Что хочет автор. Литературные конкурсы

Китайоза в Гринвилле влюбилась в меня, наваливает двойные порции куриного мяса в мой традиционный chicken-rice-soup, рисовый супчик с курочкой. Увидев меня входящим в этот промерзший насквозь (сейчас исступленная зима) сарайчик с засиженными мухами окнами, она улыбается своей широчайшей улыбкой, показывая железные брекеты. Выравнивает зубы, маленькая китайская сучечка, хочет быть красивой. Лицо моей китайской лолиты покрыто причудливой россыпью прыщей и каких-то пятен. Глаза заметно косят. Девушка она по виду добрая, и дала бы мне прямо в их вонючем ресторане, если бы я попросил - ох, до чего же у них смердит! Я не прошу, а все кушаю свой ежедневный chicken rice soup и закусываю одним egg roll, что-то вроде русского пирожка с капустой, только из слоеного теста и с вкраплениями креветок в капустной начинке.

Каждый раз, когда я обедаю в этой точке, у меня возникают две фобии. Первая, это боязнь приклеиться к стулу или столу. Вся мебель в заведении покрыта тонким слоем липкой жирной субстанции. Вторая, это боязнь, что моя одежда не проветрится, пока я дойду до работы, и я буду вонять этим китайским макдональдсом на весь офис. Поэтому я никогда не расстегиваю куртку, чтоб не провонялась рубашка, и не прислоняюсь к спинке стула. Локти на стол тоже не кладу. Теперь мне понятно, почему наши советские мамы учили нас, что это некрасиво. Действительно, ходить в куртке с жирными липкими локтями - не самый хороший тон.

В последнее время я уже ничего им не говорю, просто молча захожу, кладу три доллара на стойку и сажусь на свое любимое место, дальний столик, расположенный почти на входе в кладовку. Там темно, никогда нет посетителей и я могу один наслаждаться книжкой, которые я обычно читаю на своем айфоне. Экран достаточно четкий, хороший контраст, и я уже так подсел на эти электронные версии, что обычная бумажная кажется мне антиквариатом. Я практически больше не могу читать печатные книги. Желтоватая бумага, сероватые буквы, большие страницы, малый контраст - в сумраке моего закоулка хрен что увидишь. То же самое в поезде. На заднем сиденье, где я обыкновенно путешествую на работу, нет окна. В утреннем полумраке я бы не смог читать обычную книгу. На моем же телефоне-компьютере все четко и разборчиво, страница подсвечивается, и вся книжка умещается в ладошке или кармане штанов. Не нужно закладывать листочки, искать место, где остановился в прошлый раз. Программа для читки сама открывает книгу на той странице, где ты ее закрыл.

Что же я чувствую, наблюдая за девочкой, суетливо обслуживающей посетителей этой забегаловки, низший социальный класс Гринвиля? Это может показаться странным, но я тоже люблю ее в ответ. За то, что она бескорыстно любит меня. Ее напарница, похоже, хозяйка этой вонючей клетушки, злобно и тупо смотрит на меня и обычно подает мне куриный бульон с глыбой слипшегося риса и жалкой парой-тройкой куриных ломтиков, нарезанных полосками размером с макаронину. Ее я не люблю. Это, как говорится в народной русской сказке, ясно и ежу.

Сейчас я кушаю этот куриный супчик и вспоминаю Изабеллу. Она была размером с цыпленка, маленькая мексиканская нимфоманочка. Цыпленок с ногами аиста. Худенькая и стройная, невероятное сочетание для мексиканской девушки. Ее хватило бы не больше, чем на две порции жареной цыплюшатины, которые подают в этой дырке. Дело было до кризиса, и я еще мог существовать на заработки свободного фотографа.

Я привык к тому, что все мексиканские 'мамиты' в Нью-Йорке выглядят как терракотовые статуэтки плодородия из скифских могил - квадратное тело без талии, короткие толстые ноги, обвисшая плоская грудь, квадратная голова, рост метр двадцать. Изабелла была приятным исключением - длинные гибкие конечности, хорошо проработанная талия, маленькая торчащая грудка и пышные мокрые губы. Как на лице, так и ... Она всегда была в полуувлажненном состоянии.

Изабелла была проколота во всевозможных местах. В дырки были заправлены украшения - кольца и золотые палочки с шариками на концах, штанги. Пробиты были уши, брови, нос, язык, пупок и, как оказалось во второй половине съемки, большие и малые губы, а также клитор. Вокруг многих дырочек были татуировки, например, пупок окаймляло декоративное солнце, а через кожицу было продето тонкое колечко с внушительным шариком из желтого золота.

Она всегда хотела, не позавидуешь. Огромные черные глаза без зрачков, именно черные, как туннели сабвея, украшали ее детское лицо и придавали ему магический оттенок. Длинные мохнатые ресницы загибались вверх, к бровям, в одну из которых было продето кольцо из белого золота. Уши аккуратно прижимались к голове и были пронизаны во всех направлениях колечками и палочками различной формы, с растительными орнаментами - цветочки, лепестки и листики.

Изабелла пришла ко мне как клиентка. Ей нравилось фотографироваться голой. Через пару дней она покажет мне фотографию ,,-я ее мужа, глубоко задвинутого ей в рот.

Изабелла применила свой трюк почти в конце фотосъемки. Фокус был простой, но мощный, неподготовленный мужчина наверняка бы выключил мозг и включил член. К этому моменту она оставалась в одних трусиках - заказана была эротическая артистическая обнаженка, и я совестливо выполнял заказ, не без вдохновения, должен признать. Мой компас тревожно дрожал, первая примета, что неподалеку есть голодная магнитная аномалия.

Во время съемки присутствовал мейкап артист Слава. Он загримировал Изабеллу дома, потом привез ко мне на такси. Слава, как все мейкаперы Нью-Йорка, был геем, что не скрывал. Он задумчиво подправлял грим нимфетки и говорил мне на русском языке, как бы по работе, деловым тоном: 'Она, по-моему, кончает каждый раз, как ты щелкаешь затвором. О, смотри, зубы сжала, счас у нее потечет. Видишь, как ,,-(i)ься хочет, аж трясется. Посмотри на ее руки, того и гляди ковыряться начнет.' Он утомил меня этими поливами, мне и так приходилось туго. Я отправил его домой.

