…И шла война. Одна из страшных войн,

Где миг и вечность заменяют время.

Где стонет, как в аду, людское племя,

Где перекур…а после – снова в бой!

( авт. «Поэма о Победе»)

 

…Этот проклятый пулемет тупо и въедливо частил с недалекой высотки прицельными короткими очередями. Время от времени выхватывая из состава поредевшего взвода очередную Жизнь. Нужно было срочно что-то делать с этой гадиной, плюющейся остроносыми, убойно жалящими, кусочками стали. «Любой ценой, во что бы то ни стало…» - это был приказ командующего фронтом взводу лейтенанта Александра Анютина. Его, Сашкиному, взводу.

- Ишь ты, во что бы то ни стало, любой ценой…- Сашка, глубоко затянувшись напоследок, зло вдавил окурок «козьей ножки» в глинистую стенку окопа, припечатав его сверху смачным плевком. Затем чуть приподнял голову в каске над бруствером, чтоб сделать «визуальную реконгсцировку » - как он любил иногда выразиться.

- Цвик!- пуля крупного калибра так долбанула вскользь по каске, что та враз слетела с головы лейтенанта на дно окопа. Следующего немецкого презента Сашка дожидаться не стал - рухнул вслед за каской. Однако успел все же, мельком, охватить взглядом до боли осточертевшую картину: пригорок , в который был влит – иное слово не подходило, треугольный железобетонный корпус ДОТа с заоваленым передним углом. Что позволило пулеметчику увеличить сектор обстрела местности почти до трехсот градусов. За ДОТом зеленела стена недалекого леса, а за ним – Анютин знал из разведданных, протекала река. Слева перед лесом было болото, справа – огромное минное поле, засеянное минами, словно огород картошкой. И за лесом же, перед взорванным мостом, скопилась огромная масса выродков в мундирах СС – остатки разбитой отборной немецкой дивизии, неизвестно каким образом сумевшие просочиться сквозь плотный заслон наших войск. Для них особенно актуальной сейчас становилась поговорка «Хочешь жить - умей вертеться». Потому что «мертвоголовых» солдаты русской армии в плен не брали – у каждого из них был свой, особый счет к этим молодчикам.

Все это эсэсовцы отлично знали, поэтому, выставив заслон из вот этого ДОТа, они спешно сейчас наводили понтонную переправу. На противоположном берегу реки находился их единственный шанс на спасение – американские парни в военной форме, которым можно сдаться без опасения, что тебе тут же всадят пулю в башку – для верности.

Знало об этом и наше командование. Эсэсовцев нельзя было упускать – под конец войны терять им стало уже почти нечего. Поэтому единственной, пожалуй, целью их последующих действий могла быть только месть. За несбывшиеся планы мирового господства арийской расы, обещанные Гитлером. За проклятые русские морозы, унесшие в небытие не одного их товарища. За партизан, которые упорно продолжали преследовать фашистскую колонну: невидимые, неслышимые в своем родном лесу, они втихую резали глотки эсэсовцам, отлучившимся за ближайшие деревья или кусты по крайней нужде. А на ночных привалах из темноты, прямиком в разведенные немцами костры, летели гранаты на длинных деревянных ручках – НЕМЕЦКИЕ трофейные гранаты.

Этих ошизевших выродков нужно было извести напрочь – как бешеных тараканов. Но как? Через болото скрытно не подтянешь крупные силы. Через минное поле – подавно. С самолетов разбомбить не резон – америкосы рядышком, риск большой угодить по их расположениям. Тяжелой артиллерией – накроешь и немцев, и своих, и американцев. Поэтому командование нашло самый, казалось, простой выход: отправило против ДОТа Сашку с его взводом. Сопроводив обычным для того времени приказом: за двенадцать часов, в течение дня, - умереть, но расчистить проход через этот пригорок стоявшим в тылу, наготове, основным силам армии! За прошедшие десять часов взвод Анютина, в результате неудачных атак, из ста двадцати семи человек списочного состава потерял, убитыми и ранеными, треть. А пулемет продолжал все так же методично и, казалось, безостановочно вымолачивать и траву за бруствером окопа, и сам бруствер, и людские тела…

- Как поливает, гад! Не иначе, немецкий MG-42,- вспомнил Сашка выдержку из конспекта ускоренных лейтенантских курсов.- Скорострельность 1300 выстрелов в минуту, прозвище «пила Гитлера». Наверняка со сменным стволом, и не одним – иначе бы давно перегрелся и заклинил. Значит, в ДОТе, как минимум, двое…или два пулемета… нет, двое, определенно, один не сможет столько времени выдержать…нужно, по крайней, и на горшок иногда сходить... Два часа, всего лишь два часа до срока, а там…Поднять сейчас в атаку всех ребят – тут же, на этих двухстах метрах открытой местности и положишь их, ни за понюх табака… И отступать некуда – позади стоит наш заградотряд с ручными пулеметами, попятишься чуток – искрошат в лапшу, без колебаний, как дезертиров. Выходит, так и так – смерть! Хоть от немцев, хоть от своих…

- С-с-суки!!- невольно сорвалось, вместе со слюной, у Сашки. Прикурил новую самокрутку, огляделся вокруг: и справа, и слева в окопе парни ЕГО взвода смотрели на него. Молча сосали такие же «козьи ножки» и глядели на фигуру взводного. Как дети на воспитателя в детском саду. Как сын, протягивающий отцу дневник с двойкой. Как утопающий - на снующих по берегу людей. С отчаяньем. Болью. И надеждой – одновременно. Они вверяли свои судьбы в его, Сашкины руки. Они ВЕРИЛИ в него.

