"… Были и есть Миры, которые и бесконечно далеки, и совсем рядом. Они невидимы, неосязаемы, неощутимы, но они есть.

… И был Вечный Хаос, откуда вышло все Сущее и куда оно уйдет, когда придет Срок, дабы возродиться вновь, и так без Конца и Начала"

 

Когда она плыла у поверхности, ее полутораметровый спинной плавник был похож на небольшой черный парус, вселявший в сердца наблюдавших его такой же смертельный ужас, как пиратский стяг…

Имя ее было не произносимо на земном языке (поэтому назовем ее просто Русалкой). Огромная, с черной блестящей спиной и белым брюхом, с белыми пятнами над глазами, она была бесподобно прекрасна. Она с любовью дарила жизнь себе подобным, но прочим, как было известно, несла столь же верную и быструю смерть, как гильотина. Потому что, на самом деле, была… КАСАТКОЙ. Всем в океане было известно, что эта красавица – непревзойденная охотница и беспощадная убийца. В океане ей не было равных, тем не менее, она предпочитала держаться вдали от берегов, так как полагала, что так безопасней: море просматривалось вокруг до самого горизонта, где края опрокинутой небесной чаши соприкасались с непроницаемой гладью его, а глубины были неизмеримы.

Семья ее была пелагической стаей, состоявшей из нескольких крупных транзитных особей, барражировавших, главным образом, в верхней, хорошо прогреваемой части эпипелагиали и охотившихся на китов и дельфинов или питавшихся рыбой. Ее происхождение было таинственным. Но у нее были братья и сестры, а предком считался Титан Океан, Великий Разум, вечно созидающий и вечно познающий самое себя, обитавший в волшебном кристалле на дне бездны. Был у нее и дворец в тысячу ярусов, а также невообразимое число комнат без стен и коридоров, устремленных в бесконечность. Крышей его была та волшебная грань, за которой в безветрие днем с глубины было видно солнце, а ночью – звезды, тысячи звезд. Этим дворцом, разумеется, было море – ее дом, ареал…

Ей была неизвестна земля и мир людей там, наверху, ибо жизнь ее целиком протекала во дворце. Она даже представить себе не могла громадных мегаполисов, населенных миллионами мельтешащих, как пчелы, людей, лабиринты закованных в асфальт улиц и тысячи труб, изрыгающих в окружающую среду миллионы гекталитров отравляющих веществ, вредных осадков и примесей. Ей не грезились обширные участки земли, главным образом, в экваториальных широтах, превратившиеся в пустыни из-за невежественного применения химикатов и бездумной мелиорации, тянувшиеся на тысячи километров и заменявшие собой величественные тропические леса и тайгу. Как ребра громадных скелетов, зияли там останки былых производств, красными ранами ржавели железные конструкции, а в воздухе реял зеленоватый туман, сквозь который просвечивали развеваемые ветром груды отбросов.

Но ей все чаще попадались рукотворные пирамиды на океанском дне – нагромождения битого стекла, шлака, бутылок, обломков из нержавеющего железа и несокрушимой пластмассы. Течения рек выносили в моря ядохимикаты и продукты человеческой жизнедеятельности. Бездумная добыча углеводородов на шельфе приводила к колоссальной смертности морских обитателей, предваряя столь же массовую гибель всякой прибрежной живности. Нефтяная пленка, покрывавшая донные осадки в некоторых частях океана, являлась причиной гибели донной инфауны, а используемые людьми реагенты полностью прекращали ее размножение, вызывая неизлечимые заболевания и необратимые мутации организмов. Одним словом, деятельность сухопутных существ, людей, приводила к непоправимым последствиям в ее ареале, вызывая самые серьезные опасения по поводу судеб морей и мирового океана. Беда была в том, что люди всякий раз оказывались неспособны самостоятельно справляться с риском его освоения, и вряд ли в обозримом будущем можно было надеяться на изменение к лучшему, так как, судя по всему, дальновидностью они не отличались…

 

В воде было еще темно, но это ей не мешало, ибо она, время от времени испуская эхосигналы и ловя отраженные, «видела» так далеко вокруг и вглубь, как никто на планете. Далеко вокруг не было никого, ни единого сколь бы то ни было крупного существа, лишь кое-где в черной бескрайней купели мелькали голубоватые искры, медузы тускло-красными пятнами скользили во мраке да косяки сонной макрели то тут, то там появлялись в поле обзора. На много миль она была одна!

Ночь между тем подходила к концу, на востоке забрезжил рассвет. Море быстро светлело, так что сквозь его толщу вскоре можно было различить очертания то тут, то там проплывавших мимо ледяных глыб, айсбергов. Она стала плыть медленней, время от времени вглядываясь в едва заметные просветы внизу, в густом сине-зеленом полумраке под собой…

Она вновь поднялась на поверхность как раз в ту минуту, когда край солнца показался над горизонтом. Небо было бездонное, пенное, и не было слов описать, как оно было прекрасно! Оно было сплошь в облаках, которые – серые, красно-черные, лиловые – неслись по нему, словно табун разномастных коней, почуявших близость конюшни.

Однако быстрее их неслась она сама, оставляя позади милю за милей…

Она плыла очень долго, и конец пути был уже близок. Впереди, почти у самого горизонта, морская гладь вспучилась серо-зелеными гребнями сопок да грязно-белесыми бурунами, вскипавшими у невидимых берегов. Там несколько групп дельфинов охотилось среди волн, не замечая приближения страшного хищника, которого в океане боялись все.

Ее семья когда-то тоже охотилась здесь, но сейчас она не собиралась этого делать. Она лишь испустила охотничий крик, который дельфины «услышали». Они, как по команде, бросились врассыпную, стремясь как можно быстрее найти убежище на мелководье, куда такие крупные особи, как она, заходить опасались. Однако она приплыла сюда с совершенно иной целью.

Когда избранным особям ее вида исполнялось положенное количество лет (что приблизительно соответствовало человеческим тридцати годам), незадолго до летнего солнцестояния, или, по-земному, в июне, Иерарх призывал их к себе, а после происходило то, что на языке людей можно было назвать ТАИНСТВОМ. Как бы то ни было, через несколько лет они возвращались или не возвращались, но те, что возвращались, уже никогда не присоединялись к своей стае и образами своими ни с кем не делились.

Ей в этот год как раз исполнилось тридцать, и она, собираясь в вояж, поклялась сестрам поведать о том, что ей будет открыто…

Теперь она почти достигла конечной точки своего пути. Между двумя подводными грядами показалось, наконец, огромное плато, на котором зиждилась структура из массивных конструкций, сложенных из каменных блоков и до сих пор сохранявших следы обработки – улиц, образующих перекрестки, оснований колонн и громадных лестниц, поднимавшихся и спускавшихся к опустевшим платформам. Эти разрозненные обломки, безусловно, были некогда частями единого целого – чего-то бесподобно огромного, превосходившего все, возведенное людьми на земле, а ныне покоившегося на глубине, куда и вели широкие мостовые.

Каков был их возраст? Каким богам поклонялись строители?.. Ответы на эти вопросы ей, как ни странно, были известны: – «Существ(овала) земля Богов, – учил Разум Великий, – под названием имярек, там жи(ли) древние боги. Это неизвестное далекое место (до сих пор) является источником счастья всего мира»…

На какое-то время она забыла о своей цели. Солнце было уже высоко, а она все плыла и плыла, описывая круг за кругом радиусом в несколько миль, не желая, наверное, в одночасье расстаться со своей юдолью. Скоро должен был закончиться пятый круг. Что тогда? Необходимо было решиться…

Там, на глубине, о чем ей тоже было известно, находилось хорошо сохранившееся за все эти минувшие века сооружение – гигантская ступенчатая пирамида, снабженная неизвестной на земле техникой. Где-то в ней имелся чудесный кристалл, управляемый Иерархом, державшим в руках семь ключей Вечности. Этот Великий жрец, Мастер мастеров, которого никто никогда не видел, своим отрешенным сознанием наполнял океан и всегда был готов прийти на помощь тому, кому она требовалась.

Пришел и ей, не замедлив наполнить ее своей гаммой чувств – пониманием, соучастием и неколебимым спокойствием. И вот тогда она, набрав в легкие как можно больше воздуха, нырнула со всей силой, на которую была способна, а уж после уходила на глубину, навстречу робкому фосфоресцирующему сиянию, почти не прилагая усилий, как в трансе. А когда была уже глубоко, так что нельзя было всплыть на поверхность, это сияние превратилось в яркий белый свет, пронизавший ее целиком, так что чувство падения в бездну без надежды на спасение, которое было родилось в ней, растворилось без следа…

 

Сполохом багряного пламени озарив вогнутую, наподобие гигантской чаши, полированную поверхность, она персонифицировалась в полупрозрачную, как кисея, трепетную фигурку. И лишь сделала это – бурное море пагубных эмоций, среди которых преобладали страх, отчаяние, ненависть, ощущение приниженности и бессмысленности бытия, захлестнуло ее целиком, словно ветхое судно без кормила и кормчего. Порождение яростного и грубого мира, что простирался поблизости, оно представлялось подлинным морем страдания, так что, как ни странно, она внезапно сама ощутила всю его глубину и безысходность. Собственная жизнь показалась ей краткой, хрупкой и, пожалуй, бесполезной.

Спускаясь по выщербленным ступеням, она как бы нисходила от высших сфер, где пульсировал Великий Разум, к низшим, и с каждым шагом влияние этого яростного и грубого мира становилось все непреодолимей. Все громче звучал уже даже не реквием Времени Всемогущего, но непостижимо-мучительный, бездумный и протяжный рев его, олицетворявший полную меру царящего в нем зла и его стихийность. Когда это влияние стало уж совсем невыносимым, Иерарх со свойственной ему быстротой и готовностью поставил защиту – и грубый мир этот на какое-то время отступил, отдалился.

– Пытаешься проникнуться их чувствами, чтобы ощутить полную меру страдания? – спросил он, но на сей раз без всякой иронии, что иногда допускал при общении с младшими. – Но ведь они сами не осознают, что страдают.

