В детстве я не понимал названия улицы Интернационалистов. С проспектом Металлургов все было ясно. Дружбы народов – еще куда ни шло. Интернационалисты казались головоломкой.

На помощь пришло сочетание «воины-интернационалисты»: ими оказались уже известные мне «афганцы». Это слово я знал с самого раннего детства: были обрывки непонятных взрослых разговоров, был телевизор.

Потом появился памятник - фигура молодого солдата, запрокинувшего голову в небо и медленно сползающего на землю по одной из двух обступивших его скал. В правой руке солдат держал автомат Калашникова, левую прижимал к груди.

Потом выяснилось, что в моем подъезде живут сразу трое «афганцев».

Первый из них имел семью из троих детей и был хроническим алкоголиком. Фамилия его была Тягнырядно, но во дворе за ним закрепилось прозвище Афганец. Афганец был добродушным и смирным мужиком в два метра ростом. Худой как жердь, он носил усы и мордовал своих домашних, когда бывал пьян, то есть почти всегда. В итоге семья переехала к родственникам, и Афганец затосковал. Упившись в доску, он высовывался из выходившего во двор окна опустевшей квартиры и трагическим голосом сообщал: «Нэма любви!» Спустя некоторое время семья вернулась, а еще немного погодя Афганец, у которого обнаружилась открытая форма туберкулеза, тихо и незаметно умер.

Дяде Игорю, соседу с седьмого этажа, невредимым вернувшемуся из Афгана, трамваем отрезало ноги. Подвыпив, он возвращался из гостей вместе с женой. Та разозлилась на пьянчугу и бросила его одного. Был поздний вечер и поддатого дядю Игоря подкараулила местная шпана, обобрала, избила и оставила валяться посреди дороги. Не помня себя, Игорь выполз на трамвайные пути, и подходивший трамвай оставил его без ног. Организация ветеранов-афганцев помогла ему оформить льготы как инвалиду войны.

Третий сосед был без имени. Точнее, имя у него было, но мне оно осталось неизвестно. Между собой мы называли его Ван Дамм. Ван Дамм носил черные очки, был атлетически сложен и избегал контактов с соседями. Жена называла его «контуженный». Когда в подъезде кто-то стал жечь звонки, соседи организовали посменное дежурство и уличили Ван Дамма. По словам одного из преследователей, устремившихся за поджигателем по пятам, в квартире – двери открыла жена – тезку голливудского бельгийца застали за безобиднейшим занятием: он стоял у гладильной доски и старательно утюжил женское белье. Ван Дамм оказался пироманом.

В школе я увлекся историей афганской войны. Страсть, свойственная большинству подростков в той или иной форме. Потом была военная кафедра с «настоящими», боевыми офицерами. Полковник Рауш, кандидат исторических наук, 20 лет назад бывший майором, рассказывал такие вещи, что аудитория сидела притихнув и воевать не хотелось никому. У полковника была рассечена верхняя губа и отчетливо виден тонкий рубец. Когда товарищ полковник говорил или просто улыбался, то прямо под шрамом поблескивал золотом верхний зуб. Говорил Рауш уверенно и с расстановкой, и если кто-то из студентов злил его всерьез, он обращался к балагуру подчеркнуто тихо, сквозь зубы.

Можно рассказать о разговоре с безногим афганцем, просившим купить ему зажигалку и предлагавшим выпить по сто грамм.

Об отце одного из знакомых: в Афгане старослужащие проломили ему череп, и спустя двадцать лет он изредка гонялся за своим сыном, метая в него топорик. Иногда просто привязывал к дереву и начинал истязать.

Об отце другого товарища. Неделю напролет ночами он поднимался в атаку и рвался штурмовать высоту - после просмотра фильма «9 рота».

Об отце одного из одноклассников. Незадолго до окончания шестимесячной учебки, он попал в санчасть с флюсом. Когда вернулся в казарму, то не застал там никого из сослуживцев. Всех уже отрядили по местам прохождения срочной службы. К отправке в Афган он опоздал. Пришлось ехать в провинциальный украинский городок, где он и познакомился с будущей матерью моего одноклассника.

 

Можно рассказать еще о ком-то, но зачем? Мне Афганистан больше неинтересен, вам - тем более.

 

Когда я приезжаю в родной город, то первым встречным оказывается памятник афганцам. Солдат стоит все там же. Рука по-прежнему сжимает автомат. Рядом, на гранитном постаменте, стоят пивные бутылки и расслабляются жители нашего городка. В подставку для цветов, установленную рядом с монументом, втиснуты полузасохшие гвоздики.

Я редко обращаю внимание на этот памятник. А когда обращаю, то вспоминаю кого-то из своих соседей, или полковника Рауша, или кого-нибудь еще. Но чаще всего – тех, кому этот памятник поставлен.

О них мне нечего сказать, кроме того, что все они мертвы.

Возраст большинства из них не превышает двадцати лет.