БОРИС НИКИТЕНКО

 

ПОБЕГ

ПОВЕСТЬ

 

Нас арестовали 5 марта 1951 года. Всю группу, всех пятерых разом. Правда, был ещё и шестой, но о нём не хочется и вспоминать, хотя и придётся. Из-за него мы и провалились. Игоря Сперанского задержали, когда он в одиночку, нарушив приказ, который предписывал работать в паре, расклеивал листовки.

Задержали его милиционеры, но, прочитав листовку, тут же передали в управление госбезопасности. Там, сходу получив по морде, Игорь выложил всё о нашей группе с фамилиями и адресами.

Самой листовке дежурный следователь не удивился. В областном управлении Министерства государственной безопасности их скопилась уже целая коллекция. В шок его повергли фамилии, сообщенные Игорем, а больше всего – одна из них.

- Ты не врёшь про Виктора Банникова? – бесконечно спрашивал он, и каждый раз получал подтверждение от обезумевшего от страха Игоря.

Следователь долго думал, принимая решение. Дело-то происходило ночью. По всем инструкциям он должен был немедленно сообщить о чрезвычайном происшествии своему непосредственному руководителю, начальнику секретно-политического отдела управления МГБ полковнику Банникову Сергею Ивановичу.

Должен и обязан был сообщить. Но… Задержанный назвал фамилию, имя и адрес руководителя давно разыскиваемой группы. Это был сын полковника. После долгих раздумий и терзаний дежурный следователь набрал телефонный номер начальника управления генерал-майора Гоберидзе.

Генерал, несмотря на трещавшую с перепоя голову, мгновенно сообразил степень нависшей над ним опасности. О полковнике он и не думал. Надо было спасать собственную шкуру. Но как?! Поразмыслив, он приказал вызвать секретаря парткома управления МГБ и больше никому и ничего не сообщать.

Обо всём этом и о том, что происходило дальше, мы узнали гораздо позже со слов матери Виктора. Она до конца следствия регулярно ходила к нему на свидания, в отличие от наших родителей, которых к нам не допускали, а со временем и вовсе арестовали. Больше мы с родными никогда не встречались. Простите нас, дорогие…

Теперь о нас. О нашей группе и о том, как мы дошли до жизни такой.

Сегодня мало кто не знает о жутчайшем терроре, развязанном против своего же народа одним из величайших палачей, которого знала история, по фамилии – Иосиф Джугашвили, и по партийной кличке Сталин.

Историки и психиатры так до сих пор не могут прийти к согласию о том, что послужило причиной роковых событий, устроенных им лично в самой большой стране мира. То ли мания преследования, или паранойя – диагноз, поставленный Сталину великим психиатром Бехтеревым, после чего академик скоропостижно скончался… То ли ущербное понимание политической борьбы, проводимой Сталиным под незатейливым лозунгом: «Есть человек – есть проблемы, нет человека – нет проблем»…

Так или иначе, а этот человек сумел создать систему, при которой одна малая часть населения убивала и калечила другую, большую её часть. И всё это под барабанный бой, звуки фанфар, громы оркестров и громкие лозунги о свободе, равенстве и братстве.

Миллионы людей были репрессированы, расстреляны, попали в лагеря и тюрьмы, в своем большинстве ни за что, абсолютно без всяких причин и оснований. До сих пор вспоминаю водопроводчика Федю, мотавшего двадцатилетний срок, с ним я познакомился в одном из лагерей на Чукотке.

Осужден он был за шпионскую деятельность в пользу государства Гваделупы. За годы отсидки Федя так и не смог запомнить название этой страны и не представлял, где она находится. Запомнил окончание «лупа». Так и представлялся: «Шпиён из Лупы», добавляя для полного понимания непечатное, но складное и соответствующее ситуации слово. Так веселились следователи госбезопасности, скрашивая свои однотонные будни, выискивая на карте звучные, по их разумению, названия стран, по своей серости не зная, что Гваделупа являлась заграничным департаментом Франции…

Что касается нас, то тут вопрос стоял по-другому. И арестовали нас, и посадили за дело. Представьте себе: шестеро учащихся 9-х классов средней школы основали тайную группу марксистов-ленинцев с целью насильственного свержения диктатуры конкретного человека, по кличке Сталин, с идеей восстановления ленинских принципов построения коммунистического общества.

Каково?! А именно так и была сформулирована цель нашей борьбы. Пришли мы к ней далеко не сразу и не вдруг. Почти все мы, кроме Тани Пеленковой, учились в одной и той же школе большого промышленного города, позже сменившего своё славное историческое название на имя одного из подручных великого палача, который, кстати, тогда ещё был не уничтожен «как враг народа», по излюбленной методе своего хозяина.

Жили и учились, как все. Семьи были среднего достатка, может, за исключением того же Виктора Банникова, семья которого отоваривалась продуктами питания и товарами из специального магазина МГБ, так называемого спецраспределителя, и Игоря Сперанского, у которого отец был известный врач-гинеколог, негласно бравший огромные гонорары.

Мой же отец, к примеру, был мастером на заводе, мать работала там же бухгалтером. И нашу семью Соколовых на заводе очень и очень уважали, что, впрочем, позднее им никак не помогло. Отец Тани Пеленковой, единственной девочки в нашей группе, первой красавицы женской школы (тогда было раздельное обучение) и моей тайной любви, был рядовым инженером, а мать – экономистом строительного треста. Папаши Петьки Ерофеева и Коли Ерёменко – обыкновенные работяги на городских предприятиях, а матери – домохозяйки.

Росли мы, как и миллионы советских детей, весело и беззаботно. Начиная с детского сада, твёрдо знали, что счастливое детство нам создали добрые дедушки – Ленин и Сталин, а ещё – родная коммунистическая партия.

Мы с выражением читали на детсадовских утренниках умилявшие родителей стихи:

«Когда был Ленин маленький с кудрявой головой, он тоже бегал в валенках по горке ледяной». Или «Дядя Сталин, дорогой, нам живётся чудно, только плохо, что с тобой повидаться трудно. Ты живёшь в Москве далёкой, я живу в Сибири, скоро я приеду в гости в легковой машине».

Надо сказать, что в Советском Союзе к тому времени сложилась стройная система идеологического воспитания молодёжи всех возрастных категорий. После поступления в школу вчерашних детсадовцев принимали

в «октябрята» - организацию по названию месяца, в котором произошла социалистическая революция в России.

Сведённые в отряды по классам, они готовились к поступлению в пионеры – детскую коммунистическую организацию, которая в свою очередь подготавливала подростков к вступлению в комсомол – Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи (ВЛКСМ), чисто политическую молодежную организацию, в ней молодой человек состоял в обязательном порядке с 14 до 28 лет.

Добровольность во всех этих организациях была чисто декларативная, и на подростков, по каким либо причинам не состоявших в их рядах, смотрели косо и с подозрением, а о поступлении в вузы не могло быть и речи. Было забавно смотреть, как перед окончанием школы старшеклассники, не состоящие в комсомоле, искали любые ходы, чтобы проникнуть в эти славные ряды коммунистической смены.

Но надо отдать должное, что, кроме идеологического промывания детских и юношеских мозгов, эти организации делали для молодёжи немало. Повсеместно в стране работали тысячи Дворцов пионеров, станций юных техников, спортивных обществ, оборонных организаций, где ребята любых возрастов, причём бесплатно, занимались в кружках, секциях по своим наклонностям.

В летние месяцы практически всё молодое население страны отдыхало в пионерских и молодёжных лагерях у моря и в других живописных местах страны за чисто символическую плату, которая взималась с родителей, а для малообеспеченных семей и совсем бесплатно, причём на весь сезон. Этого не отнимешь. Было.

Но было и другое. Эта массированная пропаганда на наши неокрепшие умы приводила к твёрдому убеждению, что всё в нашей стране хорошо и просто замечательно, причём, благодаря только одному человеку – товарищу Сталину, который думает и решает за нас и ведёт правильной дорогой к коммунизму, а когда туда придём, то будет ещё лучше.

И то, что опять же Сталин разгромил фашистов, подтверждало это.

Мы считали, что живём хорошо, а если бы товарищу Сталину не мешали проклятые «банкиры с Уолл-стрита и остальные все поджигатели войны» - между прочим, так я писал в своем стихотворении в стенгазету – то жили бы еще лучше.

А ещё товарищу Сталину мешали «враги народа», и мы с упоением замазывали чернилами в наших учебниках портреты маршалов, учёных, писателей, политических деятелей оказавшихся врагами товарища Сталина, а значит, - и нашими врагами. Разделавшись с ними в учебниках, мы бежали по очередям, а то и простаивали в них по целым ночам, чтобы получить по карточкам причитающееся количество продуктов. Потерять карточки в то время означало голодную смерть, и я, лично, видел такие трагедии целых семей.

Но всё это считалось делом временным, а потому нормальным. Просто не задумывались, отчего такое положение длится уже десятилетиями, начиная с 1917 года, а тех, кто об этом задумывался, быстро переводили в известную категорию народных врагов.

Не задумывались об этом и мы, пока всех нас, шестерых, не поразил вирус увлечения историей. Заразил нас этим вирусом наш школьный преподаватель истории Михаил Павлович Дедов. Он был блистательный знаток истории Древней Руси и проводил уроки настолько увлекательно, что лично я с сожалением поднимался из-за парты после звонка на перемену.

Михаил Павлович писал кандидатскую диссертацию, которая могла открыть ему заветные двери в местный университет, а пока подрабатывал там же, в историческом отделе академической библиотеки, где основал исторический кружок для старшеклассников школ города, куда пригласил и нас, лучших историков своей школы.

Университетское начальство инициативу Михаила Павловича очень даже поощряло, усматривая в этом возможность отбора талантливых абитуриентов для пополнения студенческих рядов. Но больше всех радовались работники библиотеки, поскольку получили квалифицированную рабочую силу для разбора книжных завалов, накопившихся ещё с царских времён, и для инвентаризации огромного количества книг, поступивших

в 20-е и 30-е годы.

На заседаниях нашего кружка периодически выступали ведущие учёные, преподаватели университета, мы сами готовили научные конференции, проводили семинары и коллоквиумы – словом, как настоящие студенты. Было до того интересно и увлекательно, что мы дневали и ночевали

в университетских стенах. Разве что, не забывали о спорте. И то не все.

Надо сказать, что мы с Витькой Банниковым увлекались вначале боксом, а потом борьбой самбо (самооборона без оружия). Этот новый вид спорта можно было освоить лишь в спортивном обществе «Динамо», где им занимались только работники правоохранительных органов – милиции и госбезопасности. Иных прочих к этому виду спорта не допускали.

По протекции Витькиного отца, полковника МГБ, зачислили в эту секцию его сына и меня за компанию, и вскоре в своём весе нам не было равных. Ребята мы были рослые, физически подготовленные, и дело у нас пошло. Тренеры не могли на нас нарадоваться, и, если бы не школьный возраст, то мы могли бы успешно участвовать в ведомственных соревнованиях среди спортсменов правоохранительных органов.

Таня Пеленкова тоже увлекалась спортом. Она имела первый спортивный разряд по акробатике и спортивной гимнастике и уже работала по программе мастеров спорта. А вот Петька Ерофеев и Коля Ерёменко спортом не увлекались совсем. Разве что принимали участие в уличных битвах «стенка на стенку», но это по необходимости, чтобы не прослыть трусами.

Исторической науке они отдавались всецело и без остатка. Шестой участник нашей компании, Игорь Сперанский, с младых ногтей был дамский угодник. Мне кажется, что и в кружок, и в нашу компанию он затесался исключительно из-за красавицы Тани, которая, впрочем, никакого внимания на него не обращала. К моему глубокому удовлетворению…

Вот так мы и жили, постепенно мужали, и в головах наших начинали крутиться разные мысли и возникать вопросы, о которых в наши времена задумываться бы и не стоило. Но историческая наука только для непосвящённых кажется сухой констатацией фактов и дат. Она дает богатейшую пищу для размышлений, и уйти от аналогов и сравнений времён и эпох практически невозможно.

Всё началось с конференции по эпохе царя Ивана Грозного. Был

в русской истории такой царь, прославившийся жесточайшими репрессиями по отношению к своему народу. Научно-кружковую конференцию по этой теме Михаилу Павловичу предложил провести партийный комитет университета. Почему именно партийный комитет? Очень просто.

Великий вождь, он же великий историк, товарищ Сталин, внезапно воспылал вниманием к эпохе Ивана Грозного и его личности. Наверняка он увидел в нём себя, а в его делах – оправдание своих дел. Заказали двух- серийную кинокартину «Иван Грозный», снимать её поручили самому выдающемуся в то время кинорежиссёру Сергею Эйзенштейну, прославившемуся своим «Броненосцем Потемкиным».

Первая серия картины Сталину понравилась, и на творческий коллектив пролился дождь наград и поощрений. А вот со второй серией вышла осечка. Эйзенштейн возьми да и покажи, как царь Иван достиг вершин своей власти – на крови да горе народном, а не только на уничтожении своих политических противников.

Показал Эйзенштейн и то, чьими руками всё делалось. А делалось это людьми, которых называли опричниками. Этакая средневековая спецслужба. Ни дать, ни взять, современные органы госбезопасности с теми же задачами и методами. И Сталин это сразу понял. Картину к выпуску на широкий экран запретили.

Центральный Комитет партии издал постановление, которое в пух и прах разнесло картину и его создателя, а партийному и комсомольскому активу было предложено обсудить и осудить неправильную и вредную историческую трактовку фильма. И обсуждали, и осуждали, конечно, не видя фильма, полагаясь на мудрость ЦК и Сталина. Это было в 1946 году, но каждый раз, изучая эпоху Ивана Грозного, всегда опирались на это мнение партии.

Не избежали этого и мы на нашей кружковой конференции, о чём основному докладчику Тане Пеленковой неоднократно напоминали в партийном комитете университета, дав для изучения этот исторический партийный документ. Таня добросовестно выполнила просьбу-приказ старших товарищей. По моему мнению, даже чрезмерно добросовестно.

Особо выделив в своем докладе слова постановления о том, что «товарищ Эйзенштейн обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников в виде шайки дегенератов…», Таня раскрыла такие картины и привела такие исторические факты бесчинств этого «войска» по отношению к собственному народу, что и дураку было понятно, что «шайка» - самое нежное слово, которое к нему можно применить.

Но сделала это Таня высоко квалифицированно, с блеском и необходимой аргументацией, опираясь на труды товарища Сталина из разных источников и по разному поводу. Придраться было не к чему, и оспаривать её аргументацию тоже.

Университетские преподаватели, почтившие своим присутствием нашу кружковую конференцию, только поёживались, прекрасно понимая аналогию, которую проводила Таня с сегодняшним днём, а дубы из парткома довольно улыбались, записывая себе в актив проведённую политработу с молодежью.

Я мысленно аплодировал Тане и с замиранием сердца следил, как, цитируя слова постановления, касающиеся «шайки опричников», и рассказывая об их делах, Таня прямо смотрела в глаза Витьке Банникову, члену семьи современного «опричника», полковника госбезопасности.

Надо сказать, что к моменту проведения конференции мы стали совершенно другими людьми. Работники библиотеки, привлекая нас к разбору литературы, её инвентаризации и отбору книг для уничтожения, согласно присылаемым сверху циркулярам, не могли и подумать, что именно эта литература нами прочитывалась, да что там прочитывалась, просто глоталась, анализировалась со всеми вытекающими из этого выводами и последствиями.

Для нас стали откровениями воспоминания старых большевиков, в изобилии выходившие в 20-е годы, о предреволюционной обстановке, о самой революции, участии в ней многих нынешних партийных вождей, ряд из которых выглядел тогда не в самом лучшем свете.

Многое мы узнали о фракционной борьбе в партии уже после революционных событий, о неблаговидных поступках самого Сталина в отношении своих бывших товарищей и даже о прямых обвинениях его в сотрудничестве с тайной политической полицией, так называемой «охранкой».

Узнали и о политическом завещании Ленина, в котором он предупреждал партию о худших качествах характера Сталина, делавших невозможным его пребывание во главе партии. Тогда же мы узнали о Мартемьяне Рютине, одном из секретарей московских райкомов партии, открыто боровшемся против диктатуры Сталина вплоть до 1937 года и погибшем со всей своей семьёй в сталинских застенках. Перед смертью он написал собственной кровью на рубашке: «СТАЛИН – УБИЙЦА» - и сумел вывесить её за окно камеры.

Теперь стало понятно, почему было ликвидировано общество политкаторжан и их печатное издание журнал «КАТОРГА И ССЫЛКА», который нам было предложено уничтожать, если таковой попадётся в завалах. Мы ещё не были связаны между собой, но я прекрасно видел, как ребята прятали такую литературу прямо на теле и тайно выносили её. Это делала вся наша пятерка – будущий костяк организации, включая Таню и,

к моему удивлению, Виктора Банникова.

С ним мы были в прекрасных дружеских отношениях на почве спорта, но о политике никогда не заговаривали. Заговоришь тут при таком отце… Себе дороже будет. Игорь Сперанский такие книги и журналы читал, но не выносил и больше крутился вокруг Тани, явно мешая ей припрятывать книги. Он надоел ей до такой степени, что она подошла с просьбой ко мне переговорить с Игорем, чтобы он оставил её в покое. Это я сделал с превеликим удовольствием, а поскольку мой авторитет бойца в то время был необычайно высок и в школе, и на улице, Игорь воспринял это серьёзно и больше около Тани не тёрся. И она, наконец, облегчённо вздохнула.

Теперь для меня и, как я узнал позже, для остальных, многое стало ясным. И замалёванные чернилами в учебниках портреты приобрели совсем другую значимость. Стали понятны и исчезновения многих известных и неизвестных людей в городе. Дело в том, что репрессии в стране шли волнообразно. То достигали высот цунами, то снижались до обычных штормовых высот, но полностью никогда не прекращались.

Собрания по «всеобщему одобрению действий наших славных органов» проводились непрерывно. Взрослые испуганно молчали, представители рабочего класса, запинаясь, зачитывали у микрофонов написанные в парткомах обличительные речи, а нам не было до всего этого никакого дела. До поры до времени. Теперь всё стало на свои места.

После окончания конференции к нам с Таней подошёл Витька Банников.

- Поздравляю тебя, Таня! Только не надо меня бояться и так ненавидеть…

- А я и не боюсь.

- Боишься и ненавидишь. Это я хорошо вижу и чувствую. Между прочим, я в госбезопасности не служу, и продолжать дело отца не собираюсь.

- Это твоё дело, - отчуждённо ответила Таня.

- Андрюха, ведь ты меня знаешь, скажи ей! – повернулся ко мне Витька.

- А что мне ей сказать? Спортсмен ты хороший, а больше я о тебе ничего и не знаю.

- Ладно. Поговорим откровенно. За это время я прочёл всё то же, что и вы. И со многим согласен. Режим у нас людоедский и держится на штыках. Ленинские заветы забыты. Лучших людей убивают. Это я знаю точно. Всё подчинено воле одного человека и, судя по воспоминаниям старых большевиков, - человека далеко не лучших качеств, с минимальными заслугами перед революцией.

- Ты нас провоцируешь? – тихо спросила Таня.

- Сегодня ночью возьмут директора машиностроительного завода Орлова и бывшего латышского стрелка Озолиня. Есть предложение. Предупредить их и посоветовать исчезнуть из города, – неожиданно для нас сказал Витька.

Я посмотрел на Таню, она – на меня, и мы просто не знали, что сказать. Виктор молчал и ждал ответа. Наконец, я решился.

- Почему ты это говоришь нам, и откуда ты об этом вообще знаешь?

- Говорю, потому что думаю так же, как и вы. Знаю, потому что слышал разговор отца с сослуживцами дома за столом. Считаю, что от слов надо переходить к делу, если уже, кроме нас, в стране некому дать отпор этим людоедам.

Мы вновь переглянулись с Таней. Решение надо было принимать немедленно. И, хотя риск был чрезмерно велик, я протянул руку Витьке и крепко пожал её. Чуть помедлив, протянула ему руку и Таня и, улыбнувшись, сказала:

- Я тебе верю, Виктор.

- Я рад, ребята, - широко улыбнулся Виктор и без перехода предложил:

- Сейчас идём на почту, она рядом, напишем на бланках телеграмм печатными буквами предупреждения обоим и бросим их в почтовые ящики.

- А адреса? – спросила Таня

- Где живёт Орлов, я знаю, - сказал я.

- А я знаю адреса обоих. Узнавал в горсправке. Так что, если бы вы отказались, я бы это сделал сам, – и Виктор серьёзно посмотрел на нас.

И мы, не откладывая дела в долгий ящик, все это проделали. Орлов, как потом мы узнали, исчез с семьёй в тот же день. Судьба многих коллег в стране и в городе, видимо, его научила чему-то.

Старый большевик и латышский стрелок Озолинь, штык которого помог советскому правительству и лично Ленину и Сталину уцелеть в Москве

в 1918 году, не поверил, и был арестован той же ночью. О полученном предупреждении Озолинь умолчал и записку, видимо, сжёг, как мы и рекомендовали, иначе бы Виктор узнал о происшествии со слов отца, из домашних разговоров.

Именно это качество полковника Банникова помогло нам впоследствии спасти десятки людей, они исчезали по нашим предупреждениям буквально перед самым арестом. Советский Союз – страна огромная, и многие находили себе убежище на её необъятных просторах.