– Тем хуже для них.

– Ты полагаешь, что некомпетентность, ненависть и ложь, на которых столь густо замешена их правда жизни, запустят цепную реакцию вырождения и их мир погибнет?

– В общем, да…

– А в частности?

– А в частности, мне больно от того, что я ничем не могу им помочь, не взяв на себя бремени страданий всего мира.

– Но они – люди! И «испытывать боль не только от реальных, но и от воображаемых страданий, страдать, зная о страданиях (их)», просто необходимо, поскольку это ведет к пониманию…

– Я бы хотела понять их…

– Именно это в день твоего совершеннолетия я и хотел поручить!

– Но ведь, насколько я знаю, об их мире в целом заботятся наши верховные иерархи.

– Это так. Но их забота проявляется, скорее, в виде силы, которая не всеблагая, не всегда милосердная для индивидуума и, понятно, не вполне избирательная, если не сказать, что слепая. Я же не хочу обременять их мир, и без того полный страдания, сверх меры…

– Явившись в их мир в ипостаси карающего бога?

– Ты права, и я тобой доволен. Лишь по той причине, что сила верховных иерархов равнодушна к личностным страданиям, она представляется в их мире как высшая справедливость, то есть как способность к коррекции основных направлений развития, как инстинкт совести. Так что понятно, что, столь спасительный для мира в целом, этот инстинкт может быть разрушителен для отдельных людей. Это и есть необходимость жертвы…

– Нельзя принять жертвы, если ею становятся, главным образом, личности, обладающие этим самым инстинктом, ведь в таком случае замедляется ход Всемогущего Времени и мир их лишается шанса на лучшее будущее!

– Ты опять права, – согласился Иерарх. – Вот почему я еще раз обращаюсь к тебе и прошу, не беря на себя все их грехи, снизойти до их понимания жертвы!

– Но ведь я не смогу пребывать среди них в своем явном виде, что там, вне действия наших могучих охранительных основ, они, скорее, сами будут лепить меня по своему образу и подобию! Велика ли будет польза от такой миссии?

– В случае неудачи никто из верховных иерархов не возложит на тебя вину. К тому же, нельзя полагать, что люди непоправимо плохи, почти безнадежны, ведь одолели же они, в конце концов, невообразимые пространства и открыли многие тайны неба и земли!

– Да, но до сих пор не поняли, что самую главную тайну являют собой сами!

Иерарх кивнул ей.

– Разумеется, нельзя полагать, что они всего достигли, но уже то, что кое-кто пришел к пониманию, что «человек есть мера всех вещей», само по себе являет великую надежду. Таким образом, цель твоей миссии, – подытожил он, – скорее, помочь индивидууму, а не миру в целом, взлелеять хотя бы один росток без надежды увидеть всходы из-за длительности процесса.

– Время моего пребывания там будет кратким?

– Достаточным для посева, – ответил Иерарх. – Дело ведь не в том, чтобы новый человек отличался от прежнего, как море от суши. Суть в изменении его внутреннего плана, души, для чего бывает достаточно легкого толчка, некоей незначительной, на первый взгляд, побудительной причины. Ты, по-моему, сможешь стать таковой…

– Сделавшись одной из них?

– Будь терпеливой и, не ожидая от них ни вдохновенной благодарности, ни тем паче любви, будь ЖЕРТВОЙ именно в их понимании, в соответствии с их верой. Ведь поскольку наши верховные иерархи решили в своем предвидении, что нельзя помогать вам на этом пути, то это нужно принять и смириться. Но и ты не останешься в проигрыше, поскольку получишь индивидуальность за их счет, станешь личностью в их мире, ну, а кое-кому, возможно, подаришь и новую жизнь…

– Или смерть.

– Уверен, что жизнь, – сказал Иерарх и заметил: – Это будет равноценный обмен. Особенно если удастся избежать ошибок непонимания и сделать контакт сугубо добровольным…

– Если удастся!

– Побуждения есть испарения, такие же разжиженные, как атмосферная влага. И так же, как последняя служит на пользу только тогда, когда сконцентрирована и собрана, практическая ценность добрых побуждений становится очевидной только тогда, когда они приводят к конкретной цели. Помни еще, что «твое Сознание, зияющее, растворенное и нераздельное с Великим Блеском Предвечности, не имеет рождения и не знает смерти. Оно само и есть Вечный Свет…» Так что удачи! – пожелал Он.

 

А после не было совсем ничего, до тех пор, пока величественно-гордый восход не озарил новое пространство, и не обрелось зрение, чтобы лицезреть его, то есть не похожие ни на что небеса – опрокинутую густо-лиловую чашу с невиданным обилием незнакомых, почти немигающих звезд, с прозрачным, низко висящим облаком Млечного Пути, простирающимся дугой по небосводу, – и, конечно же, землю – ту самую сумеречную равнину, которая промелькнула в сознании перед тем, как оно покинуло ее!

Она подняла голову…

Солнце вставало. Первые длинные лучи его, как пилумы, наискось пронзили небеса, от края до края, и окрасили контуры ступенчатой пирамиды, сфинкса и руины храмов в радостные терракотовые тона, в то время как небосклон на востоке уже полыхал нежным багрянцем – день, окончательно прогнав тьму, наступил и встречал ее радужным сиянием небосклона. Это сияние, отделяясь от земной тверди, все более уподоблялось гигантской птице, широко, в полнеба, распахнувшей свои крылья и устремившейся ей навстречу. А после… словно из груди ее расцвел красный цветок с колышущимися лепестками вокруг огненного диска, и тотчас же, словно знаменуя его появление, раздался пронзительный крик – мир проснулся!

Мир безмолвия и царство неведомых ей стихий, единения вечной земли и вечного неба, проснулся, даря всем живущим свежесть утра и радость пробуждения. И Русалка, встречая его, улыбнулась приближавшимся к ней людям, ибо это, похоже, был уже не сон. Перед ней лежали руины древнего храма и стояли настоящие, живые люди, хотя и представлявшиеся нереально огромными в теплом, подрагивающем над землей мареве. А она, будто судно, получившее пробоину, еще продолжала скользить по зеркальной воде, все сильнее кренясь на борт и черпая им воду, хотя уже воспрянула от смерти к жизни.

– С благополучным прибытием! – приветствовал светловолосый мужчина то ли ее, то ли этот внезапно родившийся день.

Она, целиком проникнувшись внезапно нахлынувшему порыву, порхая на его крыльях подобно листу, сорванному и несомому ветром, как богиня, рожденная из звездного света и пены морской, ступала на грешную землю здесь и сейчас, безусловно, такой, какой себя ощущала, впервые.

– Откуда такое? – осведомился второй мужчина, сухопарый и язвительный, державший под руку стройную шатенку с короткой стрижкой, в то время как первый, словно громом пораженный, взирал на нее бездыханно.

В ответ она улыбнулась так неподдельно искренне, что лица мужчин в свою очередь озарились улыбками. У нее была светлая золотистая кожа, большие карие глаза с длинными ресницами, которые бросали на лицо еще более длинные тени. Она была так хороша, что кто-то из них невольно воскликнул: – «О Господи, спаси нас – погибаем!», выдавая тем самым общее впечатление.

– Откуда ты взялась, милочка? – спросила Шатенка, когда мужчины более не нашли, что сказать.

Русалка замешкалась, хотя и не потому, что не могла говорить. Спасительный голос Мастера вовремя пришел ей на помощь:

– «Скажи, что ты отстала от группы, потеряла документы и теперь не знаешь, как быть».

Она повторила слово в слово, даже не прислушиваясь, как звучит ее собственный голос и на каком языке. А голос ее прозвучал, наверное, как глас свыше, ибо на лицах их отразилось невыразимое удивление.

– Да ты просто находка! – переведя дух, воскликнул Светловолосый. – От какой группы отстала? Где провела ночь?..

– Что ты, КапТри, к бедной девочке пристал, – с укоризной сказала Шатенка, – раз она так говорит – значит, так! Мы рассуждаем, мы сомневаемся, когда нужно просто помочь!

– Чем же мы можем помочь ей? – осведомился тот.

– Разве вы не помните, – предупредил Сухопарый, которого спутники звали Ботаником, – что говорится в комедии Эвбула о выманивающих деньги женщинах-птицеловах, этаких разряженных жеребятах Афродиты: они возникают внезапно и предстают, как на смотре, в прозрачных платьях из тонкой материи, словно нимфы у вод Эридана?

Платье на ней, в самом деле, было прозрачным. Что-то вроде древнегреческого пеплоса.

– Давайте хотя бы отведем ее в отель. Напоим, накормим… – предложила Шатенка. – Ведь мы же русские и своих в беде не бросаем, Ты, наверное, есть хочешь?

– Да, безумно хочу… мяса с кровью, – отозвалась Русалка.

– Хм, думаю, в ресторане найдем что-нибудь…

В ресторане отеля Русалка, стесняясь, как показалось КапТри, своего необычного одеяния, забилась в угол и оттуда с любопытством следила за незнакомой обстановкой и поведением людей. Принесли бифштекс с кровью. Украдкой взглянув на свою спутницу, он удивился, как осторожно, словно пробуя, ела эта, без сомнения, очень голодная женщина.

– Тебя как зовут, дорогая? – поинтересовался КапТри. – Родители у тебя есть?

– Имя мое тебе ни о чем не скажет, а родители… Мой предок – Титан Океан, есть такой персонаж в вашем эпосе…

– Выходит, ты океанида?

– Отлично! Это имя мне нравится, – сказала Шатенка. – Очень красивое имя!

– Нет, если хотите, называйте меня Русалкой. Это имя мне больше подходит…

– Русалка так Русалка, – согласился КапТри. – Хотя русалки, если разобраться, существа светловолосые, бледные, худосочные, а ты – редкая птичка, черноволосая, к тому же – кровь с молоком. Поэтому в толк не возьму, кто ты. Ты так сильно напоминаешь богиню, – сказал он, вознамерившись комплиментом вызвать незнакомку на откровение, – что поневоле введешь в заблуждение. Думаю, ты Ламия или Лилит, – предположил он.

