(Деревенский этюд).

Восходящее солнце сначала позолотило своими лучами верхушки пирамидальных тополей, растущих в центре, затем лучи опустились на крыши домов, и наконец разом осветило кривые, немощённые улочки старинного села, расположенного на Среднерусской возвышенности. Солнце никого не застало врасплох, село давно проснулось. Мычали коровы, собираемые в стадо пастухом, хрюкали свиньи в ожидании утренней кормёжки, а гуси, наскоро подобрав брошенное хозяйской рукой зерно, гогоча и хлопая крыльями, уже направлялись к неширокой речке, протекающей рядом с селом и отделяющей его от леса, вскинувшегося к небу верхушками стройных сосен.

Дачница Писакина перевернулась на другой бок на потёртом диванчике, вплотную притиснутом к письменному столу в её рабочем кабинете, выполнявшим сегодня ещё и роль спальни. Хотя июньское солнце уже достаточно высоко продвинулось на небосклоне и неумолимо нагревало воздух своими жаркими лучами, она не торопилась просыпаться. Спешить Писакиной было абсолютно некуда: городская квартира сдана под офис и приносит вполне приличный ежемесячный доход, которого хватает ей самой и ее сожителю Прошке. Хватает…, но на весьма скромную жизнь в деревне. А как хотелось бы рвануть на Сейшелы, или на Канары или, хотя бы, в Сочи, но, из-за явного недостатка средств на роскошную жизнь, что вполне соответствует ее запросам, приходилось довольствоваться жизнью в деревне. И все бы ничего, но эти проклятые аборигены с их петухами, коровами и прочей живностью – ах, как они отравляют ей жизнь и делают несносным ее существование.

Злость захлестнула ее полностью и Писакина, заскрипев остатками зубов (стерлись от скрипа), выползла из-под одеяла и направилась к письменному столу, где беспорядочной кучей были навалены: стопки и стаканы, пепельницы и окурки, исписанные и чистые листы бумаги. Порывшись в куче на столе и не найдя пачки с сигаретами, она привычным движением бросила в угол изжеванного рта окурок и щелкнула зажигалкой. В прокуренных легких заскрипело, захрипело, забулькало, и... неудержимый кашель рванулся наружу.

« Ах, как у меня ухудшилось здоровье, - ужаснулась она, - и во всем виноваты коровы, это от запаха навоза у меня такая аллергия. Кому же еще написать…, чтобы наконец, приняли меры: и выселили всех аборигенов с их коровами или, хотя бы, одних аборигенов, а коровы…, уж ладно, пусть остаются – на колбасу можно пустить или на мясо». От такого смелого решения у нее подскочил уровень адреналина в крови и она, схватив чистый лист бумаги, застрочила ручкой.

В дверь комнаты робко протиснулся Прошка, ее сожитель, и, вытянув руки по швам, прогнусавил:

- Чаю будете?

- Какой чай, мой милый? Ты же видишь, я занята. Приготовь попозже. Да, кстати, ты позвонил анонимно в редакцию, как я тебе приказала, и наврал им с три короба?

- Да, сказал, что от бескормицы постоянно дохнут коровы и кругом валяются их трупы.

- Молодец, но мне кажется это очень круто, хотя…, где-то в лесу мы видели коровий череп двадцатилетней давности. Его мы и предъявим властям, если приедут с проверкой, а про остальное скажем, что растащили собаки, так как хозяева их не кормят.

- Наверное, и наш Жулик участвовал в растаскивании, потому что в последнее время плохо ест, - пошутил Прошка, осклабившись.

- Ну, зачем ты отпускал его на улицу? – Писакина встала, и лицо ее покрылось землистыми пятнами. - Ты разве не знаешь, что за нашего песика я отдала тысячу баксов. Ты что же, хочешь, чтобы он заразился чем-нибудь, общаясь на улице с деревенскими собаками?

- Ну, Вы же сами сказали, что в доме дышать нечем от запаха собачьих экскрементов, - Прошка обиженно шмыгнул носом, - вот я и стал их отпускать – побегать по улице с целью ее загаживания.

- Как! Ты выпускал еще и Куклу с Лялькой? – Писакина пыталась взволнованно дышать, но дыхание ей совершенно спёрло в зобу, который стал непомерно расти в последнее время на почве хронического нервного расстройства, связанного с непониманием окружающими ее насущных проблем и запросов.

Испугавшись, Прошка чертом подскочил к ней с рюмкой коньяка в правой руке и с огурцом в левой. «Эх, лимон бы надо». – Вспыхнуло у него в голове и тут же погасло. Но Писакина не сказала ни слова и спокойно зажевала коньяк огурцом.

-Теперь иди пока, - сказала она расслабленно, - да не куда-нибудь, а прямиком в сельмаг и купи мне моих любимых длинных сигарет. Ну а себе можешь купить колбаски охотничьей, она тоже длинная и тонкая, как и мои сигареты. - И, рассмеявшись своей шутке, легким движением дрожащей руки отпустила его.

Шустрый Прохор, выходя из дома, чуть не сбил с ног пришедшую в гости гражданку Недоумкову.

-Ах, Прохор Иваныч, - вскрикнула соседка, и, заплетающимися ногами, понесла свое тщедушное тело навстречу хозяйке.

-Проходите, дорогая, проходите. - Писакина помогла гостье преодолеть небольшой коридорчик и ввела ее в свою комнату. Усадив соседку в кресло, она подала ей исписанный лист бумаги и, пока та читала, разлила по рюмкам коньяк и подвинула ближе к гостье тарелку с солеными огурцами.

Читая очередной пасквиль Писакиной, Недоумкова одобрительно кивала головой, готовой от этих кивков отвалиться.

-Так их, так их, - бормотала она – выселить и все тут, пусть убираются в 24 часа куда хотят. Закончив чтение, она взяла протянутую ей ручку и скрепила написанное своей подписью.

Отложив бумагу в сторону, подняла рюмку и, чокнувшись окончательно с хозяйкой, произнесла слабым голосом:

-За успех нашего предприятия: сделаем это село дачным поселком без единого петушиного крика. Вот тогда полностью насладимся великолепием окружающей природы, если доживем, конечно. - И она тяжело вздохнула.