Б.Д. Сподынюк.

 

Я ДОМ И ЛЮБОВЬ.

Повесть.

 

У каждого мужчины наступает период, когда он начинает мечтать о своём доме. Особенно, это ярко выражено у тех, кто родился и вырос при советской власти. И как только не старались идеологи коммунизма выбить из головы советского мужика эту мечту, ничего у них не вышло. Казалось бы, у мужика есть квартира, в квартире мебель. И то и другое, по тогдашним меркам, довольно хорошее, но в голове и сердце его зреет и достигает своего апогея мечта о своём доме, саде вокруг него. Эта мечта полностью завладевает им и наступает момент, когда мужчина сначала робко, а потом всё настойчивей начинает работать над претворением своей мечты в реальность. Видимо, поговорка о том, что мужчина должен в своей жизни построить дом, посадить дерево и так далее по тексту, появилась не на пустом месте. Вот и у меня, под самый конец двадцатого века, начала осуществляться эта мечта.

Кстати, разрешите представиться. Я – Орлов Платон Михайлович, инженер механик автомобильного транспорта, директор довольно крупного автохозяйства. Мне исполнилось сорок пять лет. С женой, прожив двадцать пять лет и, выдав дочку замуж, мы решили разойтись, так как оказалось, что мы, абсолютно, разные люди и нам вместе неинтересно, но до сих пор сохраняем дружеские отношения. Она ушла к маме и с ней жила до самой её смерти, я остался в родительской квартире, которую получил в наследство после их смерти. В общем, вы прекрасно понимаете, какой образ жизни вёл сорокапятилетний холостой мужчина, имеющий квартиру, высоко оплачиваемую работу, служебный и личный транспорт.

Да, вы абсолютно правы.

И если учесть, что по своему характеру я человек общительный и у меня море друзей, то можете быть уверены, что двери моей квартиры не закрывались для них не днём ни ночью. Я, наверное, окажусь не очень оригинальным человеком, если скажу, что друзья у меня были уникальные люди. А уникальность их заключалась в их отношении к женщинам. Все они, без исключения, обожали женщин и относились к ним удивительно трепетно и по-рыцарски. И когда блестящий потомок польских шляхтичей, поселившихся на берегу Черного моря в Одессе при её создании и наш друг Виктор Дашковский, повёл всю нашу компанию на комедию «Бабник», где в роли бабника снялся Александр Ширвинт, мы все были единодушны в том, что «Бабник» - это наш человек.

Правда Зиновий, как истинный еврей, не смог удержаться от замечания, что герой фильма уж очень расточительный человек, хотя сам, если знакомился и влюблялся в женщину, готов был последние штаны для неё снять и в буквальном и в переносном смысле. Но в том, что нужно женщин любить и относиться к ним по рыцарски, согласны были все. А это было время, когда СССР уже разваливался, и в какой-то из телевизионных передач одна из участниц заявила о том, что секса в СССР нет. В действительности он был, но какой-то дикий. Но наш общий товарищ и большой гуру в этих вопросах, настоящий Одесский Казанова Альфред потратил не мало времени, обучая нас теории и практике любовных отношений.

Но, как говорят у нас в Одессе: «Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал….», незаметно для самого себя я влюбился. Получилось это по худшему сценарию, который только можно было придумать. Во-первых - это был служебный роман. Во-вторых - предмет моих воздыханий была моей подчинённой. Она работала старшим экономистом автохозяйства, и была младше меня на десять лет. Вот и можете себе представить, что я пережил, когда общественность, узнав о наших отношениях, начала бороться за чистоту морального кодекса строителя коммунизма. Женщина, из-за которой я потерял покой и сон, утратил интерес к мужским развлечениям, а именно к преферансу, дружескому застолью и сопровождающего его кобеляжу, была удивительно хороша собой. Её фигурка была настолько тоненькой, как у Дюймовочки. Волосы у неё были густые и черные, всегда уложены в простую, но удивительно милую причёску обрамлявшую её красивое лицо. Её карие глаза обладали бархатистым взглядом, кожа на её лице и шее была как еле-еле розовый мрамор и такая тонкая, что просвечивались вены. Когда я смотрел на её кожу, у меня создавалось впечатление, что она на ощупь как атлас. У неё были маленькие, изящные ступни, стройные ножки и высокая грудь. Голос у неё был низкого тембра, но какой-то обволакивающий. Когда она приходила ко мне в кабинет решать какие-то производственные вопросы и начинала говорить, я растворялся в её голосе, абсолютно, теряя нить разговора. Я видел только бархатистый взгляд карих глаз и слушал этот волнующий голос, который как ласковая морская волна уносил меня в мир моих грёз, и я, покачиваясь на этой волне, мечтал о её любви и ласках. Вы, наверное, уже догадались, что она ещё не знала, что я влюблён в неё. Она уже побывала замужем, развелась и сама растила и воспитывала сына, которому было девять лет, и как женщина с опытом общения с мужчинами, глядя на мой вид после очередной встречи с друзьями, оценила меня и пресекала все мои робкие попытки остаться с ней наедине не в производственной обстановке. А меня тянуло к ней со страшной силой и, я предпринимал попытку за попыткой, чтобы обратить её внимание на себя.

Жила она с сыном в центре города, а на работу приходилось ездить на окраину.

Наше хозяйство находилось в промышленном районе и добираться, нужно было минут сорок, пятьдесят, и то тогда, когда нормально ходят трамваи. Но так как трамваи в этом районе ходят как кошки, то есть сами по себе как бог на душу положит, то предмет моего обожания частенько опаздывал на работу минут на двадцать, иногда и больше. Я уже отчаялся настолько, и чтобы обратить её внимание пошёл неправильным путём. Я начал отлавливать её опоздания и требовать представления от неё объяснительных записок о причине опоздания. Она, исправно, писала мне всякую галиматью в этих записках и, в конце концов, у меня скопилось их целая пачка. После очередного опоздания, когда она принесла мне объяснительную записку, я попросил её сесть и, достав целую пачку её объяснений, спросил, долго ли мы будем переводить бумагу. Она не ответила на мой вопрос и в свою очередь спросила у меня: «Вы хотите меня уволить за систематические опоздания?»

Задав вопрос, она посмотрела мне прямо в глаза. Встретившись с её бархатистым взглядом и, услыхав её голос, я растворился в нём, и вместо ответа взял в руки пачку её объяснительных записок и разорвал их. Не говоря ни слова, отрицательно покачал головой и предложил ей заезжать за ней утром, когда сам еду на работу. Помолчав некоторое время, она согласилась, и мы договорились о времени, к которому я буду подъезжать к её дому. Затем она ушла на своё рабочее место, а я, окрылённый удачей,

почти вприпрыжку направился в ремонтную зону хозяйства.

На дворе был конец апреля, воздух достаточно прогрелся, уже спокойно можно было ходить без верхней одежды. И я, подставляя лицо ласковым лучам солнышка, мечтал о будущих встречах с Аней, Анечкой. Так звали эту очаровательную женщину. А я всё повторял про себя: «Аня и Платон, Аня и Платон, Аня и Платон и т.д.» Мне очень нравилось, как звучат наши имена.

Тридцатого апреля в том году была пятница и предпраздничный день. Работали без обеда до двух часов, а затем в каждом отделе женщины накрывали стол праздничными закусками, мужчины ставили на стол водку и вино и, начиналось застолье, на котором сотрудники поздравляли друг друга с наступающим праздником. Единственным неприкаянным человеком, в этом случае, является директор. Главный инженер оседает за столом в ремонтных мастерских вместе с начальником мастерских и мастерами. Это его вотчина и он там просто обязан быть. Директора пригласят к столу в любом отделе, если он туда зайдёт, но разговор за столом тут же станет сдавленным и официальным, то есть исчезнет свобода общения сотрудников друг с другом, пропадет корпоративный дух. Я этого не любил и никогда не ходил по отделам. Мог зайти, только, в случае, когда сотрудники этого отдела теряли чувство реальности и засиживались за столом сверх положенного времени, либо начали выпивать лишнее.

Так вот, сижу я в своём кабинете пытаюсь работать с почтой, но когда отовсюду доносится запах закусок, позвякивание посуды, беготня женщин с тарелочками, работа абсолютно не клеится. Я, уже, собрался выйти и пройтись по территории, но в этот момент зазвонил телефон. На проводе был Зиновий. После взаимных приветствий и определив по дикции, что Зиновий уже подшофе, я договорился о встрече с ним в семь вечера в баре ресторана «Красный».

В то время, время последнего десятилетия двадцатого века, этот бар в Одессе, где собиралась публика интеллигентная,- поэты, писатели, художники, работники музеев, картинных галерей, издатели и полиграфисты, был родным домом для многих моих друзей. Обстановка в баре была, удивительно, демократична. Цены на кофе и выпивку были сравнительно низкие, но зато кофе готовился такой, какого не делали нигде в Одессе. Бармена звали Аркадий, он создавал и поддерживал в баре этот климат демократичности, доброжелательности и взаимного уважения. На стене за его спиной, на специальном стенде висели чашечки постоянных клиентов и наиболее уважаемых людей в этом баре. Это был, по теперешним меркам, своеобразный клуб в котором все знали друг друга, и, абсолютно, не имело значения, какое место ты занимаешь в табеле о рангах на своей работе. Если ты человек интеллигентный и ведёшь себя соответственно, можешь поддержать беседу, доброжелателен и не лезешь в бутылку, выпив сто грамм горячительного, то ты можешь сидеть с одной чашечкой кофе хоть целый день. Но если ты начинаешь качать права, строить из себя нечто непревзойдённое, то Аркадий сделает всё, чтобы визит такого человека в бар был первым и последним. А постоянные посетители бара ему в этом помогут.

Закончив разговор с Зиновием, я поднялся и направился к выходной двери и, уже, протянул руку к дверной ручке, как раздался робкий стук в двери. Я, тут же, её распахнул.

В дверях стояла Аня. На ней был изумительно красивый свитер ручной работы с глубоким декольте, из которого открывался волнующий вид на её грудь, довольно крупного размера несмотря на то , что сама она была маленькая и тоненькая . Её густые, черные волосы были уложены в замысловатую прическу, открывающую её стройную шейку , на которой на золотой цепочке висел маленький, продолговатый кулончик, как стрелкой указывая и приковывая взгляд к соблазнительной ложбинке между её грудей. Кожа на них была настолько нежная и чистая, как розовый мрамор и когда Аня дышала, то её грудь поднималась и опускалась, как волна в океане плавно и мощно.

- А вы что, уже уходите, Платон Михайлович? – растерянно спросила Аня, забыв поздороваться.

-Нет, Анна Николаевна, просто хочу пройтись по территории, посмотреть все ли сделано. Ведь нас не будет три дня, праздник всё-таки. А у вас ко мне есть вопросы?

- Платон Михайлович, я и Ольга Анатольевна приглашаем вас в наш кабинет. Мы с ней накрыли стол и будем рады, если вы составите нам кампанию.

Я чуть не подпрыгнул от радости.

-Я, с удовольствием, принимаю ваше приглашение, - удовлетворённо замурлыкал я, - и если вы подождёте минутку, я пойду вместе с вами, возьму, только, свой взнос к вашему столу.

Я подошёл к сейфу и достал бутылочку коньяка и коробку шоколадных конфет. Закрыл сейф и повернувшись к Ане отрапортовал: «Я готов Анна Николаевна, ведите меня к вашему столу».

Она улыбнулась и вышла из кабинета, я поторопился за ней. Мы прошли через мою приёмную, и вышли в коридор. Освещение в коридоре в целях экономии кто-то выключил, и он освещался окном, находящемся в конце коридора. Аня шла впереди меня метров на пять, и на фоне окна четко вырисовывался её силуэт. Я обалдел, у неё была удивительная походка, ступни её стройных ножек становились в одну линию, спинка была ровной и, в то же время всё её тело двигалось в каком-то завораживающем ритме, волнующем и сексуальном. Когда я работал в Германии то, однажды, попал на показ высокой моды, который проходил в Берлинском Фридрихштадтпаласе. Там манекенщицы ходили, именно, так, как сейчас шла Аня. Моё сердце учащённо забилось. И тут я понял, что втрескался в неё по уши и, даже, глубже.

У Ани рабочий стол был самым большим в хозяйстве. Откуда взялся здесь этот огромный письменный стол производства пятидесятых лет нашего века, история стыдливо умалчивает. У него были две большие тумбы по краям и в каждой из них по четыре выдвижных ящика. Окантовка столешницы была из дубовой доски, а всю её центральную часть покрывало зелёное сукно. Время и поколения людей сидевших за этим столом не пожалели это сукно, оно было порвано и зашито в нескольких местах. Дуб окантовки потемнел и был исцарапан, ящики в тумбах перекосились и вынимались с трудом. Но Ане нравился этот стол, и она, категорически, отказалась заменить его на современный.