– В Ионии и Греции Ламиями, как правило, называют черных, то есть ночных, жриц Кибелы, – сказала она. Уголки ее выразительных губ дрогнули и слегка приподнялись, обнажив безупречно белые, хищные зубы, в то время как темные, как омут, глаза ничуть не изменили своего выражения. – Считается, что они спутницы Гекаты, а снискавший любовь такой жрицы, приобщается к силам Реи-Кибелы и в течение всей земной жизни ему сопутствуют здоровье, удача и славное потомство.

– Наверное, – усмехнулся КапТри. – Я не силен в истории оккультизма…

– В Средние века таких, как она, сжигали на кострах святой инквизиции как прислужниц Сатаны, – предупредил Ботаник.

Однако КапТри его уж не слышал. Он видел ее глаза, пылавшие в ярком солнечном свете незнакомым огнем, и чувствовал, что погружается в бездну. Он уже был готов потерять все – звание, родину, саму жизнь, наверное, за эти случайные мгновения близости. Острое, безысходное чувство просто душу разрывало на части.

– Так все-таки кто же ты? Уверен, ты – немного богиня!

– Я не богиня – богиней нельзя быть немного. Я просто есть, как видишь, – спокойно сказала она.

– Вижу, ты либо лукавишь, либо кокетничаешь…

– Нет. Попросту наша мораль сильно отличается от вашей.

– И что исповедует эта самая «ваша» мораль?

– Спасти вас от вас самих, – сказала она, но почти сразу, пленительно улыбнувшись, поправилась, – но поскольку это не в моих силах, спасти… ну, хотя бы тебя.

– Каким образом?

– Приказав, например. Вот так…

Она выпрямилась и свела широко распахнутые руки так, что указательные и большие пальцы их образовали как бы треугольник выше линии глаз. Причем и КапТри, и Ботаник могли поклясться, что прямо между ними, на переносице, загорелась багряная точка – и тотчас крупная стая больших белых птиц, снявшаяся, наверное, с берегов Мареотиды, тяжело махая крыльями, внезапно перестроилась ромбом.

Ботаник принужденно рассмеялся, и смех его прозвучал с каким-то победным торжеством, словно венчая финал героической пьесы.

– Это превосходно! – воскликнул он и захлопал в ладоши. – Вижу, ты владеешь теми же милыми штучками, которыми пугал власть имущих приснопамятный Вольф Мессинг! Еще слыхивал, будто подобными техниками владеют деревенские ведьмы. Уж не из их ли ты числа?

– Можешь считать так, если хочешь.

 

Ночью КапТри разбудил Ботаника. Впервые за все время отпуска он был вдрызг пьян.

– Слушай, у тебя нет ничего? – без обиняков спросил он, показывая пустую бутылку.

– Тебе, по-моему, хватит… Впрочем, давай спустимся в бар, – предложил тот, – угощаю.

В баре никого не было. Лишь невозмутимый молодой бармен, как часовой, стоял у стойки и, увидав их, учтиво кивнул, как старым знакомым.

– Налей-ка, приятель, чего-то покрепче! – КапТри заказал виски. Один стакан выпил залпом, второй придвинул Ботанику.

– Возьми себя в руки! – одернул его тот.

КапТри поделился сомнениями.

– Эта пассия просто не выходит из моей головы – наваждение какое-то! Не могу не думать о ней. Она сложена прямо-таки как подводная лодка. Какие формы! Какие обводы! И кажется абсолютно непотопляемой. В ней есть что-то прекрасное и одновременно таящее угрозу. Она – словно демон, спешащий на роковое свидание!

– Думаешь, инопланетянка? – серьезно так спросил Ботаник. И тотчас выложил доводы ученых, работавших по данной тематике: скорее всего, технически продвинутые инопланетяне используют технологии с очень низкими побочными расходами энергии, не требующие развитой инфраструктуры, что делает их неотличимыми от явлений природы. – Так что возможно, – заключил он, – что братья по разуму используют для изучения нас такие миниатюрные разведывательные аппараты, которых мы просто не в состоянии заметить!

– Думаю, они вовсе их не используют…

– Так или иначе, нам даже не стоит стараться их обнаружить. Если они не захотят сами открыться, мы никогда о них ничего не узнаем. И в то же время я уверен, что они существуют, ибо это статистически неизбежно. Так что остается лишь ждать, когда они сами о себе сообщат.

– А если они вот так… таким образом о себе сообщают? – КапТри взглядом указал в сторону номера, где, по словам Шатенки, отсыпалась Русалка. Впрочем, сама Шатенка, как тень отца Гамлета, уже спускалась по лестнице. Видно, и ей не спалось тоже.

– Ребятки, мне страшно, – сказала она, присоединившись к компании и наливая себе из бутылки. У Ботаника от удивления даже очки вспотели – Шатенка была убежденной трезвенницей и никогда на его памяти не позволяла себе ничего крепче кефира. – Сейчас она вроде бы спит, – сообщила, – но не спит, я уверена.

– Ну и что из того?

– А то, что она наблюдает за нами, – шепотом сказала Шатенка. – Я, кстати, ладонь ее посмотрела…

– Ну и что?

– А то, что линия жизни у нее очень короткая и по всем законам хиромантии она должна была умереть еще в юности, то есть ее просто нет, не должно быть, в то время как она говорит, что ей уже тридцать!

– Ей хочется верить, – поддакнул КапТри. – Но разве ей можно верить? Может, она действительно ведьма?..

– Что, испугались? – подразнил их Ботаник, но, судя по вымученной улыбке, ему тоже было не по себе. – Но успокойтесь. Могу сообщить, что все женщины обожают быть чуть-чуть ведьмами, для чего используют самые разные средства. К примеру, одна моя знакомая любила изображать из себя… гм, этакую роковую волшебницу, способную творить чудеса. И вот, когда наши отношения дошли до конкретного, она спросила, не боюсь ли я. «Чего?» – осведомился я. – «Ведь я ночами летаю!» Ночью же, после всего такого (женщиной она все-таки была страстной) я не спал…

– Ну, и летала?

– Сссщас! – усмехнулся Ботаник. – Дрыхла, как мертвая, да храпела еще!

КапТри и Шатенка принужденно рассмеялись.

– Большинство женщин из кожи вон лезут, стремясь обрести превосходство над нами, мужчинами, – пояснил Ботаник, – и обожают в этой связи разыгрывать фарс, цель которого – создать эффектный образ в наших глазах. Ради этого порой даже себя не щадят. Так что, связавшись с одной из таких, почти нет шансов остаться нормальным. И пьянство – не самое страшное, что может случиться…

– Что, серьезно?

– На самом деле, возможны еще заскоки и завихрения. Вот посмотришь. И ничего искреннего. Дома нужно сводить ее в церковь, что ли…

– Может, лучше в полицию? – предложила Шатенка.

– Ты же сама сказала, что русские своих не сдают, – отозвался КапТри.

– Но мне страшно! – повторила она.

 

На следующий день страх испытала и КапТри…

Накануне решили так. Русалка по документам Шатенки вылетает в Москву. Ее сопровождает КапТри. Шатенка с Ботаником остается в Каире и подает заявление одновременно в полицию и консульство о краже.

Накануне отлета Ботаник отвез их в Александрию.

Этот город по грандиозности и великолепию не шел ни в какое сравнение с грязноватым и тесным Каиром. Город, который предстал перед ними, был некогда основан среди болот, на месте крошечной рыболовецкой деревушки под названием Ракотис, и назван в честь своего основателя. Когда-то это был признанный центр всей Ойкумены, столица науки, культуры, торговли, а также резиденция египетских царей; он был наиболее космополитическим городом всего эллинистического мира. Когда-то именно здесь был организован крупнейший научный центр – Мусейон (греч. «место пребывания Муз»), где вели исследования и писали свои труды выдающиеся ученые и поэты; именно здесь располагалась крупнейшая библиотека, в которой хранилось около 700 тысяч рукописных томов. Именно здесь спал вечным сном Александр, был убит Гней Помпей, а Юлий Цезарь, воспылавший любовью к юной Клеопатре, сражался против целой страны и победил. Когда-то именно здесь возвышался знаменитый Фаросский маяк, одно из семи чудес света…

Однако вновь осматривать древности, особенно после Гизы, Саккары, Медума, Луксора, не было ни сил, ни желания. Слишком сильны были впечатления. Решили поступиться предложенной круизной программой и прибегнуть к пассивному отдыху на одном из его белоснежных пляжей, находящихся не так далеко от центра, на востоке Александрии. Характерной особенностью его, как и всех прочих в Египте, являлось то, что он был при отеле. Поэтому и сервис здесь был на высшем уровне. Белокаменные здания, бесконечное море, воздух, которым можно дышать, зелень пальм и прочей растительности – все это обещало остаться самым приятным воспоминанием о современном Египте.

Оставив вещи в номере и смыв под душем пыль четырехчасового пути из Каира, они поспешили к морю. На сей раз Русалка показалась в цветастом японском халатике, который, наряду с иными необходимыми вещами, дала ей Шатенка. В небольшом ресторанчике, очевидно, также принадлежащем отелю и стоящем на оконечности выдающегося далеко в море мола, им предложили красивого рифового окуня с переливчатой красной чешуей, только что пойманного и зажаренного особым способом. Официант, догадавшись, что перед ним – русские, вполне доходчиво объяснил, что такого блюда под острым соусом им не отведать больше нигде в мире. КапТри деликатно объяснил спутнице, что мяса с кровью здесь не готовят.

Наваждение спало, и он смотрел на нее уже безо всякого вожделения. Ботаник, приподняв бокал и рассеянно наблюдая, как преломляется и растворяется в красном вине солнечный луч, рассказывал об александрийской философской школе, о господствовавшем стремлении к примирению противоречащих философских систем, вследствие чего александрийских философов называли синкретистами. КапТри слушал вполуха, а вернее, не слушал совсем. С удовольствием подставляя успевшее загореть лицо порывам весьма свежего ветра, он наблюдал, как в отгороженной бухте играли и подолгу гонялись друг за другом, устраивая шуточные бои, афалины. Много раз, находясь на боевом дежурстве, он слышал в наушниках их «голоса», но воочию наблюдал впервые.

