К юбилею снятия блокады Ленинграда

КРОШЕЧНУЮ ПАЙКУ ХЛЕБА РУБИЛИ ТОПОРОМ…

Нам детство, юность фронтовую не забыть,

Им в памяти народной вечно жить!

Передо мной воспоминания блокадников. Читая скупые по объему, но богатые по содержанию строчки, сразу видишь яркие, правда, в большинстве своем печальные образы и ужасные картины того времени. Об этом свидетельствует и статистика: фашисты хотели стереть Ленинград с лица земли. На город сброшено 102520 зажигательных и 4563 фугасных бомб. А сколько смертоносных артиллерийских снарядов! В результате за 900 дней блокады было убито 16747 чел., ранено 33782, от голода умерло 641803 (тех же, кто погиб и умер в дороге, в эвакуации никто не считал). Страшные цифры! Но за каждой стоят люди. Мертвые уже ничего не скажут, а вот живые говорят и напоминают об ужасах войны. Поэтому воспоминания очевидцев бесценны. Особенно западают в душу детские восприятия. Читая их, иногда возникают сомнения: неужели такое могло быть? Неужели такое способен вынести человек, не говоря уже о ребенке? Оказывается, может. Честь им и хвала за то, что выстояли, выжили, прожили честную жизнь и донесли до своих детей, внуков и всех потомков горькую правду о войне. Это надо делать и впредь. А то находятся такие, которые и вспоминать-то о ней не хотят (видимо, невыгодно или по идеологическим соображениям), а другие даже пытаются обелять нацистских преступников.

Мне же без лишних вступительных слов хочется окунуть читателей разного возраста в те далекие и в то же время не настолько и отдаленные, раз живы свидетели тех страшных событий, в 1941-1944 годы, которые в мировой истории навечно останутся, как девятьсот героических дней блокады! Читайте и вдумывайтесь в каждое слово, написанное душой с болью и кровью.

Бочарникова Надежда Борисовна: «Мне было 6-7 лет, когда я в блокадном Ленинграде осталась одна. Помню, оказалась в каком-то большом бараке, но кровати на меня не хватило. Спала урывками, к тому же очень хотелось пить и есть. От голода и отсутствия витаминов в носу появились болячки, губы покрылись коркой, руки и ноги стали сохнуть.

Тогда меня отвели в приют. Во время бомбежек и артобстрелов все дружно спускались в подвал, где надевали маски из белого материала. Позже я уже не спешила в бомбоубежище – не было сил. Оставаясь в кроватке, сжималась в комок и тряслась вместе с дребезжащими стеклами и зданием. Привыкнуть к взрывам так и не могла.

Эвакуировали нас в село Владимирское Воскресенского района Горьковской области. Там учились, собирали в лесу ягоды, лечебные травы и отправляли на фронт. У всех была одна норма: за один раз набрать для бойцов по 10 стаканов черники, только после этого могли сами есть. На обратном пути из леса несли и хворост для отопления помещений. Голод испытывали всегда, поэтому ели лебеду, подорожник и другие травы. Многие детдомовцы ходили в гости к деревенским, которые подкармливали голодных ленинградских детишек».

Поляк Вера Андреевна: «До войны окончила первый класс. Отец погиб на Ленинградском фронте в декабре 1941 г. Осталась с мамой. Постоянно испытывала голод. Норма хлеба была 125 граммов на день. В осажденном городе не было воды, света. Теперь испытывали не только голод, но и холод. Чтобы хоть как-то согреться, в печке-буржуйке жгли мебель. Вместо воды использовали снег. Я сама ходила за ним, а мама в это время варила какую-то жидкую кашу. Она обманывала меня, заявляя, что уже ела, а сама накладывала мне целую тарелку, которую я съедала мгновенно. Бедная моя мама, с каждым днем она теряла остатки сил и угасала. В феврале 1942 ее не стало. Соседи сделали гроб и на санках отвезли ее на Богословское кладбище.

Вскоре я оказалась в детском доме. А в июле нас эвакуировали: сначала поездом до Ладоги, где подверглись обстрелу. Я чудом осталась живой. Затем всех погрузили на пароходы. И опять мне повезло – идущие перед нами и следом суда были потоплены немецкими самолетами. На наших глазах погибали и тонули беспомощные дети и воспитатели. На железной дороге вновь нас бомбили. До Горького добирались 11 суток. До 1947 г. находилась в селе Медяны Пильнинского района».

