После обеда позвонил зять:

- Началось!

Схватив давно уже собранный чемодан, я первым же поездом уехала в Нюрнберг. Вечером мы отвезли Катю в роддом. Врач осмотрела ее, пощупала, прицепила к животу какие-то проводки, и мы услышали биение сердечка малышки и шум ее возни. Через час доктор «прочитала» пляшущие линии на выползшей из аппарата бумажной ленте, Катю отвела в палату, а нам посоветовала ехать домой и хорошенько выспаться:

- Рожать будем завтра.

***

Все ровесницы нашей дочери давно обзавелись детьми. Кате тоже очень хотелось стать мамой, да и пора: дело-то к тридцати. И мы давно созрели для внуков, но я рта не открывала и на мужа шикала, когда он к дочери с вопросами приставал. Не получалось у нее с детьми. Врачи ничтожно малый шанс давали.

Надежды, разочарования, слезы. Наконец, долгожданная беременность. И безобразный токсикоз в придачу: три месяца организм ничего кроме воды и кефира не принимал. Врачи только руками разводили. В Германии, наверняка, помогли бы ей, да только не жила она тогда еще здесь. И работала без продыху. Хоть и не мешки ворочала, да ведь ответственность главного бухгалтера порою тяжелее мешков бывает.

Катя, и без того «тонкая звонкая и прозрачная», за первые месяцы восемь кило потеряла. А малышка в ней росла и вес набирала. Вот такой – живот на тонких ножках – и приехала Катя к нам. Отец, увидев ее, ночь не спал.

За месяц устроились они на новом месте, коляску, кроватку купили. Определились с роддомом. И вот теперь «началось»…

«Господь, помоги моей дочери родить!»

***

Следующим утром мы находим Катю уже в родильном зале. Схватки идут полным ходом. Обхватив обеими руками живот, она лежит на круглой кушетке и стоически терпит. Зять тут же придвигает стул, садится рядом с ней. Я опускаюсь в кресло, осматриваюсь.

Между болями Катя спрашивает, готовы ли обещанные башмачки для малышки? Я тут же достаю вязание. Заходит врач: контроль состояния роженицы. Но сначала с интересом разглядывает готовый уже башмачок. Потом поворачивается к Кате:

-- Вот бабушка закончит второй и малышка родится…

-- Мам, ты поторопись… -- успевает произнести Катя и скрючивается в очередной схватке.

Я вяжу. Петельки, петельки... Катю отпустило:

-- Мам, а ты меня долго рожала?

-- Не очень…

Она снова хватается то за живот, то за руку мужа. Дышит, как учила акушерка. И зять солидарно дышит вместе с нею.

Петельки, петельки: две белых, две розовых, снова две белых… «Господь, помоги моей девочке!»

***

В памяти всплывают больничные тапки разного цвета и размера. Тупое лезвие. Белый кафель до потолка. Жесткая от хлорки пеленка и странная походка рожениц, эквилибристически удерживающих ее между ногами. И как я, заплывшая по самые лопатки кровью, встала, чтобы пойти в душ, и потеряла сознание. Очнулась в кровати, в той же самой луже и получила нагоняй: «Рожаете тут по четверо суток, а потом вскакиваете без спросу…»

Петельки, петельки… Вот и последняя. Башмачки готовы, но дочери уже не до них. К схваткам прибавляется озноб и рвота. Врач берет кровь на анализ и вскоре приносит капельницу: где-то в организме воспаление. Через час антибиотик делает свое дело, температура падает, но тошнота не прекращается. Теперь уже от дикой боли.

Незаметно подкрадывается вечер. В третий раз сменяются врачи и акушерки… «Господь, дай силы моей дочери!»

***

Уже сутки тело моего ребенка раздирают схватки. Неужели и ей четверо суток рожать?

Иду в кабинет врача. Та мне говорит, что, судя по последнему обследованию, Катина малышка чувствует себя хорошо, но матка раскрыта недостаточно, чтобы начались потуги. Причиной этого сильное мышечное напряжение от жестких болей. Многим в этом случае помогает теплая ванна, но Кате из-за повышенной температуры она противопоказана. Остается эпидуральная анестезия.

«Именно этого Катя меньше всего хотела», -- думаю я, и спрашиваю:

- Это опасно?

- Жить вообще опасно, -- улыбается доктор

Катю соглашается. Появившийся анестезиолог рассказывает нам о возможных осложнениях: головные боли, паралич… «Господи, пронеси!»

Через четверть часа все уже позади: от поясницы и до плеча приклеена тонюсенькая трубочка, по которой поступает обезболивающее. Оно сразу же начинает действовать и Катя засыпает.

В полночь и в два ночи врач повторяет анестезию. Больше нельзя. И не нужно: «путь» свободен. Потуги. Сначала терпимые, но боль нарастает с такой силой, что спустя полчаса Катя уже стонет. Плачет. Кричит. Воет. Ругается – не идет. Какая-то неведомая сила держит ребенка в материнском лоне.

«Господь, да сделай же ты хоть что-то!»

Мне становится страшно.

***

Комок в горле, кровь стучит в моих висках. Не глядя ни на дочь, ни на зятя, выхожу из родильного зала. В коридоре пусто. Из-за закрытых дверей соседнего зала доносится победный крик роженицы и следом плач младенца. «Вот и еще один человечек появился на свет, а ведь женщина совсем недавно пришла сюда. Почему же у Кати никак не идет? Что не так?»

