махнул рукой Бондарев, а заодно подобрал головной убор. Тут они столкнулись взглядами с Анатолием Михайловичем и участковый на секунду будто бы протрезвел. - А… А… А сколько времени? – спросил он. - Двенадцать пятнадцать, - ответил Бусыгин. - Ага… Ну, я успею, - сказал Бондарев, слез с подножки и зашагал к главной Старосельской площади. - Ой, куда бы это он… - спросила баба Маша с иронией. - Известно куда, - сказала одна из Луговских пассажирок, здоровая тетка с невозмутимым, не терпящим возражений лицом. - Деньги на кармане шуршат, жить спокойно не дают… Щас наддаст и вернется. - Да уж… - вставил свое слово Бусыгин, - ничего они не узнают. Кто стрелял, куда стрелял… В таком-то виде… - Конечно, не узнают, – сказала Нинка. – Кто ж им чего скажет? Ко мне этот вон приходил – с района следователь – так я ему и не сказала ничего. Чего с ими разговаривать, у них протоколы одни на уме… - Да чего там говорить-то? Спали все… - поднял градус разговора Анатолий Михайлович. - Все? – обиделась Нинка. – Ты, может и спал у себя в Луговом, а я за водкой ходила. - В час ночи? - А что? Нельзя что ли? Чай, не при Мишке Меченом живем! У нас, чай, с Киселевым внук родился. Все внучки были, а тут – внук! Тут и не в час пойдешь! У продавщицы я была, у Зинки, заболталась с ней. - Ну, поболтали вы с продавщицей, а депутат-то причем? - А при том! Куканов там шлялся у него пьянущий! - Он, что ли, стрелял? – спросила баба Маша, и Анатолий Михайлович порадовался, что не ему пришлось задавать этот вопрос. - Какое там! Он башкой своей с разбегу в забор бы не попал, а не то что в депутата из ружья. Не, Витька, конечно, хороший человек, но в депутата стрелять никак не мог. - Ну вот… - сказал Бусыгин. - Что уж ты такое говоришь, баб Нин? То есть если человек хороший, он, по-твоему, в депутатов должен стрелять? - Да я бы этих депутатов своими бы руками передушила! А с первого бы знаешь с кого начала? - С кого? - Не знаешь? - Нет. - А ты подумай, – сказала Нинка и многозначительно повела глазами. - Уж лучше и не думать… - Вот-вот. - Грешница ты, баба Нина, великая за такие мысли… - усмехнулся Бусыгин. - А в милиции тебе сказать все равно нечего. - Что? – вскинулась Нинка. - Да я вообще все видела! Все знаю! Знаю, кто это сделал! Он выдержал паузу, боясь спугнуть возможную удачу, и сделал недоверчивую мину на лице: - Ну, кто? - Бог! – торжественно провозгласила Киселева и все пассажиры разом посмотрели на нее. У Бусыгина даже перехватило дыхание, и он не нашелся, что же еще и под каким соусом можно спросить и куда развернуть разговор. - Бог его наказать хотел или припугнуть за грехи, – уже спокойно сказала она. - и послал стрелу огненную через ангела своего. Вот уж видела – так видела, - врать не буду. Пассажиры, и Бусыгин в том числе, вежливо замолчали и стали смотреть в окна. Всем стало окончательно ясно, что милиции Киселевой говорить, действительно, не о чем. К половине первого вернулся Бондарев. Его мотало еще сильнее. Форменные брюки немного сползли, и из-под кителя показалась рубашка. Фуражка просто каким-то чудом держалась на голове. Он преодолел подножку и проход между рядами, а потом сделал еще один шаг и повис, болтаясь, над Бусыгиным. Свой пакет он держал почему-то не за ручки, а посередине, и поэтому из него свесилась, чуть не падая, почетная грамота. - Ой, стыдоба… - простонала соседка строгой Луговской пассажирки. - Вот она, милиция наша! Участковый ничего этого не слышал. Он стоял, раскачиваясь на поручне, и улыбался. - Командир! – заорал он, как будто «командир» ехал в танке по соседней улице. – Когда поедем? - Уже, - сказал водитель, разложил деньги и билеты по местам и завел двигатель. - Андрюха, - сядь, упадешь, - потянул милиционера за китель Бусыгин. Бондарев плюхнулся на сиденье и посмотрел на Анатолия Михайловича, будто видит в первый раз; однако, приглядевшись, понял, что это не так. Он обвел глазами автобус и показал пальцем на бывшего следователя. - Вот! – сказал он. – Это такой человек! Это такой человек! В этот момент автобус поехал. - Михалыч! – продолжил участковый. – Я все знаю. Дай пять! Михалыч дал пять. Участковый пожал ему руку и сказал: - Я тебя… уважаю. И попытался встать. Бусыгин дернул его обратно. Грамота выпала из пакета и один из солдатиков наклонился и поднял ее. - И ведь никто не знает! – сокрушался Бондарев. – Никто! Он привстал и обратился к пассажирам: - Знаете, какой это человек? Пассажиры сделали вид, что не знают. Милиционер три или четыре раза махнул в отчаянии рукой, а потом поднял большой палец и сказал: - Вот такой человек. Он протянул свою длинную руку через Нинку и показал большой палец пассажирам впереди: - Вот такой! – взревел он. Потом он повернулся к соседнему ряду и подтвердил все выше сказанное: - Вот такой вот! И, наконец, повернулся назад: - Вот такой! Солдат протянул ему грамоту: - Держи. - Ты кто?! - Грамоту держи. - А-а! – Бондарев взял грамоту и с пятой попытки засунул ее в пакет. Потом попытался встать. Михалыч, который просто горел со стыда от этих выступлений, схватил его за плечо и осадил: - Ну, тихо… тихо, Андрюха… Чего ты… - А-а! Тихо! – сказал участковый и зашептал. - Тихо… Мы конспираторы… Баб Нин, Баб Маш, - конспираторы… У нас конспирация… - Ну ладно, ладно, - успокаивал его Бусыгин. - Ладно, – повторил как эхо Бондарев и затих. Минуты три он сидел спокойно, а потом вскинулся, стал шарить по карманам и достал сигареты. - Подымить надо, - заявил он. - Ты как, Михалыч? Бусыгин отобрал у него сигареты и участковый, состроив обиженную мину, отвернулся в противоположную сторону. А ведь мог бы, как говорится… Ведь он был на полторы головы выше, чем «Михалыч», моложе и здоровее. Много чего еще пришло ему в голову по дороге до Лугового. Во хмелю он был добр и покладист, как и в своей трезвой жизни, но, в то же время, очень предприимчив… Глава 5 Через сутки на той же автостанции, только на другой скамейке – не на той, на которой дремал Анатолий Михайлович, - сидел Артем. Он вместе с другими пассажирами ждал запаздывающий автобус. Пассажиры говорили, что он уехал подремонтироваться и считали, что лучше подождать, чем «все будет как в прошлый раз», когда он сломался посередине между Старым Селом и Луговым. Вереницын от нечего делать рассматривал людей, собравшихся на остановке, – как они говорят, какие у них жесты, манеры. Он более-менее забыл про свой «подвиг разведчика», вернее, уже не считал его подвигом. Он больше думал о том, что здесь, на автостанции, все местные жители похожи друг на друга и делают все в своем, совершенно местном стиле. «Они похожи… На кого же они похожи?» – думал Артем и пять и семь и десять минут, - пока не было автобуса. В них было что-то общее, что можно было назвать одним словом… Оно вертелось у него на языке и все никак не приходило на ум. Тут, будто из ниоткуда, рядом со скамейкой появился невысокий поджарый мужик запенсионного возраста, в вытертом и обвисшем пиджаке, в очках со сломанной дужкой, примотанных к голове бельевой резинкой. Он подошел к Артему и поначалу просто сел рядом с ним. Потом он начал выказывать какое-то странное нетерпение, ерзать, заглядывать под лавку. Вереницын догадался - тот ждет, что он уйдет. Он уже собрался встать, когда мужик сказал: - Извини, брат, не удивляйся. И полез под лавку. Артем смотрел, как он там ползает. Мужик явно что-то искал. Наконец он вылез из-под лавки и глубокомысленно произнес: - Херня какая-то… И стал осматривать все вокруг – синюю заплеванную урну, клочковатую полувытоптанную траву. Потом подошел к Артему вплотную и попросил: - Земляк, если не затруднит, подвинься, пожалуйста… …Благодарю, - и снова залез под лавку, теперь уже под местом, где только что сидел Артем. Наконец Вереницын не выдержал и спросил: - А что вы ищете? - Челюсть, – послышалось из-под лавки. - Челюсть? Мужик вылез и сказал: - Ага. Верхняя-то – вот она, - он вынул ее и показал Артему, - мне ее племяш принес. А нижняя… Он поставил челюсть на место, склонился и заглянул под соседнюю скамейку. - Нет, тут ее быть не может, – резюмировал он. - А почему вы ее здесь, на автовокзале ищете? - Так э… Спал я тут, на лавке. Надрался как свинья – был грех – и заснул. Раскрыл клюв-то! Они и выпали. Уж не держатся ни хрена. Я их на зоне еще ставил, а там специалисты – сам знаешь какие. Одну племяш принес, а где вторая? Обалдевший от этой истории Артем встал и сам осмотрел урну, траву вокруг лавок, под лавки тоже заглянул. Видя такое участие, мужик спросил: - Сам-то откуда? - На дачу еду, из города. - У нас дача? - Ну да, в Старосельском районе. - Не в Затылкине? - Нет. - В Затылкине Большак родился. Не слыхал? - Нет. - Ну, ты че! Запомни! Пригодится! Сидел я с ним… Он нашу зону вот так держал! У него всегда все правильно было, без обид! У меня от него в городе адресок есть, - всегда перекантоваться можно, если чё… Хочешь, дам? - Да нет, не нужно, спасибо. - Ну, без обид… - Да что вы, - сказал Артем, - конечно. Мужик посидел еще, потом снова полез было под лавку, но встал, махнул рукой на это дело, помолчал немного и признался: - Вообще-то я – тюбик… Но ты не бойся, тут воздух свежий, - не камера все-таки, - не заразишься. Ну, бывай. И ушел. «Обалдеть! – подумал Артем, – потерял обе челюсти! Смешно это или грустно? Тюбик… Что такое тюбик?» Он подумал, что это какое-то венерическое заболевание, но потом напряг свой филологический ум и понял, что речь идет о туберкулезе. Он снова припомнил мужика, его сутулую и настороженную, какую-то колючую фигуру и вдруг слово, которое не мог подобрать для местных жителей, пришло к нему само собой. Ерши! Они похожи на ершей! Даже дети! Уже пришел автобус, Артем сел на место, заплатил за билет, уже даже ехал по трассе, - и все вспоминал историю ершистого мужика, потерявшего вставные челюсти, сочинял и пересочинял ее, и все никуда не годилось, все никак не заканчивалось и не обретало никакого художественного смысла… - В общем, стреляли по бутылкам, - рассказывал Костька зашедшему к нему в гости Бусыгину, - заехали от реки. Там от дороги к косе можно проехать, а потом – по косе – к оврагу. Встали напротив оврага – где он к реке открывается. Там еще песок весной намывает… - Знаю, – сказал Бусыгин. - Стреляли в овраг, вот сюда, - Кашин развернул сложенный вчетверо тетрадный листок со схемой и показал место. - Константин, слово «овраг» начинается с буквы «О». - Да? – удивился Костька и в задумчивости пошевелил губами. - Да нет, откуда! - С «А». Анатолий Михайлович засмеялся. - Ладно, уж не буду тебя переучивать. Много наследили? - Не очень. Разложились, похоже, на машине, а мишени, бутылки то есть, – под обрыв на кочки поставили. Пули в песок ушли. Я все на плане нарисовал. - Расстояние до бутылок какое? - Метров, может, десять или двенадцать. - Часто попадали? - Кто ж его знает? С десяток бутылок разбито. - Фотографии есть? Кашин подошел к вешалке, достал из куртки недорогую мыльницу и передал ее Анатолию Михайловичу. Тот взял ее и стал рассматривать фотографии, иногда укрупняя детали. Кашин, что было нехарактерно для него, нервничал и покусывал губу. - Фотограф из тебя, Костя, - не очень, - сказал, наконец, Бусыгин, - половина снимков не в фокусе. - Какой есть. - Да уж ладно… А никаких других следов там не было? Вот тут-то и стал ясно, почему так нервничал Костька. - Что хочешь, Михалыч, со мной делай, я в ваших делах ничего не понимаю… - Ну? - Был там след. Кто-то ходил, смотрел, бутылки сбросил. - Может, это Брезгуновы? - Может… Но эти все от машины к бутылкам ходили, да и то раза два или три, а этот след – из-под обрыва, с тропинки, - там тропинка поверху идет. Ты последние фотографии посмотри. - Да, – после долгой паузы сказал Бусыгин, - кто-то ходил… Вроде бы в тот же день… - Вот-вот, - я и думаю, - за день до этого смысла на то место ходить не было. А на следующий, после дождя, – следы эти посвежее бы были, не такие оплывыши. - Константин, - ты гений, - сказал Анатолий Михайлович, - что ж ты раньше по дачам лазил, а не в школе учился? Глядишь, следователем бы стал. - Ага. А потом бы - в отставку? Бусыгин усмехнулся. - Ну, это - как бы жизнь повернулась… Что еще про следы скажешь? - А что? Следы – как следы. - На маршрут посмотри. - Чего?… К мишеням маршрут… - А выворот видишь какой? - Чего? - Ну, как песок из следа выволакивался. - Как-как - по-разному выволакивается. - Вот. Подумай над этим. А в деревне как? - В деревне тишина. Молчат все. Нарезное оружие есть только у Глухова, бывшего егеря. - Это который? - Это мужик седой такой, на военного похож, через прогон от Брезгуновых живет. - Эх, е-мое! Через прогон? - Ну да. - Вот это история… А на бревнах он не сидел, когда следователи приезжали? - Нет, он, говорят, еще две недели назад в Ухту на Печору уехал. - Куда? - В Ухту. - Что это его понесло? - У него там брат живет, только не в самой Ухте, а на Печоре, в поселке каком-то. Глухов в Ухту ездит, а брат на вертолете, что ли, к нему прилетает. Рыбы там красной, налима, морошки привозит, шкурок дает. А Глухов – наших ягод, фрукты, орехи, ну и товары всякие… Потом гуляют, само собой. - Да… А как добирается? - На машине. - А! «Нива»-то там стоит всегда! Видел… Он не вернулся еще? - Нет. - Любопытно… А лесопильщику он кто? - Да почти никто. Дай Бог, дядя какой-нибудь троюродный… - То есть, вроде того, отец Николая Глухова – его троюродный брат. - Ну да, наподобие… - Любопытно, – Бусыгин достал свою записную книжку и стал записывать. Потом остановился, посмотрел на Костьку застывшими глазами и спросил: - А зовут его как? - Старика-то? Матвей… Васильич. - Балда я стал, Костя, - сказал Анатолий Михайлович. - Имя забыл спросить! Надо же… Наконец он кончил записывать и вспомнил, что это еще не все: - Про оружие узнавал? - Ну, Михалыч, Луговое большое… Вон у участкового ствол; тракторист бывший… Еще этот… Васюгин, что ли, - охотник… - Да… Если бы тут в лицензионном комитете кого спросить… Но это, считай, местным следователям дорогу перейти… Ты пока поузнавай еще… Особенно если родственник есть в Трешкино или, может, в Старом Селе. Работа, конечно, нудная. Но если есть желание, - помоги. - Ну, че там, говорил же - помогу… Ты ж мне помог… - Ну, тогда давай. Работа большая. Список напиши сначала, а потом уже ходи по списку, выясняй. Только аккуратно. Скажи, может, что сам охотой хочешь заняться, - на кабана там, или медведя, - вот и интересуешься – какое ружье, что там и как... Они друг друга наверняка знают – и сами тебе подскажут, если про кого-то не знаешь или забудешь. Сам лишних вопросов не задавай, особенно про людей – только про оружие. Больше слушай. Ну а там… информация накопится – будем мозговать. А пока… Машина на ходу? - На ходу. - Закинь-ка меня в Трешкино, с Вереницыным потолковать… Вот уже два часа как Артем вернулся в Трешкино, а история с выпавшими челюстями все еще мучала его. Все таки это было нечто, – пьяный засыпает у районного автовокзала и теряет обе челюсти. Его несут домой. Племянник идет искать челюсти и находит только одну. И при этом – все – ерши! Он дважды подходил к столу, но оба раза даже не открывал его. Ему казалось, что вот-вот что-то наклюнется, но он быстро терял нить, которая вела в нужном направлении. То рассказ получался слишком криминальным, то слишком сентиментальным, то все персонажи оказывались мужиками, и надо было придумывать женщин и роли для этих женщин. Придумывались женщины, – и половина наработанного до этого оказывалась лишней. Потом он сообразил, что еще не ел. Он сварил себе пакетный суп, снова превратив его в пересоленную кашу, и употребил с большим количеством хлеба. После этого ему захотелось пить – и какое-то время ни о чем другом кроме воды он не мог и думать. Но когда пожар во рту был залит, ему снова в голову пришла здравая, как показалось, мысль – попробовать изобрести особу женского пола, - но не жену или любовницу, а, скажем, внучку… Артем стал заново перебирать все, что напридумывал до этого, - и кое-что показалось интересным. Он в задумчивости засмотрелся через окна веранды на хмурое, с просветами, небо, которое не решалось ни пролить дождь, ни показать Старосельскому району солнце. Небо непрерывно менялось и, одновременно, оставалось прежним. Это завораживало. Все мысли о рассказе куда-то ушли, а потом явились вдруг разом, посвежевшие и взывающие к перу и бумаге. Он быстро прошел в зал, но, как только он открыл стол, вся конструкция рухнула – он нашел в ней ошибку - персонажи дублировали друг друга. Один из них уж совсем был лишним, хотя и участвовал в сюжете. «Ну вот! - огорчился он, - просто мучение какое-то…» И, как и в первый день, рухнул на родительскую кровать, - ужасно недовольный собой. Наверное, ему надо было выспаться. Он закрыл глаза… И в дверь постучали. Опять! Это был Бусыгин. Они снова сели за стол, и Артем рассказал все, что ему удалось увидеть и услышать в монтажной телеканала «Наш Край». Бусыгин слушал, почти не перебивая, и сделал в своей книжечке всего несколько записей. Когда Вереницын закончил, он убрал книжку в карман и внимательно посмотрел на своего «разведчика». - Что, Артем, что-то случилось? - Нет. - А что с тобой? - Да ничего. - Нет, ты расскажи. Тот долго отнекивался и, наконец, рассказал историю про мужика с потерявшейся челюстью и о том, что она никак не превратится в приличный литературный текст. Бусыгин выслушал, улыбнулся и сказал: - Чем только люди не мучаются… Артем даже обиделся: - Вы сами просили рассказать… - Да я не смеюсь, Артем, - не обижайся, - я констатирую факт… Я понимаю… Работу ты свою любишь, а сейчас ее нет. Плюс в личной жизни пробоина – и ты ее литературой заделываешь… - Это не так, – почти строго сказал Артем. – Это моя жизнь. Я по-другому не могу. Не из-за работы я писать научился, а, наоборот – пошел работать, чтобы хоть что-то писать… Есть девушка, нет девушки – я буду писать всегда. - Ну, извини, извини… Знаешь что? А ты напиши детектив! Заодно, может, и денег заработаешь. Их всегда читали и читать будут. - Ну… Не знаю… - задумался парень. – Это отдельная профессия, большая работа. А я – что увижу, то пою… Да и сюжета никакого нет. - Как нет? – А наше дело? Трешкинское? - Да о чем тут писать? Тут максимум рассказ. Стрельнул кто-то один раз в депутата, даже не убил. - Что значит «даже»? - В порядочном детективе нужно убийство, а еще лучше - не меньше трех – закон жанра. - Ну… тут я, конечно, помочь не могу… Я, так сказать, по другую сторону… А ты присочини чего-нибудь, - ты вон про Куканова три короба наплел! - Да я как-то даже не думал… - Да ты попробуй! А я тебе и материальчик подкину – я все ж кой-чего повидал! Артем вроде бы немного ожил. Если будет какой-никакой материал, можно попробовать… Тем более он в этом деле не посторонний – ведь, кроме всего прочего, он в разведку сходить успел… Вот только сюжет… Куцый какой-то сюжет – один выстрел мимо депутата… - А то я тебе еще и похлеще историю подброшу… - наседал Бусыгин, – чистая Агата Кристи. - Какую? - Было у нас лет восемь назад одно дело… - начал Бусыгин и взял паузу, как полагается хорошему рассказчику. Но тут у него зазвонил мобильник. - Да? – ответил он на звонок, и лицо у него стало серьезным. – Хорошо, сейчас. Заезжать не надо. Я уже в Трешкино. - Брезгунов, – сообщил он Артему. – Что-то случилось. Но ты не волнуйся – еще поговорим! Если ненадолго – так я еще сегодня загляну – ничего? - Ничего. Его встретил сам Иван Николаевич. - Лена нервничает, - сообщил он, открывая дверь. - Нас вызвали в милицию, мы подписывали протоколы у следователей. Они ничего не сделали, только бумажки переписали. - Это обычная процедура, бывает. - Я тоже так подумал, но она ждет от них активных действий. Поговорите с ней, объясните ситуацию. Да и, в общем-то, хочется услышать о ваших успехах. Они поднялись по лестнице и прошли в тот же самый зал, в котором состоялся их первый разговор. Елена Григорьевна вышла из боковой комнаты. Она молча прошла по залу и села в кресло. Было видно, что она потратила сегодня много нервов. Ей хотелось взорваться, разразиться праведным гневом, но эмоций уже не осталось. Где-то кому-то она все уже высказала. - Садитесь, - предложил Брезгунов. Бусыгин на этот раз был в джинсах и потому сесть не постеснялся. - Анатолий Михайлович, - тихим срывающимся голосом сказала Елена Григорьевна, - ну как же так можно? Почему у нас все так? - Не хотелось бы это обсуждать, Елена Григорьевна… Уж как есть… А что все-таки случилось? - Вчера ему позвонили из милиции. Я взяла трубку. Это была женщина-следователь. Сказала, что ведет наше дело. Я ей попыталась объяснить, что она не может его вести, потому что его уже ведут двое следователей-мужчин. Она стала говорить про какое-то дознание – и будто бы все, что делали те следователи – это не следствие! У меня просто голова пошла кругом! Ладно. Пусть будет так. Она сказала, что сегодня утром мы должны приехать, чтобы подписать протокол. Мы… Она остановилась, будто потеряв дар речи. Через пять-семь секунд она взяла себя в руки и продолжила: - Мы приехали в райотдел, нашли ее комнату, а она была закрыта! Везде сидели следователи, а ее – не было! - Она просто забыла, - сказал Иван Николаевич. - Забыла? – встрепенулась Елена Григорьевна. – Наивный дурак! В тебя стреляли, а милиция ничего не расследует! Они прикрывают убийц! - Лена, не надо… - попытался успокоить ее Брезгунов, - я уже разговаривал с… - С кем ты разговаривал? Нас уже сбросили! Ты понял? Тебя убрали! Тебя больше нет! Ты ничего не понимаешь! А эти издевки? – она вдруг повернулась к Бусыгину и заговорила неожиданно спокойным выдержанным тоном. – Это невыносимо! - Какие издевки? – спросил Анатолий Михайлович, отводя от нее взгляд. – Иван Николаевич, давайте лучше вы, только по порядку. - Ну, этой следовательнице позвонили. Оказалось, что она забыла, что пригласила нас и поменялась сменами. Она пришла через двадцать минут. - Сейчас - через двадцать! – Через тридцать! – закричала Брезгунова и тут же сбавила тон: – нет… Это специально… Специально… Они всегда так – постепенно, незаметно, намеками… А потом – раз – и ты уже вне игры. Бусыгин только вздохнул. - Дальше. - Дальше оказалось, что готов только протокол Володиного допроса; ее и мой протокол следователь набирала при нас из объяснительных. - Из объяснений, - поправил Бусыгин. - Да. Когда она дала нам прочитать эти протоколы… - Якобы протоколы! Якобы нашего допроса! – Добавила Елена Григорьевна. – И она написала, что у меня среднее образование! - Ну и еще много ошибок там было, - добавил Иван Николаевич, – у меня, например, было трое разных инициалов – И.