Но вот что интересно. Никто из предупреждённых нами, но не последовавших нашему совету, на допросах и не заикнулся о записках, и работники госбезопасности ни одной из них не нашли. Уж мы бы об этом знали. Больше того. По словам отца Витьки, в среде чекистов начали подозревать друг друга в утечке информации, чему, конечно, мы были очень рады.

Так сложилась наша группа, к ней вскоре примкнули Коля Ерёменко и Петька Ерофеев, от которых у нас с Таней и раньше никогда не было тайн.

С Игорем Сперанским было сложнее.

Памятуя моё предупреждение и зная, что я слов на ветер не бросаю, он больше не докучал Тане, но, тем не менее, постоянно крутился поблизости от неё, а после образования группы, значит, и от нас. Надо было что-то предпринимать, тем более, Игорь из кожи лез, чтобы понравиться каждому.

Надо сказать, что он высказывал толковые мысли, мало, чем отличавшиеся от наших суждений, и вскоре, как-то незаметно, стал своим

в нашей среде. Даже Таня сменила гнев на милость. Против принятия его

в группу был только я, но в соответствии с принципами демократического централизма, где решения принимались большинством, Игоря приняли в наши ряды. Добавлю, что на свою голову… К тому времени мы приняли название «Союз молодых марксистов-ленинцев» и определились в направлении своей деятельности, её целях и задачах. После недолгих споров сформулировали их так: « Восстановление ленинских принципов построения коммунистического общества в стране, на базе учения Карла Маркса».

Пути достижения цели:

1.Агитационная работа, путём создания и расклеивания листовок.

2.Спасение честных коммунистов и беспартийных от репрессий и арестов.

3.Физическое устранение предателя ленинских заветов – диктатора Сталина.

Всё. Не больше и не меньше. Принята такая программа была на загородной даче полковника госбезопасности Банникова. Знал бы он…

Протокола собрания мы не вели. И, вообще, решили обойтись без всяких бумаг, так как они могли служить обвинением на случай ареста. Голосовали простым поднятием рук после окончательной формулировки пунктов, их озвучивала Таня.

Учитывая наше отрицательное отношение к «вождизму», главу организации решили не избирать, а решение принимать простым большинством голосов после обсуждения.

Игорь Сперанский, назвав при аресте руководителем организации Витю Банникова, отчасти соврал, поскольку у нас, как такового, руководителя не было, но отчасти был прав.

Виктор, действительно, являлся неформальным лидером организации, как это всегда бывает в любой компании, где собираются больше одного человека. Однако я подозреваю, что, назвав Витю руководителем, Игорь как бы отводил от себя основной удар, подставив сына чекистского начальника. И, как показали дальнейшие события, в какой-то мере, оказался прав.

Кстати, я наблюдал за Игорем, когда Таня, самая подготовленная из нас и признанный авторитет ленинского учения, формулировала цели и задачи нашего Союза. У меня сложилось впечатление, что первым порывом Игоря было встать и без оглядки бежать от того места, где он находился. Но он сдержал свои порывы и, будучи грамотным парнем, при обсуждении даже заметил, что эти предложения – часть практической программы организации молодых революционеров из партии «Народная воля», созданной ещё в 1879 году. Идея же терроризма, которую они проповедовали, осуждена Лениным, несмотря на то, что одним из лидеров той организации был его родной и любимый брат, позже казнённый, именно за терроризм. Вмешался Виктор и сказал, что террор в определённых условиях всё же является одной из форм классовой революционный борьбы. Учитывая, что старшее поколение нашей страны просто деморализовано диктаторской властью одного человека, других методов устранения Сталина лично он не видит.

После непродолжительной дискуссии все согласились с Виктором и Таней, а Игорь промолчал. Как мы будем осуществлять задуманное устранение диктатора, так и не определили. Решили, что время подскажет.

А вот с агитационной деятельностью определились полностью. Главным в этой работе признали создание и расклеивание листовок. Решили, что листовки должны быть короткие и конкретные. Без рассуждений и общих призывов.

Множительной аппаратуры у нас не было и пишущей машинки тоже. Да и бесполезно было печатать на машинке. Все образцы шрифтов пишущих машинок имелись в распоряжении управления госбезопасности, так что вычислить, на какой из них напечатана прокламация, было делом нескольких минут. Поэтому решили размножать от руки печатными буквами. Без участия Тани. Женский почерк выдает себя и в печатных буквах. Ей была поручена главная задача – содержание и подготовка его для всеобщего обсуждения.

Виктор рассказал ребятам об уже имеющемся опыте предупреждения людей, подлежащих аресту, и единогласно решили продолжить эту работу и дальше. Но тут уже зависело от информации, которую мог добыть только Виктор, и он обязался делать всё возможное для спасения людей. И делал. И с листовками у нас получилось неплохо. Таня писала короткие, злые и точные сообщения, обличающие власть, об обмане крестьян, загнанных в тюрьмы-колхозы, о голодовках в стране по вине бездарных и малограмотных руководителей, о войне, которую выиграл не Сталин, а народ, и о трагедии 1941 года, произошедшей по вине безграмотного в военном отношении Сталина.

Мы писали о завещании Ленина. О наличии его большинство людей

в стране и не подозревало. Мы требовали выполнения ленинской воли путём устранения Сталина от власти. В листовках назывались имена безвинно пострадавших людей – от маршалов до крестьян и рабочих, которые нам были известны, а самое главное – имена наших местных, честных коммунистов и беспартийных, многие были преданы делу партии и ленинским заветам и безвинно осуждены, и даже расстреляны.

Содержание листовок после написания их Таней коллективно обсуждали, сокращая текст до предела, чтобы можно было буквально в считанные минуты её прочесть и отойти в сторону.

Размножали текст коллективно, за исключением Тани, стараясь ликвидировать индивидуальные черты правописания даже в печатных буквах. Бумагу использовали из толстых тетрадей, продававшихся в любом магазине канцелярских принадлежностей, чернила брали обычные.

Из всех сортов клея использовали столярный. Он быстро схватывал и намертво припечатывал листовку к забору или деревянному столбу. Отработали мы и тактику самого процесса расклеивания.

Работали в паре. Сначала выбирали объект, на котором листовка смотрелась и привлекала внимание. Использовали людные места: базары, железнодорожный, водный вокзалы, аэропорт и стадионы.

Расклеивание проводили днём при большом скоплении народа. Решили, что ночью расклеивать, хотя и безопаснее, но нецелесообразно. За ночь милицейские патрули и сторожа быстро обнаружат и сорвут листовку.

После выбора объекта удалялись в укромное место неподалеку, наносили слой клея на оборотную сторону листка и тут же, проходя мимо того же столба или забора, одним движением руки наклеивали листовку и, не сбавляя шага, шли дальше. При этом один из пары клеил, другой прикрывал его своим телом. Такая тактика себя полностью оправдала. Провалов не было, и эффективность была выше, чем нами ожидалась. Мы специально следили после расклеивания, как к листовке подходили люди, начинали читать, и наблюдали за их реакцией.

Многие после прочитанных первых слов испугано оглядывались и быстро уходили прочь. Но очень большое число прочитывало листовку до конца, одни быстрее, другие медленнее и отходили без истерических криков: «Милиция!». Конечно, были и такие крики. Но главная цель была достигнута. В город пошла информация.

Полковник Банников дома рвал и метал. Со дня на день он ждал присвоения звания генерала, а тут такой сюрприз, его и не скроешь и не замнёшь. Срывался и обещанный высокопоставленными друзьями перевод в Москву, да и глава «шайки опричников» Лаврентий Берия к нему благоволил, и вот тебе, пожалуйста!

На ноги были подняты все осведомители, не считая официальных лиц в милиции, в военизированной охране и в воинских частях. Военным патрулям вменили в обязанность задерживать любого человека, военный он или нет, заподозренного в расклеивании листовок.

Витька Банников об этом нас регулярно информировал, и мы только посмеивались над потугами наших противников. Напрасно, напрасно торжествовали. Беда нас ждала как раз в родном коллективе и там, где я и ожидал её, но мер достаточных не принял. Корю себя за это до сих пор.

А дело было так. Для расклеивания листовок в очередной базарный день должна была выйти пара в составе Тани Пеленковой и Игоря Сперанского. Накануне у них состоялось бурное объяснение, где Таня, укоряя Игоря в чрезмерной осторожности, которую тот проповедовал везде и всегда, назвала его трусоватым молодым человеком. Он и действительно был самым настоящим трусом, но тут что-то в нем взыграло. И, решив доказать Тане свою отвагу, он в нарушение наших правил попёр ночью самостоятельно расклеивать листовки. В результате – провал.

Дальше события, со слов матери Витьки Банникова, развивались так. Начальник управления госбезопасности генерал Гоберидзе, запершись в кабинете с прибывшим в пожарном порядке секретарём парткома управления полковником Соловьёвым, начали ломать себе головы, как выйти им обоим без серьезных потерь из ближайшего министерского расследования. А то, что оно будет, они и не сомневались. И кем бы ни был полковник Банников, и какие бы дружки у него ни были в верхах, дело обязательно дойдет до «хозяина», так называли в своем кругу чекисты Сталина. А там полетят головы, в том числе, и у них, как у руководителей управления.

Головы у обоих, сейчас, к сожалению, не варили. Они трещали после ночной пьянки в одном приятном и укромном месте за городом, которое они посещали довольно часто, оправдываясь перед жёнами служебной оперативной необходимостью.

Для прояснения мозгов выпили бутылку армянского коньяка, и, когда полегчало, начали проигрывать возможные варианты. Первым и весьма желательным был вариант смешать полковника Банникова с грязью, обвинить его во всех смертных грехах, в том числе, в разглашении служебных тайн, и пришить ему предательство.

Но в этом случае неизбежно вставал вопрос о том, где было руководство управления и где был партийный комитет со всей своей политико-воспитательной работой и донесениями «стукачей» на Банникова. В среде чекистов писать анонимки друг на друга было в порядке вещей и, узнав о случившемся, «стукачи» оживятся, и начнут «стучать» уже на руководство, не принимающее мер.

Более того. Поскольку Банникову терять уже было нечего, он в отместку обрушит на головы начальника управления и секретаря парткома ворох компромата. А таковой был, и не надуманный, а реальный. Опять же, подкожная месть его дружков из Министерства государственной безопасности, которые тоже будут вовлечены в эту историю, была вполне предсказуема. Нет, этот вариант не подходил.

Остановились на втором варианте. Дело спускать на тормозах, и, кроме следователя, начавшего его, больше никого к нему не подпускать. Банникову дать понять, что руководство управления берёт его под защиту.

Из яростного обличителя необходимо сделать его союзником и по гроб жизни благодарным начальнику и секретарю парткома.

По партийной линии вынести строгий выговор с занесением в учётную карточку за ослабление контроля по воспитанию сына, которого завлекли в свои сети такие же неустойчивые и лишённые родительского контроля подростки. На время следствия властью начальника управления полковника Банникова от занимаемой должности отстранить. Если таких мер окажется недостаточно, из Москвы подправят.

С пацанами решить так. Оформить как неустойчивых в моральном отношении подростков, начитавшихся всякой дряни, которая из-за безответственности руководства академической библиотеки, не была своевременно уничтожена.

За отсутствие должного контроля секретарю парткома университета объявить выговор, райком об этом позаботится, а директора библиотеки уволить. Всё опять же без шума.

Задержанному Сперанскому сразу вправить мозги в отношении сына полковника и его роли как руководителя группы. Никакой группы не было, а значит, не было и руководителя. Всех этих марксистов-ленинцев взять сейчас же, не откладывая, и первое время содержать вместе после того, как папа Банников проведёт соответствующую беседу с сыном.

На том и порешили. Банникова старшего немедленно доставили в управление. После лёгкого шока тот сообразил, что к чему, и кинулся домой для объяснения с сыном и инструктажа. Объяснение было тяжелым

с незапланированным микроинфарктом Банникова старшего и вызовом неотложки.

На машине скорой медицинской помощи прибыли и чекисты и увезли вместе с Банниковым-отцом Банникова-сына. Одного в больницу, другого –

в камеру, где мы все и встретились, включая Таню, хотя ей вроде бы надлежало находиться в женском отделении.

Мы поняли план чекистского руководства и максимально его использовали, благо, что Игорь, несмотря на свой дикий страх,

о террористическом акте в отношении Сталина и не заикнулся. Сработало таки в нём чувство самосохранения. И на том спасибо.

Нас не били и не пытали, что испытали на себе практически все узники сталинской репрессивной машины. В нашем случае, всё вертелось по сценарию, разработанному руководством управления, причём в бешеном темпе. Обыски, проведённые у нас в домах, ничего не дали. Документации мы не вели, а новых листовок ещё не подготовили. На допросах один и тот же следователь практически ничего не спрашивал, всё ему было и так известно из показаний Игоря. Он только формулировал степень участия каждого в агитационно-пропагандистсткой деятельности, стараясь избегать слова «группа» и не допуская упоминания фамилии Виктора Банникова как её руководителя. Мы это прекрасно понимали и, как могли, подыгрывали следствию.

В рекордное время следствие закончили, и дело передали на рассмотрение в Особое совещание при министре государственной безопасности СССР. Существовал в те времена такой внесудебный орган, не предусмотренный конституцией, без прокуроров и защитников.

Три человека, министр и два его заместителя, вершили неправый, но скорый суд. Во всяком случае, три их подписи стояли под нашим приговором. Формальностей не придерживались, и каждому из нас попросту влепили по 10 лет лагерей в соответствии со статьей 58-10-1 – за антисоветскую агитацию и пропаганду в мирное время.

Нас даже и не вызывали в Москву, сообщили о принятом решении и отправили по этапу к месту отбытия срока. Банников старший отделался отлучением от службы и переводом в действующий резерв, то есть в любой момент он мог вернуться к любимой работе…

Генерал Гоберидзе и полковник Соловьёв получили по выговору за ослабление бдительности и политико-воспитательной работы. Отделались, так сказать, лёгким испугом.

Видно, до «хозяина» дело не дошло. В министерстве сообразили, что достанется не только низовому гебешному звену, но и им тоже. Да и друзья Банникова старшего не дремали. Знали и они, что их протекция дружку обойдётся недёшево. В общем, все были довольны. И мы, между прочим, тоже. Ведь ходили под расстрельной статьёй, узнай следствие о нашем намерении ликвидировать вождя и учителя. Не знали мы только, какую страшную цену заплатят за нас родители. Постепенно их всех арестовали и такими же внесудебными органами, как и нас, упекли на длительные сроки

в лагеря. Так они оттуда и не вернулись. Вечная им память и вечное наше покаяние перед их безымянными могилами…

Что было дальше? Наверное, нет необходимости пересказывать ужасы сталинского Гулага, которые раскрыли всему миру Александр Солженицын, Варлам Шаламов, Евгения Гинзбург и десятки других авторов, переживших этот ад. Конечно, каждый видел его и испытал сугубо индивидуально, но общая доля была у всех. В какой-то мере нам и тут повезло. Все мы, кроме Тани, которую ещё в процессе следствия перевели в женское отделение следственного изолятора, оказались вместе до самого конца.

Для проходящих по одному делу это было невероятно, но это было. Так что отбывали мы свой срок на Чукотке в одном и том же лагере. Да и Таня была поблизости в лагере для женщин, и впоследствии мы наладили с ней постоянную связь. О себе уже не говорю. Делал для неё всё, что мог.

Чукотка, как весь дальневосточный край, превратилась в ту пору

в огромный концентрационный лагерь, где властвовала организация под именем «Дальстрой». Она организационно входила в систему госбезопасности и правила миллионами своих работников-заключённых методами, присущими всем тюремщикам мира. Только гораздо свирепее и жёстче.

Все мы неожиданно для себя стали шахтёрами и добывали стране уголь, а, слава Богу, не уран, в шахтах, расположенных тут же.

По молодости лет работали не в забое, а наверху, в технической обслуге, может, поэтому и выжили. А ещё выжить нам помогла наша сплочённость и наши крепкие с Витькой кулаки в сочетании с беспощадными боевыми приёмами самбо, которые мы так же беспощадно применяли к уголовной мрази. Между прочим, мы встречали в своих лагерных скитаниях ребят нашего возраста и постарше, сидевших за то же, что и мы. Были среди них москвичи, были из города Воронежа. И со статьями, гораздо серьёзнее наших. Оказывается, не одни мы были в этом царстве всеобщего поклонения кавказскому параноику и его проклятой системе. И это нас страшно обрадовало, а со многими мы просто подружились и, как могли, поддерживали друг друга.

Но вот одна встреча в корне изменила всю нашу судьбу. Как-то мы с Витькой случайно отбили у уголовников парнишку нашего возраста, которого, несмотря на лютый мороз, эта шпана пыталась раздеть. Ватник и ботинки у него были новые. Остаться без тёплой и крепкой одежды в это время означало только одно – смерть.

Парень только что прибыл из другого лагеря, где, по его рассказам отличался независимым поведением и неподчинением, как охранникам, так и блатным. Кончилось тем, что его проиграли в карты, и лагерное начальство решило его перевести в другое место, чтобы не портить себе статистические показатели очередным убийством. Звали его Иван Волжанский, и говорил он с каким-то неясным для нас лёгким, но вполне заметным, акцентом. Каким, разобрать было трудно, но, во всяком случае, не кавказским, звучавшем повсюду.

Дело в том, что, придя к власти, Берия окружил себя и наводнил всю правоохранительную систему лицами кавказской национальности. Не охранниками, конечно, а начальниками, большими и малыми. И их гортанная речь, вперемежку с русским матом, которым кавказцы владели в совершенстве, звучала со всех сторон всегда и везде.

У Ивана Волжанского акцент был особый, он поставил нас в тупик, и, когда он окончательно стал своим в нашей компании, секрет этого акцента разъяснился. Дело в том, Иван был никакой не Иван и не Волжанский тоже. Родился он в Соединённых Штатах Америки в городе Детройте штата Мичиган, и звали его Чарльз Бивер. Его родители были инженерами и идейными коммунистами, молились на нашу первую коммунистическую страну в мире. И, когда в тридцатых годах в Советский Союз начали приглашать зарубежных технических специалистов для возрождения индустрии, они приехали одни из первых, прихватив своего только что родившегося сына. Жили они на Урале, где отец и мать работали инженерами на машиностроительных заводах, а маленький Чарли воспитывался в детском саду, организованном самими англоязычными специалистами для того, чтобы их дети знали и не забывали родной язык. Так что и в садике, и дома Чарли говорил только на английском. Русский он выучил на улице, а потом в школе.

В 1941 году, прямо перед началом войны, отца и мать арестовали по стандартному обвинению в шпионаже. Это было в порядке вещей, и знакомые удивлялись лишь тому, почему их взяли не раньше, к примеру, в 1937-38 годах, на пике кровавой вакханалии в стране.

В 6 лет Чарли остался один. Его поместили вначале в детдом для детей репрессированных родителей, дав новое имя и фамилию. Дирекция детдома не мудрствовала над именами. В тот момент давали фамилии по названиям рек, вот Чарли и стал Волжанским, а имя дали самое простое, что пришло воспитателю в голову.

По достижении 14 лет, он получил пятилетний срок заключения. Считалось, что за «хищение социалистической собственности». В детдоме пропало десять килограммов сливочного масла, которое, кстати сказать, увели завхоз и повар. Но повод избавиться от назойливого и бесстрашного американца представился идеальный. Чарли говорил то, что думал, не стесняясь и никого не боясь. Он обличал этот кровавый строй и его порядки везде, где только мог. Однако проводить 14-летнего пацана по статье «антисоветская агитация» было как-то не совсем удобно. А тут такой случай. И Чарли стал уголовником.

Нашего полку прибыло, и мы были тому рады. Это не Игорь Сперанский, кстати сказать, совсем отдалившийся от нас и бывший в лагере на побегушках у блатных за лишнюю пайку хлеба. Мы его не осуждали и отношения с ним не поддерживали. Если просил помощи, то оказывали, но не более того.

С нашей лёгкой руки Ивана Волжанского все стали звать Чарли. Мы - для того, чтобы не забывал свои корни, другие считали, что это кличка, а клички были в ходу у заключённых. К тому же, имя Чарли запоминалось легко. Ну, кто не знал в наше время Чарли Чаплина! А сам Чарли восстановлению своего настоящего имени был только рад.

Кроме нас, Чарли дружил в лагере только с одним человеком. Это был доходяга – по лагерному определению, человек, которому осталось жить всего ничего. Михаил Ефимович Глейзер в прошлом был доцентом кафедры английского языка одного из московских вузов. Высокой культуры и эрудиции человек, таким он и остался в нашей памяти. Сидел он по делу еврейского антифашистского комитета, созданного сначала по распоряжению Сталина, а потом, по его же прихоти, расстрелянного. Михаил Ефимович имел к этому комитету самое косвенное отношение, тем не менее, свои 10 лет получил, а, учитывая, что и раньше болел туберкулёзом в закрытой форме, то на чукотских просторах и на шахте его открыл и медленно угасал.

Свободное время Чарли проводил с доцентом, и они увлечённо стрекотали на английском, обсуждая, как рассказывал Чарли, проблемы идиом – фразеологических оборотов английского языка. Хотелось помочь хорошему человеку, но что мы могли сделать? Никакого лечения в лагере не было. Разве, что обеспечить его усиленным питанием. Это было в наших силах. Витька регулярно получал продуктовые посылки от матери, а Петька Ерофеев и Коля Ерёменко, мастера на все руки, занимаясь обслуживанием домов и квартир офицеров охраны, приносили кусочки колбасы, масла или сала, которыми их одаривали офицерские жёны. Часть продуктов мы переправляли в лагерь Тане, а теперь стали подкармливать и Михаила Ефимовича. Вначале он категорически отказывался от нашей помощи. Но однажды у нас состоялся интересный и поворотный для нашей дальнейшей жизни разговор.

