Что хочет автор. Литературные конкурсы

Яркое палящее солнце не давало раскрыть глаза. Приходилось все время щуриться. От ослепительного света спасали только зонтики над столиками открытого кафе. Но от жары укрыться было невозможно. Молодой человек лет девятнадцати нырнул в тень огромного зонта. Подошедший официант вежливо улыбнулся и спросил, что желает сеньор. Через минуту «сеньор» потягивал ледяную жидкость из прозрачного бокала. Помешивая трубочкой лед, он осматривал таких же изнеможенных жителей Поситано. Пожилая дама в соломенной шляпке веером разгоняла жаркий воздух. Она заказала чаю. Говорят, он помогает в жару. Две молодые девушки во всем мини о чем–то хихикали, поглядывая на «сеньора». Средних лет мужчина с седоватой бородкой цедил что–то солнечное, похожее на пиво, старался растянуть, чтобы хватило запить каждое слово в читаемой им газете. И последний персонаж, остановившийся в этом месте передохнуть, сидел спиной к сеньору. Черная кудрявая копна волос, забранная в хвостик, загорелые худощавые, но мускулистые руки, светло–серая футболка с темной полосочкой от пота на спине, легкие широкие брюки и сандалии на босу ногу. Эта особа сидела недвижима, иногда поднося ко рту свой напиток. Сеньор не удержался и пересел за другой столик, сбоку, чтобы рассмотреть ее. Он не понял, заметила ли она его, потому что она не взглянула в его сторону, но вот две девчонки заметили и снова захихикали.

Молодая женщина, лет двадцати семи–восьми, наслаждалась вкусом обычного молока, такого же белого, как два облачка на небе, которые явно оторвались от тучи и залетели сюда случайно. Парень разглядел профиль итальянки. Покатый лоб, густые у переносицы брови, приподнимающиеся и сужающиеся в сторону висков, ровный нос, прямой, четко очерченный подбородок, изящная шея, прикрываемая выбившимися из ленты завитками волос. Кончики губ слегка опущены, но вдруг она делает глоток молока и улыбается, отчего появляются ямочки на щеках. Она улыбалась, а он не мог оторвать глаз от ее улыбки. Вот бы увидеть ее в анфас, но пересаживаться еще раз было неудобно.

Итальянка допила молоко, оставила плату за драгоценный для нее напиток, и, перекинув котомку через плечо, широко зашагала по белым каменным ступеням. Она коснулась кончиками пальцев малиновых цветков по бокам лестницы, и на секунду показалось, что легкий ветерок пронесся над страдающими растениями и оживил их. Как хочется почувствовать порыв ветра на лице и теле в такую жару, но, увы, ветер бродил в других краях, и пока не торопился в этот городок. Тогда она сбежала по широким ступеням вниз с поднятыми руками, создавая иллюзию дуновения.

А парень засмотрелся на необычную девушку, и не сразу сообразил, что она вот так сейчас исчезнет в узеньких улочках, и он ее больше не увидит. А хотелось. Он сам не знал почему. Он было ринулся за ней, но вернулся оплатить заказ, и мигом назад, по ее следу. Она шла быстро, не оборачиваясь, поправляя то волосы, то котомку. Он проводил ее до дворика, она поднялась по огромным ступеням довольно обшарпанной каменной лестницы и скрылась в тени сочных зеленых растений. Здание было старое, давно некрашеное, с потрескавшимися стенами. Только растения украшали его, и придавали дому не такой заброшенный вид.

Он подошел к лестнице и тут же услышал голос за спиной:

– Полюбуйтесь! Еще одного привела!

– А не тот же?

– Очки надень, этот щупленький.

– До чего распоясались…

Он уже не слышал слов. Медленно развернулся и так посмотрел на сплетниц, как–будто они разрушили его счастье.

– Тю, ты, дьявол! Как смотрит исподлобья! Иди–иди, я все хозяйке расскажу!

Как ошпаренный он вылетел из жалкого дворика. Пот стекал со лба, капля скатилась у переносицы и попала на губы. Соленая как слеза.

Опять жара, время около полудня, а солнце уже 3 часа как испепеляет землю. Черноволосая итальянка, постоянная посетительница этого кафе по утрам, утоляла жажду молоком. Она смотрела вдаль, прищуривая глаза, отчасти от солнца, отчасти видимо из–за не очень хорошего зрения. Вдали были видны корабли и парусники, медленно плывущие под изнуряющими лучами солнца по тихим волнам. Слева и справа вздымались горы, усыпанные крохотными светлыми домишками, цветущими всеми цветами радуги. На берегу залива, на раскаленном песчаном пляже грели спины деревянные, ярко окрашенные лодки. Некоторые уже выходили сегодня в море, и теперь отдыхали, некоторым это еще предстояло, и они набирались сил.

По берегу бегал мальчишка, лет восьми, в сандалиях, широких укороченных штанишках с мешочком в руках. Сверху, из–за столика кафе, находящегося, как и все здания города на горе, был хорошо виден весь берег. Мальчуган заинтересовал итальянку, и она внимательно следила за ним, всматривалась, пытаясь разглядеть все его движения. Маленький собиратель крабов настолько привлек внимание девушки, что она не заметила, как к ней подсел вчерашний «сеньор». Удивленная скрипом отодвигающегося стула, она повернула голову и увидела молодого человека приятной наружности, такого же черноволосого, хорошо выбритого. Ей хватило доли секунды, чтобы разглядеть его. И она опять устремила взгляд на берег, ища глазами мальчугана.

Подсевший еще раз осмелился нарушить тишину и спокойствие мыслей.

– Жарко опять сегодня.

И снова молчание.

– Вы любите молоко?

Дерзкий нарушитель спокойствия, наконец, привлек к себе внимание, и немного сконфузился от пронзительного взгляда собеседницы.

– Почему люблю? – наконец ответила она.

А он уже забыл, о чем спрашивал. Он увидел ее лицо, красивое, спокойное, ясные голубые глаза, бездонные, манящие, притягивающие, но печально равнодушные.

– Вы же все время его заказываете, – смутился шатен.

– Да я его терпеть уже не могу, – поворачивая голову в сторону берега сухо сказала итальянка.

Парень сидел в растерянности и не знал, что сказать. Несмотря на жару, он почувствовал дрожь в теле.

– Тогда зачем вы его пьете, да еще улыбаетесь при этом?!

– Я улыбаюсь новому дню, мне нравится этот город. Да и если не улыбаться, молоко кажется еще горче.

– Так зачем тогда его нужно пить?

– А вы всегда делаете то, что хотите? – сказала она, и посмотрела своими бездонными глазами прямо в его, темно–карие.

Молчание нарушилось звоном монет, оставленных странной незнакомкой на столике.