Мексиканская нимфоманка сидела на покрытом белым экраном полу, раздвинув ноги, и принимала различные стандартные позы худых (o)(o)(i)ей из модных журналов. Краешек ее трусиков оттопырился и оттуда выглядывал кусочек любопытной большой губы, сдобной и влажной. Изабелла отодвинула трусы в сторону и погладила пальчиком свою белочку. Мой мальчик встрепенулся и попросился наружу. Я подумал - да, начинается затравка. Но ее трюк заключался не в этом.

Поскольку Изабелла достаточно слабо владела английским, она просто демонстрировала все руками и кивала головой, чтоб подчеркнуть мысль. То есть, ее движения значили - хочешь, что-то покажу, давай, нагибайся поближе, там интересно. Изабелла показывала указательным пальцем между ног, а потом призывно махала кистью и нагибала свою голову поближе к кормушке. Когда я придвинулся и навел свой ствол, куда надо, она отодвинула трусики совсем набок и растопырила (i)у. Из моего виртуального рта побежала слюна, а мой виртуальный язык вывалился на подбородок, но в реальности я не подавал виду и размеренно щелкал затвором.

Изабелла раздвинула створки ее ракушки пошире, двумя пальцами. Второй рукой, указательным пальчиком, показала на колечко, продетое в правую губу. Я на время остановился, от неожиданности, и оторвался от фотоаппарата. Через глазок мелкие детали не были видны, и я не заметил ювелирку. 'Найс', промямлил я, чтобы заполнить немую паузу, и прикрылся камерой. Изабелла замахала рукой, мол, подожди, это не все, и раздвинула губы еще шире, а потом вытащила наружу веселый клитор. С него свисало кольцо взрослого размера, с двумя шариками. Она потянула меня за руку, мол, потрогай, класс. Я отдернул руку, несколько поспешно, и оттопырил большой палец, показав интернациональный знак 'все окей'.

Я уже понял, что девушка рассчитывает на бартерный обмен, а по бартеру я не работал. Наличка нужна была мне больше, чем секс. Я забежал ей за спину и сделал пару портретов, чтоб поостыть, только профили и волосы, ничего ниже плеч. Трюк удался, и мой парнишка успокоился. Но Изабелла не сдавалась, она тут же сняла трусы, стала на колени и прогнула спину, а я-то был сзади. Ее малышка свисала двумя дольками апельсина между ног, и, просунув руку между бедрами, Изабелла нежно игралась со своими колечками. Я перебежал на другую сторону, опять поближе к лицу и волосам, черным, как ночное небо Мексики. Изабелла тут же села на пол ко мне лицом и раздвинула ноги, показав рукой, давай, трогай здесь, понравится. Я сделал озабоченное лицо и убежал к фонарям, якобы поправить свет.

Так и бегал я вокруг нее, пока не отщелкал обусловленное количество кадров. Признаюсь, эта птичка все-таки поклевала мои семена, но случилось это на другой день. В этот же раз я честно и профессионально закончил сессию, получил расчет и даже подвез Изабеллу на своей машине до ближайшей стоянки такси. Возле моего дома поймать желтый 'кэб' в те годы являлось проблемой. Тогда это был одинокий небоскреб, грустно стоящий среди пустырей и полуразрушенных складов, заводских корпусов. Это всего лишь в одном километре от физического центра большого Нью-Йорка. Мешала речка Ист Ривер, отделявшая мой район от Манхеттена. Если бы не река, сити давно съел бы этот тихий уголок, бывшее сердце итальянской мафии Квинса. Прошло всего пару лет, и теперь это целый каскад модернистских зданий из стекла и металла, протянувшихся вокруг набережной. Красивые, упитанные и худые, девушки важно прогуливаются в парке вдоль речки или бодро бегут утром на работу, впечатывая загорелые ноги в бетонную мостовую и тряся своими тощими и жирными задами. Их сопровождают такие же красивые, чаще всего в хорошей спортивной форме, парни с румяными щеками. Американские мамы и папы научили их носить лицо 'у меня все прекрасно' и улыбаться от уха до уха при любой возможности. Стариков здесь мало, слишком много суеты и дорого, да и ,,-(i)льники у них грустноваты, не вписываются в антураж. Наш супермаркет, наверное, самый дорогой во всем городе. Скромная квартирка с микроскопической спальней в одном из этих стеклянных красавцев тянет три тысячи тонн баксов в месяц. Это в долларах 2069-го года.

Умиротворенно бросив свои свежие денежные бумажки в ящик кухонного стола, я выпростал из штанов затекший член. Он переутомился и распух от напряжения. Игнорировать раздетую нимфоманку с растопыренной 'бискоче', бисквитиком, как часто называют это место латинские мачо, было нелегкой задачей. Мой мучачо был озадачен. Его слегка подташнивало от переполнявших сердце эмоций.

Отчаяние усиливалось тем, что недавно я получил в подарок накожную инфекцию под таинственным названием molluscus contegiosis, контагиозный моллюск. Это, в принципе, легкая безболезненная кожная сыпь, часто распространяющаяся через рукопожатие или в бассейнах, через полотенца. Популярна среди детей в школах. Нередко передается половым путем, через кожный контакт, в местах трения. Как можно догадаться, скорее всего, это лобок. Там оно у меня и передалось.

Получил я свой моллюск от одной весьма красивой, но очень пьяной украинской женщины родом из Львова, которую я снял в Русском Стакане. Она пошла в ту категорию, которую я не успевал фотографировать, из-за краткости знакомства. Чик-чик и разбежались, one night stand по-американски. Девушка была отменной породы, точная копия пары-тройки молодых американских кинозвезд, вернее, их сборный портрет. По мере увеличения опьянения она исчезала в баре. Я ее отлавливал, вытаскивая из темных углов, где она уже пристраивалась к новым незнакомцам. Лучше бы я ее потерял тогда. Этого все-таки не произошло, и через час я полировал красотку рачком в ее собственной постели недалеко от Брайтона. От рачком до моллюсков был всего лишь один шаг. Через две недели мой лобок покрылся бисером перламутровых пупырышков.