Н., Н.И. и Н.М. Елена Григорьевна засмеялась таким неестественным смехом, что Бусыгину на минуту стало не по себе. Ему сильно захотелось вернуть десять тысяч аванса и попрощаться с «клиентами». Но когда она замолчала, он спокойно произнес: - Елена Григорьевна… Можете мне верить или не верить, но все это по нынешним временам – обычная практика. - Обычная? - А что вы хотите? У следователей процентов семьдесят работы – оформление бумаг. Вот они и оптимизируют процесс. Объяснение пишется на ходу, по горячим следам, не до каллиграфии, поэтому и возникают ошибки. Главное – суть преступления, обстоятельства, свидетели, пострадавшие, предположения о личности преступника. Это ведь было записано? - Да. - Ну, вот видите! Следователь делает, что может. А то, что она сменами поменялась и все забыла – не удивляйтесь. Они теперь на работе сутками сидят, без выходных. Тут забудешь, что домой идти надо, а не то что на работу… - Ужасно… - сказала Елена Григорьевна. – Так быть не должно. Они замолчали. Бусыгин снова, как и в прошлый раз, думал о характере Елены Григорьевны. Чему она удивляется? Разве она – не часть этого безобразия? Вот в прошлый раз она жаловалась на школу – а ведь работает в РОНО! И любит надавить и там и сям, решить свои вопросы за чужой счет. Она, интересно, понимает, что сама – причина многих бед? И ведь ей не объяснишь… А даже если и объяснишь… Что можно изменить в сорокапятилетнем человеке, а, тем более, в системе, частью которой он является? - А как Ваши успехи? – спросил Иван Николаевич. - Об успехах говорить пока рано, - ответил Анатолий Михайлович, - собираю материал. В этом плане кое-что есть. Определенные направления работы уже видны, но ничего конкретного сообщить пока не могу. - Подозреваемые есть? - Достаточно. И будут еще. - Кто же они? - Извините. Статья 161 УПК Российской федерации. - В смысле? – переглянулись супруги. - Сведения, добытые в ходе предварительного следствия, не подлежат разглашению. Они опешили. Иван Николаевич нахмурился, а Елена Григорьевна вдруг обрела хладнокровие и давящим чеканным голосом спросила: - Я что-то не понимаю. Какое разглашение? Мы платим вам деньги. Вы работаете на нас. Мы должны все знать. - Вы должны узнать имя стрелявшего, обстоятельства и причины выстрела. Но это в конце. Если я назову вам подозреваемых, вы можете сделать неправильные выводы и предпринять какие-нибудь неадекватные действия. Брезгунов подумал и сказал: - Наверное, это правильно. Но хотя бы общую картину вы можете обрисовать? - Общую – можно. Я изучал вашу карьеру доступными мне способами. Выходов наверх у меня нет, я действовал через знакомых мне людей. Информации мало. Но я почти уверен, что с политической точки зрения стрелять в вас никакого смысла не было. Пока я ничего не знаю и о каком-либо завязанном на вас бизнесе, – Бусыгин внимательно посмотрел на Брезгунова, но тот только вздохнул. Вздох этот можно было понять двояко – либо он сожалеет, что нет такого – завязанного на нем – бизнеса, либо что он не может о нем говорить. – В общем, исходя из того, что я знаю, остаются только какие-либо личные, родственные, или - ну, скажем, - сиюминутные причины преступления. - Родственные? – удивился Брезгунов, – у меня нет родственников в этой деревне… - Ну почему же обязательно в этой… До этой можно при необходимости доехать. Давайте не будем забегать вперед. У двоих подозреваемых не тот тип личности, чтобы стрелять по туалетам. Их, правда, подозреваемыми можно назвать только условно, а еще один… Тут и мотивы не вполне ясны, да и в способностях его, какие они есть на сегодняшний день, я сильно сомневаюсь… Конфликтов с вами выявить не удалось. Есть вариант, что стрелял человек, обиженный властью, который видит в вас ее представителя. Таких людей у нас достаточно много, в том числе и в Луговом. Здесь широкое поле деятельности, - от попыток закрыть школу и развала местного совхоза – вплоть до низких пенсий и невыдачи каких-нибудь справок. - Это понятно, – сказал Иван Николаевич, – и все-таки хотелось бы чего-нибудь поконкретнее. - Ну что вам сказать поконкретнее… Ночью у вашего дома ходил один пьяный товарищ и еще один человек ходил за водкой – или уже возвращался с ней. - Ничего себе! А милиция ничего такого не говорила… Они что-нибудь видели? - Кое-что. Но давайте не будем торопиться. Ошибка может дорого стоить и вам, и этим людям. - А у того, кто ходил у дома, было оружие? - В том то и дело, что нет. Он мог просто случайно оказаться рядом с вашим домом. - Вы с ним разговаривали? - Пока нет, но я слышал, как его опрашивали следователи. - Как это? - Это было на бревнах напротив вашего дома. - Все ясно! – сказала Елена Григорьевна. – Нализался и пошел мстить депутату за свою неудавшуюся жизнь! Как будто это мы их спаиваем! - Лена, он же сказал, что у пьяного не было оружия! Лена поджала губы и, поежившись, сложила руки на груди. - Если это все, - сказал Бусыгин, - то я тоже хотел бы вас кое о чем спросить. Вы знаете соседа, который живет через прогон? - Нет. Но земля, на которой стоит наш дом, принадлежала его брату, – ответил Брезгунов. - А брата вы знаете? - Нет. - Как же вы покупали землю? - Через агентство. Агент сама оформляла документы, и мы имели дело только с ней. Она и сказала, что сосед – брат хозяина нашей земли. Брезгунов записал все это в книжечку. Потом подумал и спросил: - А с вашим сыном опять нельзя поговорить? Брезгуновы переглянулись. Взгляды обоих выражали сомнение, но, в конце концов, Иван Николаевич сказал: - Попробуем. И вышел из зала. Его не было минут пять. Бусыгин сидел, откинувшись, в кресле, а Елена Григорьевна встала, подошла к вмонтированной в стену этажерке и стала поправлять на ней фарфоровые статуэтки. Это были птички, собачки, пастушки и балерины еще Советского производства. - Коллекционируете? – поинтересовался Анатолий Михайлович. Брезгунова смутилась. Ей не нравился этот человек, она чувствовала в нем противника. Он противоречил ей на каждом шагу, и она не понимала почему. Еще он заходил в их дом в рабочей одежде и пытался командовать – а ведь это, по ее представлениям, две вещи несовместные! Тем более, он указывал ей! Сегодня он одет более-менее прилично, - и все равно он против нее! А теперь он спокойно спрашивает – коллекционирует ли она статуэтки! - Это собирала мама, - ответила она, - она очень любила красивые вещи… И порядок, - добавила она, подумав. - Что же, - сказал Бусыгин, - здесь они хорошо смотрятся. Это была правда. Здесь был единственный естественный и уютный закоулок в доме, единственная попытка сделать дом домашним; все остальное было «псевдо», как будто здесь жили не местные жители, а иностранные туристы. Наконец боковая дверь, противоположная той, из которой вышла Елена Григорьевна, открылась, и в холле появился худой рыжеволосый юноша в спортивном костюме с накинутым на голову капюшоном. Он пересек комнату походкой свободного человека и плюхнулся в кресло напротив Анатолия Михайловича. - Ма, телек, - сказал он. - Никакого телека, - отрезала «ма». – Поговори со следователем. - Хай, чувак, - сказал «свободный человек». - Здравствуй, - ответил Бусыгин. – Продвинутый чел, - сказал он Елене Григорьевна. «Опять он против меня!» - подумала она, но промолчала. - Ну чё? – сказал Брезгунов-младший. – В молчанку играть будем? Или протокольчик напишем? – и засмеялся. – А, может, сразу три, чтоб потом не переписывать? - Да нет, в молчанку играть не будем. Мы вообще играть не будем. Спасибо, что пришел, Вова… До свидания. - Не понял… Че за прикол? - Никаких приколов. Все и так ясно. - Я не понял… Че за отстой? – обратился Вова к отцу. Тот стоял, нахмурившись. Ему было ясно, что было ясно Бусыгину. - Иди, Володя, следователю все ясно, – сказал он спокойно, но требовательно. - Не, ну… Ваще… - сказал Володя, встал и, хмыкая на каждом шагу, вышел из зала. Все молчали. Бусыгин убрал записную книжку в карман и собрался прощаться. - Что вам ясно?! – вскрикнула она в своем стиле. - Простите, Елена Григорьевна. Я знаю… Некрасиво получилось… Извините меня… Но… - У Вас вообще есть дети? Вы хоть себе представляете, что это такое? - У меня есть сын, он уже взрослый человек, мы с женой разведены, и… - Так что вам ясно? – перебила она. - Об этом можно написать поэму… Или роман. В двух словах не расскажешь. Ясно, что ваш сын ни при чем. И ясно почему. Он встал, еще раз извинился, попрощался и вышел. - О Боже! Кого мы наняли… - простонала Брезгунова. - Он действительно честный, - сказал Иван Николаевич. – Он видит нас насквозь. Он все понимает. Это противно. Но именно поэтому он найдет того, кто стрелял. «Поэму написать… или роман… - думал Бусыгин по дороге. - Это на меня младший Вереницын повлиял. Сам бы так никогда не сказал». «Ясно… Что мне ясно?» Владимир Иванович Брезгунов был, казалось бы, прозрачен как крещенская вода. Прикрытый папой и мамой со всех сторон, он прожил свою жизнь в глубоком детстве. Он привык жить в удовольствие, требовать удовольствие и получать удовольствие. Но так только казалось. На самом деле парень был не дурак, он многое понимал. Он разработал механизм доения родителей. Внутри он уже определил для себя, – кто он и чего хочет от взрослой жизни, - и шел к этой цели независимо от них. Но прикидываться подростком-переростком он привык, и это было выгодно. Во-первых, над родителями можно было издеваться, пугая их своим инфантилизмом, а, во-вторых, иногда им можно было показать конфетку: «Мама, я уже такой взрослый, я учусь в институте и буду большим начальником…Кстати, ты видела, как я с этим следаком разговаривал? Пусть знает свое место! Я с вами заодно, не сомневайтесь!» Используя такой кнут и такой пряник, сынок жил - не тужил и вертел родителями как хотел. Его проблема была только в том, что без них он никак не мог обойтись! А это значит, что использовать что-то сверх этого доильного аппарата он бы не стал. Он полностью владел ситуацией и даже, пожалуй, по-своему любил своих родителей. Хотя наверняка он служил частой причиной для пустых, в общем-то, ссор между «предками» с противостоянием концепций «Это ты его таким воспитала!» - «А где ты сам был, когда я его воспитывала?» «Да, пожалуй, так», - решил Бусыгин, переведя в слова то, что он увидел в Брезгунове-младшем, - то, что было ему «ясно». - Ну, с чего начнем? – спросил он Артема. Они сидели на веранде за кухонным столом. Артем встретил вернувшегося гостя чаем и бутербродами. - Да с чего хотите. Вот сыр, вот колбаса. - Да я… не в этом смысле. Хотя… - он протянул руку и взял бутерброд с колбасой. - А в каком? - Я про сюжеты. - А! Давайте с Агаты Кристи. Если сюжет правда в ее стиле, его будет проще использовать. - Ну, в общем, в ее стиле, конечно, только все по-нашему. Короче. Один успешный бизнесмен - занимался фармацевтикой, - образование имел соответствующее, – немного производил, больше продавал и перепродавал - встретил девушку – красивую и умную. Но бедную. Она в музее работала. Имен, понятное дело, не называю. Раньше он у нас был более-менее известен. Так вот. Жили они в бизнесменской квартире в центре города. А в это время мода пошла коттеджи строить за городом и жить в них. Он тоже решил строить. Но была у него такая патологическая особенность личности – денег ему было жалко до безобразия. Вот знаешь, Артем, я с ним разговаривал и материалы по нему собирал, свидетелей опрашивал. Если бы не было денег на свете – был бы он приличным человеком. Красавец мужчина, умный, выдержанный, образованный… Но как вцепится в бабло, – только что не рычит как собака. И вот решил он строить коттедж хитрым способом. Он предложил жене: давай квартиру твоей матери продадим, вложим в строительство, - а потом все вместе будем жить. Она его толком еще и не знала, жена-то, - согласилась. Отношения хорошие у них были – это тоже повлияло. Построили коттедж на шесть или семь миллионов – точно не помню. Переехала мама к ним. Дом тот огромный был. Страшно представить! Что там вообще три человека могут делать – ума не приложу. Они там, наверное, постоянно «ау» кричали. И вот пожила-пожила мама за городом в этом особняке – не выехать никуда лишний раз, ни с подружками повидаться, - и стало ей скучно. А вернуться некуда. Со скуки посчитала, что квартиру за два с половиной миллиона продали, а в стройку – два вложили. Где полмиллиона? Интеллигентная была женщина, слова зятю напрямую не сказала, а только так – намеками. А вот такой он человек был, Артем! Понимал, что слямзил у старушки квартиру, чтобы, ну там… этаж-другой лишний построить для понта. И возвращать эти деньги ну никак не собирался. Сидели они в этом своем особняке, глядели друг на друга… Ну и не выдержал зятек, тещу отравил... Ты чего не ешь? - Да что-то не хочется. - Да уж… Тема аппетиту не способствует… Уговорил ее лечь в больницу на обследование, ходил туда тещу поддержать, ну и… - Ой, давайте без подробностей… И так кусок в горло не лезет. - Извини. - А как раскрыли это дело? - Как раскрыли? Честно – тут и раскрывать нечего было, оно само раскрылось. Жена подозревала мужа, муж подозревал, что жена подозревает… Потом она нашла одну баночку, так сказать, волшебную. У нее родственница в экспертизе работала. Сделала она для нее анализ, – а уже поздно. - Что значит поздно? - Она тоже была отравлена. Не успела ничего узнать. Пришла к нам эта женщина-эксперт. Ну и началось… Точнее, еще раньше началось – когда заключение о смерти было написано. У нас ведь как? Не Агата Кристи, конечно. Там что-то замышляют-измышляют… А у нас - сделал дело, сам – в отказ, на следствие – давление, угрозы, подкуп – все было! В газетах про нас чего только не печатали… Давление на бизнес, - и т.п. В итоге все всё знают, а сделать ничего невозможно. - Но ведь как-то эта история закончилась? - Конечно, закончилась. Невозможно двух человек на тот свет отправить без последствий, - если в тебе есть хоть что-то от нормального человека. Знаешь, чей, как там Александр Сергеич написал: «И мальчики кровавые в глазах»… Тем более, он ведь еще и любил жену-то…Хотя… Люди, конечно, всякие бывают… Встречались и такие, что вообще ничем не прошибешь. - То есть… - То есть – явка с повинной… Ему даже вопросов задавать не надо было – несколько часов без умолку все рассказывал и пересказывал. Один боялся оставаться. Теперь сидит. - До сих пор? - Ну а как… Конечно, до сих пор… И еще долго сидеть будет… Вот ведь… Десятками миллионов ворочал… А из-за пятиста тысяч двоих на тот свет отправил и себе жизнь сломал. Господи, что у человека в голове было?.. Ну как? Агата Кристи? Артем молчал. У него было два рабочих состояния, - подъем, вдохновение, - когда на бумагу ложится все, что можно, и – режим рутинной работы, когда каждый кирпичик текста надо было осмыслить, рассмотреть со всех сторон, найти для него место. Вдохновения он не чувствовал. Сил методично работать над чисто детективным сюжетом с двумя отравлениями– тоже. - Пока не знаю, – дипломатично сказал он. – На Агату Кристи действительно похоже, но в наших декорациях выглядит как-то… уродливо. Есть что-то отталкивающее… Безнадежное… - Верно, есть. Мы не среди лордов, конечно, живем. У нас даже рантье приличного не сыскать. Я читал Агату Кристи. С точки зрения следствия… Ну… забавно почитать… Иногда думаешь – и откуда тут что берется? Этот сделал то, тот сделал это – безо всяких подтверждений... И путаницы много, - так в жизни не бывает. То есть бывает, но в другом. Обычно из двух-трех вариантов тяжело выбрать один. Да не из-за следствия ее читают, - а потому что – культура! Потому что интересно, как нормальные люди живут, кто такой джентельмен, и как они там за садиками ухаживают. А у нас что? У нас здесь в Трешкино – три колодца обвалилось, - и никому не надо ничего, у половины – скважины, а вторая половина – ходит, воду выпрашивает. А вот повалит ураганом электрические столбы, - как бывало, - где воду брать? В старице? Так она в ней как кофе - болотная. Или за полтора километра на Юрму по воду ходить? - Да нет, - возразил Артем, - не только в этом дело. Она, конечно, мастер… Она пишет о человеческих отношениях, о том, какие бывают люди, а затягивает потому, что каждый персонаж постепенно раскрывается, и, в конце концов, каждого вывернут наизнанку и покажут, каков он изнутри. Это еще называется – открыть настоящие, истинные имена. Человек, читатель – он только этого и ждет, чтобы узнать, кто есть кто на самом деле. И при этом долго готов ждать – хоть пятьсот страниц! - Да? Но ведь там много чисто английского, - например, все эти завтраки, файв’о’клоки, - не представляю, чтобы было интересно читать про то, как мы с тобой на веранде едим бутерброды или как Нинка Киселева квасит и с мужем ругается. - Да это же - самое оно! Человек напивается, открывается его истинное лицо, – и дается истинное имя! – засмеялся Артем. Бусыгин улыбнулся и сказал: - Интересный ты товарищ, Артем… Меня вот уже лет пятнадцать ничего не удивляет, - все вроде идет одно к одному… Живу – и вроде как все знаю. А тебя слушаю, - все что-то новенькое. То у тебя следователь и писатель одним делом занимаются, то, понимаешь, у человека его истинное имя открывается с помощью алкоголя … Знаешь что, ты давай тут не