– Я Матео, – догнал он ее.

– Красивое имя. Ты сказала, тебе нравится этот город, ты путешествуешь?

– Да, стараюсь.

– Почему стараешься? Это трудно?

– Это полезно, когда тебе нечего делать.

– Тебе нечего делать? Чем ты живешь?

– Одним днем, – наконец улыбнулась она, но как–то печально.

– Странно, как можно жить одним днем?! У тебя разве нет планов?!

– А зачем они нужны? Можно всю жизнь планировать, но не сделать намеченного.

– Так ведь если ничего не планировать, как можно что–то сделать?

– Будет новый день, он подскажет, что делать.

Он не заметил, как вошел в тот дворик, из которого вчера вылетел, как ошпаренный.

– Ты здесь живешь?

– Можно и так сказать.

Она поднялась по лестнице и скрылась в зелени растений. Дверь осталась открытой, и он вошел. Довольно простая комната открылась его взору: потертый шкаф, стол, заваленный бумагами, два табурета и кресло. Небольшое чистое окно без занавесок, маленькая зеленая веточка в горшочке на подоконнике. И странный запах: свежих досок, спирта, стираного белья, и еще какой–то знакомый, но не всплывающий в памяти запах.

Итальянка подошла к окну и закрыла ставни. Комната освещалась лучами, пробивавшимися между досками ставней. Воздух в комнате, выходившей на солнечную сторону, сильно нагревался днем, и трудно было дышать. В таком воздухе все запахи становились странными и неузнаваемыми. Итальянка опустилась в кресло и минуту пристально смотрела на гостя. Он смутился, кровь прилила к вискам. Она обошла вокруг него, разглядывая его с ног до головы, и опять опустилась в кресло.

– Раздевайся! – вдруг раздалось в его ушах.

Было ли это на самом деле, или в его воображении? Хотел ли он, чтобы это оказалось правдой? Да, хотел. Только не так. Он хотел видеть ее чистой, такой же чистой, как ее глаза. И он медлил, не зная, что делать. Он не был неопытным мальчишкой, но и нельзя было сказать, что он знал женщин. Эта пленила его, как–то по–другому, по–особенному. И он робел, как в первый раз.

Итальянка бросила ему простыню из шкафа и вышла в соседнюю комнату. Что происходило с ним за эти секунды, которые показались ему минутами. Простынь. Вот так. Все просто. Сама. Сразу. Сейчас. Выбежать отсюда, как вчера – не увидеть ее никогда. Остаться – шансов на продолжение тоже маловато. Он расстелил простынь на деревянный пол, аккуратно сложил одежду на табурет и замер в ожидании.

К его удивлению она вошла одетая. Он еще больше покраснел. Она обошла его раз, другой и сказала:

Ну вот, все стало ясно. Он не понравился ей. Да, он был худоват, но не болезненно, а по–юношески. И даже не сам факт, что она попросила денег, а то, что она унизила его своим осмотром, задело его самолюбие. Он схватил одежду и выбежал.

Ну почему ему было так плохо. Он знал, куда шел, знал зачем. Но больно осознавать, что девушка, которая ему понравилась, оказалась… как бы это сказать… недостойной его. Он был у нее не первый и видимо не лучший, раз она так его рассматривала. 30 лир не такие большие деньги, но они не являются гарантом искренней любви.

Сегодня он пойдет в то же кафе и скажет ей все! Что влюблен и готов на все! То есть, нет! Что она не достойна его, и он презирает ее… Да!

Карла. Она как всегда неподвижно смотрит вдаль. И опять молоко! «Всегда ли мы делаем то, что хотим?» – пронесся ее вопрос в голове. Да, она не достойна его, и он презирает ее. Но с этими словами он направился не к ней, а в тот дом, в котором он узнал вторую. Первая, сидящая в кафе, была его мечтой, а вторая, все разрушившая, жила в той комнате.

Незапертое окно впустило оскорбленного в логово противника. Матео мысленно переиграл вчерашнюю ситуацию, но легче не стало. Простыня на спинке кресла, как мантия королевы, являлась частью того неприязненного, что тяготило и подавляло свободный разум. Эта дикая смесь запахов в душной комнате притупляла его сознание. Он низвергнул мантию к ногам, и та молила о пощаде. Но повелитель лишь перешагнул через рабыню, оставив ее кающейся на полу, и отправился на поиски новой жертвы.

Матео закрыл ставни, но тут же открыл их снова, нарушив наказание королевы. Пусть будет жарко, душно, огненно, как в его сердце. Глаза уставились на стол с папками и бумагами. О, Боже! Что в них! Кто в них! Рабы, нагие и в мантии самой королевы, смиренные и обузданные, печальные и скорбящие… свободные, красивые… да, вот же… и лукавые есть, и… счастливые. Серые в карандаше фигуры были словно живые, с радостями и печалями, с мыслями, чувствами, желаниями. Они жили, в этой папке, все до одного были живые. Вот так свита! Она никого не забыла, часть их живет в ней. У нее талант. Но как их много! И большинство из них хорошо сложенные, красивые. Когда–то они были с ней, касались ее рук, плеч, срывали поцелуи, вдыхали ее аромат…

Ключ щелкнул в замочной скважине, и сбил ход мыслей Матео. Карла, яркая, чистая, с охапкой цветов вошла в каморку. И превратилась в другую: холодную и лживую. Цветы выпали из ее рук и упали к ногам королевы.

– Как ты могла?! Почему ты оказалась другой? Почему ты врала мне? – начал выдавать мысли предательский язык.

– Я тебе врала? – собирая цветы, спокойно спросила Карла.

– Я думал, ты другая. А ты… Кто они? – затряс он листами бумаги перед ее носом. Фигуры закачали головами, плачущий уронил слезу.

– Кто дал тебе право осуждать меня?

А ведь и вправду никто не давал. И он проглотил свою следующую фразу.

– Глупый мальчишка! – осадила она его. – Можно смотреть, а можно видеть, можно слушать, а можно слышать. Так вот ты только смотришь и слушаешь. Не все лежит на поверхности. И когда ты научишься видеть и слышать, ты научишься жить по–настоящему. Ворвавшийся в распахнутую перед ним дверь свежий воздух вырвал его наружу. Де жа вю. Он снова в бегах.

В темное время суток Поситано не менее прекрасен, чем в светлое. Вечером, пока еще можно различить силуэты гор на фоне закатного неба, по хребтам гор видны цепочки ярких огней. Горы просто усеяны этими огоньками. Они восходят по горам, словно искры от костра. А когда совсем стемнеет, огни, кажется, парят в воздухе и плавно переходят в звезды.

