“А я томлюсь в неволе, да в неволюшке горькой, за решеткой, за золотой решеточкой, мечтает буйная головушка о вольной дорожке.” Горевал злой тоской Клавдюша горемыка, и вот в край свой родной возвращаля пузатый аж как владыко. Подбоченясь величаво, смотря на крепость на уютненькую, сказал отец лукаво, поправив рясу чистенькую: “Милый мой сынок, от вольной дорожки только неполушки: кто пошел спасение искать, о себе больше не дал знать. Другим путь дальний укажи, а ты-то брюхо отрасти.” “А я томлюсь в неволе, да в неволюшке горькой, за решеткой, за золотой решеточкой, мечтает буйная головушка о вольной дорожке.” И вот к Клавдюше бедняжке Прилетела ласточка-бродяжка: “Я побывала там и сям, вверху и внизу вплоть до самого Перу. Везде тот же ужасный хлам, все морды немытые, точно я в аду. Не стоит милый мой, не стоит милый мой, ведь славно тут да жирненько -очень бы хорошо с милой бабенкой вить себе гнездо.” “А я томлюсь в неволе, да в неволюшке горькой, за решеткой, за золотой решеточкой, мечтает буйная головушка о вольной дорожке.” А на буйную головушку накаталось эх Горе ой да Кручинушка: “ Открой ты мне, открой ты мне скорее, я с пустой дороги, я с дороги тяжкой, я прямо с вольной дорожки. Ничего нет в начале ее, а на середине лишь косточки уставших, а в конце ее стопка милой ой да матушки-водочки. Открыл ты мне насмешкой удалой, открыл ты мне, родной! Пошел я мрачным молодцом, вернулся лихим Горем-Кручинушкой: будем выпивать-горевать вдвоем с милой ой да с матушкой-водочкой.” |