Было душно, как всегда бывает в ожидании грозы. Солнце плавило воздух, и над зарослями терновника воздух «плыл», словно подтаивал на жаре. По пыльной июльской дороге волы тянули воз, охлестывая себя хвостами по пятнистым бокам. Тянули медленно – казалось, хвосты не насекомых гоняют, а не дают волам заснуть. Возница курил самосад, отпуская колечки дыма в небо – они быстро расширялись и на целое мгновение зависали у возницы над головой, словно вылинявший в дороге нимб. А потом исчезали, оставляя резкий запах табака. Из-под соломенного капелюха – шляпы, скрывающей от солнечных лучей, виднелся крупный «картофельный» нос и ярко-рыжая бородёнка. Штаны на вознице были холщовые, светлые, и рубаха тоже светлая, домотканая. Широкий ворот открывал загорелую, в несколько складок, шею, на которой висел ланцюжок – тонкая металлическая цепочка, а на ней – простенький, потемневший от времени и пота крестик.

 

Обладатель рыжей бороды вёз мешки с кормом на станичный рыбозавод. Жара почти не донимала его, он любил жару, раскаленное июльское пекло и плывущий от зноя воздух. Впереди был ещё десяток вёрст сладкой неги, крепких дымных колец и тишины, нарушаемой лишь жужжанием насекомых. Он представлял, как Саломия Афанасьевна, вдова, с которой возница жил последние пятнадцать лет, печёт рыбный пирог. Ох, уж эти пироги с рыбой – от одной мысли о них изо рта текли слюнки, а в животе начинало настойчиво урчать! Под такой пирог не грех и стакан самогона выпить, только где на него денег взять, если их даже на подштанники не хватает.

 

***

 

В тот жаркий день Саломия Афанасьевна в станице отсутствовала, гостила у дальней родни в Кореновске – родичалась, как говорят на Кубани. С возрастом она не раздобрела, как иные казачки после пятидесяти, осталась стройной и подвижной, разве что слегка оплыла фигурой, как оплывает, погорев, свеча. Волосы, как и положено немолодой женщине, собирала в шиш – пучок на затылке, и поверх него носила под уличным платком или косынкой раскрашенный колпак с цветочным орнаментом. Бойкая и хвастливая на язык, она была абсолютно безграмотной, зато характер в отношении денег и трат имела строгий. Деньги – вода, сколько человек может без воды прожить? Оттого запасная фляжка всегда должна быть наполнена и припрятана на случай сильной жажды. Образных выражений Саломия Афанасьевна не понимала, слова для неё всегда имели прямой смысл. Однажды мужний племянник, человек городской, «из образованных», приехав в гости, неосторожно заявил:

 

– Вы, Саломия Афанасьевна, дядю моего в ежовых рукавицах держите.

 

– Ополоумел! – обиделась хозяйка. – Изверг я – зверей резать?

 

– Каких зверей? – опешил гость.

 

– Сам тока же сбрехал: ежей на рукавицы твоему малохольному дядьке!

 

До войны, в голодные годы язык довёл её до самой Москвы, и она любила описывать столицу и быстро-быстро тараторить, хвастаясь, что не раз отличалась там находчивостью и сообразительностью.

 

– Приихала я в тю Москву, а вона це така больша, больше нашей станицы в пять раз! От вокзалу на травмае ихать и ихать, ихать и ихать, и все за тридцать копеёк, а потом ище и топать. Поступыла работать у акадэмика, всё по дому робила. Однажды с Манькой – це подруга моя, вона тоже у акадэмика робила, поихали на травмае по делам. Я ей даю тридцать копеёк, кажу: «Купи билет». Вона купива билет. А тут кондухтор-проверяющий, вин ловэ хто без билета. А я ж така опытна, така сообразительна – бачу тако дило и с травмая на ходу взяла и сплыгнула. И Манька за мной тоже с травмая сплыгнула. Я ей кажу: «Ты чего плыгаешь? У тебе було тридцать копеёк, ты купива билет, а у мене не було тридцать копеёк, я тебе отдала» И тут мене как хватит за руку милиционер. И строго так кажет мене: «Чего ты плыгаешь пид колеса?» А я ж така опытна, така сообразительна, нашлась сразу и кажу: «Ребёнок больны, хозяин больны!»

 

Ввиду её полной неграмотности книги обошли Саломию Афанасьевну стороной. Она не жгла по ночам керосин, склонившись над любовным романом, не утирала слёзы вышитым платочком и не вздыхала мечтательно над долгими и томными объяснениями героинь и героев. Но что-то такое дремало под спудом в её душе. Циник назвал бы это склонностью к красивым жестам, романтик – тягой к высоким чувствам. Нужен был толчок, пример. И он пришел с белой простыни, натянутой между двух столбов – с экрана летнего кинотеатра. В те далекие от нас времена кино действительно было важнейшим из искусств: в неразделённом сознании зрителей всё, что происходило на экране – происходило (либо уже произошло) и в реальной жизни.

 

Саломия Афанасьевна полюбила кино ещё в Москве. Работая прислугой не очень-то походишь в кинотеатры, но когда выпал свободный денёк она могла смотреть один и тот же фильм с утра до вечера. Билетёр, пожилой москвич с пышными седыми усами, степенный и важный, брал с неё деньги только за первый сеанс. Эта женщина была его достопримечательностью, он показывал её своим знакомым:

 

– Та самая. Ждёт уже третий сеанс.

 

Знакомые вытягивали цеплячьи шеи из воротников, вырастая сразу на несколько сантиметров, и застывали словно суслики на задних лапах, наблюдая за просто и бедно одетой женщиной, то и дело всплескивающей руками.

 

– Ждёт другого финала? – хихикали они. – Думает, на этот раз конец счастливым покажут?

