Ю.Лугин

 

РАЗ ОДНАЖДЫ В ТИХИЙ КУШВИНСКИЙ ВЕЧЕР

 

Получив кровью и потом заработанную «четверку» на устном экзамене по литературе и выходя из кабинета, Виктор вдруг с холодком в груди осознал: со школой уже, в общем-то, покончено. Оставалась история, но за историю он не боялся - «четверка» в аттестат ему выходила по-любому.

А там выпускной и…

- Друг мой! - Виктор с акцентированным пафосом обратился к томившемуся на подоконнике Карпинскому.— А не отметить ли нам это дело?

Сашка с готовностью соскочил с подоконника, но на всякий случай переспросил:

- Что отметить? И как?

- Успешно сданный экзамен, естественно! Посидим где-нибудь…

Сашка засомневался:

- Только мне бы на Качканарский поезд не опоздать - завтра в Горном День открытых дверей…

Виктор удивился:

- Ты же собирался в наш ГэП поступать?

- Ага! На помощника электровоза. Но, видишь ли, если я хотя бы не попытаюсь, мамочка меня не поймет. А когда не выйдет, то – в училище. Осенью - в армию…

Виктор, потрогав Сашкин бицепс, хмыкнул.

- Еще раз скажи, на помощника кого ты собирался поступать в нашем ГэПе?

- На помощника машиниста электровоза, а что?

- Да так… Классно оговорился, однако!

На школьном крыльце даже раскаленный июньский воздух после школьной духоты и лакокрасочных запахов начавшегося кое-где по кабинетам ремонта казался свежим, ароматным, по-настоящему летним.

- Ты, Сана, короче, собирайся. Часа через два встретимся. Я лодку возьму у знакомых, найдем местечко на том берегу, позагораем. А ближе к поезду я тебя у Баранчинского моста высажу: там до станции - минут десять, не торопясь, ножками…

 

Отрапортовав об экзаменационных успехах и заслужив одобрение домочадцев, Виктор уединился, выгнав братца из их комнаты под предлогом, что ему необходим отдых после трудов праведных на ниве просвещения, и опрокинулся на диван. Задумался о малоприятном: куда податься после школы.

То, что ему вряд ли удастся поступить в этом году, – аксиома. Более того, он, собственно, и не хотел никуда поступать - в смысле, не хотел искушать судьбу на традиционных для кушвинского выпускника путях самореализации именно по причине их предсказуемой традиционности. Ни одна реальная перспектива, то есть техническое образование, обусловленное возможностями города, сызмальства знакомыми любому здешнему пацану, Виктора не устраивала. Техникой он не увлекался, а детские мечтания о литературном поприще отметались. Сейчас они воспринимались не иначе, как фантазией в порядке бреда.

 

Из дома он вышел ровно в пять, свистнул негромко под Сашкиными окнами. Сашка вылетел из подъезда всклокоченный, заспанный. Двинулись через Площадь Советов в сторону пруда.

В районе Лайского моста Виктор повернул к одному из частных домов и негромко постучал в створку распахнутого окна.

- Дядь Коль, я лодку возьму? - кивнул Сашке и раскрыл калитку во двор.

Не заходя в избу, они прошли к сараю, где Виктор взял крашенные зеленой краской весла, спустились по тропинке между картофельных борозд к мосткам. Здесь Виктор, приладив весла в уключины, снял с себя рубашку, брюки, положил их аккуратно на лодочном носу, и только потом, отвязав лодку, сел за весла. Оттолкнулся, развернул лодку кормой к берегу, дождался, пока усядется Сашка, и, с наслаждением чувствуя напряжение в плечах, мощными гребками погнал лодку от берега к давно облюбованной им полянке на том берегу у левого склона Подсеки напротив Вальцемеханического цеха.

Сашка, стянув рубашку, млел на кормовой банке, опустив руки в воду, отчего за кормой усами расходились по воде буруны.

- Классно веслами молотишь: лодка что твой глиссер!