Дельфин – это осиянная мифами аллегория. У критян он олицетворял морское могущество. В греческой мифологии дельфины являлись спутниками Афродиты, Посейдона и Диониса. У этрусков и римлян он символизировал путешествие души через море смерти в страну обетованную. Египетская Изида также иной раз изображалась с дельфином.

Дельфин для моряка (а КапТри как раз и был таковым) – спаситель людей, потерпевших кораблекрушение, символ моря, его мощи, свободы и благородства.

Словом, мифы многих народов говорят о дельфине как о существе божественном, обладающем даром пророчества, способном одним прыжком вылететь из воды и достичь неба, чтобы занять свое место среди созвездий…

Именно так и случилось, когда Русалка, предоставленная самой себе, вознамерилась искупаться.

Море у мола было песчаное, гладкое, прозрачно-зеленое, без каких-либо крупных камней или обломков, однако уже метрах в пяти быстро темнело и далее, в конце концов, становилось густо-синим, почти черным. Ветер гнал оттуда волну, так что, несмотря на то, что вода была вполне теплой, избалованные туристы предпочитали не рисковать, а дожидаться штиля.

Оставив на песке свой халатик, она не спеша продефилировала мимо выстроенных в ряд пустых шезлонгов и, замерев на секунду, словно давая себя рассмотреть, как накануне (при этом бухта с дельфинами стихла, как стихают джунгли при появлении хищника), совершенно легко, будто тяготение в одночасье утратило силу, прыгнула в воду. Раздался сильный звуковой щелчок, словно неосторожный метрдотель резким движением раскупорил бутылку шампанского, и в следующий миг шесть блестящих веретенообразных тел, как торпеды, вспенили воду и, в синхронном прыжке взлетев вверх, словно стремясь достичь неба, чтобы занять свое место среди созвездий, разом перемахнули через натянутые заградительные сети!

– Что случилось? – осведомился в страхе КапТри.

– Сам не пойму, – пожал плечами Ботаник, прервав монолог и из-под ладони глядя вслед устремившимся в открытое море животным. – Что-то их напугало. Может, акула?

КапТри резко поднялся.

– Эй, милочка, живо на берег! – крикнул он, обращаясь к Русалке. Однако та не обратила на его возглас никакого внимания и продолжала плыть, как ни в чем не бывало.

– Что скажешь? – осведомился Ботаник.

С чувством безотчетного страха он какое-то время наблюдал за ней. Он находился на суше и… все-таки испытывал такой же страх, как пловец, оказавшийся в пустынном океане и узревший уверенно рассекавший волны акулий плавник. Ничего не случилось, но безнадежность, неспособность оказать достойное сопротивление было тем единственным, что переполняло его.

– А то и скажу, что это невероятно, – стараясь сохранить самообладание, произнес он. – Более того, такого, по-моему, быть не может.

– Почему?

– Потому что она не плывет, а прет вперед, как подлодка! Угнаться за ней невозможно: на десять нормальных (моих) взмахов она делает один свой!

– Наверное, прохладная вода для нее – что парное молоко, – предположил Ботаник, – а особый жировой слой гасит вязкость среды, отчего она и плывет без малейших усилий. Представляешь, какую мощность должен был бы развивать обычный человек, чтобы двигаться с такой скоростью?

– И какую?

– В ж…пе должен быть атомный реактор! Такой, например, как на твоей субмарине, КапТри.

– На моей субмарине, – уточнил тот, – их два.

– Пусть на твоей два, – в тон ему произнес Ботаник, – а у нее вовсе нет, но плывет она все равно быстрее!

Стремительно и без малейшего усилия проплыв вдоль волнорезов, она, наконец, показалась близ мола.

– Никогда не видел ничего подобного, – вновь заметил Ботаник. – Вернемся домой – покажем ее ихтиологам, они любят подобные штучки! – голос его заметно дрожал, да он и не скрывал этого.

КапТри тихо присвистнул: Русалка вышла из воды и пошла к ним, быстро, не оглядываясь, почти бегом. Он сопровождал ее глазами, невольно любуясь походкой, прямой и стремительной, как бег степной кобылицы. Она гордо несла свою голову с тяжелым шлейфом иссиня-черных, точь в точь как у Афродиты, волос. Изящные ножки ступали легко и уверенно, и ножные браслеты серебристо звенели, так что разум его вновь помутился.

– Кстати, КапТри, – заметил Ботаник, – откуда эти украшения, если только вчера на ней ничего не было?

– Мы были пьяны и попросту не заметили… – предположил тот. – Ну, как водичка? – спросил он, когда Русалка приблизилась. Брызги золотыми жемчужинами покрывали ее атласное тело.

Тряхнув головой, она взглянула на него в упор, не мигая, и в ее глубоких, как омуты, глазах ему вновь почудилось багряное зарево. А еще почудились высокие и чистые женские голоса, которые запели вдохновенный гимн о великой битве богов и титанов, о богах, которые эту битву выиграли, о предстоящем реванше титанов, в котором должен будет пасть мир. Он не разбирал слов, но ощущал саму суть этого пения, тихого, пронизывающего, разливающегося по жилам волнами подспудной тревоги. Это были медленные переливы чарующих звуков и страстных вздохов, то убыстрявшихся и нараставших, то растворявшихся в неподвижном воздухе. И Русалка, казалось, в такт им не то, чтобы танцевала, но просто переступала босыми ногами, медленно поворачиваясь и покачивая поднятыми кверху руками. Серьезная, строгая, с безжизненным, как у сфинкса, лицом, она, казалось, целиком пребывала во власти неких таинственных сил. Искусно скрытые мускулы волнами сбегали от плеч до кончиков пальцев на ногах, которые она время от времени делала своей опорой, отчего тело ее изгибалось, как натянутый до отказа скифский лук, а когда расслаблялось – казалось, струилось, как водопад, колебалось, как пламя лампады…

– Слишком соленая, на мой взгляд, – наконец, отозвалась она. Во всей ее позе ощущалась подспудное превосходство, какая-то невероятная жизненная сила, одновременно притягательная и, как ранее отметил КапТри, таящая в себе угрозу, отчего она напоминала меч, наполовину извлеченный из ножен.

Но уже в самолете, когда все треволнения, связанные с пограничным контролем и подменой документов, остались позади, Русалка взяла его за руку и уже не выпускала до самой посадки в Домодедове. А он даже втайне не мог себе признаться, что подспудный страх перед ней был тем, чего всю дорогу он не мог превзойти.

 

Осень – грустная, кроткая – близилась к середине. Шел дождь – мелкий, промозглый… осенний. Было сыро и холодно. Но, несмотря на непогоду, прекрасен был в эту пору и Измайловский парк, и Лосиный остров, ибо осень всегда проявляет красоты, которые летом увидеть нельзя. Они медленно бродили по аллеям и тропам, и эти красоты являлись им непрестанно. Лес был окрашен яркими красками. Падала золотая листва, выстилая землю. Это настоящая примета осени. Клены напоминали золотые шары, которые даже в такой пасмурный день слепили глаза, а белизна берез была особенно выразительна на фоне темного ельника.

Русалка подставляла ладони, стараясь поймать хотя бы один лист. Подолгу рассматривала и смеялась. Одними глазами. Она набирала горсть желудей и каштанов, словно надеясь сохранить их, а после, понимая, что это невозможно, осторожно клала наземь.

Поначалу она почти не говорила – о чем, зачем? Но, в конце концов, ему удалось разговорить ее.

– Мы по-прежнему не знакомы, но я, кажется, догадался, кто ты, – в который раз пытался завязать разговор КапТри.

– Это так важно?

– Ты могла б рассказать…

– Ах, оставь! Я сама не знаю и, если честно, не хочу знать. Это меня не интересует, – сказала Русалка.

– А что тебя интересует? – в сердцах осведомился КапТри. – Может быть, ты убийца. Может, в самом деле, дочь Океана или ведьма. А может – новая Мата Хари, засланная супостатом для выуживания наших государственных секретов. Кто знает?

– Ты сам знаешь.

– Я хочу заглянуть в бездну, которая тебя извергла!

– Вы, люди, – как раковины, возжаждавшие вобрать в себя шум моря и его безбрежность. Только не можете вместить всего этого.

– Я хочу понять тебя.

– А я хочу понять вас, – сказала она. – Но мне тяжело. В моем мире не мыслят словами, как вы, люди. В нем есть место лишь чувствам да образам.

– Так покажи мне хотя бы один!

– Я бы хотела, чтобы прежде ты показал. Ведь я гостья, а значит, по вашим законам, мне нельзя отказать.

– Ну, какие такие законы, – КапТри лишь плечами пожал.

Тогда она сказала, что время ее истекает и пора собираться в обратный путь. И добавила, что хотела бы унести в свое «странствие странствий лучшее из наваждений земли».

– Это прекрасно, – отозвался КапТри. – Но хотелось бы знать, какое из наваждений ты считаешь лучшим, чтобы унести в своей памяти?

Русалка, как до того он, пожала плечами.

– Положусь на твой вкус, – был ответ.

И тогда КапТри, недолго раздумывая, предложил съездить на Нерль, в один из прекраснейших уголков Северо-Восточной Руси, на что она сразу согласилась…

Оставив машину у железнодорожной платформы, они перешли через пути и оказались посреди лугового раздолья, где уже начали желтеть травы, а озерца дождевой воды то тут, то там наполняли ложбины. Взору открывался ни на что не похожий, поглощенный холодным туманом простор, в крайнем левом углу которого белел храм – знаменитая церковь Покрова Богородицы, посвященная безвременно погибшему юному князю, которого предание отождествляло с вишенкой, срубленной в цвету!