Я подхожу к окну. За стеклом непроглядная липкая тьма. Ни огонька в многоэтажках напротив, ни света автомобильных фар на дороге. «Это полумиллионный город или пустыня?» Ни скупого месяца, ни звездочки вверху. «Господь, видишь ли ты муки моего ребенка? Слышишь ли ты эти душераздирающие крики? Или ты оглох, ослеп и впал в маразм? Какими словами я должна молить тебя, чтобы ты, наконец, услышал? Какие обеты должна исполнить? Сделаю все, пусть только она скорее родит…»

В груди уж в который раз за эту ночь что-то болезненно сжимается. Я открываю рот, чтобы глотнуть воздуха. Теплая рука легко касается моего плеча. Оборачиваюсь – дежурный врач. В руке у нее стаканчик с какой-то микстурой:

- Выпейте. Это вас успокоит.

Мы садимся на диван.

- Я посмотрела сейчас все записи в истории беременности вашей дочери. Сначала был токсикоз, а потом угроза выкидыша и преждевременных родов и потому ей пришлось принимать гормоны. По тому, как ребенок подходит к выходу и отходит обратно, можно предположить, что он связан с плацентой очень короткой пуповиной. Возможно, она не выросла из-за токсикоза или лекарств и теперь, как пружина, все время тянет малышку назад.

- Если ваши опасения верны, каков выход?

- Кесарево сечение…

Я вздрагиваю.

- Мне сказали, что ваша дочь очень хотела родить сама и именно поэтому выбрала наш роддом. Я тоже обеими руками за природу, но не во вред матери и ребенку. Мы попробуем еще один способ. Он либо подтвердит, либо опровергнет мои предположения. Но вы сейчас же должны пойти и все объяснить Екатерине.

Возвращаюсь в родильный зал. У дочери очередная потуга. Она уже не стонет, не плачет, а только хрипит затравленно.

Не могу больше это слышать. Не могу больше смотреть на дочь.

«Господь, отдай мне ее муки! Отдай! Лучше я еще раз это переживу. Я смогу! Смогла же когда-то».

Дочь затихает. Пользуюсь короткой передышкой:

- Детка, делаем последнюю попытку родить самостоятельно – сейчас поменяем позу. Если не пойдет, кесарим.

Смотрю, дошло ли до нее сказанное. Дошло. Втроем помогаем ей встать на четвереньки. Потуга. Хрип. Тошнота. Еще полчаса кошмара, и врач снова определяет положение малышки. Выжидательно и вопросительно смотрю докторше в глаза. Она отрицательно качает головой.

- Кесарево, -- выдыхаю я.

Моей девочке делают укол и потуги прекращаются. Лицо светлеет. Заполняю бумаги на операцию. Даю дочери подписать. Опять плачет.

- Ну, что ты?

- Я так хотела сама…

Подходит хирург:

- В операционный зал может пойти только один из вас. Выбирает роженица.

Дочь смотрит на меня. Зять понимающе кивает. Ее увозят, а я иду переодеваться. Спрашивают размер одежды и обуви.

- Всё 36-го, -- отвечаю.

Штаны, рубашка, чепчик, башмаки, маска – все зеленое. Акушерка заглядывает в раздевалку:

- Что-то еще нужно?

- Пару носовых платков.

Приносит.

-Да Вы не волнуйтесь так.

«Не волнуйтесь…» Ну да…»

Сижу, «жду выхода». Внутри бьет дрожь, а по спине прощекотала холодная капля пота. «Да что они там, заснули все? Уже вечность торчу перед этой дверью. Или что-то опять не так?» Наконец, зовут. Ставят у отгороженного зеленой занавеской изголовья дочери. Она не спит. Анестезиолог рядом:

- Сегодня такое солнечное утро!

«Что? Утро? Чушь какая-то. Вокруг дремучая нескончаемая ночь и это вовсе не солнце, а лампы над операционным столом».

«Ну что они там так долго возятся?» Глажу дочь по щеке и пытаюсь заглянуть за занавеску. «Зря, конечно…» Отворачиваюсь и натыкаюсь на укоризненный взгляд анестезиолога. Смотрю на часы под самым потолком. Минутная стрелка стоит на четверке. Глажу дочь по растрепанным, враз засалившимся волосам. Лепечу что-то ободряющее. Снова смотрю под потолок: на часах никаких изменений. «Прилипла стрелка что ли?»

Вдруг все тело дочери подпрыгивает вверх, а лицо тут же искажается от боли. Рука анестезиолога ложится на ее лоб:

- Ну, вот и все…

«Что «все»?

Крик младенца. Стрелка на часах вздрагивает и перескакивает на одно деление.

- Восемь двадцать одна, -- бросает хирург в глубину операционной.

Неся на вытянутых руках полотенце, к столу подходит акушерка. Дочь беспокойно крутит головой.

- Сейчас малышку оботрут и принесут тебе, - успокаивает ее анестезиолог.

Младенец орет уже на столе у акушерки. Хирург перегибается через зеленую перегородку:

- Поздравляю. Мне перед операцией твою «историю» доложили. Ты просто героиня.

Малышка затихает. Ее кладут рядом с головой дочери. Девочка моя счастливо улыбается, а по зеленой подушке расползается темное мокрое пятно. Хирург возится в ее животе:

- Вы были правы: пуповина от силы 30 сантиметров, -- говорит он рядом стоящему врачу и в сердцах шмякает плаценту в металлический контейнер. Снова перегибается через перегородку:

- Как дочку-то назовешь?

- Викторией…

- Правильное имя.

Спустя несколько минут акушерка аккуратно кладет сверток с дремлющей малышкой на мои руки, и я выхожу из операционной. Зять кидается навстречу.

- Ч-шш… С Викторией тебя!

Он нежно прижимает к груди свою кроху. По полу радостно скачут отраженные от стеклянных витрин солнечные зайчики, а за окном звенит изумрудами ясноглазая весна…