кисни! Пиши! У тебя получится. Анатолий Михайлович взял новый бутерброд, откусил и запил чаем. Артем в задумчивости смотрел на стол. Он чувствовал себя странно. Пожалуй, он мог бы написать детектив. Сюжет, вроде бы, подходящий. Издаться тоже можно – есть знакомые в паре издательств. Он бы и делом занялся и денег немножко бы заработал… Но… Все это как будто существовало помимо его, не касалось чего-то главного… Чем-то не тем он должен был заниматься… - А наш случай? – вдруг вспомнил он. Бусыгин допил чай и поставил чашку. - Наш случай? – переспросил он. - Да. Как вы его расследуете? - Плохо расследую. - Плохо? - Плохо. - Почему? - Речь идет о жизни человека. Навряд ли, конечно, выстрел произойдет еще раз, но в ситуации нужно разбираться быстрее. А я что-то никуда не тороплюсь – у меня уже давно совсем другая, не следовательская жизнь. Самому ничего не охота… То Костьку вон пошлю куда-нибудь, то тебя вот попросил… Не жжет меня что-то изнутри, Артем… А за деньги – не работается… - У вас есть метод? - Метод? – удивленно переспросил Бусыгин. – Кое-чему меня научили, кое-что пришло с опытом… Описать это трудно… Это похоже на картину… Точнее, на пазлы. Есть много-много пазлов, многие из которых надо сначала отыскать. Потом складывать. Но не одну картинку – а несколько. Все время складывать и перекладывать. Пока все не сложится. - Так какое оно все-таки – «Трешкинское дело»? Анатолий Михайлович изучающе посмотрел на Артема. - Понимаешь, Артем… Вот только что говорил Брезгуновым: есть такая статья – 161 УПК РФ, которая говорит, что сведения, полученные в результате расследования не подлежат разглашению. Артем помрачнел. - Не пугайся, - улыбнулся Бусыгин, – в ней есть пункт три: при необходимости следователь может сообщить средствам массовой информации то, что считает нужным. Это я уж так им сказал, чтоб осадить маленько. Трешкинское дело… Господи! И дела-то никакого толком нет… Как ты, наверное, уже знаешь, несколько дней тому назад депутат районного Совета Иван Николаевич Брезгунов по необходимости вышел ночью в туалет, точнее, в уборную. Была гроза. Через некоторое время произошел грозовой разряд: сверкнула молния, потом ударил гром. Видимо, в этот момент был произведен выстрел. Его никто не слышал. Но пуля прошила насквозь туалет депутата и пролетела в нескольких сантиметрах от его носа. Пулю найти не удалось. Отверстия в туалете экспертизе не подлежат: в одной стенке выбит сучок, в другой древесина хрупкая, след очень плохой. Следов засидки, сброса оружия, гильз – не обнаружено. Примерно в то же время около дома депутата маневрировал пьяный Куканов. Ну и еще… - усмехнулся Анатолий Михайлович, - Нинка Киселева, которая не то была в этот момент у продавщицы, – она на том конце деревни живет, – не то шла от нее с водкой, - видела, как «Господь послал в депутата стрелу огненную через Ангела своего». - Ого! – воскликнул Артем. - Вот именно: «ого»… Дальше… Если танцевать не от фактов, а от возможных мотивов… С точки зрения больших разборок этот выстрел никому не нужен. Брезгунов – депутат-декорация - управляемый, малоинициативный, выполняющий задания руководства. Стрелять – если что – будут не в него. С более-менее большими суммами денег он не связан, бизнеса у него нет, он никому ничего не должен. Тут тоже, похоже, искать нечего. По его работе на мебельной фабрике есть один пострадавший человек, - когда там зачищали место под Брезгунова, его сократили. Но он приключений не ищет, отомстить лично Брезгунову не собирается, - понимает, что вопрос тут не к нему. Что еще? Семья… Тут много конфликтов. Там все всеми недовольны. Елена Григорьевна, жена, недовольна тем, что супруг – птица невысокого полета, что его надо везде пропихивать. Скорее всего, это она приложила руку к тому, чтобы он стал депутатом. Сама она готова на многое – на месть, на интриги, на обман, даже на расправу в каком-то смысле. Но, скорее, на административную, чем на физическую. Сын умело притворяется великовозрастным раздолбаем, доит родителей. Он одновременно и презирает их, потому что они покупаются на все его штучки, - и гордится ими, потому что они занимают довольно приличное положение в обществе, - ну и он вместе с ними. Презирать и гордится – это, конечно, опасная смесь, но… Он очень от них зависим, они нужны ему. По крайней мере, до определенного момента. В общем, не семья, а клубок змей. Но ведь – живут! И дальше жить собираются. - Интересно… Вы, наверное… психолог? - Станешь тут психологом… Куда деваться… - А другие родственники? - Другие родственники? – переспросил Бусыгин, внимательно глядя на Артема. – Тут есть о чем подумать, но тоже не все складывается. Есть, например, варианты с наследством, только не очень понятно… - Задумался он. - Что непонятно? - Об этом пока говорить рано… Тут легко ошибиться… Еще много чего может быть связано с местным населением, - ну, это еще выяснять и выяснять… Пока вот так, Артем… - То есть ничего пока не ясно. - Пока да, еще много работать надо. И соображать. - Строить картинки из пазлов? - Да. Но не волнуйся, как закончу с этим делом – я тебе все расскажу. На улице прозвучал автомобильный сигнал. - Это Константин за мной, – сказал Бусыгин. – Спасибо за угощение, Артем. - Вам спасибо. - Да мне-то – за что? - Ну как… Поддерживаете меня… Морально. - Ну я же вижу ситуацию… Да и вообще. – подмигнул Вереницыну Анатолий Михайлович. – Я больше по работе. - А-а! – Понятно, – ответил Артем цитатой из Винни-пуха. – По работе… Бусыгин ушел. Артем постоял в дверном проеме, потом захлопнул входную дверь и бегом бросился в зал. Там он достал пачку бумаги, ручку, сел за стол. «Пиши, - говорит, - у тебя все получится!» - повторил он слова Бусыгина. Потом в задумчивости нарисовал в углу листа нечто вроде обрывка кардиограммы. «Отравление в английском стиле»… «Выстрел в Трешкино»… Бизнесмены… Депутаты… Вереницын вздохнул и написал на листе название будущего произведения – чего раньше не делал никогда – «Ерши». А уж из названия само собой вышло все остальное… Матвей Глухов вернулся рано утром. Гнал полночи от последнего поста ДПС, у которого пытался переночевать. Проехал по пустой еще деревне, - только Киселевский Буран –пегий пустобрех, пригодный только к случкам и дракам, - облаял его «Ниву». А вот у него в машине сидела совсем другая собака – гончая Тайга, которую иной любитель экстерьера и за дворнягу посчитать может, - зато в лесу цены ей нет… Глухов выпустил пса, сам открыл ворота, сам въехал в свой импровизированный сарай-гараж, сам закрыл его снаружи и прошел по внутреннему переходу в дом. Сам – теперь – все сам! Больше некому... Жена умерла два года назад от сердечной недостаточности. Сын и дочь, внуки перебрались в город и слышать не хотели про Трешкино. Брат - на Северах. А он прикипел к родной деревне и собирался дожить в ней до самой своей смерти. Один. Ну, ничего – он же охотник – не привыкать… Да вот и Тайга с ним… Странно... Он чувствовал какую-то тоску – наверное, из-за расставания с братом. И, в то же время, чувствовал силы и жаждал чем-нибудь заняться, - несмотря на недосып и минимум две тысячи километров за стариковскими уже, в общем, плечами. Он отпер дом, вернулся к машине и стал перетаскивать в подвал, в оборудованный там ледник мешки из багажника. Коридор быстро пропах жирной, чуть с душком, северной рыбой. - Ну что, зверюга? – сказал он собаке, убрав последний мешок. – Месяца на три нам с тобой хватит… Зиму переживем… Он кинул взгляд в угол, где был оборудован тайник для хранения оружия, и обомлел. Доски, прикрывавшие сейф, валялись на полу. Глухов подошел, взялся за ручку дверки, подергал – сейф был закрыт. Он, было, успокоился, подумал – может, доски какая крыса или кошка порушила, - но все-таки решил проверить ключ. Он прошел в дом, спустился в погреб и пошарил рукой по внутренней стороне подпечного столба. Гвоздь был пустой. Ключа не было. - Та-ак… - выдохнул Глухов, – ну, Витя… От одиночества не осталось и следа. У Куканова было открыто. Матвей сначала, конечно же, постучал. Но дверь была даже не захлопнута. Он прошел в дом и обнаружил Витю спящим на неразобранной кровати. На нем были шлепанцы, синие семейные трусы и черная футболка. Он спал, свернувшись калачиком. - Витя, вставай! – потряс его Глухов за плечо. – Витя! Куканов даже не приоткрыл глаз. - Витька! – тряхнул его старик посерьезнее. Без изменений. Глухов силой поднял его, посадил на кровати и пошлепал по щекам. Куканов открыл глаза, обвел ими комнату и упал обратно на кровать. - Ясно, – сказал Матвей. - Славка, купил?! – воскликнул Куканов во сне. - Купил-купил… Ты проснись только, сволочь! - Славка, купил?! – с каким-то надрывом повторил вопрос Куканов. - Ах ты, ё… товою мать! – выругался Глухов и потащил Куканова в сени. Витя не то что не сопротивлялся, - местами даже помогал, - перебирая ногами. В сенях он бросил его на пол, на что Куканов сказал коротко: - Б… . - причем совершенно без эмоций. Здесь у Виктора Сергеевича стояли два ведра с водой. Глухов окатил его. Куканов забулькал, закашлялся и сел на полу в луже воды, растирая грудь насквозь промокшей майкой и пошлепывая по ней ладонью. Он долго еще водил глазами в разные стороны, а потом посмотрел на раннего гостя и спросил: - Ну так? - Что – «Ну так»? На этот вопрос Куканов ответил почти сразу: - Купил? - Что купил? – переспросил Матвей. С этим было сложнее. Витя вперил взгляд в гостя и, похоже, забыл не только кто и что должен купить, но и что его кто-то о чем-то спросил. Потом лицо его вдруг смягчилось и он произнес – как маленький: - Ой, дядя Матвей… Что я тебе сейчас расскажу… Глава 6. Ровно в тринадцать ноль-ноль перед телецентром остановилась неброская темная иномарка, и из нее вышел приезжавший в Трешкино следователь областного следственного комитета Александр Попов. Он поднялся по ступеням и встал у входа, посматривая на часы. Долго ждать ему не пришлось. Из сквера напротив вышел Анатолий Михайлович, неторопливо пересек улицу и тоже поднялся по ступенькам. Они поздоровались. - Что-то скромно, Саня, - кивнул на машину Бусыгин, - мало на лапу кладут? - Очень смешно, - сказал «Саня». - Нормально кладут, только лапа маленькая, в нее не убирается... Ты давай, не тяни, – зачем звал? У меня часа полтора всего. - Да полчаса хватит. Корочки с собой? - Всегда. - Надо поговорить с такой Алевтиной Ципрус. - Кто такая? - Предположительно дочь Брезгуновой от второго брака. - А, да-да… что-то припоминаю. А она разве здесь? Не в Карелии? - Ну… Это предположительно она. Хотя такие имя и фамилия, – сам понимаешь, - здесь встречаются не часто. - А ты откуда узнал, что она здесь? - В результате следственных действий, - улыбнулся Анатолий Михайлович. - Ой! Улыбается… - подколол его Попов. – Наверно накопал чего-то… - Да не особо… Ты послушай, - она дамочка, видимо, та еще, - надо ее поддавить, - посмотрим, как это подействует, как разговаривать будет. - Поддавим. - Только не особо… Лицо посерьезнее сделай, документ разверни. Представь меня как-нибудь, я поговорю. И никаких закидонов! - Кого ты учишь! Они зашли внутрь. Бусыгин подошел к внутреннему телефону и нашел номер «руководителя творческого отдела» бывшей Артемовской телекомпании. Попов снял трубку телефона и набрал указанный им номер. Потом он сделал такое серьезное лицо, что Бусыгин обернулся, - не смотрит ли на них кто, - и полушепотом сказал: - Придурок! Но когда в трубке зазвучал деловой женский голос, Саня абсолютно нормальным тоном переспросил: - Извините, это Алевтина Александровна? - Да. - Алевтина Александровна, здравствуйте. Меня зовут Александр Попов, я – следователь областного следственного комитета. Вы не могли бы спуститься в фойе, у нас есть к вам несколько вопросов. Она некоторое время молчала, а потом ответила: - Хорошо. Они сели на кожаный диванчик в уголке и стали ждать. Попов посмотрел по сторонам и сказал: - Здесь уютно. Бусыгин только вздохнул. - А этот прекрасный корпоративный дизайн, а? Что скажешь? - Саня, а чего ты в деревне так не самовыражался? - Там я на дело приехал, под телекамеры сразу попал, в образ не войдешь, все на нервах… - А тут телекамер, типа, нет, - и ты вошел. Попов засмеялся, а потом мечтательно протянул: - Эх! Уволюсь – куплю у вас дом в селе, свалю отсюда. Буду только рыбу ловить, - и больше ничего! Достало все… - Я тоже так думал. А теперь вот по твоей милости… Бусыгин не договорил, – Саня дернул его за рукав: - Вон, идет, наверное… Она тоже сразу поняла, кто к ней пришел. Алевтина была одета в строгий серый костюм, держала себя скромно, в ней чувствовалась врожденная аккуратность, последовательность. Анатолий Михайлович долго не мог понять – где же внутри этой деловой мышки скрывается механизм, заставивший проделать все то, о чем рассказал Артем? - У меня пятнадцать минут, - сказала она, - что вы хотите? Попов продемонстрировал корочки. - Это я уже поняла. В чем все-таки дело? - Скажите, - осторожно начал Попов, - такая фамилия, - Брезгунов, - вам о чем-нибудь говорит? По ее лицу пробежала легкая тень и она не сразу нашла, что ответить. В конце концов она просто сказала: - Да. - И что же? - Не знаю, о каком Брезгунове вы говорите, но с одним таким Брезгуновым моя мать изменила моему отцу. В чем же, наконец, дело? - Скажите, - продолжил гнуть свою линию Попов, - вы знаете, где сейчас находятся ваша мать и ее муж? Она собралась с мыслями и сказала: - В Старом Селе, здесь, в области. Я слышала, что он даже стал районным депутатом. Вы скажете, в конце концов, что случилось? – она посмотрела на Попова, потом на Анатолия Михайловича. Попов молчал, не зная, что и как хочет подать ей Бусыгин. А тот соображал, как при Сане не сболтнуть лишнего про Артема. Ведь на него уже указывал Куканов. Тут еще разбираться и разбираться, а если всплывет эта связь, за нее любой следователь ухватится, - и если кому-то будет нужно притянуть что-то за уши, - притянут, глазом не моргнут. Да и про само Трешкино желательно бы пока умолчать, - посмотреть – знает она про него или нет. - В Ивана Николаевича Брезгунова стреляли, - сообщил он. Она даже немного повеселела. - Этому я не удивляюсь. Кому еще он наставил рога? - Давайте пока оставим этот вопрос в стороне, - сказал Анатолий Михайлович. – Скажите, вы вообще ничего об этом не слышали? - Ничего. - Но ведь были сюжеты по телевидению… - Я почти не смотрю телевизор, - только по работе. - А Интернет? - То же самое. Кстати, а как вы узнали, что я живу здесь, в городе? Бусыгин вдруг понял, что даже не подготовился толком к этому разговору, - половину не скажешь при Сане, еще половину надо скрыть от Ципрус. Он, было, осекся, но Попов выручил его стандартной отмазкой: - Господи, Алевтина, мы же следователи! – уж поверьте, мы знаем, кого и как найти. - Алевтина Александровна, - сказал Бусыгин, - нам все-таки важно понять отношения, которые сложились у вас с матерью, с Иваном Николаевичем, с отцом… Расскажите, как все было… - Ничего хорошего не было. Мы жили в Карелии, при гарнизоне. Мать время от времени ездила сюда, на родину. - А как познакомились ваша мать и отец? Он ведь, кажется, из Прибалтики? - Да, из Прибалтики. Он же военный, - послали сначала сюда, потом в Карелию. Там он дослужил и вышел на пенсию. Потом вернулся на родину. - То есть познакомились они здесь. - Да, в городе. - А как появился Брезгунов? - Ну, я же говорю, - мать часто ездила на родину… Как они сошлись, я не знаю, меня это не волнует… - А когда они развелись? - Перед рождением этого… Володи. - Почему вы остались с отцом, ведь вам же было… - Пять лет… Меня забрала бабушка и увезла в Литву. Она запнулась на какое-то время, подумала и сказала: - Мне кажется, моя мать никогда не любила меня. Ведь я так похожа на отца… Они ругались… А он хотел, чтобы я была с ним. Бусыгин с Поповым разом посмотрели на нее. На самом деле она была похожа на мать, только в ней была какая-то... прямота. Не напор, а… прямолинейность и последовательность, - без истерик. - Что-то не так? – спросила она. - Нет-нет, - ответил Брезгунов, - все в порядке. – Скажите, а какой он – ваш отец? - Он очень честный человек, очень добросовестный, воспитанный… Даже… благородный. Он ведь из католической семьи. То есть, конечно, католиками они не были, просто традиции такие… Еще он меня очень любил. «Любил… - подумал Бусыгин, - он что, умер?» - Пьет? – Мягко спросил он. Ему показалось? У нее что-то блеснуло в глазах? - Пьет… и живет в нищете… Это ужасно… Знаете, как я ненавидела их раньше? - Мать и Брезгунова? - Да. - А сейчас? - Я уже почти забыла о них. Если бы вы не напомнили… Я бы… Я ведь сюда приехала, чтобы доказать ей… Училась, пыталась сделать карьеру… Я была такой дурочкой! Думала, стану тут телезвездой… или начальницей всего на свете. Хотела, чтобы она увидела – и поняла, что я – лучше ее! На самом деле все не так. У меня теперь другая жизнь… Своя. - Покурим? – Спросил Саня, когда они вышли из телецентра. - Давай. Только в теньке, а то жарко. Они перешли через дорогу, зашли в скверик, откуда полчаса назад вышел Анатолий Михайлович и сели на скамейку. - В этом году Рубен должен выйти, - сказал после пару затяжек Бусыгин. - Да… Утекла десяточка… Да он вышел уже. - УДО? - Ага. Ты что, считал, когда он выйдет? - Ну как же… Я, можно сказать, у всех считаю… Кто уж он там был? Чемпион чего по чему? - Не помню… По карате какому-то. Все думали, как брать будем, - помнишь? - Ага. А оказалось все просто, - сам приперся, типа, с ментами вопрос решить. Дверка-то за ним и захлопнулась. Обиделся, наверное… - Тогда, наверное, обиделся. Горячий был. А недавно видел его с братом – спокойный такой. Повзрослел. Мимо шли, улыбались… Они замолчали. - Ну как, она сказала что-нибудь? – спросил, наконец, Попов. - Алевтина Александровна? - Да. - Ну… Прояснила маленько… Как думаешь, правду говорила? - Да вроде… - Мне тоже так показалось. А ведь та еще оса… - Ну, может, не подготовилась… А чего там вообще? Прорисовывается что-нибудь? - Ничего конкретного. У вас как? - Да я не знаю. Я тут по горло в делах… А там… - кропают помаленьку… - Ты базы по району смотрел? Есть что? - Смотрел. Ничего похожего. Днем стреляли, под вечер, сгоряча, по пьяни – такого добра навалом. На охоте всякое приключалось. Ну, случай этот ваш с собакой есть, - помнишь, ты говорил… А так чтобы тихонько изготовиться и ночью шарахнуть по сортиру – это феномен! - Заказуха была? - Была. Но не такая. Там все раскрыто до исполнителей. - Ну, как обычно… - Да нет, заказчиков тоже брали иногда. В основном они там лесопилки делят. - Это понятно… Лес – наше богатство… - У вас там тоже лесопилка есть. - Есть. Но связи никакой пока не просматривается… Вы засидку нашли? - Нет. - Я тоже. - Я же тебе говорю – самострел! - Да нет, не самострел. Он был слишком напуган. - Но согласись, - если не самострел, то кругом ерунда одна выходит. - Согласен. Ерунда. Хотя… Кто знает… Как думаешь, Рубен сядет опять? - А как же… Бусыгин покачал головой. - Не понимаю… При таком отце… Такие чудики выросли… Два брата-акробата… Костька лежал дома на кровати и думал, - записать то, что он узнал вчера от Васюгина или нет. Память-то не дырявая, - и две фамилии с названиями оружия он как-нибудь не забудет. Однако он помнил, как Бусыгин держал в руках его бумажку с планом Брезгуновского тира. Михалыч документ любит, это ясно. Да и в книжонке своей все время черкает. Нет, придется все-таки записать… Кашин встал, походил по комнате, потом зашел к матери, достал из комода тетрадку, куда она записывала всякие рецепты из телевизионных передач и свои долги в магазине. Там еще лежал листок, который остался, когда он в прошлый раз вырвал страничку для поездки к верхнему оврагу. Костька встал у комода, взял ручку, собрался с мыслями и записал на этом самом листке: «Бондарев, участковый – корабин «Сайга» Шальнов, трактарист – корабин «Вепрь». Он долго смотрел на эти строки, а потом скомкал