УТРАЧЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ

 

Стать проституткой Таша мечтала с детства, но ни у неё, ни у родителей не было никакой надежды, что мечта когда-нибудь станет былью. Положение тем более обидное, что в школе Таша слыла отличницей и активно занималась общественной работой: в младших классах бессменно председательствовала в совете дружины, а в старших — секретарствовала в комитете комсомола. Но что может девочка, пусть и талантливая, если её родители без положения в обществе и, следовательно, без нужных связей?

 

Мама была в отчаянии. В её время добиться желаемого было куда проще. С хорошей внешностью и умом можно было разжалобить самого заскорузлого моралиста и даже женить на себе. А сейчас с чем ляжешь, с тем и встанешь, разве что опыта наберёшься.

 

– А это уже немало, – утверждал оптимист папа. – Опыт — почти удача, тогда как удача без опыта — ничто. Вспомни, дорогая, о себе в Ташином возрасте. – Несмотря на то, что дважды привлекался, а однажды отмотал срок, папа, как ни странно, не утратил веру в социалистический выбор. – Уверен, – настаивал он, – в такой стране, как наша, Таша обязательно пробьётся, а в остальном — дело сексуальной техники.

 

И Таше действительно повезло. Когда в выпускном классе она проходила производственную практику на мясокомбинате, на неё обратил внимание начальник говяжьего цеха Петр Архипович Рукосуев, он же секретарь парторганизации.

 

– Ты секретарь, и я секретарь,– сказал он Таше. – Думаю, мы сумеем понять друг друга.

 

– Простите, я не п-понимаю, – испугалась Таша.

 

– И понимать нечего. Сначала общие мысли, потом — общий язык, а потом и всё остальное. Надеюсь, смогу на тебя положиться или ты предпочитаешь другие способы?

 

И, предупреждая возможные возражения, торжественно вручил Таше огромный пакет в целлофановой упаковке, в котором, как позднее выяснилось, оказался говяжий язык. Таша еле доволокла его до дому к неописуемому восторгу родителей.

 

– Интересно, какая базарная цена этого продукта? – вслух размышлял папа.

 

– Цена? – подняла брови мама. – Ему цены нет. Это привет из высших сфер. Так сказать, намёк на будущее. – Мама зажмурилась, как если бы глядела в телескоп на далёкое, и потому недоступное, созвездие. – Следует, дочка, отблагодарить этого, как его, Рукосуева. По всему видно, что личность благородная, достойная всяческого поощрения.

 

И уже на другой день Таша взошла в кабинет доброхота и, едва шевеля пересохшими от волнения губами, произнесла: «Я пришла поощрить вас». Рукосуев тотчас предупредил секретаршу, что не «принимает» и запер кабинет на ключ. Пока Таша раздевалась, он пытался наполнить коньяком хрустальные рюмки. Коньяк проливался, рюмки звенели жалобно, словно оплакивая Ташино девчество, и в такт им гундосил посрамлённый Рукосуев: «Богиня ты моя недоступная»… И горячо плакал на свежей Ташиной груди, как кулик на болоте.

 

Огорчённой Таше показался не в радость даже очередной целлофановый презент. Бедняжка винила себя, и мамины успокоительные пилюли / «с мужчинами подобное происходит довольно часто, но лучше, когда до замужества, чем после, как у нас с папой»/, вопреки ожиданиям, не возымели целебного действия. Именно тогда она и решила, что не станет посвящать непредсказуемым мужчинам свою жизнь. В мире немало нужных и интересных дел, чем отдавать в чужие руки нерастраченными душу и тело. Но поскольку к мясу успела привыкнуть, поступила в соответствующий вуз, по окончании которого ей был вручён красный от стыда диплом. Её заметили и взяли в мясомолочный отдел сначала горкома партии, потом — ЦК.

 

Замуж она не вышла, отдаваясь мужчинам исключительно в силу производственной и личной необходимости или в обстоятельствах, от неё независящих. И только много лет спустя, когда к ней обратился подающий надежды молодой человек с просьбой рекомендовать его в партию, Таша не выдержала и отдалась на волю случая. Овладевшее ею новое незнакомое чувство было столь прекрасным и удивительным, что прошлое показалось ей окончательно выброшенным на свалку.

 

– Не отпущу! – рычала она, не позволяя молодому человеку привести себя в порядок. – Ты мой — и ничей больше!

 

– Татьяна Герасимовна, – холодно напоминал ей молодой человек, – вы не забыли своего обещания?

 

– Какого? – притворялась Таша.

 

– Насчёт партии.

 

– Я твоя партия! И очень выгодная.

 

– В лучшем случае, вы будете моей партийной ячейкой, а я вашим членом.

 

Цинизм, свойственный молодости, фактически приблизил последнюю точку в нашем затянувшемся повествовании. После ухода молодого человека, Таша вызвала к себе известного в городе сутенёра по мокрым делам и телам, по кличке Абдулла. Обычно покорный, Абдулла на сей раз проявил строптивость. А Таша даже нашла его дерзким.

 

– Мы с вами, товарищ Козлова, не сегодня узнали друг друга, – сказал он, – И я горжусь точностью, с которой исполнял ваши распоряжения. Но тот, о котором говорите вы, мне не подвластен. Ведь он не подчиняется партийной дисциплине не по моей, а вашей вине.

 

Таша покончила с собой, выбросившись из окна восьмого этажа ЦК. Времена наступили либеральные, поэтому её объявили «жертвой той лжи, которая пронизала всю нашу систему». Хотя это была месть, пускай и бессмысленная, привычным ценностям, уродующим таланты ради приспособления к своим временным нуждам.

 

Борис Иоселевич