- Послушайте, ребята! – неожиданно сказал во время очередной нашей беседы Михаил Ефимович. – Я вижу, что вы чистые и светлые люди, которым не место в этой стране. Я далек от политики, но не вижу просвета

в этом тёмном царстве. Верю, что рано или поздно всё будет по-другому. Вопрос – когда? Никто этого не знает. Уходите и оставайтесь жить.

- Куда уходить, Михаил Ефимович? В тундру, на съедение волкам? - обречёно спросил я.

- На родину вашего друга Чарли. От чукотского берега до Америки рукой подать.

- Рукой-то подать, да только руки у нас связаны, - с горечью отозвался Витька.

- Вы молодые, сильные, что-нибудь обязательно и придумаете, - тихо ответил Михаил Ефимович. – Поставьте цель, и результат будет. Вспомните графа Монте-Кристо, надеюсь, читали Александра Дюма? А вот знание английского языка для вас всех никогда лишним не будет. И я с удовольствием с вами займусь по моей новой методике, которую я,

к сожалению, так и не успел применить на воле. Как смотрите на моё предложение?

Мы переглянулись. Мысль о побеге в Америку, самую близкую к нам страну капиталистического мира, никому из нас и в голову не приходила, хотя огни острова Святого Валентина и других островов, принадлежащих США, мы часто видели в ночи. Но мы знали, что советская граница была всегда «на замке», и даже щели, куда бы могла пролететь муха, на такой границе не существовало. Так, во всяком случае, говорилось, писалось и показывалось в кинофильмах.

- Не знаю, как насчет Америки, но изучать английский, да ещё с таким преподавателем как Вы, я буду. – Твёрдо сказал Витька.

- Я тоже, - поддержал я Витьку.

- Мы с Петькой тоже согласны, - отреагировал за двоих Коля Ерёменко. - Но только с одним условием. Продукты, которые мы достаём, Михаил Ефимович будет брать, хорошо питаться, чтобы восстановить калории, потраченные на таких тупарей и бездарей в английском, как мы.

Мы рассмеялись, а Михаил Ефимович высказался в том смысле, что тупых людей в изучении языка не бывает. Ведь выучили мы русский после нашего рождения и говорим на нём. А этот язык один из труднейших в мире для изучения. Между прочим, эта простая мысль окончательно решила дело и просто вдохновила нас.

Бездарное преподавание немецкого языка в школе, при котором мы только и делали, что учили грамматику, так и не зная языка, как раз и отпугивала многих от изучения иностранных языков. Мы были не исключением. Теперь же есть цель и мотивация. И это главное.

Наша жизнь приняла другое, осмысленное, направление. Если раньше наши мысли концентрировались вокруг того, как выжить, и дальше этого не шли, ввиду полной бесперспективности в будущем, теперь появилась цель. Мы уже давно выяснили, что наши родные арестованы, и какой может быть их судьба, хорошо себе представляли на основании собственного опыта. Вряд ли они выйдут живыми из этой мясорубки.

Отец Витьки, как предполагалось по плану его начальников, находился не у дел, в так называемом «действующем резерве», но востребован не был, однако, как говорила мать Витьки, которая один раз приезжала к нему, времена ещё могут измениться, и надо ждать.

Сам Витькин отец как бы вычеркнул сына из своей жизни и не приезжал к нему ни разу, о чём сам Витька нисколько не сожалел. Он тоже вычеркнул отца из своей жизни. Ситуация совсем, как на гражданской войне, когда брат шёл на брата, а сын – на отца. Между тем, не всё так было просто, как в книгах, песнях и легендах, и скоро нам в этом пришлось убедиться воочию.

Мы не сразу пришли к окончательному решению покинуть Родину. Уж больно для нас оно было неожиданным. Коммунистическая дурь в наших головах сидела прочно. Мы продолжали считать, что дело только в одном сумасшедшем грузине, узурпировавшем власть. Стоит прийти новому Ленину и ликвидировать этого параноика и его команду, как дело пойдёт на лад, и вечные идеи свободы, равенства и братства восторжествуют, и всем будет очень и очень хорошо жить на этой планете.

Но нашу убеждённость в правоте ленинского дела постепенно подтачивала сама жизнь, а вернее всего, общение с сотнями людей, делившими с нами тюремные нары. И не только с твердолобыми и непримиримыми эсерами, троцкистами, анархистами, признававшими

в достижении цели только один метод – бомбы, гранаты и убийства нехороших правителей.

Встречались мы с серьёзными учеными: экономистами, философами, писателями и поэтами. Из всех этих встреч и бесед мы вынесли главное: делать любые эксперименты над людьми – противопоказано. Как в медицине, где сначала апробируют новое лекарство на мушках и свинках, а уже потом – на человеке.

Человечество в своём развитии пришло к тому, что сейчас имеется в его арсенале и называется демократией, тоже не сразу и не вдруг. Процесс шёл столетиями, путём проб и исканий, и лучшее, что было найдено сейчас, успешно используется и так же постепенно развивается, но, не ломая судьбы людей через колено.

Идея одного человека осчастливить всех в одночасье, как бы заманчива она не была, неизменно потерпит крах. Всех под одну гребенку подстричь нельзя. Что и было доказано в нашей несчастной стране. Результат этого нечеловеческого эксперимента – уничтожение миллионов людей – когда-то будет объявлен заведомо преступным, а люди, проводившие его, объявлены такими же преступниками, как и фашисты, и рано или поздно об этом будет сказано вслух, как это было сделано на Нюренбергском процессе, где человечество осудило фашизм.

Осмысливать эти, в общем-то, простые истины нам пришлось довольно долго. Не так-то легко расставаться с юношескими мечтами о счастье народном, которые были вбиты в нас с пелёнок. Но и оставаться в памяти потомков в виде фамилий, выбитых на надгробных памятниках, нам тоже не улыбалось. Да будут ли ещё эти памятники?!

В конечном итоге мы созрели для побега полностью и бесповоротно. И наша жизнь приобрела новый смысл. Начались интенсивные занятия английским с Михаилом Ефимовичем, и мы ежедневно ломали себе головы, изобретая планы побега в Америку. И, если с занятиями дело пошло на лад, благодаря высочайшей квалификации нашего преподавателя и его новой методике, то с планами побега дело обстояло плохо. Даже очень плохо.

Дело в том, что с этой, забытой Богом земли, можно было убежать лишь по воздуху или по морю. Других путей просто не существовало. Вокруг бескрайняя тундра и горы. Не надо никакой охраны. При зимней температуре в минус 60 градусов по Цельсию просто-напросто замёрзнешь.

Иностранные самолеты на Чукотке бывали лишь в годы войны, когда их по ленд-лизу перегоняли из США в Советский Союз. А морские порты Чукотки были закрыты для иностранных судов, и посещали их только советские торговые суда, на которых доставлялись новые и новые партии сталинских рабов.

Так что все наши планы, порою самые фантастические, планами и оставались, и отвергались нами же самими. А тут случилась ещё одна беда. Михаил Ефимович большей частью оставался в бараке, имея освобождение по болезни от работ. Мы перевели его в свой закуток и устроили со всеми удобствами, какие только могли создать в этой обстановке.

В этот день, когда мы были на работе, привезли новую партию заключённых. Как всегда, в партии был свой «пахан» - так сказать, неформальный лидер из отпетых уголовников, решавший всё, вплоть до жизни или смерти таких же, как и он сам, заключённых.

Особенно измывалась эта мразь над интеллигенцией, не умевшей за себя и постоять толком. «Врагов народа», сидевших по этой самой статье 58-й, уголовники не только третировали, но зачастую просто убивали, что лагерным начальством не то, чтобы поощрялось, но принималось с пониманием, и, как правило, без последствий. Виновных просто не находили или не хотели находить.

Вот такой «пахан» из новой партии прибыл в наш барак в окружении своих прихлебателей-шестёрок. Первого, кого он увидел, это лежащего на койке Михаила Ефимовича. Определить его национальность не составляло большого труда, а новому «пахану» ещё надо было сразу поставить себя, показав старожилам, кто будет в бараке править бал.

- Жид и тут хитрит! – заорал он громоподобным голосом.

- Русский Иван надрывается, а этот прохлаждается и на самом лучшем месте. Пришла новая власть и новые порядки. Выметайся отсюда, жидовская харя! - с этими словами он вместе с матрацем просто выкинул Михаила Ефимовича в проход.

- Здесь будет наша резиденция! – и «пахан» загоготал.

Все, кто находился в бараке в то время, конечно, понимали, что дело тут не только в ненависти «пахана» к евреям и интеллигенции, как таковой. Он просто устанавливал свою власть на новом месте. И показывал это всем.

Из группы старых заправил, которые на работу не выходили, отделился один и, подойдя к претенденту на власть, сказал:

- Послушай, кореш! А жидок-то туберкулезный, с открытой формой. Не боишься заразиться? Да и кореша у него деловые…

- Плевал я на его корешей и на тебя тоже. А вот туберкулёз мне ни к чему. Пошли искать другое место, - кивнул он своему окружению, и они ушли в другую сторону барака.

Об этом нам рассказали вечером, когда мы вернулись с работы. Надо было принимать меры. И срочно. Разговоры тут бесполезны, и меры нужны кардинальные.

Старый «пахан», проходя мимо нашего закутка, только внимательно посмотрел на нас, но ничего не сказал. Он ждал от нас действий. И действий, выгодных ему. Но на его интересы нам было наплевать. Надо было решать свои вопросы. Хотя ждал старый «пахан» от нас действий недаром.

Дело в том, что у уголовников по отношению к нам установилась дурная слава. Мы просто не давали им спуску и, когда при нас эти волки пытались устраивать экзекуции над несчастными профессорами и бухгалтерами, мы немедленно вступали в бой, причём, в самый настоящий и неожиданный для «рыцарей подворотен» с заточками и бритвами.

Надо сказать, что мы с Витькой никогда и ни при каких обстоятельствах не теряли спортивную форму, постоянно, когда выдавалась возможность, тренировались, оттачивая навыки, полученные на тренировках ещё в обществе «Динамо», где обучались боевым приёмам борьбы самбо. К тому времени нам минуло по восемнадцать лет, и мы оба вымахали под два метра, а наши кулаки напоминали арбузы средней величины.

Наши приёмы боя были для шпаны совершенно неожиданными, а по степени эффективности, сокрушающими. Перед нами были враги, и мы не стеснялись. Сколько этой сволочи с переломанными руками, ногами, необратимыми травмами позвоночника, выбитыми глазами, разорванными ртами и перебитыми носами прошло через наши руки – не счесть.

Коля и Петька тоже вступали в такие битвы, когда численный перевес на стороне врагов был значительный. Но действовали они всё больше кусками арматуры и обрезками водопроводных труб. Однако в большинстве случаев мы с Витькой управлялись сами. Особую ненависть у нас вызывали бывшие полицейские, в большинстве своём из Украины, и прибалтийские фашисты из батальонов СС, служившие в фашистской армии.

Удивительно, но, не жалея патронов для советских людей, причём в подавляющем большинстве ни в чём не виновных, власти оставляли живыми этих подонков, на которых крови невинно убиенных ими людей было не по локти, а по самые ноздри. Наверное, питали к ним профессиональную солидарность. Одной ведь работой занимались, хотя и с разных сторон. Коллеги, так сказать…

Мы исправляли такие ошибки советского «правосудия» своими методами. Как только замечали, что очередной украинский краснорожий полицай или прибалтийский фашист-легионер начинал издеваться над своими бывшими победителями – бойцами и офицерами Красной Армии, в своем большинстве израненными и ослабевшими, как правило, только вернувшимися из немецкого плена, куда попали по вине великого военного стратега Сталина, - участь этих подонков была решена.

В самое ближайшее время на производстве происходил несчастный случай со смертельным исходом. Полицаи и фашисты или «сами» падали в лифтовый ствол шахтного туннеля, либо на них падало железное оборудование сверху. В искусстве имитации несчастных случаев мы добились полного совершенства, и уголовная братва это тоже хорошо знала. Эти методы лагерной партизанской войны мы взяли на вооружение у них самих. «С волками жить – по-волчьи выть», – гласит русская пословица. Так и жили…

Тем же вечером шестёрки из стана старого «пахана» принесли нам весть, что новый претендент на власть, во-первых, - бывший полицай, а во-вторых - «беспредельщик», то есть не признающий воровского закона и порядков, чинящий суд и расправу по собственной прихоти.

Это они нас подстёгивали, зная нашу ненависть к полицаям. Подстёгивать нас было не надо. Жизнь Михаила Ефимовича для нас была дороже жизней всех этих подонков, новых и старых вместе взятых. И мы решили этот вопрос оперативно, и в ту же ночь.

Часа в четыре утра меня и Витьку растолкал дежуривший Петька.

- Пошёл в сортир, - прошептал он.

Мы, как тени, скользнули в сторону туалета. Надо сказать, что в отличие от других сталинских лагерей, где туалеты располагались на улицах или в ёмкостях, которые назывались «парашей», у нас туалет был прямо в бараке, а вернее, примыкал к нему. В шестидесятиградусные морозы штаны на дворе не снимешь, поэтому прелести канализации были при нас. Там же мы и умывались.

«Беспредельщик» сидел на одном из очков в позе орла. На нас он и не взглянул. Проходя мимо, я с разворота врезал ему ногой в область виска. Он, молча, и бесшумно осел. Витька тотчас подскочил к нему и, взявшись одной рукой за подбородок, другой – за затылок, резко крутанул его голову

в сторону. Послышался характерный хруст позвонков и «беспредельщик» отошёл в мир иной. По всей видимости, в ад. Это он заслужил, и это мы поняли по отсутствию пульса и дыхания. Не мешкая, мы надели на него штаны, вытащили из-за пояса длинный кожаный ремень и, захлестнув петлёй на шее одним концом, другим привязали к батарее водяного отопления, предварительно перенеся к ней его тело. Тяжелая была эта сволота, даже для нас. Там, прислонив его к стене, натянули ремень и замотали конец за батарею. Имитация самоубийства в сидячем положении была полная.

Утром прибыло лагерное начальство и, получив показания уголовных авторитетов, что заключённый прибыл в угнетённом состоянии и поговаривал о самоубийстве, этим свидетельством и удовлетворилось, составило акт и отбыло без всяких дальнейших расследований.

Вечером из стана старого «пахана» прибыл презент, головка чеснока. В наших условиях, где свирепствовала поголовная цинга и выпадали зубы от отсутствия витаминов, это был царский подарок. И, хотя с блатными мы особых отношений не поддерживали, чеснок приняли. На этом история и закончилась, а авторитет наш вырос до небывалых высот.

Михаил Ефимович при добавочном питании немного оклемался и почувствовал себя лучше. Занятия продолжались и, благодаря его новой методике и высочайшему педагогическому мастерству, мы вскоре бегло заговорили по-английски. Учились по вечерам, а днём на работе Чарли совершенствовал нашу разговорную речь, ведя разговоры исключительно на английском языке.

Время летело, и всё оставалось по-прежнему. И вдруг переменилось. Да еще как!!! Наступило 5 марта 1953 года, пошла третья годовщина со дня нашего ареста. Именно в этот день умер Сталин. Надо же такое! В бараках ликование.

- Сдох! Сдох! Сдох! – только и слышалось отовсюду.

Начали ждать перемен. Вести приносили уборщики помещений административных зданий лагеря, где офицеры непрерывно слушали приёмники. Радио, естественно, в лагере не было. Вести были разные. Кроме траурных рыданий, в верхах шла грызня и делёжка власти. На главные роли выходил кровавый Берия, и мы все приуныли, но, как оказалось, напрасно.

Как ни странно, но первые изменения в лагере коснулись именно нас, нашей группы. Нас всех пятерых, включая Игоря Сперанского, вызвали к начальнику лагеря и зачитали решение Особого совещания, того, которое и упекло нас сюда, о пересмотре нашего дела.

Из бормотания начальника лагеря, читавшего нам это решение, написанное канцелярско-суконным языком, мы поняли одно, что всей нашей группе, включая и Таню, срок наказания был снижен до пяти лет. Недоумевающие, но радостные, мы долго обсуждали неожиданное счастливое известие и поздравили в записке Таню. Наверное, ей тоже зачитали это решение.

Вскоре Витька получил письмо от матери, и всё разъяснилось. Папу Банникова призвали из резерва вновь на службу, да ещё с повышением. Он стал генералом госбезопасности и теперь служил в Москве. Стало понятно, чьих рук это дело. Вот тебе и гражданская война, когда отец шёл на сына, а сын – на отца. Родная кровь, стало быть, дороже убеждений и распрей. Во всяком случае, мы были благодарны ему. Сидеть осталось меньше. Всего три года.

Однако на этом чудеса не закончились. 27 марта 1953 грянул Указ об амнистии. Вот этого уже никто не ожидал. Но лично нас эта амнистия никак не коснулась. Там прямо было сказано, что освобождению подлежат осуждённые на срок до 5 лет, но она не распространяется на тех, кто осужден за контрреволюционные выступления. А именно за это мы и сидели.

В стане уголовников царило ликование. Собирались домой. Ну и наделали же они дел на свободе. Страна взвыла от разгула бандитизма, который развязала миллионная армия этих амнистированных бандитов. Из политических не вышел никто. Конечно, мы приуныли. Ведь свобода была близка, просто подать рукой. Но мы недооценили папу Банникова. Снижение нам срока до 5 лет было лишь первым шагом. Вероятно, он знал

о предстоящей амнистии. Да и как ему не знать, когда её идея шла из недр органов госбезопасности. Берия набирал политические очки, готовясь захватить власть в стране. И тут папа Банников не растерялся.

Вскоре фельдъегерской связью на самолете прибыла важнейшая для нас бумага. В ней предписывалось переквалифицировать статью 193-17-пункт 6, которая, оказывается, была применена и к нам, на ту же статью, но на пункт «а», исключающий «особо отягчающие обстоятельства» нашего контрреволюционного дела и дающий право на амнистию. На радостях мы обнялись и по русскому обычаю троекратно крикнули «УРА». И, несмотря на то, что в бумаге нам предписывалось иметь местожительство лишь

в дальневосточном регионе и ежедневно отмечаться в комендатуре, настроение у всех было отменно радостным и просто ликующим. ВОЛЯ! Хотя и ограниченная, но все-таки ВОЛЯ, и этим всё было сказано!

5 апреля 1953 года нас освободили. Мы тепло распрощались

с политическими, обняли в последний раз нашего дорогого учителя Михаила Ефимовича, пообещали его не забывать и продолжать обеспечивать по части усиленного питания. Мы выполняли своё обещание, но не долгое время. Умер Михаил Ефимович вскоре после нашего освобождения. Пусть земля ему будет пухом…

Поселились мы в поселке бухты Вознесения, совсем недалеко от острова Святого Валентина, входившего в американский штат Аляска. По вечерам мы часто смотрели в направлении этого острова, и нам казалось, что мы видим в темноте его огни, хотя до него было около 60 морских миль, а это свыше ста километров. Ну, уж очень нам хотелось ощущать присутствие этого символа желанной свободы…

Но всё это было потом, а в первый же день мы помчались в женский лагерь к Тане вместе с Чарли, который вышел по амнистии как уголовник раньше нас. По договоренности с нами он поселился в посёлке и готовил для нас место работы и жильё.

Два года мы не видели Таню, и, когда она вышла через проходную лагеря, я даже застонал оттого, как она изменилась. Остались лишь огромные глаза во всё лицо и ужасная худоба, которую не смог скрыть даже огромный, не по росту, лагерный ватник с номером на груди.

- Ой, мальчики! – чуть слышно прошептала Таня и заплакала.

Мы бросились к ней и, обнявшись, все впятером, долго стояли, не скрывая и не стыдясь своих слез. Я, как взял Таню за руку, так больше не выпускал её, словно боясь, что она вдруг вновь исчезнет. У неё с головы упала шапка, и мы ахнули, увидев её стриженую голову, без дивных пышных волос, которым завидовали все девчонки нашей школы.

- Тиф, – коротко объяснила она. И мы её больше ни о чем не расспрашивали.

Я был уверен, что Таня не полностью использует возможности дополнительного питания, которое мы ей регулярно передавали. Она обязательно будет с кем-нибудь делиться и кого-то спасать от голодной смерти. Так оно и оказалось. Мы представили ей Чарли, не распространяясь о его судьбе. Просто сказали:

- Это друг! – и этого было достаточно.

Об Игоре Сперанском вскользь заметили, что по слухам он выехал во Владивосток. Таня пропустила это сообщение мимо ушей. Предательства она не прощала.

Добрались попутными машинами до посёлка бухты Вознесения, где Чарли снял для Тани комнату. Весь оставшийся день и всю ночь проговорили. Рассказов у каждого накопилось в избытке.

Конечно, первой мы слушали Таню. За два прошедших года ей пришлось испытать и перенести то же, что и нам, а зачастую намного и похуже. Женщинам и девушкам доставалась неизмеримо больше не только

в физическом, но и в моральном плане. Охрана, пользуясь их полной беззащитностью, многих превращала в своих наложниц, а многих просто брали силой. Так же, как и везде, свирепствовали уголовницы.