Ну, а пока что я об этом не знал и с упоением гонял свой шомпол по ее стволу. Тело у анонимной украинской красотки было точно такое, как у сборной команды американских старлеток, которую она визуально представляла. Сначала я попал в рот Джоналины Анджей. В 2068 году она получила звание 'Самый Красивый Рот США'. Это продлилось недолго, моя суперстарка слегка заваливалась налево, то был тревожный знак. Она соскальзывала с моего микрофона и опасно хваталась за болтающиеся на коленях штаны. Из окна на кухне, где это началось, тянул сквознячок, и моей мокрой плоти было холодновато. От ее губы к моему ,,- протянулась ниточка липкой слюны. По ней бежала капля. Вынув себя изо рта Джоналины, я перешел чуть пониже по телу сборной США и протер молочные железы Трентон Чарли образца 2064 г.

Кинозвезда издавала глухие низкочастотные звуки, что-то вроде затаенного рычания. Это мне не понравилось, и я быстро и нежно перевел ее в спальню. Там я спешно отымел ее во всех классических поворотах судьбы. Я поторапливался, на случай если она отрубится. Кадр из фильма выглядел так, как будто это может случиться в любую секунду. Украинская актриса явно плохо соображала, и часто путала слова - плохо подготовилась к съемке. Тело ее, однако, жило своей жизнью. Скорее всего, в бой вступила реактивная часть ума, та что включается в бессознанке и записывает нам в голову плохие вещи.

Я все качал и качал, переворачивая незнакомку с боку на бок и со спины на лицо. Она жадно дышала, отдаваясь ритму тяжелого вечера. Ее прекрасно отточенные зубы слегка покусывали мои плечи и шею, а руки находили места наилучшего соприкосновения. Похоже, она была нимфоманкой, отдающей свое тело по прихоти окоченелого разума, занемевшего от обезбаливающих уколов похоти, не оставляющих ее в покое ни на минуту. Местами диву потряхивало и ее вагина сжималась вместе с судорожными всхлипами легких. В эти моменты она открывала глаза и оттуда испарялся легкий ветерок безумия, окрашивая ночь в сигаретную дымку.

У меня по спине побежали мурашки, и я почувствовал гусиную кожу на руках. Теперь я знаю - плохая примета. Нимфетка высвободилась из-под меня, проведя горячей распаренной щелью по бедру. Она села сверху. Глаза ее нехорошо закатывались. Было и страшно, и весело, и сладостно, и пьяно. Перед этим я насмотрелся на нее сзади. Сзади она выглядела хорошо. Два загорелых шара с белыми следами от трусиков, между ними вывернутая наизнанку раскрасневшаяся булочка с начинкой. Иногда я вгонял туда большой палец правой руки, вместе с моим ,,-ем. Я слегка оттягивал мокрые губы в сторонку, чтоб лучше видеть, что там происходит внутри. Теперь она сидела сверху. Я пытался сделать то же самое, что и сзади, ввести свой большой палец между склизких половинок пирожка. Незнакомка заскрипела зубами и брызнула где-то в глубине своего туннеля. Это был конец вечера. Так я и получил моллюсков. Очевидно, раньше этот вирус был популярен у моряков, поэтому так и назвали. А добавить к названию вирусной болезни слово 'заразная', могут только врачи. Какой же вирус не заразен?

Сейчас я прислонился к кухонному столу и рассматривал свой лобок. Я знал, что я разносчик инфекции, и это будет длиться еще некоторое время. Поэтому я тщательно избегал любых сексуальных контактов и даже не здоровался ни с кем за руку. Такой честный человек, получается. Я сходил к накожнику, и он содрал мне скальпелем все пупырышки и замазал их какой-то малиновой штукой. Мой лобик напоминал после этого обстрелянную из автомата штукатурку, только каждая воронка от пули была пурпурного цвета. 'С таким лобком только... что?', - подумал я. Теоретически я был уже почти не 'контагиозен', но могли остаться пару прыщиков, которые врач не срезал. Я пошел в ванную и присмотрелся повнимательнее, под ярким светом. Там у меня, как в артистической гримерке, лампы вдоль всего зеркального шкафчика, намек на шик.

На моем грустном дурашке сияло несколько малиновых дырочек. Он тоже был прострелен вражескими пулями. Я повертел кожу вокруг ствола. У самого основания притаилось два пупырышка, почти бесцветных, поэтому накожник их и пропустил. Я пошел на кухню и достал из шкафчика жестянку со швейными принадлежностями. Взяв булавочку с перламутровой головкой, я вернулся в ванную. Среди прочих косметических веществ, я держал в ванной йод. Обильно смочив йодом пузырьки моллюска, я прокалывал их иголкой и еще раз промазывал раствором. Дело пошло споро. Через полчаса к пурпурным дыркам от пуль добавились коричневые ножевые раны. С сердцем, залитым жалостью к самому себе, я осмотрел свою дырявую кожу и спрятал все это под трусы. Забегая вперед, должен отметить, что мой метод оказался намного эстетичнее, чем метод доктора. Мои булавочные проколы бесследно исчезли за пару дней. Дырки же врача-накожника превратились в бурые шрамы, покрывшие мой лобок более чем на полгода. Стоило мне это немало баксов, я ходил к нему дважды. Если бы я был поопытнее, сделал бы все это сам и имел бы красивый холм венеры за неделю-другую. А так мне пришлось отрастить густой лобковый лес, чтоб спрятать странные родимые пятна, усыпавшие мое куликово поле. Долго еще я не подпускал женское лицо к своей промежности. В конце концов я был раскрыт бразильской неутомимой секс-электричкой Ливией. С ней я схлестнулся надолго. Ливию невозможно было отогнать от моего члена, она предпочитала держать его во рту. Пришлось объяснить происхождение пятнышек. А через месяцок-другой они полностью ушли в историческое прошлое.

Утром я первым делом пошел в ванную и осмотрел битву ножей. Мои собственные проколы затягивались почти бесследно. Срезы дерматолога сверкали пунцовой россыпью. Доктор сука! Я еще, помню, спрашивал у него, не останется ли шрамов. Интеллигентный на,,-(i)щик с бородкой сделал уверенное движение головой - 'ни в коем случае'.

Не успел я умыться, как позвонила Изабелла. Она хотела сфотографировать еще пару других нарядов и отретушировать вчерашние снимки. Мексиканка появилась с огромным ноутбуком. Нимфоманка развернула его и гордо показала свои домашние фотографии. На них она в основном крупным планом сосала член своего мужа, а также засовывала разные вещи себе во все отверстия. Также крупным планом. В ее (i)ду влезало невероятное количество предметов.

