Лет им на двоих было чуть больше ста, но это их не останавливало и даже не совестило. Они знали друг друга не один год, но вот совершенно внезапно случай, а может, как водится в их возрасте, чья-то умелая не то подсказка, не то насмешка свели их, сомкнули в кучку. Они с радостью признали друг друга, оценили своё вольнолюбие и даже вольнодумство, и сошлись, как дети, не по-настоящему, а понарошку, как бы играя в какую-то чудную, только им ведомую игру. Вдоволь пошалив, они, не сговариваясь, облегчённо вздыхали и разлетались в разные стороны, чтобы отдохнуть друг от друга и зажить своей обычной незаметной жизнью.

Боже упаси, никто ни на кого не роптал, не требовал воссоединения. Перспектива совместного проживания под старость, медленное тление на лавочке городского скверика, а в худшем варианте, - на скамеечке под домом, их не устраивала. Они ещё хотели буйства страстей и чувств, их напряжения, накала. И самое странное, несмотря на чахлый возраст, кое-что им удавалось, а кое-что и с трудом, но они, убеждённые оптимисты старой закваски и закалки, никогда не сдавались.

Она старалась, как могла, создавать уют, хлопотала перед его приходом, готовила «что-то вкусненькое», корпела у плиты, стелила к его приходу скатерть на стол, подбирала под цвет салфетки, зажигала свечи, чтоб ублажить гостя и принарядить ужин. Она даже купила атласный дорогущий голубой комплект постельного белья «в мелкую рябушку», с гордостью укладывала его на небесные подушки и простыни, укрывала ослепительным облаком одеяла, на что он довольно щурился и мурлыкал, как старый, видавший виды поношенный кот, и блаженно шептал: «Ну, совсем как море».

Ночь они проводили неспокойно: подолгу нежились, потом выходили на балкон полюбоваться светлой доброй майской ночью, глубоко вдыхали её ароматы, тихо, говорили обо всём и вся, возвращались и пытались заснуть. Спали неспокойно. Он просыпался среди ночи от тяжести её ноги, бурчал, ворочался и жаловался, что под такой могучей ногой ему тяжко дышать, засыпал, просыпался, снова нежно будил и просил её не храпеть.

Места на кровати он старался занимать мало, давая простор её большому телу, любившему распластаться широко и свободно. Зная его привычку бродить по ночам, она укладывала его на кровати с краю, а он, не приспособившись, скатывался с небесных простыней на пол, бесшумно, безмолвно и безропотно. Она чувствовала сквозь сон эту холодную пустоту рядом, пугалась, внезапно просыпалась и сразу находила его по тихому дыханию, причитая, поднимала, укладывала подальше, под стеночку, чтоб не дай бог, не разбился.

А ночь всё тянулась, и он, обрадовавшись её бодрствованию, заводил длинные ретроспективные беседы, больше монологи-исповеди, о былом, пережитом, невысказанном и забытом, и не давал ей уснуть. Они спали мало, ссорились, мирились, а утром расставались. Но не сразу, чуть помедлив, как бы растягивая удовольствие прощания не то чтобы нелёгкого, не то, чтобы тягостного, больше вязкого и всегда грозившего перейти совсем в иной виток времяпровождения вдвоём. Ну, мало что ещё стукнет сумасбродам в голову. Опять застрянут.

Поднявшись чуть свет, они выбирались на улицу, почему-то прячась от соседей. находили кафешку, в которой их никто не знал, наивные: их знали везде, слишком яркой была эта немолодая, никуда не торопящаяся пара. Сидя за столиком, подолгу лениво цедили кофе, запивали: она – коньяком, он – водкой, смотрели равнодушно на утренний людской забег, спешить им уже было некуда, не тот возраст. Наконец, расходились, уже без слов, без сил, и почти не прощаясь. Перерывы между свиданиями были долгими. Она редко проявляла инициативу, покорно ждала. Куда денется – объявится.

Но тут вдруг он пропал, как в воду канул. Она занервничала, потом смирилась, затихла. Он позвонил в разгар лета, темнил, оправдывался, пустился в сложные объяснения, мол, заказ, сроки. В ход пошёл известный приём: творчество, это тебе не пироги печь. Художнику требуется уединение, сосредоточенность и даже, в некотором роде профессия предполагает, аскетизм. Тут он загнул, вышел за рамки. Уж кто, кто, а она знала какой из него аскет, но виду не подала, не хотела портить сладость минуты пока ещё виртуального обретения пропавшего друга, только понимающе вздыхала в трубку, поддакивала.