Один из этих огоньков горел в доме глупого мальчишки. Хорошо она его проучила. Чем он лучше, если согласился платить? Разделся. Как глупо, стыдно. Он слушал сплетни, но не слышал правды. Что тогда значат ее слова: 30 лир?

Раннее утро необычно на море. Ощущение некоего тумана, дымка, возникающие силуэты кораблей. Море плавно перетекает в небо, а небо утопает в синих волнах моря, линии горизонта не видно. И все вокруг серовато–синее, призрачное.

Знакомое кафе, тот же столик, опять стакан молока, и она. То ли улыбается, то ли щурится от солнца. «Глупый мальчишка, самовлюбленный и самонадеянный. Совсем еще зеленый. Жаль, не получится его написать. Хе, Матео, подарок. Я плохо вела себя в этом году, старушка Бефана?» – думала она, направляясь к дому.

– Где тебя носит?! – вырвалось из дворика, когда Карла подходила к арке. – Я разрешала тебе уходить с крыльца? – не унималась соседка из дома напротив.

– Я камушки искала, – виновато отвечала маленькая девочка с расплетенной косичкой и пыльными руками.

– Какие камушки, сдались они тебе! Я тебе что велела делать? Иди домой и никуда не пойдешь, пока не переберешь! – хлестнула мать по рукам дочери, и камушки рассыпались по дороге.

– Но я же… так долго их собирала… они такие красивые, – заплакала девочка.

– Поговори у меня еще! – захлопнула мать дверь, затащив ребенка в дом.

Карла любила детей, она познакомилась с Анабель в первый же день, как поселилась рядом.

– Ты кто? – спросила она Карлу.

– Я буду тут жить, – пыталась гостья обойти сидящую на ступеньках девочку.

– А я вот тут живу, – показала она пальцем на такой же старый дом напротив.

– Будем соседями.

– А как это?

– Можешь приходить ко мне в гости.

– Пошли, – обрадованная новостью, взбежала та по лестнице, выхватив из рук соседки котомку.

И они пили чай, болтали, смеялись. А потом Анабель заснула на диване, пока ждала добавки чая.

Она так сладко спала, что Карла не устояла и начала зарисовывать спящую.

– Где ее носит?! – услышала на третий раз занятая делом Карла, поняв, что ищут ту, недорисованное тело которой было изображено на бумаге. Она вынесла девочку на руках, так не хотелось ее будить. Но зря. Мать вырвала дочь из рук незнакомки:

– Своих рожай, а чужих не заставляй на себя работать! – хлестнула истеричная женщина.

– Я думала детей рожают не для работы, а на радость.

– Какая тут радость! Концы с концами свести не можешь! Легко рассуждать, когда одна! А ты попробуй семью содержать!

– Так это вы ее содержите?!

Та только хлопнула дверью, загоняя испуганную работницу.

После увиденной сцены Карла еще минуты две постояла на улице, задумавшись, потом поднялась по ступенькам и вошла в свою комнату. Войдя со светлой улицы в темное помещение она не сразу заметила фигуру в кресле.

– Это обычай такой вламываться, как к себе домой через окно или ты не знаешь, что уже изобрели двери и цивилизованные люди ждут приглашения войти?

– Хотел узнать о тебе побольше.

– Полученной информации достаточно, чтобы больше не навещать меня?

– Увы, теперь мне стало еще интереснее. Ты художница, вот откуда этот запах: рам и краски с растворителями. Это твоя работа?

– Это мое увлечение. Работа обычно приносит деньги.

– А ты работаешь бесплатно? На что же ты живешь?

– Долгая история.

– Значит я был прав, – секунду спустя начал Матео, – ты зарабатываешь…

– Еще одно слово, и я тебя так разрисую! Ты когда–нибудь позировал?

– Нет, – смутился он.

– Ты стесняешься?

– Хочешь нарисовать меня?

– Рисовал ты, в детстве. Художники пишут.

– Ты всегда такая колкая?

– Тебя тоже пушистым я еще не видела.

– Ты хочешь писать меня голым?

– Не голым, а обнаженным.

– А есть разница?

– Вот подрастешь…

– Перестань меня задевать! Я уже взрослый мужчина.

– Тогда хватит обижаться. Это свойственно только детям. Раздевайся и поднимайся в мастерскую.

– А простынь? – с недоумением промямлил он.

– А так духу не хватит? – лукаво улыбнулась она.

Он раздул ноздри, прикусил нижнюю губу и начал расстегивать рубашку.

Через минуту он несмело вошел в мастерскую, прикрываясь руками. Свет через стеклянную крышу падал ровными полосами на пол. Прищурившись, он разглядел табурет у стены, посередине полос, а у окна, так, что она не загораживала свет, художницу с мольбертом. Она забрала волосы назад и надела фартук.

– Смелее. Садись.

Он неловко прошел к табурету и сел так же прикрываясь.

– Я думаю, ты будешь изображать страх перед смертью.

– Почему? – Сдвинул он брови в смятении.

– Ну, ты так выглядишь, как будто я тебя сейчас казню.

Уголки его губ слегка приподнялись.

– А как ты решаешь, что будет изображать…

– Натурщик? По–разному. Иногда сразу чувствую, иногда спрашиваю, что бы он хотел показать.

– А во мне ты что видишь? – Он стал чувствовать себя увереннее, свободнее.

– Мне кажется, я знаю, но дай мне сначала сделать набросок. Поставь правую ногу на перекладину табурета, левую выпрями и отведи в сторону. Голову поверни вправо. Представь, что то, что ты любишь, находится на столе. Смотри туда, тянись туда, взглядом, душой, телом. Нагнись немного к правой ноге.

И вдруг она так рассмеялась, что не смогла сразу остановиться. Он смутился и покраснел, вернувшись в прежнее положение.

– Прости, просто, если бы я написала тебя в такой позе, люди бы подумали, что ты падаешь со стула и хочешь ухватиться за край стола.

– Я не понимаю, как нужно. – С обидой сказал он.

Она подошла к нему и хотела слепить из него скульптуру.

– Я бьюсь током?

– Нет, просто…

– Тогда расслабься. Да, кстати, 30 лир за работу, как ты помнишь.

– Мне не нужно.

– Деньги всем нужны.

– Но не в таком количестве.

– А сколько тебе нужно?

– Несколько тысяч.

– Быстро ты придумал себе мечту, да еще какую!

– Это на операцию брату. Ему 12. Мы копим деньги. Надеюсь, успеем.

– Прости. Болезнь излечима, есть надежда.

– Ему осталось меньше года.

– Может, начнем работу завтра?

– Нет, все нормально. Я правильно сижу?

– А что ты представил на столе?

– Какая разница? – После паузы ответил он.