- Пройдем середину - поменяемся. Посмотрим, как ты грести будешь!

- Сравнил! Ты здоровый, каждый день упражняешься! Вона какие колотухи на руках накачал! А я слабенький, худосочный городской ребенок, измученный экологически не чистыми продуктами и почти полным средним образованием…

Про колотухи Виктору слышать было приятно. С весел он, и правда, не слезал с начала мая, однажды поймав на слове дядю Колю (который, собственно, и не дядя ему, а просто знакомый отца по работе), что Виктор может брать его лодку, когда захочет, потому что сам он ею почти не пользовался.

- Чё лыбишься?

- Да так, задумался…

- О чем? - друг Сана выкарабкался из джинсов и изображал загорающего дачника.

- А вот если тебя, такого слабенького и худосочного, за борт выкинуть, насколько лодка быстрее пойдет и мне легче будет? – Виктор специально черпанул левым веслом, чтобы окатить Сашку водой.

Сашка взвизгнул и перевалился через борт, отчего лодка рванулась вперед сразу метра на четыре.

Притабанив весла, Виктор ласточкой метнулся следом.

Раскаленное тело с таким наслаждением ощутило на себе прохладную влагу, что хотелось кричать. Впрочем, они и кричали, забыв, что по воде звуки разносятся далеко и отчетливо; саженками носились друг за другом на середине пруда, в самой чистой и глубокой воде; отдыхали, уцепившись руками за борта лодки, и, сочетая приятное с полезным, толкали ее в нужную сторону, а потом догоняли, соревнуясь, кто быстрее, снова толкали, отдыхали и снова неслись наперегонки…

Наконец, обессиленные, выбрались на берег и повалились на траву.

- Хорошо! - с геканьем и хрустом заламывая руки, выразил глубокое удовлетворение Сашка, но тут же матерно чертыхнулся, прихлопывая впившегося в вену на сгибе локтя слепня.

- Попался, гад! - Сашка поднес сжатый кулак к уху, осторожно зацепил блеснувшее изумрудной искоркой брюшка насекомое и, насадив его на соломинку, выпустил. Слепень с надсадным гудением затерялся где-то в траве.

- Садист! - прокомментировал Виктор. - Интересно, как бы, на твои действия по отношению к бедному животному глядючи, молвил господин Зигмунд Фрейд?

- Подумаешь, всего-то воткнул слепню соломинку в задницу…

- Вот именно. И с этим садистом и извращенцем я два года просидел за одной партой!

Сашка оскорбился:

- И не садист я вовсе!

Виктор расхохотался.

- Хорошо, насчет садиста беру свои слова обратно! Но, на всякий случай, ближе, чем на метр, ко мне не приближайся - вдруг ты не сможешь себя контролировать…

- Да ну тебя! - Сашка отвернулся и замолчал.

Где-то в районе бывшего пионерлагеря протарахтела моторка, удивительно ясно прозвучали слова далекого железнодорожного диспетчера о маневровом на четвертом пути, хотя до станции отсюда было около пяти километров.

- Пошли окунемся, - Виктор поднялся на откос, с короткого разбега бомбочкой плюхнулся на относительно глубокое место в полутора метрах от берега и, не выныривая, пока хватало воздуха в легких, исполнил свой коронный номер - заплыв под водой. Получилось метров тридцать - результат, которым он мог бы гордиться при наличии свидетелей. Сашка же свидетелем оказался никудышным: плыл себе, мерзавец, на спине безмятежно, в сторону Виктора не смотрел и орал: «Солнце, воздух, онанизм укрепляют организм!»

После воды впервые по-настоящему за эти знойные дни удавалось дышать полной грудью, не томясь от удушливой жары, нежданно свалившейся на Средний Урал в последней декаде мая и тянущейся третью неделю. Даже комаров было непривычно мало, и те вялые, худосочные, не больно кусающиеся…

- Ты куда поступать собираешься? - спросил Сашка.