В багряно-золотые тона были окрашены окружавшие его деревья, а сам он, отражаясь в подступавших к нему со всех сторон водах, был подобен кораблю, плывущему в вечность. Там, внизу, в подводных глубинах, он, как и сама вода, был текуч и изменчив. А здесь, на земле, его удивительные рельефы, стройный каменный пояс и порталы, украшенные искусной резьбой, были незыблемы и неизменны.

Распластался над ним почти сплошной покров облаков, словно для того, чтобы пропускать лишь редкие косые солнечные лучи, а окрестные воды были непроницаемо серыми, отчего он казался меньше, чем был на самом деле. Этот рассеянный свет, обозначая лишь контуры храма и едва проникая через узкие окна-бойницы, делал его почти неосязаемым, нереальным, а внутри озарял лишь пространство под сводами, отчего своды и само пространство, казалось, были лишены жизни.

КапТри подал спутнице руку и помог подняться по невысокой каменной лестнице. Он провел ее внутрь церкви с подчеркнутым значением, как невесту. Она же замерла на мгновение, словно пораженная ее простотой и величием, и… в тот же миг (случайно, нет ли?) солнце проглянуло сквозь облачный покров и заиграло на золотых окладах икон и белокаменных стенах, и они вдруг… зарумянились, как летом, на рассвете, когда над заречными муромскими лесами раскидывала свою нетленную розовую фату Дева Эос, заколебались, как живые. С пылавшими в тон щеками она взошла под столь чудесным образом осиянные своды и долго стояла перед ликом Богородицы, полузакрыв глаза и вновь уподобившись судну без кормила и кормчего, но внезапно обретшему парус – этот прекрасный белопенный храм, который уносил его вдаль по безбрежным волнам Всемогущего Времени.

Подошел батюшка – низенький седенький старичок с румяным, как у младенца, лицом. Она поклонилась и приложилась губами к его тонкой руке, принимая благословение. У КапТри отлегло от сердца, а она, словно очистившись от всяческих прегрешений, улыбнулась и протянула ему руку…

Потом не спеша возвращались к машине. Шли по грунтовой дорожке, а дождь продолжал моросить – мелкий, промозглый… осенний. По-прежнему было сыро и холодно.

– Так нельзя больше, – сказал он. – Еще немного, и я, наверное, сойду с ума и окончательно перестану понимать, кто я и зачем здесь. Мне нужно понять…

– Ты просто боишься…

– Может быть. Но чего?

– Того, что не знаешь.

– Вряд ли.

– Ах, оставь! С незапамятных времен люди, как раковины, стремятся вобрать в себя шум моря и его безбрежность, только это не в их силах…

– Я вовсе не хочу оказаться в числе избранных.

– Может быть, – согласилась она и, закинув руки за голову, мечтательно сощурила глаза. – А я бы, наверное, хотела… Чтобы, например, дарить жизнь. Я бы хотела стать героиней сказки и… спасти мир.

– Я не понимаю тебя, – произнес КапТри. – Нам что, грозит третья мировая? Экспансия инопланетян? Кризис?

Русалка, как школьница, замотала головой.

– Нет, конечно, – улыбнулась она, – ибо мир ваш храним, так как со дня сотворения разделен на Стихии: Стихию Огня, что олицетворяет Ярость и Тьму, Стихию Воздуха, что несет с собой Холод и Свет, Стихию Земли, что несет с собой Безмолвие и Покой, и Стихию Воды, что несет Очищение и Надежду. И есть Хранители всех четырех Стихий, видящие Незримое, слышащие голоса Мира, внемлющие гласу Вечности и обладающие Великой Силой. Они-то и даровали вам свободу постигать Мир и хранят вас с Начала Времен…

– Чепуха! – принужденно усмехнулся КапТри, слушая ее тем не менее с замиранием сердца. Ведь сумасшедшей она не была точно.

– Однако и им, – между тем продолжала она, – не всегда будет удаваться спасать вас, ибо Великая Сила иссякает. Так что пора бы уже вам самим взять судьбы свои в собственные руки, для начала уяснив раз и навсегда, что «все разрушения империй, государств и иных организаций происходят через утрату нравственности, (что) является единственной действительной причиной катастроф во всей истории, и поэтому мож(но) сказать, что разрушение носит всегда характер саморазрушения»…

Несмотря на мокрый асфальт, КапТри уверенно вел машину.

– Я послана всего лишь предупредить, – пояснила она.

– Кого именно? От чего?

– Грядет большая опасность, – сказала Русалка, – но, повторяю, мир ваш храним.

– О какой опасности ты говоришь? – осведомился КапТри.

Она объяснила, что имеет самые точные сведения насчет этого и теперь, когда ее время пребывания на земле истекает, готова рассказать, хотя и знает, что это наверняка бесполезно.

– Какой-то ваш физик высказал гипотезу о том, что Тунгусский метеорит мог быть реликтовой ледяной кометой, представлявшей собой глыбу льда высокой модификации, – сообщила она, – и что местом нахождения подобных объектов может быть облако Оорта. Но… на самом деле он представлял собой совершенно неизвестное вам состояние вещества, которое получается за счет взаимодействия с темной материей.

– Ну, насчет природы Тунгусского феномена выдвигалось немало гипотез, – заметил КапТри.

– Разбираться в последовательности смен парадигм нет никакого смысла, поскольку тогда вас защитили Хранители. Защитят и на сей раз. Но… опасность заключается в том, что ваши власть предержащие постараются использовать эту проблему в собственных интересах. Опасность… не в угрозе извне – она в вас самих. Уж если вашему миру и суждено пасть, то погубит его политика без принципов, удовольствие без совести, богатство без работы, знание без осознания, молитва без покаяния…

– Ну что ж, расскажи тогда, как молятся в вашем мире! – с внезапно возникшей неприязнью произнес КапТри.

– В нашем мире, – сказала она, – ненужной игрушкой становятся в равной степени и каменный топор, и компьютер.

– Что это за мир такой, расскажи! Я хотел бы увидеть его. Хотя бы краем глаза, хотя бы лишь мельком! – торопливо сказал он и принужденно улыбнулся.

Разговор начал его утомлять, потому что у нее, конечно, не было бесконечной глубины познаний, приличествовавшей сверхъестественному существу. Ее откровения, хотя необычные, были лишены понятной ему логики, представляясь лишь разрозненными частями тех истин, с которыми в том или ином виде он был знаком.

Русалка покачала головой…

 

Целый день ветер крепчал. Шквал налетал за шквалом. Черные громады туч, гонимые мощным дыханием океана, проплывали, едва не касаясь гребней волн, вздымавшихся и опадавших за стеной проливного дождя.

Некоторое время он плыл среди них, взлетая и опускаясь, словно бросая вызов бушевавшему шторму.

Внезапно Русалка стрелой вылетала из пенистых волн, а потом стала почти вертикально, словно опираясь на собственный хвост, так что обнажилось все ее мокрое тело. С утра погода была пасмурная и облачная, но тут солнце краешком проглянуло сквозь тучи и на краткий миг осветило поверхность океана. Ее тело ярко блеснуло, луч солнца заиграл на ее черной спине, а после… она вновь погрузилась в зияющую пучину.

Он почувствовал, именно почувствовал, что она была весела – свирепо весела,

словно радовалась предстоящей смертельной бойне, ликовала в предвкушении той минуты, когда добыча будет настигнута.

Он по неопытности выпрыгнул вслед за ней высоко вверх – ветер, который на поверхности вздыбливал огромные пенные валы и от которого он до сих пор уплывал, с чудовищной силой обрушился на него. Он стремительно ворвался в легкие, так что какое-то время он не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть. Он стал задыхаться и, лишь когда накатившаяся огромная волна погребла его под собой, перевел дух. Увидеть что-либо за такое краткое мгновение на поверхности океана, конечно, не удалось. Но Русалка, уходя на глубину, успела кинуть ему несколько образов. Там, наверху, шел проливной дождь, шквалистый ветер сглаживал гребни лилово-черных волн, морщинивших морскую поверхность от края до края. А на западе, почти касаясь их, плавился и растекался багряными полосами сплюснутый солнечный диск. Это зрелище – свинцово-лиловый океан с белыми гребнями волн, свинцово-лиловое небо в багряных прожилках и багряное солнце – явилось ему во всей своей неподдельной красе, и он какое-то время любовался им, уходя на глубину вслед за Русалкой.

Погоня между тем продолжалась. Но где же она?

А она была уже далеко впереди, рассекая темную толщу воды, как нож масло. Ее четыре сестры двигались веером чуть сзади. Разбрасывая эхосигналы, они рисовали яркие образы, складывавшиеся в новое пространство, так что он видел и слышал все и вся. Он видел их самих, с черными атласными спинами, мощными горизонтальными плавниками, с красивыми темными глазами – они будто олицетворяли собой саму мощь, скорость, красоту и свободу. И себя видел тоже. Мало, что видел, но… чувствовал и жил не только своими, но и их чувствами!

Он погружался все глубже. Далеко мелькали какие-то тени. Неожиданно ярко блеснуло впереди серебряное брюхо акулы мако или парусника, бониты, как привидения, пронеслись мимо. Радужное сияние окутывало его, он словно растворялся в нем. А это что? В поле зрения возникли и запульсировали будто слабые маячки. Один… Три… Пять… Пять серых китов.

Как по команде, исчезли все эхосигналы, и он… будто ослеп. В противоположность своим оседлым сородичам, питавшимся, главным образом, рыбой и создававшим при ее ловле много шума, транзитные особи, питавшиеся крупными морскими млекопитающими, при загоне действовали всегда молча. В то время как несколько охотников во главе с Русалкой стали осторожно подкрадываться к добыче, остальные держались далеко позади.

До китов оставалось меньше двухсот метров, когда он внезапно услышал, как звучит Океан. Он был наполнен звучанием. Человеческим слухом нельзя было его уловить – он слышал шелчки кашалотов и пение горбатых китов, он слышал, как завывает наверху ветер, кричат над волнами чайки, а сами волны вздымаются и опадают над неведомыми глубинами. Он слышал писк крупных косяков рыб и похожий на реквием голос Великого Мастера. Этот голос был подобен отзвуку двигающихся плит земной коры или храпу чудовища, чье пробуждение, по легенде, грозило концом мира. Он пронизывал всю толщу воды, от самого дна до поверхности, наполняя ее подспудной экспрессией и пульсом самой Жизни.