– Ладно, смотри: я беру эту «какая разница» и приклеиваю к торшеру. Держи его. Твое тело и нога должны быть параллельны ему.

– Долго так сидеть?

– Когда устанешь, закончим. Не вижу взгляда. Вот, хорошо.

В тишине лишь слышно было, как ходил карандаш по бумаге.

– У меня все мышцы затекли.

– Что же ты молчишь?

– Не хотел прерывать работу. Ты так увлеклась, аж все время высовывала язычок. – И он улыбнулся.

– Я не замечаю. – Она тоже улыбнулась, отвернувшись.

– Почему ты пишешь обнаженных мужчин, в основном?

– Иди одевайся, я сейчас спущусь.

– Ты не ответила, – застегивая рубашку напомнил он.

– Прогуляемся?

Они пришли в то же кафе.

– Ты любишь наблюдать закат?

– Не знаю, как–то не приходилось специально его наблюдать, чтобы решить, нравится он мне или нет.

– Я люблю. Каждый не похож на другой. На закате все становится волшебным, меняются краски. У тебя есть мечта?

– Я еще не думал над этим. Сейчас я хочу, чтобы выздоровел брат Гаэтано. А у тебя?

– Я бы хотела устроить выставку своих работ.

– И что тебе мешает?

– Ты такой молодой, у тебя все просто, вся жизнь впереди.

– Ты тоже не… старушка. Устрой выставку, о тебе все узнают.

– Нужны связи. Просто так неизвестную не старушку не станут и слушать. Люди еще не готовы. Ты где–нибудь видел художников, особенно женщин, изображающих обнаженных?

– Ты вообще первый художник, которого я знаю. – Его глаза золотились в лучах закатного солнца.

– Я родилась в маленьком поселке Леука, под самым каблуком Италии. Мои родители погибли, когда мне было 12. Меня взяли на воспитание дядя с тетей. У них было двое детей: мой кузен Марко и кузина Джудита. От родителей мне остался дом и некоторая сумма денег. Мой дядя Винченсо спросил меня, кем я хочу стать, когда вырасту. Он нанял мне учителя рисования. Мне ничего не хотелось, только рисовать. Тогда я еще рисовала. – И она улыбнулась. – Однажды, после каникул я показала несколько работ своему учителю. Посмотрев на них, он сказал – ты изображаешь внешнюю красоту человека, за всякими украшениями, одеждой, побрякушками не видно души. У тебя просто мертвые куклы.

Я показала рисунки тёте. Она пожалела меня и опровергла обидные слова. Но дядя сказал правду. У меня получались куклы. Я тогда запомнила слова учителя дословно. Все время вспоминала их. Некоторое время рисовала своих кукол. И как–то раз мне взбрела в голову одна мысль. Я решила принять слова учителя в буквальном смысле: раз в одежде у меня получаются куклы, значит надо попробовать рисовать без одежды. Кого я могла попросить позировать мне: только кузена. Марко был на 2 года младше меня. Не скажу, что он не понимал, что делает. Для него это было развлечением. Мы сильно сдружились, ходили везде вместе. Джудита ревновала брата ко мне. Марко было тогда 13, мне 15.

– Ты всегда рисовала его обнаженным? И долго ты тренировалась?

– Как только я его не писала: и в одежде, и в разных образах… Три года не решалась я показать эскизы учителю.

– Но все–таки показала?

– Однажды вечером мы возвращались с прогулки, с мыса, я писала его на закате. Почти рядом с домом на нас напали. Было темно, я не разглядела лиц. Марко заступился за меня, и его пырнули ножом. Я не сразу это поняла, подумала, что его ударили в живот кулаком. Я с трудом разжала ему руки и почувствовала мокрую майку. Я закричала. Не помню, что было потом. Утром я проснулась от брошенной на мою кровать папки с эскизами. Дядя был в ярости.

Несколько дней я жила в своем доме, оставшемся мне от родителей. Тетя Сильвана и Джудита приходили ко мне, приносили еды и новости. На похороны я не пошла. Даже потом не ходила к его могиле.

– Из–за дяди?

– Просто не могла. Я решила оставить его в памяти живым. Потом дядя смягчился, но я не захотела вернуться. Он мне многого наговорил в то утро. Он отрекся от меня. Сказал, что это аморально, что я уговорила Марко содействовать мне, что это не профессия для девушки рисовать, да еще обнаженных. Меня не поймут. Но тетя поняла. Она была рада, что на память о сыне осталось столько рисунков. Она уговорила дядю не сжигать их. Возможно, до сих пор хранятся.

– Значит, он получился у тебя как живой?

– Он был очень красивым. Я помню черты его лица, всё до последней черточки. У него были пушистые ресницы, как у тебя. Я звала его мотыльком. Он любил смотреть на огонь, не любил сидеть в темноте. Я разжигала у мыса костер и ждала его.

– Ты любила его?

¬– Ты любишь свою руку? – И Карла сжала его запястье.

– Конечно, – смутился Матео, – она же часть меня.

Карла разжала руку и устремила взгляд в море.

Стук в дверь разбудил Карлу.

– Боже мой, а я то думала, кто это может быть. Не петух ли пришел сообщить, что солнце встало! – протирая глаза сонно сказала Карла.

Непричесанная, спросонья она все равно была привлекательной. Босая в мятой ночной рубашке она зевнула, прикрываясь ладонью.

– Прости, что так рано, но мне не спалось…

– Ты подумал, что, возможно, мне тоже не хочется?

– Я много думал…

– Что я слышу! Над чем же?

– Не смейся, я серьезно. Ты сказала, что изображала его в разных образах. Ты имела в виду чувства? Он изображал то чувство, которое ты пишешь сейчас с меня?

– А это могло подождать до более позднего утра?

– Мне нужен ответ. – Поджал он губы.

– Ты меня обманываешь.

– Я писала его, а потом угадывала, что он изобразил. Над одним эскизом я думала несколько дней. Но в итоге ошиблась. Это чувство легко спутать, потому что в нем есть все остальные.

– Ты хотела, чтобы это было ТО чувство?

Она с горечью улыбнулась.

– А сейчас хочешь?

– Я хочу кофе, крепкого–крепкого, чтобы окончательно проснуться.

– Ты всегда убегаешь…

– С кем поведешься. – Закрыла она ему рот.

Он приходил к ней в любое время. Если не заставал ее дома, то шел в кафе. И она точно была там. Как оказалось, у них было много общих тем для разговора, в том числе и искусство. Карла просвещала Матео в живописи, он ее в музыке.

Про себя она больше не рассказывала. Иногда Матео казалось, что Карла боялась еще больше раскрыться. Она и так посвятила его в самое сокровенное, в то, что никому не говорила.

