Когда я вечерами гуляю по родному городу и прохожу по улице Московской, приостанавливаюсь у небольшого одноэтажного здания, красиво облицованного натуральным камнем. И кажется мне, что не выветрился ещё вкусный запах из его стен, подожди я ещё немного, откроются теперь уже современные евродвери, выбежит радостная толпа студентов, да и другого жаждущего народа, вынося заветные пирожки, завёрнутые в газеты и серую упаковочную бумагу, которой уже нет в природе.

Есть такое поверье, что в некоторых местах если что-то построили, и обросло это поверьями, поклонением, хорошим отношением народа, то не будет ничего доброго, когда всё разрушишь и начнёшь строить новое.

Так, говорят, ничего нельзя строить на месте разрушенной церкви, ничего хорошего не получится, если жилой дом построить на месте кладбища, как бы давно оно ни было, нельзя на месте, где произошло убийство, на следующий день устраивать танцы. Возможно, всё это суеверия, но глядишь, и срабатывает.

Было в городе Новочеркасске, между улицей Дубовского и Красноармейской, как раз посередине Московской заведение, которое вызывает милые воспоминания у всех, кому старше 40 лет. Молодое поколение, воспитанное на чипсах и пиве, конечно, помнить маленькое одноэтажное здание не может, как и аппетитных ассоциаций, связанных с ним.

Когда организовали это заведение? Думаю, до 53 года, потому что хорошо помню газету, в которую завернул отец со своим дядей пирожки, чтобы помянуть товарища Сталина. Эта газета попалась мне через много лет, с теми же пятнами от пирожков, когда я в школе сдавал макулатуру. Нельзя было не прочесть решение пленума ЦК КПСС об организации похорон генерального секретаря. А отцу с его дядей был повод кого нибудь помянуть, была бы водка.

В то время пирожковая была сделана на современном уровне – были тестомесильные машины и, кажется, электрические печи для пирожков, потому что газа в городе ещё не было. Помещение, где делали пирожки, было отделено от общего зала глухой стеной, только в одном месте был сделан проём для подачи продукции в общий зал. Вся духота оставалась в кухне, а в зале лишь струился аппетитный парок, когда румяных красавцев подавали на стеллажи. Пирожковая в городе приобрела большую популярность. Каждый, кто прохаживался по проспекту Ленина, считал своим долгом нырнуть хотя бы на минутку в это славное заведение и съесть образец продукции.

В то время моя мама возглавляла лабораторию по экспертизе продуктов питания при городской ветеринарной станции. Получалось так, что ни одна проверка предприятий общественного питания города Новочеркасска, не могла обходиться без неё. Меня часто не с кем было оставить, и я участвовал вместе с ней во многих рейдах многочисленных комиссий, начиная от народного контроля и кончая плановыми проверками Первомайского и Промышленного райкомов КПСС.

Если бы вы знали, сколько ваш покорный слуга перепробовал замечательных продуктов, которые были в наличии на многих пищевых базах города! Меня таскали в такие места, о которых даже шпионы не знали. Я пробовал грибы, которые хранились в подвалах магазина на Просвещения и Московской. Эти белые грибочки в продажу не шли, а доставлялись к застольям в Горкоме нашей партии, когда приедет очередная государственная шишка. В буфете горкома, в подсобке, я пробовал чёрную и красную икру и сырокопчёную колбасу, которая хранилась там тоже для особых целей. Весной, как правило, нас с мамой вызывали в милицию, где в кабинете начальника милиции бились на полу два или три осетра, и подписывали с мамой акт о списании недоброкачественной рыбы. Когда я задал детский вопрос о том, что рыба-то совсем не дохлая, начальник милиции на меня странно посмотрел.

А какие проверки были на мясокомбинате! Там были такие продукты, названия которых в городе даже не знали. Да и сам я узнал их названия только после перестройки. Куда они шли, остаётся только догадываться.

На проверки мама брала с собой небольшую кожаную сумочку. И получалось случайно так, что добравшись домой, мы в сумочке находили то хорошую палочку колбасы, то кусочек грудинки, а то и баночку белых грибов. Приходилось всё это съедать.

Где-то в начале 60-х годов в городе началась новая компания. Группа народного контроля закрепила за членами постоянных комиссий объекты питания и обязала раз в квартал проводить проверки. Нам досталась пирожковая, так как мы жили не так уж далеко от неё.

Конечно, нас с мамой знали в лицо, и как она ни маскировалась, спрятав лицо в капюшон, сотрудники пирожковой её узнавали за квартал, и меня ждала в подсобке тарелочка с дымящимися жёлтыми красавцами, покрытыми хрустящей корочкой.

Пирожковая развивалась, и наряду с основной продукцией стала продавать сметану, соки, а иногда там появлялось даже пиво. Она работала допоздна. Студенты, идущие по Московской на танцы в «гроб» или «клетку», забегали часов в девять вечера, и после них уже ничего не оставалось. Правда, пирожки до знаменитых танцплощадок города не доходили, всё съедалось по пути. Лишь многие девушки, приходящие с танцев, удивлялись, откуда у них жирные пятна на плечах, да и на некоторых других деталях одежды.

