Родион Романович проснулся весь в поту, сотрясаясь от рыданий. Ему опять приснилась мать. В конец надломленная психика не справлялась с этим еженощным видением. Его родила интеллигентная пожилая чета: отец Родика был композитором, а мать уже в третьем поколении виртуозно шумела на флексатоне в ракушке городского оркестра, всё же отдавая предпочтение треугольнику.

Для этого инструмента отец написал огромную партию, не посоветовавшись с автором - композитором Шнитке. Вся его дальнейшая жизнь превратилась в сплошную тяжбу, которая закончилась смертью одного и тяжёлым инсультом у другого.

Родя где - то вычитал, что один человек умирает быстро – как жил, а другому надо помочь. Он не родился маньяком: таким его сделала мать, одержимая треугольником.

Она сделала всё, чтобы сын стал запойным. Он запевал сразу, как только мать в три часа ночи начинала долбить в треугольник.

Пел он сопрано. Да-да! Не контртенором, а именно натуральным сопрано. Фаринелли перерезал бы себе вены от досады. При этом Родион Романыч кастратом не был, а наоборот, являлся обладателем превосходного инструмента.

Однако, Родион вырос полным неучем, так называемым самородком. Всё дело в том, что первой его жертвой пал учитель пения в музыкальной школе.

С ним Родион разделался очень быстро, задушив нудника волосом от смычка.

Затем наступила очередь преподавательницы сольфеджио.

Эта старая дрянь никак не хотела умирать.

Воспользовавшись тем, что Сара Моисеевна стояла на стремянке, пытаясь найти ноты, он мгновенно накинул на неё петлю из виолончельной струны и выбил стремянку из – под ног.

Старушка долго мучилась: от постоянного недоедания её вес был недостаточен, чтобы удавиться. Не помогло даже то, что Родя повис на её ногах и раскачивался, как на качелях. Увидев её розовые трикошки, он впервые испытал эрекцию и понял, что надо ждать мутации голоса.

Но всё обошлось. Увы, только с голосом, но не с сексуальным помешательством на старухах в розовых трико. Правда, одной старухи в месяц ему хватало для удовлетворения своей низменной страсти.

А тут ещё грянула перестройка, «Красные» вышли из моды, а вместе с ними и розовые.

Для убийства матери он купил небольшой топорик, который легко помещался под одеждой и не мешал выслеживать старух.

Мать скончалась быстро, как и жила. Одного «тюка» топориком было достаточно.

Пользуясь справочной литературой, он выяснил, что его флегматичный папашка должен умирать медленно. Поэтому он просто перестал его кормить.

Оставшись один, Родион взял топорик и пошёл в оперный театр. Там в открытом соревновании он перепел таких знаменитостей, как Эрик Курмангалиев, Олег Каспер и Олег Безинских. Куда им, несчастным контртенорам, было до его сопрано.

А пусть бы попробовали. Он тут же был включён в (не побоюсь этого слова) труппу и начал готовиться к поездке в Сорренто.

К этому времени ему исполнилось всего пятьдесят. Он был полон сил и планов и даже успел жениться на женщине, играющей на геликоне. Всё бы могло сложиться неплохо, если бы в оркестре на всех хватало партий. Геликон же был практически беспартийным. Разве можно всерьёз считать за партию нижнее «до», которое жене приходилось выдувать по средам. Конечно, ни «до» ни «после» взять с собой на базар было невозможно.

Остальное время она сидела дома и старилась.

«Стареющая женщина – постыдное зрелище»,- говорил ей Родион Романович, но она продолжала это постыдное занятие. Пришлось вмешаться в этот процесс с помощью топорика, который был освоен им до виртуозности. Покойная мама была бы им довольна, ведь топорик куда сложнее треугольника.

Денег в доме практически никогда не было, и Родион ринулся вдруг писать рассказы, лет пять убив на это пустое занятие. Тексты выходили скучные, полные заунывного нытья.

Зато Бог дал ему этот чарующий голос. Сейчас, в связи с тем, что стал солистом, его популярность позволяла заводить множество интрижек, но в свои пятьдесят он всё ещё не знал любви.