 

Билетёр важно кивал головой. Затем снисходительно ухмылялся и добавлял:

 

– В прошлом месяце у фильма хороший финал был. «Хэппи энд» по-английски. Так она всё равно три раза подряд посмотрела

 

– Так понравилось?

 

– Не знаю… Я думаю, она переживала, что на втором или третьем сеансе с героями беда в финале случится!

 

В Кореновске кинотеатров не было не то что в тридцатые, но и в первые послевоенные годы. Фильмы привозила передвижка. И тогда в сквере растягивали белую простынь, а зрители усаживались прямо на землю с обеих сторон экрана, лузгая семечки и вслух комментируя ход фильма. Те, кто уже его видел, громко подсказывали остальным: «Не бойтесь, он не убит, а только ранен!», «Это сейчас они ругаются, а в конце целоваться будут», «Думаете, он правду говорит? Брешет он!»

 

Прошло несколько лет и там же в скверике построили летний театр со сценой и деревянными скамьями. Театр обнесли высоким забором, и едва по улочкам райцентра растекались густые, как кисель, сумерки, как здесь появлялись первые зрители. Они имели деньги на билет и торопились занять лучшие места. Безбилетные мальчишки и девчонки висели гроздьями на соседних деревьях, сидели верхом на заборе, пробирались сквозь отодвигаемые в заборе доски – любой киносеанс собирал в летнем театре аншлаг.

Смотреть кино под открытым небом совсем не то, что в помещении. Над головами висят сочные, почти созревшие для августовского звездопада огромные звёзды. В звуковой ряд фильма, в его мелодию, в разговоры главных и второстепенных героев вплетается карканье потревоженных ворон, лай собак с соседних улиц, глухое ворчание припозднившегося трактора, возвращающегося с поля… Кино под открытым небом по-прежнему не расщепляет сознание зрителя на реальность и выдумку: киногерои сходят с экрана прямо в сквер, на грубо сколоченную деревянную сцену и вдыхают крепкий запах табака, поднимающийся от самокруток в тёмное небо.

 

Впрочем, чуть позже появился в Кореновске и «настоящий» кинотеатр – крытый. Попасть туда без билета, казалось, практически невозможно: единственную дверь в зал строго сторожила контролёр по имени Фрося. Впрочем, ребятишки (да и некоторые взрослые) быстро нашли к ней подход. Нужно было только степенно поздороваться, осведомиться о здоровье и поделиться с ней семечками или конфетой. К началу очередного сеанса карманы «тёти Фроси» бесстыдно оттопыривались от конфет и семечек. Но стоило замешкаться и попытаться проскользнуть внутрь, сунув конфету и позабыв вопрос о здоровье, как лицо Фроси превращалось в камень.

– А ну билет покажи! – сурово произносила она.

 

В начале пятидесятых ещё шли в российском прокате трофейные фильмы. Хотя скорее их следовало бы назвать пиратскими, потому что никакого отношения к поверженной Германии большинство из них не имело. Вышла при наступлении наших войск прелюбопытнейшая история: в берлинском пригороде Бабельсберге был обнаружен архив фильмов, собранных со всего мира. Его перевезли в СССР и разбирали ещё долгие годы. А некоторые фильмы, в основном, голливудского или английского производства, перевели на русский язык и выпустили в прокат. И вся страна от мала до велика смотрела пиратские копии с экранов кинотеатров. Впрочем, вся страна пиратские фильмы и сейчас смотрит.

 

Саломия Афанасьевна, как человек, поживший в столице и приобщившийся к цивилизации, предпочитала кинотеатр крытый. По приезде в райцентр она всегда находила случай посетить его, тем более за пару слов и горсть семечек. И вот в один из вечеров сложился трогательный пасьянс из романтичного настроения, трофейной мелодрамы, большой жёлтой луны и того самого ожидания прекрасного, что дремало в её душе под спудом. «Чтоб доказать свою любовь!» – говорила героиня фильма, идя вслед за любимым не то в ссылку, не то на эшафот. Возвращаясь под низко висящей луной из кинотеатра, Саломия Афанасьевна неожиданно почувствовала, как её ладони больно ранят иглы рукавиц, сшитых из безжалостно сорванных с ежей шкурок. Миру срочно потребовалось доказательство её любви к собственному мужу. Едва шагнув за порог родственного дома, она тут же усадила тридесятой воды племянницу, учившуюся в школе, за стол – писать под диктовку письмо.

 

«Чтоб доказать свою любовь, – диктовала Саломия Афанасьевна, утирая уголком платка слёзы, – пышу тебе, любовь моя, во первых же строках письма: в сенях, под кадушкой лежит десять рублёв. Знаю, шо подштанники твои совсим износились, возьми десять рублёв и сходи в магазин, купы новые. Навеки твоя Саломия»

 

Однако тут же оказалось, что прожив с человеком пятнадцать лет, она так и не удосужилась запомнить фамилию любимого.

 

– Не дойдёт письмо, – упрямилась тридесятой воды племянница. – Кому почтальон без фамилии вручать будет?

 

Но Саломия Афанасьевна «була така находчива, така сообразительна».

– Пыши так, – нашлась она. – Станица Платнировская, рыбозавод, деду с рыжей бородой.

 

***

 

Первые капли дождя ударили барабанной дробью по дороге аккурат в тот момент, когда возница заехал под навес. Он неторопливо слез с телеги, подошёл к умывальнику, плеснул в ладони воды и принялся умываться.

 

– Смотри, ещё один бородатый дед! – внезапно услышал он за спиной.

 

И, обернувшись, увидел в дверях парня-рыбака и девчонку-письмоносицу с тяжёлой кожаной сумкой.

 

P.S.

Письма, написанные с любовью, всегда доходят до своих адресатов.