О своей жизни в этом вертепе Таня сказала коротко:

- Меня можно было взять только мёртвой. – И мы ни минуту не сомневались в искренности её слов. Такой уж она была, наша Таня.

- Я сумела организовать девочек, и мы давали уголовницам такой отпор, которого они никак не ожидали. И запомнили его до сих пор. – И Таня, засучив рукав кофточки, показала большой багровый шрам на руке от локтя до предплечья.

- Сейчас в лагере осталась крепкая команда и спуску этой мрази не даст.

Больше она на эту тему не распространялась.

- Ты что-нибудь знаешь о своих родных? – спросил я.

- Мама умерла на пересылке, об этом мне рассказала женщина с этого этапа, которую я случайно встретила в нашем лагере. А что с отцом – не знаю.

- Мы тоже, – откликнулся Петька Ерофеев. – Знаем лишь то, что их всех арестовали.

- Кроме моих, конечно, - усмехнулся Витька.

- Потому мы и на свободе, - отозвался Коля Ерёменко и громко рассмеялся.

- Даже так? – задумчиво спросила Таня.

- Так Таня, так. – Ответил я. – Или ты думаешь, что у чекистов совесть взыграла? Ошибаешься…

- Понятно, - задумчиво отозвалась она. А теперь расскажите-ка о себе.

Мы решили подготовить для Тани сюрприз. Когда дошла наша очередь рассказывать о своём житье-бытье, мы, неожиданно для неё, заговорили

по-английски. Не просто двумя-тремя фразами, а говорили по очереди

с десяток минут, не меньше.

Таня сидела поражённая, широко открыв глаза и даже рот. Уж очень по детски выглядело её изумление. Наконец, довольные произведённым эффектом, мы замолчали.

- Ну, и как? – спросил я.

- Потрясающе! – ответила действительно потрясённая Таня. – Откуда у вас английский?

- А теперь, Таня, познакомься с Чарли, - вместо ответа сказал я. – Чарли! Расскажи о себе. Каждый из членов нашей группы должен знать всё друг о друге. У Тани были уважительные причины временного отсутствия, теперь она вновь с нами. Рассказывай!

И Чарли со своим лёгким американским акцентом поведал Тане обо всех своих круговертях жизни американца в стране победившего социализма. Таня внимательно слушала, и её глаза всё больше и больше темнели.

- Слушайте, ребята! Может, мы ошибаемся, перекладывая всю вину на этого палача Сталина, - вдруг спросила она, когда Чарли закончил свою историю. – Может, всё дело в ошибочности самой идеи всеобщего счастья, которое должно наступить сегодня и вдруг?!

- Значит, ты пришла к такому же выводу, что и мы, - ответил за всех Витька.

- Да, Таня. Это, действительно, так. И мы все так думаем. Рады, что не надо вести с тобой долгие теоретические споры. Кстати, ты в них заткнёшь нас всех за пояс, - сказал я, и мы дружно рассмеялись.

- Ладно, не прибедняйтесь! – усмехнулась Таня. – Так что же вы надумали? Я не верю, что у вас нет никаких предложений на этот счет. Я права? Рассказывайте…

- Есть, Таня, и предложения. Конечно, есть. – Задумчиво глядя на неё, произнёс Витька. - Решение у нас одно: надо уходить. И как можно быстрее.

- Не понимаю. Куда уходить? На тот свет что ли?

- На тот свет нам рановато, - заржал Коля Ерёменко. – И на этом есть у нас дела.

- Не темните, ребята. Выражайтесь яснее.

- Видишь ли, Таня. – Вступил я в разговор. – Наши «тюремные университеты» по многим вопросам прочистили нам мозги. В том числе и о будущем нашей страны, и о нашем будущем. Со смертью диктатора ничего не изменилось, и не изменится. Волки наверху погрызутся за власть, и всё останется по-прежнему. Народ, живший в рабстве со времен того же Ивана Грозного, так с колен и не встал. И встанет ли, не знаю. Наша интеллигенция, как мы убедились в лагерях, бесхребетна во всех отношениях, и постоять не может ни за себя, ни за народ. Таких идиотов, как мы, ничтожное количество, и следующий наш арест закончится стенкой, у которой нас благополучно расстреляют. Не поможет и папа Витьки. И нашим родителям, если кто-то из них останется жив, мы вряд ли чем-либо сможем помочь. Только навредим.

У нас один выход. Уходить за рубеж. Лучшего места для перехода границы, чем здесь, в ста километрах от Америки, нам не найти. Потому мы и выучили английский, потому избрали местом жительства бухту Вознесения. Выбор за тобой. Мы свой выбор сделали. Решай…

Я закончил свою длинную речь, и воцарилось молчание.

- Куда же я без вас? Ведь мы одна семья! – после небольшой паузы спокойным и ровным голосом ответила Таня.

Я сжал её ладонь, которую так и не выпускал во время своей речи, и ощутил в ответ её крепкое пожатие. Потом Таня встала и расцеловала каждого из нас. Естественно, меня первого… На этом наше собрание на свободе и завершилось.

Спали мы вповалку на полу, кроме Тани (она спала в своей персональной кровати) и Чарли, работавшего в механических мастерских и жившего в общежитии, куда просто был обязан являться ночевать, во избежание сигнала в комендатуру.

Утром мы пошли устраиваться на работу и становиться на учёт

в комендатуру, куда теперь должны были приходить отмечаться ежедневно. Устроились на работу легко. Таню сразу взяли нянечкой в больницу, дефицит на эту неблагодарную профессию был всегда и везде. Нас тоже взяли разнорабочими в механические мастерские, практически единственное предприятие в посёлке, и дали место в общежитии.

Конечно, был ещё и порт, благодаря которому и возник посёлок, но таких, как мы, туда не подпускали и на пушечный выстрел. Там действовал специальный пограничный и оборонный режим. Через порт проходили военные грузы для военных баз, коих появилось на Чукотке видимо-невидимо. Шла «холодная» война, а главный противник – США был прямо под боком. И ещё через него шёл поток новых советских рабов, в своём большинстве политзаключенных с этой проклятой 58-й статьей.

И, несмотря ни на какие потрясения в государстве, этот поток не уменьшался. Между прочим, порт бухты Вознесения, как и большинство дальневосточных портов, был закрыт для посещения иностранными торговыми судами, хотя в годы войны через него шли военные грузы по ленд-лизу и перегонялись военные самолеты из Америки. Но эти времена прошли, и порт был для иностранцев на замке, как и вся граница.

В этом мы скоро убедились, совершая небольшие вылазки по окрестным рыбачьим поселкам и стойбищам. Рыбачьи лодки, вельботы, кунгасы и катера находились под столь строгим пограничным контролем, что наши мечты спрятаться там и выйти вместе с эскимосами в море или самим угнать лодку, чтобы достигнуть столь близкого и желанного острова Святого Валентина, были обречены на полный провал. Но мы не теряли присутствия духа и верили, что всё может измениться, и слова любимой Таниной песни «кто ищет, тот всегда найдёт», которую она постоянно нам напевала, сбудутся. И вот, такой случай представился.

Мы давно заметили, что небольшая группа местного начальства по субботам выходит в море с тесной и тёплой компанией молодых женщин, мало похожих на законных супруг. Проследили и конечный маршрут этих «туристов». Он заканчивался недалеко от населённого пункта Марьино, где находилось жилое сооружение, наподобие рыбацкого или охотничьего стана, и где никто не жил.

Петька Ерофеев и Коля Ерёменко – наши признанные разведчики – доложили, что агентурным наблюдением установлено следующее: по прибытии на место катер с начальством и гостями швартуется у деревянного причала. Вся компания идёт в дом, где, по всей видимости, подогревает себя горячительными напитками. Из дома слышатся звуки патефона, песни и крики. Команда катера, состоящая из двух человек, в это время разжигает костёр и готовит уху из привезённой с собой рыбы. После чего уже разогретая компания вываливается из дома на воздух, рассаживается вокруг костра, и пир продолжается, чуть ли не до утра. Команда катера всё время находится тут же, пьёт и гуляет вместе со всеми наравне. К утру большинство впадает в сон, кто в доме, кто прямо у костра, а кто – чуть вдали от него, вместе со своими пассиями. Команда на катер

не поднимается, выполняя функции денщиков, сторожей и санитаров, а зачастую просто спит у костра.

Это тот момент, когда катер можно спокойно угнать, не заводя двигателя, отдавшись на волю течения, а двигатель включить, уже отойдя от берега на значительное расстояние. Посовещавшись и обдумав детали, решили рискнуть.

Коля Ерёменко разбирался в судовых двигателях и ещё дома выходил вместе с отцом на рыбалку на примерно таком же катере, где был установлен двигатель 3Д-6, в точности, как и здесь. Он определил его по звуку. Что касается навигации, то вопрос решался просто. Приблизительное направление по компасу на остров нам известно. Мы сняли его

с обыкновенной географической карты. Остров не маленький. Куда-нибудь и упрёмся… Побег решили осуществить в ближайшую субботу.

Прибыли мы к месту расположения рыбацкого стана заранее пешим ходом и, найдя удачное место на возвышенности, залегли, предварительно замаскировав его подручными материалами из того, что могли найти поблизости. С собой мы ничего не взяли. Наши единственные документы – справки об освобождении – на всякий случай вложили в резиновые мешочки. Одеты мы были тоже легко – в спортивные трикотажные костюмы, пузырящиеся на коленях и локтях, и тряпичные тапочки с резиновыми подошвами.

Всё это продавалась в магазине посёлка, и летом многие жители щеголяли в этом спортивном облачении при выходе на природу. Ждать пришлось до самых сумерек. Когда затарахтел двигатель катера, мы уже дремали. Бдительная Таня, не смыкавшая глаз, живо нас растолкала.

Процедура мероприятия, которую нам нарисовали Петька и Коля

в точности повторилась. И мы терпеливо ждали, когда «туристы» угомонятся, а команда заснёт у костра. И дождались. Выждав ещё немного и убедившись, что сон сморил всех окончательно, начали действовать.

Мы неслышно, цепочкой, спустились к морю. Наши шаги скрадывал шум небольшого прибоя, да и лёгкие тапочки на резиновом ходу шума не производили. Мы быстро добрались до деревянного причала, там покачивался на волнах ошвартованный катер. Как было обговорено заранее, Витька неслышно перемахнул на палубу и скрылся в люке машинного отделения для подготовки двигателя к запуску.

Следом за ним на палубу перебрались Таня и Петька. Петька сразу побежал на корму и снял с кнехтов растительный канат, прижимавший её

к причалу, а мы сбросили с причальной тумбы петлю, которая у моряков называется «огон», и корма освободилась. То же сделала Таня на носу, и катер, лишившись сдерживающих пут, начал медленно отходить. Мы ему

в этом помогли, находясь на причале, вцепившись в поручни и ускоряя его ход назад. Чарли, несмотря на серьёзность обстановки, в такт своим действиям, вполголоса напевал:

- Эй, ухнем! Эй, ухнем! Ещё разик, ещё раз. – Правда, получалось у него не «ухнем», а «юхнем», но в целом песня соответствовала проводимой нами работе…

С носа и кормы катер отталкивали баграми Таня и Петька. В последний момент, когда нос катера сравнялся с концом причала, мы втроём перемахнули на его палубу.

Катер, покачиваясь на волнах, удалялся от берега, а подхватившее течение понесло его в сторону небольшого мыса справа от нас. Мы поспешили в рулевую рубку, и палуба стала безлюдной. Полная имитация, оторвавшегося от причала судна. Сгрудившись в рулевой рубке, мы напряжённо вглядывались в берег, вернее, в освещённое костром пространство. Команда продолжала спать. Их скрюченные фигуры были хорошо видны на фоне костра. Вдруг, в тишине рубки раздался резкий свисток. Мы все одновременно вздрогнули. Нервы были на пределе у каждого.

Свисток исходил из медной переговорной трубы с машинным отделением. Я понял это первый, поскольку стоял рядом с нею, ощупью нашел пробку, из которой исходил свист, и вынул её. Из трубы послышался голос Коли.

- Разобрался! Двигатель к запуску готов. Когда запускать?

- Жди, Коля, жди. Сообщим! – и я без дальнейших разговоров поставил пробку на место.

Нас продолжало относить, но не так быстро, как нам бы хотелось. До берега было метров 50, не более. Включать двигатель в такой непосредственной близости было нельзя. Сразу проснутся от его шума.

У команды слух на работу двигателя профессиональный, сразу проснутся, несмотря на винные пары в головах, и поднимут тревогу.

- Нет. Надо ждать. – Эти слова я сказал непроизвольно и вслух. Но меня все поняли.

- Пусть отнесёт прямо под мыс. Там и включим двигатель. – Отозвался Витька, и я согласно кивнул в темноте головой.

Дальше события развивались стремительно. Из-за мыса послышался характерный шум турбин, они могли быть только на военных и пограничных кораблях. Мы даже разглядели мелькнувший в просвете возвышенностей мыса силуэт сторожевика. Первым отреагировал Витька.

- Всем за борт! Тапочки снять, связать шнурками и на шею! В воде идти группой. Андрей! Вызывай Витьку! Всем в воду, быстро!

Пока снимали тапочки, чтобы легче было плыть, и выходили на палубу, я передал команду Витьке в переговорную трубу, и вскоре его шаги загрохотали рядом с рубкой. Мы вместе прыгнули в воду, присоединившись к остальным, и группой, не отрываясь друг от друга, поплыли к берегу. И хотя на дворе стоял июль, температура воды в заливе была далека от температуры воды на пляжах черноморских курортов Крыма. Благо, что берег был близко, и мы, поминутно оглядываясь в сторону сторожевика, вскоре ощутили под ногами дно. Не теряя времени и, несмотря на усталость от спринтерского заплыва, мы бегом поднялись на ближайшую высотку и затаились. Сверху было хорошо видно всё происходящее.

Сторожевик вышел из-за мыса. Шёл он, как всегда ходят пограничники, без огней. Катер там заметили сразу. Тут же включили ходовые огни, и луч прожектора осветил брошенную нами посудину. Взвыла пограничная сирена, и пушка на носу сторожевика развернулась в сторону катера. По громкой связи со сторожевика последовала команда экипажу катера.

Там никто не откликался и на палубу не выходил.

Сторожевик застопорил ход и начал обшаривать прожекторами берег, держа в то же время дрейфующий катер под прицелом и под лучом одного из прожекторов. Мы замерли, уткнув головы в землю. Лежали мы на гребне высотки, со стороны тундры, так что с моря нас не было видно. Но лежали мы, всё равно не шевелясь. Вскоре лучи, обшаривающие берег, ушли от нас и уткнулись в далёкий костёр. Сторожевик дал малый ход и осторожно подошёл к катеру. На палубу спрыгнули два матроса с автоматами наизготовку. Они заглянули в рулевую рубку, в машинное отделение и жилой кубрик. Не найдя никого, что-то крикнули, подняв головы к мостику сторожевика, который нависал над ними, там находился командир. Тот отдал короткую команду, и матросы начали швартовать катер к борту. Ещё раз пройдя лучом прожектора по береговой линии, сторожевик с ошвартованным под бортом катером медленно двинулся в направлении костра на берегу. Командир, видимо, всё понял. И наверняка знал, кого он там сейчас увидит.

Между прочим, ещё ранее, до угона катера, я узнал в одном из «туристов» местного пограничного начальника. Вот будет радость от встречи

с подчинённым…

Но сейчас нам было не до разборок между начальниками. Мы были на волосок от гибели, и нас запросто могли расстрелять прямо на палубе катера как нарушителей государственной границы. И офицеры-пограничники получили бы за этот подвиг ордена и медали, а срочно служащие матросы краткосрочные отпуска на родину.

Знали бы они, как были близки ко всему этому. Знал бы пограничный начальник, спавший в доме рядом с костром в обнимку со своей подругой, как он сам был близок к своему полному краху и по службе, и в семейной жизни в случае нашего задержания…

Но никто о нас не знал и не догадывался о нашем присутствии. И нам самим надо было убирать отсюда ноги и заметать следы. Что мы и сделали. Марш бросок километров в десять мы прошли, как и положено спортсменам, восстановившим свои силы. Недаром же тренировались всё это время.

Перед посёлком мы остановились. От нашей почти высохшей, но ещё сырой одежды валил пар. Провели блиц-совещание. Витька подвёл итоги.

- Кажется, нам повезло. Крайним будет экипаж катера, который по пьянке надёжно не закрепил судно к причалу. Будем надеяться на это. Сейчас по домам, и тихо. В общагу – по пожарной лестнице. Сегодня дежурит Семенович. Свой старик. Если и увидит, то не заложит.

- Я провожаю Таню, - откликнулся я. – Будет выглядеть правдоподобно. Парень с девушкой гуляют до утра…

- Правильно. – Согласился Чарли, а Витька утвердительно кивнул головой.

- Разбежались! – скомандовал он, и мы побежали двумя группами в разные стороны.

В общежитие я в это утро так и не пришёл, что тоже было вполне естественно и для ребят, давно знавших о наших с Таней отношениях, и для проверяющих, если бы таковые появились. Но, к нашему счастью, проверяющих не было. И вообще, всё обошлось как нельзя лучше. Во всяком случае, когда мы отмечались в комендатуре, никаких вопросов не возникало, да и в посёлке никаких разговоров не было. Значит, начальники всё замяли, а об угоне катера ни кому в голову и мысль не приходила. Повезло.

Собравшись у Тани вечером, мы долго обсуждали случившееся. Решили носа не вешать и продолжать искать подходящий случай, а при первой возможности повторить тот же вариант. Но не сейчас. Команде катера, конечно, накостыляли на всю катушку, и они первое время будут бдительнее.

Но, как всегда бывает у людей, связанных с застольями и обильной выпивкой, всё скоро забудется и пойдёт по-прежнему. Вот этот момент надо будет уловить и воспользоваться им. Хотя нельзя исключать и другие возможности.

- Кто ищет, тот всегда найдёт! – В заключение пропела нам Таня и вытолкала всех из комнаты, включая меня, чтобы заняться английским языком с Чарли.

Они занимались, чуть ли не с первого дня освобождения Тани, и она делала большие успехи, а Чарли страшно гордился успехами своей первой ученицы, которую обучал по методике покойного Михаила Ефимовича. Вот так мы и жили с мыслями, направленными только на одно: найти щель

в пока что непроницаемой для нас советской границе. И верили, что найдём. Без такой веры не стоило и жить…

Так прошёл год. И без всяких результатов. О родителях по-прежнему ни слуху, ни духу, куда бы мы ни обращались. Я уже давно понял, что больше не увижу их никогда, но маленькая надежда, конечно, теплилась. Так же думали и остальные.

Чарли делал попытки обратиться в американское посольство, конечно, нелегальным путём, через выезжавших после освобождения в Москву знакомых по лагерю, имевших вес в прошлой жизни. Но ничего не получалось. Я ему сразу сказал, что никто его заявления никуда не передаст из-за страха загреметь обратно за колючую проволоку. И обвинять этих людей было нельзя. Чарли это понял и свои попытки прекратил.

Мы регулярно собирались в доме у Тани, где она почти на равных болтала с нами на английском, а Чарли обучал нас американскому сленгу, тому языку, на котором говорят коренные американцы. Что происходит в мире, мы знали лишь из газет. Радиоприемники в посёлке можно было сосчитать по пальцам на руке. Однако, несмотря на однобокость освещения мировых событий советской прессой, мы давно научились читать между строк. Выходило, что запад и, прежде всего США, внимательно присматриваются к позиции нового советского лидера Хрущева. И «холодная война», которая началась после смерти Сталина, идёт с переменным успехом для обеих сторон. Она то обостряется, то идёт на убыль, и стороны занимают выжидательную позицию. Или идти на сближение или вновь подниматься в атаку. Нынешним летом, судя по сообщениям газет, обстановка вроде бы стабилизировалась. Надолго ли?

К нам это имело самое прямое отношение. А мы этого и не знали…

Вдруг, ни с того ни с сего, все улицы посёлка начали в срочном порядке убираться, чиститься и прихорашиваться. Все, без исключения. Мусор, накопившийся за долгую зиму, начали вывозить машинами. Белились бордюры. Кинотеатр облепили строительные леса. Началась его побелка.

Внутри кинотеатра шёл срочный ремонт, в нём принимали участие все предприятия поселка. Чарли как специалиста по сантехнике тоже направили туда, и он безвылазно сидел в туалетах кинотеатра, приводя их вместе

с бригадой сантехников в порядок. Но больше всех участие в работах принимали военные моряки с ближайшей военно-морской базы. От их морской формы на улицах было черным-черно.

Вскоре всё разъяснилось. Закрытый порт Вознесения приоткрывал свои двери. Правда, всего лишь на два дня. К нам должен был зайти учебный парусник военно-морских сил США с курсантами на борту, совершавший учебное плавание по дальневосточному региону. Парусник шёл из Японии на Аляску и в завершении своего перехода должен был нанести визит советским военным морякам.

Какие политические причины способствовали этому визиту, нам было неизвестно, да нас это ни в какой степени не интересовало, но, услышав эту новость, мы просто-напросто остолбенели. Чарли первый узнал о ней и тут же сообщил её каждому персонально, на наших рабочих местах. После сообщения он произносил одно и то же слово:

- Думайте!!! – и мы понимали его. Ещё как понимали!