Все студенты города практически ежедневно были клиентами предприятия. Удобно оно было расположено для мелиоративного и политехнического институтов, особенно, кто идёт на лекции во вторую смену. Парочка пирожков, стакан сметаны, и до вечера есть не хочется.

До середины 60-х годов чаще всего были пирожки с капустой и ливером. Брали обычно и те и другие, запивая их томатным соком. Тогда баллоны с соком вообще никто не считал, но в пирожковой часто был болгарский томатный сок, который имел привкус розового масла. Как он попадал туда, теперь уже никто не знает.

Когда в городе начали проводить газ, пирожковую временно закрыли на ремонт. В кухне поставили ресторанные печи с газовыми горелками, стеллажи облицевали нержавеющей сталью, и почему-то сломали стену между кухней и залом. Теперь все ароматы чувствовались за столиками, и воздух стал влажным и горячим. Но старые клиенты заведения легко это перенесли, хотя летом стало жарковато, а кондиционеров тогда не было.

В жаркие дни июня, когда по новочеркасским улицам бушует метель из тополиного пуха, на дверь вешали марлю с грузиками. Это было старомодно и неудобно, но от пуха защищало.

С газовым оборудованием ещё больше расширился ассортимент. Стали печь великолепные беляши и толстые, румяные кулебяки с капустой и с мясом. В дождь и снег из тамбура вырывались клубы аппетитного тумана, ты вступал в тепло зала, сбоку стоял маленький умывальник, я ещё помню простой навесной с носиком, позже поставили фаянсовую раковину и сушилку для рук, которая большую часть времени была неисправна. Очередь была всегда большая, но быстро двигалась. Ещё шипящие пирожки выкладывались на поддон и каждый брал большой вилкой, сколько хотел, или как позволяли финансовые возможности. Когда я шёл на лекции во вторую смену, дома не обедал. В пирожковой брал два пирожка с капустой и один беляш. Томатный сок почему-то не любил, а брал стакан сметаны. Пирожки с капустой были по 4 копейки, а беляш был дороже – 13 копеек, но какой! Сверху – золотистая корочка, на которой ещё кое-где пузырится горячее масло. Откусывать нужно очень осторожно, иначе ошпарит язык горячим соком. Половина фарша в беляше была в соке-бульоне, я такое пробовал только в правильно сделанных чебуреках. Я не знаю, что клали в фарш, но там был и лук и перчик и немного укропа. Видимо, много лет работал хороший повар.

Возле входа всегда крутились какие-то убогие или цыгане. Я не раз видел плохо одетого дедушку, который ходил между столиками, жадно глядел на пирожки и сердобольные люди угощали его. Он мгновенно съедал милостыню и опять ходил между столами. Производил впечатление сумасшедшего, а, может быть, играл его. Потом он куда-то исчез, а на смену ему пришла совсем старая бабушка. Она еле ходила, опираясь на сучковатую палочку. Обычно она стояла в тамбуре и следила, где недоеденный кусочек пирожка. Она подходила к столику и сметала объедки в свою нищенскую сумочку.

Голодные цыганчата забегали осенью или зимой, причём кто-то обязательно был босой. Часть из них начинала клянчить деньги, а другие – пирожки. Добр русский человек – конечно, давали.

За год-два до перестройки пирожковая выпускала пирожки с капустой, рисом и яйцом, ливером, горохом, котлеты в тесте, беляши, два или три вида кулебяк. Реже – сосиски в тесте, рыба в кляре. Иногда устраивали ночную смену, чтобы реализовать продукцию на стороне – наверное, на вокзале, или на каком-то городском празднике.

План всегда был, и если нужно, можно было в два-три раза увеличить доход. Но началась перестройка, и что-то стало не так. Здание опять закрыли на ремонт, оборудование демонтировали. Любители ещё по старой памяти подходили к двери, но, увидев надпись «ремонт», с огорчением уходили восвояси.

После реконструкции ничто уже не напоминало старое доброе заведение. Появились новые автоматические печи-пекарни, да и фирма стала называться «Экмасан». Никого из старого персонала я уже не видел. Булки, выпекаемые пекарней, были по-своему вкусны, но быстро надоели, попробовали печь пирожки, но они были лишь жалким подобием тех, до перестройки. Даже когда входишь с мороза, тебя встречают европанели, стеклянные двери, и никакого шарма! Лишь мигают сигнальные лампочки на автоматических печах! Пекарня тихо разорилась, и следующий хозяин тоже затеял современный евроремонт. Но магазин тоже не пошёл, и помещение с недавно сделанным ремонтом продали.

Теперь уж владельцем стал банк, опять затеял дорогой ремонт, здание облицевали натуральным камнем тёмно-красного цвета, отчего оно стало похоже на комнату прощания, какие делают на цивилизованных кладбищах.

Злые языки даже назвали это заведение «комната прощания с деньгами».

Ремонт начали весной, когда капли срывались с крыш и ручьи текли по асфальту. Он продолжался летом, когда уже пролетел тополиный пух, и каштаны стали ронять обожжённые солнцем листья. И только весной появилась вывеска-название банка.

И что же вы думаете? Не прошло и года, как все счета банка арестовали, и стоит он до стих пор закрытый. Видно, пора пирожковую открывать.