И сейчас на этом столе, покрытом весёленькой скатертью, стояло много маленьких тарелочек с разнообразными закусками, какие-то судочки, вазочки. Возвышались три бокала и три водочные рюмочки. Все было сервировано так тщательно и таким вкусом, что создавалось впечатление, будто этот стол у кого-то дома. Ольга Анатольевна, нормировщица и подчинённая Анны Николаевны, соблазнительная блондинка двадцати семи лет от роду обладала такими пышными женскими качествами,

что проходившие мимо её водители спотыкались, засмотревшись на её формы. К внешней привлекательности весомым вкладом добавлялась её доброта и отзывчивость. Не один заболевший сотрудник не оставался без её участия, каждого она была готова выслушать, посочувствовать и помочь. Как работник, она была, просто, незаменима. Я испытывал к ней глубочайшую симпатию, и как-то в разговоре с группой активистов, (на каждом предприятии есть такая группа) зная, что мои слова будут известны всем сотрудникам хозяйства, я заявил, что выгоню с работы поганой метлой любого, кто позволит себе обидеть Ольгу Анатольевну. Мои слова были исправно доведены до всех водителей, инженерно-технических работников и служащих. Теперь, если она, по делам, оказывалась в ремонтной зоне, вместо сальных замечаний, которые позволяли себе слесари или водители, у них вываливался из рук инструмент и начинала капать слюна, как у собаки мимо носа которой проносят жареный кусок мяса. Но со временем, работники, сталкивавшиеся с Ольгой Анатольевной, прониклись к ней уважением за её отзывчивый характер и не позволяли себе никаких проявлений неуважения в её адрес. А если кто-то из вновь принятых работников начинал говорить не то, его быстро ставили на место, и он понимал, что эта женщина пользуется авторитетом в хозяйстве и, больше никогда не болтал лишнего.

-Здравствуйте Платон Михайлович, - привстав из-за стола, с улыбкой, произнесла Ольга, - а почему так долго, я уже вас заждалась, - продолжала она, обращаясь уже к ним обоим.

- Да мы вроде быстро, - в тон ей ответил я, - а долго вам показалось потому, что вам кушать хочется. Я бы и сам не выдержал около такого красивого стола. Вот, Оленька, мой взнос к вашему столу.

Я протянул Ольге конфеты и коньяк.

- Ой, какие классные конфеты, - восхитилась Ольга, рассматривая коробку.

- Это не совсем конфеты, - уточнил я и добавил, - это бельгийские шоколадки, собранные в коробку. Там все сорта шоколада, который, только, делают в Бельгии. Это мне мой коллега по совместной работе в Германии сделал презент. Мы с ним встречались пару дней назад, он был у нас в командировке. Он утверждает, что коньяк лучше всего закусывать этими шоколадками.

- Тогда разливайте Платон Михайлович, и мы попробуем, - протянула мне бутылку с коньяком Ольга, - только нам с Аней по чуть-чуть.

Я разлил в рюмки коньяк и снял с коробки конфет целлофан.

- Милые дамы, - поднявшись начал я, - я поздравляю вас с наступающим праздником и хочу пожелать вам чтобы вы, всегда, были как весна. Цветущими, молодыми и красивыми.

- Мы выпили и я, тут же опять, наполнил рюмки. Пока я разливал Аня, сидевшая напротив меня, взяла мою тарелочку и положила в неё разнообразных закусок. Шоколад шоколадом, а закуски у девчат, действительно, были очень вкусными. Я, холостой мужик, давно не пробовал еды, приготовленной женской рукой. Поэтому я ел так, что аж, за ушами трещало. Аня, по мере опустошения тарелки, подкладывала мне всё новые и новые закуски. Мы ещё дважды выпили, один тост предложила Ольга, а один Аня. Всё время, которое мы находились за столом, я, постоянно, подглядывал за Аней. Делал я это исподтишка, чтобы не смущать её. Однако, она, всё же заметила, и мы с ней встретились взглядами. Когда она посмотрела на меня, её бархатистый взгляд обволок меня каким-то необыкновенным ощущением покоя и тепла. Я смотрел в её глаза, и мне хотелось кричать на весь мир, что я люблю эту женщину. Она, по-видимому, это поняла и опустила глаза. Но и Ольга поняла этот мой взгляд и прервалась на половине слова. Посмотрела на меня, потом на Аню и попросила меня разлить коньяк в рюмки. Когда я это сделал, она встала и предложила тост за любовь. Когда я пил, Аня пристально смотрела на меня, и я готов был поклясться, что в её глазах светилось нечто большее, чем доброжелательность. Я же готов был обнять её и целовать, целовать её всю. Её лицо, глаза, руки, плечи, груди и эту сладкую ложбинку между ними. Меня влекло к ней с такой силой, что я испугался, что не смогу совладать с собой. Я поднялся, поблагодарил девушек за угощение и прекрасную компанию и сославшись на то, что мне нужно проверить как дела в подразделениях, вышел на территорию.

Я шел и жадно хватал воздух как астматик. Сердце у меня колотилось, как будто я пробежал пятикилометровую дистанцию. В ремонтной зоне гуляния были закончены. Боксы были закрыты и опломбированы. Из кабинета начальника мастерских вышли главный инженер, начальник мастерских и один из мастеров. Они усаживались в служебную машину главного инженера. Увидев меня, он прокричал, что у них всё в порядке, оборудование обесточено, помещения опломбированы и сданы под охрану.

Я махнул рукой, поздравил с наступающим праздником и они уехали. Вернувшись в здание управления, я зашёл в свой кабинет и по селектору попросил дежурного диспетчера вызвать мою машину к подъезду. Вскоре зашёл Ипполит, так звали водителя моей служебной машины, и доложил, что можно ехать. Я уже успокоился и, закрыв кабинет, вышел из здания и сел в машину.

- На Пушкинскую к филармонии, - попросил его я.

Мы выехали из ворот хозяйства и, на трамвайной остановке я увидал ждущую трамвая Аню, которая с большой сумкой стояла там. Я попросил Ипполита остановиться и пойти пригласить от моего имени Анну Николаевну в машину и поднести ей сумку. Вскоре Ипполит открыл дверку и посадил Аню на заднее сидение, потом подал ей её сумку.

- Вы домой? - спросил её я и, не дожидаясь ответа сказал Ипполиту, - первый адрес отменяется, едем к дому Анны Николаевны.

Время было немногим больше пяти часов вечера. Минут через двадцать мы подъехали к её дому, я вышел из машины, открыл дверцу и подал ей руку. Когда она вышла я взял её сумку и сказал Ипполиту, что он свободен, до филармонии два квартала и я дойду пешком. Четвёртого мая, как обычно, к моему дому. Ипполит кивнул и дал газу. Мы остались одни.

- Анна Николаевна, а как вы относитесь к чашечке хорошего кофе? – спросил я с надеждой.

-Я обожаю хороший кофе, но в наших кафе такого не найдёшь, - констатировала она известный факт.

-А если я рискну найти, вы составите мне компанию? – не отступал я.

-Хорошо, только я сумку отнесу домой, - сдалась она.

-Тогда я вас жду здесь, - обрадовался я.

Она повернулась и вошла во двор. Пробыла она дома недолго, минут пять, шесть, но успела переодеться. Теперь на ней был брючный костюм серо-зелёного цвета, ладно облегающий её стройную фигурку, на ножках были обуты чёрные туфли на высоком каблучке. Вместо свитера с декольте она надела чёрный гольф с высоким воротником. Мне очень понравился её наряд. Огорчало лишь одно, что теперь декольте не было. Хотя, поставив себя на её место, я бы поступил точно так же. Она же не знала, куда я её поведу.

Я предложил ей руку, она без всякого ханжества оперлась на неё и мы пошли к «Красному».

Войдя в бар, я прицелился к угловому столику и повел Аню к нему. Аркадий через весь бар, уже, кричал мне: «Платон, привет! Тебе, как всегда? Даме твоей я сделаю, пока, кофе».

Я помахал Аркадию рукой, усадил Аню за столик, предупредив, что два места за эти столиком так же заняты, как и наши и подошёл к стойке. Аркадий налил пятьдесят грамм коньяку, сделал два кофе и посмотрел на меня вопросительно.

-Аркаша, привет! Я рад тебя видеть. Спасибо, ты всё сделал правильно, - излагал я Аркаше, - но я жду к семи Зиновия. Ему сто водки и кофе, но когда придёт. А рассчитаюсь я сразу, чтобы потом не отвлекать тебя.

Аркадий посчитал стоимость заказа и когда я рассчитался, дал мне поднос.

- Платон, прости, но тебе самому придётся отнести свой заказ, эта коза Зоя отпросилась у меня на два часа.

- Аркаша! Что за политес? Без проблем.

Я взял поднос со своим заказом и понёс его к столику. По дороге поздоровался с десятком человек. Когда я уселся, спросил Аню, может быть, и ей взять чего-нибудь выпить. Она отказалась, наотрез.

- Ну, тогда и я сейчас не буду, придет Зиновий тогда я с ним и выпью, - задумчиво пробормотал я и, взяв чашечку с кофе, сделал глоток. Кофе, как всегда, был великолепен.

Аня так же попробовала кофе, и на её лице появилось выражение редкого блаженства.

- Платон Михайлович! Здесь всегда готовят такой кофе, или только для вас? – своим обволакивающим голосом спросила Аня.

-Это место единственное во всей Одессе, где Аркадий делает такой кофе всем. У меня тут только моя персональная чашечка. Эта привилегия, которую Аркадий представляет постоянным клиентам.

- А что те люди, с которыми вы здоровались постоянные клиенты?

- Не все. Есть и постоянные, есть и те, которые хотят ими стать. И ещё у меня к вам Анна Николаевна есть просьба. Не называйте меня по имени и отчеству когда мы не на работе.

-Хорошо, тогда и вы не называйте меня по имени и отчеству.

- Договорились, - удовлетворённо резюмировал я.

В это время в бар вошёл Зиновий. У него были очки по толщине стёкол как бинокли. Благодаря им, он хоть что-то видел. Если по какой-то причине он оказывался без очков, у него на лице сразу появлялось трогательно беспомощное выражение.

Войдя в бар, он приветливо кивнул Аркадию и закрутил головой, но в связи с тем, что в баре был полумрак меня не заметил. Аркадий что-то спросил у него, а потом кивнул головой в нашу сторону, а я помахал Зиновию рукой. Заметив меня, он направился к нашему столику. Мы с ним обнялись и поздоровались, затем я представил ему Аню. Судя по тому, как он начал отпускать комплименты Ане, она ему понравилась. Через пару минут к нашему столику подошла официантка Зоя и принесла Зиновию рюмку водки и чашечку кофе.

- А тебе? – поинтересовался Зиновий.

Я поднял рюмку с коньяком и сообщил ему, что специально не пил, дожидался его, а Анечка наотрез отказалась составить мне компанию в выпивке.

- Ну, тогда с наступающим праздничком и за встречу, - поднял свою рюмку Зиновий.

Я поднял свою и чокнувшись, мы сделали по глотку спиртного и запили это прекрасным ароматным кофе. Зиновий сразу переключил своё внимание на Аню. Он начал ей рассказывать какую-то весёлую историю приключившуюся с ним когда он работал в бюро туризма и экскурсий. Меня немного развезло от выпитого на работе и здесь и я слушал его рассказ, прерываемый серебристым смехом Анечки как рокот морского прибоя. Мне, вдруг, в полумраке бара, когда я посмотрел на тень отбрасываемую Зиновием с его крючковатым еврейским носом и бурной жестикуляцией руками, начало казаться, что Зиновий похож на огромную сову, которая что-то объясняет маленькому совёнку. В этот момент, опять, подошла Зоя и принесла нам три чашечки кофе и две рюмки с нашими сегодняшними напитками.

- Знаешь Зиновий, - поднимая свою рюмку, предложил я, - давай выпьем за любовь, которой все возрасты покорны.

Мы опять чокнулись и опорожнили наши рюмки, традиционно запив спиртное глотком крепчайшего кофе. Мне стало тепло и уютно. Теперь, это уже был не бар, а кают-компания парусного судна, которое плавно скользило с волны на волну, слегка покачиваясь на могучей груди океана. Всё вокруг исчезло, были только я, Зиновий и Анечка. Ещё была любовь, которая росла и зрела в моей груди, чтобы вырваться потом бурным потоком и затопить и меня и Аню.

Аня каким- то образом почувствовала моё состояние и, положив руку на моё плечо предложила проводить её домой. Зиновий пошел к стойке рассчитаться, а мы встали и вышли из бара. На улице было ещё прохладно, невзирая на май месяц, и Анечка зябко повела плечами. Я обнял её за плечи и прижал к себе. Она доверчиво прильнула ко мне и, положила голову на моё плечо. Я не смог устоять, наклонился и нежно её поцеловал в шею. Она вздрогнула, всё её тело напряглось, но она не отстранилась. А я продолжал её целовать всё более страстно и настойчиво. Она подняла голову, и я прильнул к её губам. Она приоткрыла губы и впустила в сладкую влагу своего рта мой язык. Это было прекрасное ощущение и необыкновенная сладость. Я почувствовал, что и ей нравиться наш поцелуй, но вышел Зиновий и наш первый поцелуй мы были вынуждены прекратить.