Кияшко Вера Константиновна: «Войну встретила студенткой первого курса медицинского института. Сначала работала в госпитале, затем рыла окопы под Ленинградом. Снова устроилась санитаркой, но однажды пришла на дежурство, а госпиталя нет – разбомбили. Осталась без работы, в общежитии холодно, не было ни света, ни воды, за которой ходили на Мойку. Печь топили старой мебелью, книгами, тетрадями. С трудом устроилась в гражданский госпиталь при заводе им. Ломоносова, где в основном лежали дистрофики. Вскоре сама стала ощущать слабость, появились отеки на ногах. Но жить как-то надо. Решила стать донором, поскольку после сдачи крови немного кормили, а позже стали давать паек – килограмм хлеба! По карточкам норма в то время составляла всего 125 граммов. После сдачи крови мы, пять студенток, лежали в холодных кроватях и берегли силы. Настроение было подавленное, но теплилась надежда, что скоро будет легче. И дождались. Какой в душе был праздник, когда по радио объявили, что по льду Ладожского озера налажена устойчивая связь с Большой землей. Хлеба стали выдавать больше, люди улыбались, стали более доброжелательны.

В феврале нас эвакуировали. Из-за постоянных обстрелов, стоянок и пересадок добирались две недели. Приехала и сразу слегла – дистрофия сказала свое слово. Поправлялась медленно и мучительно. Как много всего пережито в те годы! Иногда думаешь, откуда брались силы, как всё выдержала? Удивляюсь. Без слез о пережитом вспоминать не могу».

Гриценко Галина Алексеевна: «Июнь 1941 мы встретили в Кронштадте. Отец был кадровым офицером, мать – домохозяйка и нас пятеро детей. Во время эвакуации я поехала со школой, брат с детсадом, а сестра с яслями. Но в конце лета нас вернули. Испытали и голод и бомбежки. 12 апреля 1942 г. нас на грузовой машине повезли через Ладожское озеро. Много автомобилей с людьми ушли под лед. Когда садились в поезд, некоторые от истощения и болезней падали и умирали. В Горький нам добраться не удалось. Тогда заболевшая мама сказала: «Везите, куда хотите». Мы попали в дополнительные вагоны и поехали в Ставропольский край. По дороге я заболела тифом и почти всю дорогу находилась без сознания. В Молотовске местные жители угощали нас хлебом и молоком, затем на повозках развезли по колхозам. Спустя два месяца, эти места захватили немцы. При проверке маминого паспорта фашисты узнали, что мы из Кронштадта. Для них это означало – муж моряк. Проследовала команда: «Расстрелять». Однако благодаря партизанам, мы остались живы. В 1947 году мы переехали в Горький».

Власова Белла Борисовна: «В 1941 году окончила первый класс школы номер 1. В июле меня вместе с братом эвакуировали с группой детей от завода им. Козицкого, где работал мой отец. Но в том районе начались бомбежки, и нас вернули в Ленинград. Зимой не учились. Но запомнилась новогодняя елка, когда мы в пальто ходили хороводом, а потом нас накормили. Жили мы на первом этаже, и я наблюдала, как мимо наших окон провозили на санках умерших. Трупы были завернуты в тряпье.

Отец погиб на Ленинградском фронте в феврале 1942 г., а в июле мама вместе с нами решила выехать в Горький, где проживала ее сестра. Перед отъездом мама продала почти всё, чтобы иметь хоть немного денег на дорогу. Но на Волгу почему-то попасть не удалось, поэтому мы оказались в Новосибирской области. Там прожили полтора года, выжили только благодаря местным жителям. В 1944 г. переехали в Горький».

Потапова Нина Андреевна: «22 июня 1941 г. я, студентка Ленинградского Военно-механического института, сдала политэкономию на пять. Настроение было чудесное. И вдруг… война! Многие студенты в первые дни ушли на фронт, остальных отправили рыть окопы. Немецкие самолеты ежедневно бомбили нас. Не получая должного отпора, они спускались так низко, что колесами давили беззащитных окопников. Затем мы ночью охраняли склады с продуктами, колодцы и бензобаки.

