Что хочет автор. Литературные конкурсы

- Оно, конечно, хахаль - не муж, - продолжала вахтерша. - А ежели хахаль путейный, то и краше мужа бывает. Только откуда ноне путей-ные? Тоже перестроились, собаки! Ноне ему пол-литру ставь, без пол-литры не заманишь... А она, пол-литра-то, кусается. То отрезвиловка, то тыщи плати!

"А у меня дома и коньяк, и водка, - подумала она. - Еще по тало-нам отпускали. Только выпить некому". А вслух сказала:

- Не надо мне, баба Паня, хахалей. Одной легче.

- Куда как! - возразила та. - Здоровой-то бабе легче?

"Все-то знает, старая. А где его взять, мужика? К первому встреч-ному не подойдешь: пошли со мной! На работе же - бабье царство".

- Я молодая была, не терялась, Валюха. И свой был завалящий, и начальник сплава, я у него кладовщицей работала, счастливил. А один дурной сплавник и снасильничал. Порвал дурак трусы. Я ему кричу, что-бы он поаккуратнее. Куды там! Сопит, как буйвол, и лезет. Я уж стара-лась - против него оба моих - никудышки. Потом встал, штаны застегива-ет и говорит: "Чего разлеглась, Хризантема? Простынешь - не прогре-лась еще земля!" Заботливый оказался.

- А что потом? - спросила Валюха.

- Велела ему: приходи завтра на это же место! Все лето и бегала к нему. Напеку блинов, поллитру самодуровки прихвачу - и в лесок.

- Не встречались больше? - спросила она.

- Когда уезжал, навяливалась ему. Возьми, говорю с собой, верной сученкой буду. Отказался. Своя у него дома была, да ребятишек трое... А я бы пошла за ним. Шибко мужчинистый был. Бабье счастье, Валюха, только через это дело и познается.

- Спасибо за чай, баба Паня, - сказала она. - Пойду...

Путь до дома был всего один короткий квартал. Лучше бы она жи-ла подальше, чтобы забыть про одиночье в уличном многолюдье. Стенки однокомнатной квартиры давили пустой чистотой. Когда-то в ней пахло мужским духом, но он давно повыветрился. Если б вернуть то время, все бы сложилось по-другому. Пускай бы он разбрасывал окурки, пускай бы его дочь приходила хоть каждый день. И друзей бы пусть водил. Она са-мы бы сидела с ними за столом, а выпроводив и перемыв посуду, подле-зала бы к нему, миловала бы, откинув напрочь одеяло. И детей бы на-рожала, не откладывая на потом... Но ушел глупый, с одним старым портфелем, потихоньку ушел. Только записку оставил: "Мы с тобой раз-номышленники". Слово-то какое придумал: разномышленники!

Позже, когда ночи для нее стали долгими и душными, она сделала вдруг открытие: а ведь он был прав. Но, Господи, как поздно дошло! И оттого, что вернуть ничего нельзя, оскорбилась чуть не до истерики: му-жик же! Мог бы и побить в крайнем случае, а не убегать...

Дом был уже близко. Она хотела оттянуть встречу с опостылев-шими родными стенами, свернула на боковую улицу. С нее через парк тоже можно было выйти к дому. Шла неторопливо. Лениво вспоминала разговор с бабой Паней. Мысль ее задержалась на лесосплавщике-насильнике. Это ужасно, подумала, когда насилуют. И тут же голос бабы Пани произнес, будто въяви: "Заботливый оказался". Как он ей там ска-зал? Чего разлеглась, Хризантема?..

Отцвели хризантемы...

Липкие сумерки облизывали город, оседали на деревья и кусты за железной парковой оградой. Оттуда доносилась музыка, созывая бес-штанных девчонок на дискотеку. Играли что-то современное, безмотив-ное, а ей слышалось: "Отцвели уж давно хризантемы в саду..."

"Почему мужчина насилует женщину? - думала. - Почему?.. Может, потому, что одинок и уже невмоготу? А как договориться - не знает, не уверен, что может понравиться женщине... Я вот тоже не уверена. Тоже не знаю - как, и не знаю - с кем".

Она прошла в боковую парковую калитку, отвернула от асфальто-вой дорожки, побрела тропкой.

...Три года назад появился в их конторе новый наладчик - Толя-разведенец. Взбудоражил весь незамужний женский батальон. А он по-ложил глаз на нее, она это ощутила кожей. Оглядывал, будто раздевал. Говорил с ней, ровно бы шептал на ухо ласковые непристойности. В сто-ловке садился за один стол с ней. И однажды спросил:

- Ты как в смысле секса?

- В каком смысле? - ей показалось, что ослышалась.

- Ты одна, и я один. Как там грузин поет? "Вот и встретились два одиночества..." Встретились и прямо у дороги устроили секс.

- Однако вы нахал!

- А как же! - довольно согласился тот. - Так я зайду за тобой после сигнала.

- После чего?

- Сигнала переходить к семейной и личной жизни, кардан ей в ра-диатор!

- Кардан?

- Поговорка у меня такая.

До конца рабочего дня она издергалась до почесухи. Без пяти пять он появился в дверях их заполненного столами и женщинами кабинета, щелкнул пальцами, привлекая внимания.

- Мой массовый поцелуй! - объявил, обежав бабенок взглядом. И ей персонально: - Жду внизу, Валюха.

И она вдруг успокоилась: "Все зависит от меня". Несуетливо и молча собралась под хиханьки товарок и сделала шаг навстречу личной жизни.

Толя ждал ее у столика бабы Пани. Был в распахнутом полушубке, при галстуке и без шапки. Спросил:

- К тебе пойдем? Или сперва в кафушку?