Мгновения текли, как расплавленный сапфир. И все это время он одиноко парил в бездне, где не было ни неба наверху, ни земли внизу, ни веса, ни плотности и которую пронизывал лишь глас Мастера, словно эхо Первоначала, да его собственный пульс. Потом нахлынул вал тревожных и нестройных звуков, тысячеголосый хор боли и бездумной тоски, в дополнение которому метались и гасли сполохи пурпура и багрянца. Это киты почувствовали приближение хищников. Так или иначе, стихийно звучащий хор внезапно наполнили новые, полные страха аккорды. Длинные огненные стрелы синего и лилового цветов пронзили стихийную коловерть пурпура и багрянца.

Это были сигналы тревоги. И тотчас океан взорвался дикой какофонией, а вновь возникшие эхокартины были окрашены в необычайно яркие, алые и багряные тона.

– «Уа-ау-у-у… У-у-фф… Ур-р-р-ф… Блур-р!..», – громко закричал китовый вожак, и его крик можно было сравнить со звуком выпускаемого под большим давлением пара, что означало: «Тревога! Тревога! Уходим на глубину!»

Они на самом деле были способны погружаться на километр и даже глубже, где касаткам их не было шансов достать. Но на сей раз охотникам удалось подкрасться достаточно близко: под китами оказались четыре транзитные самки из родственной стаи, а впереди находилось разорванное кольцо отмелей. Путь к спасению был отрезан.

Прерывистыми щелчками ему отвечали сородичи:

– «Уи-и-и… Уи-и-и… И-и-и…»

Потом послышались звуки, как при громком сопении, что означало: «Мы… боимся!»

Все это время он ни на минуту не забывал, что должен напасть на вожака. Это было опасно, но, тем не менее, страха не было. Он был уверен, что ничего страшного ему не грозит, ибо сама Русалка руководила охотой.

Он погрузился еще глубже. Обогнал звено загонщиц во главе с ней, уклонился немного вправо и стал догонять вожака. Расстояние сокращалось, и он приготовился для атаки…

 

Он весь подобрался, готовясь к броску, и… в этот самый момент взгляды их встретились. КапТри встал, оделся, потом нервно заходил по комнате. Через приоткрытые шторы в комнату проникал свет. (Два уличных фонаря, которые никогда не работали, сияли так ярко, что можно было читать газету.)

– Я все понял, – сказал он. – Ты была рядом… И теперь я бы хотел, чтобы ты всегда была рядом. Но… знаю, что это невозможно. По крайней мере, в этой жизни. Я не могу даже просить об этом. Не знаю почему, но не могу…

Он смотрел ей в глаза, в которых загорались багряные сполохи, и чувствовал, что опять проваливается в бездну, но… такого страха, как в первый раз, не испытывал. Его властно влекло к ней, и в то же самое время некая непонятная сила не позволяла ее даже обнять.

– Ты всем можешь поделиться со мной, если захочешь. Любым своим секретом, и он мягко опустится со мной на глубину. Океан сохранит его в целости, – тихо так сказала она.

– Я надеюсь, что он такой же синий, какой был во сне, и кровь такая же красная…

– На глубине он еще прекрасней. Что касается крови, то я люблю ее цвет…

– Ты любишь убивать?

– Да, чтобы жить. Но ведь и вы, чтобы жить, убиваете и зачастую делаете это безо всякой объективной необходимости, преследуя лишь собственные своекорыстные цели и руководствуясь шкалой ценностей, принятой в вашем мире.

– Так скажи, сообразно каким таким ценностям ты явилась в наш мир в таком… ну, в таком превосходном образе? Почему не в образе лягушки или морской свинки, к примеру?

– Может быть, потому что я превосходна в своем, – улыбнулась она. Улыбнулась одними губами. – Ты же знаешь, что я и с человеческой точки зрения прекрасна.

– Увы, да…

– Почему «увы»?

– Потому что как-то нужно будет жить дальше. Что-то делать. Спасать мир? Родину?.. Чем я до сих пор занимался. И не я один.

– Живи, как живешь. Как все. Ведь до звезд еще далеко, а дел… ой как много!

Немного погодя КапТри надел куртку, ботинки, закрыл на ключ дверь, спустился по лестнице и вышел из подъезда. Дождь моросил не переставая.

– Ты надолго? – крикнула ему из окна Русалка.

– Нет, конечно…

– Погоди. Постой!

Он не остановился. Даже не оглянулся.

Выйдя на улицу, он долго бродил под под дождем, потом зашел в кафе. Оно было ярко освещено, так что видно было издали.

Он заказал стакан виски и сигареты, хотя курить давно бросил. Виски он выпил залпом и заказал еще. Он выпил несколько стаканов, и его немного отпустило. Словно ослабла какая-то внутренняя пружина. В кафе было темно и пусто. Лишь две девицы курили в углу в ожидании, наверное, достойных клиентов. Поначалу они его откровенно рассматривали, но вскоре, догадавшись, что к их числу он вряд ли принадлежит, утратили к нему всякий интерес. В кафе он сидел долго. Возвращаться домой было незачем. Все было сказано.

Домой он пришел лишь под утро. Дверь была заперта им снаружи. Но когда он открыл ее, в квартире никого не было. Русалка исчезла. Уходя в туман, в дождь, она оставила на столе кусочек глубоководного янтаря на золотой цепочке. Она ушла столь же внезапно и просто, как вошла в его жизнь. Ушла, как «уходят в теплую ночь после вечернего собрания друзей, (как) уходят в свежее утро после ночи с любимым, тихо закрыв дверь цветущего сада жизни. (И) последний удар разнес(ся) во мраке подземелий времен, равно скрывающих грядущее и ушедшее».

Слезы в душе пролились незримым дождем…

 

Через день после ее исчезновения КапТри разыскал Ботаника, который был настоящим профессором и заведовал обсерваторией в Подмосковье. КапТри рассказал ему о проблеме, а в качестве доказательства передал зарисовки, быстро начертанные ее рукой. Ботаник проверял эти сведения долго и тщательно – целых три дня, которые КапТри показались вечностью. На четвертый он пригласил КапТри к себе.

– Мы теперь редко пользуемся такой техникой, – словно извиняясь, объяснил он, указывая на оптический телескоп. – Наша работа почти целиком производится на компьютерах.

КапТри прильнул к объективам, умело и быстро, как на перископе своей субмарины, отрегулировал верньеры, а когда в поле зрения появились черные прогалы в звездных роях, протяженностью в сотни парсек, вопросительно взглянул на Ботаника.

– Не то, – покачал головой тот. Его руки, освещенные лишь отблеском индикаторов, замелькали по клавиатуре с быстротой пианиста. Натужно завыли моторы, и КапТри скорее угадал, нежели почувствовал вращение купола.

Теперь в поле зрения, чуть выше какого-то тускло мерцающего созвездия, показалось небольшое пятнышко. Ботаник остановил телескоп и одновременно повысил разрешение.

– Вот оно, – со скрытым восторгом произнес он.

КапТри, в самом деле, разглядел нечто, отличающееся от обычной, матовой, черноты космоса. Это был как дефект пленки, если бы он рассматривал фотку, но он смотрел на реальное звездное небо. Это было нечто непостижимое, не поддающееся какому бы то ни было рациональному объяснению. Это даже невозможно было заметить, если не знать наперед.

– Это то самое, на что она указала? – осведомился КапТри.

Ботаник кивнул.

– Ну, не будем сгущать краски и не спеша во всем разберемся, – произнес он свою любимую формулу.

– Разобрался?

– Гипотез много, объяснения нет. Там, то есть в этой самой области, возможно, и есть что-то, но, может быть, это пока неизвестное науке искажение пространства. Хотя… визуально там нет и намека на присутствие небесного объекта размером больше 1 км.

– А меньше?

– В данном случае решающее значение имеют не размеры, а масса. Его гравитационное воздействие уже сказывается на движении наших околоземных космических аппаратов. Например, тех, что находятся на геостационарной орбите.

– Выходит, этот объект реален?

– Вполне. И масса его велика…

– И каковы его размеры?

– Трудно сказать, ни с чем подобным мы досель не сталкивались. Но скорее всего, метров 30 - 500 в миделе. «Камушков» таких размеров в нашей системе сотни тысяч…

– И каковы последствия столкновения такого «камушка» с Землей?

– Последствия столкновения нашей планеты с объектом с размерами около одного километра, будут ужасны, – ответствовал задетый за живое Ботаник. – Вероятно, это закончится уничтожением нескольких государств. К примеру, известное событие на Тунгуске в 1908 году ознаменовалось вывалом тайги на площади 2000 квадратных километров, а вызваны были падением объекта всего лишь 60-80 метров в диаметре. Падение «камушка» порядка на два больше, что, кстати, имеет обыкновение повторяться в среднем каждые 10 миллионов лет, приведет к глобальному уничтожению всего живого.

– Чудненько! Что же делать?

Ботаник снисходительно взглянул на приятеля.

– Спроси у Русалки, когда она объявится, – посоветовал он, а после сгустил краски: – Своевременное обнаружение ОКО (опасного космического объекта) даже на расстоянии 15 миллионов километров проблему не решит. С ним предстоит еще что-то сделать, а единственная на сегодняшний день возможность избежать прямого столкновения – осуществить перехват и разрушить объект на множество мелких фрагментов. Но таким способом, сразу скажу, можно предотвратить лишь образование огромного кратера и цунами. Избежать же многочисленных очагов комбинированного поражения, последствия которого тоже будут катастрофичны, невозможно.

– Чудненько!

– Но не будем сгущать краски и… – начал было Ботаник, стараясь смягчить впечатление.

– Разобрались, нечего сказать! – закончил за него раздосадованный КапТри.

– Положение не столь безнадежно, как кажется. Если этот объект малой массы, то опасности он не представляет, даже столкнись с землей. Одно настораживает: мы его до сих пор не наблюдаем.