Наконец, он возник на пороге внезапно, без звонка: бледный, похудевший, мертвецки пьяный. Она обрадовалась ему, захлопотала, по привычке пытаясь, накормить и обогреть. Но не тут-то было. Он лез под руки, категорически отвергал тарелки, подсунутые ему под самый нос, широко, неуклюже обнимался и одновременно снимал куртку, из всех карманов которой сыпались на пол деньги, тянул её в спальню и одновременно звал в ресторан, чем окончательно сбил подружку с толку.

Она решилась его угомонить и почти силой усадила на стул, попробовала пригвоздить, но он и тут не унимался, норовил поймать её, суетящуюся, на ходу, и примостить на колени. Наконец, они потеряли равновесие и упали с этого стула.

То ли от удара, то ли подоспела нужная минутка, он вдруг определился и потребовал, чтоб она немедленно бросила все эти огурцы и котлеты и пошла с ним в спальню.

Он одел её в жаркие нежности, и ей казалось, что она в руках большого осьминога, прилипшего к ней множеством своих ног и щупальцев. Она слушала всем телом его каждое движение, принимала как дар щедрой, чуть запоздавшей осени, серьёзно и свободно. Но тут он как бы осёкся, сник, чуть сжался, прислушался к себе и сказал, подняв почему-то указательный палец к небу: «Червак» не слушается. Стало быть, отказал». Она отстранилась, без труда сбросила с себя все уже сразу помертвевшие щупальцы, от которых кожа горела, как натёртая мелкой шлифшкуркой и жёстко без обиняков спросила: «Как долго ты аскетствовал, то бишь, пил?» Ответ последовал короткий, но исчерпывающий: «Месяц».

Пришлось вернуться в жестокую реальность: «Значит, забудь про «червака» - прокомментировала она ситуацию. – Он же не железный, к тому же достаточно старый и подержанный. Давай лучше спать. Утро вечера мудренее. Выспишься – там видно будет» - рассудила она и поправила под его головой подушку.

Сон не шёл, он заметался по квартире, ругая себя и «червака» как существующую помимо него особь. Она наблюдала сначала молча, но потихоньку терпению пришёл конец. «Ну-ну, – ехидно бурчала она в такт его шагам. – Доигрался. Тебе не к бабам ходить, а рецепты эскулапские читать. Петух. Раскукарекался». Тут он не выдержал, остановился, закружился волчком на месте: «Сделай что-нибудь, ты же мёртвого оживишь, а уж «червака» тем паче». Она молчала. Теперь уже злилась на себя, на этого неприспособленного к жизни чудака – такой её извечный выбор, других, нормальных, адекватных, умеренных, она не знала, не встречались на пути, – на его пьяный, неубедительный лепет. Но к удивлению этот её анахронизм в жизни и постели и не сдавался. Он поднял с пола рассыпанные веером купюры, пошарил в карманах куртки, сгрёб в кучу, подсчитал, что-то пошептал себе под нос, подумал и спросил буднично и уже совсем спокойно: «На виагру хватит?» Она встрепенулась, посмотрела на часы: «Ты с ума сошёл. Два часа ночи. Какая, к чёрту, виагра?» Но идея понравилась. Она отнеслась к ней благосклонно и уже лелеяла её где-то там, внутри себя, почти приняла, но женское язвительное начало не сдавалось, всё еще продолжало капризничать: «Лучше вибратор купить, надёжен и, заметь, вечен. Не чета твоему «черваку» Вибратор – это же открытие века, потому как гарант сексуальной безопасности стабильности и даже в некотором роде счастья». Он её уже не слушал.

На улице было тепло и ветряно. Молодёжь ещё сидела на открытых террасах. Они шли чинно и мирно. Обычная запоздавшая немолодая пара, решившая прогуляться и подышать летним свежим ночным воздухом. Он вёл её под руку, чуть отстранённо, как бы гордясь спутницей, она гордо несла завитую голову, мелко стучала каблучками, мяла сумочку, в которой лежали деньги на виагру.

Ночь была поздней и, наверное, поэтому в двери круглосуточной аптеки пришлось звонить достаточно долго. Когда появилось в окошечке заспанное лицо провизорши, она, почему-то строго, спросила; «Виагра у вас есть, девонька?»- и остановилась глазом, наблюдая за реакцией. Реакции никакой не последовало. Штиль и полное равнодушие. «Радует - подумала женщина, - нынче провизоры воспитанные». Но тут девушка из окошечка открыла рот и произнесла обескураживающую фразу: «А на какой вес?» Дама хотела ответить правильно и быстро, не обострять комичность ситуации, но слова не находились. Они вообще как-то исчезли, предали и оставили её один на один с этой молоденькой аптекаршей.

