Папин нос уныло нависает над губами, шепчущими едва слышно:

- Спи, малыш, спи…

На папином носу большие очки, из-за которых глаза за стеклами кажутся маленькими, далёкими и малыш стаскивает их с носа, удивляется, что глаза папы выросли:

- У… у-у-у!

- Спи, малыш, - повторяет папа, поправляет очки, зевает, прикрыв рот ладошкой. – Спи-и-и…

Мама, свернувшаяся калачиком на диване, подтягивает в унисон:

- Спи-и-и…

Малыш хихикает, так у них, у родителей получается смешно мычать.

Папа сонно моргает:

- Определённо – зубы. Это – зубы. Ты смотрела?

- Угу, - лепечет мама, натягивая на себя одеяло.

- Показались?

- Угу…

- Зубы! – блещет папа улыбкой, сверкает очками. – У нас – зубы! Урра!

- У? - мама приоткрывает один глаз и смотрит на папу, едва слышно проговаривает. – Что за зубы?

Папа сонно смотрит на маму, улыбка его вянет:

- Спи, солнышко…

Он смотрит на часы, бубнит:

- Полтретьего, - трясет кудрявой головой, словно не верит себе, - полтретьего…

Подхватывает малыша на руки:

- Спи, малыш, спи…

И бродит по комнате, покачиваясь, словно заводной бегемотик.

Малыш видит, что веки у папы закрыты; следит, не покажутся ли папины глазки между ресниц, присматривается, не моргая, но скоро становится скучно и он начинает глядеть в потолок, где колышется папина тень. Это тоже скоро становится скучно. И малыш хнычет.

Папа, не отрывая глаз, заводит заунывно:

- Котыку сирэ-энькый… котыку билэ-эгнькый… нэ ходы по ха-а-ати… нэ буды дытя-а-ати… а-а-а… а-а-а…

Малыш вздыхает. Как надоела эта песенка. Как надоела…

И тоже закрывает глаза, как папа, и морщится, и зевает, покачиваясь в отцовских руках, как в лодке и, кажется, уплывает куда-то.

Уплывает…

Открывает глаза, а вокруг темно, но он ещё на руках, ему тепло и уютно, только пахнет неприятно, чем-то тяжелым и затхлым.

- Спи, Фимочка, спи малыш мой, - слышится дрожащий шепот.

Малыш крутит головой и различает над собой узкие полоски, откуда едва сочится свет – там, наверху, кто-то ходит, поскрипывает половицами, качается тенью, вздыхает тревожно.

- Спи, малыш, спи, - тревожится и шепот у щеки.

У темноты, держащей его в теплых руках бледные большие глаза, едва различимые. Темнота дышит едва-едва, она глядит вверх и полоски света мягкими тенями ложатся на её влажные щёки:

- Ну, зачем ты проснулся, Фимочка, зайчик мой…

В рот малыша тычется твердый сухой сосок, и малыш ловит его губами, тянет привычно, мнет деснами, но молока нет.

- Ты только молчи, молчи, - шепоток вьется, стелется словно дымок. – И не бойся, малыш, не бойся. Мне тоже страшно, зайчик, всем страшно, родненький…

Малышу скучно сосать пустую грудь. Он выталкивает языком сосок и пищит возмущённо. И в тот же миг слышится сверху:

- Идут! Сюда идут! Тихо!

Темнота склоняется к нему, горячим шепотом дышит:

- Фимочка, потерпи, зайчик, потерпи немножечко.

Скрипит, грохочет что-то наверху, звенит.

- Что, не рада гостям? – слышится весёлый мужской голос.

Гром шагов над головой пугает малыша, он ерзает и темнота касается его губами и её едва слышно:

- Спи, малыш, спи, родненький мой…

- От чего же не рада, - доносится женский раздумчивый ответ. – Заходи, раз пришел…

- Жидовка где? – обрывает её мужчина.

- Что за ещё жидовка?

- Что за водой к тебе заходила вчера, да так и не ушла. Где она?

- Не было никакой жидовки, это кто ж такого наговорил только…

Снова грохот, тяжелый вздох, визг половиц, словно на них упало тяжелое.

- Некогда мне с тобой болтать, - снова слышится мужчина. – Ишь, развела тут…

Малышу страшно от этих криков и грохота, он пищит. Рот его мгновенно накрывает теплая ладонь:

- Тише, тише, Фимочка…

- Слыхал? Ну-ка глянь в подполе…

Топот, скрип и над головой вдруг раскрывается светлый квадрат, ослепляет малыша и он моргает.

- Тут они, господин фельдфебель!

В квадрат сверху заглядывает весёлый дядя, молодой, светлоглазый, на его рукаве белая повязка с черной птичкой. Он улыбается белозубо, радостно и малыш улыбается ответно, тянет к нему ручки, хихикает, радуясь, что дядя так весел, что сидеть в темноте больше не придется.

- Ишь, спрятались, жиды, - усмехается дядя, снимает с пояса ребристый кругляш ибросает малышу, кричит, - ходу!

И убегает. Гремят, удаляясь, шаги. Кругляш, постукивая по ступенькам, катится вниз, и малыш следит за ним, тянется к новой игрушке.

Оглушающее воет совсем рядом женщина и от яркой вспышки вдруг становится так больно, так страшно, что малыш кричит в ужасе, вскидывается.

- Ну, что такое, что ты кричишь…

Малыш не может остановиться, распаляясь в плаче, а чьи-то руки поднимают его, прижимают к мягкой груди, качают, качают…

- Что с тобой, зайчик наш, что такое…

И боль и страх отступают. Малыш видит сквозь слёзы красный огонёк ночничка, отражающийся в папиных очках. Лицо мамы, склонившееся над ним:

- Не плачь, мальчик мой, не плачь…

- Что там? – голос папы, сонный, сиплый.

- Приснилось что-то, - успокаивает и его, и себя, и малыша мама.

Папа моргает задумчиво, снимает очки и поворачивается к стене, бубнит:

- Это зубы. Определённо – зубы…

- Зубы, зубы, - кивает мама, смотрит с улыбкой. – Спи, малыш, спи…