бумажку: - Да ну его на фиг! Что, языка, что ли, нету? Михалыч и сам все запишет. Раздался тихий, но почему-то очень звонкий стук. Стучали в его комнате. Звон стоял по всему дому. Он вернулся к себе. В окне торчали дула двустволки и позвякивали по стеклу… - Едрена мать! – Костька подпрыгнул на месте и побежал на улицу. Под окном стоял Колька-«Индус», - еще одна из многочисленных местных достопримечательностей. Индуса он напоминал только чуть смугловатой кожей, но когда-то в детстве пацанам для прозвища хватило и этого. - Индус, ты чё, совсем охренел? В дверь постучать никак? – Налетел на него Костька. - Да ты чё, Костян, - нормально все! Я же знаю – ты в этом углу живешь. А разве я дотянусь? - Я те щас дотянусь! Ты мне, что ли, стекла вставлять будешь? - Ну чё ты, чё ты… Целое ведь все! Ты это, слышь… Купи ружье… - Да на хрена оно мне? На лице Индуса изобразилось крайнее недоумение: - А Васюгин говорил… - А… Ну да… - вдруг сообразил Костька, - точно. А чё у тебя? - Да вот, смотри, - двустволка, тулка нормальная… Пятнадцать лет уже. Работает как часы! Птица там… Утка, перепелка, тетерев, глухарь - без проблем! - Почем? – деловито спросил Кашин и взял оружие в руки. Индус замолчал и захлопал глазами. - Ну? Почем? У того задрожали руки и он промямлил: - Ну… Там… Тысяч… Сколько не жалко… - Понятно. Слышь, Индус, - а мне ведь двустволка-то не нужна. Мне бы нарезное. Я серьезно охотиться хочу, - на кабана там, лося… Колька замахал на него руками: - Да ну ты чё! Сразу – нарезное! Из него пуля знашь куда летит! А зверь знашь какой! Тут опыт нужен! На кабана, к примеру, один не пойдешь, – а один не пойдешь, – так на номера вставать надо, гнать, - наука целая! С зайцев надо начинать да с уток! Купи ружье-то! Кашин как будто засомневался: - Да… Крупняка хочется… Чтоб мяса поднять можно было нормально… А заяц – что! – Ел я зайца. Он сладкий – противно. Васюгин сказал – научит. На охоту с собой звал. Индус стоял весь разобиженный. Деньги были нужны позарез! - Я тебе говорю – нарезное – это не баловство! - Да уж понял! Не дурак… - Это каждый так думает! А на самом деле…Вот той весной случай был… В Трешкинских стреляли. - В Трешкинских? – насторожился Костька, - в кого? Я Трешкинских всех знаю! Не слыхал я такого! - Конечно! Это только охотники между собой говорят. А то – мало ли! Менты узнают, - может, проверять будут – кто стрелял, у кого билет есть, у кого ружье незарегистрированное… А так – между собой все – тишь – да гладь! Андрюха Бондарев тоже в курсах, но он – свой человек, понимающий… Ну если только бабе своей сболтнет кто… Тогда уж пойдет трезвон! - И как? - Что как? - Как стреляли, в кого? - Да эти… Глухов с Кукановым, да еще один, - электрик наш, Луговской, - Валерка. Сделали засидку на лужайке на глухаря, - на току, значит. Знаешь, где дорога лесная от нас на Юрму выходит – и старица вот эдак к ней стоит? - Ну… - С вечера засели, баланду травят. Это у Юрмы-то… За старицей… - Да понял я! - Ну вот. Сидят, значит. - Ну! - И с берега того постреливать стали. - Со старицы или с Юрмы? - С Юрмы. Там песок еще такой… Коса… - Ага. У Верхнего оврага по их стороне… - Точно. - Прям по ним стреляли? - Ты чё! Если б по ним – это уголовка чистая! Статья! Покушение и все такое… Как там у этих, у ментюков?... - Так я не понял, стреляли или нет? - Да я же говорю! Охота – дело опасное, тем более с нарезным! Спроста не постреляешь! Ты думал – купил ствол – и бабахай направо и налево? - Че ты гонишь, Индус? Никто бабахать не собирается! Ты толком можешь сказать? Кто стрелял, куда? - Да ёкарный бабай! Я и рассказываю! Я ж полчаса говорю: приехали на машине какие-то, - городские или со Старого Села, выехали на Юрму у Верхнего оврага. Развесили там банки из-под селедки – здоровые такие, - и пуляли по ним. Вода высоко стояла – дробь-то и летела наискосок – на тот берег – через кусты. А за кустами – Глухов сидит, да Куканов, да Валерка наш – электрик. Он говорит – не поняли даже сначала. Ну стреляют и стреляют. Только слышал – дробь сыпет. И все ближе и ближе. Уже по лодке резиновой стучит. Ну, Глухов вскочил, заорал, - мол, вы с ума сошли! Смотреть надо! - Погоди, я не понял… Ты меня все нарезным стращаешь, а сам про дробь рассказываешь… Разве это не разное оружие? - Ясно, разное. А ты прикинь – если бы нарезное было? Чиркнет пулька об ветку, свернет куда не надо – и поминай как звали! - Понятно. Так что эти-то? - Молчали. Тишина полная. Потом дверка хлопнула – и уехали. - А кто это был? - А кто ж знает? Это у нас обычное дело. Купили ружье, обмыли как полагается, - проверить надо! А если б нарезное проверяли? Точно уложили бы кого-нибудь! Последний раз говорю: купи ружье! - Не куплю. Индус от досады сплюнул и махнул рукой. Потом посмотрел на Кашина и в сердцах сказал: - Ты вот тут на своей шестерке ездишь, - калымишь все, а у самого дом не обшит! Дура Любка твоя, что к тебе ластится! Обшей дом! На вагонку-то уж заработал как-нибудь, наверное? - Колян, иди домой, а то как бы тебя еще куда подальше не послать! Индус махнул рукой, развернулся и ушел. Однако, он был прав. Дом неплохо бы обшить… Любка бы это оценила! Скоро будет уже две недели как он жил в деревне. Время то летело незаметно, то застывало и дни казались нескончаемыми. То его затягивали события, связанные с ночным выстрелом, то целыми днями ничего не происходило. Рыбалка, лес, тишина, свежий воздух… Все это хорошо. Это даже больше чем хорошо – это прекрасно! Но он был один! Он вдруг понял, что один, совсем один! Уезжая в деревню, он хотел одиночества, - и вдруг оно стало мучительным. Он дошел до какой-то необъяснимой, тяжкой тоски… Может быть, пора в город? Может быть… На душе было пусто, впереди – никаких просветов. Не хотелось ни новой работы, ни объяснений с родителями. Слава Богу, в телефонных разговорах они пока не касались ни разрыва с Алевтиной, ни увольнения. Но об этом рано… Надо было развеяться. И потому он стоял на автобусной остановке – с семи часов утра. Он съездит в город, посмотрит на людей, заявится к отцу на работу, поболтает с его редакторами… И, может быть, все станет на свои места… А там – посмотрим. В семь на остановку подтянулись таджики с лесопилки, которые жили на съемной квартире в Старом Селе и работали здесь вахтами. Не зная, как с ними разговаривать, Артем еле выдавил из себя «здравствуйте». Те ответили вразнобой, но на удивление бодро, а потом прошли мимо и встали кучкой за остановкой – будто загородившись ей от чужого для них мира. Потом пришла продавщица, - полная крашеная женщина с непонятным – не то добрым, не то – себе-на-уме – лицом. Она поздоровалась с Артемом и спросила: - Отпуск кончился? - Да нет… Я туда-сюда прокатиться. - Ну, Слава Богу! А то я думала – клиент сбегает! У нас ведь знаешь как? – На одних дачниках держимся! Раскрыв свою главную коммерческую тайну, она поставила сумку на скамейку, примостилась рядом и замолчала. Подошел какой-то незнакомый Артему парень в тренировочных штанах и дешевой поношенной майке, закурил и сел на корточки. Потом показалось целое семейство: дедушка в костюмчике и кепке, стоявший, помнится, рядом с бревнами, когда Артем ходил к депутатскому дому; внучок-дошкольник в футбольной форме, конечно же, с фамилией «Месси» на спине; и, судя, по их разговорам, дедушкина дочь, а, по совместительству, – еще и «тетя Аня». Они шли медленно, поминутно отгоняя увязавшегося за ними здорового местного пса – Буяна. - Чего вы! – крикнул им парень, едва вынимая сигарету изо рта. - Чего он вам! Пускай провожает! Чай, не уедет! – и засмеялся. - Буян, б’ять, пошел домой! – не слушая его, завопил перед самой остановкой дошкольник. Но Буян так и пришел вместе с ними, обнюхал Артема, потом по-поросячьи, снизу вверх, ткнул парня носом в колено. Тот ухмыльнулся, взъерошил псу загривок, ласково скрутил ему ухо. - Здорово, Андрюха! – неожиданно поздоровался с ним пацаненок, и все заулыбались. - Здорово, студент! – сказал Андрюха и протянул «студенту» руку. - Заку’ить есть? – спросил тот, здороваясь. - А то! – Андрюха достал из коробки спичку и передал мальчишке. Тот взял спичку двумя пальцами, со знанием дела приставил ее к губам и затянулся. Время от времени он отводил спичку в сторону и, поднимая нижнюю губу, пускал вверх воображаемую струйку дыма. Взрослые, улыбаясь, наблюдали за ним. - Мужик растет, - не то радуясь, не то огорчаясь, произнесла тетка Анна. - Конечно, мужик! – сказал Андрюха. - Скоро в школу-то, Санек? Санек, вынув спичку изо рта, произнес: - Нехрен там делать. Пока взрослые обдумывали, – каждый сам по себе, - есть там что делать или, действительно, «нехрен», - лицо мальчика стало необычайно серьезным, он бросил «окурок» себе под ноги, затушил его носком сандалии и сказал: - Автобус, мужики! Всю дорогу до Старого Села он думал про этого ребенка. Вся остановка, включая таджиков, смеялась над этим: «Автобус, мужики!». Тот был плотью от плоти этой жизни вокруг, «настоящей жизни» – той жизни, которую Артем хотел не то чтобы видеть, а жить ей, раствориться в ней. Но… это было невозможно. «Я должен был напиться, дать кому-нибудь в морду, написать на двери Алевтины пару неприличных слов, что там еще… Вот он вырастет – И сделает так… По-настоящему… А я… А что сделал я? Уехал в деревню, пишу рассказы? И…» - перед ним вдруг пронеслись все события его жизни здесь, в деревне и он похолодел от догадки: его подозревают! Бусыгин его подозревает! Куканов показал на него! Это все очень серьезно! А у нас ведь никому ничего не объяснишь, не докажешь! Никто ни в чем не захочет разобраться, понять хоть что-нибудь! Захотят обвинить – и обвинят! И – «По тундре, по железной дороге…» Только наоборот – не оттуда, а туда! Ужас! Он даже вздрогнул. Нет, надо ехать в город – и не развеяться, а насовсем! Нечего тут делать. Он подумал так, но тут же отогнал эту мысль. Если он уедет – это будет подозрительнее в пять раз! И наверняка это понимает и Бусыгин, - и потому так запросто ходит к нему в гости, пьет чай… И не требует никакой «подписки о невыезде». И даже в город посылал! Стоп… А, может, это была проверка – не сбежит ли он? А он-то, дурак… играл в разведчиков! Его проверяют и перепроверяют… На душе у него было совсем муторно. Какая уж тут Агата Кристи… На автовокзале он купил обратный билет и сел в тот же самый автобус, на котором только что приехал. Глава 7. - Это все? – спросил Бусыгин Кашина. Они пили чай у Бусыгина на веранде. Говорили об оружии и о случае с Глуховым и Кукановым. Зашел Костя удачно - попал к столу. А Нина мало кого в таком случае отпускала, не напоив чаем… Кашин задумчиво отхлебнул из своей чашки и сказал: - Вроде бы. Хотя нет! Глухов приехал. - Который? Матвей? - Ну да. Теперь задумался Бусыгин. Сейчас события могут пойти одно за другим. Надо шевелиться. Теперь, наверное, все узнают… Но что делать! - Ну что, Костя… Полетели уже! Сейчас все может завертеться – не остановишь. Алевтина уж, небось, мамочке позвонила, Глухов приехал… - Алевтина – кто такая? - Пока секрет. Ну, что сидишь? Заводи… - правда, заводи! - Куда едем-то? - Для начала в магазин, - и, увидев, что Кашин смотрит непонимающе, добавил, - в трешкинский. С Зинаидой Никалавной покалякать. Магазин находился в бывшей трешкинской начальной школе. Когда-то ее «укрупнили», то есть ликвидировали и отправили детишек учиться в Луговое. Зато не надо было строить новый магазин. Зинаида Соловьева была второй на памяти Бусыгина продавщицей. Первая вот уже года три как жила в городе. Почему-то продавщицы здесь были как на подбор – что в Трешкино, что в Луговом, - дородные, ярко крашеные, упитанные, в пестрых кофточках и темных юбках. Кроме того, параллельно с работой в магазине все они умудрялись держать коров. Впрочем, Зинаида свою корову – последнюю в деревне – уже отправила под нож. В магазине было темновато. Единственная лампочка, свисавшая с потолка на древней витой паре, горела над прилавком. Продавщица стояла на рабочем месте и, склонив голову, время от времени прокидывала костяшку на счетах и что-то записывала в тетрадке. - Привет, Зин! – поздоровался Бусыгин. - Здравствуй. Он стал разглядывать магазинные полки, будто хочет что-то купить. Костька посмотрел на него и повернулся к хозяйственным товарам. - Покупать будете чего? – спросила Зинаида. - А как же, – ответил Бусыгин. «Господи, чего же купить?» – думал он. - Калымите, что ли, у нас? – продавщица на секунду оторвалась от записей и счетов и окинула их быстрым взглядом. - Да нет, - сказал Анатолий Михайлович, - случайно заскочили. – А, вообще, надо поспрашивать, - что-то мы этим летом ваших трешкинских обижаем. Чего мы там делали-то, а, Кость? - Дрова кололи. - Ага, это на вашем конце. - Видала-видала. Зинаида уперлась глазами в тетрадку и задумалась. Они долго молчали, пока, наконец, Бусыгин не произнес: - Отчет, что ли? - Вроде того. - Двойная бухгалтерия? - Ага. Тройная. Тут Кашин неожиданно для Бусыгина подошел к прилавку и спросил бельевых прищепок. Зинаида скрылась в подсобном помещении, потом вынесла ему две картонки, обжатые по кругу цветными пластмассовыми прищепками, рассчиталась и спросила: - Что, нету таких в Луговом? - Есть, - смутился Костька, - да все как-то руки купить не доходят. - А мне растворяшек вот этих пару штук, хлеба половинку и пакет майонеза, - попытался прикрыть Костькино смущение Анатолий Михайлович. - Два супа быстрого приготовления, - сказала Соловьева и щелкнула счетами, - пакет майонеза; хлеб. Бусыгин протянул деньги. - Слушайте-ка, шабашата, а вы ведь у этого, у депутата, бывает, вертитесь - чего он там? Живой? - Живой. - Не попали в него? - Нет. А чего спрашиваешь? - Да так… Интересно. - Слушай-ка теперь ты, Никалавна, я тут с Нинкой Киселевой ехал, - так она говорит, вы с ней языками чесали, когда в него стреляли? - Да ну! Где чесали! Она уж ушла, как выстрелили… - А ты видала, что ль? - Видала. - И че там? - В смысле? - Ну, вон, Киселиха говорит – «стрелу огненную Господь послал через ангела своего». Соловьева захихикала. - Вот уж, правда, язык без костей… Совсем рехнулась старая… - Ну, так что? Стрела огненная? - Ну, вроде того… - Да ты че? - Сначала полыхнуло за Юрмой, потом гром был. А как гром – так, знаешь, - как иголкой в нашу сторону ткнуло. - Иголкой? - Ну, спицей, - если ее в печке раскалить. У меня вон внук проволочину через щелку в подтопок сунул, - так вот как раз вот так вот. Ну уж я ему всыпала! Что, говорю, избу спалить хочешь? Совсем башки нет! - Ну так? - Чиркнуло оттудова, – и, - тишина, было, а потом – этот – как заорет: «Б…! Убили!» Минут пять орал, наверно. - Ну уж! Пять минут! - Точно тебе говорю! Вот уж обо…ся, наверное! - Уж наверняка…А в магазин к тебе никто чужой в тот день не заходил? Мы, правда, сами тут полдня были – никого ведь не видали… - Никто… Слушай, ты как эти прям – из милиции… - Да это я из любопытства… Получается ведь, свои кто-то пальнул…Слушай-ка, Зин, а че ты все на счетах, да на счетах? Какой век на дворе? - Привыкла. - Давай мы с Костькой тебе калькулятор купим? - Есть он у меня… - достала она из-под прилавка калькулятор. – Чего уж там… Всю жизнь костяшками этими стучу. Я ведь раньше в лесхозе бухгалтером работала… - Ну ты, Михалыч, болтать… - сказал Кашин, когда они спускались с крыльца магазина, - как баба… - Похоже? - Не… Как угодник бабий – это я сначала неправильно сказал. - Так ведь с бабой – как баба, с мужиком – как мужик… Тут иначе нельзя… Слушай-ка, чего ты с прищепками этими влез? Я готовился-готовился… А ты – раз! У меня язык чуть узлом не завязался. - Так это… Мать просила… А я все забываю… У нас деревянные, - сгнили уж половина… - Ты это, Кость… Мы ведь не допрашивать ее пришли, а, на разведку, так сказать… Тут – шаг вправо, шаг влево - и привет, - замолчит человек… Да… Чуть не сбил ты меня… - Знаешь что, я вообще по этим разговорам не ходок… - сказал Костька, когда они уже садились в машину. - Ну, не обижайся… - Да я не обижаюсь. Просто стою, все витрины у ней изглядел, руки болтаются – девать некуда, сказать, что ли, чего – думаю, или молчать надо – непонятно. - Ну да, это только с виду просто… Но нормально получилось, - а знаешь почему? - Почему? - Потому что тебе действительно скрепки нужны были. А вот если бы ты это придумал, - спалились бы мы с тобой по полной… - Ладно, говори, куда едем… - К Глухову. - К Матвею? Бусыгин кивнул и бросил купленные в магазине продукты на заднее сиденье. Тайга гостей никогда не облаивала. Она лежала в теньке у сарая-гаража и дремала. Когда у Глуховского дома притормозил Костькин жигуленок, собака только немного повела ухом. Когда Анатолий Михайлович скрипнул калиткой и вошел в огород, она открыла глаза, посмотрела на гостя, а потом глухо и коротко, в один слог, сообщила хозяину: - Бау! И Глухов, убиравший, - как и Бусыгин несколько дней назад, - лук с грядок, сразу понял, что пришел гость, причем относительно спокойный и безопасный. Анатолий Михайлович подумал, что собака гавкнула на него, и стал уговаривать ее пойти и позвать хозяина, - а хозяин между тем уже обходил дом. Глухов показался ему чрезвычайно правильным, последовательным человеком. Дом и участок у него были обихожены, все содержалось в порядке. Говорил он точно и коротко, быстро сообразил, что разговор будет не для чужих глаз и ушей, - и позвал в дом. Следуя за хозяином, Бусыгин размышлял о том, что охота, по крайней мере, в правильных своих формах, приучает к внутренней дисциплине и самоконтролю. Наверное, именно поэтому Матвей Васильевич выглядит таким собранным и ко всему готовым. «Он как будто ждет сигнала или даже приказа – откуда-то изнутри себя. Ждет, - а потом исполняет. И при этом он – настоящий человек, - не робот. Интересный тип». Он решил говорить с ним в открытую. Ведь сколько уже можно было шифроваться… Они расположились в зале. В доме, как и на участке, все было на своем месте, как будто приставлено к какому-то делу. Занавеска – закрывает окно, половик собирает грязь, шкафчик хранит книги, - и так далее. А ведь он жил один! Тяжело, наверное, поддерживать такой порядок… - Матвей Васильич… Дело такое. Пока вы ездили в Ухту, здесь стреляли в вашего соседа-депутата. Слыхали? - Слыхал… - Я, - сказал Бусыгин и тяжело вздохнул, - бывший следователь, работал раньше в городе. Меня просили здесь, на месте, помочь следствию. Вы не против поговорить вот так, - без документов, повесток и тому подобного? Глухов пожал плечами. - Почему не поговорить? Давай поговорим. Только меня-то здесь не было, - даже не знаю, чем я могу помочь. - Ну… Мало ли что может выясниться. Давайте начнем потихоньку – а там будет видно. - Ну, давай. - От кого вы узнали, что в депутата стреляли? - Сначала от Куканова. - Когда? - Да сразу, как приехал. Зашел его проведать. - Вот так сразу – и проведать? Куканова? - Ну да, а что? Новости узнать. Он ведь мой ближайший родственник тут в деревне, сестрин сын, племянник. Да и вообще – он крестник мой. - Да, все правда… Вот только странно… Вы – такие разные люди… - Разные? Почему? - Вы такой хозяин… У вас все на своем месте, при деле… А Витька – врун, балабол, выпивоха. - Так уж жизнь у него сложилась. - Как так? Глухов, и без того сосредоточенный, стал вдруг совсем серьезным. - А вы что, подозреваете его в чем-то? - Ну, как сказать… Не то чтобы уж совсем подозреваю, но многое непонятно. Дело-то ведь непростое, Матвей Васильич. Хорошо если в Брезгунова кто-нибудь по дурочке пальнул, - ну, хоть Куканыч. Тогда ждать больше нечего, второго выстрела не будет. А если действительно заказ, разборки какие-то? Поэтому чем больше ясности, тем лучше. - Не мог он в депутата стрелять. - Почему? - Он вообще в человека никогда не выстрелит. - А со зла? Или при самообороне? - Никогда. - Но ведь он охотник? - Это другое. Пусть он расскажет, чего я тут буду распространяться… - А есть чего рассказать? Глухов кивнул. - Хорошо. Тогда давайте про вас. Как у