Бен печатал отчёт или какой-то другой документ, глаза болели от холодного отсвета монитора – всё это навивало скуку. Его взгляд упал на клавиатуру и на свои руки. «Боже, какое уродство» – подумал он. Бен ненавидел свои руки: толстые пальцы, волосы на кистях, но больше всего его раздражало в них то, что это были типичные мужские руки, т.к. он был “типичным” мужчиной.

Вообще его раздражало в себе всё – всё его тело было мужским и это было пыткой с рождения.

Бен посмотрел на свою ладонь, прищурившись, он увидел сквозь толстую кожу, как сквозь полиэтилен, прекрасную женскую кисть: элегантное тонкое запястье, изящные длинные пальчики с красивыми ногтями, и печально улыбнулся.

Очередной день в офисе подходил к концу.

 

***

Колёса поезда метро отстукивали в голове Бена время оставшиеся до порога его квартиры. Он заворожено смотрел в темноту за окном вагона на стенки туннеля и провода под диким напряжением, протянутые по этим стенкам, и ему казалось, что он такой же провод: Бен испытывал дикое напряжение внутри себя всю жизнь. Всю жизнь он чувствовал себя в ловушке собственного бытия. Смотря на стекло вагона, он видел не только то, что было по ту сторону, но и отражение того, что было за спиной. А были там женщины. Девушки его возраста, чуть старше, чуть моложе, совсем юные студентки, а также дамы средних лет, утратившие юность и даже частично молодость, но не красоту. Если бы Бен смотрел непосредственно на них, его бы заметили и сочли озабоченным, но он смотрел лишь на их отражение призрачное и не чёткое. Бен мог смотреть на них долго и пристально, рассматривая их лица, руки, ножки и всё остальное, пока не объявят его остановку. Но это была не похоть, это была зависть! Зависть узника – к тем, кто свободен. Бен знал, что он один из них, он понял это ещё в раннем детстве, и с детства, с того момента, когда он осознал это впервые, он чувствовал себя в ловушке.

Бен перевёл взгляд с отражений девушек и женщин, стоящих за ним, на своё собственное и закрыл глаза, сильно зажмурился, а колёса поезда всё стучали в его голове, отсчитывая секунды и метры до его остановки.

 

***

Квартира Бена была на третьем этаже. С каждой пройденной ступенькой он чувствовал грузность и неуклюжесть своего тела, но не из-за усталости, вернее не из-за усталости от работы, а из-за себя. Он устал от такой жизни, когда внутреннее ощущение себя сталкивается с жестокой реальностью, с тем, кем он является на самом деле.

Он перешагнул порог квартиры, закрыл дверь, снял ботинки, поставил возле них портфель и начал скидывать с себя одежду, направляясь к ванной. Одна за другой вещи оказывались на полу с каждым его шагом: пиджак, галстук – удавка любого клерка, брюки и рубашка (единственная вещь его офисного облачения, которую он любил, т.к. она была на 40% из шёлка и приятно скользила по коже, когда он её одевал или снимал). Бен налил горячую ванну и, сняв последнее, забрался туда как в тёплую постель студеной зимней ночью.

Бен отмокал так час, представляя, как кожа слезает, как он сбрасывает её, и под ней оказывается его настоящее тело, его подлинная суть.

 

Вытираясь на ходу, Бен прошёл в спальню и, отбросив полотенце в сторону, открыл большой шкаф. Дорогие костюмы, рубашки и галстуки гордо висели там стройными рядами. Можно было бы представить, что когда закрываются двери, они (костюмы, рубашки и галстуки), оказавшись в темноте, на перебой спорят: кто из них дороже и чей ярлык с раскрученным брендом круче. По крайней мере, фантазия об этом заставляла Бена улыбнуться в холодный дождливый день. Но сейчас он об этом даже не задумался, бесцеремонно отодвинув их в сторону, т.к. его интересовало только то, что было за ними.