- Nice, - сказал я в задумчивости.

- Yes, - радостно ответила Изабелла. Она по-прежнему показывала все руками, но могла уверенно произносить простые слова.

Я ретушировал отобранные кадры на компьютере, а Изабелла прерывисто дышала рядом со мной, сидя на стульчаке от комплекта барабанов, который я к тому времени уже продал, это все что осталось. Ее правая рука бессознательно поглаживала бедро, уходящее под мини юбку. Возможно, она имела маленькие микрооргазмы. В ее пластмассовых глазах пролетали зайчики сладкоежки. Язык, с тяжелой золотой штангой в центре, выползал временами изо рта и увлажнял жадные губы. Она поглядывала на меня, пытаясь понять, почему я не бросаю ее на диван, не засовываю руку под юбку или не достаю свой ,,-, и не вдвигаю его ей между зубов, скользя по кругляшкам ее пирсинга и шершавой поверхности языка.

Работать было чрезвычайно трудно. Только высокий профессионализм и старая закалка позволяли мне продолжать полировку фотографий. Когда дело дошло до ее обнаженок, стало совсем непросто, но я не сдавался. Изабелла разочарованно смотрела на меня, правда, сама не начинала. Я был в таком состоянии, что если бы она положила свою руку мне на бедро, я тут же изверг бы все напряжение, накопившееся под моими штанами. Они были надеты, по старой привычке, на голое тело. Дело было летом, было очень жарко.

Собрав всю волю в кулак, я уверенно закончил ретуширование. Изабелла встала со стульчика. Черная кожа сидения была мокрой. Мексиканка разочарованно водила пуговицами глаз по студии. Победил профессионализм.

Я получил деньги, выдал ей диск с откорректированными снимками. Работа была закончена и оплачена - можно было переключаться на развлечения. Материальному благополучию бизнеса больше ничто не угрожало. Провожая Изабеллу на улицу, я завел светскую беседу.

- Что по вечерам делаешь, - спросил я нимфометку.

- Сидеть дома, муж в своем ресторане вечер, управлять повар, - ответила она на смеси инвалидного английского и языка жестов.

- Ну что ж, если сегодня скучно будет, позвони мне, я буду в Русском Стакане.

Глаза Изабеллы просветлели. Она сглотнула пару нерожденных слов и часто закивала головой.

Вечером девочка-испанка позвонила. Я так и не понял ее изложение адреса, и долго петлял по Мидтауну Манхеттена, пытаясь найти здание и отзваниваясь из каждой тупиковой точки маршрута. Окна машины были открыты и густой пар августовского воздуха пронизывал салон, наполняя его ароматом расплавленного асфальта и мусорных баков, стоявших под каждым домом. Иногда из темноты выпрыгивали засаленные черные, потряхивая бумажным стаканчиком от кофе, с звенящей внутри мелочью, и жалобно просили милостыню. Город не спал, демоны суеты ворочали его с боку на бок, раздвигая улицы и заворачивая углы. Разодетые женщины шныряли во всех направлениях, мерцая лоснящимися боками и ляжками. Их сопровождали сексуально озабоченные нью-йоркские мальчики, с вечным голодным блеском в глазах. Сучки громко смеялись и излагали банальности писклявыми сучьими голосами. Кобельки соглашались. Они знали, лучше не спорить - нет ничего ненадежней пьяной самки в пасти Манхеттена. Хорошие надежные женщины сидели дома. Это они тоже знали. Им не нравились приличные женщины. Они хотели ,,-(i) блядей.

Изабелла вышла в том же платье, которое я помогал ей сбрасывать с себя во время фото-сессии. Весь ее живот был открыт, только черные шелковистые оборки по бокам прикрывали маленькую грудку. Нижняя часть платья состояла из полупрозрачных черных лоскутков, свисающих вдоль голых ног. Каблуки туфель были чуть ли не в пол ее роста. Мексиканка села в машину и неуверенно поцеловала меня в щеку. Ее августовское дыхание пощекотало мне ухо. Тошнотворная смесь диких духов заполнила мои ноздри.

Был четверг - первый день начала вечерних попоек.

Изабелла пахла смесью изюма и кефира. Этот ее запашок пробивался даже через стену эфирных масел, опутывающих ее полуголое тело. С лица мексиканки не сходила сочная улыбка. Интересно, есть ли на ней трусы - подумал я. Транслуцентное платье мало что скрывало. Если под ним сидели трусики, то они были нулевого размера. Широко раздвинутые голые колени, поднятые каблуками чуть не до ушей, болтались перед бардачком. Длинные руки Изабеллы свисали между ног, нежно поглаживая черную блестящую сумочку от какого нибудь Гучи или Версачи. В этот год в Нью-Йорке было в моде все на'-чи'. Гучи, Версачи, Дольчи и Г, Чи Гевара... Я бы не удивился, если трусы на ней оказались из того же материала и от того же 'Чи'.

Изабелла бросала мне короткие жаркие глазки. Мой маленький заволновался и принял стойку 'сидеть'. Запах изюма с кефиром путешествовал по салону моего авто марки Volkswagen Jetta, серебряного цвета, возраст один год, новье, ручная коробка передач, 'со стыком', как говорят на Брайтоне. Я переключал передачки, активно гоняя туда-сюда фаллос рычага с массивной головкой сверху. Изабелла косилась на 'стык' и пыталась изложить на своем испано-англо-глухонемом языке события последних дней ее жизни и волнения маленькой мексиканской шлюшки, влюбившей в себя черного парня с микро-сетью ресторанов и прачечной. Получалось, что в Мексике он ее классно ,,-(i)ал, а здесь перестал. Что означает, в Мексике была свобода, а здесь неволя. Изабелла жаловалась, что он ее никуда не водит, каждый вечер торчит в своих ресторанах. 'Зачем тебе куда-то идти, отдыхай в собственном кабаке!' - повторял он ей волшебную фразу. Потрахивал он девчушку все меньше и меньше, и дульчинея была в отчаянии. Моносемантично, с ее нимфоманским организмом ей нужна была как минимум одна деревяшка в день.