Когда Зиновий подошёл к нам, Аня встала между нами, взяв нас под руки, и мы пошли вверх по улице Полицейской до Екатерининской. Затем по Екатерининской до Жуковского к Аниному дому. По дороге Зиновий опять что-то рассказывал Ане, а я всё ощущал на губах наш поцелуй. Сердце моё сладко замирало в предвкушении чего-то прекрасного. А Зиновий заливался, как соловей весной на кусте сирени. Я, втихаря, пнул его легонько ногой в зад, и на его удивленный взгляд сквозь очки-бинокли жестами показал, что пора и честь знать. До него, кажется, дошло и, не доходя до Аниного дома с полквартала, он энергично начал прощаться. Я почувствовал, что это прощание может затянуться надолго потому, что Зиновий вцепился в Анину руку и не собирался её отпускать ещё долго, несмотря на робкие Анины попытки вытянуть свою руку из его лап, поэтому поблагодарил его за компанию и приятный вечер и подтолкнул его корпусом в сторону его дома. А он тогда жил в Мукачевском переулке, почти у самого берега моря и в квартале от театра оперетты. Зиновий, понимающе, мне улыбнулся и потопал в сторону вокзала по Екатерининской. Я, смущённо улыбнулся Ане и привлёк её к себе. Она прильнула, но перед поцелуем прошептала: «Осторожно, соседи вокруг». И мы слились в поцелуе слаще первого на порядок. И как-то, само собой, получилось, что мы потихоньку вошли в подъезд и подошли к входной двери в её квартиру , которая находилась справа, сразу, после входа из подъезда во двор. Она открыла ключом дверь, и мы ввалились в маленький коридорчик в состоянии очередного поцелуя. За что-то зацепились, и это что-то с грохотом упало.

Ну вот, - сказал я расстроено, - наверное, разбудили твоего сына.

Не волнуйся, - с улыбкой проворковала она, - Димка уехал в Ивано-Франковск к бабушке.

У меня от этих слов и предстоящих перспектив в зобу дыханье спёрло, и я влепил Анечке долгий, сладкий и благодарный поцелуй. И так, не переставая целовать друг друга, мы поднялись по деревянной лестнице по ходу оставляя предметы одежды. И когда последняя тряпка слетела с Ани я набросился на её молодое, белое и упругое тело с поцелуями, которым не было ни конца ни края. Анечка, так же, поддалась этому порыву страсти, мы потеряли головы, и отдались этому, всепожирающему, пламени любви. Мы любили друг друга неистово, как в последний раз и, казалось, что сил нет и взять их просто негде, но огромная волна нежности и восторга от обладания друг другом возбуждала желание, которое было так же мощно, как и в первый раз. Мы забылись сном только под утро.

Но я спать не мог. Сквозь рассветный мрак я любовался прекрасным телом Анечки, которая спала безмятежным сном. На губах её, припухших от поцелуев, блуждала мягкая и счастливая улыбка. В комнате было жарко, одеяло, с первого момента нашей близости, улетело на пол и там и валялось, поэтому ничто не мешало мне любоваться Анечкой. Она была совершенна. При небольшом росте сложена она была пропорционально. У неё была высокая, красивейшей формы, стоячая грудь любимого моего размера. То есть как раз в мою ладонь, может быть чуть-чуть больше, то есть третий размер. Соски на них были розово-коричневатые и удивительно чувствительные к поцелуям. Стоило, только, прикоснуться губами к соску и он, как солдатик, становился по стойке смирно. Кожа на шее, груди, плечах была без малейшего изъяна, как розовый атлас и, только, на шее сквозь неё просматривались несколько крупных вен, одна из которых пульсировала. Я не выдержал и запечатлел нежный поцелуй на этой вене. Анечка приоткрыла глаза, улыбнулась мне и опять уснула, подложив руку под голову. Ручки у неё были маленькие, с ухоженными ногтями, но набухшие вены на руках и слегка шершавые ладони говорили о том, что Аня знакома с физическим трудом. Живот был впалый как у молоденькой девчонки, но слегка видимые растяжки кожи говорили, что это была уже рожавшая женщина. Ножки были длинные, стройные и красивой формы с маленькими ухоженными ступнями. Бёдра были пропорционально широкими, что в общей картине давало прекрасную, женственную фигуру. Я смотрел на неё и чувствовал, как растёт моё желание, но нежность и забота о ней не давали мне её разбудить. Но, недаром говорят, что желание одного любящего человека, мгновенно, будит желание в другом. Аня открыла глаза, потянулась и обхватила меня руками и ногами, и я, словно заранее обговорил каждое своё движение, ринулись с нею и в неё…

Проснулся я поздно. Навскидку, было уже около десяти часов. Первая мысль была быстро вскочить и одеваться, но ухо различило какие-то лёгкие шаги внизу, позвякивание тарелок, донёсся запах жареных гренок. Я все вспомнил, расслабился и откинулся на подушки. Лежал я абсолютно голым, но укрытым одеялом. Воспоминания о вчерашнем дне сделали меня счастливым. Мне было очень хорошо, единственное, что омрачало это прекрасное утро, было чувство голода и как не странно мне хотелось Аню, опять увидать её тело, ощутить его упругость снаружи и жаркую нежность внутри. Словно, услыхав мои мысли, она начала подниматься по лестнице в спальню. Я закрыл глаза и сделал вид что сплю. Она подошла ко мне и наклонилась надо мной, сквозь вырез а халатике я, через неплотно прикрытые веки, увидал её грудь и схватив её, повалил на себя. Шелковый поясок халатика я нашёл мгновенно, и через секунду она лежала на мне в чём мама родила. Желание моё возросло в геометрической прогрессии, и я набросился на неё как изголодавшийся волк на косулю. Она была, просто, прекрасна, податлива и активна, глубока и бездонна, и жажда и утоляющий её родник…

В этот раз первым пришёл в себя я. Я открыл глаза и слушал, как бьётся её сердце. Моя рука, лежавшая на её левой груди вздрагивала от каждого удара её сердца. Наконец оно начало биться не так сильно, и Аня открыла глаза.

- Вообще-то, я пришла пригласить тебя на завтрак, - промурлыкала она, - я поджарила гренки на молоке и приготовила кофе. Наверное, все остыло.

- Не расстраивайся моя любовь,- бодренько сказал я вскакивая с постели, - у тебя ванная комната есть?

- Ну, можно с большой натяжкой сказать что есть, - сказала она, смутившись, - собственно, сама ванная есть, унитаз есть и горячая вода есть благодаря газовой колонке.

Но не пугайся, все это в ужасном состоянии. После развода мне с сыном досталась квартира, переделанная с бывшей дворницкой. Все переделки делала я сама, поэтому много недоделок. Не обращай внимания.

- Наоборот, я внимательно всё посмотрю, чтобы решить, что можно сделать и как тебе помочь привести эту квартиру в порядок, - решительно заявил я.

- Когда спустишься с лестницы и выйдешь из нижней комнаты, дверь налево. Только, дверь не дёргай, а то она рухнет, - прокричала Аня мне вслед и добавила, - в нижней комнате к ковру на стене не прикасайся, тоже рухнет.

Так называемая ванная комната была устроена в шахте не построенного лифта.

Нижний уровень шахты был на уровне пола дворницкой, верхняя часть шахты, выходившая на лестничную клетку, была перекрыта деревянной доской, покрытой кровельным железом покрашенным половой краской. Получилось помещение два на два метра. В нем и установили ванную и унитаз. Газовая колонка была установлена в коридорчике длиной метра три на торцевой его стенке. Из этого коридорчика налево был вход в жилую комнату неправильной формы. Когда-то это было помещение, где дворники хранили свой инвентарь. Это помещение имело высоту пять метров. Затем его по высоте разделили и получилось два одинаковых помещения с высотой потолков по два метра сорок сантиметров. Впритык к стене, разделявшей коридор и помещение первого этажа, была сделана деревянная лестница, которая и служила для сообщения с верхней комнатой. В общем, получилась самостоятельная двухкомнатная квартира в двух уровнях со всеми удобствами. Направо из коридорчика был вход в так называемую кухню, в которой была установлена большая чугунная раковина, производства девятнадцатого века и газовая плита на две конфорки. В кухне имелось маленькое окошко, которое выходило прямо в домовой подъезд. И пьяные мужики, зайдя в подъезд по малой, но очень неотложной нужде, могли совмещать два занятия. Писать и рассматривать через окошко, что же делает красивая молодая женщина в этой коморке. Можете себе представить, какой запах стоял в этом подъезде и у дверей этой, так называемой квартиры. Из кухни были входы в две кладовочки, которые образовались неизвестно для самих строителей этого дома, который был построен в начале девятнадцатого века. Кладовочки – это громко сказано, точнее две каморки. В одну нужно было залазить на коленях, другая была глубиной сорок сантиметров. Но они имели большой плюс. В них можно было спрятать всякий хлам.

Так вот, первое с чего начинала Аня, возвращаясь домой после работы, - это с выливания нескольких вёдер воды и смывания следов, оставленных пьяными мужиками. В противном случае окно в кухню либо дверь в квартиру открыть было бы невозможно. Стойкое амбре мочи создавало непревзойдённую атмосферу.

Короче, я понял, что мне предстоит огромный фронт работ по приведению в порядок или, хотя бы, по минимизации отрицательных сторон бытия моей любимой женщины.

Платон, - послышался голос зовущей меня Ани, - ну где ты пропал? Мне же придётся опять всё разогревать.

Я потряс головой, надел улыбку на лицо и вышел из ванной. Уселись мы за маленьким столиком на кухоньке, там стоял складной маленький столик, за которым могли усесться только двое. Я ел гренки, запивал их хорошим крепким кофе и смотрел на Анечку, и во мне росла уверенность, что с ней мы преодолеем все трудности. Я любил её так, как никогда не любил ни одну женщину в своей жизни. Мать в расчет не берётся потому, что мать это не женщина, - это МАТЬ.

Хотя, первое мая, ещё, являлось официальным праздником, но никаких демонстраций изъявления трудящимися верноподданнических чувств к руководящей и направляющей добровольно-принудительно, уже, не проводилось. Апологеты этой обанкротившейся, и потерявшей доверие людей партии, собирались жалкой кучкой помитинговать. Всё это действо продолжалось не более часа, а затем они расходились по домам, прокричав свои заезженные до дыр и лживые лозунги. А народ, пользуясь предоставленными ему выходными, занимался своими делами, ухаживал за своими садами и огородами. Молодёжь и люди, не имевшие садово-огородных участков, просто отдыхали в эти дни, выезжали на маёвки на морскоё побережье, жарили шашлыки, пили вино и более крепкие напитки.

Я предложил Анечке пойти куда-нибудь погулять, пообедать в ресторанчике, а потом, как весь бывший советский народ засесть дома, у телевизора. Когда я говорил засесть у телевизора, я имел в виду залечь с ней в кровать и заниматься любовью. Меня, уже, томило желание любить её, она выглядела так сексуально в коротеньком халатике, слегка запахнутом спереди, что открывало великолепный вид на её нежнейшую грудь, на её белоснежные и совершеннейшей формы бёдра. Это меня так возбудило, что я не выдержал и, схватив её в объятья, вскинул на руки, понёс в спальню. Она пыталась сопротивляться, но у меня был такой мощный напор, что она смирилась и приняла самое активное участие в том, что произошло дальше. Спустя некоторое время, когда я, с блаженной улыбкой на лице, лежал рядом с ней, поглаживая её по её гладкой спине и нюхая запах её волос, она попросила оставить её дома одну до вечера. У неё много домашних дел, большая стирка, глажка и т.д. и т.п. Моё предложение о помощи было, бескомпромиссно, отвергнуто и мне заявлено, что женские дела должна решать женщина.

Я попытался что-то сказать, но в душе, мне понравилась такая постановка вопроса. Мы договорились встретиться вечером и, поцеловав её, я уехал домой.

Дома меня ждала полная мойка грязной посуды. Я переоделся в домашний халат, принял душ, поменял бельё и рубашку, но засунуть грязное в стиральную машину уже не мог, там было уже всё так спрессовано, что всё мною снятое пришлось положить в сторонке и заняться стиркой. Пока стиральная машинка крутила бельё, я перемыл гору посуды, вытер её посудным полотенцем и разложил по местам, попутно думая о том, что неплохо бы назначать дежурного среди моих друзей, участвующих в очередных посиделках у меня дома, по приведению в порядок квартиры после очередной совместной гулянки. Хотя, я твёрдо знал, что благими намерениями выстлана дорога в ад, и, что никаких дежурных никогда не будет, всё же эта мысль, несколько, согрела меня. Я перестирал и переполоскал всё бельё и все свои вещи которые не один месяц копились в барабане стиральной машины и покидав все в тазик пошёл вывешивать все просушиться во двор. Рядом на верёвки вывешивала своё бельё соседка Галя, молодая вдова и, по-видимому, поэтому алкоголичка. Она поздоровалась со мной и с уважением покосилась на гору выстиранного мной белья.

Ну, ты Платоша и наворотил, - заметила она, удивительно, трезвым голосом.