Бывало, он смотрел на нее и не мог понять, смотрит ли она на него, или вспоминает Марко. А она любила смотреть в его глаза, подолгу, заглядывая в самую душу. Карла не показывала ему свою работу, но он подозревал, что две недели это много. Но ему не хотелось, чтобы все закончилось. А она тоже тянула время и не решалась сказать ему, что работа закончена.

– Я почти всегда оставляю работы у себя. Я собираю их для выставки. – Сказала она однажды.

– Я не против, просто хотелось бы посмотреть.

– У меня не получилось… пока… мне надо доделать.

– Ты всегда так долго пишешь?

– Нет, просто не могу сосредоточиться.

Матео встал и хотел было подойти к Карле, но она остановила его, положила руки ему на плечи, а потом вдруг обвила вокруг шеи, так что Матео показалось, что она его поцелует. Он приблизился к ее губам, закрыв глаза, и коснулся губами… лба.

Она потеряла сознание. Он взял ее на руки легкую, как пушинку, и опустил в кресло. Ее вес поразил его, в ней было килограммов 40–45. Она лежала без сознания, необычно бледная. Он убрал волосы с ее влажного лба и похлопал ее по щеке. Каждая последующая секунда заставляла его волноваться все сильнее. Он заметался по комнате, начал искать раковину. Принес стакан воды и протер ее влажное лицо.

– Что с тобой, милая? – Гладил он ее лицо. – Очнись.

Под его рукой, держащей ее тонкую шею, ощущалась пульсация.

– Как ты меня назвал? – Открыла она глаза.

– Почему ты упала?

– Наверное от жары. Со мной такое бывает.

– Ты ходила ко врачу?

– Не волнуйся, все хорошо. Оставь меня, пожалуйста.

– Ты уверена?

Она не ответила, сидела неподвижно в кресле и тяжело дышала.

– Я приду завтра. Если что, пришли за мной Анабель.

– Неужели у меня начались галлюцинации?!

Карла открыла дверь и увидела на пороге петуха, привязанного к перилам, с запиской на шее:

«С добрым утром! Солнце встало! Я сегодня не смогу придти – много работы в магазине отца. Привезли новые ткани. Но Ферручо надо вернуться в курятник».

– Ферручо! Вот хитрюга! – улыбнулась Карла.

Матео жил в 20 минутах ходьбы от Карлы, почти в центре города. Первый этаж отец оборудовал под магазин. Он не был богачом, но продажа тканей приносила неплохой доход. Матео получил хорошее образование. Гаэтано учился в той же школе, но сейчас, в летние каникулы он занимался любимым делом – игрой на пианино. Часто они с братом устраивали концерты по вечерам, играя в четыре руки.

– Вы Карла? – спросил худенький черноволосый мальчик, выйдя из магазина, у витрины которого она остановилась.

–Откуда ты знаешь? – узнала Карла Гаэтано.

– Матео сказал, что Ферручо пригласит сегодня на обед красивую девушку.

– В качестве главного блюда? – И они оба рассмеялись. – Его на самом деле зовут Ферручо?

– Да, Матео нашел его цыпленком на улице и принес домой.

– Забавно, а ты наверное Гаэтано.

– А вы откуда знаете? С удивлением спросил мальчуган и широко раскрыл черные глаза.

– Ферручо сказал. – Улыбнулась Карла.

Значит Матео ничего не рассказывал о ней. – Держи петуха. – Сказала она и собралась уходить.

– Зайдите к нам в магазин, у нас столько новых тканей.

– Спасибо, я ничего не шью.

– Но до обеда еще два а часа… – Не зная чем занять гостью сказал хозяин. – А хотите, я вам сыграю?

Видя, что Карла стоит в раздумьи, он взял ее за руку и потянул внутрь. «Так значит говорил?».

Толпа покупателей закрывала продавцов – хозяев за прилавком. Они незаметно поднялись в дом и прошли в зал.

– Наверное, надо поздороваться с мамой?

– Она готовит, потом поздороваешься. – И он сел за пианино.

Инструмент выглядел довольно новым. Обстановка в комнате была не очень дорогой, но довольно симпатичной и уютной. И вдруг заиграла музыка, громкая и живая, отчего по коже у Карлы забегали мурашки. Тоненькие гибкие пальчики бегали по черно–белым клавишам, заставляя инструмент петь надрывно и воинственно – парадно.

– А можно что – нибудь поспокойнее? – попросила слушательница.

Музыка резко оборвалась и началась другая, тихая, убаюкивающая. С кухни доносился запах бульона и лука. Карла опустилась в кресло и закрыла глаза. Она вспомнила, как маленькой девочкой танцевала по комнате под музыку вальса, которую играл ее отец. Мама в это время готовила обед, а иногда прерывалась, и они кружились вместе, взявшись за руки.

– Ты плачешь? – Тоненьки пальчиком стер пианист слезу со щеки Карлы.

Она взволнованно открыла глаза и вернулась в настоящее.

– Нет, это от лука, – вытирая слезы прошептала она. – Я забыла, мне нужно идти.

– Но как же?! Мне нельзя тебя отпускать! – Он обхватил ее вокруг талии и прижался головой к животу.

– Как – нибудь в другой раз. – Погладила она его волосы. – Ты хорошо играешь. Не бросай это дело.

– Спасибо, тебе правда понравилось? Матео играет еще лучше меня. Приходи к нам вечером, мы устроили концерт.

– Спасибо за приглашение. – И она быстрым шагом направилась к лестнице, чтобы уйти незамеченной.

Но внизу было столько народу, что сразу пробиться к выходу не получилось. Почти добравшись до двери она увидела Матео, который поворачивал голову в ее сторону. Карла прикрыла лицо висевшим рядом лоскутом легкой ткани цвета лепестков цикория. На одну секунду их взгляды встретились и разошлись. Карла нырнула в ткани и исчезла.

– Теперь ты начала убегать, не сказав ни слова? – подсел он к ней в кафе.

– Видимо, это заразно. – Мельком взглянув на Матео сказала Карла.

Кипельно белая рубашка так оттеняла его смуглую кожу, что она взглянула на него еще раз. – Тебе идет белый цвет.

– А к твоим глазам небесно голубой. И какие же неотложные дела унесли тебя как ветром?

– Ты хотел познакомить меня с родителями? Так не делают. Зачем?

– Потому что … – Он не успел договорить, она встала и выбежала из кафе.

Карла, ну постой, теперь ты ведешь себя как ребенок. – Он догнал ее в переулке и прижал к стене. Ее тонкие запястья казались хрупкими в его ладонях.

– Я люблю тебя, – прошептал он ей на ушко и поцеловал в шею.

