Первая рыбка

 

– Ну, Михалыч, хвались уловом. Вижу, поднатаскал харюзишек. Ну-ка, ну-ка... А что, очень даже впечатляющий улов. Вон, даже ленка приличного вытащил. Молодец. Давай-ка, с устаточку, чайком побалуйся. Ишь, аромат-то какой. Улавливаешь? То-то...Да, ты удобней располагайся, ноги вытяни. Рыбалить – не лёгкое дело. Находишься так, что ноги гудят. Расслабляйся.

Вот сколько я на своём веку рыбы переловил, Михалыч, не сосчитать. Где только не ловил. И в реках, и в озёрах, на море даже приходилось. Но вот помню лучше всего свою первую рыбу. Да, что там рыбу – рыбёшку. Но, веришь, Михалыч, каждую её чешуйку помню. Даже запах до сих пор улавливаю. А ведь совсем ещё пацанчиком был. Ещё и до школы не дорос...

Наше село между двух речушек стояло. Так себе, речушки. Летом в любом месте перейти вброд можно, а местами просто и перепрыгнуть. А рыбы в них водилось – немеряно. Пескари , чебаки, ерши, краснопёрки – этой мелочи видимо-невидимо. Но и серьёзная рыба не вредкость была – налим, щука, сомики. Пацанва, начиная с весны и до самых первых заморозков, рыбалкой баловалась.

Только не было, Михалыч, тогда таких снастей, как нынче. Проще говоря, ничего не было. Раз в неделю проходил по селу старьёвщик со своей тележкой. Сдавали ему всё подряд: старые тряпки, макулатуру, железяки брошенные – всё брал. А взамен у него можно было выпросить рыбацкие крючки. Вот и всё. Остальное самим приходилоось делать. Леску мы тогда и не видывали. Взрослые рыбаки сучили леску из ниток, кто помастровитие был – из конского волоса. Нитки скручивали и варом натирали, потом снова скручивали. И так много раз. Леска получалась грубая, жёсткая. Но и на такую рыбы вдоволь добывали. Ну а ребятня выпрашивала у матерей катушку ниток, длали в три нитки поводок, коекак, ладонями, скручивали и скорей привязывали, что не раскрутилась.

Да какое там. Нитки сразу же распрямлялись и путались... Ох, Михалыч, как они путались! На рыбалку гораздо меньше времени приходилось чем на распутывание их. Вижу, улыбаешься. Значит и тебе такие снасти рыбацкие знакомы. А как же. Через одно время с тобой прошли, вот и в памяти много одинакового...

Вот я смотрю, Михалыч,у тебя поплавков штук двадцать с собой. И все из магазина, все разные, видать, для разных случаев подходящие. А мы обламывали сухую ветку, сучок маленький, и привязывали на свою нитку. Правда, с грузилами был полный порядок. В каждой избе охотничье снаряжение имелось, а значит и дробь была. Вот из неё грузила и делали.

Было мне, от силы, годков пять Бегал и я на речку, но только смотрел, как старшие пацаны рыбалят, а у самого не было удочки. А страсть, как хотелось самому рыбку поймать. Сосед у меня был, Сашка. Года на три меня постарше. Заядлый рыбачок. Вот я к нему и стал приставать, чтобы помог удочку сделать. Тот не сразу, но согласился. Велел принести нитки и крючки, а грузила у него были.

Всю неделю я собирал тряпки, газеты, старые тетради, что у матери вылялись, набрал целую охапку и стал ждать старьёвщика. Посмотрел он на мой ворох тряпья, усмехнулся, головой покачал, но пару крючков дал. Прыгая от счастья, я побежал к маме и стал просить у неё ники. Но, оказывается и нитки были, Михалыч, в дефиците. Кое-как выпросил я остаток ниток на катушке и помчался к Сашке. Тот деловито осмотрел всё кивнул головой и стал мастерить мне удочку. Я старательно помогал ему, в результате чего крючок зацепился за майку и ни в какую не хотел вылазить. Сашка ворчал, но терпеливо и аккуратно отцепил меня от крючка.

Для удилища мы приспособили длинный хлыст прибрежной ракиты. Благо, она росла на берегу густыми зарослями. Очистив хлыст от листьев и мелких веточек, Сашка привязал к нему тройную нитку с грузилом и крючком, потом выбрал сухой сучок и сделал из него поплавок, привязав его намертво к ниткам. Вот и готова была моя первая удочка.

Как я насаживал на крючок червя, как ругался по этому поводу сашка – другая история. С первого же раза, закидывая, я запутал нитки... Сашка, уже был не рад, что связался со мной, но помог распутать их и закинул удоску сам. «Когда поплавок потонет – сразу тяни», – объснил он и ушёл к своим удочкам.

Сижу, не дышу, глаз с поплака не спускаю. А он и не шевелится. Много ли у мальца терпения! Стал я по сторонам поглядывать, словом, расслабился. Тут Сашка как заорёт: «Тяни скорей, утащила поплавок-то!». Глянул я – нет поплавка. Схватил я хлыст этот и, что было сил, рванул. Замети краем глаза, как что-то сверкнуло сереристой искрой и в траву упало.

Бросил я удочку, кинулся искать свю добычу. Вижу, бьётся в траве пескарик с детскую ладошку длиной. Схватил я его, такая во мне радость поднялась – не описать. Вот как сейчас вижу и плавнички жёлтенькие, и чешуйки полукруглые, и чёрные бусинки глаз, и запах...

Не знаю, Михалыч, почему, но сколько я потом этих пескарей переловил и другой рыбы, но такого пьянящего, радостно запаха уж не ощущал. Мне, бывает, среди ночи вдруг это запах почудится и так радостно, так тепло становится, не передать...

Ну, а когда взял снова удочку, оказалось, что она так запуталась, что и Сашка отказался распутывть её. Мокрая нитка в такие узлы завязалась, что никакому распутыванию не поддавалась. Так и пошёл я домой с запутанными нитками и первой своей добычей.

А ближайшее воскресенье отец сделал мне удочку настоящую, с конской леской и двигающимся поплавком из бутылочной пробки.

Я так думаю, Михалыч, коли в таком радужно цвете эти детские воспоминания приходят, значит дело к старости. Так что ли? Да, шучу я, шучу. Тебе чайку ещё плеснуть? Пей, Михалыч. Чай таёжный он здоровья прибаляет, а года убаляет. Слыхал такое? Точно, тебе говорю. Так и есть.

Ну, ладно, Михалыч, повспоминали и довольно. Давай посидим, поглядим на красоту эту. Да помолчим. Природа, она, Михалыч, тишину любит.