Когда-то же надо, - буркнул я, продолжая развешивать трусы, майки, рубашки и мириады носков и удивляясь, откуда у меня столько носков. А потом вспомнил, что времени на стирку не было, а чистые носки кончились, вот я и купил целую пачку из тридцати пар носков. Разобравшись и похвалив себя за то, что память ещё есть, помахав Гале рукой, я вернулся в дом.

Открыв холодильник и заметив, что в холодильнике, от полной безнадёги, мышь повесилась, я решил сходить на Привоз, купить продуктов в дом и не доводить мышей до суицида. И тут у меня мелькнула одна мысль, которая окрылила меня.

Когда мои друзья решают собраться у меня они, обычно, покупают разнообразную выпивку, всякую нарезку копчёных колбас, рыбную нарезку в вакуумной упаковке. И у меня вся морозилка завалена этими пакетами. Правда, от длительного хранения оно всё дубовое, но это вопрос решаемый. Я оделся, взял с собой большую спортивную сумку и направился на привоз. Первого мая, по опыту прошлых лет, всегда шёл дождь во второй половине дня. В этом году погода была чудесная. Температура воздуха днём до двадцати градусов, солнышко и безветренно. «Привоз» был полон, несмотря на праздник. Солнце ярко освещало выставленные на прилавок овощи, стоял легкий гул, как в улье. На прилавках, отражая солнце красными бочками лежали первые помидорки, зеленели и пупырчались свежие огурчики, кудрявилась зелёной причёской молодая морковка, редисочка, с красными боками и белыми попками, щетинилась усиками корешков и была увязана в пучки, ботву с которых продавец обрывал в случае покупки пучка. Была, так же, на прилавках и молодая картошечка, со слегка розовой кожицей, которую можно было снять, слегка подковырнув её ногтем. Петрушка, укроп, кинза, мясистые листья салата и зелёный лучок, увязанный в пучки, лежали на лотках зеленщиков в изобилии, дразня проходящих покупателей своей свежестью и пряными запахами.

На углу каждого квартала прилавков, на высоком постаменте стояли корейцы и предлагали проходящим острую морковку, специальные корейские грибы с фасолью, маринованные по-корейски баклажаны и болгарский перец.

На отдельных прилавках представители кавказских народов торговали апельсинами, мандаринами, хурмой, черносливом, изюмом нескольких видов, разнообразными орехами от грецкого до орехов экзотических видов. Был так же представлен инжир как свежий, так и сушённый. Фруктовые ряды гордились разнообразием яблок, груш, слив и прочих фруктов, произрастающих на благословенной Украинской земле.

Все это галдело, шутило, торговалось и смеялось. Я, в этот раз, не пошёл к рыбным рядам. Просто, то разнообразие рыбы и колорит продавцов, - заслуживают отдельного и специального рассказа.

Короче, я купил молодой картошечки, помидор, огурчиков, редиски и зелёного лука, несколько пучков листьев салата. Купил несколько пучков укропа и петрушки. В молочном корпусе купил овечьей брынзы, сделанной потомками болгар и гагаузов поселившихся в Одесской области более трёхсот лет назад. У корейцев купил двести грамм их знаменитой острой морковки. Уже, уходя с «Привоза» купил три килограмма столового винограда благородного сорта «Ришелье». Всего три гронки составили три килограмма. Крупные, сладкие ягоды были размером со среднюю сливу. Я еле-еле донёс до дома свою сумку. Затем рассортировал покупки куда, что. И уложил в сумку то, что я решил взять к Ане. Я бросил взгляд на часы, стрелки показывали без двадцати минут шесть. Я взял сумку и, закрыв дверь, вышел на улицу. Тут же остановил такси и через пятнадцать минут, уже, стучался в Анину дверь. Анечка открыла тут же, как будто ждала у двери. Я поцеловал её и протиснулся с тяжёлой сумкой в коридор.

А что это у тебя? – не выдержала Аня.

Это секрет, который сейчас, то есть минут через двадцать ты увидишь. Веди меня к своему холодильнику, - безапелляционно заявил я.

Поставив сумку на столик в кухне, я начал выгружать содержимое. Анечка стояла рядом и с любопытством наблюдала за моими действиями.

Достав пакет с молодой картошечкой, я попросил у Ани кастрюльку и быстро почистил картошку. Поставив её на газовую плитку вариться, я занялся салатом. Взяв у Ани салатницу, я вымыл овощи и покрошил в салатницу листья салата, помидоры, огурцы, редиску. Затем вымыл и порезал немного кинзы и петрушки и, достав брынзу порезал её крупными кусками в салатницу. Затем, все это перемешивая и посолив, добавил оливкового масла. Картошечка, к этому времени, уже сварилась, я отцедил воду и кинул в кастрюльку с картошкой кусок сливочного масла и мелко порезанного укропа. Все это, закрыв крышкой поболтал, тщательно перемешивая. Затем, достав из сумки упаковки с нарезкой копчёной колбаски, ветчинки и небольшую копченую курицу, попросив у Ани тарелки, разложил все это по тарелочкам, украсив зелёным лучком и петрушечкой, каждую. Аня, когда поняла что происходит, накрыла в комнате на первом этаже журнальный столик, довольно, большого размера, поставила на него две тарелочки со столовыми приборами. Я поставил на стол салатницу с салатом, который как картина Ван-Гога, переливался всеми цветами радуги. Тарелочки с нарезкой расставил вокруг салата, затем достал из той же волшебной сумки бутылку армянского коньяка, бутылку грузинского цинандали и две бутылки пепси-колы. Все это красиво установил на столе. Затем в глубокую тарелку выложил из кастрюльки молодую картошечку, испаряющую запахи укропа, петрушки и свежести и пригласил Анечку к праздничному столу. Она, уже, собиралась сесть, потом вспомнила, что не поставила бокалы и рюмки и побежала на второй этаж к буфету.

Наконец-то мы уселись, я налил Анечке вина, а себе коньячку и сказал короткий тост: «За нас с тобой, любимая моя». Бокалы зазвенели и мы выпили. Анечка оказалась голодной потому, что она ничего не успела приготовить, было много стирки и глажки. А я обещал, что мы пойдем в ресторан, где она и надеялась подкрепиться. Но, теперешняя моя идея ей понравилась больше, чем поход в ресторан.

Тост следовал за тостом, мы пили, ели и много говорили. Через некоторое время, я извинился и попросил разрешения покинуть Аню на минуточку. Выйдя не кухню я достал из своей сумки виноград и, вымыв его выложил на блюдо. Крупные ягоды, тёмно-вишнёвого цвета, очень аппетитно смотрелись на блюде, создавая настроение праздника. Под бравурный марш, исполняемый собственными губами, я занёс блюдо и поставил его на стол. Анечка в восторге зааплодировала. Я, скромно кланяясь, принимал аплодисменты. Но сел, уже, не напротив Анечки, а рядом с ней и, отрывая от грозди по ягодке кормил её виноградом. У меня душа замирала от восторга, когда Анечка своими коралловыми, припухлыми от моих поцелуев губками брала ягодку в рот, а я, на закуску, целовал её. И опять, даже неизвестно как, мы с ней оказались в постели.

Мы провели в постели до вечера а потом я предложил Анечке прогуляться по городу. Мы оделись и вышли и пошли по Екатерининской до Ланжероновского спуска, затем по нему до улицы Гаваной. Я вёл её в одесский Дом учёных, где готовили не такой вкусный кофе как у Аркадия, но всё же, очень приличный Я хотел показать Анечке сам особняк теперешнего Дома учёных, а в прошлом, владение графини и фрейлины императрицы Екатерины второй, Елены Толстой, вензеля которой сохранились в некоторых местах особняка. Во время последней реставрации и модернизации этого особняка, участником этих событий мне посчастливилось быть, перед одним из залов был сделан современный бар в котором учёные мужи и дамы могли перекусить и выпить чашечку кофе или рюмочку хорошего коньячку. Сделан был бар в стиле модерн, что не соответствовало общей архитектуре этого особняка построенного в стиле дамского будуара. Но это, ничуть, не расстраивало посетителей этого престижного заведения, так как попасть в него можно было, только, по специальному пропуску, который выдавался, если вы не были учёным, только по большому блату. Я, как главный механик Одесской межобластной специальной научно-реставрационной производственной мастерской, (в прошлом) такой пропуск имел. Анечка, с уважением, посмотрела на меня когда, отправив человек пять, зашедших перед нами, вахтёр, приветливо, с нами поздоровался и открыл нам двери.

Здесь, я сделаю маленькое отступление от канвы повествования. Вас, уважаемые мной читатели, наверное, возмущает тот факт, что я, так подробно, описываю, как мои герои заходят в то или иное место отдыха. Всё дело в том, что в период развитого социализма, таких мест, даже в крупных городах, было очень немного и люди, желавшие отдохнуть, стояли в длинных очередях, чтобы попасть со своей девушкой то ли в бар, то ли в ресторан или кафе. Швейцар, работавший в ресторане, мог свободно не получать заработную плату. Ему, с лихвой, хватало денег, которые ему, втихаря, совали в руку чтобы пройти в ресторан или бар. Поэтому, когда ты входил в любое заведения без заискивания перед швейцаром, и без сования в его руку потных трёшек, твой социальный статус, в глазах твоей девушки, вырастал до небес.)

Мы зашли в бар и устроились на высоких стульях у стойки бара. Сан Саныч, бармен Дома ученых, поднял руку, приветствуя нас, и вопросительно посмотрел на меня.

- Саныч, - лениво протянул я, - мне как обычно, а даме чашку твоего фирменного кофе «Капучино».

Саныч кивнул и принялся хлопотать у стойки.

-Платон, - глядя на меня своим бархатистым взглядом, спросила Аня, - ты и здесь

постоянный клиент?

- Нет, Анечка, - спокойно ответил я, - просто, пропуск мне выдали когда я работал в организации, которая реставрировала это здание. С тех пор прошло уже лет шесть, пропуск устарел, но местный швейцар не знает, что я уже не работник той фирмы и, по старой памяти, меня пропускает, зная, что я культурный человек и дебош устраивать не буду. И учёные мужи вместе со своими учёными дамами не будут иметь к нему претензии за то, что он пропустил меня.

В этом момент Саныч поставил перед Анечкой чашку ароматнейшего «Капучино» с шапкой пены, посыпанной корицей. Из чашечки торчала полосатая трубочка.

Передо мной он поставил рюмку армянского коньяку и чашечку чёрного кофе «Арабико». Аромат этого сорта кофе не может испортить, даже, человек не умеющий варить кофе, а Сан Саныч был в этом деле одним из лучших.

- Анечка, - поднял я свою рюмку, - я пью этот благородный напиток за твоё здоровье. Никогда я ещё не был так счастлив, как с тобой.

Она опустила голову, щёки её порозовели.

- Мне тоже Платон, - раздался её тихий, обволакивающий голос, - было очень здорово с тобой.

Я, смотрел в её глаза, слушал её голос и, словно, огромная океанская волна уносила меня куда-то, в какой-то сказочный мир, где мне было хорошо и спокойно. Небывалая нежность к этой маленькой женщине заполняла всё моё существо, и я понял, точнее меня осенило, что она и есть моя половинка в поисках которой каждый мужик тратит, иногда, всю свою жизнь, так и не найдя её. А я её нашёл и, теперь, моя задача сделать так, чтобы и она считала меня своей половиной. Я понимал, что предо мной стоит титаническая задача, она уже не наивная девочка, была замужем, сама растит и воспитывает сына. Репутация моя среди женской составляющей коллектива, которым я командовал, находилась на уровне чуть выше плинтуса. И для того, чтобы она мне, только, поверила, не говоря, уж, о цели максимум – полюбила, нужно было сделать что-то неординарное, что-то такое, что заставило бы её убедиться, что у меня очень серьёзные намерения и я не пьяница и шалопай, а мужчина, с которым возможна совместная жизнь. Это должны быть действия влюблённого мужчины, строящего совместное будущее.

Мы посидели в баре Дома учёных ещё около часа, я рассказывал Анечке о своей жизни о работе за границей. Она, в свою очередь, рассказала мне, что до замужества жила в Ивано-Франковске, училась в институте нефти и газа, там же вышла замуж. Мужем оказался одессит, после окончания института они с мужем завербовались на Север, работали на буровой вышке в Тюмени. Заработали много денег и вернулись в Одессу, но как оказалось, не в деньгах счастье. Невзирая на то, что ни в чём не нуждались, совместная жизнь не складывалась, разошлись. При разводе ей с сыном и выменяли эту, так называемую, жилплощадь, которая находилась в ещё более кошмарном состоянии, чем сейчас. Входная дверь, просто, прислонялась к дверному проёму. В окнах сантиметровые щели, вместо газовой плиты какой то допотопный казанок, вода еле капает, штукатурка рушится при малейшем прикосновении. И она, уже, больше года, самостоятельно, пытается привести это помещение в жилое состояние. Она отремонтировала входную дверь, пригласила плотников, которые подшаманили окна.