Что ей оставалось делать: раз обморок не наступал, пришлось его разыграть. Она начала сползать по стене, пока Матео не подхватил ее. Он прижал ее к себе и почувствовал, как бьется ее сердце. Карла ощущала, как он нежно взял ее на руки, с осторожностью поднимал по лестнице.

И тут он заметил, как задрожали ее веки. Она вспомнила про ключ. Ей стало неловко, что Матео пришлось нести ее всю дорогу на руках, а теперь нужно будет как–то открывать дверь. Ей пришлось открыть глаза.

– Где ключ?

– Ну, доставай.

– Опусти меня, я не упаду.

– Я люблю тебя. – Обнял он ее сзади.

– Матео, ты… слишком торопишься. – Оттолкнула она его, не позволив войти.

Матео хотел прижать ее руку к своей груди, но она резко ее отдернула и захлопнула дверь. Парень положил ладони на дверь и прижался к ней лбом. Карла сползла по обратной стороне двери и заплакала.

Впервые за столько лет она снова почувствовала, что любит. Но эта любовь была взаимной. Она столько драгоценных лет была одинокой, почему сейчас она не может отдаться этому чувству? Потому что у них ничего не получится. Он молод, у него вся жизнь впереди. Такова судьба.

Карла открыла дверь, но Матео уже не было.

– Ну почему ты так жестока?!

Матео с букетиком белых цветов постучал в дверь Карлы. Она не открыла. Он постучал сильнее. Решив, что она ушла в кафе, он отправился за ней. Но и в кафе ее не было. В голове Матео пронеслась мысль, не случилось ли чего с Карлой.

– Ее нет, она уехала. – Остановила его Анабель.

– Как? Куда?

– Не знаю, она не сказала. Вот это тебе. – И девочка достала из кармана свернутый пополам конверт. – И на столе тебя ждет сюрприз. Карла сказала, что ты знаешь, как войти.

Все было убрано. Она забрала все работы. На столе остался один эскиз: Матео играет с Гаэтано на пианино. Значит она приходила в тот вечер? Неужели она тоже лазает по деревьям?! Он сел на пол и раскрыл конверт:

«Прости меня, что я уехала так быстро. У нас все зашло слишком далеко. Это ни к чему бы не привело. Не будем делать друг другу больно. Ты, у тебя все получится. Ты будешь счастлив. Буду молиться за Гаэтано.»

Матео лег и прижал колени к груди. Ну почему она уехала? Чего она боится? Она не может забыть Марко? Где она теперь? Неужели я никогда ее не увижу? Он вспомнил первую встречу, ее кудрявые волосы, голубые глаза, как чуть не потерял ее в тот же час, что встретил…

Неожиданно раздался грохот. Матео открыл глаза и прислушался. Пошел дождь. Наконец–то в город пришла прохлада, прибило пыль на улицах, вода освежила воздух и мысли.

Поля, поля, желтые и фиолетовые, бескрайние просторы очаровывают глаз. Трава колышется от ветра, и создается впечатление, как – будто ты плывешь по волнам. Тонкими ниточками вен пересекают поля дороги. Редко кого встретишь на них, плывущих медленно и устало от жары.

Пролетавший над полями в поисках добычи орел заметил пыль на дороге. Два рысака, впряженные в повозку, рьяно неслись, рассекая горячий воздух.

– Далеко еще до Леуки?

– Несколько миль.

И орел оставил путников, поняв, что им не по пути.

– Купите цветочки для вашей Джульетты! – Подбежал к незнакомцу босоногий паренек лет восьми. – Купите, купите! Всего два чентезимо.

Только совранные с клумбы цветы, некоторые с корнями, с которых падали комочки сухой земли, дрожали в руках мальчишки, который тряс ими, обегая странника кругами.

– Вот дьяволенок! Поди сюда! – Закричала замученная старушка, вытирая пот со лба.

– Вы не скажите, как найти дом сеньора Винченсо и сеньоры Сильваны? – обратился путник к ней, чтобы отвести удар от маленького продавца.

– Вы о Винченсо Кардона? Его давно уже нет. Он не прожил и двух лет после смерти сына. А Сильвана живет с дочерью, теперь вдвоем остались. Что это я вам воды не предложила. – И она вынесла большую кружку до краев наполненную холодной водой.

Они около часа беседовали на крыльце.

– Вымирает наша деревушка, молодых почти не осталось, детей и того меньше. Вот внука мне оставили, уехали в город. Теперь вот нас хотят забрать. Я не поеду отсюда, где родилась, там и умру. Здесь мой Пьетро лежит, и я буду рядом. Пьетро и Мария. Скоро заберут внука, совсем одна останусь. Вот так умру, никто не узнает. С ребенком все повеселее, хоть и трудно с ним. Он такой пострел! Я дремлю в кресле, он походит ко мне, а я почти не дышу, и спрашивает: «Бабушка, ты умерла?». «Тю ты, негодник», – говорю, а сама рада, что он рядом.

Приветливая хозяйка говорила и говорила, словно пытаясь рассказать все, о чем молчала долгие годы, за неимением собеседника.

– Что–то сердце зашлось, давно я не разговаривала столько.

Гость отказался от обеда, чтобы не доставлять хлопот старушке. Он поблагодарил ее и отправился дальше, чтобы успеть найти тот дом до темноты.

Глухой стук в ставни разбудил молодую девушку и ее мать. Гостей то у них не бывает, никто не приезжает в заброшенную Леуку, да еще в такое время.

Когда зажегся свет в комнате, и Матео услышал, как к двери тихонько подошли, он произнес:

– Здесь живет сеньора Сильвана Кардона? Я ищу Карлу!

Дверь открыла хозяйка в ночной рубашке и вязаном платке на плечах. За ней выглядывала кудрявая голубоглазка в таком же одеянии.

– Извините, что так поздно. Я ищу Карлу. Она здесь?

– Ее здесь нет, – разглядывая с ног до головы незнакомца сказала хозяйка. – Что стоишь, накинь халат и собери ужин, – повернула она голову в сторону дочери, но не сводя глаз с гостя. – Проходите.

– Значит, Карлы здесь нет. – В растерянности промолвил Матео.

– Она у себя дома. Решила пожить там.

– А где это? Это далеко отсюда? – вскочил он из–за стола и напугал Джудиту, которая несла с кухни хлеб с молоком, сыр и тушеные овощи.

– Успокойся. Это рядом. Пойдешь завтра. Поешь.

Дочь не сводила глаз с молодого человека. За весь день ничем особо не порадовав свой желудок, он набросился на еду, как дикий зверь на добычу. Один раз он поднял глаза на девушку, отчего та смутилась, а поймав взгляд матери, вышла из кухни.