- А никуда. В армию пойду.

Сашка наклонился, пальцы послюнявил, коснулся ими Викторова виска и отдернул, будто обжегся.

- Это ты так шутишь?

- Серьезно! Как раз сегодня думал… Что мне с поступлением светит? Средний балл аттестата - три целых, четыре десятых; знаний в голове – ноль, а, между нами, девочками, говоря, разводить предков на бабки и учиться платно меня не климатит. А так… Выпускной двадцать пятого, двадцать шестого мне восемнадцать вломит, призыв весенний кончается тридцатого, а последняя партия из нашего военкомата уходит двадцать девятого - специально узнавал. Хорошая, кстати, партия - в радиотехнические войска. Полгода в учебке под Питером, потом на радиолокационной точке где-нибудь. Чем плохо?

- А с фига ты взял, что – в радиотехнические? Призыв как лотерея: чего хочешь - шиш получишь.

- Куда они, Сана, денутся? Партия-то последняя, а по нашим временам, когда из трех вьюношей призывного возраста двое откосить умудряются, отцы-командиры потолок головами пробьют, прыгая от радости, когда я сам двадцать восьмого числа заявлюсь: мол, нате, берите!..

- Да зачем тебе это, Витька?

- Во-первых, как говорится, раньше сядешь, раньше выйдешь. А во-вторых, так я одно лето - нынешнее не считается! - для поступления потеряю, а после армии поступать легче. Льготы кое-какие, да в голове прибавится… А в-третьих… - Виктор помрачнел и договаривать не стал.

Пауза затянулась минут на десять. Сашка, насобирав по берегу сухих щепочек, развел маленький костерок - просто так, для уюта, хотя и говорил, что дым отгоняет несуществующих комаров.

- Видел я на днях Гальку, - осторожно начал Сашка. – И не одну…

- Не с блондинистым ли качком в черной маечке?

- Подзатыльник стриженный, шея от ушей, маечка в облипочку, чтобы мышцы рельефнее смотрелись, - он?

- Он. Приятель ее двоюродного брата. Из Москвы в гости приехали.

- Как спокойно ты…

- А надо скрежетать зубами и рвать на себе тельняшку? Этот, московский, не первый и не последний у нее, - Виктор вздохнул. - Больше про Гальку говорить не будем, ладно?

Они еще пару раз окунулись, обсохли за разговорами ни о чем, наслаждаясь безмятежным покоем. В одиннадцатом часу, спохватившись, затушили огонь и торопливо попрыгали в лодку: Виктор за пассажира, Сашка на весла.

- Во сколько поезд?

- В двадцать три пятнадцать.

- Успеем! Двадцать минут на веслах до Баранчинского моста, десять - дойти до ГБД, и минут десять-пятнадцать еще в запасе останется. Не обижайся: я тебя до конца провожать не буду.

- Понимаю,- кивнул Сашка, картинно работая корпусом на каждом гребке. – Прикольно время провели!

- Ты весла глубоко в воду не загоняй - легче будет. И скорость больше.

- Не учи ученого! - проворчал Сашка и тут же черпанул веслом и окатил Виктора водой. - Это тебе, чтобы под руку не говорил!

- Не оправдывайся! Видали мы таких… гребунов!

 

Сашка на берег под покрытые зеленой слизью опоры моста лодку загнал с ходу, перевел дух, обстоятельно пожал Виктору руку, перекинул рюкзак через плечо, выпрыгнул на берег:

- Счастливо добраться! - оттолкнул лодку и полез по откосу на дорогу.

Виктор накинул футболку - в сумерках похолодало, - пересел на весла, прикинул по часам, что дома будет не раньше половины первого (плоскодонка не моторка: если задать хороший темп, то до дяди Колиных мостков все равно выходило минут пятьдесят).