Труппа активно готовилась к поездке в Сорренто, набивая клетчатые баулы консервами, сигаретами «Стюардесса» и электрокипятильниками.

Во время генеральной репетиции он увидел новую сурдинистку. По взмаху дирижера она изящным движением затыкала раструб очередного духового инструмента сурдинкой. Для этого ей приходилось носиться по сцене как огненной лошади, и Родион понял, что пропал.

- Неужели это и есть любовь? - подумал он. -- Так вот она какая крупная. Почему она не встречалась мне так долго. Все многочисленные романы, интрижки и просто трахи моментально померкли в предвкушении обладания этой прекрасной кобылицей.

Не тут-то было. Лизавета - так несовременно звали его любовь - не обращала никакого внимания на робкие попытки Родиона пригласить её в гости. Наконец его усилия были вознаграждены. Пришлось пойти на обман и пообещать показать ей старинные ноты «концертино» для сурдинки с оркестром

Как только Лизавета оказалась в его квартире, он повалил её на кровать. Юбка её задралась, и Родя увидел розовые панталоны. Дальше у него наступил провал памяти. Очнувшись, он увидел Лизавету, которая обнажённой была привязана унитазной цепью к железной кровати с никелированными шарами.

Она умоляла сжалиться над ней, отпустить на репетицию, но он всё больше распалялся и раз за разом вступал в постыдную для неё связь. Отпустил он её перед самым отъездом, взяв слово, что в Сорренто они займут номер на двоих.

Конечно же, как только труппа оказалась в аэропорту Неаполя, она подбежала к первому увиденному ею карабинеру. Больше её никто не видел. Гастроли прошли удачно. На каждом концерте Родиона Романыча просили исполнить на бис «Адажио Альбиони»:

-Bravissimo Farinelli russo!!!- кричали восхищённые слушатели.

Прошло десять лет. Всё это время Родя думал о Лизавете. Он по-прежнему был в прекрасной спортивной форме, но чувство незавершённости отношений со своей единственной любовью не давало ему покоя.

Почти каждую ночь ему снился сон: они с Лизаветой занимаются любовью, она призывно поёт: «Вернись в Сорре-енто..».

Родиону хочется подхватить эту песню своим сопрано, он набирает в лёгкие воздух, и в это время Лизавета достаёт из потайного места сурдинку и затыкает ему рот.

Решение пришло внезапно. Родион Романыч взял билет на самолёт в Неаполь, переночевал в маленькой уютной гостинице, а утром сел на электричку и поехал в Сорренто. Почему он думал, что встретит Лизавету именно в этом городе? Ответа на этот вопрос у него не было. Выйдя из здания вокзала, Родя увидел небольшой магазинчик. На его витрине лежали, сверкая никелем, медицинские инструменты.

«Это знак», - подумал Родион. Он зашёл внутрь и, оглядевшись, спросил у хозяина:

- Avete una piccola ascia?

- Naturalmente, del signore,- ответил ему хозяин и выложил на прилавок небольшой хромированный топорик.

Уже зажглись яркие жёлтые фонари, а Родион всё бродил по городу, сам толком не понимая, что он ищет и вообще что делает в этом чарующем городе.

Женщина стояла на автобусной остановке, грузно привалившись к стеклянной стенке, и равнодушно глядела на текущую мимо уличную толпу. Синюшно-бледная, одетая в рванье – Родиону Романычу показалось, что он слышит ее тяжелое сиплое дыхание, чувствует проникающие в воздух винные пары.

-Ой, мамочки, - закричал Родик и тут же, спохватившись, закрыл рот ладонью. Но женщина уже услышала вскрик и начала вглядываться в его лицо подслеповатыми глазами.

- Лизавета, - потрясенно прошептал он и прикоснулся к грязной руке - через стекло.

- Ты? Вернулся-таки… в Сорренто? – она хрипло засмеялась и закашлялась. – Все ищут любви…,- она сделала шаг ему навстречу.

-Да пошла ты, алкашка грязная, - заорал Родион, выхватил топорик и, что было сил, запустил его в кусты.

-Такси,- крикнул он и поехал в гостиницу!