Он, Сашка Анютин, отвечал сейчас за жизни своих, взводных, пацанов. Его учили этому - быть в ответе за чужие судьбы. Из которых складывалась одна, общая – судьба России…

И вдруг наступила тишина. Звенящая, вибрирующая, проникающая в каждую клеточку грязного, изгвозданного войной тела. Такая, от которой шумит в ушах и на сердце становится до того гадко, что хочется повеситься… чтобы почувствовать хоть что-то, хоть как-то нарушить эту неопределенную тишину.

…Это смолк пулемет. Вот только что нескончаемый треск очередей давил на психику, гнул голову ниже уровня земли, а душу загонял даже не в пятку, а куда-то в носок кирзача – правый… левый…безразлично. А теперь давит на мозговые извилины вдруг наступившее безмолвие.

…Сашка помотал головой, отгоняя прочь все это навалившееся…и поймал себя на том, что стоит уже во весь рост в окопе, вглядываясь в ненавистную долговременную огневую точку: железобетонный треугольный колпак на холмике, с горизонтальной прорезью пулеметной амбразуры, тела ребят из его взвода, разбросанные на поле там, где настигла их костлявая лапа смерти и…аккуратную дорожку вокруг ДОТа, посыпанную крупным желтым речным песком. И эта немецкая скрупулезная педантичность выперла вдруг на передний план сознания яркой вспышкой в мозгу, высветлив там лишь одно чувство – ненависть! И лишь одно решение…

- М-мать твою!- он выхватил из ниши окопа противотанковую гранату, мощным рывком перебросил свое тело через бруствер, вскочил и, не пригибаясь, попер огромными прыжками через поле, напрямик, видя перед собой лишь одну черную полоску – пасть амбразуры.

- Успеть бы…Боже, дай силы и ненависти добежать до этого треклятого холмика…

Последним стоп-кадром для Сашки были язычки оранжевого пламени, плеснувшие из этой пасти ему навстречу. Удар в грудь – поперек, словно на шлагбаум наткнулся…беспросветная темень…

…. Сашка помотал головой, отгоняя прочь все это навалившееся…и поймал себя на том, что стоит во весь рост в окопе, вглядываясь в ненавистную долговременную огневую точку: железобетонный колпак на холмике, с горизонтальной прорезью пулеметной амбразуры, тела ребят из его взвода, разбросанные на поле там, где настигла их костлявая лапа смерти и… аккуратную дорожку вокруг ДОТа, посыпанную крупным желтым речным песком. И эта немецкая скрупулезная педантичность выперла вдруг на передний план сознания яркой вспышкой в мозгу, высветлив там лишь одно чувство – ненависть! И лишь одно решение…

- М-мать твою!- он выхватил из ниши окопа противотанковую гранату, мощным рывком перебросил свое тело через бруствер и, извиваясь, словно огромная ящерица, ловко заскользил в высокой траве по направлению к ДОТу. И тут же ожил и вновь завел свою убийственную песню пулемет в нем.

- Боже, дай силы…доползти!

Спустя целую вечность, сквозь залитые едким потом ресницы Сашка разглядел – он благополучно подобрался почти к самому пулеметному гнезду. Оставалось всего метров двадцать, и теперь Сашка знал наверняка – он победил! Эти метры были «мертвой зоной»- сюда уже не доставали пулеметные очереди из амбразуры, расположенной на высоте более метра от земли.

- Получите, падлы, русский презент!- Анютин вытер вспотевшую грязную пятерню о солдатские галифе – чтобы не скользнула рукоять гранаты, подкрался еще ближе, изготовился, бросив последний оценивающий взгляд на плюющуюся смертью дыру в бетоне и… бессильно опустил руку с зажатым в ней орудием возмездия. Бесполезно! Зря он, почти двести метров, шлифовал своим пузом эту перепаханную тротилом и металлом землю. Сильно скошенные откосы амбразуры – как бойницы в старинных рыцарских замках, отрикошетят гранату, не дав ей залететь внутрь ДОТа. Нечего и пытаться! От бессильной злости хотелось плакать, рвать с корнем траву, жрать этот песок на дорожке…Стоп! Песок…Сашка «гусиным шагом» подобрался вплотную к бетону, зачерпнул полную горсть песка с дорожки, изо всей силы метнул его в ненавистную дыру, затем еще и еще…

- О-о, майн гот! Донер веттер, кляйне швайн!..- в наступившей вторично тишине прозвучавшие изнутри немецкие проклятия в эти минуты звучали слаще музыки Вивальди и вальса Мендельсона. И, чтобы завершить эту музыку достойным финальным аккордом, Анютин сунул в амбразуру противотанковую гранату, выдернув предохранительную чеку – на память об этом концерте…