Фашист наступали стремительно. Мы оказались в тылу немцев, но вместе с нашими частями всё же вышли из окружения и вернулись в Ленинград. Но там было не легче, чем в окопах на передовой. Бомбежки с самолетов, дальнобойный орудийный обстрел, голод, темень, холод… Немцам удалось разбомбить Бадаевкие склады, где находились продукты, предназначенные на несколько лет. Моя мама, как и многие другие, ходила туда собирать землю – она была жирная и сладкая. Голод постоянно напоминал о себе. Иногда получаемая пайка хлеба была настолько замерзшей, что ее приходилось рубить топором. Других продуктов вообще не получали.

Я проживала в институте, поскольку общежитие разбомбили. Все комнаты были в дыму, кругом лежали покойники – некому было вывозить на кладбище. У нас тоже больше месяца лежали умершие мамины сестры – ждали работников милиции, чтобы составить акт о смерти. Морги располагались прямо во дворах, но они были переполнены. В милиции говорили, что в то время ежедневно умирало от 10 до 20 тысяч человек! Много мертвых лежало на снегу, их долго не хоронили.

Ощущение голода запомнила на всю жизнь. Люди ели все подряд: клей, кожу, собак, кошек, крыс. Помню, как мама принесла двух больших крыс. В тот день она стояла в очереди за крупой (давали по 200 гр. на человека), но ей не досталось. В слезах она вышла на улицу, к ней подошел сторож магазина и предложил этих крыс. Он признался, что долгое время питается их запасами, а потом стал есть и самих крыс. От безысходности мы тоже сварили их и съели. Представьте, оказалось вкусно. Потом не брезговали и кошками. Сначала свою – с ней что-то произошло, и она стала бросаться на нас, – а затем ловили бродячих.

У меня умерли все родные, кто остался в Ленинграде. Я же вместе с институтом выехала на Кавказ. Покидая блокадный Ленинград, многие из нас не догадывались, что прощаются с ним навсегда. Десятки людей не доехали. В теплушках нас неплохо по тем временам кормили, однако наши оголодавшие организмы не выдерживали. После длительного голода студенты набрасывались на еду, а для них это было смертельно».

Коллар Борис Всеволодович: «В 1941 г. мы жили на Петроградской стороне. Папа ушел на фронт добровольцем. Маму с детьми отправили в Ярославль. Однако на станции Луга дорогу разбомбили и скопилось огромное количество воинских и эвакуированных эшелонов. В отчаянии мама забросила нас в первый попавшийся вагон, сама запрыгнула… и мы снова оказались в Ленинграде. Снова начались ужасные бомбежки, голод, холод… И так до прорыва блокады. А в феврале 1945 г. нас отправили в Алма-Ату для лечения и восстановления сил. Детские впечатления на всю жизнь зафиксировались в памяти. Почти 30 лет мне снился один и тот же сон. Я на высоте пятого этажа лежу в кроватке и боюсь – она в любое время может сорваться вниз. Но я притаился и боюсь пошевелиться. А вокруг глухие стены многоэтажных домов, крыши нет, зато страшно зияют дыры пустых окон.

Запомнил я и запах свежих дрожжей. Однажды нам вместо хлеба выдали дрожжи. Какой он издавал запах! У меня до сих пор при виде или запахе свежих дрожжей слюнки текут. По рассказам родителей со мной произошел такой необычный случай. Я был тяжело болен, отказывался от лекарств и пищи. Практически был обречен. Тогда родители, чтобы сохранить хотя бы дочь, стали мою порцию отдавать сестре – она тоже была ослаблена. Однажды я поднялся с кровати и дотянулся до лекарств, лежащих на пианино, и проглотил всю упаковку. К счастью, таблетки оказались пургеном. На вкус они были сладковатыми и показались мне вкусными. Перепуганные родители подумали, что я не выживу. Но я не только выжил, а стал принимать пищу и поправляться. В Горьком я с октября 1947 года».

