Как я стал советским танкистом? Очень просто.

Для этого не понадобилось дополнительных усилий: ни угонять танк генерала Пушкина, возвышающийся неподалеку от больницы Мечникова; ни обзаводиться шлемофоном, гимнастеркой и прочими атрибутами танкистского обмундирования; ни, тем более, поступать в танковое училище. Зачем?

Зарегистрируйтесь ВСоюзе.

Всего лишь...

 

Итак.

 

Я сменил окрас. Не в том смысле, просто поменял оформление страницы Вконтакте. Решил проделать виртуальное путешествие в советское прошлое: осмотреться, разобраться, что к чему, если что - остаться на поселение. Как справедливо заметил герой классической комедии - хорошо, где нас нет. И совершив в настройках ряд пертурбационных изменений, я в каких-то две секунды сменил привычную голубизну контактовской странички на цвет красного уголка в пионерской комнате. Должен признаться, погружение в интернет-глубины коммунистической эстетики обеспечивается с поразительным правдоподобием, доходящим как до совершенства, так и до абсурда (что в данном случае почти равнозначно). Но не будем забегать.

 

В моем распоряжении оказались:

 

- полученное, в результате двухлетнего околачивания груш в пределах военной кафедры, звание младшего лейтенанта запаса. Так что социальный статус в структуре социалистического общества я обрел без особых затруднений, получив возможность рекомендоваться младшим лейтенантом Советской Армии.

 

- названия всех доступных функций переменились в полном соответствии с духом соцреалистического канона:

Вконтакте – Всоюзе;

моя страница - мое досье;

друзья, естественно, стали товарищами;

группы, конечно же, - союзы,

и, как по мановению, возникли из небытия: информбюро, собрания, явки… телеграммы, грамзаписи, киноленты… и совсем уж волшебная формула – «товарищи на связи»…

 

Все декорации оказались сработаны в лучших традициях победоносного соц-арта: весомо и броско, ярко и ностальгически притягательно.

 

- так как объяснить желание вернуться в социалистический рай иначе, как контузией, было невозможно, в статусе пользователя появился лаконичный номен - "контузия".

 

- фотография танкиста, ведущего огонь из пистолета-пулемета Шпагина, обеспечила страницу аватаркой. Почему танкист? Не знаю. Танкист - и все тут. Наверное, потому что песню "На поле танки грохотали" люблю давно и крепко, еще со времен "Старых песен о главном": жестковато и жалобно одновременно, но главное, конечно же, что "будет карточка пылиться на полке пожелтевших книг, в танкистской форме, при погонах, и ей он больше не жених"...

 

В качестве места пребывания, был указан фронтовой госпиталь 1-го Украинского фронта.

 

Закинув в фонотеку пару-тройку суровых мужских песен о войне, в том числе безоговорочных "Танкистов", я на некоторое время оставил учетную запись в покое, так как чрезмерное пребывание в тенетах интернета крайне неблагоприятно в геморроидальном отношении.

Но лиха беда начало! Импульсы грозно бурлящего подсознания в очередной раз подтвердили справедливость утверждений, что любое одиозное действие, пусть даже такое незначительное, как смена шкуры Вконтакте, не проходит без отпечатка на психике действующего.

Короче говоря, я втянулся. Мои советские пристрастия оказались чем-то на уровне юнговских архетипов. Что-то основательно и прочно подзабытое внезапно посмотрело мне в глаза - спокойно, пристально и властно, и я последовал за ним, как дети за флейтой легендарного гаммельнского крысолова. Было в этом что-то и от моего первого (и последнего) ноябрьского парада 1990-го, и от груды советских книг и учебников в бабушкином сарае, прочитанных от корки до корки, и еще от чего-то, если родовая память и вправду существует.

Уснувший, казалось бы, навсегда интерес к лейтенантской лямке, фронтовой романтике и романтизации советского прошлого, внезапно подал голос, настойчивый и ясный, и я окончательно и бесповоротно стал советским танкистом. По крайней мере, мне так показалось…

Учетная запись Всоюзе веселила мое прозревшее око экзотичной плакатностью панелей, классическая позолота миниатюрных серпа и молота торжественно помалкивала, а музейное обаяние подернутых пылью прошлого названий растравляло в душе болезненное ощущение прекрасной невозвратимости: телеграммы, грамзаписи, киноленты, ну и, конечно же, неповторимая формула – «товарищи на связи»…

Эксперимент мой подвигался и рос, и ширился в масштабе, и фильмотека все плотнее наполнялась документальным и художественным видеоматериалом, обязательным к просмотру, и неподдельностью своей приводившим меня почти что в пушкинский экстаз от "наслаждения в бою и бездны мрачной на краю". Это было знакомое, изведанное еще до меня, а ко мне перешедшее неизвестно для чего, то самое ощущение, определенное так четко, так безукоризненно: "все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья..." И параллельно с этим сладостным азартом – в груди расцветала ностальгическая грусть, сопровождавшая созерцание символики ушедшего времени, символики, частью которой является всякий родившийся и хотя бы краем сознания впитавший существование уходящей натуры с золотисто-алыми флажками, мороженым в бумажных стаканчиках и коктейлями из молока Родины-Матери.