Мы подбежали к Стакашку. Костер Изабеллы разгорался. Ей требовались дрова.

Под Стаканом стояла обычная кучка так называемых русских. В те годы мы до,,-(i)вали остатки предыдущих эмиграций, и кое-какие женщины все еще мелькали там и сям. Народ курил - уже год, как в Нью-Йорке запретили курить в барах, все дымили на улице. Я был этому несомненно рад - иначе я так и не бросил бы эту неумную привычку.

Завсегдатаи Стакана состояли в основном из давно не ,,-(i) мужчин среднего возраста, со склонностью к облысению, ожирению и атрофированию. Все они были в той или иной степени полуопустившиеся алкоголики, ну, а если не алкоголики, то полурастения. Их одутловатые лица демонстрировали все оттенки кожи белого демоноида - от простого красного до зеленовато-синюшного. Отсутствие женской ласки накладывало унылый серый налет на обтянутые плохой кожей черепа полупреступного или полуинвалидного типа. Глаза этих парней светились нездоровым лучевым наркозом ебанутых зомбов. Только некоторые из них были нетронутыми целками - буквально пару человек на все заведение. Они выделялись. Демоны унылого буха не смогли их раскупорить, и свежие лица, охраняемые ангелами, сразу бросались в глаза.

Увидев такое количество сексуально травмированных мужиков, Изабелла пошла легкой испариной. Мы заняли мое любимое место возле угла барной стойки, откуда просматривалось все помещение, и ни одна залетная не могла уйти от взора наблюдательного пьянчужки. Да, я тоже был пьянчужкой, и демоны застолья часто путали мои карты, но все же мой ангел по трезвяне вытаскивал меня обратно.

Угол бара отличался тем, что возле него не было стульев, и мы встали у стойки. Макушка Изабеллы, несмотря на гулливеровские каблуки, едва доставала до моих сосков. Я заказал фирменный напиток заведения - пиратская, в смысле, котрабандная, водка, настоянная пару дней на фруктовом концентрате. На вкус она была недоразвитой и сладенькой, создавая впечатление легкого пойла. На самом же деле это была жуткая бурда, убивавшая остатки разума у самых осторожных девок. Меня она не особо брала, я давно тренировался на вискаре. После виски даже водка - детский напиток. Я взял 300-грамовый шкалик, и мы быстренько накатили по первой.

Моя рука улеглась на попке Изабеллы. Я чувствовал ее пульс, и горячие мышцы ягодиц надувались под моей ладонью. Перед моим энергетическим мыслевзором плавала в пространстве ее розочка, с раскрывающимися один за другим лепестками. Из-за разницы в росте мексиканка смотрела на меня снизу вверх, задрав подбородок. Черные маслины ее глаз перекатывались в воронках век, как в бокалах для Мартини. Ее рука царапала мою спину, под рубашкой, конечно. Я плеснул ей еще клюквенной. Мои губы вложились в ухо Изабеллы, и пошла беседа.

- Ну что, тебе нравится здесь?

- Да.

- Ты моделью хочешь быть?

- Да.

- Хм...

- Как ты знакомить жещина?

- Бар, работа, сабвей, клубы.

- Я не могу ни с кем познакомить. Я муж ресторан. Я дома. У мужа ресторан меня все боятся - я жена хозяин.

- Хм...

Я перешел на свой любимый режим - задумчивое хмыканье. После второй рюмки женщины говорят за двоих, зачем вмешиваться.

- Мой муж приехать ко мне в Мексику шесть раз. Потом захотеть перевезти меня в Нью-Йорк. Визу мне не давать, и ему пришлось жениться. Теперь он меня почти не ,,-(i).

- А в Мексике ,,-(i)?

- О! В Мексике он ,,-(i) меня очень хорошо, каждый день. Очень приятно.

- Хм... И многозначительная улыбка.

- Алик, а если делаешь оральный секс, можно заразиться?

- Заразиться чем?

- Ну, сексуальная болезнь.

- Сексуальными - нет.

- Точно?

- Хм...

- Я люблю миньет.

- Хм... Неплохо.

Моя рука нащупала впадинку на ее детской попке. Палец прошелся по ложбинке, и ягодицы вздрогнули и оттолкнулись друг от друга, приглашая палец зайти поглубже. Я погладил ближнюю ко мне, и веревочка от трусиков прокатилась под ладонью. Меня терзали муки сомнений. Кроме того, что я предпочитал не втыкать клиенткам, я был также неуверен в своих моллюсках. Хоть все уже и было срезано, парочка могла еще остаться незамеченной и сделать нелегальную иммиграцию на Изабеллу.

Я убрал руку. Мексиканка вздрогнула и посмотрела мне в глаза, снизу вверх. Взгляд собачки в ожидании ужина приобрел печальный оттенок, и обе черные маслины ее глаз разочарованно задрожали в орбитах. Мы допили по последней рюмочке клюквенной, и я закруглил мероприятие. 'Пора валить', сказал я по-русски. Изабелла поняла.

Мы вышли из Стакана. На крылечке топталась та же кучка курильщиков. Они замолчали и уткнулись затуманенными взорами в пространство между грудей Изабеллы, не прикрытое ничем кроме легкой испарины. В Стакане было душно.

Я сделал неопределенное движение рукой в их сторону, и мы пошли по жирному бетону тротуара. Изабелла шла, понурив голову. Я чувствовал себя достаточно неуютно. Не так часто ко мне залетали мексиканские модели и просили батончик, а я отказывал им во взаимности.

Мой серебряный Фольксваген стоял на углу 8-й и 47-й, через улицу от Русского Стакана. Мы сели в машину. Я молчал. Изабелла насупилась и крепко сдвинула колени.

- Я совсем тебе не нравиться? - Вдруг брякнула она.

- Ну, как тебе сказать. Нравишься, конечно. Дело не в этом.

- А в что?

- Хм...

- ?

Я завел мотор и почти двинулся с места.

- !!!!!! - монолог Изабеллы. Руки сжимают сумочку от 'Чи...'. Костлявая грудная клетка вздымается и опадает. На глазах слезы.