вас складываются отношения с вашим соседом? - Никак. - То есть? - Никак – и есть никак. Живет и живет. Ну, поздороваемся когда через прогон. А иногда я им – «Здрасьте», - а они – молчат. - Обидно? - А что делать? Люди такие. - А он ведь любитель из «Сайги» пострелять, на охоту съездить. – Неужели он к вам насчет охоты не обращался? У вас же есть чему поучиться? - Да он на меня как с другой планеты смотрит. Он, наверное, и не знает, что я охотник. Да и вообще… Они же не охотиться ездят… - А вы откуда знаете? - Царя природы видно сразу, - холодно, с издевкой произнес Матвей Васильич. – Таких обычно приводят стволами в лося, он курок нажимает, - и все, - трофей. Откуда этот лось взялся, как на него вышли, что за жизнь у него - им дела нет. Мясо и мясо… А этим даже и этого не надо. Заезжают в верховья Юрмы в охотхозяйство, по бутылкам, по пенькам постреляют, - и – пьянка-гулянка. Ну, есть там пяток докопчивых… Так те для себя – сами ездят. А остальные – больше по шашлыкам специалисты. - А вот такой вопрос… Земля ведь под его домом – вашего брата? - Ну… По семейному сказать – да. - Как это, по-семейному? - Этот дом, - обвел глазами комнату Глухов, - еще мы с отцом строили, на месте старого. Он должен был мне достаться. А Лешке рядом землю взяли. Там раньше свалка была. Только не оформляли тогда толком. А теперь, чтоб продать, я ее на себя оформил. Деньги брату отправил. - Не обидно, что она ушла? - Обидно. Да что говорить… Я умру – нас тут вообще не останется… Ни одного Глухова… - А Николай? - А что Николай? Это другие люди. Они прихватистые, им барыш подавай, а не родину… Да он ведь теперь тоже – в Старом Селе живет, сюда не заглядывает, только лес наш переводит. - Говорят, Матвей Васильич, случай у вас был в прошлом году на охоте? - Случай? Случаев много разных было… - Ну, весной… Куканов еще был, Валерка, электрик наш, Луговской. - А что там было? Это в который раз? - Да вроде стреляли по вам от Верхнего оврага? - А… это. Это ерунда. Лодку обсыпало дробью пару раз. Это у нас бывает, - когда лопоухие всякие ружья пробуют или балуются. На старицах особенно. Палят по банкам каким-нибудь, не соображают, - а дробь воду перелетает и сыпет рядом. - А кто стрелял – не знаете? - А как узнаешь? По берегам – кусты – и с той стороны, и с другой. Ничего не видно. Ну, машина там была серебристая какая-то, тут таких нет. Я крикнул им пару раз, – они уехали. - А карабин ваш можно посмотреть? -Почему нельзя? – раз такое дело. – Можно. Они спустились в подвал. Глухов раскидал доски, которые валялись перед сейфом, достал из кармана ключ и открыл. - Вот, смотрите. Я его перед отъездом смазал лишний раз… Чехол вот… Бусыгин заглянул в сейф. - Ого! «Медведь»! Говорят, дорогая штука… - Дорогая. Зато надежная. Решил побаловать себя на старости лет. Давно с ним хожу… Не лучший, в чем-то, вариант, кто хвалит, кто… Анатолий Михайлович осматривал оружие и чехол и невольно поднял глаза на Глухова. Тот стоял, уперевшись рукой в стену и внимательно, будто с опаской, посматривал на него. - Что, Матвей Васильевич, не любите, когда чужой в руки берет? - Очень, – признался Глухов. - Оно – как собака, - только своих должно знать. - Ну что же, спасибо Вам, что показали, рассказали… - Да чего там… Нехорошо, когда в людей стреляют. - Нехорошо, - согласился бывший следователь. - Двустволку будете смотреть? - Нет, двустволку не надо. И они попрощались. - Знаешь, что, Константин, - сказал Бусыгин, уже сидя в машине, - тут ведь что-то есть. - Наверняка, - согласился тот. - Наверняка? Почему, - думаешь? - Оружие нарезное тут только у Глухова есть. Стреляли в него от Верхнего оврага, - а там – у этого, - тир. Допустим, он обиделся, - и решил отомстить. - И ждал год с лишним? - Ну… ему это… нужно было. - Это? Что это? - Ну, чтоб на него не подумали. -Алиби?.. Да. То есть вроде как он уехал к брату, а сам не ездил? Ты про это? Кашин кивнул. - А в прошлом году он ездил? Костька подумал, припомнил и сказал: - Ездил. - Вот. Почему тогда не стрелял? Почему такой охотник стрелял ночью, в грозу, у своего дома? Думаешь, он не понимает, что эта поездка к брату легко проверяется? - Ну, может, не он, может, Куканов? - Может. Но Куканов был пьяный с утра, потом еще наддал. Мы же с тобой сами видели. - Что-то не пойму я, Михалыч, к чему ты клонишь? - Да если б знать, Костя, к чему клонить, я бы склонил… Тут что-то есть, что-то было… Но не то… Не из-за «Медведя» своего он так на меня смотрел! Не из-за «медведя»… - Как «так»? - Да сразу и не объяснишь… Настороженно, что ли… Доски! Из-за досок, Костя! Он их почему-то не убрал! Кругом все ухожено-уложено, а тут – доски… Кашин неодобрительно покосился на «Михалыча», но ничего не сказал. А тот, не обращая внимания на Костькино выражение лица, скомандовал в порыве внезапно нахлынувшего энтузиазма: - Слушай, поедем-ка к старице. Они заехали в прогон. По пути Бусыгин посмотрел на дачу Брезгуновых. Там, похоже, никого не было. У старицы он попросил Костьку остановиться на том самом месте, где они курили с Саней. - Закурим? - Давай. Они вышли к обрыву и закурили. Дело медленно шло к вечеру. Солнце светило им в спины, все вокруг было видно как на ладони, - необычайно ясно, до последней жилки на листочке. Долго молчали. Потом Бусыгин снова оживился и спросил: - Стреляли от Верхнего оврага, говоришь? - Брезгуновы? – Нет, в овраг. - Да не Брезгуновы… А когда в Куканова, то есть в лодку попали… - Да нет, сверху… Ну… Можно сказать и от оврага, наверно… - Вот, – поднял палец «дядя Толя». – Вот! Это надо проверить. Он затушил окурок, и вернулся на дорогу. Костька последовал, было, за ним и сел в машину, собираясь ехать к Верхнему оврагу. Но Бусыгин прошел дальше, зашел в прогон и стал переступать по полшага по дороге – вперед и назад, поглядывая то в Брезгуновский огород, то – наоборот – куда-то в несусветную даль. - Мать честная! – вдруг остановился он. - Вот ведь! Мать честная! Он подбежал к машине и сел в нее. Потом повернулся к Костьке и смотрел на него с минуту, не меньше, - по крайней мере, до тех пор, пока тот не сказал: - Ты чего, Михалыч? - Сейчас. Он достал записную книжку и стал ее перечитывать. Кашин уже начал нервничать. Он не привык иметь дело с творческими озарениями. Ему хотелось, чтобы дядя Толя перестал разговаривать обрывками и намеками, и чтобы все снова стало просто и понятно. Ему сильно хотелось выругаться, но при «дяде Толе» у него это дело обычно как-то не шло, и поэтому он молчал. Наконец Бусыгин поднял неожиданно посвежевшее лицо и сказал: - Ну и дубина же я, а? Ну и дурак! А? – и засмеялся. - Дядь Толь, ты хорош уже загадки загадывать! - Да просто… Да ты не обижайся… Обо всем можно было и раньше догадаться… - А ты что, типа, догадался? - Кое о чем догадался. Но Костька не верил. - О чем? - О том, как все было. - Так уж все? – совсем уж недоверчиво спросил парень. - Ну… Почти. Надо только определить конкретно, кто стрелял, а это уже дело техники. - А! Так это ты и не знаешь еще ничего! – махнул он рукой. - Спорить не буду, - сказал Бусыгин, - но знаю уже много. А теперь давай к Артему. Кашин повернулся к баранке и повернул ключ в зажигании. Он не любил, когда треплются. А дядя Толя, - как ему показалось, трепался. Первый раз за их знакомство – трепался! Да еще и командовал! Если бы тогда – в универмаге – все было бы так же… Костька задумался… Ладно… Пусть уж все идет как идет… Потерпим. А там – поглядим… Артем хандрил. Он лежал в зале на все той же родительской кровати и читал Лескова. Это его отвлекало и успокаивало. Ему казалось, что он попал в западню, из которой не выбраться. Он был один – и это было мучительно. Уехать было нельзя, - это было бы подозрительно. Артем просил родителей приехать, но те был заняты по работе. Он читал, пропуская иногда целые главы мимо сознания, думая обо всем, что произошло, утопая в каких-то неясных страхах и ожиданиях, а иногда, - наоборот, - растворяясь в тексте. Тогда становилось легко. Спокойно. Но когда в дверь постучали, от спокойствия не осталось и следа. Вереницын отложил книгу и нетвердой походкой пошел к двери. Он так и знал, - это опять был Бусыгин. Они прошли на веранду и сели за стол. - Извини, Артем, - начал Анатолий Михайлович, - зачастил я к тебе. Но так уж получается, - улыбнулся он, - что ты самый главный в этом деле человек. - Я? – встрепенулся Артем. - Почему я? А, впрочем… вам виднее… Бусыгин внимательно посмотрел на него. Этот упаднический тон в исполнении Артема был чем-то новым для него. Обычно тот говорил живо и все эмоции у него были на виду. Но, вообще-то, уныние - это тоже в чем-то эмоция… - Да ладно, Артем, чего ты? Шучу… Так вот… раскрутили мы это дело с Константином… Многое теперь понятно, что и как. И кого теперь искать, - тоже понятно. «Это не я!» – чуть не взвыл Артем, но сдержался. - Вы меня что, подозреваете? - Да ты что?! Да ни в коем случае! Мне просто проверить кое-что надо. - Тогда что у меня тут можно проверить? Депутат-то вон где живет! - А это уж следствию виднее. Да ты не волнуйся… Артем все равно не верил, что подозревают не его. Ведь что получается, если взглянуть со стороны? Он – новый человек в деревне, приехал за сутки с небольшим до выстрела. Приперся на «место преступления» на следующий день! Зачем, зачем он туда пошел? Куканов прямо ткнул в него пальцем! Удивительно, что те следователи не потащили его сразу в какую-нибудь тюрьму… - Проверяйте, - совсем кисло сказал он. - Вот и лады! – продолжил Бусыгин, будто не замечая его настроения, - Помнишь, ты говорил, что к тебе в день приезда пришла баба Маша? - Говорил. - Я ваш разговор не очень подробно записал, - не мог бы ты его повторить? - С бабой Машей? - Ну да. Артем непонимающе смотрел на Бусыгина. - Что, баба Маша, что ли стреляла? Бусыгин вздохнул и склонил голову. - Слушай, Артем… Ты ведь любишь книжки читать? - Люблю. - Зощенко читал? - Читал. - Помнишь, там одна женщина-медработник говорит: «Мне больше нравится, когда больные к нам без сознания попадают?» - Помню… - Вот и не надо дурацких вопросов задавать! А то мне раньше часто хотелось, чтобы некоторые свидетели к нам тоже без сознания попадали… Артем подумал и через силу улыбнулся. - То есть не баба Маша стреляла? - Нет. Ну так? Артем заставил себя припомнить тот разговор, - что там было? – «дворец» Брезгунова, лесопилка, Глухов, который в родном доме не появляется, его сын, разруха в деревне, козье молоко… - А! Забыл вам сказать! Про каких-то Снегиревых она еще говорила, вроде, хулиганят… - Ну, вот видишь! Новые данные! Снегиревых, я, правда, знаю, - из винтовки там мало кто может выстрелить, если только дубиной кому по голове дадут… Да и дубина, для них, пожалуй – штука сложная. Дубину найти надо, обломать, - а это ведь тяжкий труд… Они вон прошлой осенью картошку копать не стали – до того было лень. Ты мне расскажи по пунктам еще раз то же самое, что и в прошлый раз рассказывал. Артем покачал головой, вздохнул и «по пунктам» пересказал все, что только смог вспомнить. - Ну, все, так сказать, соответствует, – подытожил Бусыгин, выслушав Вереницына. - Что чему соответствует? – спросил Артем. - Помнишь про пазлы? Так вот – твои пазлы подходят к картинке, которая тут нарисовалась у нас с Костькой. Теперь вот еще что. Расскажи, - прямо очень подробно расскажи, как ты возвращался вечером домой. Рассказывай прямо все, что видел. Артем сосредоточился и начал рассказывать: - Когда пошел дождь, очень сильно потемнело. Ветер рвал листву, налетал порывами. Вода сверху лилась – как будто то одну лейку опрокинут, то другую… Я шел по дороге, очень быстро, смотрел под ноги, думал про… Витал в облаках, в-общем. - То есть совсем ничего не видел? - Нет, ну, кое-что видел, - он подумал и сказал: - таз, например. А то бы я и забор-то свой не нашел. Он посмотрел на Бусыгина. Было видно, что тот недоволен его рассказом. Анатолий Михайлович молчал, как бы ожидая от Артема какого-то откровения. Рука его время от времени тянулась к карману с сигаретами, но он вновь клал ее на стол и немного барабанил пальцами. - Ладно, - сказал он, - фокус не удался. Что же ты, совсем по сторонам не смотрел? - Совсем. - Неправда это Артем. Ты видел еще кое-что. - Ничего не помню. - Хорошо. Принеси-ка свой рассказ про Деда Мороза… - Про Деда Мороза? - А что, еще какой-нибудь есть? - Есть. - Ну, покажешь на досуге. А пока давай про Деда Мороза. Артем пожал плечами, Артем вышел. Бусыгин постучал еще немного пальцами по столу, обернулся и посмотрел в сторону Брезгуновской дачи. Отсюда была видна только ее крыша. Получив через минуту в руки произведение Артемовского творчества, Анатолий Михайлович пролистнул первую страницу и вчитался в то, что было написано дальше. Потом выложил на стол записную книжку и спросил: - Не возражаешь, я спишу пару фраз? - Не возражаю. Бывший следователь списал то, что хотел, в свою записную книжку, закрыл ее, и, убирая в карман, спросил: - Чувствуешь, Артем – великую вещь ты написал? - Почему великую? - Ну как – еще не напечатали, а она уже на цитаты расходится. - Да уж… - криво улыбнулся Артем, - второй раз за сегодняшний день, - посильнее, как говорится, «Фауста» Гете… - Во-Во. - Так что же там такого в рассказе? - «Неясный свет». - «Неясный свет»? – сказал Артем и задумался. - Ну, понимаешь? - Вроде бы да… Он прокрутил в голове все свое возвращение домой в тот вечер, но… никакого «неясного света» он не помнил. - Мда… - протянул Бусыгин, - странно устроен человек, правда, Артем? Не помнит, что видел, но пришел и все записал в своем рассказе. И в суд-то не вызовешь, и к делу не подошьешь… - Я все-таки не совсем понимаю… А это важно? - Про «неясный свет»? – Это такой маленький, но очень полезный пазлик. Вот, например, мне бы без этого пазла пришлось бы с бабой Машей разговаривать. А так – не надо. Все зыбко, конечно… Но вот завтра-послезавтра я съезжу кое-куда, - и никаких пазлов нам уже больше совсем не понадобится. А кто это там скребется у тебя? - Где? - Да не знаю, на крыльце вроде… Бусыгин спрятал записную книжку и встал. - Пойдем-ка, поглядим, - оно там еще и мычит, - кивнул он на дверь Артему, - может, опять корову кто в деревне завел? Глава 8. Они подошли к двери. Артем толкнул ее, вышел на крыльцо, повернулся к лестнице и дернулся: - О Боже! Бусыгин тут же выскочил из коридора. На ступеньках на полусогнутых ногах, уперевшись руками в стену, стоял Куканов. Видимо, она требовала особого внимания, потому что Виктор Сергеевич сосредоточил свой взгляд исключительно на ее поверхности, не переставая поматывать головой. Когда напряженность момента спала, они поняли, что он просто отдыхает после долгой и трудной дороги до Вереницынского дома. - Куканыч! – позвал его Бусыгин, - ты чего? - Меня прислали, - сказал Куканыч, - к тебе. К вам обоим… У меня к тебе… к вам… дело… два дела… - Елки палки! – воскликнул Анатолий Михайлович и осмотрел окрестности, - два дела! Давай-ка, Артем, хватаем его под подмышки, - и на веранду! Они заволокли Куканова на веранду. Он помогал им, перебирая ногами. Усадить его получилось только на пол, у входа в сени. С табуреток он валился. Он сидел, вытянув левую ногу. Правую поджал, уперев в ее колено локоть правой руки и свесив к этому локтю скручинившуюся голову. - Ну, Вить, что скажешь? – спросил Бусыгин. Куканов оторвал голову от локтя и посмотрел на них. Лицо его… Лицо его было похоже неизвестно на что; он был будто спросонья, пьян и затравлен одновременно. Он всхлипнул, утерся рукавом и они оба обратили внимание на две застывшие и перекрестившиеся на правой щеке дороги – от слез и соплей. - Я двух завалил, - голос его звучал откуда-то изглубока, от желудка. Он поднял кисть правой руки и показал на пальцах – что значит «два», - дву-ух! Лицо его покраснело, руки дрожали, его всего немного потряхивало. Вдруг глаза его увлажнились. Он еще раз утерся рукой, положив еще один слой выделений поверх старых. - П…ц мне… - сказал он, - теперь уже трех… - Погоди, Витя… Кого ты завалил, каких двух?! Каких трех?! – недоумевал Анатолий Михайлович. Но теперь Куканов только хлюпал носом и сглатывал слюну. - Давайте его умоем, - предложил вдруг Артем, - не могу на это смотреть. - Давай, - согласился Бусыгин с этим несоответствующим напряженности момента предложением, - может, он немного успокоится. Артем сбегал в баню, притащил два полотенца и таз с водой. Одно полотенце он намочил, но не решился сам вытирать Куканова. Бусыгин перехватил у него полотенце и промакнул Вите лицо. Потом намочил его еще раз и стал его просто отмывать. Тот не сопротивлялся, только иногда вздрагивал, мычал, мотал головой и бессмысленно взмахивал руками. - Не пойму, - сказал Артем, - он пьяный или чокнутый? - Какая уж теперь разница… - ответил Бусыгин и взял у Артема сухое полотенце, - сейчас, Куканыч, мы тебя доведем до кондиции… Куканов постепенно, действительно, немного пришел в себя. Бусыгин посмотрел на него и спросил Артема: - Не возражаешь, курну у тебя на крыльце? - Курите, - сказал Артем. - А Костя ваш в машине сидит? - Не, по деревне пошел поболтать, - что-то у нас с ним… конфликт, что ли... Не пойму… - А-а… А я думал, ему там скучно в машине сидеть… - Нет, ему не скучно, - он сказал – пойдет работу поищет, - сказал Анатолий Михайлович уже на крыльце, закуривая, - хотя у нас, конечно, гораздо веселее… Артем вытер полотенцами пол вокруг Куканова, бросил их в таз и отнес в баню. - Ну, Куканыч, как ты? – спросил Бусыгин, сделав с десяток затяжек. - Пьяный я, - пробормотал тот. - А-а! Это хорошо, что сознаешь, а то ведь не все понимают… - Я… двоих… насмерть… троих… - Да погоди ты… Дай докурю… - Двои-их! - Ах ты, Господи ж ты Боже ж мой! Только опять не начинай! Анатолий Михайлович затушил окурок, примерился и щелчком выбросил его через кусты за ограду. Потом зашел внутрь и сел рядом с Кукановым, привалившись спиной к стене; достал ручку, записную книжку и вздохнул. - Ну, что случилось? - Что случилось… - Куканов сморщился, как будто его укололи иголкой, и уперся лицом в задрожавшую снова руку, - они шли мимо, двое. Оба пьяные. Я им говорю: Стойте, нельзя здесь. А они мне : «Чё? Какого х…! Ты кому нельзя сказал!» И ко мне, - У Куканова снова навернулись слезы и его затрясло, - А у меня… а у меня… - стал он всхлипывать. - Ничего не понимаю, - пробормотал Бусыгин, - о чем это он? - А у меня – приказ! - Приказ? – недоуменно осматривал Куканова Анатолий Михайлович. - Ничего не понимаю… - Он говорил тогда, помните? – сообразил Артем, - при следователях? Что убил двоих? - А… точно-точно… Так что там у тебя за приказ? - Первый – предупредительный, второй - на поражение… А главное – чтоб никто не прошел. Так и сказали – лучше убить, чем пропустить! А они поперли… Я не успевал предупредительный… Обоих положил… - Это правда, Вить? - Они дергались! Дергались, понимаешь?! – срываясь на крик, спрашивал Куканов неизвестно кого, - не мог я, не мог! - Чего не мог? - Не мог, чтоб опять! Бусыгин закрыл записную книжку, откинул голову к стене и задумался. Все молчали. - Тебя Глухов прислал? - Ага. – Куканов будто бы успокоился, сгорбился, сунул руки под подмышки и уставился в одну точку. - То есть все это было еще в армии? - Да. Бусыгин знал Куканова недолго, - всего несколько лет, - да и то, - в друзьях у него не ходил. Но Витькин характер – вздорный и балаболистый поневоле был известен всей округе. И вдруг весь он рассыпался, как шелуха, и из-под этой шелухи показался обиженный жизнью восемнадцатилетний парнишка, послушный мамин и папин сын, делавший все, что они говорили… Потом настал момент, когда надо было выполнить приказ – и он его выполнил… И сломался. А дальше… дальше надо было чтоб никто ни о чем не догадался и при этом - быть как все – крутым, языкастым, задиристым. И Куканов старался как мог, не понимая, что делал это совсем не «как все»… - А психологи с тобой работали? - Работали… - усмехнулся