Его положили спать в свободной комнате. Наверное, в комнате Марко. Матео некоторое время боролся со сном, он хотел запомнить запахи, выстраивал образы, прислушивался к звукам, здесь когда–то была и Карла. Но вскоре он проиграл, и сон одолел его.

Проснулся он не на рассвете, но солнце было еще невысоко. Его накормили завтраком. Девушка принарядилась и вызвалась проводить Матео, сказав, что она все равно понесет Карле свежего молока. Джудита не знала, о чем они говорили, пока она наливала кувшин.

– Он сам справится, – сказала ей мать, – пора уже на рынок, да заехай к тете Марии, передай сыру.

Девушка отдала молоко и выбежала из дома.

– Тетя Мария? Вы родственники?

– Нет, мы просто так ее зовем. У нее нет родственников. Только внук остался. А ты откуда ее знаешь?

– Она показала мне дорогу к вам. Говорите, у нее нет родственников? Она мне сказала, что в городе у нее дети, и они хотят забрать ее с внуком.

– Да, хорошая история, она придумала ее уже давно, когда дочь и ее муж пропали, и весточки от них нет уже как лет 5. Эту истории она сочинила для внука, и сама ей живет. Сама в нее поверила. Может и к лучшему… Надежда умирает последней.

Матео задумался, ему стало жалко ту старушку, которая верила в то, во что хотелось верить. Все мы отчасти живем мечтами.

– Иди не сворачивая, упрешься в дом. – И она перекрестила уходящего.

Шел он недолго, но солнце затрудняло каждый шаг в горку. Наконец, показалась крыша, а за ней и стены с окнами старого, давно некрашеного дома. Все было тихо, ничто не выдавало признаков жизни.

– Карла! Карла! – кричал он во дворе, и в доме, но в ответ – тишина.

Матео вышел на задний двор. Одно яркое пятно привлекло его взор. Среди всей зелени сада выделялось дерево с необычного цвета кроной – зелеными листьями с красными жилками. А под ней сидела Карла. Возможно, она дремала, прислонившись к стволу дерева, так как по ее руке ползала бабочка, и она не сгоняла ее, или не хотела. Бабочка была единственным существом, кто ласкал ее своим прикосновением.

– Я принес молока от твоей тети. – Присел он к ней и прошептал.

Карла неожиданно отскочила в испуге, и напугала Матео.

– Хорошо руками не всплеснула, а то бы всего окатила. – Улыбнулся он, вытирая молоко.

– Матео?! – Встала Карла с земли, отряхиваясь.

– Забавно, да? Мы не виделись недели две, а вот встретились и никаких тебе привет и как дела. Словно и не расставались. Ну и прощанья, собственно, не было. Ты, кажется, просто… сбежала.

– Зачем ты здесь? Разве не понятно, что я больше не хочу тебя видеть?! Как ты меня вообще нашел?!

– Ну, отправься ты в другое место, конечно же, не нашел бы. Судьба!

– Я решила навестить своих… да вот дядя умер. Я не успела… Сходишь со мной на его могилу, а то я все не решаюсь, не люблю это место?

– Схожу. Выпей молока, пока не сквасилось. А что это за дерево?

– Друг моего отца привез как–то саженец клена Шведлери. Мне было восемь. Мы с отцом посадили его. За 20 лет он очень вырос. – И она провела рукой по стволу. – Теперь я могу сидеть под ним и размышлять, вспоминать и мечтать. Весной молодые листья блестящие, кроваво–красные, летом становятся зелеными с красными жилками, как видишь, осенью приобретают оранжево–красную или медную окраску. Приезжай осенью, будет красиво.

– Не успел приехать, а ты уже намекаешь, что мне пора уезжать?

– Давай молоко, пошли в дом. – Улыбнулась она.

Ближе к вечеру, когда солнце уже не пекло, они собрались на кладбище. Матео не мог сказать, что он не любил такие места, так как никогда там не был. А Карла потеряла уже четверых. Тогда Матео представил, что Карла могла чувствовать, он представил, что вдруг Гаэтано не спасут. Что он будет чувствовать, как он будет жить без него, все они без него. Они будут ходить к его могиле, сожалеть, плакать, пока слезы не кончатся и не высохнут глаза (всегда наступает такой момент, когда слезы больше не текут, но это не значит, что скорбь прошла).

И вдруг Матео стало не по себе от этих мыслей. «Что это такое я говорю?» – сказал он себе и перевел взгляд на Карлу. Она сидела у могилы родителей, гладила раскаленный камень, и что–то шептала. Много времени прошло с тех пор, слезы больше не текли, рана зарубцевалась, но шрам остался. Матео раньше не понимал, как это можно разговаривать с умершим, это же ненормально, но сейчас допускал, что это вполне нормально, иначе бы человек сошел с ума от потери. Мы всегда можем продолжать разговаривать с человеком, видеть его во сне, и никто не может нам этого запретить.

– О чем ты думаешь? – тронула она его за плечо.

– Да так, о смерти, как это, потерять близкого человека.

– У каждого своя мера, насколько это тяжело.

– Я не хочу никого терять. Ни Гаэтано… ни тебя. Останься со мной.

– Нельзя потерять того, чего не имел.

– Карла, но я люблю тебя. Ты все еще любишь Марко? Поэтому…?

– Нет. Если честно, я даже стала забывать черты его лица. Я… вспоминала тебя, и… черты перемешались, стерлись. Сейчас есть только ты.

– А ты закончила работу? Ту, нашу.

– Почти. Приезжай осенью. Нет, правда. Я буду ждать тебя. Я покажу работу. Пойдем домой, неуютно здесь.

– Пойдем в одно место, оттуда видно море и такой восхитительный закат. – Сказала Карла после ужина и взяла Матео за руку. – Я люблю закаты и рассветы. Но закаты больше. Они необыкновенны.

– Да, теперь я тоже люблю. Когда ты уехала, я несколько раз наблюдал закат в том кафе, надеялся, что вот–вот ты выйдешь из–за угла и улыбнешься мне.

И они сидели обнявшись около получаса и молчали, любуясь закатным небом.

– Ты никогда не хотел стать птицей? – Вдруг спросила она его и по молчанию поняла ответ. – А я иногда представляю себя птицей, как я лечу, рассекая небесные просторы, все выше к облакам, парю в воздухе, лечу навстречу закату.

И опять наступило молчание. Каждый думал о своем.

– В начале осени Гаэтано должны делать операцию. Денег пока не хватает. Я устроился на работу, отец будет справляться один.

– С Гаэтано все будет хорошо, он еще будет известным пианистом.

– Я видел у вас пианино в углу…

– Отец играл, меня учил, но кроме нескольких простых мелодий я ничего не умею.

– Я хочу сыграть тебе.