Под скрежет уключин вспомнилась мелодия Карлоса Сантаны, на которую легко ложились только что придуманные слова:

 

Бездарно тратил дни

Я в праздной суете,

Осуществлял мечты,

Да все — не те…

 

А поскольку прорвало его на лирику, вспомнилось и недавнее, уже набело переписанное в заветную тетрадь. О выпускном школьном вечере, до которого оставалось четыре дня:

 

Нас музыка печальная

Соединит на миг,

А в сердце - бой отчаянный,

Беззвучный в горле крик:

«Не знаю, что со мною,

Слеза туманит глаз,

Сегодня я с тобою —

В последний раз…

 

Лодку Виктор привязывал в темноте. Хорошо, свет в окнах дяди Колиного дома помог не кувыркнуться на грядках в огороде, пока он шел к калитке. В голове гудело, ладони горели, но усталость порождала чувство не зря прожитого дня - одного из тех, события которого врезаются в память.

У девятиэтажки пьяно материлась подгулявшая молодежь; пульсирующими ударами в висок бухала кислотная музыка, и Виктор вместо того, чтобы идти дворами, остался на темной стороне улицы и зашагал к Мемориальному парку.

 

Срезая угол по выложенной каменными плитами дорожке у Вечного огня, он обогнул странную парочку: угрюмого толстого хмыря лет за тридцать и девицу смазливого блондинистого типа. Хмырь, набычившись, заступал девушке дорогу, в каком бы направлении она ни пыталась от него уйти, и усмехался. Девушка молча кусала губы, понимая бесполезность не только слов, но и самого заполошного крика.

Виктору наблюдать сие было неприятно – всего лишь. Многое случается, чего не в твоих силах изменить…

Хмырь в его сторону и бровью не повел, а в глазах девушки Виктор уловил досаду и отчаяние неоправдавшейся надежды. Он виновато улыбнулся, но, отойдя шагов на десять, резко остановился, вспомнив…

Вернулся.

- Что уставился, сопляк?

- Ой, как страшно! Щас заплачу и побегу маме жаловаться! - Виктор широко заулыбался. - Дяденька, а ты маньяк, да? Чего к девушке пристал, чмошник вислопузый?

«Вислопузый чмошник» взорвался:

- Ну, ты, сопляк, сейчас получишь!

Виктор плечом отодвинул девушку («Уходи!») - а хмырю нагло показал средний палец.

Хмырь бросился на него. Вернее, пытался броситься - Виктор балетным па перепрыгнул через парковую скамейку.

- Акела промахнулся! Акела промахнулся!

Снова легко увернулся, передвигаясь так, чтобы скамейка постоянно оказывалась между ними.

- Плохой охотник, однако!

- Убью!!!

Виктор показал два средних пальца.

- А фиг тебе! Вот нашел бы ты меня в лесу пьяным и связанным… - и запел под Профессора Лебединского: - «Я убью тэбя, лодочник! Я убью тэбя, лодочник!..»

Остановился и задушевным тоном спросил:

- Абыдна, да?

Хмырь взревел, вцепился Виктору в провокационно подставленное плечо и прыгнул через скамейку. Отбив его руку, Виктор, выкладываясь в ударе на полную силу, приложился кулаком мужику в правый бок.

Добивать не стал, хотя и подмывало добавить, но и убегать Виктор не спешил. Убедившись, что хмырь в ближайшее время не способен на активные действия, посоветовал:

- Светлану оставь в покое. Лучше надувную куклу себе купи!

 

Догнать девушку ему удалось только у Центрального универсама.

В дымке предутреннего тумана окружающие площадь дома потеряли привычные очертания и казались загадочными, неземными. Одинокая женская фигурка смотрелась как нечто эту картину дополнявшее и связывающее сонный мир в гармоничное целое. Думалось, что громады шершавых кирпичных стен и серый в выбоинах асфальт мостовой имеют смысл существования, лишь пока девушка, легко стуча каблучками, невесомо шла по этой площади и этим улицам. Исчезни она - и все станет ненужным, необязательным. Сомнись мир как листок ватмана - а утренний город у Виктора вызывал ассоциацию именно с рисунком или подобием архитектурного проекта, - без легкой решительной фигурки с разметавшимися по плечам волосами, с расправленными гордыми плечами, в каждом движении которой чувствовалось нечто загадочное, не находившее словесного определения, мира этого было бы не жалко…

Вспомнилось из «Очарованного странника» Лескова, билет по которому выпал Виктору на сегодняшнем, то есть уже на вчерашнем экзамене: «Не ты ли, проклятая, и небо и землю сделала…»

 

- Решил проводить? А мальчик понимает, как будет ругать его мамочка, узнав, кого он провожал?

