Я открываю глаза и вижу вокруг себя всё в кроваво-мясном цвете. Кровавые руки, простыни, потолок, встающее солнце в окне. На розовато-кровяной тарелке кусочек копчёного мяса. Чувствую, что меня начинает поташнивать от всего этого. Красная вода из-под крана грязными разводами течёт по рукам, я смешиваю её с зубной пастой, малиновым мылом пытаюсь освежить лицо, молящее о прохладе и чистоте. Наконец-то собраны багровые тетрадки в гранатовый рюкзак и натянута бордовая дублёнка с её длинным шлейфом тяжести.

Выхожу из красного мира и начинаю различать оранжевое. “А я похож на новый Икарус, а у меня такая же улыбка”. И оранжевое настроение. Ржавое, с привкусом меди на губах. Цвета полежалой листвы лица людей, недоспавших свои ночные часы, их апельсиновые с примесью коричневого губы безжизненно не улыбчивы. Рыжие сиденья автобуса и неестественное желто-красное моё удостоверение на проезд. Морковные двери длинной неповоротливой махины со скрипом размыкаются, и я шагаю среди кирпично-оранжевых стен, шепчущих мне с двух сторон: “Опоздаешь! Опоздаешь!”

Дверь в первый раз за всё утро без удара дотрагивается косяка. Яркое, солнечно-жёлтое ударяет пробуждением по глазам до блестинок-искорок в моих карих радужках. Желтушные, измученные лбы преподавателей рассылают остренькие, сверкающие желтками молнии знаний. Пересчёт студентов, как цыплят, скрюченными пальцами. Раздача лимонных купюр под строгую запись полной, отливающей сырным запахом старосты. Желтые странички тетрадей, утром казавшиеся багровыми.

Последняя капля, последняя точка. Выползаю из стен учреждения, в глазах всё зеленеет. Зелёненький кисок с фруктовым, цвета летней травы мороженным. Салатная знакомая с её вечно изумрудным пальто, лихо перебирающая недозрелых юнцов. Дерзко горящие, пожирающие глаза чужого человека, мутные озёра, заросшие тёмно-зелёными водорослями. Человек этот напоминает увядший огурец, валяющийся в нижнем отделении холодильника несколько месяцев и полный гниющего яда.

Остановочная зелень сменяется небесной голубизной библиотеки. Шуршащий покой голубых, твёрдых переплётов из рук в руки, происходящий долгое время, напоминает о чистой лазури желудка. Аквамариновые стёкла окон выжидающе смотрят на людей голубых кровей, которые листают страницы водно-байкальских книг, сурово оттесненных чем-то стёршимся до голубого. Стержень выжимает последние капли пасты, цвета невинных глаз новорожденных младенцев. Я поднимаю голову к небесам книжного заведения и понимаю, что был сделан последний штрих к записям, ненужным, но вынужденным.

Синий вечер улицы успокаивает, охватывая своими лапами, протаскивая через разрывающие синь круги фонарей на снегу. Тихие, синие (когда они такие, то они счастливые) глаза рядом. В чудесном, морском цвете покачивается воздух. Маршрутное такси вербует нас в свои асфальтовые с отливом, цвета утренней Венеры недра. Последний кусочек дороги по водному, слегка освещённому тёмно-синему пространству. Разные огоньки-рыбки остаются за спиной, и мы рука в руке идём к фиолетовому покою.

Слегка лиловые стены и потолок ночного неба, аметистовое освещение маленьких лампочек и фиалковый запах тишины. Ступенчато, по привычке, язык облизывает лилово-красное утро, лилово-оранжевый автобус, лилово-жёлтую учёбу, лилово-зелёных знакомцев и незнакомцев, лилово-голубую бессмысленную работу.

Всё цветное, радужное сливается в белоснежное, в чистое, звездно-полярное, метельно крутящееся за окном. Молочная невинность мраморных тел на белых простынях, собравшихся в экстазе, питает воздух праведной любовью. Слепяще-белое счастье опутывает девственным сном цвета настоящего спокойствия.