Листья облетали, и осень начинала становиться явью. Это была еще несостоявшаяся, но вполне правомочная явь: до осени оставались считанные дни. Правда, будет еще теплый сентябрь и жар бабьего лета в октябре, но тени уже легли по-другому. Сместилась точка положения земного шара, и солнце поднялось выше, и перемена эта была ощутима. Так бывает в театре, когда декорации и актеры остаются на месте, но где-то наверху, в осветительской, уже что-то повернули и свет послушно изменился, и атмосфера на сцене стала другой. Это почти неощутимо, очень тонко и по-акварельному ненавязчиво, но перемену понимают все. И знают, что это – сигнал к новой ритмике и следующему витку повествования.

Листья облетали еще несмело и как-то даже не к месту: столько зелени, здоровой и бодрой было вокруг, столько винограда поспевало на лозах, и можно было еще купаться и подставлять себя солнцу всеми частями тела. Но ветер был уже более прохладным, чем обычно и вечера все чаще выдавались зябкие, и приходилось надевать верхнюю одежду.

Молодой человек сидел на лавочке в парке и тосковал. Обычно он не имел времени на тоску и предпочитал работать над кандидатской диссертацией. Но иногда он выходил погулять и тогда мысли начинали толпиться у него в голове, как студенты перед экзаменом. Молодой человек был не так уж и молод – ему было двадцать девять лет, он приближался к зрелости и это его не радовало. Он оканчивал аспирантуру и не знал, как ему жить дальше.

Мысли о жизни угнетали его. Он выработал стойкую систему принципов, но всякое столкновение с реальностью убеждало его в необходимости компромиссов. Компромиссы он презирал всей душой, изо всех сил старясь идти по пути наибольшего сопротивления, чем повергал в смятение преподавателей в аспирантуре. Они давно привыкли к мысли, что жизнь – это сумма компромиссов, потому что она сильней и весомей всех теорий – даже самых благородных. Они преподавали эти теории, защитив свои диссертации и устроившись покойно и прочно на университетских должностях. Но жили по сумме компромиссов, на которую, как на ноль, умножались все их речи, произносимые с кафедры.

Перспектива стать частью подобной системы не радовала молодого человека. Он верил, что должен трудиться на благо общества, честно выполняя свое дело преподавания опыта человеческой мудрости. Этот опыт должен помочь человеку стать рассудительнее и тверже, принципиальней и бескорыстней, потому что только так возможно обеспечить благополучное и справедливое сосуществование. Но то, что он видел в реальности, удручало. Никто не желал рассуждать. Никто не желал думать. Совокупление, нажива и беззаботность - все, чем довольствовалось большинство. Он начинал размышлять, зачем же тогда заниматься тем, что он на себя взвалил, зачем преподавать, зачем разводить костер на болоте? И понимал, что только привычка – и ничего больше - удерживает его и направляет на эту деятельность. Но эти мысли пугали, и он продолжал верить, что в состоянии принести пользу обществу, хотя и эта мысль его не успокаивала, и рассудок продолжал работать, причиняя молодому человеку дополнительные страдания.

Сейчас он сидел на лавочке в безлюдном парке и молча наблюдал за тем как по аллее, кувыркаясь, перекатывались первые опавшие листья. Он не любил осень. Когда-то это была замечательная пора года, но сейчас воспоминания об ушедшем времени не были ему в радость. И тосковал он именно поэтому. Молодой человек был одинок и нелюдим, несмотря на вполне презентабельную внешность. Он подумал об этом и горько усмехнулся, и стал перебирать в уме всех девушек, с которыми когда-либо был знаком. Ни одна из них не была ему нужна по-настоящему, а та, что была нужна и даже нежна какое-то время – предала. Молодой человек думал о том, что теперь обрезал последние связи с внешним миром, и что это даже к лучшему. Он встретился с ней в интернете – благополучной и замужней – и держался как ни в чем ни бывало. Но, в конце концов, это стало невыносимо, и он оборвал все виртуальные знакомства, большей частью надуманные и ложные, и остался наедине с собой.

За спиной раздались выкрики, и неподвижный августовский воздух наполнился беспечным юношеским матом. Молодой человек улыбнулся. Пора было уходить, потому что время прогулки подошло к концу, а его ждала работа над неоконченной статьей. Да, работа – подумал он. Работа, работа…

Он сидел на лавочке, там, где обычно ставят ноги, усаживаясь на спинку. Август подходил к концу. Вечер еще не наступил, и дневной свет, просеиваясь сквозь кроны парковых деревьев, выводил на асфальте узоры, вызывавшие массу ассоциаций.

Осень тихо и осторожно – чтобы не раскрыть инкогнито – подошла к молодому человеку и села с ним рядом. Мягко и незаметно положила голову к нему на плечо - и когда молодой человек стал подниматься, нежно прижалась на прощание и глубоко вздохнула.