Пробила необходимые разрешения и установила газовую плиту на две конфорки и газовую колонку, наняла сантехников и поменяла все трубы и унитаз. Я слушал эту маленькую женщину, и чувство глубокого уважения к её подвигу наполняло меня. Мы все знаем, чтобы добиться чего-нибудь в наших ЖЭКах, нужно обладать, воистину, бойцовским характером, пройти через массу унижений. Мужчине, который и создан для битв, порой, трудно справиться с бюрократизмом, хамством и полным пренебрежением людьми работниками ЖЭКов. Поэтому женщина, которая смогла чего-то добиться, вызывает, просто, восхищение.

Мы вышли из бара и направились к её дому. Вечер был тёплым, каштаны, почти, отцвели и тротуары были засыпаны их белыми цветами. Я обнял Анечку за её тонкую трепетную талию, она прислонилась ко мне и мы медленно прошли по Приморскому бульвару , вышли на Пушкинскую и, в зелёном туннеле, созданным большими платанами, которые росли по обеим сторонам улицы мы дошли до улицы Жуковского и в этот момент меня окликнули.

Повернувшись, я увидал своего старого друга, Петра Мегеева, который жил на улице Жуковского, но слева от улицы Пушкинской. После взаимных приветствий я представил Петру Анечку. Петя пригласил нас зайти к нему в гости, обещал угостить очень вкусным ликёром. Он уверял, что ни Анечка ни я никогда не пробовали ликёр «Амарето». Поскольку, ни мне, ни Анечке не хотелось прекращать такой приятный вечер, мы согласились и пошли к Петру. Занимал Петр полуподвальное помещение, которое проходило сквозь дома и имело выход во двор. В этих апартаментах была большая комната, которая использовалась как спальня и гостиная, затем был душ с маленьким умывальником с правой стороны и кладовка с левой. Последней, в этой полуподвальной анфиладе помещений, была кухня, в которой стоял маленький кухонный столик, газовая плита. В левом углу кухни была построена будка, оснащённая вентиляцией, которая изображала туалет. Петр был в разводе со своей женой, красавицей Еленой. Жили они до развода в отличной трёхкомнатной квартире на улице Нежинской, но при разводе Елена с двумя сыновьями получила двухкомнатную квартиру, а Пётр эту полу подвальную конуру. Он, как мог, придал ей жилой и даже модерновый вид. Он работал таксистом, денежки у него водились и он, попросил моего совета по дизайну его подвальчика.

Следуя моему совету, он заказал деревянную, от пола до потолка, полку, которая отделила часть гостиной. В этом, импровизированном, помещении мы установили кушетку, журнальный столик, три кресла и на цепях к потолку подвесили телевизор. На полку установили кассетный стереомагнитофон «Тоника» и расставили разные фарфоровые безделушки и красивые бутылки. Получилось функционально, стильно и красиво.

Сейчас, я и Анечка сидели в этом модерновом уголке, а Петя что-то соображал на кухне по части угощения. Вскоре запахло кофе и спустя несколько минут появился Петя с подносом, на котором было три чашечки кофе, коробка отличных конфет «Чернослив в шоколаде» и посреди подноса стояла квадратная импортная бутылка и три маленькие рюмочки.

Петро устроился рядом с нами, разлил ликёр по рюмкам. Я, вообще, сладкое пойло не люблю, мне больше по вкусу коньяк. Но этот ликёр мне понравился. Я допил свою рюмку и собирался приступить к кофе, но Петя, уже, протянул мне гитару. Я попытался увильнуть, но Петя был настойчив и в глазах Ани я увидел неподдельный интерес. Я взял гитару, слегка провёл пальцами по струнам, проверяя настройку инструмента, на секунду задумался и ударил по струнам в полную силу. Запел песню Высоцкого, в которой мне очень нравились такие слова:

…..Возвращаются все, кроме лучших друзей,

Кроме самых любимых и преданных женщин,

Возвращаются все, кроме тех, кто нужней….

Когда я закончил петь, за столом повисла пауза. Я тут же начал песню того же автора, которая называется «Смерть истребителя в тринадцати заходах». Потом Петя заказал мне цыганскую, которую я исполнил в лучших традициях цыганских певцов, с надрывом, подражая солисту цыганского театра «Ромен» Николаю Сличенко. Я пел и краешком глаза подглядывал на реакцию Ани. Было видно, что ей понравилось, а по тому, как она положила свою руку на моё плечо, я понял, что она покорена. Сердце моё возликовало и, я продолжал петь песню за песней с таким энтузиазмом и так заразительно, что ребята начали мне подпевать.

Расстались мы с Петром около часа ночи. Он всё порывался пойти нас провожать до дома Ани, но я, поймав момент, когда Анечка не смотрит на нас, лягнул Петьку ногой и показал ему кулак. Тут до него дошло, и он проводил нас, только, до выхода со двора.

Через минут десять мы вошли в дом Анечки, спустя ещё несколько мгновений я целовал её совершенное и так сильно мною любимое тело. И мысли о том, что самой прекрасной ночью была наша первая ночь, были опровергнуты этой ночью. Мы любили друг друга истово и самозабвенно, нежно и трепетно. Уснули, обнявшись, под самое утро, когда рассвет набирал силу, но все вокруг, ещё, не имело чётких очертаний. И последнее, что я увидал перед тем, как уснул, - это прекрасное лицо моей любимой женщины. На нём была загадочная, нежная и всё понимающая улыбка, как у Джоконды на знаменитом холсте Леонардо да Винчи.

Утром во время завтрака мы договорились расстаться, так как у каждого была куча домашних дел, а завтра на работу. Мне нужно было перегладить то, что я настирал перед визитом к Ане, и вообще, было интересно, сохранилось ли выстиранное на верёвке. Я как его повесил, так про него и забыл. Я предупредил Анечку, что заеду за ней завтра по пути на работу. Обняв и поцеловав Анечку, я поехал домой. Войдя во двор сразу же увидал сиротливо висевшие на верёвке мои вещи. Поснимав свои рубашки, трусы, майки и мириады носков, я поднялся в свою квартиру.

В дверях было воткнуто штук десять записок от моих разочарованных друзей, рассчитывающих погулять в моей квартире и не заставших меня дома. Один из моих приятелей трижды заходил ко мне со своей новой любовницей и трижды, поцеловав замок, возвращался восвояси. Но так на меня разозлился, что разразился целым томом нравоучений и обвинений в мой адрес. Из его послания выходило, что это не я являюсь хозяином квартиры и свободным человеком. По его мнению, я должен согласовывать свой уход из квартиры со своими друзьями, либо оставлять у соседей для них ключ. Я воспринял это послание с изрядной дозой юмора, но после этого никогда уже не приглашал этого приятеля к себе в гости, а если он являлся без приглашения, находил повод чтобы не пустить его в дом. После двух трёх таких случаев и сухого, официального общения, он потерялся. Я ничуть не расстроился по этому поводу потому, что на друга он не тянул, а собутыльников у меня и без него хватало. Причём, последнюю категорию я, никогда, в дом не приглашал.

Войдя в дом и переодевшись, я разложил гладильную доску и начал гладить принесенную кучу своих вещей. Я не знаю, размышляют ли женщины во время глажки, я, как-то, не догадался спросить об этом свою бывшую жену, когда мы были ещё не в разводе. У меня лично, всегда, процесс глажки сопровождался интенсивным мыслительным процессом.

Вы, конечно, догадались, что я думал о нас с Аней, о наших отношениях, о её губах и теле, о том, как она меня любит и о дальнейших моих шагах в этих отношениях, чтобы она, ещё больше полюбила меня. И, к концу глажки вещей, у меня созрели мероприятия по закреплению успеха на фронте завоевания Аниной любви.

Чтобы не откладывать задуманное в долгий ящик, я направился в гараж, где стояла моя чёрная «Волга – ГАЗ24».

После того, как я возвратился из Германии, где проработал главным специалистом по приёмке техники при торгпредстве СССР в ФРГ три года, я делал косметический ремонт в своей квартире. Обои для ремонта я привёз из Германии, это были отличные и красивые обои. И где-то метров тридцать квадратных этих обоев у меня осталось. Зайдя в гараж, я упаковал рулончики обоев в картонный ящик из-под телевизора. В гараже у меня, так же, хранилось облицовочной плитки около двадцати квадратов. Плитка была белого цвета. Её я, так же, сложил в другую коробку и всё это погрузил в багажник своей «Волги». В багажник ещё легло три мешка песка и мешок цемента. Глядя, как присела на рессоры моя Багира, (кличка машины) я подумал, что ехать нужно будет, очень, осторожно.

Девятое мая, светлый праздник Великой Победы в Отечественной войне припадал в этом году на понедельник, поэтому три свободных праздничных дня обеспечено. Я рассчитал, что три дня мне хватит, чтобы облицевать плиткой ванную комнату у Анечки и стенки её импровизированной кухоньки. Подготовившись таким образом, я вернулся домой, поужинал и прилёг перед телевизором. За вечер было пять или шесть звонков моих друзей желавших распить со мной и своими девицами рюмку у меня дома. Я всем отказал, сославшись на плохое самочувствие и не согласившись не на какие посулы с их стороны.

У меня, даже, мелькнула, ранее показавшаяся бы крамольной, мысль о том, что мои друзья хотят превратить мой дом в бесплатный бордель. Хотя, положа руку на сердце, до начала моих отношений с Анечкой так оно и было. И друзья тут не при чём. Это я сам превращал свой дом в бордель.

Всё, - сказал я сам себе, - кончаю эту порочную практику. Немедленно займусь генеральной уборкой.

Я встал, вытащил из кладовки пылесос и приступил к уборке по настоящему. Пусть меня читатель простит, но я не скажу, что я повытаскивал из-под шкафов, дивана, кровати и другой мебели. Я оставляю эти подробности для богатой фантазии моих читателей. Но у меня волосы встали дыбом, как только я представил, что Анечка, которую я планировал пригласить в гости к себе домой, вдруг, случайно нашла то, что я, сейчас, паковал в пакет с мусором. Я так вдохновился и распалил своё воображение, что поменял бельё в кровати, занавески на окнах, полотенца в ванной комнате. Пропылесосил все ковры и половики, тщательно вымыл пол в квартире и открыл на ночь все окна, чтобы выветрились многомесячный сигаретный чад, приторный запах алкоголя, разлитого на пол в пылу гуляний и прочие греховные запахи. Закончил я эту революцию, около одиннадцати вечера, осмотрел содеянное и сказал сам себе, что это хорошо. В мозгу мелькнуло, что ситуация знакомая, где-то о ней я читал или слыхал, но я был такой усталый, что не стал копаться в памяти, а принял душ и завалился спать. Спал я, как убитый. Сон у меня был крепкий и очень приятный. Что, именно, мне снилось, я не помню, но это было очень приятно.

На следующий день я проснулся очень рано, в день победы всегда устраивали парад с прохождением войск по Куликовому полю и проезду всякой угрожающей техники. Парад начинался в десять часов, но всё движение в городе перекрывалось уже в восемь часов утра. И чтобы не ехать к центру города через какие-нибудь окраины, приходилось проскакивать по улицам города до того, как их перекроют наши доблестные ГАИшники.

Постучавшись к Ане в двери, пришлось ожидать пока она откроет, несколько, больший промежуток времени, чем необходимо нормальному человеку. Я, уже, начал волноваться не случилось ли чего с Аней, но в этот момент она открыла дверь. Взгляд, которым она меня одарила, я бы не назвал радостным. У меня сердце ёкнуло, я подумал что у неё кто-то есть и расстроился окончательно. Но она пригласила меня в дом и рассказала ,что она по строению психики просто сова. То есть она, без труда, может работать почти до самого утра, но если она утром заснёт, то поднять её становиться архи сложно. Я начал извинятся перед ней и сказал, что только разгружу то, что привёз ей и тут же уеду. И она сможет продолжить свой сон. Но в ней проснулось женское любопытство, и когда она увидела, что я привёз, то начала задавать вопросы типа, зачем да почему. Я ей объяснил, что хотел улучшить её жилищные условия своими руками, как смогу.

- Платон, а вы умеете класть керамическую плитку на стены? – с большим сомнением спросила она.

- Я сам никогда плитку не укладывал, - ничуть не смутившись, ответил я, - но видел, как это делают и, кажется, понял, как это делать. Так вы мне разрешите приступить? Я намерился за три дня праздников положить плитку на стенах вашей кухни и в ванной комнате.

- Вы меня ставите не в удобное положение, - задумчиво сказала Аня, - я смогу вам помогать?

- Ваша помощь будет заключаться в кормлении рабочего, - заявил я, - и, поскольку, рабочий, нанятый вами, несколько, прожорлив, я предлагаю вам, сейчас, сделать свой туалет, одеться и съездить со мной на привоз. Там мы купим все необходимые нам, на три дня, продукты. Договорились?

- Хорошо Платон, - ответила она неохотно, - подождите меня, я оденусь и выпью чаю.

- В отношении чая я могу составить вам компанию, - набивался в гости я.

- Ну ладно, - вздохнула она, - посидите пока на кухне, я оденусь умоюсь и напою вас чаем.

- Считайте, что уже сижу кучкой – удовлетворённо промурлыкал я, протискиваясь в кухню и присаживаясь на табуреточке.