Я выключил двигатель. Мексиканка повернула лицо ко мне. Ее рука нервно перебирала складки платья, открывая белые ноги. Несмотря на общую жгучесть облика, типично испанского, ее кожа светилась глубокой белизной. Особенно сейчас, в мраке неосвещенного салона. Отблески уличных фонарей создавали многогранные тени, заползающие Изабелле между ног, подчеркивая мраморное сияние ее безукоризненной лунной кожи.

- Вообще-то, пока мы не поехали, я хотел спросить у тебя одну вещь.

- ?

- Мне интересно, какие ощущения вызвала бы штанга на твоем языке у меня во рту. Я никогда не целовал женщину с пирсингом.

- ?

- Можно, я тебя поцелую?

- !!!

Изабелла открыла рот и высунула язык. Я полизал скраю, потом задвинулся поглубже и пощупал штангу, золотую палочку с шариками на концах, продетую в ее язык. На вкус она была слегка кисловата, или мне так показалось. Остатки клюквеновки испарялись изо рта Изабеллы и проникали в мои ноздри, нагружая нюхательные рецепторы. К клюкве примешивалось что-то вроде корицы на фоне вчерашнего салатика.

Моему пирату было пох, чем она пахнет. Он молча разрывал штаны. Хорошо я хоть трусы не надел. Рука Изабеллы уже мучила его через брюки, а железка в ее языке прошлась по всем закоулкам моего рта и теперь поглаживала губы.

'Ладно', - подумал мой хрюша, - 'воткну ей не снимая штанов, через ширинку. На мне-то моллюсков нету. Лобок будет прикрыт штанами. Это джинсы, толстый материал.'

Я с трудом оторвался от большого и кипящего рта Изабеллы. Место, где мы стояли, было слишком людное, нужно было искать варианты. Я медленно поехал кругами, пытаясь найти закоулочек потемнее. Объехав пару блоков, я так ничего и не нашел, но нечаянно оказался возле билдинга, где жила старшая Маша, моя старая зазноба-многостаночница. На лавочке под этим домом она как-то уговорила меня сделать ее в позе Лайки, космической героини. Маша была эксгибиционисткой. События происходили в три часа ночи, после Стакана, и я уже парил в параллельном мире.

В то время, как я перелистывал эти воспоминания, Изабелла разгорячилась. Маленькие тоненькие волосики на ее руках встали дыбом и отсвечивали фиолетовым в мертвечном свете уличного фонаря. Расширенные глаза сканировали мою рубашку, а обе руки уже были внутри ширинки. Я не позволил ей снять штаны, только выдвинул наружу ствол.

Распаренные губы мексикаки упали на головку, и капля теплой слюны скользнула по дулу, закатившись в гульфик. Я четко чувствовал золотую штангу, вращающуюся вокруг моего интима. Изабелла была чародейкой Орального Ордена. Жалко, я не мог уделить ей полного внимания дома. Этот латиноамериканский зверек образовывал непревзойденный вакуум, создавая ловкое разрежение воздуха и отхлебывая набегавшие соки. Я даже не сразу вспомнил о своих руках и ее одиноком бисквитике. Несколько пообвыкнув и расслабив мышцы члена, я раздвинул оборки ее платья, сползающие по оголенной попке.

Я сидел за рулем. Изабелла мирно сопела, и ее ночные пряди разлетелись по моим штанам, открывая тонкий белый пробор и вихрь чуть левее центра темени. Правой рукой я бродил среди этих антрацитовых локонов, в то время как левая пробралась в глубины ее сочной пипки, щекоча время от времени обрамленный золотым колечком клиторок. В паху у Изабеллы было жарко, пожалуй, как на кухне в ресторане ее мужа. Нити слизистой паутины тянулись к моей руке. Половинки ее попки сжимались вокруг моей кисти, выдавливая наружу распаренную сердцевину ее мандаринки.

Изабелла знала свое дело. Ее большие багровые губы шлепали по макушке моего ,,-, разбрызгивая излишки похоти по штанам. Ее голова мерно путешествовала между моими коленями и рулем. Все вариации вертикальных, горизонтальных и вращательных движений сбрасывались на мой сияющий в отблесках уличного освещения корешок.

Я не думал, что в это время вечера, в этом довольно глухом закутке Манхеттена будет такое пешеходное движение. Люди проходили мимо машины, некоторые с любопытством заглядывали внутрь. Один черный парень начал скрестись в боковое стекло. Я показал ему сочетание пальцев 'ты свободен'. Ему, скорее всего, было плохо видно, хотя из соседней стройки в салон бил луч далекого прожектора. В горячке зова плоти, я не заметил, где припарковался. Буквально в двух шагах находилось 'дели', тип мелкой нью-йоркской лавчонки. Три бомжа под лавкой стояли, низко наклонившись, изучая содержимое моей тачки.

Если мимо проедут 'копы', 'свиньи' или полицейские, что в Нью-Йорке совсем одно и то же, меня повяжут вместе с мексиканкой. Надо стрелять и скорее прятать пистолет в кобуру. Ночевать в участке среди таких дружков, как эти трое под магазинчиком, не предоставлялось разумным.

Я сжал ягодицы Изабеллы большим пальцем и мизинцем, задвинув оставшиеся пальцы в глубину ее внутренностей. Язык мексиканки дернулся, и шарик пирсинга прокатился по краю моей плоти. Я сдавил окружности ее попки еще сильнее, и латина, набрав воздуха, надвинула себя на мою стволовую клетку, протолкнув верхнюю треть вглубь голосовых связок. Я чувствовал пульсацию ее шейной артерии, удары которой перестукивались с рывками крови в моей кровянке. Наступал неотвратимый момент, точка верхнего предела. Горло женщины - одно из немногих мест ее тела, где шелковая поверхность эпителия совмещена с глубокими глотательными мышцами. Упираясь (i)ой в мою ладонь и раздирая свои половинки, как части истекающего соком переспелого персика, Изабелла пахала все мощнее, позабыв об осторожности и накладываясь тайниками своей плоти на мою руку, вдвигая ее все глубже. Желваки бегали по ее щекам, и мышцы челюстного аппарата и щек крушили последнее сопротивление моего бойца. Парня покидали силы, и мальчишка вот-вот должен был потерять сознание.