Вечером, когда мы собрались у Тани, она сказала:

- Ребята! Это шанс. Другого такого не будет. Кто что-нибудь слышал о подробностях этого визита?

Слухов было много, но достоверной информации почти никакой. Более или менее заслуживающей доверия информация была у Чарли, работавшего в кинотеатре в контакте с военными моряками. По его сведениям выходило, что парусник, на борту которого около 200 курсантов американских военно-морских училищ, возвращается на Аляску из учебного похода. Сейчас он идёт из Японии и, как минимум, завтра или послезавтра должен быть у нас. Почему ему разрешили заход в наш закрытый порт, никто не знает. Наверное, высокая политика.

Поскольку учебный корабль принадлежит военно-морским силам США, то принимать его будет командир нашей военно-морской базы. Показывать им ничего не собираются, но в первый день планируется банкет на борту парусника и встреча курсантов с советскими моряками гарнизона

в кинотеатре. Другого зала в посёлке нет. Потом будут танцы с нашими девицами и дамами.

На второй день планируются соревнования по гребле на морских ялах, потом ответный банкет советского командования и молодёжный вечер с танцами и художественной самодеятельностью. Под самодеятельность будут работать артисты ансамбля Тихоокеанского флота, которых уже перекинули на самолётах на нашу базу. Обычное советское очковтирательство.

Выслушав Чарли, мы крепко задумались. Шанс, конечно, был. И шанс просто уникальный. Но как же его использовать? Преград для проникновения на парусник было не счесть.

- Как пробраться в порт? – озвучил первый вопрос Коля Еременко.

- А на борт парусника? – Тут же подхватил его дружок Петька Ерофеев. – Думаете, что у трапа будет стоять только вахтенная служба американцев? Как бы не так! Родные гебисты станут стеной…

- Стеной не стеной, но осуществлять контроль будут. Это точно. – Сказал я.

- Какой же выход? – Удручённо спросила Таня. – Ведь должен он быть! Другого такого случая просто не будет! – Бедняжка, она чуть не заплакала от безысходности.

Хранившие до этого молчание Чарли и Витька переглянулись. По их физиономиям я понял, что выход есть, и сейчас мы о нём узнаем. Так оно и случилось. Витька громко кашлянул и сказал:

- Есть выход. Послушайте-ка, что надумал Чарли. Ну-ка, Чарли, не томи людей! – и он поощрительно ударил его по колену.

- Моё предложение такое, - начал Чарли. – Сантехника и водопроводчика

в кинотеатре нет. Дирекция обратилась к нашему начальству мехмастерских, чтобы на время этих мероприятий оставили двух человек и они постоянно дежурили в кинотеатре на случай аварии или извержения из унитазов. Там это постоянно происходит.

- Ближе к делу, Чарли! Не об унитазах речь. – Буркнул Петька.

- Именно о них. О них, о них, родимых, которые и позволили мне остаться дежурным сантехником. Думаете, даром я там вкалывал так, что дым шёл из ушей. Зарекомендовал себя, вот и оставили на все дни этих встреч. Теперь я буду иметь прямой контакт с американскими курсантами.

- В сортире будешь с ними встречаться?! – ехидно спросил Коля.

- Тёмный ты, Николай, как есть тёмный! – рассмеялся Витька. – Во-первых, сортир, по-морскому, называется гальюн, а там будут одни моряки.

А во-вторых, неужели ты думаешь, что кроме наших проинструктированных чекистами красоток, к американским курсантам кого-то ещё подпустят? И, вдобавок ко всему, вчерашнего политического заключенного?

- Это точно. – Вновь подал голос Петька. – И Таню, если она туда и прорвётся, не подпустят.

- Правильно мыслишь, - сказал я и посмотрел на Таню. Она только вздохнула.

- Ну, хорошо, - согласился Коля. – Встретишь ты их в сортире, или как он по-морскому называется, в гальюне. И что ты им скажешь?

- Сначала я определюсь, с кем иметь дело. Найду подходящего парня или группу парней, а потом скажу, что я американский гражданин, что насильно и незаконно удерживаюсь в этой стране. В общем, расскажу всю нашу историю и попрошу помощи у этих ребят.

- Какой помощи? – спросила Таня.

- Чтобы помогли проникнуть на парусник всем шестерым и помогли уйти на Аляску.

- И ты думаешь, что кто-нибудь пойдёт на такой риск? – с сомнением отреагировал Коля.

- Ты, Николай, не знаешь американцев! – Запальчиво ответил Чарли. – Дух свободы вселяется в них с момента рождения.

- В тебя он тоже вселился с этого момента? – рассмеялся я.

- А ты как думал? Почему я оказался там, где и вы?!

- Верим, Чарли, верим тебе! – Таня ласково обняла его за плечи. – Думаешь, что найдёшь таких ребят среди этих кадетов? Так, кажется, на западе называют военных курсантов?

- Верно. Кадетами они называются. И думаю, что найду среди них тех, кто нам нужен. Да и выхода у нас просто нет. Сами мы на парусник не проникнем, а даже если и проникнем, то далеко не уплывём. Обнаружат сразу. Вот такой мой план.

Мы надолго замолчали. Каждый обдумывал предложение Чарли. Лично мне его план понравился сразу. Он был прост и реален. Не знаю, как

в практическом осуществлении, а в теории он был великолепен. Но я ждал, когда выскажутся остальные. Первым начал Петька.

- План хорош. Но надо продумать и другие варианты.

- У тебя есть что-нибудь конкретное? – спросил Витька.

- Есть. А что, если проникнуть в порт ночью, я знаю, где есть проход в заборе, подплыть к кораблю со стороны моря. Забраться на борт и спрятаться в шлюпке или где-нибудь ещё. А когда нас обнаружат, тогда и договориться с ребятами или с начальством.

- Конечно, это тоже вариант, - подумав, сказал Витька. – НО! Во-первых,

с моря борт корабля может блокировать пограничный катер. И я уверен, что это будет так. Во-вторых, «не зная броду, суёмся в воду», как гласит русская половица. Где уверенность, что начальство парусника сразу же не сдаст нас властям? Это же дипломатический скандал! Зачем им рисковать своей карьерой?

- И, в-третьих, - вступил в разговор я, - как мы заберёмся на такой огромный корабль, а он должен быть не маленьким, судя по количеству курсантов на борту.

- Нет ничего проще, - отозвался Петька. – Сделаем в мастерских небольшой якорь-кошку, привяжем к нему веревку, зацепимся этим якорем за борт и залезем на палубу по этой веревке. Как в пиратских фильмах и книгах. Надеюсь, помните?

Мы дружно рассмеялись, а я представил себе, как, находясь в воде, Петька пытается забросить якорь-кошку на высокий борт парусника. Наверное, представил это не только я.

- Мальчишка ты ещё, Петька, настоящий мальчишка! – смеясь, сказала Таня и погладила вихрастую Петькину голову. Петька обидчиво дёрнулся и засопел.

- Между прочим, я предлагаю не снимать Петькино предложение, – вдруг сказал Витька. - Не знаю, как, но попытаться проникнуть на парусник вплавь, со стороны моря, можно. Но только в крайней и безвыходной ситуации.

- И при отсутствии блокирования пограничниками этой стороны корабля. – Добавил я. – А за основной вариант предлагаю принять план Чарли.

- Я тоже за план Чарли, – сказала Таня.

- Ну, так и мы с Петькой – не против, - завершил дискуссию Коля Ерёменко.

На том и порешили и начали ждать завтрашнего дня, а может, и послезавтрашнего, так как точного прихода американского корабля никто не знал. Посёлок стоял, образно говоря, «на ушах». Немногочисленные парикмахерские были переполнены местными модницами, у бывших парикмахеров, а ныне расконвоированных заключённых, подрабатывающих своим искусством на дому, стояли очереди. Хватало работы и портнихам.

Посёлок наводнили девушки со всего побережья, прибывшие из самых далёких оленеводческих и рыбачьих населённых пунктов, стоянок и стойбищ. Приехали вольнонаёмные с шахт и горно-перерабатывающих заводов.

Об офицерских жёнах и дочерях и говорить не приходилось. Они были вне конкуренции, блистая новыми нарядами и новомодными московскими причёсками, взятыми из женских журналов. Такого ажиотажа не бывало никогда, даже в дни советских праздников и юбилеев великого вождя. И это нас очень радовало. Меньше внимания будет уделяться нашим персонам. Хотя мы шибко не обольщались, хорошо зная повадки своих начальничков - вчерашних и сегодняшних. А потому, как говорится, «держали ушки на макушке», иными словами, остерегались и не давали повода, в чём-то себя заподозрить. И вот настал день прихода американского парусника. С утра возвышенности, прилегающие к порту, были запружены толпами нарядно одетых людей, в большинстве своём, женщин и девушек. Мы были на работе, а Чарли – при своей канализации в кинотеатре. Тем не менее, мы таки залезли на крышу корпуса наших механических мастерских и тоже замерли в ожидании. Может, как никто из всех встречающих.

Около десяти часов утра далеко в море показалась белая точка. Постепенно она увеличивалась и увеличивалась, пока ни приобрела очертания огромного корабля с поднятыми парусами на всех мачтах, какие на нём были.

Внушительное, скажу я вам, впечатление. Почти сказочное. И погода была, как на заказ. Свежий ветерок туго наполнял паруса, а голубизна моря оттеняла их крылатую белоснежность. Ну, словно чайка в полёте.

Я тут же вспомнил описание парусников у романтика-писателя Александра Грина, девушку по имени Ассоль, ожидавшую на берегу сказочный корабль с алыми парусами, и мои мысли невольно перенеслись

к Тане. Она, в отличие от Ассоль, сейчас ворочала грязное бельё в больнице и убирала параши из-под тяжёлых больных. Бедная и несчастная моя девочка…

Ладно! Не расслабляться! Сейчас всё зависит от нас и от госпожи УДАЧИ!

И тут на причале грянул оркестр. Там выстроилась рота почётного караула наших моряков и всё военно-морское начальство. Наших непосредственных начальничков в голубых фуражках видно не было. Не хотели, видимо, засвечиваться. К тому же, работы ночью у них хватало. На этом самом месте, где сейчас стояли встречающие, всю ночь в бешеном темпе шла разгрузка морских транспортов, которые доставили новые партии заключённых. Их тут же отправляли по лагерям, а пустые транспорты ставили под погрузку рудой или углем, что создавало полную иллюзию работы торгового, а не рабовладельческого порта.

Под звуки оркестра американский корабль приблизился к входу в бухту. Уже можно было разглядеть фигурки людей, наверное, кадетов, стоящих на реях всех его мачт. Внезапно, почти одновременно, паруса, вначале обвисли, а потом просто исчезли. Кадеты показывали свою выучку.

Уже невооружённым глазом можно было различить название “SEA EAGLE”. «МОРСКОЙ ОРЁЛ» - мысленно перевёл я и посмотрел на ребят. Витька кивнул мне головой. Мы не хотели лишний раз показывать своё знание английского языка, а рядом стояли почти все наши работяги из механических мастерских.

Корабль с оголёнными мачтами шёл по инерции, потом заработал судовой двигатель, и было видно, как под кормой вспенилась вода. На палубе, вдоль бортов, стояли курсанты в парадной форме и в белых фуражках. Наверное, из числа тех, кто не участвовал в швартовых операциях. Их было много.

Появились два портовых буксира и начали помогать «МОРСКОМУ ОРЛУ» подойти к причалу, подталкивая его с носа и с кормы. На берег подали швартовые концы и, наконец, спустили трап. Сбоку, на полотнище, закрепленном за поручни трапа, были видны огромные буквы:

«SEA EAGLE».

Прошло столько лет, а я всё помню до мельчайших деталей. Да разве это можно забыть…

Первым по трапу спустился капитан, одетый во всё белое с золотым шитьём на погонах и фуражке. Его сопровождала группа офицеров, одетых с таким же великолепием. Эта группа подошла к нашим встречающим. Капитан и начальник базы обменялись рукопожатиями. Оркестр грянул встречный марш, и начальник роты почётного караула, печатая шаг, подошёл и отсалютовал саблей.

Капитан и начальник военно-морской базы обошли строй почётного караула, потом под звуки оркестра рота почётного караула продефилировала перед ними, и обе свиты поднялись на борт парусника. Что они делали на борту «МОРСКОГО ОРЛА», нам уже не было видно. Короче говоря, все протокольные формальности были соблюдены. Были соблюдены и другие формальности, от которых нам стало не по себе. Сразу же, как только офицеры поднялись на борт, около трапа встали два пограничника. Один

в офицерском звании, другой – с автоматом, видимо, рядовой.

Тут же, в районе носа и кормы корабля, как из-под земли, появились посты пограничников с автоматами, а со стороны бухты встал сторожевик, обеспечивая наблюдение борта, которое с берега не просматривалось.

Наши худшие предположения сбывались, и «плакала» идея Петьки подплыть ночью со стороны моря и проникнуть на палубу корабля.

А мы всё стояли на крыше, не в силах оторвать взгляд от корабля – такой близкой и такой желанной нашей цели. Увы, но пока ещё очень и очень далёкой…

Витька вернул нас от грёз в реальный мир. Он выразительно закашлялся, и мы молча начали слезать с крыши и пробираться на свои рабочие места.

Я задумчиво смотрел на тиски с зажатой в них деталью, когда меня окликнул мастер.

- Иди в кинотеатр, начальство приказало направить туда ещё одного человека, а твой дружок просил прислать тебя. Будешь там всё время, пока этот цирк не кончится. Живо, давай!

Второй раз мне повторять было не нужно. Ай, да Чарли, молодец! Витька, слышавший этот разговор, удовлетворённо кивнул и, проходя мимо, шепнул:

- Петька будет на связи, а в остальном всё по-прежнему, как и договаривались.

А договаривались мы о том, что связным между нами, Чарли и Таней буду я, и, в случае экстренных сообщений от Чарли, немедленно всех проинформирую. Туалет кинотеатра находился в полуподвальном помещении, а окно из него выходило прямо во двор. Так что трудностей для общения не было.

Теперь всё изменилось. Я буду находиться внутри, а Петька займёт моё место связного. Уже хорошо. Двоим будет сподручнее принимать и осуществлять решения прямо на месте, и я, не мешкая, собрав необходимый инструмент, помчался в кинотеатр.

Чарли уже ждал меня там. Он рассказал, что взял дирекцию на испуг, расписав те последствия и осложнения, которые могут быть у них, если содержимое унитазов попрёт наружу. А это уже бывало, и не раз. Но перед американцами!?

Дирекция расстроилась и укрепила силы сантехников ещё одним специалистом, фамилию которого назвал Чарли. Этим специалистом оказался я, большой знаток унитазов… Во всяком случае, Чарли досконально провёл со мной техминимум по всей канализационной системе кинотеатра, и взаправду дышавшей на ладан, и мы кое-что ещё раз привинтили, закрутили и заделали. И начали ожидать гостей. Ожидали долго, до самого вечера. К восьми часам около кинотеатра начал собираться народ. Фойе потихоньку заполнялось разряженными гостями, в основном, начальством с жёнами. Молодёжь пока не пускали, и девушки со всего побережья стайками ходили по площади перед кинотеатром в ожидании иностранных кавалеров.

Наконец, прибыли и кавалеры. Их привезли в нескольких автобусах. Красивые молодые ребята в парадной форме с белыми фуражками на стриженных наголо головах с шумом и гамом выскакивали из автобусов и сразу же устремлялись к девушкам. Но их командиры тут же навели порядок, и кадеты были быстро загнаны в зал на проведение официальной части встречи.

Для нас наступал самый ответственный момент. Мы с Чарли засели

в небольшом служебном помещении, примыкавшем к мужскому туалету, и никуда не выходили оттуда, чтобы не мозолить глаза чекистам в штатской одежде, а их было немало и в зале, и в фойе.

Торжественное собрание началось, и клиентов в туалете ещё не было. Первым заскочил в туалет директор кинотеатра. Вид у него был взъерошенный, и пот по лицу катился градом.

- Ну, как тут у вас? – озабоченно спросил он, вытирая лицо носовым платком.

- Пока всё в порядке, - спокойно ответил Чарли.

- Смотрите, не подведите. Иначе неприятности будут большие и у меня, и у вас.

- Не подведём, - заверил его я.

- Да! Вот, что ещё. В женском туалете дежурит гардеробщица Нюра. Если что-нибудь не так, она прибежит к вам. Поможете. Понятно?

- Всё понятно, и всё будет в норме, - ещё раз заверил его Чарли, и директор с озабоченным лицом помчался дальше.

Потом в туалет заглянул мужчина в штатском, лет тридцати. У него на лице было написано, в какой организации он служит. Мы внутренне напряглись. Расстегнув штаны, он постоял у писсуара, потом заглянул

в пару кабинок и ушёл, мельком бросив взгляд в открытую дверь служебной комнаты, где мы двое работяг, безмятежно играли в домино.

Мы облегчённо перевели дух, Пока пронесло…

Через минут двадцать в туалет зашли два американских офицера. Они почти не говорили, а, посидев в кабинках и спустив воду, побежали в зал. Наверное, звало их туда чувство долга. И, наконец, в туалет заскочили двое кадетов. Они сразу вытащили сигареты, закурили, потом пристроились около окна и начали высматривать местных красавиц. Мы прислушались к их разговору.

- Видал, какие есть красотки? – сказал, глядя в окно, высокий и стройный парень, примерно одних лет с нами.

- Пока не вижу, - ответил другой, плотный коротышка, не сумевший дотянуться до высоко расположенного окна, и начал шарить глазами по туалету в поисках какой-либо подставки.

Чарли отреагировал тут же. Он взял стоящий в углу ящик и вышел с ним из служебной комнаты.

- Привет, парни! – с улыбкой поздоровался Чарли. – Я тут работаю. Становись сюда! – И он, кивнув коротышке, поставил ящик около окна.

- О! Большое спасибо! – тот живо вскочил на ящик, уставился в окно и лишь потом сообразил, что с ним говорят на английском языке.

Коротышка посмотрел на приятеля, тот на него, и оба они повернулись

к Чарли. Вид у обоих был удивлённо-настороженный. Конечно, их предупреждали об агентах госбезопасности. Чарли это сразу понял.

- Я американец и родился в Детройте, - сказал он.

- Я тоже из Детройта, - всё ещё настороженно ответил высокий кадет. – Где ты там жил?

- В родильном отделении больницы, после чего уехал с родителями сюда.

- Что, прямо сюда? – удивлённо спросил коротышка, всё ещё стоя на ящике.

- Меня зовут Чарли Бивер. Мои отец и мать – инженеры, и поехали в Советский Союз работать. Меня взяли с собой. Перед войной их арестовали и расстреляли как иностранных шпионов, а меня посадили. Теперь я вышел из тюрьмы, но выезжать отсюда не имею права. Вот так, ребята.

- А за что арестовали тебя? - всё еще недоверчиво спросил высокий.

- Формально за воровство сливочного масла в приюте, где я жил после ареста родителей, а по-настоящему за то, что поносил эту паскудную власть и её главаря.

- Значит, за убеждения?

- Здесь могут арестовать даже за то, что ты и не думаешь, и в мыслях не держишь. Как, например, моих родителей, они ведь никакими шпионами не были. Хотя моих друзей, с которыми я познакомился в лагере, арестовали за то, что они боролись против этого режима. Андрей! Выйди на минуту, познакомься с ребятами, - крикнул он мне, и я тут же вышел.

- Познакомьтесь, это Андрей Соколов, русский парень, восставший против этого режима и сидевший вместе со мной, – представил меня Чарли.

- Боб Карпентер, - протянул мне руку высокий.

- Ник Фрицжеральд, - представился коротышка.

- Тогда уже надо и с тобой знакомиться, - широко улыбнулся Боб, - земляк всё-таки. – И он протянул руку Чарли. То же самое сделал и Ник.

- Значит, вы были политическими заключёнными? – спросил Боб. – И много здесь таких?

- Там, где сейчас стоит ваш корабль, ночью разгружались транспорты, которые привезли тысячи новых заключённых, в основном, политических.

К вашему подходу их спешно развезли по концентрационным лагерям. Многие из них попадут на урановые рудники и умрут быстрее, чем остальные.

Глаза обоих кадетов округлились. Они явно не ожидали такого серьёзного разговора.

- Мы в Америке кое-что слышали, - негромко сказал Боб. – Но неужели счёт идет на тысячи?!

- На миллионы, Боб! На миллионы! Вы попали в огромный концентрационный лагерь, и он пополняется, чуть ли не ежедневно. Нужны новые рабочие руки, взамен погибших и расстрелянных. А корабли, которые их сюда привезли, стоят недалеко от вас и грузятся рудой, добытою вчерашними пассажирами…

- А почему ты не обратишься в американское посольство за помощью? – спросил Ник у Чарли.

- Чарли Бивера уже давно нет в природе. Есть Иван Волжанский – это имя, которое мне дали в приюте. И никаких документов, кроме справки, что этот Иван отсидел срок за воровство.

- Подожди, но есть, наверное, документы в Детройте. Хотя бы в той же больнице, где ты родился…

- Есть документы. Ты прав. И не только в больнице, но и у юриста, и у нотариуса моих родителей в Детройте, и у моих родственников. Но добраться до посольства мне никогда не дадут, а письма просто перехватываются. И кто я для посольства? – Иван Волжанский…

- Может, мы можем чем-нибудь помочь? – спросил Боб.