Соловьева Анастасия Алексеевна: «Война. Папа на фронте, мама работала в госпитале. Мы с братишкой Витей (ему два годика было) – весь день одни. Мама приходила, приносила хлеб на карточки и всегда что-то варила. Иногда нас навещала соседка тетя Устя. Но однажды она заболела, мама тоже не пришла. Я вышла на лестницу и долго ждала. К счастью, мимо проходил военный и расспросил меня. Вскоре он вернулся с продуктами, затопил печку и накормил нас. А потом пришли девушки в форме и отправили меня в детдом. Вот так мы разлучились с братом. Хорошо помню бомбежки. В небе видела немецкие самолеты и большие неуклюжие шары.

В один из дней на машинах нас отвезли на пристань и стали переносить на пароход. Немцы беспощадно бомбили и при погрузке и потом. В борту образовалась течь, но матросы заделали дыру и мы всё же доплыли до берега. Затем ехали на поезде. Снова налетали самолеты. Нас выносили из вагонов и клали на землю. Немцы пикировали так низко, что я видела лица летчиков. Меня ранило в руку и в щеку.

До Горького ехали 13 суток. Поили нас одной марганцовкой. Из Сергача на телегах повезли в Сосновку. Жители давали нам картошку, лепешки, яйца, а воспитатели ругались, предупреждая, что для нас будет хуже. Все болели водянкой, цингой, а некоторые тифом. Помню, только мне сменят простынь, а на ней опять полно вшей. Кормили горохом с чечевицей, поили киселем. Для нас был праздник, когда нам выдали пальто и валенки и разрешили посещать школу. Приходилось всему учиться. Для фронта мы вязали носки, варежки, вышивали платочки. От бойцов приходили теплые благодарственные письма. Старших ребят посылали в колхоз на сенокос, на картошку, они также убирали горох, вязали снопы, а младшие собирали колоски, месили навоз с соломой. Появилась у нас и своя лошадь Гранка и две коровы: Буренка и Зорька. От повара тети Поли я научилась петь старинные песни. Теперь пела всегда и везде. Подойдет ко мне тетя Маруся и говорит: «Как ты хорошо поешь, даже коровы не мычат, слушая тебя».

Столяр Инна Давыдовна: «Когда началась война, мне было пять с половиной лет, сестре – три, а брату – год. Запомнилось, как мимо нашего дома шли колонны солдат и пели: «Вставай, страна огромная…» А мы с мамой стояли и плакали.

Обстрелы города становились всё чаще, хлеба стали выдавать по 125 граммов. Отец сутками работал на заводе ГОМЗ (сейчас знаменитый ЛОМО), мама стояла в бесконечных очередях. Беда не ходит одна: вскоре не стало брата, а затем и сестры. 19 декабря 1941 г. отца положили в госпиталь, где он умер от голода. Мы с мамой остались одни. В конце января или в начале февраля 1942 г. умерла и она. Я целыми днями лежала в кровати и плакала, потому что есть было нечего. 8 февраля меня отвезли в детский дом № 43. Там тоже было холодно и голодно. 7 июля наш детдом эвакуировали в село Воскресенское Сергачского района Горьковской области. Ехали долго, в дороге продолжались налеты немецких самолетов и обстрелы. Когда переправлялись через Ладожское озеро, один пароход с детьми затонул.

На поезде мы ехали еще 10 суток. Сельчане отнеслись к нам с сочувствием. Все мужчины были на фронте, в колхозе остались одни женщины и дети. Жили в школе, спали на топчанах. Матрасы и подушки были напиты колючей соломой. От голода часто болели, руки и ноги опухли. Но мы жили надеждой на скорое окончание войны, это чувство согревало наши детские души. Учебу в школе совмещали с работой в поле: собирали колоски, картошку, полынь для веников.

Известие об окончании войны встретили радостными возгласами. Но вернулись в Ленинград не все, а только те, кому было куда возвращаться и у кого остались родные».

Хочется поздравить всех блокадников и бойцов Ленинградского фронта (статистики о погибших и раненых солдатах, к сожалению, нет) с Великой датой и пожелать им здоровья, долголетия, почета и уважения, которые они по праву заслужили.

Потомки, головы склоните!

Все девятьсот блокадных дней

Вы благодарно оцените –

И духом станете сильней!