Она тысячу лет не была ни в кафе, ни в ресторане. С той самой поры, как ушел разномышленник. И все же поколебалась по причине своего ненарядного свитера. Но махнула на такую мелочь рукой.

Музыки и шампанского в кафе не оказалось. Это сейчас на каждом углу - море разливанное. А тогда антиалкогольная кампания вымела из питей-ных заведений все спиртное.

Толя-развенедец усадил ее за грязный столик. Принес на подносе два винегрета, две подозрительно синюшных рыбы с перловкой и четы-ре компота. Достал из кармана газетку, протер стол. Выпил махом стакан компота, другой протянул ей.

- Тару освободить надо.

Она отказалась, и он выплеснул компот в кадушку с засохшим фи-кусом. Придвинул свой стул поближе к ней, уселся по-хозяйски. Достал из нагрудного кармана плоскую металлическую фляжку.

- Лаборантка Надька отоварила.

Наплескал из фляжки в освободившиеся стаканы.

- Тебе разбавить? - спросил.

Она, помедлив, кивнула, понимая, что должна пройти и через это. Хотя и не представляла, как станет глотать спирт. Он долил в ее стакан компота и со значением произнес:

- Ну, за любовь у дороги и везде! - сглотнул и не поморщился.

- Не могу, - жалобно сказала она.

- А ты - символически. Чтобы тормоза не клинило.

Она отхлебнула. И отхлебывала еще несколько раз. И с аппетитом съела винегрет и перловку, только синюю рыбу не тронула.

Тормоза, действительно, ослабли.

Толя произносил тосты с намеками. Рассказал анекдот, как Горба-чев с Раисой ходили в баню. Она смеялась не столько из-за анекдота, сколько из-за того, что он явно ею любовался.

Тогда была зима, и темнело рано. Они возвращались из кафе по мягкому, испятнанному фонарными светляками снегу. Она очень хотела, чтобы он ее поцеловал. Но Толя-разведенец рассказал о том, что быв-шая его жена - лярва, кардан ей в радиатор! - спуталась с офицером, пока он на севере зарабатывал на квартиру.

- Это мой подъезд, - сказала она.

- Нормалек, - прервал он свой рассказ.

- До завтра? - неуверенно и вопросительно произнесла она.

- Как это "до завтра"? Баба Паня сказала, что ты одиночка.

- У меня не убрано!

- Начхать! Мы даже света включать не будем.

- Нельзя же так, сразу!

- Не понял! - раздельно проговорил он.

- Ах, Анатолий! Вы, наверное, меня не за ту приняли, - заговорила она, с ужасом чувствуя, что говорит не то. - Женщина по-другому устрое-на...

- Говорил тебе: выпей еще! Вот тормоза и клинит.

Она заметалась: "Впустить? Плюнуть на все условности?.. Но ведь не придет больше, интерес потеряет!"

- В другой раз, ладно? - она искательно дотронулась до его рукава.

- Другого раза не будет! - отчеканил он. И уже уходя, обернулся: Вот и ходи теперь не е..а!

Матерное слово слетело с его губ естественно, в нем была голая физиология и ничего боле. Потому его прощальная фраза врезалась в память как откровение мужской философии, понять и поколебать кото-рую женщина не в силах...

Приголубила его Надька-лаборантка. Через полгода они расписа-лись. Еще через пять месяцев Надька ушла в декретный. А она, Валюха-горюха, осталась со своими принципами и с открытой форточкой, через которую в ее четырехстенную коробку залетали летом с ближнего бал-кона шорохи и стоны: там соседский сын спал со своей юной женой...

Музыка с дискотеки стала звучать громче. В нее уже не вписывал-ся старинный романс. Она вызывала раздражение и желание избавиться и от нее, и от облика Толи-разведенца, который так и маячил перед гла-зами. Даже бабин Панин сплавщик имел Толино лицо и говорил его го-лосом: "Чего разлеглась, Хризантема!" Мысли роились одна другой дур-нее: "Если бы сейчас из кустов выскочил насильник, стала бы ты звать на помощь?"

Женщина не захотела ответить себе, только ускорила шаг. Чтобы сократить путь, пошла напрямую, по траве, отодвигая встречные ветки локтем.

- Ложись! - вдруг услышала она приказной мужской голос и не по-верила тому. - Ложись, кому говорю!

Она мысленно ахнула, растерянно закрутила головой.

- Ложись!

Оглядела сумеречную землю, торопливо шагнула под самый куст, где трава была погуще. Села, опрокинулась на спину. Снова попыталась разглядеть сквозь кусты того, кто решил ее изнасиловать. Ничего и нико-го не разглядела. Мелькнула мысль, что колготки у нее новые, еще по-рвет насильник в порыве страсти! Чуть приподнялась, приспустила их. А тот явно не торопился.

Кусты зашуршали не с той стороны, откуда ожидала. Она закрыла глаза. Слышала, как насильник остановился возле нее и как будто опус-тился на колени. Она даже ощутила его дыхание. Наконец, что-то холод-ное коснулось ее щеки.

Она приоткрыла один глаз и прямо у лица увидела бульдожью морду.

- А-а-а-й! - вырвалось у нее.

- Вам плохо, гражданочка?

Из сумерек возник рослый мужчина в спортивном костюме.

- Вам плохо? - повторил.

Она воровато и неуклюже подтянула колготки, села, оправила платье. Произнесла жалобно:

- Кто-то крикнул из кустов: "Ложись!" Я испугалась.

- Извините! Это я собаку тренировал.

Она подобрала сумочку, встала. Отряхнулась. Растерянно огляде-лась, соображая, куда идти.

- Тропинка тут рядом, - сказал хозяин собаки. Он был мордатым, чернокудрым, мужчинистым был, как сказала бы баба Паня.

- Знаю, - ответила она.

- Может, вас проводить до выхода из парка?