Язык латины шлепал по моей розовой макушке, обильно смазанной слюной. Вены на теле затейника растопырились и переливались синевой, откачивая отработанную сукровицу обратно, домой - через сердце к легким, и опять в артерии. Изабелла задышала чаще, и сжимала корень зла все жестче. Плоть дьявола изворачивалась и била ее по губам. Пурпурная кожа ее рта искрилась в свете прожектора, заглядывавшего наискосок, через боковое стекло. Морщины ее губ, сходясь концентрически в середине рта, создавали темное отверстие, мишень голодного странника.

Темное отверстие, мишень изможденного странника. В большинстве случаев мужчины не задумываются о последствиях поражения мишени. Попадая в десятку, каждый самец рискует многими вещами, особенно здесь, в Америке. Маленькой капельки с бойкими спермиками достаточно, чтоб оплодотворить многоквартирный дом. В горячке соития молодые парни, даже надев резинку, отдают себя на волю случая. Демоны хотят свежих энергичных людей. Отработанная человечина требует постоянной подпитки.

Темное отверстие, мишень глупого странника. Наркозная волна поднялась из глубин моего тела, где-то из-за спины, проползла муравьиной сыпью между ног и загудела ровным пламенем на кончике моего кончика. Спазмы наркотической блажи охватили нож, раздвигавший губы Изабеллы. Потоки одноклеточной информации, взвешенной в клейкой жидкости, хлынули вязкой волной, скользнув по ее языку и наполняя пространство между деснами и щеками, проникли дальше, в темное отверстие, мишень глупого фаллоса.

Обманув надежды эволюции, я распотрошил свой генетический материал, забивая им выемки тупиковой цели. Изабелла радостно глотала белковую массу, вытирая остатки своего возбуждения о мою руку. Ее (i) спазматически увлажнялась и, казалось, заполняла половину ее тела. Постепенно колебания уменьшились, и я освободил онемевшую ладонь. Нити отработанной страсти тянулись от моих пальцев к промежности латины и опадали на ее черное платье, застывая на нем сумеречными кружевами.

Изабелла вытерла рот. Счастливая улыбка не сходила с ее мордашки. Она полезла целоваться, но я не люблю запах генетического носителя, даже своего собственного. Вежливо уклонившись, я толкнул ее губами в щеку и занялся гульфиком. Пару волосин попали между зубьями молнии, и я никак не мог задвинуть ширинку.

Я окинул быстрым взглядом территорию. Один из бомжей показал мне знак 'прекрасно, мой друг!' Остальные были увлечены бычком с дымящейся травой, занимались народной медициной.

Изабелла гордо поправляла платье. Ее вечер сложился. Мой, в принципе, тоже. Легкие терзания совести колыхались в моих висках. Я не был стопроцентно уверен, что никакие моллюски не пробрались на тело белокожей мулатки. Но я сделал все, что мог. Не оголил ничего, кроме однозначно чистого впередсмотрящего. Закрыл испещренные ранами участки штанами, хотя латина порывалась залезть поглубже.

Изабелла ровно дышала, откинувшись на спинку сиденья. Этого массажа ей хватит на денек. А что дальше?

- Good! - радостно вздохнула Изя.

- Muchas gracias! - выдохнул в ответ я и мой уставший друг.

Прохожие разбрелись - смотреть больше было нечего. Даже вонючки под 'дели-гроссери' отвернулись. Вокруг моего красавчика стало прохладней - слюна испарялась, охлаждая поверхность кожи. Вообще, ему было неуютно в штанах, после жаркого пламени мокрогубой мексиканской топки.

Изабелла поправила маленькие оттопыренные титьки, прикрыв их оборочками от верхней части платья. Я взял руль в трясущиеся руки. Кровь постепенно возвращалась в конечности, и онемение проходило. Изя оказалась из той редчайшей прослойки женщин, от которых у меня немели руки. Когда-то впервые этот фокус мне показала Лайма, перегревающийся водяной насос из Таллинна. После того, как она высасывала мой кобикорм, у меня, в момент удовлетворения, всегда отнимались руки, по локоть. Изя сделала такую же вещь.

Кровь постепенно вернулась в руки. Я двинул рычагом передач, отпустил сцепление, и мы покатили домой. Я оглянулся. Фонарь на стройке был немалой мощности, и яркий луч ложился красивым искрящимся пятном как раз на то место, где только что уплетала ужин моя нечаянная незнакомка. Полицейская машина мягко вкатилась в теплый круг света и притормозила. 'Свиньи' осматривали стройку через специальную дырку в заборе. То ли это входило в их обязанности, то ли кто-то успел уже настучать им о ,,-(i)щейся возле стройки парочке.

Я нервно усмехнулся, мысленно пообещав себе больше никогда... И так далее.

Здесь можно было бы и закончить, но хочется историю потрадиционнее. Так что - послесловие:

Я уж было тешил себя мыслями о том, как я буду регулярно задвигать заслонку моей испанской милке, но не все так красиво, как пишут газеты. Через пару дней пошли звонки. Изабелла сначала просто плакала.

- Я опять поругалась с мужем! Он никуда не хочет идти, сидит дома!

- Хм...

- Я хочу куда-нибудь сходить.

Поток английских слов в неопределенной форме и в настоящем времени, именительном падеже, выливался из трубки моего мобильного, прерываемый горькими всхлипываниями и неоформленными в человеческую речь причитаниями.

- Не могу тебе помочь, помогаю своему старому другу.

Всхлипывания на другом конце трубки перешли в рыдания. Я действительно помогал старому другу, Лайме, потрошительнице мужских кошельков. Мы остались друзьями, после того как я ее выгодно женил на миллионере. Выгодно для нее. В данный момент они еще не были окончательно женаты, но он уже подарил ей неплохой Lexus, джип. Вернее, я так думаю, она высосала этот джип из него, причем, в буквальном смысле.

Лайма тоже была в истерике. Она поставила машину в районе тридцатых улиц и пошла по магазинам. А потом забыла, на какой улице оставила тачку. А зря, в ее нежном возрасте забывчивость могла легко перейти в неразборчивость. Обойдя на серьезных каблуках квадрат 20х10 блоков, половина из которых приходилась на стрит и была длиной не менее полукилометра каждый, Лайма окончательно позеленела. Ее половые органы вспомнили всю проделанную за эту тачку работу и повяли унылыми тряпочками.