Куканов и щелкнул ногтем по горлу, - вот он, психолог-то мой! - А что ж ты сейчас-то сорвался? Со своим психологом? До соплей? - Стрелял я в него… - В кого? - В депутата. - Ты?! - А кто? – Я – больше некому. - Ну и как ты в него стрелял? - Х-хрен знает… не помню ничего. - Ну а что помнишь? - Помню, пили со Славкой на старице. Потом выстрелы какие-то. Дальше – как во сне, - темнота, гроза, стрелять хочу. - А ты говорил, что Ворошиловский стрелок был – правда? - Правда. Норматив на районных соревнованиях выполнил, только значка не дали. - Ну а потом что помнишь? - Утром проснулся, - помню, вроде стрелял, - а куда – не помню. Пошел по деревне, - смотрю – менты. Я баб поспрашивал, - ну, думаю, - все – убил. Рассказал им, ментам, в смысле, как смог, а они меня – на смех. Хрен их поймешь, ментов. Сдаваться им пришел, а они – на х… посылают. - Ох, Витя-Витя… Да ведь ты там выше крыши наплел, как обычно… И никто тебя не посылал никуда. - Ну, присочинил маленько, - я ж не помнил ничего. Он на мгновение задумался, а потом сказал: - Один хрен, я стрелял. - Почему? Куканов посмотрел исподлобья. - Дяди Матвея карабин… У меня был. Я его потом на сеннике нашел. Из него и палил… И вдруг его сильно тряхнуло, он задрожал и сквозь зубы выдавил: - Ну не мог я больше в человека стрелять! Не мог!!! - Извините, - сказал Артем, - а как же вы охотитесь? В деревне говорят, вы зайцев стреляете? Уток? - Это не то… - махнул рукой Куканов. - Это не люди… Я и куриц топором рублю… - Но они же… - вырвалось у Артема. Он хотел сказать «тоже дергаются», но Бусыгин жестом остановил его. - Вот что, Витя… Ни в кого ты не стрелял. - Стрелял. - А я говорю, не стрелял. - А я говорю – стрелял. - А карабин? Зачем он мне нужен был? - А вот зачем. Пил ты с Валькой на старице и услышал, что у Верхнего оврага стреляют. Пошел ты поглядеть – кто палит и зачем. Сезон ведь еще не открыт был? Не открыт. Вышел ты сверху на овраг и увидел, как Брезгунов по бутылкам палит. Палит и мажет. А ты же Ворошиловский стрелок… Решил ты сам себе себя показать, припоминаешь? - Черт его знает… - Ну ладно… Мишеней у тебя дома навалом, где у Глухова карабин ты знал и где ключ от сейфа – тоже. Вы же вместе охотитесь. Даже знаешь что? Он тебя оставил за домом и сейфом присматривать. Точно? Куканов кивнул. - А Матвей Василич знал, что с тобой в армии приключилось? - Знал. Он и родители. Не каждому расскажешь… - Он ведь тебя с детства знал? - Всю жизнь тут вместе прожили… - А до армии ты… Как бы это сказать? Послушный был мальчик? Исполнительный? У Куканова задрожал подбородок. Он старался сдерживать себя – и ничего не ответил. Дрожь постепенно прошла, но он продолжал молчать. - То есть – да, - уточнил Бусыгин, - и потому он тебе доверял. Ну а дальше… слазил ты к нему домой, взял карабин, притащил домой и завалился спать. Все. - Ч-черт… Не знаю… Да один хрен – не помню! Куканов сидел потерянный, жалкий, смотрел в одну точку. Потом попытался встать. - Чего ты, Куканыч, сиди… Чего ты? - Извиниться… надо… - Извиниться? Вместо ответа Куканов встал и попытался снять штаны. Бусыгин вскочил с пола и остановил его: - Да ты чего? - Сейчас… Я все покажу! - Витя, тут одни мужики – чего мы не видали? - Сейчас! – вырывался Витя. Но Анатолий Михайлович аккуратно свалил его на пол и схватил за руки. - Ты чё творишь? – урчал Куканов. - Я объяснить хотел! - Да ты уж как-нибудь так объясняй, в штанах! Да и вообще… Ты вроде извиняться хотел, а не объяснять? - Ч-черт… - застонал тот, сморщился и снова пустил слезу. - Ужас! – сказал Артем. - Что, не видал такого? - Нет, кое-что, конечно, видел… После Нового Года на телецентре всякие валялись… Но чтоб так – до слез… С такими выкрутасами… Куканов опять застонал, но после первого стона заговорил членораздельно: - Перед тобой, Артем, извиниться хочу… - Передо мной? – удивился Артем. - Перед тобой. – Пусти! – оттолкнул он руки Бусыгина. - Тебя только пусти! – сказал Анатолий Михайлович и отпустил его. Тот извернулся, встал на колени и трагическим до комизма тоном сказал: - Прости меня, Артем… Я на тебя следователям показал. Сдуру это я. Сдуру! Так уж… Зарвался... Грех это. Прости. - Да я это – ничего… Я – прощаю… - смутился Артем и посмотрел на Бусыгина, не понимая – как себя вести. Но тот только пожал плечами. Между тем Куканов размашисто перекрестился и бухнулся головой в ноги молодого человека, чуть не угодив ему по большому пальцу левой ноги. - Не надо, не надо! – засмущался Артем и попытался поднять его с пола. - Надо, Артем! Надо мне перед смертью грех снять! - Перед смертью? – переглянулись Артем и Анатолий Михайлович. Куканов горестно склонил голову. - Каюк мне. - Ты что, Витя? Какой каюк? - Подыхаю я. За грехи мои подыхаю! - Да успокойся ты! С чего ты подыхаешь? - Рак у меня. - Рак?! - А чего? Конечно, рак. Вон хренобула какая на ноге выскочила! И пока они переваривали этот новый поворот в их разговоре, он встал и, шатаясь, снял штаны. На правой ноге, на ладонь выше колена торчал странный продолговатый желвак. Вереницын и Бусыгин оторопело уставились на него, соображая, сколько же еще Куканову осталось жить. - Наверное, метастазы уже пустил, сволочь, - процедил сквозь зубы Куканов, - Он ведь вот где начался. А теперь уже вот где. Бусыгин присел на корточки и внимательно осмотрел ногу. - Это не рак, Витя, - задумчиво сказал он, - наверное. - А что же? – почти закричал Куканов, - он, гадина! Я ж чего охранял! Полигон этот! С треугольниками! С ураном! Уран там был! Уран! - Там, может, и уран, а это – не рак, - сказал Бусыгин и достал мобильник, - рак не ползает, Витя. Поехали-ка в больничку? - На хрена мне в больничку? - Жить хочешь? Поехали. Если тебя срочно врачам не показать, - точно каюк тебе будет. - Кому – мне? – возмутился Куканов, забыв, что три минуты назад говорил то же самое, - с чего это мне каюк? А, да… Но ведь ты сказал – не рак! - Не рак, - подтвердил Бусыгин, дожидаясь ответа в телефоне, - Костя! Ты меня извини, если что, но давай срочно к Артему, надо больного одного полечиться отвезти. - Кого? Меня? В больницу? На хрена? Я в нашу больницу не лягу. Лучше так подохнуть! - Что значит, - на хрена? Тромб у тебя! Проскочит куда не надо – и привет! - Не хочу никуда… Тут подохну… Куканов лег на пол. - Полегче вроде, – сказал он, - тут помирать буду. - Ну вот… Хочешь, Артем, у тебя тут Куканов помрет? – спросил Бусыгин. Вереницын помотал головой. Куканов в который уже раз сморщился и заплакал. - Убийца я… убийца… За это мне все… - Что ж его так трясет? – спросил Артем. - Хорошо, если не падучая… А от тромба что-нибудь… Или от нервов… Наконец пришел Кашин. Они с Бусыгиным подняли Куканова, который совсем обмяк, подхватили под руки и потащили в машину. Артем помогал им спустить его с крыльца, а потом сел прямо там, где стоял – на последней ступеньке. Он чувствовал, что сил уже никаких не было, хотя он почти ничего не делал. - На жизнь хотел посмотреть? – сказал он вслух, но самому себе. - Да? На жизнь? Он сидел, не шевелясь и ни о чем не думая. Вокруг него веселился, завершаясь, августовский день, ветер трепал белые от солнца верхушки яблонь и ворошил траву в волглых синеватых тенях под деревьями. Если бы не он, - было бы жарко. А от его дыхания всё вокруг наполнялось бодростью и хотело шевелиться, копошиться, искать и таскать еду, расти и трепетать под его потоками. Всё – жучки, червячки, птички, мышки и коза Бабы Маши. Всё - только не Артем. Он просто сидел и думал: «И это жизнь - и Куканов - жизнь. Все это очень странно и… оставьте меня в покое». Точнее, даже «думаньем» это нельзя было назвать. Слова приходили и уходили сами, без малейших усилий воли, - потому что их – усилий – и быть не могло. По тропинке быстрым шагом возвращался Бусыгин. Он улыбался. Он подошел к Вереницыну и спросил: - Что, заморили мы тебя, Артем? - Заморили, - как эхо ответил парень, - ноль эмоций… - Ладно, ты сиди… Ничего, если я заберу у тебя тот таз? - Таз? Куда я тряпки кинул? - Нет, который на задворках висит. - Забирайте… Бусыгин на несколько секунд скрылся за яблонями, потом вернулся с тазом и мимоходом сказал: - Ну, мы в больницу, Артем. - Я понял. До свидания. - До свидания. Вереницын посмотрел вслед бывшему следователю и подумал: «Зачем ему нужен таз? Он что, тоже сошел с ума? Хотя почему бы нет?.. Это совсем немудрено…» В приемном покое в специальной комнатке за сложной стеклянной конструкцией сидела пожилая строгая дама в белом халате, смотрела телевизор, и, иногда отрываясь от него, принималась заполнять какой-то журнал. Тот факт, что в помещение зашли трое мужчин, один из которых хромал и шел, опираясь на плечи спутников, нисколько ее не заинтересовал. - Давай-ка, Куканыч, посиди тут, - сгрузил пациента на стул Бусыгин. Куканов покорно сел на скамейку, вытянул ногу и, пока Анатолий Михайлович собирался духом, чтобы заговорить с суровой медработницей, медленно произнес: - Люди – как грибы. Кашин с Бусыгиным переглянулись. А Витя развивал мысль: - Бывают, знаешь, грузди, а бывают белые. Сырежки такие бывают и рыжики встречаются. А то, такие поганки бывают… бледные, мухоморы, б… - Согласен, - сказал Бусыгин, - вы тут с Константин Иванычем все обсудите, а я пойду потолкую. Он подошел к окошечку в стеклянной перегородке и поздоровался. Дама сняла очки и вопросительно посмотрела на него. - Нам бы врача, - сказал Анатолий Михайлович, - тут у нас больной… - Полис, – сухо обрезала медработница. - Такое дело… полиса нет. - Тогда извините. Читайте объявления. Одно из объявлений гласило, что прием ведется только при наличии полиса. - Ну как он вам оформит полис? Он из Трешкино! И не работает. - У пенсионеров в Трешкино полисы есть. - Пенсионерам разъясняют. - Вы что, со мной поспорить хотите? - С вами – ни в коем случае. - Ну вот идите и оформляйте. - Слушайте, уже вечер, а у него – экстренный случай. - А вы откуда знаете? - Ну тромб у него! - Тромб? А вы что – врач? Сами диагнозы ставите? Сами и лечите. Бусыгин отвернулся от нее и посмотрел на Куканова и Кашиным. Тема людей как грибов, видимо, быстро себя исчерпала. Куканов смотрел на пол, а Костя – в окно. - Ой, б… - вдруг выдохнул Куканов в задумчивости. На секунду Бусыгину захотелось плюнуть на все и позвонить бывшей супруге, которая работала в одной из городских больниц. Но он знал, что время идет если не на минуты, то хотя бы на часы, - и потому врач был нужен срочно. Он полез во внутренний карман куртки, достал тысячу рублей, положил ее на подоконник за первый слой стеклянной перегородки и внимательно посмотрел на женщину. Та поджала губы и взяла бумажку. Потом отложила ручку и сказала: - Хорошо. Ждите. Потом встала и вышла из своей комнатушки через внутреннюю дверь. - Ждем, – сказал Бусыгин. Он облокотился на подоконник и стал рассматривать наглядную агитацию. Кроме того, что прием пациентов ведется строго при наличии полиса, наглядная агитация сообщала об успехах профсоюза медиков в борьбе за их качество жизни и улучшение условий труда. Отдельный листок, посвященный разного рода эпидемиям, как бы предупреждал, что можно особо не дергаться: все равно уж – или пронесет, - или заболеешь. Он долго не мог понять, почему он все время посматривает на телевизор, а потом сообразил: на экране время от времени появляются две знакомые личности. Это были Иван Николаевич Брезгунов и глава районной администрации, фамилии которого он не помнил, зато его лицо достаточно примелькалось за пару предвыборных кампаний, которые Анатолий Михайлович пережил в Старосельском районе. В сюжете мелькали архивные кадры разных лет, куски репортажа о покушении в Трешкино. Лейтмотивом сюжета был план, снятый на ступенях администрации района: два представителя власти с глубоко озабоченными лицами беседуют с корреспонденткой местного телевидения, которая стоит, сложив руки на груди и спрятав микрофон за подмышку. «Чего же там можно услышать, если она так микрофон держит?» - подумал Бусыгин и приоткрыл наружную дверь в комнатку. В этот момент картинка очередной раз поменялась: на экране появился глава администрации и заявил: «Нас не запугать. Мы взяли на себя всю ответственность за происходящее в районе и не можем допустить, чтобы дестабилизирующие силы, - а теперь можно смело об этом говорить, - чтобы дестабилизирующие силы могли нас остановить!» На этом сюжет кончился, после чего появилась ведущая местных «Новостей», - оказалось, это врезка местных, Старосельских новостей на областном канале, - появилась ведущая и сказала: «Следствие о покушении на депутата Брезгунова продолжается. А теперь о подготовке школ района к новому учебному году»… «Фуфло какое-то, - подумал Бусыгин и прикрыл дверь, - ни о чем. Вообще ни о чем. А, может, я чего-то не понял? Или пропустил? Позвонить Попову? Или Брезгунову?» Но тут вошел врач, - пожилой измотанный человек. Руки он держал в карманах халата так, как будто бы у него не было сил их оттуда вынуть. Казалось, даже говорить ему тяжело. - Тромб? – спросил он. - Да… - ожил Анатолий Михайлович, - у нас тут… Врач жестом остановил его и велел Куканову показать, что и где у него не так. Потом наскоро осмотрел пациента и сказал: - Езжайте сразу в город. В областную. Сейчас напишу направление… Еще позвоню, предупрежу. Может, помогут… - И, увидев, на лице Бусыгина разочарование, добавил: - Мы тоже можем попробовать, но… Там специалисты, препараты, оборудование… Обследовать надо как следует… Везите! Время вроде бы есть… Но лучше его не терять… - Понятно… - выдохнул Бусыгин. - Спасибо, доктор. – Ну, бойцы, - поскакали дальше… Из машины он позвонил Брезгунову. - Иван Николаевич? Здравствуйте. - Здравствуйте. - Я вот тут случайно подглядел один сюжет по телевизору… - А-а… На это не обращайте внимания. - То есть? - Так было нужно. - Понятно. То есть с вашей стороны ситуация без изменений? Депутат шумно выдохнул в трубку. - Нет. С изменениями. Сейчас я дам Лену. «Это он», - услышал Бусыгин в трубке. Голос Елены Григорьевны был на редкость спокойным и твердым. - Анатолий Михайлович? Здравствуйте. - Здравствуйте. - Анатолий Михайлович, мы, в принципе, в ваших услугах больше не нуждаемся. Извините, если это вам неприятно. Аванс можете оставить себе. «Спасибо, - подумал Бусыгин, - то есть уговор у них все-таки дешевле денег». - Да я не обижаюсь, - сказал он, - мне просто не хотелось бы, чтобы вы ошиблись. - Ошибки тут быть не может, - безапелляционно-управленческим тоном заявила Брезгунова. - Все очевидно. - Что именно очевидно? Чувствовалось, что Елена Григорьевна недовольна тем, что разболталась, что ей сейчас придется объяснять свое решение. Видимо, она просто хотела дать ему «от ворот поворот» и не рассчитывала, что у него могут возникнуть какие-то вопросы. Но все-таки еще ей хотелось показать, что «он тут не самый умный», и что они прекрасно обошлись и без него. И потому она открыла карты. - Мне звонила Алевтина. - Ваша дочь. - Да. Она теперь живет в нашем городе. К ней на работу приходили следователи из областного следственного управления и расспрашивали о наших с ней отношениях. - То есть все-таки они работают. - Это как посмотреть. Так вот. Она нашла меня через Интернет, через сайт администрации Старосельского района. На странице у Ивана написано, что жена работает в РОНО. - Да-да, я видел. Елена Григорьевна на секунду замолчала, переваривая то, что Бусыгин узнавал что-то о ней без ее ведома, но затем спокойно продолжила: - Потом она нашла страничку РОНО и мой рабочий телефон. - Понятно. Так что она вам сказала? - Мы с ней попытались выяснить, почему они приходили именно к ней, - и она сообразила, что один молодой человек был на нее очень обижен. Он так ей завидовал, когда она стала начальником творческого отдела, что уволился с телекомпании. «Конечно, завидовал, - подумал Бусыгин, - все же завидуют; - и он, значит, тоже». - Его фамилия, как сказала Алевтина, - Вереницын. А мы знаем точно, что в Трешкино – дача известного журналиста Вереницына. Так что он приехал сюда мстить. - То есть, не понял, - прямо мстить? - Ну да. У них же здесь дача. - Еще раз, извините, не понял, - приехал на дачу или мстить? А почему вам, а не ей? - Ну… Да какая разница? По-моему, связь здесь очевидна. Теперь замолчал Бусыгин. Убеждать Елену Григорьевну по телефону очень трудно. Да и логика тут не сработает. Тут нужен эффект. Пожалуй, тот самый эффект… - Что же вы собираетесь делать, Елена Григорьевна? - Вообще-то теперь это наше дело, что делать. - А вы все-таки не боитесь ошибиться? - А чего тут бояться? - Если вы ошибетесь, тот, кто стрелял в вашего мужа, останется на свободе. - Ой… Да ладно… Не пугайте… Вам просто жаль обещанных денег – вот вы и цепляетесь за соломинку… - И все-таки. Вы можете подождать до послезавтра, до утра? Елена Григорьевна заколебалась. Бусыгин говорил уверенно, как будто что-то знал такое, чего не знает она. Что они, в конце концов, теряют? Преступник у них на крючке! - Ну, хорошо. Но только до послезавтра. И закончим с этим. Она положила трубку. Анатолий Михайлович убрал телефон и задумался. Он долго смотрел на дорогу, потом обернулся к Куканову. Тот спал, развалившись и открыв рот, как может спать только типичный сильно пьющий расейский мужик. - Давно уже за ним смотрю, - сказал Кашин. - Всю машину мне слюной зальет, падла… Но Бусыгин думал пока только о завтрашнем дне. - Придется покататься завтра, а, Кость? Не против? - Покатаемся, - безразлично, по-такситски, ответил Кашин. «Нет, он все-таки на меня за что-то обижается, - подумал Бусыгин. - Ладно, разберемся…» Глава 9. На следующий день под вечер Артем ушел на реку, насобирал хвороста, поставил палатку, сварил – наконец-то! – удачную кашу из пакетных супов, поел, - а потом долго лежал у костра, - глядя то на огонь, то в бездонное, усыпанное звездное пылью черное небо. Он хотел быть один. Вот так же когда-то он ходил ночевать на берег Юрмы с отцом. И теперь он понимал, почему это делал отец. Вокруг не было ни единой человеческой души. А это значит, что не было изломанных человеческих судеб, лжи, пьянства, больных от власти начальников и… шустрых молодых начальниц. Ну… это уж кому что перепало… А потому и засыпать потом было не страшно, - пусть даже и ворочался и плескался кто-то в невидимых в темноте прибрежных кустах, а на том берегу – вообще – ломал ветки. Он долго слушал эту возню, а потом, когда костер почти совсем погас, закрыл полу палатки и зарылся в спальнике. Перед рассветом ему – несмотря на спальник – стало нестерпимо холодно. Он вылез из палатки и дрожащими руками снова развел костер. Холод шел как будто бы не снаружи, от августовской ночи, а изнутри, - и именно потому, - как ему казалось, костер долго не мог его согреть. Потом захотелось есть. Оставалось только печенье, и он набросился на него с жадностью, как будто не ел целую неделю. Постепенно челюсти его устали двигаться, он проглотил последнюю порцию пережеванного печенья, стряхнул с губ крошки и понял, что согрелся. Было уже довольно светло. Над водой показались языки испарины. Медленно и торжественно, как фимиам на алтаре, они отрывались от поверхности реки и струились вверх. Артем смотрел на них как завороженный, - казалось, он увидел все – весь мир как будто заново, причем он не мог понять, - это мир был новым, - или, наоборот, - он, Артем. Он забыл обо всем. Над далеким изгибом Юрмы, над лесом вдруг легко всплыл маленький кусочек восходящего солнца. - Вот… - прошептал Артем и замолчал; он смотрел во все глаза, - как раскручивается эта огромная первобытная машина, поднимает пар над рекой, тревожит лес, - все оживает, оживает, оживает; оживает и он сам, и… - вот оно! - Вот оно! – сказал он, когда солнце показалось целиком. Ему хотелось петь, смеяться, прыгать, махать руками, - но, - в то же время ничего этого делать было не нужно, - все это уже было где-то – и вокруг, - и внутри него. Он же просто сидел у костра на свернутом спальнике – с застывшей на лице улыбкой. Рассвет и восход солнца все еще стояли у него перед глазами, когда он подходил к дому. Он совсем не удивился, что у крыльца стоит Анатолий Михайлович и ждет его. - Привет, Артем! Что-то ты сегодня… веселый какой-то. - Рассвет встречал… Здравствуйте. - А-а… А я к тебе по делу. Артем открыл дом и они зашли. Вереницын бросил в сенях вещи и стал умываться. Бусыгин терпеливо ждал. - Так что же за дело? – спросил Артем, утираясь полотенцем. Бусыгин посмотрел на него и сказал: - Решили мы эту задачку, Артем. - Про Брезгунова-то? Здорово! - Да… Я тоже доволен. Хотелось бы теперь с заказчиком развязаться. Вот… Поэтому у меня к тебе просьба… - Просьба? А чем я могу помочь? - Понимаешь… Нужен маленький… спектакль. И непременно с твоим участием. Пара реплик – не больше. Ну, ты же читал Агату Кристи? - Но я не умею… - Да ничего делать не нужно. Надо просто быть самим собой. - Самим собой? - Да. Кроме того, надеюсь, тебе это будет еще и интересно. Ты все-таки писатель… - Да ну я же говорил… Это я так… - Нет уж, для нас, простых смертных, ты – писатель, - не отвертишься! Да ничего страшного не будет, Артем. Всех делов на полчаса. Помнишь, я обещал тебе все рассказать? - Да. - Ну вот. Ты мне поможешь – а потом поговорим. - На полчаса? - Да. Артем попытался задуматься, - зачем же он был нужен этим «заказчикам», но перед глазами у него по-прежнему парило восходящее солнце, - и потому задуматься по-настоящему не было никакой возможности. - Ну ладно… Пойдемте. - Позавтракаешь? - Но ведь вы же говорите – на полчаса? – я потерплю… Было, наверное, уже часов девять. Несмотря на это, в деревне было пусто. Они вышли с Вереницынского участка в полной тишине. Потом сели в жигуленок Кашина и поехали. Они уже вылезли из машины и вошли к Брезгуновым, когда Артем нервно усмехнулся и сказал: - Вы когда-нибудь встречали рассвет, Анатолий Михайлович? - Конечно. На работе – много раз. В армии было дело. На выпускном в школе. - Можете что угодно про меня думать… Пусть даже… что я – сумасшедший. Но я сегодня сидел у костра, смотрел на него и понял, что я – брат солнца. - Брат солнца? - Да. Понимаете, я сначала это почувствовал, - совсем без слов. А теперь вот ехал с вами и думал, - и в голову пришло, - брат солнца… Бусыгин кашлянул и внимательно посмотрел на Вереницына. - Знаешь что, Артем? Это очень даже хорошо, что ты – брат солнца. Это нам сейчас пригодится. Артем улыбнулся непонимающе, но прямо-таки счастливой улыбкой. В этот момент они уже стояли у дверей, и Анатолий Михайлович нажал на кнопку звонка. Открыла им Елена Григорьевна. Она посмотрела сначала на Бусыгина, а потом на Артема. - Это он? Бусыгин кивнул. - Проходите, - сказала она. Они зашли внутрь и поднялись на второй этаж, снова все в тот же холл. Елена Григорьевна рассадила их в кресла и села сама. Она стала не вполне вежливо разглядывать Артема, а тот с интересом изучал жилище депутата изнутри и думал, - «До чего же люди любят ненастоящее… До чего же не хочется никому быть самим собой… Все надо играть в кого-то… Неизвестно в кого…» Он уже забыл, что ему-то самому надо было быть собой, - а потому и был собой, - в чем-то наивным, а в чем-то опытным работником пера, то есть, по большей части, клавиатуры. Скорее, все-таки, журналистом, чем писателем. Через пару минут появился Брезгунов-старший. Он явно проснулся совсем недавно и успел только умыться и натянуть спортивный костюм. Иван Николаевич поздоровался и сел в кресло. - Ну так… Что вы хотите нам сказать, Анатолий Михайлович? - Хочу доложить вам результаты своей работы. Тот, кто стрелял в вас, готов вам в этом признаться, принести извинения и даже… Брезгуновы переглянулись, и Иван Николаевич язвительно повторил: - Принести извинения… Ну вы подумайте… Принести извинения! - Не понимаю, к чему все это представление, Анатолий Михайлович? – перехватила инициативу Елена Григорьевна, - я же вам сказала: мы уже сами все поняли. В ваших услугах не нуждаемся. Денег от нас вы не получите. - Не в деньгах дело, Елена Григорьевна… Хотя раз уж вы давали слово, их следует с вас получить… Давайте я вас сначала друг другу представлю. - Ну, представьте. И что будет? - Посмотрим. - Ну, представьте, представьте! - Так вот, господа… Этот молодой человек, - Артем Вереницын, - бывший телевизионный редактор, сын известного в недавнем прошлом журналиста Александра Вереницына. - Это мы и так знаем… - начала было Елена Григорьевна, но Бусыгин перебил ее: - А это, Артем, - Иван Николаевич Брезгунов, - депутат Старосельского районного Совета, заместитель директора Старосельской мебельной фабрики… - Артем и Иван Николаевич кивнули друг другу. - А это – Елена Григорьевна, его супруга, сотрудник РОНО и мать, в том числе, и Алевтины Ципрус. Артем хотел кивнуть, но… он был так удивлен, что застыл на пару с полуоткрытым ртом, а потом повернулся к Бусыгину и недоумевающее переспросил: - К… кого? - Алевтины, Артем, Алевтины. Вереницын перевел взгляд на Елену Григорьевну и стал изучать черты ее лица, в то время как она с неменьшим изумлением следила за его реакцией на нее. Наконец Артем опустил голову и сказал: - Не может быть… - что в соответствии с традициями русской филологии как раз и означало, что не просто «может быть», а даже еще хуже: так оно и есть на самом деле и есть. Сначала все долго молчали, а потом Елена Григорьевна неуверенно спросила: - Он что, вообще ничего не знает? - О вас – ничего. Елена Григорьевна поджала губы, сложила руки на груди и переглянулась с мужем. - Вы, кажется, хотели нам рассказать… - начал было Иван Николаевич. - Да. Хотел. Считаю это дело раскрытым и готов назвать вам имя стрелявшего. При условии соблюдения нашего договора и еще одного условия. - При соблюдении договора… - задумчиво повторил депутат. - То есть мы должны девяносто тысяч… - Да. - А условие? - Виновный согласен сознаться лично вам и не хочет никакой огласки. Он даже готов в этом случае компенсировать вам моральный ущерб… в пределах разумного. В случае, если его попытаться привлечь, он будет все отрицать, дело затянется и может вообще рассыпаться. Иван Николаевич фыркнул: - Что вы несете? Какой огласки? Это уголовное дело! Политическое! Покушение на представителя государственной власти! У меня пуля пролетела вот здесь! – он махнул рукой перед носом. - Вы подумайте – какой умный! Не хочет огласки! - Я тут ни при чем, Иван Николаевич. Я нашел того, кто стрелял, но ситуация получилась довольно запутанная. - С чего это вдруг? - Судите сами. С одной стороны вашему руководству хочется представить это дело под определенным углом. - Ну, не то чтобы совсем уж так, но… На какое-то время… И только здесь, на уровне района… - Вот. И когда я назову вам этого стрелка, вы пойдете в суд, и… - Все рассыпется… - Да. Раз уж началась игра в покушение, вам придется в нее играть. И лично для вас, я так понимаю, это более выгодно. - Я закурю? – не то спросил, не то предупредил Брезгунов. - Конечно. Иван Николаевич сходил за сигаретами, потом подошел к окну, приоткрыл его. Он закурил и выпустил на улицу струйку дыма. Потом взял на подоконнике пепельницу и стряхнул в нее пепел. - Так. А с другой стороны? - С другой стороны его будет сложно привлечь к ответственности. Оружие он уничтожил. Его видели только два человека, они тесно связаны с ним и будут все отрицать. Он может легко свести дело к неосторожному обращению с оружием. Не думаю, что вас это удовлетворит. - Да уж… - А так… поговорите с ним, потребуете что-нибудь… - М-да… - протянул Брезгунов. - Он опасен? – спросила Елена Григорьевна. - Решайте сами. Я все вам расскажу, - и там будет видно. Иван Николаевич кашлянул и посмотрел на Елену Григорьевну. Та рассеянно смотрело на столик, который стоял между креслами и покачивала головой. - Ужасно… - прошептала она, - ужасная ситуация… - Ну, не ужасная… но непростая. Брезгунов затушил сигарету и решительно вышел из комнаты. Через пару минут он вернулся со вскрытой пачкой пятитысячных купюр. Он снова сел в кресло, мысленно произвел расчет, потом отсчитал восемнадцать бумажек, выкладывая их веером на столик. Потом сунул пачку в карман спортивной куртки и посмотрел на Анатолия Михайловича: - Девяносто. Ну так? Бусыгин взглянул на деньги и сказал: - Фамилия стрелявшего – Горшков. Максим Горшков. - Кто?! - Максим Горшков. - Кто это? - Он работает кем-то вроде бригадира или менеджера в небольшой строительной фирмочке, здесь, в Старом Селе. Все были удивлены, даже Артем, погруженный то в свои размышления о солнце, то о женщине, которая сидела перед ним, - подумать только! – матери Алевтины! – даже он был удивлен. Хотя чему же еще, казалось бы, он мог бы сегодня удивиться? - Нет, все-таки… Кто это и зачем он в меня стрелял? - Ну, если по порядку… За дачей Веренициных, - показал он на Артема, - и за домом их соседки стоит дом Николая Глухова, - владельца лесопилки. Его сын приехал в тот вечер, скажем так, с друзьями на охоту. В настоящее время он служит в армии. Знаете заброшенную часть? Вот в ней. Чтобы сын служил рядом с домом, да еще в комфортных условиях, Глухов старший договорился с нужными людьми. Он слегка поддержал их материально, устраивал выезды на природу, на охоту, бани-сауны время от времени. Горшков – один из них. Раньше он служил в этой части. Потом она была расформирована, то есть наполовину переведена в Читинскую область. Здесь осталось небольшое подразделение занятое чем-то вроде утилизации того, что осталось. Горшков остался здесь, сохранил связи в части и приобрел – в военкомате. - Но зачем он стрелял? Я кому-то перешел дорогу? Или что? - Он стрелял потому что… Как бы вам это сказать… В свое время он проходил специальную подготовку, хотел служить в спецподразделении, но не прошел по результатам психологических тестов. Он умеет выделывать разные стрелковые фокусы. - А-а… Это, то есть, фокус такой был? – переспросил Иван Николаевич неожиданно высоким, подростковым голосом. - Да. Когда сверкнула молния, он выбрал мишень, а потом – при звуках грома, в темноте, спустил крючок. Дальше они хотели посмотреть, попал ли он. Но в этот момент вы, Иван, Николаевич, закричали. Он испугался, что убил или ранил человека, они быстро собрались и вернулись в Старое Село. - Но… минуточку… Откуда и куда он стрелял? - Он стрелял с заднего крыльца Глуховского дома по белому ржавому тазу, который Артем, - Бусыгин снова указал на молодого человека, - повесил на ограду, возвращаясь с рыбалки. Больше всех, кажется, был удивлен Артем. - Это какое-то… - Он, при всем своем редакторском опыте не мог подобрать подходящего слова, - совпадение… - Да, - сказал Бусыгин, - совпадение. - Зачем ты повесил этот таз? – тоном возмущенного педагога воскликнула Елена Григорьевна. - Он не специально, - ответил за парня Анатолий Михайлович, - таз висел не на одной линии между стрелком и вашим туалетом. Если хотите, можно убедиться. И таз я вам тоже могу показать. - Не надо, - сказал Иван Николаевич, - мы вам верим. - Пуля попала в относительно ржавое место и немного изменила направление. Потом она пролетела над старицей, потом через верхушки кустов, потом – в ваш туалет, а потом вторично срикошетила в кустах за туалетом и улетела в неизвестном направлении. - Слушайте, из чего же он стрелял? Ведь это же почти километр? А может и больше? - В этом-то все и дело. Он стрелял из спецоружия зарубежного производства, снайперской винтовки с глушителем, которую купил у друга. Тот взял ее как трофей в Чечне. - А зачем она ему была нужна? С глушителем? Он что, в киллеры собирался? - Нет, не собирался. Просто у некоторых людей есть такая страсть – иметь крутые штучки, тем более запрещенные. У всех – машины, а у меня – Ламборджини, у всех – охотничьи ружья и карабины, а у меня – снайперская винтовка для спецподразделений. Да еще забугорная. - Наверное, дорогая вещь… - задумчиво проговорил Брезгунов. - Была. Увидев по телевизору сюжет о покушении на вас, он пустил эту дорогую вещь под кузнечный пресс. Теперь это просто кусок железа. Этой улики теперь нет. Очень страдал по этому поводу. Ему ведь редко удавалось пострелять из нее, - сами понимаете… - Страдал! Идиот! – взорвался Иван Николаевич. - Дубина! Он еще раз махнул рукой перед лицом, показав, как пролетела пуля, потом достал еще одну сигарету, подошел к окну и закурил второй раз. - Он что, хотел извиниться? – спросил он, немного успокоившись. - Да. - Где с ним можно встретиться? - Для начала… он не хочет встречаться. Может быть, потом, - если вы найдете с ним общий язык. - А как же тогда? - Сейчас я ему позвоню, и вы переговорите. А там видно будет. Брезгунов сделал пару затяжек и снова затушил сигарету: - Давайте. Анатолий Михайлович достал телефон, нашел в нем номер Горшкова и позвонил. Через некоторое время в телефонном аппарате послышалось «Да». - Максим, здравствуй, узнал?.. Ты готов?.. Передаю трубку. Иван Николаевич приложил трубку к уху и в наступившей тишине все услышали негромкий, уверенный голос ночного стрелка: - Иван Николаевич? - Да. - Иван Николаевич, такое дело получилось… Типа того, прошу прощения… Брезгунов, сидевший с типичным для себя напряженным и неподвижным выражением лица, вдруг резко нахмурился, вздрогнул, и, выслушав несколько секунд тишины в трубке, разразился ругательством: - Е… твою мать! Так сказать! Это что, типа, извинение? «Типа того!» Ты здесь в районе вообще не выживешь! Я тебя раздавлю, гнида! И не успел Максим проорать в трубку: «Да чё я такого сделал, вы о…ли совсем? П…ц, б…! Да если б мне надо было, я вас на раз бы всех положил!», как к мужу подскочила Елена Григорьевна и вцепилась в трубку: - Дай я ему скажу! Дай скажу этому уроду! Брезгунов стал вырывать трубку у жены: - Лена, пусти! Пока они отбирали друг у друга мобильник и пытались высказать далекому бригадиру-строителю все, что о нем думают, Бусыгин сгреб деньги со стола, пересчитал их и, подмигнув Артему, положил их в карман. В конце концов дело кончилось тем, что они уронили телефон, у него отвалилась задняя крышка и вылетел аккумулятор. Анатолий Михайлович поднял его и собрал. Брезгуновы понемногу приходили в себя после схватки. Иван Николаевич снова достал сигарету, а Елена Григорьевна поправляла прическу. Сначала она была, можно сказать, разъярена, но постепенно становилась все спокойнее и спокойнее. Наконец она на секунду замерла и сказала: - Он, кажется, готов что-то там компенсировать? Бусыгин пожал плечами. Она внесла последние коррективы в свой внешний вид и не терпящим возражений тоном произнесла: - Дайте мне телефон. - А это не опасно, Елена Григорьевна? - Купите новый, если что. Мы достаточно вам заплатили. Дайте мне телефон. - Лена, чего ты от него хочешь? – спросил Брезгунов. - Соображать надо… чего я хочу! – проворчала она, - давайте телефон! Анатолий Михайлович отдал ей телефон. Та схватила его и уставилась на кнопки: - А где тут у вас?... – и тут же протянула его обратно: - Позвоните ему. Анатолий Михайлович сделал повтор звонка и вернул трубку Брезгуновой. Та дождалась ответа и в меру деловым, в меру умиротворяющим голосом заговорила с Горшковым: - Максим, прошу, не обижайтесь на нас, мы прожили не самый лучший месяц в нашей жизни… Все были очень напряжены. - Да вы, б… - ответил Максим. - Ну пожалуйста, не надо волноваться, - голос Елены Григорьевны зазвучал, пожалуй, даже ласково. Все трое слушателей этого разговора были удивлены этой новой краской в речи Брезгуновой. Иван Николаевич с горечью думал, что вот так она давно с ним не разговаривала; а ведь за эту кошачью целеустремленность он ее и полюбил когда-то, - за умение мягко постелить, - так, чтоб и не думалось, жестко будет спать или нет. Но ведь тогда он думал, что они будут заодно… А через пару лет она отбросила все эти штучки и стала просто давить на него! Анатолий Михайлович такой ее вообще никогда не видел, думал, что она вообще без театральной игры, - только сплошные нервы и напор, - а вот поди ж ты, - какая лиса, какой бархат в голосе! Артем же все высматривал в ней Алевтину: вот именно так она говорит, вот так добивается своего, вот именно это он принимал за чистую монету, а оказалось… Он все-таки не смог долго на это смотреть, и опустил голову. Елену же Григорьевну все эти взгляды и рассматривания нисколько не волновали, - она делала очень важное дело! - Максим, вы ведь помогли этому… сыну Глухова? - Ну да… - голос в телефоне прозвучал немного озадаченно. - И вы ведь можете помочь молодому человеку служить здесь, в той же части? - Да… - И что ему придется делать? - Ну, там, охранять имущество Министерства Обороны… типа, что осталось. - А как часто ему можно будет отлучаться? - Ну… все решаемо… - Ага. Так вот, Максим, у нас с Иваном Николаевичем, которого вы чуть не укокошили, ха-ха-ха, извините… есть сын, Володя. Через пару лет он заканчивает институт… - Понято… не вопрос… - То есть можно? - Ну так! С умом и за деньги все можно! - Ну и будем квиты. - Ну да. Не вопрос. Телефон там пусть скинет этот… мужик-то… Созвонимся. Елена Григорьевна посмотрела на мобильник, сбросила звонок и почти торжественно протянула аппарат владельцу: - Вот видите, как все удачно сложилось, - сказала она, - а мы уж не знали, что и подумать. Телефончик сбросьте Ивану Николаевичу. - Да… Да, - закивал Иван Николаевич. Он понимал, что в сложившейся ситуации не он – главная звезда. Бусыгин тоже сообразил, что Елена Григорьевна блеснула просто неотразимо и сцену надо срочно покинуть. Он переправил номер Горшкова, встал и попрощался. Артем, просто изможденный сегодняшней серией открытий и потрясений, даже и не вспомнил про прощание и просто вышел вслед за Анатолием Михайловичем. - Все кончилось, - сказал Бусыгин, - ну и Слава Богу! Они с Артемом чокнулись и выпили – по чуть-чуть - из очередной запасенной Сан Санычем бутылки. Кашин смотрел на них как на последних алкашей, хотя Анатолий Михайлович не выпил и пятидесяти грамм, а Артем – вообще – каплю. - Очень есть хочется, - сказал Артем. - Ну так, - вперед! – скомандовал Бусыгин и потянулся к мясной нарезке, купленной в Зинаидином магазине проездом от Брезгуновых. Артем взял колбасу, будто бы халяльную, - из того же магазина, - самую дорогую, - и сотворил двух этажный сандвич. Колбаса заметно отдавала рогами и копытами… - Знаете, о чем я сейчас мечтаю? – спросил Артем, с трудом пропихнув в глотку очередной пережеванный кусок бутерброда. Бусыгин и Кашин помотали головами. - О мосле. О здоровом куске нормального мяса из маминого борща… Все засмеялись. Даже Костя, казалось, совсем оттаял после своих обид на «Михалыча». Они сидели на веранде у Вереницыных и не то отмечали окончание расследования, не то просто завтракали с Артемом за компанию. Оказалось, что есть хотел не только он, и через десять минут от нарезки не осталось и следа, а вот якобы «халяльной» колбасе более-менее повезло. Запивали чаем. Дожевав второй сандвич, Артем вдруг замер, глядя куда-то за сады и огороды, и произнес: - Но ведь это же ужас какой-то! - О чем ты, Артем? – спросил Бусыгин. Артем подумал, покачал головой и сказал: - Это какой-то… хаос… бардак… Все беспричинное, бессмысленное, жестокое, происходит непрерывно и… и… А потом – вдруг – связь между одним и другим! Какая-то ниточка… Из ниоткуда в никуда… Никому не нужная! А потом опять – все законы нарушились, все открылось – и на все наплевать! И договорились еще пару законов нарушить! - Чего это он? – спросил Кашин. - О жизни, так сказать… Насмотрелся он на нас… Плесни-ка еще чайку, Артем… А насчет бардака… Не знаю, что сказать… Артем налил Бусыгину чаю, протянул ему чашку и сказал: - Не буду я писать никакого романа, Анатолий Михайлович. Не мое это… - Ну что ж… нет - так нет… - А… зачем вы меня посылали в город? - В город? В город… надо было. Надо было знать все о Брезгунове, - с разных сторон. Я же тебе, вроде, говорил? Хорошо, что это Максим Горшков, дурья башка, палил. А если