Аня закрыла двери в комнату и я слышал только её лёгкие шажочки по комнате, потом по лестнице, потом она прошла в ванную комнату и наконец она появилась на кухне. На ней был надет свитерок поверх блузочки с воротником из кружев, синяя джинсовая юбка и колготки телесного цвета. Волосы были гладко зачёсаны назад и стянуты на затылке каким-то приспособлением для стягивания волос. Получился пушистый хвостик. Она вошла в кухню и зажгла конфорку на газовой плите. Поставила на огонь чайник и присела на табуреточку рядом со мной.

- Как же я люблю утром поспать, - сказала она мечтательно, - но мне, почему-то, никогда не удаётся это сделать.

- Я ещё раз прошу меня простить, - виновато сказал ей я, - поверьте Анечка, в будущем я постараюсь никогда вас не беспокоить рано, если в этом не будет острой необходимости.

- Если бы дело было только в вас Платон, - сокрушённо сетовала Аня, - на работу вставать нужно, приедет Димка, начнутся занятия в школе. Его кормить и готовить к школе нужно, стирать, гладить и убирать в квартире, хоть она и не дворец, тоже нужно. Зарплаты хронически не хватает, я хватаюсь за любую работу, чтобы подработать, тем самым урезаю свою возможность отдохнуть. Поэтому, поспать утром для меня, просто, несбыточная мечта.

- М-м-м да, - промямлил я, - я по психосостоянию жаворонок, поэтому о вопросе - поспать утром, никогда, не задумывался. Я могу быть в двух состояниях выспавшийся и не выспавшийся. Теперь, я вас Анечка понимаю и, обязательно, если это только будет от меня зависеть, буду предоставлять вам возможность утром поспать.

Чайник закипел, Анечка поставила на стол две чайные чашки и налила в них заварку и кипяток. Поставила на стол сахарницу, вазочку с медовыми пряниками и подвинула чашку с чаем ко мне. Мы вприкуску быстро справились и с чаем и с пряниками.

- Ну что, Анечка, по коням? – лихо предложил я.

Она кивнула, и мы вышли из квартиры. Анечка закрыла дверь, и мы подошли к машине. Я галантно открыл Анечке заднюю пассажирскую дверцу. Она кивком головы меня поблагодарила и села в машину. Обойдя машину я сел за руль и мы поехали в сторону Привоза.

Лично я считаю, что человек ни разу не бывавший на одесском Привозе многое в жизни пропустил. Сейчас этот рынок очень изменился и не похож на тот истинно одесский Привоз, которым он был в те годы. Располагался Привоз на огромном пространстве между одесским вокзалом и Молдаванкой. С Севера его ограничивала улица Пантелеймоновская, с Юга он упирался в трамвайное депо.

Перейдя сквер Девятого января, если вы идёте на Привоз со стороны вокзала, вы попадаете в рыбные ряды. Здесь, конечно, не такое изобилие морепродуктов, как на японских рынках, но рыба есть любая, как морская так и пресноводная. Рыба свежая и копченая. Но, когда начинается лов скумбрии и ставриды на самодуры, то вам предложат качалочку скумбрии свежего посола. Снимая кожицу с тушки этой рыбки, как нейлоновый чулочек с ножки молоденькой девушки, у вас по руке потечёт янтарного цвета прозрачный сок и вы вопьётесь зубами в нежную, слегка солоноватую мякоть рыбной тушки, запивая каждый кусочек прохладным пивом, пузырьки которого приятно омывая ваши вкусовые рецепторы на языке, создают во рту ощущение праздника вкуса.

Тут вам могут предложить селенных и сушёных бычков, вкус которых во много раз приятнее тараньки, тут есть и белуга и осётр, черноморская камбала в роговых наростах и катран (черноморская акула) бульон из которой не просто вкусный а чрезвычайно лечебный. Дальше чёрной горой лежат, поблескивая мокрыми боками мидии. На руках торговок вязками предлагается бычок свежий морской и лиманский. И все это перекрывают, только, зазывные голоса рыбных торговок да стойкий рыбный запах к которому примешивается йодистые испарения разогретых на солнце водорослей, которыми прикрывают рыбу, чтобы она не пересыхала. У самого выхода из рыбных рядов вы сможете увидеть высокие пирамиды на прилавках состоящие из черноморских креветок, на которых прекрасно клюёт бычок если вы решили его половить на удочку. Но если этих рачков сварить в хорошо просоленной воде вы получите прекрасную закуску к пиву, ароматную и острую. Их так же можно, просто, есть, как семечки. Выйдя из рыбных рядов вы попадаете в фруктовые ряды где вы найдете любые фрукты по вашему желанию. Перечислю только экзотические: ананас, хурма, инжир, чурчхелла, апельсин, мандарин,

грейпфрут, банан. Я не говорю о множестве сортов яблок и груш, слив и абрикос, персиков и винограда. Тут же целый прилавок занят изюмом белым и коричневым, красным и чёрным. Жирный чернослив, плавясь на солнышке, радостно сверкает своей кожицей. Грецкие орехи, чищенные, янтарно-жёлтые вызывают стойкое желание их купить и ходя по привозу бросать в рот ядрышко за ядрышком ощущая необыкновенный вкус грецкого ореха. Дальше за фруктовыми рядами слева идут овощные ряды, где можно всегда купить розовую американочку, изумительно вкусную картошку, белокочанную капусту, морковку каротельку, сладкую как сахар и полезную как панацея. Лук репчатый на любой вкус и любого размера, свекла такой правильной формы, что ей можно играть в боулинг. Дальше, пройдя каких-то метров пятьдесят, вы попадаете в ряды, где торгуют солениями. Солёные бочковые огурчики и помидоры, такие остренькие на вкус, что попробовав пару раз глаза ваши невольно ищут что-то посущественнее чтобы, сразу, это съесть. Бочки квашеной капусты на любой вкус и с любыми ингредиентами в роли которых выступает изюм, моченые яблочки, грибочки рыжики. Пробовать капусту вам хозяйка разрешает прямо с прилавка, и вы хватаете щепоть тонко нарезанной кружевной капусточки, открываете рот пошире и, подняв эту щепоть с капустой повыше, опускаете её в рот и слегка сжимаете зубами. Ваш рот, сразу же, наполнится капустным соком в смеси с рассолом. Капустка захрустит у вас на зубах, как снежок в морозный день у вас под ногами. Там же, вы сможете купить солёных баклажан, нафаршированных, резаной соломкой морковкой, наперчённой так, что у вас рот объят пламенем до тех пор, пока вы не загасите этот пожар стаканом красного молдавского «Каберне», вином выводящим из организма всякие тяжёлые металлы и восстанавливающем кровяные тельца – эритроциты.

Тут вы, так же, можете купить различные грибы, свежие, маринованные, сушёные.

Пройдя пару рядов вы подходите к прилавкам на которых, независимо от времени года, продаются сверкая красными боками турецкие и свежие египетские помидоры, тепличные если зима, а если нет, просто, свежие огурчики с пупырышками. Зелёный лук Порей лежит изумрудными горками на прилавках зелёнщиц. Пучки редиски подмигивают вам красно-белыми бочками. Сельдерей, укроп, петрушка, стоят огромными букетами, рядышком, обязательно, есть и кинза. Между двумя рядами, на высоких стульях стоят кореянки которые торгуют корейской морковкой, острыми и пряными грибами замаринованными по корейским рецептам и корейской фасолью, так же, острой и пряной.

Рассказывать об Одесском привозе можно часами и, всё равно, останется что-то такое, о чём вы забыли упомянуть.

Короче, на Привозе есть всё, даже, атомная бомба в разобранном виде.

Подъехав к привозу, мы с трудом нашли место, где припарковать машину и пошли на базар. Минут за сорок мы с Анечкой купили две огромные сумки продуктов и, спустя минут двадцать, были дома. Аня начала разбирать сумки, а я решил начать укладку плитки с ванной комнаты. Я выцыганил у Анечки старый тазик для раствора, сделал раствор песка с цементом в пропорции один к трём, плитку, предназначенную для укладки, положил в ведро с водой и принялся за дело. Не даром говорят, что если человек что-то хочет сделать, то он это сделает. До обеда я уложил плитку на задней стенке ванной, её размер полтора на два метра. Когда я вытер потёки раствора с плитки, она засверкала белизной. Аня, войдя в ванную комнату, ахнула от восторга. В её глазах читалось восхищение мной. А я расцвёл, как репьях, под бархатистым взглядом её карих глаз. Увидев её глаза, я понял, что на правильном пути, и возможно, мне удастся заслужить её любовь.

Анечка, тоже, не ударила в грязь лицом. Приготовила изумительный борщ, зажарила два челогача на косточках, сделала салат из помидор, огурцов, лука, и брынзы, полив его оливковым маслом. При виде такой шикарной закуси, я сбегал в гастроном, напротив, и купил бутылочку коньяку.

Обед получился на славу, я гордый своим успехом и, имея постоянно зверский аппетит подметал из тарелок всё, что туда было положено. После обеда мы прилегли на час отдохнуть, и я, снова, приступил к кладке плитки. К концу дня, практически, на трёх стенках, задней и боковых, была уложена плитка. Была, конечно и задача которую я решил по своему. Настоящие плиточники смеялись бы над таким решением возникшей проблемы, но мне это решение понравилось и я его претворил в жизнь. А проблема состояла в том, что у меня не было приспособления для подрезки плитки по размеру, и я каждую плитку подрабатывал в размер плоскогубцами, что отнимало много времени и неровные края подработанной плитки выглядели не очень красиво. Я взял деревянный уголок, покрыл его ярко-красной краской и в местах стыка подработанной плитки наклеил его поверх плитки. Получилось и красиво и стильно. Представьте себе белоснежные стены с красной канвой по углам. Теперь все было в порядке за исключением потолка. Я замерил потолок и по размеру потолка. Вырезал лист древесно-волокнистой плиты и гвоздями пришил его к старому дереву потолка. Затем взял цинковые корабельные белила, я покрасил потолок. Он так же получился белоснежный, а в месте стыка ДВП со стенкой наклеил красный уголок. Ванная комната получилась как игрушечная. Белоснежная с красной окантовкой. Благодаря подвесному потолку, она даже стала теплей. Анечка была в неописуемом восторге и теперь с удовольствием принимала у себя ванную.

Остальную часть стен ванной комнаты мы, потом, с Анечкой обклеили моющимися обоями, установили зеркало и полку под ним, и ванная комната превратилась в, вполне, жилое помещение. Но это было, к сожалению, всё, что мы успели сделать за три дня выходных, которые получились к празднику Дня победы.

В понедельник, к восемнадцати часам, все работы были закончены и мы с Анечкой легли на пару часиков отдохнуть. Хотя основным работником был все-таки я, но и она не бездельничала. Убирала мусор, клеила со мной обои, готовила еду, и сейчас, когда часть работы была уже позади мы с ней умиротворённо лежали на втором этаже её квартиры в спальне, какая-то удивительная душевная связь возникла между нами. Она положила голову мне на грудь и, обняв меня, прижалась своим тоненьким телом ко мне, как бы вручая мне, такому большому и сильному, себя с полным доверием. И я, наконец, почувствовал, что тот ледок недоверия ко мне, рождённый её опытом общения с мужчинами и моими выступлениями с моими друзьями, потихоньку таял. Она сама, пока, не понимала этого, но она становилась женщиной любящей, им6нно такой женщиной о которой я, подспудно, всегда мечтал. И под моё поглаживание по её спине, она уснула. Я встал, буквально, выскользнув из-под неё, чтобы не разбудить, и укрыв её пледом, спустился вниз, надел свою курточку и вышел из квартиры.

Приехав домой и подойдя к своим дверям я аж присвистнул. Весь косяк двери и вся дверная коробка были утыканы записками. Если находилась хоть маленькая щель, там торчала записка. Собрав всю эту макулатуру, я, не читая, всё выкинул в помойное ведро. Сам же подумал о том, что многим своим друзьям я поломал пух за эти праздники, и сколько несбывшихся надежд я выбросил в ведро. Зато, когда я прошёлся по чистой квартире, где приятно пахло мужским парфюмом, где на кухне ровными рядами стояли чистые тарелочки и, мойка сверкала чистотой, а не горами грязной посуды и пустых бутылок. Где в комнатах можно было дышать всей грудью, а не нюхать полные окурков пепельницы. И когда я разобрал постель и увидел чистое постельное бельё без всяких подозрительных пятен, настроение моё, ещё более, улучшилось. Я заглянул в платяной шкаф и увидел, что у меня ещё есть штук шесть свежих рубашек, все брюки отглажены, пиджаки чистые и, самое главное, у меня полный мешочек чистых носков. Довольно напевая какую-то фривольную мелодию, я направился в ванную комнату и принял контрастный душ. Затем, надев махровый халат, переместился на кухню и поставил на газ чайник. Но когда я заглянул в холодильник, чувство полного удовлетворения жизнью исчезло. У меня в холодильнике мышь и повесилась. Самый тщательный осмотр полок холодильника ничего кроме кусочка засохшего сыра не принёс. Да, мы сделали базар с Анечкой, но все продукты остались у неё. В хлебнице была, ещё, корка черного хлеба до такой степени чёрствого, что об него можно было сломать зуб.