Виктор с неловкой нежностью дотронулся до ее локтя. Он бы не решился на этот жест, если бы в ее глазах и в легком дрожании губ не почувствовал невыносимой боли, от которой девушка при внешнем спокойствии изнутри сворачивалась винтом.

- Светлана, - тихо сказал он. – Моя мамочка ругаться не станет. Даже если что и подумает…

На улице Горняков они повернули направо, в сторону Дачного поселка.

- Забавно! - Светлана, неожиданно рассмеявшись, взяла его под руку. - Последний раз меня мальчик провожал одиннадцать лет назад со школьного выпускного… - она выделила «одиннадцать лет назад». – И тогдашний мальчик потом хвастался, что стал мужчиной…

- Хвастался?

- А меня кто спросил? Впрочем, все равно бы не поверили…

- Да я не о том. Из твоих слов выходит, типа и я трепло?

- Да нет, пожалуй… Юный, конечно, но уже мужчина… - лицо ее потемнело. - Зря ты с Пузырем связался: такие обид не забывают…А все-таки почему ты за меня заступился? Ведь не хотел же!

Мимо, сгоняя их на обочину и обдавая гарью, прогромыхал «Камаз» в сторону карьера, и, словно иллюстрация к тому, что Кушва - город странный и непредсказуемый, зажглись бездыханные прежде фонари.

- Знаешь, Светлана, есть в моей биографии два случая, из-за которых, как мне кажется, я уже просто не смогу быть окончательной сволочью…

- Непонятно говоришь…

- Расскажу - поймешь… Было мне года четыре. Сидел на берегу затопленного строительного котлована, кораблики пускал… Интересно: выпустишь из руки сандалик, посмотришь, как он в мутной воде тонет, успеешь его поймать - и по новой. Пока не утонул сандалик…Сижу, реву… И идет мимо мужик. Лет под сорок. Поддатый слегка. Наверно, работяга после дневной смены. «Чего, малый, рыдаешь?» – «Сандалик утопил!»

- Почему-то легко представляю тебя маленьким, - сказала Светлана.

- Короче, мужик минут сорок со мной провозился: все сандалик мой из ржавой лужи доставал. Представляешь? Потом вообще, пардон, до трусов разделся, в котлован залез, нырять начал, ногу о какую-то дрянь поранил! А сандалик не нашел. И за это еще передо мной оправдывался! За ручку меня до дому довел, с матерью моей поговорил… И меня тогда не наказали! - Виктор, досадуя на предательски дрогнувший голос, замолчал.

Комментировать услышанное Светлана не стала, за что Виктор был ей благодарен.

Внезапно она отпустила его руку и отодвинулась: навстречу двигалась компания подвыпивших парней и девиц - судя по всему, с проводин в армию приятеля. Виктор напрягся, напружиненный и готовый.

- И не думай! Шагай мимо и не обращай внимания!

Обошлось…

 

- Ты обещал про два случая.

- Извольте-с! История номер два… Тому уже лет восемь… Кстати, я несколько изменился с тех пор: поизносился, поистоптался, стал грубым и вульгарным… А тогда был воспитанным домашним мальчиком, книжки умные читал из библиотеки. И вот, значит, шел однажды из библиотеки домой с книжками под мышкой и на улице Фадеевых у хлебного магазина наткнулся на двух дерущихся придурков лет двадцати. Хотел на другую сторону перебежать, но там тротуар по нечетной стороне ниже дороги. И эти вдруг, не сговариваясь, набросились на меня оба…

Светлана смотрела на него широко распахнутыми лучистыми глазами.