Он шагнул туда, присел на корточки и достал, стоявший в самой глубине шкафа, небольшой чемодан, словно вытаскивая на свет божий из тёмного уголка своего нутра подлинного себя. Он был абсолютно гол и, открыв чемодан, чувствовал себя, рождающимся заново, будто бы природа дала ему второй шанс обрести себя настоящего, исправив её ошибку, примирить его внутренние ощущения с реальностью.

 

Пальцы скользили по тёмно-зелённому шёлку строгого вечернего платья; парик из настоящих волос цвета каштана с медным отблеском (он ухаживал за ним так же, как если бы это были его собственные волосы, конечно с париками из синтетических волокон возни меньше, но как бы они натурально ни выглядели, нет чувства подлинности); элегантные туфли на невысоком каблуке, белье и чулки с поясом завершали преображение тела, погружая в полное ощущение того, что Бен не одел что-то на себя, а напротив сбросил лишнее, открыв свою душу и сердце.

Однако оставалось ещё лицо!

Не его лицо: мужские широкие скулы, мужской подбородок с ямочкой, мужская нижняя челюсть, мужские надбровные дуги, выдающиеся над переносицей – нет, это было совсем чужое лицо.

Единственная не задействованная пока вещь, которая осталось в его “потайном” чемоданчике, – до отказа забитая косметичка. Тональный крем, пудра, немного румян, тени для век, карандаш для глаз, карандаш для губ, туш для ресниц, помада – всё это набор художника. Игра со светом и тенью позволяет убрать лишнее и подчеркнуть истинное, позволяя увидеть другое лицо…

Определённо его лицо: изящный прямой носик, трогательный круглый подбородок, высокие скулы, пухлые щёчки персиком, тонкая линия челюсти и шеи, распахнутые благодаря длинным ресницам глаза и безумно, безумно притягательные губы – это было его лицо.

Это было Её лицо! И тело… это было определённо уже Её тело!

 

На одном выдохе в пустой комнате, доселе наполненной тишиной, прозвучало: “Анна”. Сначала шёпотом, потом в пол голоса, потом в полный голос. Ей нравилось произносить своё имя, оно как дыхание. Анна любила смотреть на себя в зеркале в такие вечера, т.к. именно сейчас она чувствовала себя свободной, хоть и не надолго. Пока ей хватало этих кратких часов свободы, ведь освободиться навсегда она пока не могла. Для того чтобы “освободиться”, т.е. преобразиться навсегда нужно много денег, не меньше времени и очень много терпения…

Справки от психиатра о том, что она действительно – “она”, что рождение женской души в мужском теле это не оправданная жестокость со стороны “матушки природы” и у неё есть законное право это изменить (не менее 2х лет наблюдения у психотерапевта); затем долгий подготовительный курс гормонов, который длится около двух лет и более; а ещё операции, которые нельзя сделать все сразу за один день, потребуются месяцы – и на всё это нужны деньги, время и терпение…

Терпение для собирания справок, терпение для прохождения длительного курса гормонотерапии, терпение для боли, для чудовищной боли после операций и терпение для “косых” взглядов.

А пока, у Анны не было достаточно времени и денег на всё это, но зато у неё было предостаточно терпения довольствоваться вот такими вечерами, а дни просто пережидать. Но она знала, что это не надолго. Пока она молода (ей всего 23), у неё есть возможность довольствоваться малым, но скоро её внутренний мир, конфликтуя с внешними обстоятельствами, начнёт погружаться во тьму депрессии и безнадёги, и рано или поздно Анну в теле “Бена” найдут в ванной с перерезанными венами.

Анна сидела перед зеркалом смотрела на настоящую себя и думала о том, что скоро ей придётся начать свой путь к “перерождению”, не на вечер, навсегда и первое что от неё потребуется это смелость. Даже деньги и время не так важны как смелость. Смелость решиться встать на этот путь. Смелость быть собой. Смелость стать собой. Ведь у неё почти не было выбора, точнее альтернативы её пугали…

 

***

В 10:00 утра Бен придёт на работу, он будет делать то, что и всегда, он будет таким, для окружающих, как и всегда. Это будет продолжаться каждый день до тех пор пока его не найдут с перерезанными венами или пока у Анны не будет достаточно смелости что бы стать собой.