Достав из сумочки мобильный, она начала листать телефонные номера. Оказалось, что единственный друг у нее для таких ситуаций - это я. Приехав через полчаса на 28-ю, я увидел маленькую огорченную девочку с раздутыми от горя щеками, у которой забрали ее любимую игрушку. Она успела всплакнуть и подкраситься по новой. Остатки размытой слезами туши оттеняли ее веки и окрашивали их в синий цвет, как у героини немого кино. Ее несравненные губы надулись, а непревзойденная нижняя, в два разе больше верхней, слегка подрагивала, готовая сложиться в символ печали.

Я без лишних разговоров посадил ее к себе, и мы медленно поехали зигзагами - улицы в Манхеттене односторонние, и направление чередуется, запад-восток, восток-запад. Лайме я поручил левую сторону, себе взял правую. Точно так же, относительно недавно, я всегда клал ее по правую сторону от себя - моя левая рука была значительно нежнее, сердечнее.

Наши зигзаги обрамлялись звонками Изабеллы. Она становилась настойчивей и истеричней. Дело с мужем не клеилось.

- Я с другом, - сказал я Изе, - помогаю ему найти машину, он ее потерял.

- Может, он со мной куда-нибудь сходит?

- Хм...

'Он сходит с тобой на...' - поймал я себя на мысли.

Лайма бросила мне короткий насыщенный взгляд. Она была тем ружьем из пьесы, которое еще может выстрелить. Я не хотел портить отношения. Машина медленно двигалась в свете засаленных от жары фонарей Нижнего Мидтауна.

- Изабелла, извини, я больше не могу говорить.

Рыки печального динозавра выплеснулись из трубки. Я нажал на красную кнопку.

- Остановись, мне нужно осмотреться. По-моему, мы не туда заехали.

Я не спорил. Мы вышли из машины. Лайма вертела головой, с безумным сиянием в глазах. Я осмотрелся. Через машину от нас стояла тачка, похожая на Lexus Лаймы.

- Это не твоя, вон там?

Лайма повела взглядом человека со слабым зрением.

- Нет. Это не та улица. Я здесь не могла оставить.

Я подошел поближе к автомобилю. Лайма побежала через дорогу, ориентироваться на местности. На бампере черного Лексуса виднелась небольшая наклейка, очень знакомая по виду. Лайма катала меня на своей тачке пару раз. В одном из этих случаев, она привезла меня прямо ко мне в постель. Я провел, конечно, некоторую просветительскую работу - Лайма соблюдала верность своим бойфрендам, такой у нее был принцип.

Я все не отходил от тачки, больно уж знакомые у нее были глаза. Лайма подошла ко мне и замерла на полуслове. Похоже, это действительно была ее машина. Она злобно покосилась на меня.

- Ты почему мне сразу не сказал!

- Я сказал, ты че?!

- Ты сказал - похожа, ты не сказал, что это моя машина!

- Хм... Да.

Я знал, спорить было бесполезно. Но, в любом случае, выражение лица эстонки растворялось на глазах. Картина полубезумного счастья проявлялась на северной коже Лаймы, обладательницы лучшей в Нью-Йорке нижней губы.

- Ты спас мне целое состояние!!!

Она жадно обняла меня. Хорошо знакомые бугры идеальных грудей уперлись в мой живот. Я ловко взял в руки обе половинки ее изящной попки. Мимо проехала машина с двумя испанцами. Они крикнули нам что-то вроде 'классная жопа!' Похоже, строительные рабочие - они в Нью-Йорке отличаются большой наблюдательностью.

- Все, я веду тебя в ресторан.

- Прямо сейчас?

- Да.

Опять затамтамил мой мобильник. Я, когда-то давно, настроил звонок на приятый африканский инструмент. С экрана на меня смотрели 7 букв. Изабелла не сдавалась. Я сбросил вызов. А зря.

Лайма уже висела на своей трубке. Как только у нее появлялась машина, которую не надо было искать весь вечер, список ее друзей расширялся. Она, как и большинство Близнецов, жила с телефонной трубкой на ухе. В свое время я не стеснялся выключать ее мобильник, когда она приходила ко мне на прием. Иначе ночь была потеряна. Даже когда она переключала его на вибратор, он нескончаемо зудел в ее сумке, отвлекая Лайму от главной задачи - любить меня безусловно, то есть задарма.

- Да, - услышал я, - сейчас приеду.

- А как же ресторан? - Глупость слетела с моего языка и повисла между нами.

- Хм...

Теперь хмыкала Лайма. Копировала меня. Я не особенно верил в ресторан с самого начала, но решил проверить ее действия.

- Да ты знаешь... Такое Дело... Понимаешь...

Поток чепухи покатился из ее рта, разбиваясь маленькими стеклянными шариками о корку моего защитного энергополя. Демоны облома пытались разозлить меня, но отработанный пофигизм ставил надежные блоки. Лайма запнулась. Мои пустые глаза говорили ей о многом. Она предпочла сделать вид, что страстно желает сводить меня в кабак, но в другой раз. 'Хоть бы не в ресторан к мужу Изабеллы...' подумал я и нейтрально помахал пятерней. Черный Lexus, лучший друг Ягуара, сорвался с места и укатил в Бруклин. Лайма была лихим водителем. Однажды она одной рукой вела мою машину, а второй... [купюра цензуры]

На следующий день мне позвонила Изя. Она сказала, что муж двинулся и попросила меня ей не звонить. Это была интересная просьба - я ей не звонил по-любому. Еще через один день она позвонила, захлебываясь в истерике, и перезванивала через каждые 15 минут. Еще через день я заблокировал ее номер - когда она звонила, у меня высвечивалось 'бешенная (i)'.

Да, Лайма меня в ресторан, конечно, не сводила. Но зато как-то приехала на дом и долго ласкала ртом мою волшебную палочку. Очевидно, в ее арифмометре это приравнивалось к ресторану. Конечно, такого фанатизма, который бывал у нее в прошлом, во время нашей горячей бесплатной любви, не наблюдалось. Но даже ее холодный профессиональный труд был лучше и горячее 99.99% нью-йоркских женщин. Такой был человек - работала всегда с огоньком. Я и сейчас часто вспоминаю ее кошачьи глаза и шикарную нижнюю губу, настоящий аэродром для моего истребителя-бомбардировщика.

Дата публикации: 31.03.2010 21:38

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.