Ну вот, - бурчал я сам себе, - хотел кайфануть, но как говорили индейцы севера Америки на свой шалаш - Фиг вам. Придётся одеваться и идти в гастроном что-нибудь купить поужинать сегодня и позавтракать завтра. Я скинул халат и одел чистое бельё. Затем начал одевать брюки и в этот момент в дверь позвонили.

- Кого это чёрт принёс? – подумал я и решил не открывать. Но в дверь продолжали настойчиво звонить.

- В конце концов, - мелькнула у меня мысль, - неужели я не смогу выставить любого, кто посягнёт на мой покой.

Я опять накинул халат и пошёл открывать. Каково же было моё удивление и радость, когда я увидал милое лицо Анечки, которая держала в руках огромную сумку.

- Извините меня Платон, - начала она говорить становясь увереннее под моим счастливым взглядом, - дело в том, что вы обеспечили меня продуктами, потратили много сил и энергии на ремонт моей ванной комнаты, а я уснула. А вы уехали голодным. Вот я и решила, что будет справедливо, если мы поделимся едой. Где у вас холодильник?

Одной рукой я выхватил сумку из рук Анечки, другой я подхватил её и, прижав к своей груди, влепил ей страстный поцелуй.

- Платон, пожалуйста, подожди минутку, - начала она приговаривать продвигаясь к холодильнику на кухне, - мы сначала поужинаем а потом…

Она не договорила что будет потом, так как открыв холодильник и увидев внутри него абсолютно Торичелеву пустоту, огромную шубу снега на испарителе, сказала как бы разговаривая сама с собой: «Нужно срочно разморозить и вымыть. В этом состоянии туда что-то класть невозможно».

Анечка поставила сумку рядом с холодильником и начала доставать из неё несколько судочков, кастрюлек, баночек. Холодильник она тут же отключила, но кое что поставила на полку холодильника, а кое что на обеденный стол. Прошло минут десять и на столе стояло две тарелочки с жареной картошечкой и челогачами, глубокая тарелочка с салатом из помидор, огурцов, лука, брынзы и оливок, и недопитая у Ани дома бутылка с коньяком. Мы сели за стол, я налил и себе и Анечке коньяку и мы выпили за взаимовыручку. Аня только пригубила. Потом я начал есть, я кушал с таким удовольствием, что Анечка, глядя на меня, тоже включилась в этот праздник жизни. Затем, когда голод был утолён, я устроил экскурсию по своей квартире для Анечки. Затем Анечка помыла разморозившийся холодильник и поставила на его полки все те судочки, кострюльку и баночки которые привезла с собой, попутно инструктируя меня что и где лежит, и как всем этим пользоваться. Закончив всё это, она сняла с себя передник и хотела уехать домой, но я уговорил её остаться у меня. Я так крепко её обнял и так сладко её целовал, что она, обмякнув в моих руках, прекратила сопротивление. Я, не прекращая целовать её аккуратно снял с неё всё что на ней было и уложил её на чистые простыни своей постели. Это была прекрасная ночь. Анечка была так нежна и обворожительна, так страстна и податлива, что я каждый раз убеждался в том, что лучше женщины для меня не существует. Мы уснули, обнявшись, утомлённые друг другом, но спали крепко и утром проснулись почти одновременно.

Я, как истинный джентльмен, уступил Анечке ванную комнату, и пока она была в ванной, поставил на огонь чайник и сделал нам по два бутерброда с копчёным мясом и с сыром. Когда Анечка вышла, стол уже был накрыт. В чашечках был горячий чай, бутерброды на тарелочке. Мы сели и быстро позавтракали, спешить нужно было потому, что Анечке необходимо было переодеться, значит, по дороге на работу нужно было заехать к ней домой. Когда мы выходили из дома, моя соседка, жившая в квартире напротив, Светка Лунина, почти, столкнулась с нами в коридоре и поздоровавшись, повернулась, одним взглядом оценила Аню и показала мне большой палец. Я подмигнул ей в ответ.

Спустившись во двор, мы быстро дошли к гаражам которые были на заднем дворе, я открыл ворота и выгнал машину. Анечка села рядом и мы поехали. Возле Аниного дома мы пробыли недолго, и к моему собственному удивлению без десяти восемь утра я заехал на территорию гаража.

Когда Аня вышла из моей машины и направилась к зданию управления, у стоявшего возле диспетчерской водителя АЦЖГ (автомобильная цистерна сжиженного газа) по кличке Профессор глаза округлились настолько, что чуть не выпали из своих мест. Я, проходя мимо его, рукой поправил отвалившуюся у него от удивления челюсть.

Я прошёл по коридору и вошёл в свой кабинет, секретаря ещё не было, я разрешил ей приходить к половине девятого, так как у неё был маленький ребёнок. Устроившись за столом, я расслабился и возродил в памяти события сегодняшней ночи. Работать абсолютно не хотелось, уже дважды звонил старший диспетчер с желанием доложить о выходе машин на линию, дважды я отказывал принять её. Но никуда не денешься, работа есть работа.

Наконец-то, старший диспетчер смогла удовлетворить свое служебное рвение. После её доклада зашёл начальник ремонтных мастерских, и рабочий день покатился по накатанным рельсам. Но, только, влюблённый человек сможет понять меня и проникнуться этим моментом. Когда среди производственной суеты, вдруг, перед вашими глазами возникнет лицо, глаза, тело вами любимой женщины, вы вдруг услышите её голос и лёгкий майский ветерок, напоённый ароматом цветущих деревьев, вдруг, принесёт вам необыкновенную свежесть её дыхания. Это безумие, натуральное безумие которому подвержены, по-настоящему, влюблённые люди. И я понял, что я, по-настоящему, влюблён.

Перед обеденным перерывом я позвонил Анечке и пригласил её на обед. Она согласилась, и мы с ней поехали в одно из первых кооперативных кафе грузинской кухни.

Это были первые ростки зарождающегося капитализма, но если сравнить эти ростки с совковыми столовыми, кафе, ресторанами, то я за капитализм. Еда, которую готовили в этом кооперативном кафе, была вкусная, посуда чистая, обслуживание мгновенное. Мы с Анечкой съели по супчику харчо, ароматному вкусному с настоящей бараниной и калиброванным рисом, по две палочки шашлыка по-карски и еле-еле отвалившись от стола, поехали пить кофе в бар ресторана «Красный» к Аркадию.

Приехав в бар, я повстречал кучу друзей которые тут же пригласили нас за свой стол, где сидели, уже слегка подшофе, Зиновий, Коля хирург, Вовчик Шаповалов, Толя таможенник. Мне тут же налили коньяку, и как я не отнекивался, как не кричал что я за рулём, пятьдесят грамм всё-таки заставили выпить. Аркадий нам с Анечкой притащил по чашечке великолепного кофе.

В итоге, мы с обеда приехали в хозяйство минут на сорок позже, чем нужно было.

С того дня так и пошло. Опьянённый любовью, я ни на кого не обращал внимания. Для меня существовала только она, моя Анечка, любимая и лучшая в мире женщина. Почти каждый день мы с ней выезжали в город, где вместе обедали, потом ехали в «Красный» на кофе, потом возвращались на работу. Я, в любовной эйфории, не замечал косых взглядов некоторых сотрудников, а Анечка мне не говорила, что ей, уже, в глаза колют нашими отношениями. И тут уже назревал эффект нарыва, сколько на него не закрываешь глаза, рано или поздно он прорвётся. И вытечет из него много гноя и грязи.

Так оно и произошло, будучи в областном управлении я в коридоре столкнулся с секретарём парткома областного управления Николаем Ивановичем Зотовым. Невзирая на то, что он был коммунист, человеком он был хорошим и справедливым. Он, когда-то, до нашего управления был первым секретарём районного комитета партии, но судя по тому что его с этой должности турнули он, всё-таки, был больше хороший человек, чем коммунист.

Я с ним раскланялся и собрался проскользнуть мимо, но он схватил меня за руку и потащил за собой в парткабинет. Там усадил меня за стол и проверив хорошо ли закрыта

Дверь, он вытащил со своего сейфа папку синего цвета и, достав из неё два листочка бумаги скреплённых скрепкой протянул их мне.

- Читай, - буркнул Николай Иванович, - потом мне расскажешь, как ты докатился до жизни такой.

Первый листок был сопроводительной запиской к анонимному доносу на имя секретаря Ленинского районного комитета КПСС, в которой последний просил парторганизацию разобраться по факту морального разложения директора автохозяйства Орлова Платона Михайловича.

Второй листок был грязным доносом, в корне, извращающим фактическое положение дел. Когда я читал этот донос, у меня возникло чувство, что я уже где-то видел этот почерк.

- Полная галиматья, - прочтя обе бумаги и протягивая их Николаю Ивановичу спокойно ответил я.

- Мы с начальником управления тоже такого мнения, - возвращая мне бумаги назад и тыкая в них указательным пальцем и со значением глядя на меня, - ответил Николай Иванович. Мы проверили некоторые факты, которые привел автор письма, касавшиеся разбазаривания запасных частей, материалов. Ничего не подтвердилось. Поэтому мы считаем, что вы сами Платон Михайлович должны разобраться с этим письмом. Мы с начальником уверены, что вы примите правильное решение.

Николай Иванович опять со значением посмотрел на меня. И тут меня осенило. Я понял, на что мне намекал и, уже, согласовал этот вопрос с начальником управления, Николай Иванович.

- Огромное вам спасибо, - с просветлевшими глазами ответил я, - очень хорошо понимаю вас и нашего начальника. Разберусь основательно, и виновные будут наказаны.

- Вот тогда, - довольно улыбаясь, сказал Николай Иванович, - и вернёшь мне эти бумажки.

Он встал и, пожав мою руку, попрощался со мной.

Вернувшись в хозяйство, я попросил секретаря ни с кем, кроме начальника управления, если он позвонит, не соединять. А так же дал ей команду принести папки с входящей корреспонденцией, служебными рапортами, объяснительными записками. Затем, достал анонимку и положив её на стол начать листать бумаги в папках. В папке со служебными рапортами моё внимание привлек рапорт исполняющего обязанности начальника мастерских Ю.Й. Монштыка. Когда я сравнил анонимку и рапорт, написанный им, последние сомнения улетучились. Обе бумаги были написаны одним и тем же человеком.

Ну а дальше всё происходило в соответствии с трудовым законодательством, т.е. анонимщику были созданы все условия для увольнения по собственному желанию, что он и сделал по прошествии одной недели. Как я не старался сделать так, чтобы содержание анонимки не стало известно Ане, каким-то образом она узнала об этой грязной бумажке. Позже, спустя месяц после того как Аня уволилась с работы, я узнал чьих рук это дело.

Николай Иванович Зотов был человек пожилой и часто болел. Вместо себя он оставлял хозяином парткабинета Богачёва, который работал у меня в хозяйстве мастером по газовому оборудованию. Человек в высшей степени непорядочный, пьяница, доносчик, взяточник и бездельник, но имел большой стаж пребывания в КПСС.

Все мои попытки избавиться от него наталкивались на стойкое противодействие парткома областного управления. Мне начинали жевать эту жвачку, что я недостаточно провожу воспитательную работу с коммунистом Богачёвым, выдумывали ещё какую-нибудь галиматью и не разрешали его уволить, хоть я и предоставлял документы о том, что он на рабочем месте находился в нетрезвом состоянии, что он совершал прогулы, что пьяным свалился в контрольно-осмотровую яму на КТП и сломал себе руку о чём имелся документ выданный врачом скорой помощи, которую вызвали для оказания медицинской помощи этому коммунисту.

В конце концов, я сообразил, что все мои усилия бесполезны, он им был нужен, чтобы наблюдать за мной и стучать обо всём, чтобы я не сделал. Но оказалось, что он наблюдал не только за мной, а абсолютно, за всеми работниками автохозяйства и стучал обо всём, что только удавалось ему подсмотреть или подслушать. То есть глаза и уши КПСС в структурном подразделении предприятия.

Мне время от времени докладывали, что шофера отлавливали его в каком-нибудь тёмном углу и избивали хорошенько, но так как он был на подпитии, поэтому проспавшись, находил синяки на лице, а кто их нанёс вспомнить не мог.

Так вот когда анонимщик принёс мне заявление на увольнение по собственному желанию, которое я с удовольствием подписал тем числом когда его получил, я отнес в партком анонимку. Николай Иванович положил её в сейф и на следующий день заболел. Соответственно ключ от сейфа он дал Богачёву, а тот залез в сейф и прочитал анонимку.

Затем раззвонил о её содержании в хозяйстве. Некоторые дамы, работавшие в хозяйстве, посчитали проявлением женской солидарности пересказ Анечке содержания анонимного письма, с сочувствующими лицами, они смаковали подробности этой грязной бумажки, якобы, восхищаясь мной, рассказали, как я разобрался с анонимщиком.