– Выходит, нет проблем?

Ботаник поморщился, что выражало крайнюю степень возмущения по поводу незнания азов его самой прекрасной из наук.

– Проблем нет у кура, – сказал он, – да и то пока он в ощип не попал… Пока мы не знаем в точности, с чем имеем дело. Если это объект, не знаем его орбиты, не знаем, из чего он собственно состоит. Но знаем, что ОКО могут двигаться по любым орбитам, с невероятными скоростями и могут появиться вблизи Земли с любой стороны, когда предпринять уже ничего нельзя. Это – как пароксизм, как внезапное и смертельное обострение болезни…

КапТри, уперев локти в колени, смахивал со лба пот, выступивший от усилий понять Ботаника.

– Пусть так, – сказал он, когда тот закончил и, тяжело дыша, уставился на собеседника. – Я не знаток небесной механики, тем паче такого раздела, как прогнозирование движения ОКО. Но осмыслить масштаб угрозы могу. Одно только… – КапТри запнулся.

– Что еще? – насторожился Ботаник.

– Какими средствами планируется осуществлять наблюдение?

Ботаник недоуменно взглянул на КапТри, потом, видимо, догадавшись, что имеется в виду, лишь плечами пожал.

– Никакими, – был ответ.

– Объясни толком!

– Тут и объяснять нечего. Никакого постоянного наблюдения за интересующей тебя областью пространства проводиться пока не будет: в бюджете Института денег на это нет. Скажу больше. Ни в Академии, ни в Минобороны не ударят и пальцем о палец. К тому же, то, что нам известно, вряд ли кого-либо из маститых ученых заинтересует, потому что такого ранее никто не наблюдал, а значит, до поры быть не может, – голос Ботаника под конец стал сухим, как у банковского клерка. – Ведь представь, во что это выльется, сколько средств слежения нужно направлять в одну единственную точку неба неизвестно сколько раз!

– А если на карту поставлено спасение мира?

– Фильмов пендосовских насмотрелся, my friend! – усмехнулся Ботаник и похлопал КапТри по плечу. – Живи спокойно и блюди родину – враг ближе есть!

– Выходит, – КапТри высказался по-военному категорично, – подобная информация никому не нужна…

– Выходит, так.

– Получается, мы вас защищаем от ракет супостата, – КапТри высказался еще более категорично, – а вы не можете защитить нас от каких-то небесных камней! Полагаетесь на авось?

– Выходит, так, – повторил Ботаник. – Но что касается меня, то я не хотел бы, ой как не хотел бы, чтобы ее прогноз сбылся!

– Честно говоря, и я тоже, – отозвался, как эхо, КапТри.

 

В приемной начштаба флотилии он в общих чертах изложил суть дела. Дородный капраз долго перелистал какие-то разложенные на столе бумаги, всем своим видом демонстрируя исключительную занятость, потом поднял взгляд – и КапТри увидел знакомую неколебимую надменность, роднившую друг с другом всех имущих хоть какую-то власть.

– Случай особенный, – заявил тот. – Прежде чем дать ход рапорту, необходимо разобраться.

– Необходимы срочные меры. Время не ждет, – предупредил КапТри. – Необходимо доложить в штаб ВМФ или даже главкому…

Взгляд капраза стал испугано-негодующим, словно оскорбление было нанесено ему лично.

– Даже если я отважусь воспользоваться прямой связью, чтобы доложить, то все равно твой рапорт будет рассмотрен в установленном порядке. Кстати, я не уверен, что решение по нему будет принято вообще.

КапТри встал, лицо его побагровело. Вслед за ним поднялся и чиновник, смерив его на сей раз спокойно-уничижительным взглядом.

– Верно ли, что вы, как дежурный по флоту, наделены правом принятия ответственных решений? – примирительно-вкрадчиво осведомился КапТри.

– Точно так.

– Вот и примите!

На лице капраза отобразилась некоторая растерянность, с которой он, впрочем, быстро справился.

– Я поступлю в соответствии с флотским Уставом и должностными обязанностями, – со значением заявил он.

КапТри вышел вон. За полчаса он устал так, как если бы пытался извлечь пострадавшего из-под обрушившейся стены здания.

– «Человек слишком слаб, чтобы осилить эту рутину», – подумал он со щемящим ощущением собственного бессилия. Не впервые он чувствовал, что есть некая сила, значащая бесконечно больше, чем его собственная воля и даже пресловутые интересы государства, которым он служил, как никто.

Но… дело есть дело. И он его сделал – все-таки рапорт ушел по команде…

 

Без какой-либо конкретной цели КапТри несколько дней подряд бродил по аллеям роскошного Измайловского парка без надежды снова встретить ее. Тем паче, что встретить человека в таком большом городе, без прописки, без паспорта, даже без имени настоящего было совсем нереально. Но, как ни странно, она нашлась очень скоро. В одну из бессонных ночей позвонил Доктор и хриплым от волнения голосом сообщил, что где-то в районе Гольяново нашли женщину, которая по приметам вроде бы похожа на Русалку.

– Она жива?

– Жива, но…

– Умирает? Раны? Увечья?

– Нет. Ничего нет. Она в коме. Дыхание чрезвычайно замедлено, но сердце работает без перебоев…

В Пироговке, куда КапТри примчался, как ветер, Доктор, прежде всего, предпринял попытку его успокоить:

– Понимаешь, подобные случаи – не редкость, – заявил он. – Привозят к нам человека – он как зомби, как сомнамбула: о себе ничего знать не знает, прямо-таки как малолетний ребенок, разве что не мочится под себя. Ну, побудет у нас несколько дней, отогреется, отоспится, мы его подкормим, конечно – и… ажур! То есть физиологические функции восстанавливаются, а рассказать о себе ничего не может. Пока родственники, если таковые отыщутся, не расскажут.

– А если не отыщутся?

– Встречаются и такие, конечно. Но и они продолжают жить как-то. В целом, они совершенно нормальные люди, их тоже порой отпускают…

– Порой?

Доктор взял КапТри за руку и шепотом, словно боясь, что некто всемогущий, всесильный услышит его, сказал тихо:

– Видишь ли, никто не поручится, что такой человек безопасен. Может, сидит в нем какая-нибудь зловредная программа, которая, будучи запущенной по условному сигналу, приведет к последствиям самым непредвиденным и ужасным?

КапТри всмотрелся в распростертое на широкой больничной кровати неподвижное женское тело. Рассеянный свет осеннего дня было похож на лунный, отчего оно казалось изваянным из мрамора. Дыхание не было заметно, ресницы бросали на щеки густые лиловые тени, плотно сжатые губы были скорбно поджаты, а на предплечье, у локтя, был виден знакомый дугообразный шрам – след укуса акулы. Трепет пробежал по его жилам: он узнал – это было ее тело! Но… что-то в нем было не так. В знакомых до боли чертах сквозило чужое…

– Ничего, – сказал Доктор, – деятельность мозга еще не достаточно изучена современной наукой. По сути, мы вообще мало что знаем. Так что, возможно, сознание вернется к ней…

– Нет, – возразил КапТри. – Сознание, возможно, к ней и вернется, но это, я знаю, будет уже не она. Не ОНА!

Доктор вытаращил глаза, у него даже челюсть отвисла.

– Ты что, умом повредился? – осведомился он.

– Ничего, все в порядке. Наверное, надо пережить кое-что, чтобы понять. Я встретился с ней и увидел такое, что мне раньше и не снились. Только не смейся, прошу, – мягко сказал он. – Ты даже представить себе не можешь.

– Обследование показало… – начал было объяснять Доктор.

– Все равно, – отрезал КапТри и сделал отстраняющий жест. – Прощай…

– Прощай. – Доктор вышел, и шаги его еще долго разносились по коридору.

КапТри закрыл дверь бокса… впрочем, это было уже ни к чему. Это было как прощание в морге. С внезапно накатившимся чувством невосполнимой утраты он опустился на колени и прижал к щеке эту самую безвольно лежащую на простыне руку. Он словно хотел передать ей свои мысли, свою волю к жизни, но она… оставалась неподвижной и не откликнулась на горячий призыв его сердца. А через минуту он спустился по лестнице, сел в машину и включил зажигание.

– Человек, – сказал он себе, глядя поверх крыш домов, на которых уже лежал снег, – не может за одну ночь изменить жизнь. Но за одну ночь он может изменить мысли, которые навсегда изменят его жизнь. – Он откинулся в кресле и закрыл глаза. Потребовались секунды, чтобы произнести это и почти целая жизнь, чтобы понять.

Но как прожить ночь, если нет сна, а забыться не удается, потому что не берет ни алкоголь, ни снотворное, а сердце кровоточит, как ножевая рана? Наверное, каждый знает, как такое бывает. Благо еще, что, пока человек жив, он надеется. Но на что мог надеяться он?

Созерцая свое весьма краткое прошлое, он почти не находил в нем ничего замечательного – безмятежное детство, школа, академия, служба, случайные встречи и ни к чему не обязывающие знакомства. Почти… не повстречайся он с ней. Его прошлое сейчас казалось всего лишь историей кратких встреч с ней. Пройдет еще десять-пятнадцать лет, в течение которых он будет исправно служить родине. И все эти годы кто-то будет всегда рядом: он будет слышать и чувствовать это присутствие, выходя в плавание на своей субмарине или просто глядя на море, которое неизменно будет напоминать о ней. Он знал, что отныне, в часы тревоги или душевного упадка, в плеске и прикосновениях волн ему будет грезиться ее голос, прикосновения ее рук. А когда он выйдет в отставку или раньше, многим раньше, как знать, может быть, она захочет вновь встретиться с ним, и тогда судьба (Великий Разум, Титан Океан), разлучившая их, вернет все к своей изначальной точке?

Сейчас своим мысленным взором он пытался воссоздать ее образ – океаниды, касатки, русалки, – но… образ не возникал. Она явилась перед ним в образе привлекательной женщины, но, разумеется, только ею не была. Она была еще кем-то сверх – сущностью непостижимой и всепроникающей, может быть, тысячелетия назад родившейся в этом или совсем в ином мире, сущностью, которую, несмотря ни на что, он сумел найти и утратить, и надеялся, завершив круг, обрести вновь.