Но чем дольше и внимательней – час… другой… третий… - смотрел я многочисленные кадры - не парадной и не киношной - настоящей войны, без прикрас и спецэффектов, без гламура и каскадерства, с обыкновенными лицами молокососов-пехотинцев и охрипшим матом полуживых танкистов в свистящем и дергающемся радиоэфире, тем омерзительней и смехотворней, и непонятней начинал казаться мне мой эксперимент. Чем дольше слушал я в бесчисленном количестве выложенные советские песни, оцифрованные с покашливающих и надсадно сипящих грампластинок, тем более угнетающим, невыносимым и безотрадным становилось мое самочувствие виртуального репатрианта.

Все не то... Все не так...

Одно и то же все сильнее давило на меня, как гробовая доска на проснувшегося в могиле. Гробовая тоска...

Да, именно гробовая тоска – оказалась тем общим, с чем упрямо ассоциировалась для меня и война, и советская жизнь. Полное отсутствие просвета, необходимость хоть какой-нибудь отдушины... На войне - окопы и смерть, кровь и крики, обгоревшие трупы и застрявшее в груди постоянное предчувствие смертельной опасности. И это предчувствие напрягало и выматывало, мешало жить и обостряло до предела тоску по чистому и незаплеванному кровью уголку человеческой жизни, когда-то бывшему достоянием каждого, а теперь ставшему фата-морганой.

А в измерении советской жизни в целом, эта гробовая тоска воюющего солдата оказывалась придавлена гранитным надгробием культмассовой пропаганды.

Что неприятно поразило меня в бесконечном, многотысячном списке советских песен, радушно представленных моему вниманию системой поиска грамзаписей? Отсутствие правдивой, по-настоящему человечной ноты практически во всех записях. Фальшивая героика и фальшивая патетика, фальшивая монументальность и фальшивая реальность, подправленная и приправленная в соответствии с линией партии и точкой зрения лично товарища Сталина и его последователей. Никакого отношения к настоящей жизни эти песни не имели. Но несмотря на то, что впитывались они массово, самого детства, и распевались повсеместно, и были частью всякой жизни, инстинктивную тягу к правде человеческого чувства циркулярно отменить почему-то не вышло. И я на несколько часов, пусть краем сознания, но побывал на месте советского человека, уставшего от долгой войны и постоянной пропаганды, и жадно тянувшегося к песенкам с соблазнительно несоветскими мотивами: «Утомленное солнце» и джазовые импровизации, трофейные пластинки и трофейные киноленты; репатриант Вертинский, а чуть позже – Окуджава, а еще позже – Высоцкий, а совсем позже – «Битлз» и ДДТ, и т.д.

Мне показалось, что я понял, и не абстрактно, а вполне эмпирически, как почти втемную, словно слепой к огню, протягивали руки к неказенному чувству в той, другой жизни – придавленной весомой пятой парткома в миру и железной пяткой смерти – на войне. Как тосковали по кусочку человеческой жизни, не заставленному тяжелой мебелью официоза. Потому что война и коммунистический рай в своей природе имели одну и ту же точку опоры – насилие над личностью, лишенной права выбирать. И атмосферный фон у этих сообщающихся сосудов тоже был один – угнетающее бездушие. А альтернатива бездушию только одна – душа.

И такой понятной, такой обезоруживающей представилась мне эта тяга солдат и офицеров к простым человеческим радостям: горячему борщу с баранинкой и молодой капустой; к трофейным пластинкам и тягуче-страстной мелодии знойного, «Утомленного солнцем», танго; к поющей эскадрилье; к сидящей рядом девушке, которую можно взять за руку и пригласить на танец под звуки того самого утомленного танго с похрипывающей пластинки, и чтобы на плечах у девушки не было погон, а вместо гимнастерки – простое ситцевое платье и тонкая цепочка с медальоном на груди, и невесомый пушок на белой шее, и невыразимое ощущение тепла и близости отзывчивого молодого тела – и все это вечером, на забытой Богом (потому что его нет) танцплощадке в парке имени Шевченко. Пускай где-то неподалеку уже переминаются курсанты артиллеристского училища в ожидании серьезного и обстоятельного разговора – подождут. Потому что, скорей всего, никого и ничего вообще нет: ни войн, ни государств, ни советской власти, ни какой-либо другой – есть только оглушительный июльский вечер с бесчисленными звездами, огромными, как белая смородина, и какой-то музыкой, в пространстве которой есть только ты, она и простая правда человеческого чувства. И в нагрудном кармане твоей сорочки с коротким рукавом нет военного билета – этого билета в рай, и сам ты не похож на письмо до востребования, которое со дня на день вручат заждавшемуся получателю, оставив спутнице твоей на память одну лишь фотокарточку …

И когда на следующее утро я проснулся и, вместо Контакта, уже по привычке, оказался Всоюзе, то с удивлением обнаружил, что несоветские настроения, подвигнувшие меня к очередной и на этот раз окончательной переоценке ценностей социалистического строя, самого гуманного в мире, - получили вполне осязаемый виртуальный отклик. Коммунистический румянец, доселе озарявший жизнерадостные щечки моей учетной записи, чудесным образом увял, вернув странице нейтрально синий цвет. Архаика соц-арта в наименованиях функций, танкистская аватарка и лаконичный статус пользователя остались на месте. Но кровь от лица уже отхлынула. Это было похоже на первое трезвое утро после двухдневной свистопляски. Я не стал удалять учетную запись, вышвыривать аватарку и перекраивать страницу на новый лад.

Вспомнив, что в качестве местоположения у меня указан фронтовой госпиталь 1-го Украинского фронта, я сообразил, что сегодня день моей выписки. Обратившись к сестре-хозяйке, я получил свою форму и документы. Одевшись, вышел на крыльцо госпиталя с вещмешком за плечами и закурил...