бы – действительно – серьезный криминал, бизнес, политика? Надо было все изучить. И источники для этого нужны разные. И с чего-то начать надо было, запустить процесс. - А вы меня проверяли? - В смысле? - Ну, - сбегу я – не сбегу? - То есть, не подозревал ли я тебя? - Да. - Нет. То есть как? Надо быть над ситуацией. И никаких вариантов отбрасывать нельзя. Самый расчудесный друг друзей и приятель приятелей может оказаться преступником – и наоборот – самый расподозреваемый – бедной овечкой, подставленной со всех сторон. Думал я, конечно, всякое, но… Помнишь про пазлы? И твой пазл тоже был. Только не подходил никуда. - А Алевтина? Ведь это же невероятно! - Невероятно? В жизни не бывает ничего невероятного, Артем. Тем более, если уже случилось, – значит, - точно было очень даже вероятным... Но во всем – и в вероятном, и в невероятном – надо убедиться. Вот у нас был такой один – Иванов. Я с ним семь лет в соседних кабинетах просидел. Оказалось, муж моей одноклассницы. Причем когда оказалось? – через три с половиной года, на празднике 8-го марта! Она до этого с ребенком маленьким сидела… Ты просто мало пожил, вот только до первого совпадения дорос, - а сколько их еще будет! Чем дальше – тем больше! Земля – планета маленькая… - Но, с другой стороны… Алевтина ведь тоже могла, получается, мстить… - Могла. Это тоже надо было иметь в виду. И могла попытаться что-то унаследовать от матери – если бы у той что-то было. Но у Елены Григорьевны – так уж получилось, - все же последний муж – главный добытчик, а к Ивану Николаевичу Алевтина никакого отношения не имела. В общем, и ее пазл в итоге не подошел. - Все равно в голове не укладывается! Еще и таз! Я просто увяз в этом деле! – И в то же время не имею к нему никакого отношения! Не понимаю… И как же вы отделили все эти совпадения от того, что было на самом деле? - Ну… было у меня предубеждение, что не годишься ты в ночные стрелки. - Почему? - Извини, брат, не обижайся, – сказал Кашин, - но ты себя в зеркале-то видел? У тебя же на лице все написано. - Что написано? - Как бы тебе это сказать, Артем… - продолжил мысль Кашина Анатолий Михайлович, - написано, что ты оценишь, подумаешь, потом еще подумаешь, - весь в мысль уходишь, - а потом – в слова… До дела-то не доходит! Есть, конечно, ситуации, когда и такие как ты становятся преступниками, но они уж совсем особые… Тут надо, чтобы мыслями и словами никак нельзя было обойтись… - Блин, с какими людьми сижу! - сказал Кашин и засмеялся. Улыбнулся и Бусыгин. - Помнишь, Артем, реакцию Брезгуновой, когда я вас познакомил? - Да. - Вот. Даже она все, что нужно, на твоем лице прочитала. Если бы я ей психологические портреты начал бы рисовать и объяснять, что ты за человек – ни за что бы не убедил. А так она – раз – и все поняла. И только потому, что ты такой, какой есть. - Но ведь это значит, что вы все это придумали… - Да, очень давно… Еще когда ты сказал про Ципрус. Сразу было ощущение, что это случайное совпадение, которое может тебе навредить. И на всякий случай я тебе и вопросов никаких не задавал. Ну так, присматривался, - правильное ли было первое впечатление. Ты был нужен таким, как есть – чтобы сразу было все видно, чтоб ни тени сомнения или актерства чтоб никакого не было… Что? – спросил он, увидев, что Артем опускает голову и отводит глаза. - Все-таки вы меня использовали… - Для твоего же блага, Артем. - Понимаете, когда я вас в первый раз увидел, - вы тогда ворота нам привезли, я подумал: вот человек, который дергает за ниточки… И очень не хотел, чтобы кто-то дергал бы за ниточки меня… - Ну! Смотри-ка! У меня тоже все на лице написано! – улыбнулся опять Бусыгин, но продолжил серьезно. - И это я в своей профессии тоже не любил… Но без этого, по правде говоря, работать невозможно… Люди – материал ненадежный, проблематичный… - Да че мы все тут болтаем? – возмутился Костька, - ты, Михалыч, лучше скажи, - как ты этого застрельщика выследил? Я ж с тобой сколько ездил? Мне и невдомек было… А у старицы тогда – после Глухова, - что, правда, ты все уже знал? Или прикидывался? Ты хоть знаешь, какой ты тогда был? - Не до того было… Я и не думал, какой я был. У меня вдруг разом все нарисовалось. - С чего вдруг? - Ну, ты вспомни, про что рассказывал? - Ну… Как эти… Какие-то… В Куканова стреляли, в Глухова… - Вот! А как они стреляли? Кашин замолчал, а Артем – наоборот – встрепенулся: - В Куканова стреляли? Зачем? - Ружья, похоже, пробовали перед охотой, - стреляли по большим консервным банкам. У Верхнего Оврага, по весне, в половодье. А дробь перелетала через речку и сыпала по Куканову, по Матвею Глухову, да еще там один с ними был. - А! – сказал Артем, - через речку! – и обернулся, чтобы посмотреть в окно – через старицу – на дом Брезгунова. - Ну, понял, Кость? - Да чего там, теперь ясно… Там дробь через речку перелетела, здесь – пуля… - Точно. - Так сказал бы! А то ходит такой… В загадках весь… С чего? - думаю… - Да я больше всего мысль боялся упустить… Пуля-то здесь ведь не поперек старицы перелетела, а по хорде. - Где? – спросил Кашин. - Почти вдоль поворота. И какое – думаю, - тут оружие надо? В принципе, и от обычного Калашникова пуля, конечно, долетит. Но ведь – рикошет был, плюс дистанция большая, плюс две доски, плюс еще рикошет – и – дальше полетела! Что-то особенное должно было быть… Специальное. Как и оказалось. А еще раньше, кстати… Когда с Зинаидой беседовали… Она нам с тобой и рассказала, что рикошет был. - Когда? Я все слышал… - При раскаленную спицу слышал? «Как раскаленной спицей ткнули»? - А… Точно-точно… «раскаленная спица» - рикошет! - А тебе, Артем, помнишь, я рассказывал, - с Нинкой Киселевой я ехал? «Бог, - говорит, - пустил стрелу огненную через ангела своего» Тоже права оказалась… - Погодите… - сказал Артем, - но ведь если был рикошет… Значит сразу было понятно, что стреляли не в Брезгунова? - Ну, необязательно… Смотря откуда стреляли, какой этот рикошет был… Он, может, наоборот – депутату мог жизнь спасти? Необязательно… Вот когда я про траекторию все понял, дальше уже все само пошло… Что-то военное должно было быть, - а у Глухова сын в армии служит и на побывки ездит на охоту, - да не один. Баба Маша, ты, Артем, при таком раскладе как стрелки уж точно не котировались… А больше тут и не было никого. А куда тут стрелять – от Глуховых – через ваш огород? Закрой, Артем, глаза, представь, - ночь, дождь, молнии шарашат, - что тут, в вашем углу, бросается в глаза? - Да, верно… Я его, таз-то, тогда так же на траве разглядел – белое пятно… И зачем я только… - Ты тут не причем, Артем… Тут вся вина на Горшкове. Никто его не заставлял выпендриваться… Вовремя остановиться у нас кишка тонка… - А почему именно Горшков? Ведь мало знать, откуда и во что стреляли? - Мало. Но этому-то нас давно научили… … Парень служит рядом с домом – с чего бы это? Часть – развалюха у нас тут одна, остальные, вроде, поприличней. Так что туда визит просто напрашивался – там такого партизана спрятать проще всего… Поехали мы с Костей вчера с утречка к нему в гости. Поговорил я с ним, припугнул соучастием. Он и поплыл… Я его успокоил, сказал, что дело частное, все, мол, они решат между собой, так сказать, полюбовно… Он и дал телефон Горшкова. Это, конечно, тот еще фрукт. Я ему прямо сказал: все знаю. Было так-то и так-то, стрелял туда-то и туда-то; оружие нестандартное… Так он специально такой вид делает: мол, все правда; а на словах говорит – все наоборот… Ну да видали мы всяких мастеров… Тазик я ему показал, поддавил маленько, мол – хочешь, чтобы баллистическую экспертизу по этому тазу провели? Тут и появились общие темы для разговора… Нет, привлечь его, конечно, трудно было бы… - А Куканов? - А что Куканов? - Вы ведь про него тоже все рассказали – где он был и что делал. Он сам не помнил ничего, а вы – рассказали! - А… это… Да там половина – предположения… Кто подтвердит? Витька-то уж совсем не помнит ничего… Это только со стороны кажется удивительным – как узнал, откуда… А всё – элементарно, Ватсон! Рутина… - А все-таки? - Ну вот съездил Костя на стрельбище Брезгуновское у Верхнего Оврага. Там кроме Ивана Николаевича с Владимиром Ивановичем еще один человек след оставил. Человек этот осматривал мишени. Ходил неровно, мотало его. Пьяный он был. - А-а! – воскликнул Костька, - вон чего! Выворот! - Ага. Если брать местных – тут один Куканыч такой. Пьющий. Любопытный. Шатун. Неплохой стрелок при этом. Ночью он приходил к Глухову. Не к Брезгунову, а к Глухову! Когда я с Глуховым в подвале разговаривал, то заметил, что доски у сейфа неаккуратно свалены. Сам Матвей Васильич так бы никогда не побросал – у него весь участок – пылика к пылинке! Значит, это другой человек сделал. Который знал, где находится сейф, что в нем, где от него ключ. А Глухов-то в деревне – один! И только Куканов – его племянник. И охотятся они вместе. Значит, он лазил. Ну а что не стрелял он никуда… Это зыбко, конечно, но уж такой он пьянущий в этот день был… Куда там по мишеням стрелять… Тем более ночью… Он хотел днем попробовать, протрезветь, - а уж потом глазомер свой проверить. А теперь вот, - постучал Бусыгин по карману с деньгами, - полечим мы его. И, кстати, - он достал бумажки, отсчитал шесть штук и протянул Костьке: - На свадьбу тебе. - Да ну что ты, Михалыч! – застеснялся Костька и отпихнул было деньги обратно. - Держи-держи! Руки жгут. - Не брал бы, раз жгут, - сказал Кашин и взял деньги. - Ничего, - сказал Бусыгин, - они у меня не задержатся… Придумаем что-нибудь с Ниной Павловной… У нее забот много… Он так ничего и не решил. И пусть история с Алевтиной и увольнением осталась в прошлом, - но ведь сколько еще событий произошло… Он теперь и без Алевтины повидал всякого… Но когда-то этот затянувшийся отпуск должен был закончиться. Уехать Артем решился только в первых числах сентября. Ехал в никуда, просто домой, в город. Прибрался в доме, сложил вещи в сумку, завел будильник – и на следующий день уехал. Деревня была как обычно, тихой, но, кроме тишины в ней чувствовалась какая-то робость. Как будто она тоже не знала, что с ней будет дальше. «Наверно, это из-за облаков, - думал Артем по дороге на остановку, - как-то все пасмурно, тихо и неопределенно». Автобус пришел почти пустым. Клюквенники обычно выходили за километр перед деревней и шли вниз по течению Юрмы, к большому горелому болоту. Вторая их порция садилась на обратном пути, в Старом Селе и также расходилась по другим болотам еще до Трешкина. Он сел в середине. Перед ним сидели две женщины, видимо, мать и дочь. Да еще на заднем сидении расположился здоровенный спокойный мужик сельскохозяйственного вида, - немного взмыленный, с крупными чертами лица и толстенными крепкими пальцами. Он был одет, по местной традиции, в брюки, пиджак и рубашку – неоднократно стиранные и штопанные, но по-прежнему «парадные». Хотя Артем и сидел к нему спиной, он все равно сначала думал только про мужика: «Надо же, какие люди еще встречаются… Он, наверное, как Литтл Джон, может копну сена на вилах унести…» Но постепенно прислушался к разговору женщин. «А почему мы в Старом Селе не вышли?» - спрашивала пожилая. «Мы до него еще не доехали», - отвечала женщина помоложе. Артем стал присматриваться к ним. Пожилая поворачивалась к нему в профиль; ее лицо было при этом по-детски покорным, добродушным и немного недоумевающим. Седые пряди выбивались из-под нежно-малинового берета, - и это была единственная небрежность в ее внешнем виде. Она задавала много вопросов, а дочь монотонно, терпеливо на них отвечала… - А куда же мы тогда едем? - В город, мама. Мама задумалась. - А почему же мы тогда не сошли в Старом Селе? Там же электричка? - Мы еще не доехали до Старого Села. - А какая сейчас была остановка? - Трешкино. - Трешкино-о? – мать покачала головой и снова задумалась, - а куда же мы тогда едем? - В город, мама. Мама отвернулась и посмотрела в окно. Даже по ее спине, по положению тела Артем видел, что она растеряна. Она понимала каждый ответ дочери, но все они вместе не складывались в единое целое. Вдруг она вся переменилась, будто ее осенило: - Таня! - Я не Таня, мама, я Рита. Та всмотрелась в лицо и сказала: - Правда, Рита… Рита, купи мне билет, а то у меня с собой денег нет! - Да ладно, мам, так проедем, зайцами… - пошутила Рита. Мама испугалась: - Ой, что ты! Нельзя… Купи обязательно! Взрослая дочь вздохнула: - А как же нас с тобой посадили-то? На автостанции? Старушка молчала, припоминая. - Я их на станции и купила, и проверили нас с тобой уже. - Уже купила? Ой, как хорошо… Ой как хорошо… Какая ты у меня молодец, Таня… Рита покорно склонила голову и вздохнула. Мать придвинулась к ней и негромко, так, что Артем еле расслышал, сказала: - Я теперь одна ездить не буду. Я что-то боюсь… Я путаю теперь все… А ты у меня молодец. Билеты купила. Я теперь всегда с тобой ездить буду, можно? - Можно, - выдохнула женщина, и по ее дрожащему зажатому голосу Артем понял, что та уже почти не может сдержаться и вот-вот заплачет. «Господи, как же из этого Трешкина уехать? - думал Артем, уже сойдя в Старом Селе, - почему здесь как в автобусе не проедешь, как с кем-нибудь не поговоришь, так история? Куда же я от этих людей? Они не отпускают! Что мне там нужно, в этом городе?» И вместо того чтобы идти покупать билет на электричку, он развернулся и пошел по местному «проспекту» вглубь села. «Что я делаю? Что я делаю? – недоумевал он, - что я должен делать?». Стал накрапывать дождь; через десять минут он стал таким сильным, что Артему пришлось укрыться под козырьком небольшого продуктового магазинчика. Он стоял и ни о чем не думал, ему только хотелось стоять так вечно, и чтобы вечно шел этот дождь – капля за каплей, струя за струей, чтобы время длилось и длилось, и он оставался бы всегда этим Артемом на перепутье, - но не на каком-то перепутье вообще, - а здесь, под этим навесом, перед стеной дождя, между Трешкино и городом. «И, кстати, о вечности, - подумал он, - вот эта женщина в малиновом берете, ее дочь, мужик этот в автобусе, Юрма, солнце, которое вставало утром, и я, когда смотрел на него и думал, что я его брат… Кто еще? Да многие… Бывают такие… Просто-напросто существуют, живут - и вроде перед ними – вечность; или они перед ней; а через мгновение – все забывают, как будто и не было ничего»… «В этом есть что-то неосознаваемое, огромное, великое, родное, успокаивающее… то, что не вместится ни в один сюжет и не опишется никаким языком»… «А, интересно, Бусыгин? Сразу и не скажешь, это где-то у него внутри… Брезгунов? Брезгунова? Горшков? Алевтина? Они знали об этом? Они чувствовали это? Вот о чем надо написать!» «Бред! Бред! Бред! Это какой-то бред! Не думай так! Ты сам не понимаешь, что думаешь! Не думай! Не думай!» Артем отогнал было от себя эти странные мысли и подумал, что все это оттого, что он снова встал рано и не выспался; но всего лишь пару секунд он смотрел на мир трезво. Почти сразу же, глядя на льющиеся с неба потоки, он представил себе, как сидит на веранде их дома в Трешкино, пьет горячий чай и пишет об «этом». А за окном льет такой же дождь, как сейчас. И хочется влюбиться, очень хочется не чего-то другого, а именно влюбиться в ту, которая все это примет и поймет… И будет рядом… Просто всегда будет рядом… «Нет! Вернуться в деревню! Прямо сейчас! Надо писать и писать именно об этом! Сколько времени до автобуса?» Но он не успел достать мобильник и посмотреть, сколько времени, потому что справа раздались быстрые шаги и под навес вбежал большой мужчина в расстегнутой камуфляжной ветровке, под которой была видна униформа охранника. Это был Бусыгин. - Ох ты! Вот так встреча! Здорово, Артем! – пожал он руку молодому человеку, - ну что, домой? В город? - Наверно… - неуверенно ответил тот, вот, думаю… работу надо найти… - Ты давай к нам следующим летом приезжай, в июне - на рыбалку свожу! - Это уж как получится… А вы с работы? – показал Артем на надпись «Охрана» на кармане униформы. - Да… - ответил Бусыгин. Потом полез в этот самый карман, достал из него сигареты и зажигалку и закурил. Они стояли какое-то время молча. Артем все-таки достал телефон и посмотрел, сколько времени. Все равно было еще очень долго и до автобуса, и до электрички. И по-прежнему шел дождь. - А знаешь, Артем… - начал было Бусыгин после очередной затяжки. Но у Артема в руке зазвонил мобильник и Анатолий Михайлович замолчал. Артем с удивлением посмотрел на высветившийся на телефоне номер и взял звонок: - Алло… - Привет, Артем, узнал? - Узнал… - Не занят? - Нет… Это была «княжна» Тараканова – бывший главный редактор творческих программ Артемовского канала, уволенная еще задолго до Алевтины с помощью такой же «позитивно мыслящей молодежи». Была она, конечно, никакая не княжна и в титрах писалась просто «Елена Тараканова», но по поводу своей фамилии пошутить любила, - и вслед за ней шутили и подчиненные. Она относилась к редкостному братско-человеческому типу руководителей, и работать с ней было одно удовольствие. - Ты сейчас где? - В Старом Селе. - Где? - Ну, в Старосельском районе. - А-а! Я в смысле, ты работаешь сейчас где? - Нигде. - Отлично! Есть вариант трудоустроиться, ты как? - Куда? – Без энтузиазма спросил Вереницын. Казалось, Тараканова и телевидение, каким оно теперь ему казалось, - две вещи несовместные. Ему очень бы не хотелось, чтобы Тараканова пала до такой степени, чтобы работать вместе с людьми типа Алевтины. Вот если бы она свою телекомпанию основала… - На Китайский новостной канал. - Куда? - На Китайский новостной канал. - Это что, в Китай, что ли, ехать? - Нет, будет небольшая стажировка в Москве, в главной конторе, а работать потом надо будет в нашем регионе, у нас, по соседним областям. Артем просто обалдел. Китайское телевидение! - А зачем мы им? Мы же не Питер, не Москва? Глубинка? - Ну, Артем! Они люди любопытные, интересуются нашими диковинами. У нас с их точки зрения и в глубинке этого добра полно… Да они со всего мира собирают, канал-то мировой. - Ч-черт… Я в шоке… Надо подумать… - Только недолго. В крайнем случае, звони завтра утром. И то можешь опоздать. Я без шуток. - Ладно. Она отключилась. - Чего там? – спросил Бусыгин, - что-то ты какой-то… Наследство, что ли, получил? - Работу предлагают. - Чувствую, согласен. - Да надо бы подумать… - Ну, думай… - сказал Анатолий Михайлович и выкинул окурок в урну, - пойдем, что ли? Дождь-то вон - чуть крапает уже. Да и пора. - Пойдемте. Они направились к автостанции. На полпути Бусыгин заговорил снова: - Я ведь что хотел сказать, Артем, - перед тем как тебе позвонили… Куканыч-то наш того… Помер. - Умер? - Да. - Вы же его в больницу отвезли? - Ну так и что, что в больницу? У нас больницы, брат… Вероятному противнику бы такие больницы… - Анатолий Михайлович покачал головой, - они его забыли в коридоре после операции. В каталке к стеночке приставили… а потом смена кончилась. А этим-то – что – стоит – и стоит, жрать не просит… А у него – сепсис. Вечером врач дежурный посмотрел – и давай – то колоть, это колоть, - махнул рукой Бусыгин, - так что береги здоровье, Артем… - Но вы же деньги хотели им заплатить? - Я и заплатил. Кому заплатил – те свое дело сделали. А кому не заплатил – тому по барабану… - Господи, - сказал Артем, - что же это? Это что, везде так? - Не знаю, Артем… да какая разница… Сил нет никаких… Даже думать об этом не хочу… Они замолчали. Потом, уже перед самой автостанцией Артем сказал: - Я, кажется, знаю, почему вы ушли из следователей. Анатолий Михайлович посмотрел на него своим следовательским взглядом и согласился: - Ну что же… Вполне возможно… Ну, давай! Удачи тебе! Он пожал Вереницыну руку и направился сразу к автобусу, не подходя к кассе, а Артем зашагал дальше – железнодорожному вокзалу. Там, в фойе, он свернул направо, в пустой угол за колонной, достал мобильник и набрал номер Таракановой. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
