Её пухлые пальчики мягко отвели револьверный ствол, двери скрипнули, как кто вошёл. Выпала купюра из кармана. Зашуршала в вазочке икэбана. Они стояли в фойе ресторана. Блестел начищенный паркета пол. Он был раздавлен, угрюм, зол. Она была мила, и мужчинами всегда желанна. В канделябрах дрожал голубоватый газ. Никто бы не увидел их сейчас. Если б была драма, разве что, запомнила выстрел икэбана. Полицмейстеру б доложила, услужила. Но он любил. Про всё тотчас забыл. Револьвер опускался всё ниже, губы становились ближе. Как кто за рукав осторожно подводил. И золотая дверная ручка уж тихо отпирала платяные створки. Но, словно в морге, свидетелем очевидного ненужного ляпа – - в нумере оставалась мужская шляпа. И он увидел шляпу, и швырнул её на стол. А она тихо плакала, и в промозглом осеннем Париже, где стёкла витрин, блестели улыбками неподвижны, они говорили уж громко, по-русски, и уж волосатый палец белел на крючковом спуске. Но между стволом и сердцем постоянно стояла любовь… Ревность сыпала в вино перца – любовь заламывала руки. И любовь уж лобзала мужские утюженные брюки, и вытирала носик о них, выгибая тонкую бровь. Икэбана, свидетелем всему были сухие её цветы. Лишь они рассказали бы правду об их отношениях. Лишь они ведали о грани черты, а их слова и мечты, хоронили в пороках, и в их прегрешениях. Пуля была случайной, пробила фетровый абажур, рикошетом ушла в окно и на вылет. Он целовал её жадно, как никогда, и тяжёлый стул, валялся беспомощно ножками вверх, беспощадно выбит. 1 ноября 2009 г. С-Петербург |