Для нас наступил напряжённый момент. Мы переглянулись, и я ободряюще кивнул Чарли. Сейчас или никогда!

- Можете! – сказал Чарли и посмотрел на Боба и Ника. – Можете! – ещё раз повторил он. - Если, конечно, не струсите.

- Говори, - коротко ответил Боб.

- У нас выход только один. Уйти в Америку. И уйти с вами. Другого такого случая у нас уже не будет.

Чарли замолк, и мы оба напряжённо ждали ответа. Боб и Ник тоже молчали. Слишком всё это было для них неожиданно.

- Вас двое? – наконец спросил Боб.

- Нас шестеро, и одна из нас девушка.

- И вы все сидели как политические заключенные? – Спросил Ник.

- Все, кроме меня. Я официально сидел за воровство масла. – Ответил Чарли.

- А какой возраст остальных? – поинтересовался Боб.

- Нам всем по восемнадцать. - Ответил я.

- Нам тоже, хотя есть и моложе, - задумчиво проговорил Ник.

Было видно, что оба они решают для себя мучительную задачу. Что делать? Что сказать в ответ? Слишком всё внезапно и невероятно.

- Вы здесь постоянно работаете? – поинтересовался Боб.

- Нет. Только на эти два дня. Устроились, чтобы выйти на кого-то из вас. Остальные здесь не работают. – Чарли посмотрел Бобу прямо в глаза. И Боб решился.

- Сделаем так. – Сказал он. – Мы обдумаем ситуацию и сообщим вам своё окончательное решение. После этих занудных выступлений будут танцы. Так что время ещё есть. Зайдём и обговорим. Но, если это провокация, то Бог вам судья…

- Спасибо, Боб! Знайте одно, что если нас шестерых поймают, то расстреляют. Здесь это делается просто и быстро. При попытке к бегству. Так что решайте. Наша жизнь в ваших руках.

- Я вам верю, – сказал Боб и пожал нам руки.

- И я тоже. – Ник протянул свою ладонь.

- А теперь нам пора. Мы отпросились в гальюн на пару минут. До встречи! – И Боб с Ником, побросав сигареты, скрылись за дверью.

- Что думаешь? – помолчав, спросил я Чарли.

- То же, что и ты. Поживём, увидим! – Я согласился с его мудрой концепцией, и мы стали жить и ждать в нашем сортирном офисе.

Вскоре торжественная часть закончилась, и истомившийся народ повалил к нам облегчать свою душу. Были и кадеты, и наши моряки. Не было лишь Боба и Ника. Мы напряжённо ждали. Не хотелось терять надежды. Но их всё не было. Зато было слышно, как наверху заиграл духовой оркестр. Значит, начались танцы. Народу в туалете поубавилось, а потом стало вообще пусто. И вот тогда зашли человек шесть кадетов, и среди них, улыбающиеся Боб и Ник. Мы жестом показали им на дверь в служебную комнату.

- Это парни с нашего курса, - сообщил Ник. – Ещё один у дверей с той стороны. Если что не так, предупредит.

- Они всё знают. – Кивнул на кадетов Боб, - И все согласны вам помочь.

- Спасибо, парни! – коротко поблагодарил их Чарли.

- Мы обсуждали способы вашего проникновения на корабль, - продолжал Боб. – Есть два варианта. Первый. Завтра с 10 часов утра на корабль будет свободный доступ граждан, и мы будем показывать его всем желающим. Вы приходите со всеми и остаётесь. Спрячем мы вас надёжно.

Мы с Чарли непроизвольно рассмеялись. До чего наивны были наши новые друзья.

- Я что-то сказал не так? – удивился Боб.

Остальные кадеты тоже посмотрели на нас с недоумением. По их мнению, это был самый простой и удобный способ побега. Они даже представить не могли тех порядков и тех нравов в стране, куда случайно попали.

- Не обижайся, Боб, но этот вариант здесь не пройдёт, - сказал я.

- Почему? – Мы только что из Японии, и там такие посещения проходили во всех портах, где мы стояли. Так что опыт у нас имеется.

- Послушайте, парни. Здесь будет так. Во-первых, к вам придут не простые граждане, а вполне определенные лица. Вы говорите, что доступ на корабль будет открыт с 10 утра. А в поселке об этом ещё никому неизвестно, да никто и не узнает.

- Узнают об этом те, кому положено, и кому будет предписано посетить ваш корабль, - сказал я. – А с такой биографией, как у нас, и со справками об освобождении, вместо паспорта, даже к проходной порта близко не подпустят.

- И ещё. – Добавил Чарли. – У всех, кто вступит на трап, будут отбирать паспорта и отдавать их при выходе, сверяясь с личностью.

- Откуда вы знаете, что это будет? – с недоверием спросил Боб.

- У тебя есть опыт посещения портов Японии, у нас долголетний опыт общения с нашими спецслужбами, - усмехнулся Чарли.

- Поверьте, но всё будет так, если не хуже, - подтвердил я.

- Поверим вашему опыту, - сказал Боб и посмотрел на остальных. Те только усмехнулись, а некоторые пожали плечами. – Что же. Есть еще один вариант, только намного сложнее. - Давай, Эд! Озвучивай свое предложение.

- Это Эд Браун, - представил нам его Боб. Автор второго варианта.

- Вариант такой, - начал белобрысый Эд. – Завтра последний день нашего пребывания здесь. В программе, которую нам объявили, будут соревнования по гребле, посещение жителями нашего парусника, а вечером концерт и танцы, как и сегодня, здесь, в этом помещении. Наши офицеры после концерта будут на банкете, устроенном вашим командованием. Мы танцуем и флиртуем с девушками. После окончания танцев нас усаживают

в автобусы и везут на корабль. Отход назначен на шесть часов утра.

- Сразу вопрос к вам, - вмешался Боб. – Вы по-прежнему работаете завтра в этом гальюне?

- Работаем, - ответил Чарли.

- Это отлично, - сказал Боб. – Давай, Эд, дальше.

- Нас на барке 160 человек. Думаю, что человек 100 будет на этом вечере, в том числе и мы.

- Что такое барк? – Спросил я.

- Барк – это тип парусника. – Вступил в разговор один из кадетов. - У нас 22 паруса, площадью 1900 метров, водоизмещение 1800 тонн, и даже двигатель мощностью 750 лошадиных сил. А ещё…

- Рональд, заканчивай! Нашёл время для рассказов. Времени в обрез, - оборвал его Боб. – Эд, продолжай!

- Вас шесть человек. Мы приносим с собой шесть комплектов формы, её возьмём у оставшихся на корабле. Проносим форму сюда, к вам. Вы переодеваетесь и вместе с нами садитесь в автобусы по окончании вечера. У трапа вы вместе со всеми поднимаетесь на борт, ночуете, а утром вместе

с нами уходите на Аляску. Это план, вчерне. Детали надо отрабатывать.

- Как вы смотрите на такой вариант? – спросил нас Боб.

Мы с Чарли переглянулись. Вариант был сложный, но реальный. И, если продумать детали, вполне осуществимый. Так, во всяком случае, подумал я, а, взглянув на Чарли, понял, что он думает так же.

- Подходит! – сказал Чарли, а я подтвердил его мнение кивком.

- Хорошо! – обрадовался Боб. – Теперь дело за деталями. Сейчас нет времени на долгое обсуждение, но в течение вечера я буду заскакивать к вам сюда, и всё обговорим. Только учтите сразу. Причёски у нас, сами видите, какие, - и он провел ладонью по наголо подстриженной голове. – Нельзя, чтобы вы от нас отличались. Фуражка этого не скроет, а у вас девушка. Подумайте и об этом. Всё, мы побежали. Салют, парни!

Кадеты подняли в приветствии руки и один за другим выскочили из служебной комнаты. А мы с Чарли стали думать. Было о чём. План, предложенный кадетами, был в общих чертах и нуждался в детальной проработке. Нам было хорошо известно, на примерах побегов из тюрем и лагерей, что проваливались они из-за неучтённых мелочей, которым не придавали значения, а они оказывались решающими. Думали мы весь вечер и делились своими думами то с Бобом, то с Ником, по несколько раз заскакивающими к нам на наше рабочее место. Прежде всего, у нас возникли сомнения в способе доставки обмундирования в туалет, или по-флотски, гальюн. Кадеты над этим просто не задумывались.

- Завернём в бумагу, сделаем пакеты и пронесём сюда, - бесхитростно сообщил Боб.

- Шесть человек с шестью объёмными пакетами маршируют из автобуса прямо в гальюн и выходят оттуда с пустыми руками!? – Так ты понимаешь тайную доставку обмундирования? – спросил его я.

- Да! Как-то не подумали. – Удручённо ответил Боб. – А что предлагаете вы?

- И тут есть два варианта, - ответил Чарли. – Можно через это окно, - он показал на туалетное окно. – Оно выходит в закрытый двор. Но в этот двор надо ещё попасть. И ваши попытки туда пробраться будут немедленно пресечены. Да и пакеты в ваших руках, когда вы выйдете из автобусов, будут сразу замечены.

- Какой второй вариант? – спросил Боб.

- Второй вариант такой, - ответил я. – Придётся шестерым из вас одеть два комплекта формы, одну на другую. Свои фуражки передадите тем, кто остается в зале или в фойе, а фуражки для нас занесете сюда. В этой комнате мгновенно снимаете вторые комплекты мундиров и исчезаете.

- Вы представляете, как одеть на это ещё один комплект? - и Боб показал рукой на свой мундир.

- Значит, надо взять на один, два размера больше. Ведь комплекции у 160 кадетов разные, и выбор есть? – ответил Чарли.

- Выбор, конечно, есть, - с сомнением ответил Боб. – Во всяком случае, попробуем…

- Боб! Другого выхода просто нет. – И мы с Чарли с надеждой посмотрели на Боба. Он понял и утвердительно наклонил голову.

- Сделаем! – уже твёрдо пообещал он.

Другой разговор у нас состоялся с Ником. Он заскочил к нам, разгорячённый танцами, и с порога выпалил:

- Ну и девочки есть у вас! Закачаешься!

- Девочки у нас то, что надо, - согласился я. – А вот ты скажи нам, как осуществляется у вас контроль на трапе?

- На трапе? – Ник на минуту задумался. – Наверху, на палубе, у трапа стоит наш вахтенный офицер и матрос. На берегу у трапа два пограничника. Офицер-пограничник проверяет документы и пропуска у ваших работников, кто по службе приходит на наш корабль. У наших кадетов и экипажа никто документов не проверяет. Во всяком случае, когда мы сходили, чтобы ехать сюда, никто документов не спрашивал.

- Значит, и по возвращении будет так же?

- Не знаю. Наверное. Завтра расскажем.

- Знаешь, что Ник, а не устроить ли по возвращении завтра толкотню или небольшую потасовку у трапа, где стоят наши пограничники? Тогда и нам пройти было бы безопаснее. – Предложил Чарли.

- А что? Дельная мысль. Обсудим. До встречи! – и Ник выкатился из комнаты навстречу звукам фокстрота, которые неслись сверху.

- Ты заметил, какие у них ботинки? – спросил меня Чарли.

- Заметил. Но таких толстенных подошв и такой формы мы здесь не найдём. А пронести они их сюда не смогут. Будет заметно. – Ответил я.

- Я тоже об этом подумал. Придётся хорошенько начистить то, что имеем, другого выхода нет. Это наше уязвимое место. Особенно здесь, на выходе из кинотеатра. Надо, чтобы они нас взяли в гущу толпы и тоже устроили давку в дверях. – Начал вслух размышлять Чарли.

- Рискованно. Нас здесь уже многие знают в лицо. Думаю, что надо выбираться через окно. В это время уже темно. А перед автобусами вольёмся в толпу кадетов. Кстати, эти ребята могут встретить нас у самого забора. – Внёс я новое предложение.

- Ага! В особенности, Ник со своими красотками…

- Боб его укротит, - рассмеялся я.

- А как будем решать со стрижкой волос? – вспомнил Чарли.

- Что со стрижкой? У Петьки весь парикмахерский инструмент при себе. Подстрижёт их под нулевку после работы, а нас – в последний момент, здесь, перед выходом.

- А как быть с Таней?

- Придётся пожертвовать её новыми волосами. Ведь совсем недавно отрасли, - со вздохом сказал я.

- Придётся. Думаю, что она поймёт.

- Ни на минуту не сомневаюсь, - ответил я.

Так мы сидели до самого конца мероприятий в кинотеатре и думали, думали, думали. Всё время к нам забегали кадеты, выдавали свежие предложения, которые анализировались, принимались или отвергались. Было видно, что они с головой окунулись в это необычное и опасное приключение, ни чуть не думая об опасности.

Ах, молодость, молодость, молодость…

Несколько раз прибегал Петька-связной. Но передавать пока было нечего. Мы показали ему через стекло окна скрещённые руки и помахали, что бы он уходил. Обсудим всё вечером, когда вернёмся домой.

Заглянувшему в туалет директору кинотеатра отрапортовали, что всё

в порядке и что завтра наше пребывание здесь заканчивается, и после молодёжного вечера мы сразу уйдём, поскольку у нас и так большая переработка.

Он пообещал, что если всё окончится благополучно, отправит в наши мастерские справку о переработанном времени. Значит, искать нас директор после завтрашнего вечера уже не будет. Ушли и ушли.

Вскоре танцы закончились, и наши кадеты по одному забежали к нам попрощаться. Лишних слов не было. Ребята крепко жали нам руки и исчезали. Когда пришел Ник, мы внимательно осмотрели его фигуру и пришли к выводу, что его рост соответствует росту Тани. Так что, придётся ему пожертвовать своим мундиром, а самому взять тот, что будет сверху. Ник, конечно, был не в восторге, представив, как он будет выглядеть

в мундире не по росту, но в целесообразности этого решения, когда на карту была поставлена жизнь прекрасной незнакомки, не сомневался, и согласился сразу.

Поздним вечером мы с Чарли пришли к Тане. Там нас заждались и уже крепко нервничали. Таня напоила нас чаем с бутербродами, и все расселись вокруг стола, с напряжённым вниманием глядя на нас. Мы изложили то, что придумали сами и что придумали наши новые друзья. Долго молчали, потом Таня сказала:

- Ну что же, раз без стрижки никак нельзя, тогда подстрижёмся…

Мы одновременно расхохотались. План кадетов был принят единогласно. Начали уточнять детали. Решили завтрашний день провести, как обычно. С утра, как всегда, отметиться в комендатуре. На работе ни в какие конфликты не вступать, терпеть и не роптать. Закончить рабочий день тихо, и сразу все, кроме нас, - к Тане.

Судя по сегодняшнему вечеру, молодёжный бал и банкет закончатся около 23-х часов. До 22-х всем подстричься, а кому надо, то и побриться. Стрижёт признанный мастер Петька, а его самого – Коля. Волосы – в печку. И никаких следов.

В 22 часа, все, подстриженные, выбритые, в спортивных трикотажных костюмах и шапочках, в чём нас привыкли видеть на наших ежедневных вечерних пробежках, но в начищенных чёрных ботинках, - должны быть у нас, в служебном помещении туалета.

Проникновение в туалет через окно. Подбираться к окну через двор соседнего дома, где никто не живёт. Следить за нашими сигналами изнутри и командам из окна. С собой ничего не брать, кроме справок об освобождении. Там у всех, кроме Чарли, фигурирует 58 статья, а в Америке знают, что эта статья политических заключенных. Чарли – американец. С ним будут решать вопрос по-иному.

После сбора в служебной комнате и доставки кадетами обмундирования, быстрое переодевание и возможная его подгонка по фигуре. Ножницы, нитки и иголки мы возьмём с собой с утра. К служебной комнате примыкает крошечная комнатушка, где хранятся инструменты, вёдра и швабры.

В случае опасности все переодетые скрываются там. Вплотную стоять там можно.

Мы с Чарли переодеваемся в последнюю минуту, тут же нас стрижёт Петька, а для скорости ему помогает Коля, обрезая ожидающему клиенту волосы ножницами. Парикмахерский инструмент Петька приносит с собой. Выходим опять через туалетное окно перед посадкой кадетов в автобусы, когда они будут прощаться с девицами. Выходим через нежилой дом, а на улице нас встречает группа Боба. Стоим, говорим и, не спеша, идём на посадку в автобус. Там нас усадят. Кадеты все в курсе. Но в автобусе может быть офицер. Правда, офицеры всех кадетов в лицо не знают, те часто меняются. И всё-таки светиться нельзя. В особенности Тане. Есть ещё одна опасность. Водитель автобуса – русский. Иметь это в виду, а если говорить, конечно, кроме Тани, с её девичьим тембром голоса – то только по-английски.

Во время прохождения по трапу возможна стычка между кадетами. Её организуют ребята Боба. Она начнется около поста наших пограничников.

Наверняка, вахтенный офицер и вахтенный матрос, стоящие наверху, прибегут вниз и начнут разнимать кадетов. Тут надо не зевать, а быстро лететь вверх по трапу. Мы будем не одни. Впереди и сзади будут прикрывающие нас кадеты. Они же проведут нас в жилой кубрик, где спят кадеты, и устроят на ночлег вместе со всеми. Придётся приспосабливаться,

в особенности, Тане. Думаю, что кадеты помогут и проявят солидарность.

Теперь о главном. Если всё задуманное нами удаётся, то корабль снимается и уходит от причала в 6 часов утра. Конечно, столь ранний час выбран не американцами. Видимо, власти не хотят проявления дружеских чувств со стороны населения. Но для нас это хорошо. И даже очень.

До государственной границы США около 60 морских миль. Парусник при всех своих раздутых парусах и хорошем ветре имеет скорость 17 миль в час. Значит, до острова Святого Валентина ему нужно идти примерно 3,5 часа.

Отмечаются в комендатуре до 10 часов утра, после чего начинают розыск. В это время мы должны быть вне территории СССР. Правда, всё это

в идеальном варианте. А такое в жизни редко бывает. Значит, надо готовиться к худшему, и на месте решать проблемы.

Вот такой план мы окончательно определили после долгих дебатов и размышлений. Что из этого выйдет, не знал никто, да и не мог знать. Знали лишь одно: это наш последний шанс. В случае провала нам пощады не будет, а на неё мы и не надеялись. И, хотя вслух не было произнесено по этому поводу ни одного слова, думаю, что каждый из нас принял для себя решение: живым не сдаваться. Гораздо позже я узнал от ребят, что так оно и было.

Мы разошлись по своим временным квартирам далеко за полночь. Вряд ли кто из нас спокойно спал эту последнюю ночь на советском берегу. Знали: в любом случае назад мы не вернёмся, а потому спали плохо. Я слышал, как беспокойно ворочались ребята на койках и как скрипели их пружины. Под утро я заставил себя заснуть. Сон был нужен для бодрости, а бодрость – для реализации плана. Так что, немного поспал.

Утром привели себя в порядок, отметились в комендатуре и разбежались по своим рабочим местам. Мы с Чарли – в свой сортир-гальюн. Целый день мы с озабоченным видом простукивали трубы канализационной системы, что-то крутили и подлаживали. Разбирали и собирали систему в женском туалете, в общем, создавали иллюзию бурной деятельности. Директор кинотеатра смотрел на это с большим одобрением и даже ставил нас

в пример своим нерадивым подчинённым.

Со стороны порта слышались звуки духового оркестра и крики жителей, болеющих за участников гребной гонки на морских ялах. Мы даже не выходили посмотреть. Так уж заняты были своей канализационной деятельностью…

Наконец, наступил вечер, и зал стал наполняться народом. Потом подвезли кадетов. Целая их группа сразу же помчалась в туалет. Среди них шестеро в двойных комплектах парадных мундиров. Они сразу же заскакивали в служебную комнату и мгновенно снимали тужурки и брюки. Тут же кидали фуражки и выскакивали за дверь. Остальные кадеты, находясь в самом помещении туалета, блокировали дверь нашей комнаты, стоя кружком около неё. К счастью, никто из наших моряков и администрации не заходил. Мы с Чарли собирали мундиры и относили их в клетушку для хранения инструментов и инвентаря.

Больше всего времени разоблачался Ник. Ему надо было снять оба мундира, оставить свой для Тани и одеть чужой, который был ему явно не по росту, а размера на два больше. Мы тут же наскоро подшили ему, как говорится «на живую нитку», брюки и рукава мундира, и Ник, потеряв своё былое великолепие, чертыхаясь, потащился в зал.

Там уже началась официальная часть прощального вечера. Опять гремели речи, потом артисты ансамбля Тихоокеанского флота под видом моряков базы дали концерт художественной самодеятельности. После концерта командование базы и почти все офицеры американского парусника отбыли в единственный в посёлке ресторан «ВОЛНА» на ответный банкет, который командование базы давало в честь бывших союзников по войне.

Ну, а в зале и в фойе загремели оркестры, и начались танцы. Наш туалет, как и в прошлый раз, то заполнялся до отказа, то пустел. Кроме кадетов, забегали, конечно, и наши моряки, кому было разрешено остаться на танцах и представлять советский флот. Они быстро вынимали из своих расклешённых морских штанин бутылки, одним движением руки выбивали пробки и, пустив бутылку по кругу, закусывали солёными огурцами, продававшимися в буфете. Если по близости случались кадеты, то приглашали и их. Офицеров почти не было. Ни наших, ни американских. Все находились на банкете. Заскакивали наши мичмана и старшины-сверхсрочники. Матросы тут же прятали бутылки по карманам, но те особо не придирались. Сами были на подпитии. Буфет работал бесперебойно, и ассортимент был на надлежащем уровне.