 

А в конце февраля весь мир замер в ужасе…

Объект неизвестной природы массой в нескольких миллиардов тонн, возникший словно из ниоткуда, вторгся в окрестности нашей планеты. Пришло время собирать камни…

Теоретики еще спорили, в то время как он, оставляя за собой дымный след, погружался в атмосферу все глубже. При подлете к предполагаемой точке падения он постепенно замедлял скорость, образуя вокруг себя нечто в роде огненного кокона и озаряя дымящиеся развалины городов, пылающие леса и степи, а на море вздымая мощнейшие волны. В момент образования ударных волн, благодаря каким-то не слишком понятным свойствам, он стал совершать какие-то, хотелось бы думать, хаотичные маневры, избегая огня перехватчиков. Впрочем, эти самые свойства позволяли ему становиться то видимым, то абсолютно невидимым, причем не только для электронных, но и оптических средств СККП, СПРН, ПРО и ПВО всех без исключения стран.

Он то появлялся, то вновь исчезал, словно дразня наблюдателей. Все земное оружие – излучатели HARP, боевые лазеры США и России, СВЧ-пушки Китая – было бессильно перед тем, что приближалось к земле. Мало того, даже ограниченное применение такого оружия вызвало еще большие разрушения и катаклизмы, нежели сам ОКО, пока он не столкнулся с землей.

В этой самой связи на самом высоком уровне и было принято решение прибегнуть к крайним мерам, то есть одновременным залпом тремя ракетами комплекса С-700 создать на траектории его движения облако раскаленной плазмы, а также встречную ударную волну, что вкупе неминуемо должно было его разрушить. И поскольку АПЛ КапТри как раз была вооружена должным образом, а кроме того, находилась почти на траектории движения ОКО, в районе предполагаемой точки падения, то на нее и была возложена такая задача.

Подстраховывать русскую АПЛ должна была американская ПЛАРБ, которая, в случае неудачи русских, должна была предпринять собственную попытку.

Однако пошло все не так…

Когда АПЛ КапТри из-под воды дала залп, а после всплыла на поверхность, горизонт был еще чист, но небо уже горело зловещим багрянцем. Необычная красная радуга мостом перекинулась через треть океана.

– Ты полагаешь, что это и есть наша «работа»? – спросил КапТри у Старпома, указывая на пылающий небосвод.

– Так сказал наш Великий (командир).

– Был бы великим, если б сидел в главном штабе…

– Им сейчас там, в штабах, во сто крат хуже, чем нам. Мы-то, если что, успеем нырнуть, а…

– А вот, по-моему, и ОКО…– прошептал КапТри. – Воистину удивительное зрелище! Но… я не хотел бы увидеть его еще раз. Чувствую, что если бы не был подводником, то непременно наделал бы в штаны…

Над океаном пронесся гул, как от сильного ветра. Вслед за этим раздался страшный удар, от которого сотрясся корпус подлодки, а на поверхности родились огромные волны. Потом в течение нескольких минут через почти одинаковые промежутки времени последовало еще несколько ударов, а через короткий перерыв… багряная радуга превратилась в разверзнутый в презрительной гримасе гигантский рот. Этот рот изрыгнул сизо-сиреневый огненный шар, который медленно, словно нехотя, прорезал небеса к северо-востоку, одновременно покачиваясь из стороны в сторону и вырастая в размерах…

– Погружаемся! – раздалось над ухом, и КапТри ощутил, как Старпом, ухватив его за ногу и сползая в открытый люк, тащит за собой. Но неординарность и масштабы явления настолько поразили его, что тело словно окаменело. Он не мог двинуться с места, ощущая лишь безотчетный страх, почти ужас…

Внезапно на уровне высоких перистых облаков, гораздо выше болида, показался небольшой, тоже ярко светящийся движущийся объект, величину и форму которого ввиду быстроты, а главное, неожиданности появления, невозможно было определить. Потом… еще два…

– Хранители! – догадался КапТри, продолжая зачарованно глядеть вверх.

А далее все произошло с какой-то уж совсем непостижимой быстротой.

Вновь раздались громовые удары. Вспыхнуло невообразимо яркое пламя, раздвоившее небо, а когда оно исчезло, накатившаяся ударная волна, как пушинку, перебросила КапТри через поручни. Прежде чем оказаться в воде, он увидел безумные глаза Старпома и медленно поворачивающийся маховик люка, запирающий его изнутри. Но… поздно! Огненная стена поднялась вокруг субмарины. Мгновенно в мире перестало существовать все, кроме этого космического огня. А когда он погас – не было ни Старпома, ни субмарины… совсем ничего, и лишь лилово-черные волны безмятежно перекатывались над неведомыми глубинами!

 

Находившиеся на американской подлодке моряки видели очень мало. В голубом небе промелькнуло нечто, затмившее солнце. Следовательно, можно было предположить, что ОКО не был разрушен в результате воздействия всемогущих, как они полагали, излучателей HARP. Далее какая-то чудовищная сила обрушилась сверху, словно невидимым колпаком накрыв океан. Потом огромная черная воронка диаметром в несколько километров завертела российскую субмарину и поглотила ее без следа. Еще мгновение – и все было кончено. На месте катастрофы ничего не осталось, даже обычного в подобных случаях масляного пятна. В горячем, наэлектризованном воздухе остался лишь запах гари, смешанный со странным ароматом, напоминавшим запах цветущих берегов тропических морей, да безотчетный страх перед неведомой космической силой…

 

Русалка плыла у поверхности…

Временами она выныривала из воды, и потоки воздуха подхватывали ее могучее тело, как невесомую пушинку, и бережно опускали на пенистые гребни волн. Ее мощный хвост двигался вверх и вниз, разгоняя ее, как торпеду. Внезапно что-то случилось. Пришло эхо, от которого стало тревожно. Море впереди ожило. Там, в плотной толще воды, стремительно двигалось нечто – продолговатое, с резкими очертаниями. Оно чуть покачивалось вверх и вниз, быстро приближаясь. Акула?..

В сознании ее будто зажегся, погас, зажегся вновь и далее продолжил пульсировать маячок, чередующий вспышки по три и четыре. Эта регулярность могла быть порождена лишь одним единственным способом – разумом. Человеком.

Однако сигналы приближавшегося объекта были вне понимания – нечто враждебное неслось из глубин ей навстречу, отражая эхо так сильно, как не один предмет до сих пор, а стало быть, скорость его была велика. В ее мозгу замелькали, строясь и рассыпаясь, куски изображений. Понемногу части раздробленной картины сложились в единое целое, словно косяк рыб, загнанный в сети. Тем временем объект вырос в размерах, заняв собой весь обзор, и, прежде чем догадка заставила ее… нет, не испугаться, но содрогнуться, прошел мимо – огромный, черный! В задней части его пульсировало бледное свечение, фосфоресцирующим ореолом окружая некое подобие хвоста. Что-то там вращалось, бурля и вскипая. Сквозь двойную оболочку она успела разглядеть несколько слоев причудливо изогнутых труб, перекрещивавшихся на оси, подобно обмоткам электродвигателя, и ощутила… присутствие Смерти, что была замурована в двух больших капсулах и двадцати четырех поменьше. Видение продолжалось не больше минуты. Объект двигался очень быстро, так что, едва она успела подумать об этом, очутился далеко позади. Вибрирующий звук, сопровождавший его приближение, стал быстро слабеть. Она не могла передать, что ощущала в эти минуты, но, тем не менее, окликнула его на известном ей языке. Однако он продолжал удаляться, не обращая внимания на посланный ею призыв. Некоторое время она еще наблюдала свечение, пока и оно не растворилось в черной дали…

И тогда она услышала зов!

Молниеносно повернувшись, далее уже продолжала плыть во вспененной им среде, всем своим существом ощущая, как быстро изменятся ее температура, структура и даже течение. Она встрепенулась всем своим телом, словно прогоняя сонливость, резко ударила хвостом и погрузилась глубже…

 

КапТри, оглушенный ударной волной и оказавшись в воде, мгновенно ощутил, насколько она была холодная, нестерпимо холодная. Когда он погрузился, его обожгло, как огнем. Холод шел со всех сторон, от всей чудовищной массы воды, его окружавшей… Потом счет времени он потерял, им овладел ужас. Потом впал в забытье, а когда очнулся, понял, что субмарина пошла ко дну, а он на тысячи миль в океане один. Но все-таки, пока был жив, продолжал верить в исключительность собственной судьбы и надеяться, что его, в конце концов, спасут, тем паче, что красный спасательный жилет был виден издалека.

Между тем время шло, а помощь не приходила. Так что к исходу дня, хотя вовсе не крылья Таната, а порывы холодного ветра прошумели над его головой, поубавилось надежды. Так что теперь не она, а горечь разочарования была тем единственным, что переполняло его, и он не удивлялся даже, что жив, хотя умереть должен был вскоре после того, как оказался в воде. Но не надежда, не разочарование, не пресловутая воля к жизни поддерживали в нем эту самую жизнь – кусочек глубоководного янтаря, который пульсировал на груди вспышками голубоватого света…

 

Когда она плыла у поверхности, ее полутораметровый спинной плавник был похож на небольшой черный парус, вселявший в сердца наблюдавших его такой же ужас, как пиратский стяг…

Однако КапТри не испытывал ужаса, потому что окоченел до того, что не воспринимал ничего. В ореоле сверкающих брызг и клочьях белой морской пены, веретенообразное тело ее надвинулось на него, как всплывшая субмарина. В полузабытьи он не мог оценить, насколько она была огромна и… бесподобно прекрасна, с черной блестящей спиной и белым брюхом, с белыми пятнами над глазами. И уж совсем инстинктивно, когда эта махина подняла его из воды, он уцепился за единственную во всем мире опору – этот могучий спинной плавник, рассекавший океан, как корабельный форштевень!