Почти стемнело, когда они вернулись домой. Оказалось, что инструмент надо настраивать.

– Завтра сыграешь, ты ведь не завтра уезжаешь?

– У нас есть еще два дня. Как мало.

– Ну, для кого–то это очень много. Уже поздно, давай спать. Я постелю тебе в гостиной.

– Помнится, один философ сказал: «Всегда ли мы делаем то, что хотим?»

– Если бы люди всегда делали то, что хотели…

– Они стали бы счастливее. Только прошу, не потеряй сейчас сознание. – И он взял ее на руки.

– Нет, я просто теряю голову.

Следующий день полетел незаметно. Матео настраивал пианино, пока Карла ходила за молоком, потом играл ей, они даже пробовали играть в четыре руки, но Карла решила не заниматься не своим делом, так как только фальшивила, и продолжила писать Матео.

– Тебе не бывает скучно? Ты долгое время жила одна…

– Я привыкла к одиночеству.

– А зачем оно нужно, если можно каждый день общаться с родными и друзьями?

– Не познав одиночества, не сможешь по–настоящему оценить общение.

– А ты жалеешь о чем-нибудь?

– Нет, я довольна своей жизнью. Я бы не смогла прожить ее иначе. Хотя… жалею… что не успела написать родителей, я почти не помню их лица... Вот об этом, да… А ты?

о чем сожалею - что не успела написать родителей

– Я? Тоже нет. Я не знаю, как бы жил, если бы не встретил тебя.

Ближе к обеду следующего дня повисло молчание, оба понимали, что настал час расставания.

– Я не люблю прощаться…

– Да я уж понял. – Поцеловал ее Матео.

– Просто езжай и возвращайся осенью.

– Жди меня, Карла, жди. – Поднял он обеими руками ее подбородок. Он сказал это так четко, с такой надеждой и мольбой, что слезы накатились на глаза у обоих.

– Я буду здесь всегда. Я буду ждать.

И целыми днями она писала. Писала все, что запомнила, все моменты, его движения, черточки лица. И она закончила ту работу. Карла считала дни до начала осени, и даже часы. Она ждала того дня, когда вновь увидит Матео, этого юнца, который вырос в ее глазах и завоевал ее сердце. И когда наступил первый день осени, Карла не находила себе места. Она каждый день выходила на крыльцо и смотрела вдаль. На пятый день осени она испугалась, что больше его не увидит.

– Карла! Карла! – наконец голос Матео взорвал тишину утра.

«Спит еще, наверное» – подумал он и решил разбудить ее поцелуем. «Нет, постель заправлена. Может в саду?»

– Карла! Я приехал! Да где же она!? Может у тети?

Он перевел взгляд на то дерево. Листья почти все покраснели, и горели огнем. Многие уже опали, но не было заметно, что крона поредела, настолько густой она была. Матео подошел ближе, прищуриваясь, не показалось ли ему. Припорошенный кроваво–багряными листьями в землю был врыт серый камень. Матео с ужасом очистил его от листьев и прочел:

«Карла Росси

Он отшатнулся и упал на землю. «Я опоздал». Так он сидел в ступоре не зная, что делать. Слез не было, и это сильно волновало его. Почему он не плачет? Разве он не любил Карлу больше жизни? Или он не способен на переживания? Что с ним? Он сидел не двигаясь, не поворачивая головы и глаз, смотря в одну точку. Матео слышал ветер, шуршание листвы, и вдруг его окрикнули. Он повернулся, но никого не было. А послышался голос Карлы. «Она здесь, как и обещала».

– Прости меня, что так поздно. Я так хотел тебя увидеть! Так хотел! Не думал, что так быстро… Я… Я хотел тебе сказать спасибо. Это ты прислала деньги на операцию. Наших бы не хватило. Вся наша семья тебе благодарна. Я не думал, что ты… Если бы я знал… Я бы взял тебя с собой. Мы бы провели это время вместе. Прости меня.

И незаметно для него по его щекам потекли слезы. А он, не вытирая их, все продолжал:

– Я так люблю тебя! Я думал, у нас еще есть время, несколько лет. Если бы я знал. Почему ты мне не сказала? Ты наверное чувствовала. Ты меня нарочно прогоняла?

Чтобы я не видел, как…?

Матео еще долго разговаривал с Карлой. Глаза болели от слез, он не заметил, как уснул.

Проснулся Матео от странных звуков. Он повернулся в их сторону и увидел сову, сидящую на камне. Она застыла и пристально смотрела на него. Он протянул к ней руку, и она вспорхнула.

Сеньора Сильвана, увидев на пороге Матео, удрученного и потрепанного, все поняла. Она просто распростерла руки, и Матео бросился к ней, не сдержав слезы.

– Все произошло неожиданно. Джудитта понесла ей молоко и нашла ее под деревом. Она лежала без сознания. Джудитта прибежала за мной. Мы еле донесли ее до кровати – она упиралась, хваталась за дерево, просила под ним ее и похоронить.

– Когда это сучилось?

– Почти месяц назад. Пятого сентября.

– На пятый день осени. Я не успел. Я не думал, что…

– Никто не думал, Матео. Не вини себя.

– Я прочитаю ее письмо… под деревом (он не смог сказать – на ее могиле).

«Любимый мой Матео.

Прости меня, что не дождалась. Я очень хотела. Я ждала тебя с того самого дня, как ты уехал. Но я сдержала обещание – я осталась здесь, я не уехала. Я хотела увидеть тебя еще раз. И я увидела, сегодня утром. Я так тебя люблю! Прости, что не сказала тебе этого раньше, еще тогда, в Поситано. Я боялась в тебя влюбиться. И влюбить тебя в себя. Я не хотела, чтобы ты страдал. Прости меня. Но я так сильно тебя полюбила!

Тетя сказала мне, что ты все знал про меня, но тебя просили молчать. Как тебе, наверное, было нелегко, но я и не догадалась по твоему виду. Я не решалась сказать тебе, потому что боялась, что тебе станет меня жалко. И я не буду уверена, любовь это или нет. Марко знал обо мне, и как–то раз сказал, что не сможет меня полюбить, потому что я все равно проживу недолго. Я боялась, что меня никто никогда не полюбит. Прости меня. Не вини себя, что твоей любви было мало. Каждый раз, когда я смотрела в твои глаза, я видела ее. Я чувствовала ее каждый день.

Я надеюсь, что с Гаэтано все будет хорошо. Мою болезнь все – равно нельзя было вылечить, так что не вини себя, кого бы ты выбрал. Деньги пошли по назначению. Я оставляю тебе все свои работы, и ту самую, мою любимую. Не прощаюсь с тобой. Мы еще увидимся. Ты знаешь, где со мной можно поговорить.