Боб и Ник прибегали с момента их прибытия в кинотеатр. Все детали мы давно уже уточнили, сейчас они знакомили нас с остальными участниками операции. Что бы мы их знали в лицо. Новых участников было много. Они забегали в служебную комнату, улыбались, жали нам руки, называли свои имена, произносили бодрые напутствия и исчезали. От многих уже пахло спиртным. В том числе и от Боба, и от Ника.

Я осторожно им намекнул, чтобы они были осторожны, зная национальную особенность русского человека в вопросах гостеприимства, находившего свое выражение в традиционной фразе: «ты меня уважаешь?!», после которой никак нельзя было не выпить. Но Боб сказал, что это только на пользу, в особенности, для предстоящей свалки в порту около трапа. Вчерашний опыт возвращения на корабль показал, что пограничники, хотя и не спрашивают у кадетов документы, но в лица проходящих вглядываются внимательно. И, поразмыслив, я принял его точку зрения. Однако сильно побаивался, чтобы они всё-таки не переусердствовали.

К 22 часам мы были полностью готовы к принятию всей нашей команды. Туалет почти пустовал. Дело в том, что танцующих в зале и фойе оставалось крайне мало. Было объявлено, что вечер заканчивается в 23 часа, и пары устремились взять от этих внезапных и счастливых встреч всё, что было возможно. Не избалованные мужским вниманием девушки посёлка и побережья смело устремлялись со своими новыми кавалерами в ближайший парк и прочие укромные места в окрестностях кинотеатра. Начались сеансы «кустотерапии», как определил Чарли создавшуюся ситуацию. И впрямь кусты потрескивали, и довольно явственно, вперемежку со счастливым женским смехом.

Ну, а мы тревожно посматривали то на часы, то на туалетное окно. Напрасно волновались. Ровно в 22 часа в окне появилась озабоченная физиономия Петьки. В туалете в это время было пусто. Чарли подскочил

к двери и вставил в дверную ручку ножку стула. Дверь открывалась наружу, так что такой примитивный запор не давал возможности её внезапно открыть. Мы тут же распахнули окно, и ребята один за другим скатились вниз. Таню мы подхватили на руки. Все тут же скрылись в служебной комнате. Я освободил дверь и выглянул наружу. Никого не было. Так же играл оркестр, и танцевали немногочисленные пары. Надо было спешить.

За дверью служебной комнаты уже шло великое переодевание. Ребята примеряли на себя мундиры по росту и по комплекции и тут же натягивали их. Таня удалилась в соседнюю комнатушку. Её мундир, с плеча Ника, мы отложили сразу.

Чарли сидел на табуретке, и Петька во всю работал машинкой для стрижки волос. Коля уже в полном кадетском мундире подошёл ко мне и прищёлкнул ножницами. Я посмотрел на его наголо остриженную голову

с торчащими ушами, на такие же головы остальных и покорно сел на стул. Тут же мои волосы полетели в разные стороны. Тем не менее, я чутко прислушивался к тому, что происходило в самом туалете, а спортивную шапочку держал на коленях, чтобы при необходимости, мгновенно натянув её, выйти в туалет. Но пока было тихо. Петька в завидном темпе закончил стрижку Чарли и перешёл ко мне. Коля уже сделал подготовительную работу, сняв с моей головы длинные пряди волос, и у Петьки дело пошло быстрее.

Не прошло и минуты, как моя голова стала круглой, как арбуз и, стряхнув с неё рукой остатки волос, я поднялся со стула. Все действия шли в полном молчании, быстро и без неразберихи. И тут вышла из комнатушки Таня. Такого хорошенького мальчишку в военной форме я в жизни не видел. Таня уже кое-что ушила, укоротила рукава, и мундир сидел на ней более или менее сносно. Во всяком случае, при беглом взгляде подозрений она не вызывала. Все в восхищении уставились на неё. Довольная произведённым эффектом Таня улыбнулась и сняла фуражку. Я чуть не крякнул от досады. Как уродует женщину отсутствие волос… Но Таня лучезарно улыбнулась

в мою сторону, и сказала:

- Отрастут. Не в первый раз…

- Дай Бог, чтобы в последний! – Ответил я. Она только погладила меня по щеке.

- Пойду, посмотрю, что наверху. Что-то музыки не слышно, - сказал я и, натянув на лысую голову шапочку, вышел.

В фойе было уже пусто. Последние музыканты тянулись к выходу. Из соседнего женского туалета вышла гардеробщица Нюра и, увидев меня, сказала:

- Кончен бал, погасли свечи! – Собирайтесь домой.

- Уже уходим, - ответил я и быстро повернул назад.

Когда я вернулся, все были готовы. Правда, фуражки на Петьке и Чарли сидели на ушах, и они вставляли внутрь свёрнутые газеты. Таня укорачивала длину брюк у Коли и сидела перед ним на корточках. Мой мундир лежал разложенный на стуле и ожидал, когда я его надену. И тут кто-то зашел в туалет. Мы застыли.

- Ребята! Вы здесь? – раздался знакомый голос директора.

- Здесь! – тут же откликнулся я и сделал молниеносный знак рукой

в сторону двери в комнатушку.

Я схватил свой чемоданчик и вышел в туалет. Около двери стоял директор. Не помогло наше предупреждение вчера, что уходим «по-английски», не попрощавшись. А может, он что-то заметил? И я с тревогой уставился на него. Увидев меня с чемоданчиком, директор спросил:

- Уходишь?

- Ухожу.

- А, где второй?

- Уже ушёл.

- Всё было в порядке?

- В порядке. Жалоб не было.

- Это хорошо.

И он прошёл вдоль кабинок, заглянув в каждую, потом открыл дверь в служебную комнату. Мое сердце сжалось. Но там было пусто, только на столе в беспорядке лежали костяшки домино.

- Домино убрать!

- Сейчас, - покорно ответил я.

Сделав последнее руководящее указание, директор вышел из туалета. Я перевёл дух и стукнул в дверь клетушки. Она открылась. Ребята стояли там, как сельди в бочке, вплотную друг к другу. А Таня, кроме все,го держала

в руках мой мундир.

- Выходи! – выдохнул я и сел на табуретку.

- Да-а-а! – только и смог сказать Чарли.

- И это только начало! – вставил Витька.

- Цур твоему слову! Андрей! Не теряй времени, одевайся! Чарли, закрой наружные двери. – Взяла командование в свои руки Таня.

Мы встрепенулись. Первый удар был внезапный, а потому немного выбил нас из колеи. Я вскочил со стула и начал быстро переодеваться. Чарли выбежал и прикрыл ножкой стула входные двери. Когда он вернулся, я был готов. Таня осмотрела меня со всех сторон и одобрила. Время пришло. Надо было выбираться наверх.

Мы сложили всю нашу одежду в мешки, где хранилась ветошь, тряпки для уборки помещений, причём в самый низ, переложив тряпки наверх. Всё равно найдут, так пусть найдут попозже. Я убрал домино со стола, выполнив последнее руководящее указание директора, и, оглядевшись вокруг, махнул рукой ребятам. Мы молча вышли из служебной комнаты.

Витька подставил к окну табуретку и первый выскользнул во двор. Следующей пошла Таня. Витька подал ей руку, и она тоже исчезла в окне. Вскоре остался я один. Вытащил стул-запор из дверной ручки, выключил свет в туалете, убрал табуретку от окна и, подскочив, протянул руку в оконный проём. Меня тут же рывком выдернули из туалета, как говорится, только пятки сверкнули. Все стояли у стены кинотеатра. Витька первый пересёк двор и протиснулся через дыру в заборе, отделявшем покинутый соседний дом от двора кинотеатра.

- Давай! – послышался его голос. И мы по одному скользнули к этой дыре.

Дальше наш путь лежал к калитке, и мы вышли на улицу. На площади перед кинотеатром уже стояли автобусы с открытыми дверьми, поджидавшие кадетов. Они понемногу собирались, выскакивая по одному из темноты парка, многие чистили на ходу мундиры от прилипшей травы и листьев.

Кадеты находили приятелей, начинали что-то рассказывать друг другу, слышались громкие возгласы и взрывы смеха. Их подруги на свет не появлялись. Наверное, наблюдали за своими ухажёрами из темноты. А, может, уже бежали домой. Несчастные агенты в штатском уныло бродили среди кадетов. Что они могли поделать против массового братания народов…

Из темноты нас окликнул Боб. Он подошёл с группой из 5-6 человек. Мы немного постояли, закурили и единой группой, не спеша, двинулись

к автобусам. Тем более, прозвучала команда садиться, отданная то ли офицером, то ли каким-то старшиной. Расселись мы все в одном автобусе. Таню посадили у окна с закрытой занавеской, а рядом сел владелец её мундира, Ник. Впереди Тани сели два здоровых кадета, так что прикрыли её от глаз водителя. Конечно, тот не знал в лицо кадетов, но мог видеть Таню

в посёлке.

Первый автобус тронулся, остальные покатили за ним. Мы переглянулись, а Боб, сидевший рядом, сжал мою руку и ободряюще улыбнулся. Я понял и ответил такой же улыбкой, хотя на душе кошки скребли…

Винные пары витали в автобусе. Кадеты таки крепко приложились

к угощению в буфете и в нашем туалете. Гул голосов стоял невообразимый. Каждый выкрикивал что-то своё, а на заднем сиденье запели. Водитель сначала с улыбкой оборачивался к своим буйным пассажирам, а потом потерял к ним всякий интерес.

Мы ехали, переваливаясь с боку на бок на наших российских ухабах, пока, наконец, перед нами ни отворились ворота порта. Портовая охрана автобусы пропустила беспрепятственно и, проехав ещё немного, они остановились у борта ярко освещённого парусника.

Он был прекрасен, залитый огнями от носа до кормы. Все три мачты корабля подсвечивались прожекторами, и вид у «МОРСКОГО ОРЛА» был поистине фантастический. Кадеты шумной ватагой вываливали из автобусов, но по военной привычке выстраивались цепочкой, по два-три человека

в ряду, в очередь к трапу. Около трапа стоял пограничный наряд из двух человек. Офицер и сержант с автоматом. Они строгими глазами смотрели на развесёлую кадетскую братию, ощупывая пронизывающим взглядом лицо каждого, проходящего мимо них.

Я с тревогой переглянулся с ребятами. Они тоже увидели эту процедуру и заметно занервничали. Но мы недооценили Боба.

- Смотри! – шепнул он мне на ухо. – И не зевай!

Внезапно один из проходящих мимо пограничников кадет пошатнулся и, не удержавшись на ногах, упал прямо на офицера. Тот от внезапности чуть не грохнулся вместе с ним. Оба еле удержались на ногах. Шедшие рядом кадеты подхватили товарища и стали наперебой извиняться перед офицером, обдавая его водочным перегаром. Тот брезгливо отворачивался от них, поправляя съехавшую набок портупею и кобуру с пистолетом. Сержанту эта сцена видимо понравилось, и он, отворачивая своё лицо, ехидно улыбался. Подъём по трапу застопорился. Сзади, не понимая, отчего задержка, начали кричать и напирать. И тут вперед выскочил Боб. Он подскочил к образовавшейся пробке и без разговоров врезал кулаком

в подбородок виновнику задержки. Тот, теперь уже с ускорением, обрушился на офицера, после чего оба таки грохнулись на землю. В ту же минуту Боб получил мощнейший удар от одного из приятелей обиженного кадета и,

в свою очередь, упал на сержанта, сбив его с ног.

Кадеты загалдели. Часть из них начала поднимать поверженных товарищей и пограничников, мешая друг другу, из-за чего те никак не могли подняться. Часть, махнув рукой на весь этот балаган, продолжала взбираться по трапу, пытаясь обогнать друг друга и создавая заторы уже на самом трапе. Сверху отчаянно дул в свисток вахтенный офицер. Потом он начал выкрикивать какие-то команды, потом вместе с вахтенным матросом начал пробиваться по трапу вниз, к месту свалки.

В самом начале этого происшествия, нас подхватила какая-то неведомая сила и беспрепятственно провела сквозь бушующую толпу перед трапом и на самом трапе. Всё это совершилось в бешеном темпе и заняло минуту времени.

Перевели дух мы только в спальном кубрике, где стояли в окружении этой самой таинственной силы, ребят с лицами, знакомыми по посещению туалета в кинотеатре, и совсем незнакомыми кадетами. Они тоже устало отдувались и счастливо улыбались.

- Высший класс! – Сказал Чарли, и мы начали от души пожимать им руки, а ошеломленная Таня, немного придя в себя, расцеловала каждого из них.

По крутому трапу загремели шаги, и основная группа нашей поддержки во главе с Бобом скатилась вниз. Под глазом Боба уже отливал лиловым цветом внушительных размеров синяк. Однако вид у всех был весёлый и жизнерадостный. Мы по очереди обняли Боба и Ника. Нам пожимали руки, хлопали по спине и даже поднесли по глотку джина.

Разгорячённые кадеты оживлённо обсуждали проведённую операцию и радовались, наверное, больше нас. Мы пребывали в каком-то заторможенном состоянии. Понимали, что первая и главная задача решена, мы на корабле, но настоящей радости пока не было. Чувство нависшей опасности оставалось с нами.

Когда все выговорились, начали устраивать нас на ночлег. На корабле было два спальных помещения, рассчитанных на двести человек. В каждом из них сейчас проживало по 80 кадетов. Как и положено на парусных судах, кадеты спали в подвесных койках, по виду напоминавших гамаки. Для нас уже были подготовлены шесть таких коек. Нам показали, где находится туалет, который мы, как и остальные, начали называть гальюном, и каюту, где, на крайний случай, мы сможем укрыться. На этот счёт Боб выразился однозначно, что она вряд ли понадобится. На военных кораблях проверки портовыми властями не проводятся, а парусник считался таковым, поскольку находился в составе ВМС США, и сюда их никто не пустит.

До выхода в море решили на палубе не показываться, а капитану доложить о нашем присутствии уже в территориальных водах США, а может быть, и на подходе к Аляске. Все переговоры взял на себя Боб.

Парадные мундиры мы сдали хозяевам, а вместо них, нам принесли повседневную одежду кадетов: брюки, форменки навыпуск из плотного материала, похожего на брезент, и шапочки. Выдали комплект чистого белья: белые трусы и майки. Нельзя было выделяться из общей массы кадетов даже во сне.

Нас провели в гальюн, где мы, вначале подождав, когда переоденется Таня, натянули на себя новое обмундирование. От ужина мы отказались и улеглись в свои качающиеся койки, чтобы не сомкнуть глаз до утра. Какой уж тут сон…

В пять утра, сыграли подъём, и мы, как и все кадеты, выполнив утренние процедуры (Таня умылась раньше), пошли на завтрак в общую столовую. Наша группа поддержки плотно прикрывала нас, да и внимания к нам особого не было. Все кадеты знали нашу историю, даже те, кто не был на берегу. Держались они отменно. Быстрые взгляды и ничего более. Молодцы ребята!

После плотного завтрака решили всё-таки зайти в каюту и ожидать там окончания портовых формальностей и выхода в море. Бережёного Бог бережёт. Так и сказали Бобу, и он согласился.

Начали ждать портовых властей. Минуло 6 утра, а их всё не было. Наши планы и расчёты начинали трещать и разваливаться на глазах. Власти и лоцман для вывода парусника из акватории порта появились в половине седьмого, но не было портовых буксиров, чтобы оттащить парусник от причала.

Как рассказал нам Боб, всегда спокойный капитан начал заметно нервничать, а, увидев буксиры, неподвижно стоящие у борта транспортов, которые грузились рудой, вдруг громко спросил, обращаясь к старшему из портовых чиновников:

- Это мы их ожидаем?

- Кого? – не понял чиновник.

- Буксиры, стоящие у транспортов, выгружавшие прошлой ночью людей, на этом месте, где мы сейчас стоим…

- Не знаю, сейчас выясню. – Обомлел чиновник и лавиной скатился на берег.

Капитан горько усмехнулся и пошёл в свою каюту. Информация, запущенная Бобом в экипаж, дошла и до капитана, и он был разъярён не только задержкой отхода, а тем, что вынужден стоять на месте, где производится перевалка людей для пополнения бесчеловечной машины ГУЛАГА.

Конечно, представитель портовых властей доложил «куда надо», и вскоре около борта запыхтели буксиры, а в комиссии портовых властей появился человек в штатском, язвительно заметивший капитану, что поведение кадетов в советском порту мало соответствует международным правилам и нормам.

Капитан желчно усмехнулся, поняв, что его замечание попало в цель. Он вяло извинился за вчерашнее поведение кадетов при посадке на корабль и, прекратив дальнейшие разговоры, приказал объявить аврал. Портовые власти тут же покинули борт. И мы это увидели в иллюминатор.

Господи! Неужели получилось! Мы радостно взглянули друг на друга, на отдалявшийся причал и вдруг, как-то спонтанно, перекрестились. Крестилась убежденная атеистка Таня, крестился Петька левой рукой, поскольку был левша, крестились мы все. Боже! Помоги!

Значит, сидело в нас что-то такое, о чём мы и не подозревали. Наверное, давали себя знать гены русских людей, которые так и не смог убить этот кавказский пришелец…

Но первоначальный восторг сразу же прошёл, когда мы посмотрели на часы. Шёл девятый час утра, а мы только-только выходили из порта.

В десять часов в комендатуре объявят тревогу, и начнутся наши розыски. В течение получаса выяснят, что всех нас шестерых нет ни дома, ни на работе. Тут же сопоставят вчерашний случай с кадетами и наше исчезновение. Брр… Не хотелось об этом и думать…

Когда в очередной раз к нам забежал Боб, мы поделились с ним своими тревогами.

- Из чего вы исходили, делая свои расчеты? – Спросил он нас.

- Расчет делали исходя из того, что до острова Святого Валентина, границы США, 60 миль. Ваш парусник делает 17 миль в час. По времени это будет 3,5 часа. – Сказал Витька.

- Сейчас половина девятого. Нас хватятся через полтора часа. А за полтора часа мы пройдем 34 мили, и остается ещё 26 миль, а это полтора часа хода. – Продолжил Коля.

- А кто вам сказал, что граница США начинается с острова Святого Валентина? – рассмеялся Боб. – Для вашего сведения территориальные воды США включают в себя двенадцатимильную зону с отсчетом от прибрежной части острова. Отнимаем от 60 миль 12, получаем 48 морских миль. При скорости 17 миль в час, для этого потребуется немногим больше 2,5 часов хода. Значит, если ваше отсутствие обнаруживают через полтора часа, и полчаса накидываем на согласование, то погоню могут выслать

в одиннадцать часов, то есть тогда, когда мы будем уже почти

в территориальных водах США.

- Почти? – с тревогой спросила Таня.

- Да. Почти. Но не забывайте, что мы в это время будем находиться не

в советских, а в международных водах, и советские законы в них не действуют.

- Вот этого мы не учли, - сокрушённо сказал Витька.

- Чему сокрушаешься! – заржал Коля. – Спасибо, Боб! Снял камень

с души…

- А когда вы собираетесь поднимать паруса? – Спросил Петька.

- С минуты на минуту, - бодро ответил Боб. – Сейчас пока работает вспомогательный двигатель. Он у нас имеет мощность 750 лошадиных сил. А ветерок на море свежий. Как раз по вашему заказу. Так что паруса будут полны ветром.

- Скорее бы наполнялись, - не выдержал я.

И тут прозвучал резкий сигнал, который и мёртвого бы на ноги поднял.

- Вот и аврал, сейчас будем ставить паруса! – весело сообщил Боб. – Всё по вашему желанию. Не вешать носа! Всё будет О`КЕЙ! – Последние слова он прокричал с трапа, к которому уже сломя головы неслись кадеты.

Вскоре смолк двигатель, и наступила удивительная тишина. Было слышно, как плещутся волны за иллюминатором и поскрипывают деревянные части парусника. Мы поднялись по трапу и осторожно выглянули на палубу.

До чего это было красиво. Мачты одевались в паруса. На реях стояли кадеты, да на такой высоте, что дух захватывало. Мы нашли закрытое от посторонних глаз местечко и любовались работой наших новых товарищей.

Освобождённые паруса быстро наполнялись ветром, принимая тот изящный изгиб, который мы видим на картинах. «МОРСКОЙ ОРЕЛ» прибавлял и прибавлял ход и вскоре, чуть накренившись на правый борт, просто летел над волнами. Во всяком случае, нам так казалось.

Таня даже захлопала в ладоши и, набрав полную грудь воздуха, дула

в сторону парусов. При этом щёки её смешно раздувались, как у хомячка. Мы рассмеялись, а я незаметно поцеловал её в стриженый затылок.

- Всё это прекрасно, - пробурчал Витька, - но турбины пограничных сторожевиков развивают скорость до 40 миль в час…

- Оставь свои мрачные прогнозы, Витя. – Таня обернулась к нему и мягко положила руку на его плечо. – Ты слышал, что говорил Боб? Всё будет O`КЕЙ! И этим всё сказано.

Витька хотел что-то возразить, но Чарли предупреждающе поднял руку, и он замолчал. Молодец Чарли! Чего даром травить душу себе и другим? Больше мы этот вопрос не поднимали. Надо было уходить с палубы и не мозолить глаза штатному экипажу, который насчитывал, по словам Боба 65 человек. Мы вернулись вниз и уединились в ставшей уже привычной каюте-убежище. Там я вынул прихваченное с собой из кинотеатра домино, и мы начали играть на вылет. Это отвлекало, хотя бы на какое-то время.