- Знаешь, на самом деле не так уж и больно… Ну, покидали здоровенные, одуревшие от водки уроды малолетку как шарик от пинг-понга, ну, подумаешь, два удара кулаками в лицо да пару раз ботинками под ребра… Только вот никогда в жизни мне не было так страшно… - Виктор перевел дыхание, жалко улыбнулся. – И тут вдруг откуда ни возьмись - девушка. Красивая, разъяренная, как кошка… Одному – коленкой в промежность, другому – двумя ладонями наотмашь по ушам… Короче, уделала обоих, да еще с одного шапку сорвала и за больничный забор забросила. Мне кровавые сопли вытерла…

Они стояли у калитки, ведущей во двор одного из трех деревянных бараков в районе Третьей городской бани, и Виктор понял: провожание закончилось.

Молчание затянулось. От неловкости он шмыгнул носом, когда Светлана двумя своими ладошками нежно накрыла его ладонь.

- Спасибо! – тихо сказала она и, прижав его руку к своему лицу, шепотом закричала: - Господи! На все воля твоя, но почему все так?..

Вздохнула, успокаиваясь. Спросила:

- Тебе тогда девять было? По виду, не больше…

- Десять. Почти…

- А мне тогда уже почти двадцать… Давай прощаться. Говорят, мечты сбываются: не сейчас, так потом, не здесь, так там. Вот и моя сбылась, да поздно…Как я твоей девчонке завидую!

- Которой? – сумел изобразить улыбку Виктор.

- У тебя их много?

- Или две, или ни одной. Первая не хочет быть моей, вторая, которую я во всех смыслах не хочу, таковой себя считает…

- Бедненький! – тем же жестом, который Виктор помнил все эти восемь лет, Светлана погладила его по щеке. – Запутался совсем… А той, первой, скажи: я бы на ее месте… - не договорив, она убежала за калитку. Обернулась, уже стоя на крыльце и потянув на себя ручку двери:

- Прощай, рыцарь мой запоздалый!

 

Обратно он шел напрямик, срезая углы по узким улочкам частных домов между Поселком и Рудником, шел быстро, размашистыми шагами, словно убегая. Сердце щемило от чужой беды и осознания своей беспомощности, от ощущения какой-то изначальной неправильности мира…

Окончательно рассвело. Воздух наполнился полифонией звуков от комариного писка и далеких петушиных криков до надсадного рева берущего крутой подъем Тарховой горки первого автобуса, везущего рабочих на молокозавод.

До Площади Советов ему не встретилось ни одной живой души, что казалось непривычным и странным и отчего он настороженно оборачивался на каждый шорох – так, на всякий случай. И в родной двор он входил, до последнего ожидая засады в лице мстительного Пузыря энд компании. Даже хмыкнул от разочарования, войдя в подъезд и на слух определив его сонную безжизненность.

Открыл дверь своим ключом, по-кошачьи неслышно прошел в их с Сашкой комнату, никого не разбудив. Разделся и лег в предательски скрипнувшую кровать – братец, что-то сонно пробормотав, перевернулся с боку на бок.

Засыпая, вспомнил лучистые глаза Светланы, в которые наяву ему было так неловко смотреть.

 

Если бы верил, молился бы страстно я,

Выплеснув в крик стон изъязвленной совести:

«Господи, будь! Без тебя жизнь людская – напраслина,

Сам человек – персонаж чьей-то повести;

В каждом достоинство чем-то раздавлено,

Выжато сердце и чувства разжижены;

Каждый собою для ближних хлопочет,

Каждому каждый несчастье пророчит, -

Все мы – скорбящие, все мы унижены,

Каждый по-своему что-то лопочет…

Дай же Ты каждому, что он захочет,

И пусть никто не уйдет обиженным!..»