Пришлось рассердиться и бесстрашно пойти в атаку, защищая честь не то «червака», не то друга, не то свою собственную. «Вес, собственно, чего, милая?» - громко раскалывая мёртвый воздух, заговорила она. Поздняя клиента обрушилась на жертву с негодованием. Всё так шло гладко и хорошо, а тут испортили весь сценарий. Девушка молча развернулась и принесла таблетку. «С вас семьдесят пять гривен» - бесстрастно сказало окошко и захлопнулось. «Странно, а как принимать? – подумала она – натощак или после еды? Надо спросить, ведь лекарство». Она ещё секунду постояла, посомневалась, но стучаться в окошко и лезть с уточнениями не стала.

Её спутник прятался за углом аптеки, нервно куря сигарету за сигаретой. Хмель, как рукой сняло. Перед ней стоял абсолютно трезвый, чуть растерянный человек. Женщина, смеясь, вручила своему неугомонному другу таблетку, и они, живо обсуждая событие, пошли к дому. Опомнившись и выйдя из полу обморочного состояния, он тотчас потребовал сигарет и пива. Деньги ещё оставались. Они сделали небольшой круг, и зашли в ночной магазин. Она с удовольствием выбирала провизию, запасаясь на остаток ночи всем, что по её мнению, понадобится им, голубкам, не переставала над ним чуть подтрунивать и подшучивать. Он молчал, наблюдая за ней, за её размеренными, сочными движениями, за тем, как она заталкивает в сумочку, купленный провиант, слушал её ранний, утренний, беззаботный щебет и наслаждался. «А где таблетка?» - вдруг спросила она. «Проглочена. Я теперь жду. Говорю с «черваком» на вы и прислушиваюсь». Его заигрывания она, не оценив, пропустила, волновало другое: «Как без воды?» Он утвердительно закивал головой. «Так чего же мы тут стоим, время теряем? Ей всего-то действия на пять часов, не больше». Дама подхватила спутника под руку, почти понесла к выходу из магазина. Он едва поспевал за ней, останавливался, к чему-то прислушивался, убеждал, что с «черваком» всё в порядке, не подведёт. Для убедительности подтверждал сказанное жестом, высоко поднимая руку вверх, и ей казалось, что тощий указательный палец-перст вонзается прямо в ночное небо, вот-вот его проткнёт навылет. Он был счастлив и благодарен своей подруге. Рядом с ней он снова почувствовал себя мужчиной, бойцом, молодым, полным сил, задора и надежд.

Он лежал бледный, мокрый от напряжения, подобрав все свои только что выпущенные щупальцы и присоски, (то есть свернул объятия), сердце отчаянно колотилось, раскрытый бледный рот по-рыбьи хватал воздух. Она испугалась, а вдруг он сейчас умрёт и станет для неё уже проблемой другого качества и сути. Тело - это уже не мужчина, не плоть. Это – прах. Звонки по телефону, объяснения, догадки, понимающие улыбки в сторону, шёпот за спиной, наконец, просто милиция, но не вообще, а в лице участкового, какого-нибудь славного румяного юнца с кривой ухмылочкой на лице. Она вдруг представила всю эту круговерть и сердце зашлось страхом и недобрыми предчувствиями.

Она склонилась над ним, пощупала пульс, принесла воды, положила на лоб холодный компресс. Он понял: «Боишься?» Чтобы побороть смятение, она пошла в наступление и затараторила, уже не таясь и не скромничая, рубить так, рубить: «Конечно, боюсь. А выносить? Куда девать тело? Тебе уже будет всё равно. А соседи? А дети? Что скажут дети? Твои и мои. А обо мне ты подумал?» - всё накручивала она и уже не могла остановиться, слова сыпались, как горох, отвлекали, с ними, словами, не было так страшно. Он затих, слушал молча, блаженно улыбаясь. «Может, попробуем ещё? - вдруг спросил мужчина, хитро прищурив глаз. - «Червак» кивает, совсем не против, и во всём с тобой согласен. Давай, а? напоследок». Она всплеснула руками и задохнулась от возмущения: «Да чёрт с тобой, твоим «черваком» и виагрой впридачу. Спать. Утро уже» - поставила она точку под всей этой историей, но всё же про себя отметила: ожил мужик, слава тебе господи. Пронесло.

Они заснули сладко и спокойно. Звёзды тоже устали светить и понемногу померкли. За окном робко забрезжил рассвет.