Короче, создалась обстановка при которой дальнейшая наша совместная работа становилась невозможной. Абсолютное большинство сотрудников советовали Ане не обращать внимания на некоторых злопыхателей, все на её стороне, но Анечка уже приняла решение и спустя несколько дней, я получил её заявление об уходе. Ей предложили работу на Одесской сувенирной фабрике в должности старшего экономиста. Все мои усилия отговорить Анечку от ухода оказались напрасными, и я, скрипя сердцем, подписал её заявление. Теперь мы виделись гораздо реже, но от этого моя страсть к ней не утихла.

Работа на новом месте у Анечки не заладилась. Привыкнув к тому, что со мной можно было обсуждать принимаемое управленческое решение, спорить и доказывать свою правоту в каких-то вопросах, предлагать свои варианты, с директором сувенирной фабрики такие производственные отношения оказались невозможны. По характеру он оказался самодур, допускал хамские высказывания в отношении сотрудников, был безграмотен, невоспитан, но имел большой партийный стаж. Он хорошо знал на кого можно гавкнуть, а кого лизнуть. Поэтому и держался в этой должности, хотя, фабрика, никогда, не выполняла план. А после нескольких хамских высказываний этого деятеля в адрес Анечки у неё, совсем, опустились руки, и работать там она, уже, не могла.

После очередного рассказа моей любимой женщины о том, как ей работается, во время которого мои кулаки непроизвольно сжимались, я решил не пускать это дело на самотёк и взять его решение в свои руки. Я, как-то, подкатил, под хорошее настроение, к заместителю начальника областного управления по экономике и финансам и попросил его взять на работу, обратно, Анечку, но ни ко мне в хозяйство, а в аппарат управления. В это время была свободной должность заместителя главного бухгалтера, сама же, главный бухгалтер, была пенсионного возраста, и она никак не могла врубиться во все нововведения в бухгалтерский учёт. Введенный недавно новый налог на добавленную стоимость был для неё гордиевым узлом, развязать который она никак не могла. Зам начальника имел об Анечке хорошее мнение, ценил её как специалиста, поэтому с его подачи через несколько дней Анечка, уже, беседовала с начальником областного управления и дала согласие занять должность заместителя главного бухгалтера, с последующим повышением до главного бухгалтера.

Анечка, с удовольствием, вручила директору сувенирной фабрики заявление на увольнение и спустя неделю вышла на новую работу. Соответственно, новая работа была не сахар, и Анечке приходилось очень много работать, но, зато, система была знакома, начальство всё знало и уважало Анечку. Я начал бывать, почти, каждый день в управлении, хотя, раньше меня туда и калачом нельзя было заманить. А теперь, у меня находились, постоянно, какие-то дела в бухгалтерии и я, появляясь там, с любовью поглядывая на Анечку, успокаивал своё любящее сердце.

Главного бухгалтера областного управления звали Мальвина Александровна и, конечно, у каждого человека при имени Мальвина в воображении возникает образ стройной девочки с голубыми волосами и большими миндалевидными глазами. Быть может, лет пятьдесят назад наша Мальвина Александровна так и выглядела, но не сейчас.

Представьте себе матрону в возрасте пятидесяти восьми лет, которая гораздо ширше чем довше, легко съедающую за обедом палку полукопчёной колбасы и, почти, целый батон хлеба, проработавшей главным бухгалтером почти тридцать лет при Советской власти, когда ничего в бухгалтерском учёте не менялось десятилетиями, и обалдевшей от перемен в самостийной Украине которые никакому здравому смыслу были не подвластны и вводились задним числом, уже, после сдачи всех отчетов в налоговые и вышестоящие органы, и вы увидите портрет нашего Главного бухгалтера. По жизни, она была не плохой тёткой и понимала, что рано или поздно на её место придёт другой, более энергичный и грамотный человек и ей придётся подвинуться или уйти.

Поэтому, потиранив Анечку немного и показав, что она, ещё, в доме хозяйка, она начала, учить Анечку всему, что знала сама. Прошло немного времени и с мнением Анечки считались все, она становилась руководителем и Мальвина передавала ей бразды правления в бухгалтерии.

Наш роман с Анечкой развивался по законам этого жанра. Вскоре, мы ужинали вместе, почти, каждый день. Затем, приехал от бабушки её сын и, встречи пришлось сократить. Анечке приходилось успевать на работе, ухаживать за сыном и уделять внимание мне. И я, часто, глядя на неё удивлялся, как же ей удаётся, будучи такой тоненькой и на вид совсем воздушной, управляться с множеством дел на работе, и дома по хозяйству.

Я, как мог, помогал ей. Занимался поставками продуктов в её дом. Выложил плиткой стены в её кухне. Обшил фанерованной древесно-стружечной плитой стены коридорчика, сделал нишу в коридоре для верхней одежды и так же обшил её деревом. Вместе с её сыном мы оклеили стены и потолок коридорчика обоями под деревянную доску. Получилось очень красиво и уютно. Затем, на пол в комнате первого этажа я положил древесно-волокнистую плиту, пришил её гвоздями к старому полу, и покрасил её. Теперь пол был гладенький и сверкал свежей краской как новенький. У меня сердце кровью обливалось, когда я видел, как Анечка пытается вымыть старые, выщербленные доски, из которых состоял пол в её комнате на первом этаже. Сейчас, его можно было протереть шваброй за пару минут, и он долго оставался чистым, так как не имел выщерблин и щелей с трещинами. Затем, я сделал для её сына книжную полку на втором этаже, где мальчик занимался. В комнате на первом этаже я сделал стеллаж для книг, который хорошо вписался в пространство под лестницей между первым и вторым этажами. Уже позже я сделал несколько нужных для Анечки полок, и благодаря нашим с её сыном усилиям её развалюха превратилась в маленькую, уютную квартирку, жизнь в которой уже не выглядела экстремальной.

С сыном Анечки Вадимом мы подружились и конфликтов не имели. Все своё время я старался проводить у Анечки, она же помогала мне в моих делах, как могла. Я начал брать её сына с собой на охоту и учить парня некоторым навыкам, которые в жизни, обязательно, должны уметь мужчины. Моя страсть к Анечке, конечно, отнимала у меня всё время, поэтому заняться воспитанием её сына в полном объёме у меня не получилось. И сейчас, вспоминая то время и анализируя его, я отчётливо понимаю, что нам нужно было переселиться ко мне и втроём жить у меня, законсервировав квартиру Анечки на это время. Тогда бы Анечке не приходилось разрываться между двумя домами и работой.

Кстати о работе. Анечке пришлось уйти из нашей системы невзирая на все уговоры начальства не делать этого. Дело в том, что наше хитрое начальство заставляло Анечку работать Главным бухгалтером, а заработанную плату платили ей как заместителю. Однажды, мы поехали по магазинам найти и купить её сыну куртку и ботинки на зиму. Мы куртку купили, потратив все деньги, а на ботинки денег не хватило. Вот тогда Анечку эта ситуация и взорвала. Она честно и добросовестно работает на фирму, а та не в состоянии оплатить её труд, чтобы она могла ребёнку купить ботинки на зиму, не говоря уже о сапогах для себя. И Анечка, спросив моего совета, а я дал его положительным, когда узнал сколько Ане обещали платить за её работу, уволилась от нас и поступила на работу в кооператив который торговал итальянской мебелью. Мало того, она, дополнительно, устроилась бухгалтером ещё в один кооператив и только тогда могла удовлетворять свои и сына запросы. А когда я начал строить дом, даже, могла одолжить мне денег, если мне нужны они были срочно, а у меня, их не было.

Дни шли за днями, встречи с Анечкой, учитывая её загрузку на двух работах, стали реже. Но зато после той работы, которую я положил на обустройство её квартиры в ней стало приятно и удобно жить. Ковёр не падал от лёгкого прикосновения, дверцы шкафов хорошо закрывались, кухня и ванная сверкали кафельной плиткой. Жить в этой квартире становилось всё приятней, но как говориться никогда не бывает долго хорошо.

Как-то, поздней осенью, придя к Анечке, я застал её в слезах. Оказалось, что сосед, живущий на третьем этаже, каким-то образом обнаружил дымоход, проходящий с самого нижнего этажа до трубы на крыше и так как в доме было центральное отопление и никто из жильцов не топил печи, он, продолбив переднюю стенку и перекрыв дымоход, вставил туда сейф. Но он, абсолютно, не подумал, что у некоторых людей может быть установлена газовая колонка, при работе которой отработанные газы уходили через этот дымоход. Анечка, придя домой, решила принять ванну и включив газовую колонку начала набирать в ванную горячую воду, но колонка прекратила работать так как отсутствовала тяга. Разобравшись в причине отсутствия тяги, я попросил соседа убрать сейф из дымохода. На мою просьбу я получил категорический отказ и угрозу привлечь домоуправление и разобраться, как это нежилое помещение было превращено в жилую квартиру.

Конечно, можно было применить к соседу силовые меры, но, тогда. появилась бы угроза появления между этим соседом и Анечкой бытовой склоки, что было очень нежелательно.

Все жалобы Анечки в домоуправления оставались без ответа, и тогда я решил сделать параллельный дымоход. Заказал двадцать штук двухметровых коробов, договорился с бригадой жестянщиков, которые, продолбив отверстие в дымоход со стороны межэтажной лестницы, протянули короба дымохода до окна в лестничной шахте, вышли ими на стенку во дворе дома и поднялись на уровень конька крыши.

Как раз, во время производства этих работ, к Анечке приехал её родной брат Олег, который работал главным врачом в больнице города Ханты Мансийска. Он оказался очень хорошим человеком, без всяких комплексов, и тут же, включился в эту работу. В итоге, в течение дня, мы собрали и укрепили на стенке альтернативный дымоход длинной около сорока метров.

Теперь, Анечка могла пользоваться газовой колонкой в любое время и не зависеть ни от кого. А мы, с её братом, нашли общий язык и, почувствовав друг к другу взаимную симпатию, не теряли её никогда.

Наступил период, когда после перестройки, духовным отцом которой был М.С. Горбачёв, прилавки магазинов опустели, деньги обесценились и для того, чтобы утихомирить народы СССР, было принято решение выдать каждому желающему по шесть соток земли, чтобы народ мог что-то выращивать и хоть немного сам себя кормить. Не обошла чаша сия и автохозяйство которым я командовал. И когда меня спросили, нужна ли мне земля для садово-огородных работ, не знаю почему, но я согласился.

Участки, для нашего хозяйства, были выделены в Беляевском районе недалеко от деревни Морозовка. Участок, который достался мне по жеребьёвке, находился в трёхстах метрах от берега Хаджибеевского лимана. Берег в этом месте был высокий и обрывистый.

Я решил съездить и посмотреть на свою новую собственность. Когда я приехал туда, меня поразил чистый воздух, который я вдохнул, выйдя из машины. Он был настолько чист и пах степными травами и ещё чем-то таким, что взволновало мою сущность изнутри. Участок земли был ровненький как стол, но весь массив участков имел уклон к берегу лимана. Я решил пройтись к берегу лимана и, буквально пройдя метров пятьдесят, у меня из-под ног с шумом и гамом поднялся табунчик куропаток, сделав полукруг, потянул к зарослям терновника на берегу лимана. Берег лимана был весь изрезан небольшими балочками спускавшимися к воде, которые заросли терновником, шиповником и другими кустами и деревьями. Был октябрь месяц и жёлтая, багряная и золотистая листва этих кустов сверкала под солнечными лучами всеми цветами радуги. Обходя одну из заросших кустами балочек, я поднял фазана. Это был петух, разукрашенный природой ярко и разнообразно, как только она может разукрасить. Казалось, что не было ни одного цвета или оттенка, которая природа пожалела бы для этого петуха. Видимо, понимая это и гордясь своей окраской, фазан недалеко отлетел от места, где я его спугнул, дальше в кусты он пошёл пешком, сверкая всем спектром красок на своих перьях. Взглянув с кручи на воду, я увидел с десяток чирков и крыжней покачивающихся на отлогой волне. Над водой, то поднимаясь вверх, то садясь на воду летали чайки и бакланы, оглашая воздух своими сварливыми голосами. В этот момент я почувствовал какое-то умиротворение, ощутил радость жизни и решил, что тут будет заложён, а потом и построен мой дом, которого не было у моей семьи с момента революции, когда у моего деда отняли все, чем моя семья владела. Всю оставшуюся жизнь мы – это отец, мать, сестра и я прожили на квартирах, которые отец получал в каждом очередном месте своей службы. А в то время, офицер нигде дольше трёх лет не задерживался.

А если учесть то, что у меня, наконец-то, появилась любимая женщина я, просто, обязан построить дом, где она будет полноправной и единственной хозяйкой и хранительницей очага потому, что будет в доме и очаг в виде камина. Всё это пронеслось в моём мозгу, когда я стоял на земле своей, на которую мне выдадут государственный акт. Наконец-то, после долгих мытарств семьи, её остатки будут иметь свой кусочек земли, на котором можно будет построить свой дом, а потомки будут говорить своим друзьям, что этот дом построил их дед. И придёт конец моей жизни, но зато останется дом, который будет служить кровом моим детям и внукам равно как детям и внукам любимой мной женщины.

Я сел в машину и уехал воплощать в реальность свою мечту, которая здесь приобрела свои очертания.

 

Конец.