Так прошло около двух с лишним часов. К нам в каюту забегали ребята, подбадривали, расспрашивали о жизни в лагерях, и было видно, что многие просто не верят, что такое может быть в 20-м веке. Вот так же не верили

в 30-х годах, когда говорили правду о Гитлере и о его режиме. Какая была расплата за это неверие, теперь знают все. В очередной раз заскочили Боб и Ник. По их лицам мы увидели, что случилось что-то серьёзное.

- Вы были правы, – сказал Боб. – Нас преследуют два военных корабля. Думаю, что это русские.

- Ребята, не беспокойтесь, мы в международных водах! – тут же воскликнул Ник. – И они не имеют никакого права нас задержать.

- Права?! – почти выкрикнул Витька. – Да нет в их лексиконе такого понятия…

Мы сидели, как в воду опущенные. Всё-таки поняли, сопоставили и теперь догоняют. Побег за рубеж сразу шестерых, пятеро их которых были

с политическими статьями, грозил руководству местной госбезопасности потерей голов. И они сделают всё, чтобы их головы уцелели. Мы хорошо понимали это.

- Пойдем ближе к мостику. Там главные события. И прятаться уже нечего, - предложил я.

- Пошли, - согласился Боб.

Мы встали и, уже не таясь, пошли наверх под водительством Боба и Ника, прямо к капитанскому мостику. Внизу, около мостика, собралась группа кадетов и, задрав головы, прислушивалась к тому, что там происходит.

Увидев нас, они расступились и, когда мы зашли в середину, сомкнулись вокруг. Оберегают, понял я. И волна благодарности к этим молодым ребятам, совсем ещё мальчишкам, захлестнула меня. Наверное, тоже почувствовали и остальные. У Тани просто слёзы выступили на глазах.

Наверное, от этой солидарности мне стало легко и просто. И что бы ни произошло дальше, я знал, что существуют на земле простые человеческие отношения, где человек человеку – во истину, друг, товарищ и брат. Это как раз те лозунги, которые мы в своей стране заучивали и не выполняли, а эти мальчишки претворяли в жизнь. И значит, жизнь будет продолжаться!

Мы во все глаза смотрели на приближающиеся две тёмные точки по левому борту. Они росли на глазах и вскоре приобрели очертания знакомых нам сторожевиков. С мостика одного из них замелькали вспышки прожектора.

Вахтенный офицер доложил капитану:

- Русская пограничная охрана. Требуют убрать паруса и лечь в дрейф. Считают, что у нас на борту шестеро уголовных преступников, совершивших побег и нелегально проникших на судно.

Капитан оторвался от бинокля, в который разглядывал приближающиеся военные корабли, но сказать ничего не успел. По трапу вихрем взлетел Боб.

- Кадет Карпентер. Разрешите обратиться, господин капитан второго ранга?! – голос Боба зазвенел, как натянутая струна.

Капитан почувствовал необычность в поведении кадета, нарушившего субординацию обращением сразу к нему, через голову своего непосредственного начальника, но разрешающе кивнул головой.

- На борту корабля, действительно, находятся шестеро молодых ребят, и среди них одна девушка и один гражданин США, которых я без разрешения провёл на корабль с целью доставки на Аляску, где они будут просить политического убежища.

Капитан второго ранга Джон Кемпбелл, был настоящим моряком. Во всяком случае, после такого заявления ни один мускул на его лице не дрогнул. Зато первого помощника капитана прямо таки зашатало, и он схватился за сердце.

- Где они? – спросил капитан.

- Здесь, у мостика.

- Пригласите их сюда.

- Слушаюсь. – И Боб, перегнувшись через перила мостика, сделал нам знак рукой.

Мы друг за другом поднялись на мостик и стали шеренгой перед капитаном. Он, молча и внимательно, осмотрел каждого из нас, задержав свой взгляд на Тане. Помолчав, спросил:

- Кто из вас гражданин США?

- Я. – Ответил Чарли. – Моя настоящая фамилия Чарльз Бивер. Я из Детройта, штат Мичиган.

- Как Вы попали в Россию?

- Мои родители, граждане США, - инженеры. В 30-х годах приехали сюда работать по контракту, взяв меня с собой. Перед войной их обвинили

в шпионаже и расстреляли. Меня поместили в приют, и там дали русскую фамилию Волжанский. Я открыто проклинал этот кровавый режим, и меня, обвинив в краже куска масла, упекли сюда, в лагеря. Все мои документы, подтверждающие то, что я являюсь гражданином США, находятся

в Детройте, у нотариуса.

Капитан перевёл взгляд на Таню.

- Кто Вы, и сколько Вам лет?

- Татьяна Пеленкова. Мне 18 лет. Я и мои товарищи были осуждены по

58-й политической статье за агитацию и пропаганду, с целью свержения существующего режима, сроком на 10 лет. Мы учились тогда в 9-м классе средней школы. Недавно вышли по амнистии, без права выезда в Россию. Наши родители, почти все арестованы из-за нас и, по всей вероятности, погибли в заключении. Мы решили просить у правительства США политического убежища.

- Почему вас амнистировали при таких больших сроках и при такой статье?

- Думаем, что помог отец одного из нас, - Таня показала рукой на Витьку. – Он генерал госбезопасности.

- Даже так?! – удивился капитан и перевёл взгляд на Витьку. – А его не посадили вместе со всеми другими родителями?

- Виктор Банников, - представился Витька. Да, мой отец генерал госбезопасности, и его не посадили, а только уволили. После смерти Сталина он опять служит. Считаю, что он и помог мне, а из-за этого и моим товарищам, с амнистией.

- Вы поддерживаете с ним отношения?

- Нет. Только с матерью. Он и режим, которому он служит, - мои враги.

- Вот как? – пробурчал капитан. – Прямо, как на гражданской войне! - А как вас доставили к месту заключения? – неожиданно спросил он. Видимо, сообщение о доставке заключённых на грузовых транспортах, предназначенных для перевозки руды, никак не могло уложиться в сознании старого моряка.

- Как и всех. На грузовых судах, которые вы видели в порту. Комфортом не баловали. Загоняли в трюма, спускали бочку с ржавой водой и бочку для оправки, которая называется парашей. Давали на день булку хлеба на троих. Так и везли. Умерших выкидывали за борт.

У капитана на лице заиграли желваки. Наверное, крепко стиснул зубы. Но лицо его оставалось непроницаемым. Он вновь перевёл взгляд на Таню.

- Русские власти требуют вашей выдачи. – Кивнул капитан в сторону приближающихся кораблей.

- Живыми мы не дадимся. – Спокойно и чётко выговаривая английские слова, ответила она.

- Вот как? И как вы это осуществите? – капитан с заинтересованностью впился глазами Тане в лицо.

- Выбросимся за борт. Или у вас, или у них. – Всё так же спокойно ответила Таня.

И была в этом спокойствии такая внутренняя сила, что капитан поверил сразу. Он внимательно посмотрел на каждого из нас и, видимо, понял, что Таня говорит за нас всех. Наверное, это было написано на наших лицах. Он как-то отрешённо посмотрел на вырастающие на глазах русские корабли, бросил взгляд на палубу, и вдруг его лицо приняло удивлённое выражение.

- Узнайте, что там случилось? – Обратился он к первому помощнику.

- Слушаюсь, сэр! – И первый помощник бросился к трапу.

Мы оглянулись и посмотрели вниз. Около мостика, выстроившись ровными рядами, стояли в строю кадеты. Их было много. Очень много. Наверное, все, за исключением вахтенных. Все они смотрели вверх на капитанский мостик. По трапу скатился первый помощник. Он подошёл к строю, где его внимание привлек Ник. Они о чем-то переговорили, после чего Ник вышел из строя и вместе с первым помощником поднялся на мостик.

- Сэр, вот представитель кадетов. Желает переговорить с вами.

- Слушаю. – Капитан непроницаемым взглядом уставился на Ника.

- Кадет Фрицжеральд. Академия береговой охраны США. Господин капитан второго ранга! Хочу сообщить, что все кадеты, стоящие внизу, принимали участие в спасении наших русских товарищей. Мне поручено передать, что мы не хотим их выдачи русским властям, где им грозит смерть, и просим вас сделать всё возможное, чтобы предотвратить эту выдачу.

- Вы хороший дипломат, кадет Фрицжеральд. Как вас зовут?

- Ник, сэр.

- Так вот, Ник. Я уже было подумал, что началось восстание, как на «Баунти». Надеюсь, слышали о таком?

- Слышал, господин капитан. Было такое восстание на английском парусном корабле в 1789 году. Но ни о чём подобном мы и не думали. Мы просто просим, зная вас как справедливого человека и честного моряка.

- Быть тебе дипломатом, сынок! – и губы капитана тронула усмешка. – А это следы вчерашней посадки ваших друзей на корабль? – посмотрев на лиловый синяк под глазом Боба, спросил он его.

- Так точно, сэр! – браво ответил Боб.

Капитан ещё раз посмотрел на нас. На Боба и Ника. Посмотрел вниз на замерших в строю кадетов и сказал, обращаясь непосредственно к нам:

- Идите! Ваши товарищи ждут вас…

Из глаз Тани брызнули слезы. Она, не вытирая их, стояла и смотрела на старого моряка. И он, не выдержав, отвернулся и пробурчал:

- Идите, идите уж…

Мы кубарем скатились с трапа и попали в объятия наши новых друзей. Нет, не только друзей, а настоящих товарищей, как точно определил капитан. Но радоваться было рано. Сторожевики стремительно приближались, и в бинокль, который где-то достал Ник, я уже видел на мостике голубые фуражки офицеров госбезопасности, а на корме – автоматчиков в таких же, ненавидимых нами фуражках.

В это время с мостика сыграли аврал, и донеслась команда ставить дополнительно все паруса. Капитан вышел из штурманской, где колдовал над картой, и мы услышали его приказ вахтенному штурману – давать расстояние до территориальных вод каждые пять минут. Видно, мы были с ними рядом. Но уже рядом были и сторожевики.

- Поднять сигнал! – раздался капитанский голос. – Нахожусь

в международных водах. Следую своим курсом.

Тут же два флага международного свода сигналов взмыли на мачте. А со сторожевиков непрерывно семафорили:

- Убрать паруса. Лечь в дрейф… Убрать паруса. Лечь в дрейф…

В бинокль было хорошо видно, как бесятся на ходовом мостике сторожевика офицеры в голубых фуражках и что-то доказывают морякам-пограничникам, размахивая руками и показывая в нашу сторону. А потом мы услышали залп. Стреляли из носового орудия, по курсу парусника. Снаряд разорвался далеко впереди. И был хорошо виден водяной столб от его разрыва. Тут же с нашего мостика послышался голос капитана. Он вышел

в прямой эфир:

- Всем службам США на Аляске. Говорит учебный барк ВМС США «МОРСКОЙ ОРЕЛ». Подвергаюсь вооруженному нападению неизвестных военных кораблей в районе острова Святого Валентина в территориальных водах США. Срочно прошу помощи! Капитан второго ранга Кемпбелл.

Капитан повторил это дважды. Он тоже был дипломат. И национальную принадлежность нападающих военных кораблей не уточнял. Значит, мы были уже в территориальных водах США, а может, ещё и нет… Но когда будет помощь? И успеют ли?

Кадеты, рассыпавшись по реям, бешено работали, ставя дополнительные паруса. Поможет ли нам это? Скорость у советских сторожевиков была вдвое выше, чем у парусника. И они уже явно шли на сближение. На абордаж будут брать, что ли?

Мне вспомнилось это словечко из пиратских романов Стивенсона. А что? Выхода у гебистов нет. Они уже нарушили всё, что можно было нарушить в международных законах и правилах. И без нас они возвращаться тоже не могли. Эти мысли мелькали у меня в голове, да и не только у меня. Мы стояли у борта и смотрели в неотвратимо приближающиеся корабли, пришедшие по наши души. Неожиданно для себя мы обнялись и встали

в круг, голова к голове. Мы решились…

Живыми не дадимся…

И вдруг на мачтах закричали кадеты. Нет! Просто заорали, да так, что мы подняли головы. Кадеты подбрасывали вверх свои шапочки и махали одной рукой, другой они держались за леера, чтобы не упасть. Смотрели все в одну сторону, куда немедленно посмотрели и мы.

К нам со стороны Аляски приближались самолёты. Шло звено «ЛЕТАЮЩИХ КРЕПОСТЕЙ», в сопровождении трёх истребителей. Они шли на бреющем полёте прямо на сторожевики, да так низко, что там, на ходовых мостиках, гебисты просто присели, когда они пролетали буквально над их головами. А со стороны острова Святого Валентина показались две чёрных точки кораблей, по всей видимости, военных.

Сторожевики положили рули лево на борт и, накренившись, поскольку хода не сбавляли, устремились в обратную сторону. Самолёты развернулись и, готовые к атаке, с открытыми бомбовыми люками, вновь пошли на морских пиратов. А на мачтах кадеты продолжали радостно кричать и размахивать руками, а к нам, сломя голову, бежали по палубе Боб и Ник со своими друзьями, и мы их приняли в свой уже счастливый круг…

 

ЭПИЛОГ

 

Всё это было ровно 50 лет назад, 5 августа 1954 года. Опять 5-го. Преследует нас это число. А может, оно все-таки счастливое?!

5 марта 1953 года освободил человечество от своего присутствия на земле величайший палач в истории – Иосиф Джугашвили, по кличке Сталин.

5 апреля того же года освободили нас из заключения, правда, 5 марта 1951 года нас и арестовали. Вот такое это число для меня и ребят. Какая-то мистика, и всё тут.

Ребятам уже под 70. Все мы живы и относительно здоровы, только я уже редко встаю со своей коляски, но лихо разъезжаю на ней по комнатам и

в саду. Все мы живём на Аляске. Так и остались жить тут после нашего драматического побега.

Чарли Бивер уехал в свой родной Детройт. Там ему подтвердили гражданство США, и он получил небольшое, но своё, оставшееся от расстрелянных родителей наследство. Сейчас он крупный бизнесмен, «владелец заводов, газет, пароходов», как писал в своем стихотворении наш любимый детский поэт Самуил Маршак.

Нам, пятерым, правительство США предоставило политическое убежище, удостоверившись, что мы были политическими заключёнными сталинского режима. Большой шумихи не было. С обеих сторон историю постарались замять, а что случилось с нашими начальниками из госбезопасности, мы не знаем, да и знать не хотим.

Из наших родителей не выжил никто. Узнавали и через Красный Крест, и окольными путями через знакомых и дальних родственников. Где их могилы не знаем. ГУЛАГ хранит свои тайны до сих пор. Витькиного отца после нашего побега всё-таки турнули из этих зловещих органов, он так и умер

в опале.

У каждого из нас есть дети и внуки. У нас с Таней трое детей и четверо внуков. Все они живут в нашем городе. Никто с Аляски не уехал. Дети и внуки и у Витьки Банникова, и у Петьки Ерофеева, и у Коли Ерёменко, и тоже живут здесь. Между прочим, и работают все в одном и том же месте. После получения американского гражданства мы начали работать вначале в ресторанном, а потом и в гостиничном, бизнесе. А когда учебный корабль и наш спаситель «МОРСКОЙ ОРЕЛ», построенный еще в 1936 году

в Гамбурге, вышел на пенсию, и его отправляли на слом, мы его выкупили и устроили из него плавучий отель с шикарными ресторанами и барами.

Главным инвестором, конечно, был Чарли Бивер. Без него мы бы это дело не подняли. А вот во главе нашего предприятия стала, ну, кто бы вы думали? Моя любимая жена Танечка, в прошлом Пеленкова, а ныне Соколова. Кто бы мог подумать, что у неё проявятся такие способности

к ресторанно-гостиничному бизнесу.

Теперь у нас несколько отелей и ресторанов, но главный, конечно, «МОРСКОЙ ОРЕЛ». Наши дети, и уже и внуки, работают в созданном нами деле, а продолжает им руководить, и довольно успешно, моя Таня, а правой рукой у неё является наш старший сын Боб. Наверное, понятно, в честь кого мы назвали своего первенца. Второго нашего сына мы назвали Ником. Тоже понятно почему.

Боб и Ник стали крёстными отцами названных в честь них наших сыновей и частенько приезжают к нам в гости, постоянно интересуясь успехами своих крестников. Оба они на пенсии и прослужили всю свою жизнь в военном флоте. Боб даже стал адмиралом, а Ник, как и предрекал капитан «МОСКОГО ОРЛА» Джон Кемпбелл, стал военным дипломатом, военно-морским атташе.

Каждый год, 5 августа, в день нашего освобождения, мы впятером ходим на военное кладбище и возлагаем цветы на могилу нашего спасителя, мужественного моряка и прекрасного человека Джона Кемпбелла. Долго стоим в молчании, вспоминаем и переживаем всё вновь…

Потом мы собираемся семьями на «МОРСКОМ ОРЛЕ», зачитываем поздравительные телеграммы со всех концов Америки от бывших кадетов,

с которыми поддерживаем постоянную связь, говорим с ними по телефону, принимаем многих, приехавших в гости, за праздничным столом. Все они, как правило, поселяются на «МОРСКОМ ОРЛЕ», превращённом стараниями Тани в шикарный морской отель.

Для любителей экзотики и морской старины у нас выделено помещение

с койками-гамаками, болтающимися в воздухе, и прочими атрибутами быта моряков тех времен. Бывшие кадеты пытаются вспомнить молодость и влезть в эти койки, но, увы, не у всех это уже получается.

Кстати, в вестибюле корабля имеется табличка, на которой указано, что

5 августа 1954 года на учебном барке «МОРСКОЙ ОРЕЛ», которым командовал капитан второго ранга Джон Кемпбелл, осуществили побег из СССР шестеро политических заключенных, и перечислены наши фамилии. А ниже приписка: «Все бывшие кадеты того рейса и члены их семей, а так же семья капитана Кемпбелла обслуживаются в плавучем отеле бесплатно».

И приезжают, и живут на радость нам всем. Причем, радость искреннюю, что хоть чем-то можем отблагодарить наших спасителей.

А сегодня вот полвека минуло с тех событий, но почему-то никто об этом не вспоминает. Интересно, почему? Я пообщался по телефону с Витькой, Колей и Петькой, они тоже в недоумении. Ну, что же. Наверное, время даёт о себе знать. В нашем возрасте забывчивость – постоянный спутник. Но Чарли! Чарли…

Ладно. Решили собраться, как всегда, на «МОРСКОМ ОРЛЕ» вечером, хотя наш главковерх Таня предупредила, что затеяла там какую-то дезинфекцию. Нашла время! Правда, обещала, что лично объедет всех и соберёт нас к вечеру, и мы немного посидим на корабле и отметим эту дату. Хорошо. Будем ждать. Однако, плохо быть «отставным козы барабанщиком». Я горько усмехнулся, вспомнив эту русскую пословицу.

На родину никто из нас так и не ездил. Сначала из-за расстрельного приговора, который висел над каждым после побега. Об этом сумела сообщить мать Витьки, тайно переслав ему письмо, попавшее к нему через десятые руки. Потом, когда Советский Союз развалился, и когда уже можно было приехать, мы с ужасом увидели, кто пришёл к власти, и как по улицам городов беснующиеся толпы носят портреты усатого убийцы.

Значит, урок не пошёл впрок. Несчастные люди, опять требующие кнута. Несчастная интеллигенция, которая вновь изогнулась, чтобы удобнее было лизнуть правителя в нужное место. Значит, надо ждать смены поколений. Нам уже не дождаться.

Вот такие мысли приходили мне в голову, пока не приехала Таня. Из автобуса мне махали мои верные друзья и я, подогнав свою коляску

к автобусным дверям, на специальном устройстве поднялся вместе с ней

в салон. Детей дома тоже не было. Что с ними со всеми сегодня?

Так, обсуждая этот вопрос, мы доехали до причала, вечной стоянки нашего красавца-спасителя барка «МОРСКОЙ ОРЕЛ». Всегда залитый огнями, с сотнями отдыхающих на палубах, в ресторанах и барах, сегодня он стоял без единого огонька и как будто вымерший.

Мы с недоумением уставились на Таню.

- Выходим! – коротко сказала она и без дальнейших слов вылезла из-за руля.

Ребята помогли мне спуститься вместе с коляской на причал, и не успели мы сделать несколько шагов, как море огней ослепило нас. На корабле не было места, где бы ни стояли люди. Их было много. Очень много. А вдоль борта выстроились поседевшие бывшие кадеты в форменных кадетских фуражках. Стояли в первом ряду, а за ними сгрудились их семьи: жены, дети и внуки.

Мощный прожектор осветил нашу группу и стоящего в двух шагах от нас… Чарли Бивера! Он пошёл к нам, широко раскинув руки, и я встал с коляски… Встал, превозмогая боль… И друзья поддержали меня. Мы вновь встали

в круг голова к голове, как и 50 лет назад, и плакали, не вытирая слёз.

А вокруг гремела музыка, и с палубы в небо взлетали ракеты…

А по трапу, сломя голову (в соответствии с возрастными возможностями), бежали поседевшие Боб Карпентер и Ник Фрицжеральд с друзьями

в кадетских фуражках… И мы разомкнули свой счастливый круг, давая место и для них, как и тогда, 50 лет тому назад…