Она думала о нем с одиннадцати лет. Образ, сложившийся из обрывков иностранных мультфильмов, рыцарских романов и собственных представлений о красоте и героизме, не тускнел с годами, наоборот, приобретал детали и краски, преследовал в снах и мыслях. Мечта о принце, живущая в укромном уголке души каждой девушки, угнездилась в душе Энн весьма основательно. Вросла. Раскинула ветви. Расцвела иллюзорными цветами. Энн искала Его в лицах прохожих, в идеализированных мастерами пиара фэйсах голливудских звезд, в героях книг, в героях фильмов. Это было наваждением. Это был самый настоящий Заир по Пауло Коэльо. Только способа избавиться от него Энн не видела. Она, по чести говоря, и не хотела от него отделываться. До семнадцати казалось, что принц появится, по мановению руки, как только наступит время. До 23х справедливо предполагалось, что все еще впереди: попробуем этого, другого и еще во-он того прихватим. Надо набраться опыта. В конце концов, нельзя же только о принце думать! А когда исчез «этот», «другой» и «во-он тот», Он занял все ее думы. Поселился с ней в одном доме. Разделил кровать, любимое кресло и тесную ванную. Касался сладким сиропом ее снов, поил горечью одиночества по вечерам. Однажды в ее жизни появился тот, кто захотел остаться с ней навсегда. И он остался. Всегда был рядом. Она любила его за нежность, за надежность, за его любовь. Но верна ему не была – она изменяла ему день за днем, неделю за неделей, год за годом с призраком, с ускользающей грезой, с фата-Морганой своих детских снов. Энн была не одна, но считала себя одинокой. И оставалась одинокой. Она не подарила тому, кто любил ее, даже сотой доли любви, на которую была способна. Вся ее душа, все ее сердце, вся способность любить растратились на другого – на несуществующего ни в одном из миров, ни в одном из времен. Старость шагнула на порог их дома. Жизнь покидала Энн. В песочных часах ее сознания вместо песка вязко колыхалось серое море воспоминаний. Память о пустых годах, проведенных в ожидании… Чего? Кого? Того, кто никогда не смог бы прийти, открыть дверь и сказать с улыбкой: «Вот и я, здравствуй». Тяжелые капли срывались в пустоту. Неизбывная тоска, все эти годы свивавшая гнездо в сердце Энн, закрепила последний прутик и поселилась в новом доме горечью и разочарованием. Наступила весна. Энн не покидала постели, часами смотрела на перекрестье оконной рамы, на чешуйки раздражающей своим цветом синей краски. Она не видела набухающих почек на ветвях сирени, не замечала журавлиных клиньев в небе, не рада была теплым солнечным зайчикам, носившимся по дому, отражаясь от стеклянных бусин люстры. Она придумала прекрасный мир внутри себя, но не хотела признавать восхитительный мир вокруг. Тот, кто провел подле нее всю жизнь, оставался с ней до последних минут, страдая от ее боли, чувствуя свою беспомощность перед безликим горем, глодавшим душу Энн. Он пытался поймать ее взгляд, но натыкался лишь на пустоту остекленевших глаз. Он звал ее по имени, но она не отвечала. Он гладил ее высохшую руку, а она даже не вздрагивала от ласкового касания. Чувствуя, что через несколько вдохов потеряет ее навсегда, он не сдержался и заговорил: – А ведь я знаю…. Я всегда знал, что ты ждала кого-то другого. Не меня. Но войдя в твой дом и твою жизнь, я не терял надежды стать тем, кого ты звала во снах. Я был твоей опорой, твоим другом и любовником, я слушал твое сердце, я прислушивался к твоей душе. Я был нежен и тверд, понятлив и чуток, настойчив и смел. Я носил тебя на руках, и ты улыбалась… не для меня… но благодаря мне – и этого хватало моему сердцу для счастья. Что-то дрогнуло в душе Энн. Она коснулась пальцами его руки и повернула голову. У ее кровати сидел старик. Сеть морщин скрывала черты лица, серебристые пряди волос вились колечками вдоль впалых щек, а в глазах блестели слезы… в ясных голубых глазах… в Его глазах. Она почувствовала, как горячая волна поднимается в груди, перехватывает дыхание, как разрывающее душу понимание приходит к ней. – Это был ты… Старик сжал тонкую кисть в ладонях и припал к ней, крепко зажмурив глаза, чтобы сдержать пекучую влагу. – Это всегда был я. * * * Набухали почки на ветвях сирени, летели в небе журавлиные клинья, и солнечные зайчики носились по дому, отражаясь в стеклянных бусинах старой люстры. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
