Она стояла в толпе зевак, которые плотным шмелиным роем столпились возле неё. Рой шумел, гудел, качался, ругался и плевался. Но она стояла как и изваяние, не чувствуя боли от толчков и давки. Сухие глаза, в которых не осталось больше ни капли влаги, смотрели прямо сквозь толпу. Руки, бессильно повисшие вдоль хрупкого тела, с силой сжимали край накидки. Люди вокруг кричали что-то друг-другу, показывали куда-то вдаль пальцами. Стоящий по соседству с ней грязный, весь пропахший свежей рыбой лавочник, повернулся и хотел, видимо, что-то сказать. Но увидев её лицо, подозрительно сузил маленькие крысиные глазки, между которыми торчал синюшный распухший нос, промолчал. Она не заметила этого, как не видела ничего вокруг себя.

Но вот что-то изменилось. Толпа колыхнулась, раздвинулась надвое вдоль улицы, посреди которой шли солдаты, ведущие пленника. Следом за ними шёл человек, несущий крест для казни. Солдаты неустанно что-то кричали, стараясь перекрыть шум, но бесполезно. Они стали тыкать своими копьями в тех любопытных зевак, которые умудрились всё-таки выскочить из толпы на дорогу. И тогда она увидела ЕГО…

 

…О-о-о, как истерзаны его ноги! Как кровоточат его раны на руках! Ну зачем они сдавили его голову этим венцом из тёрна? Лицо его было грязным от пота и крови. И каждый раз, когда идущие рядом с ним воины ударяли его пиками, они возвещали радостно – радуйся, царь Иудейский! А толпа людей кричала в ответ – распять его, распять! Он сделал себя сыном Божьим, распять его за это!

- Мой мальчик, мой бедный мальчик, - думала она, - если бы я могла взять на себя твою боль!

Толпа истерично завизжала. Люди стали бросать в пленника камни, яйца, овощи, бить его тростями по голове. Он несколько раз падал, и солдаты, ухмыляясь, поднимали его копьями и пинками. Но нашлись среди всех и те, кто плакал, жалея несчастного пленника. И никто не заметил, как стоящая среди одуревшей от злобы и ненависти толпы женщина, со стоном упала на колени, продолжая смотреть перед собою. Она ничего не видела. Людей было столько, что и солнечному лучу здесь было бы тесно. А потом людская река потекла, всё сильнее и сильнее. Кто-то толкнул её, и она упала, уткнувшись лицом в уличную пыль. Собрав остатки последних сил, она попыталась встать. Но люди толкаясь, заставили её опереться о землю руками. Так она и простояла в немой скорби, на коленях, словно держась за землю руками, с поникшей головой. Когда стало свободней, она выпрямила спину и посмотрела вслед толпе. Улица почти опустела, и была похожа на огромную грязную ленту. Даже в зияющих пустыми глазницами окон серых домов никого не было.

Она поднялась на ноги и пошла туда, куда ушли люди. Идя по улице медленно, она пыталась рассмотреть каждый камень на мостовой, словно он мог рассказать ей о сыне. Среди грязи и пыли она искала следы его ног, словно если бы она увидела их, ей стало бы легче. Хоть так она могла бы приблизиться к сыну.

Ещё издалека она увидела кресты на горе Голгофе. Кресты, ставшие последним пристанищем мучеников. Три креста было там. Два пониже и один повыше посредине. Сердце её подсказало, что именно этот будет принадлежать её сыну. А когда она подошла ближе, могильный холод сковал её сердце и душу. Там, наверху, был распят её сын. На его кресте было написано: «Иисус Назарей, Царь Иудейский».

 

Свинцовые от нахлынувшей тяжести ноги отказывались слушать её, и она едва могла идти. Люди, куда ни посмотри, везде были люди. Она пробиралась сквозь толпу, не отрывая глаз от креста. Подойдя ближе она увидела человека, распятого на кресте. Руки и ноги его были прибиты огромными железными гвоздями, и из ран сочилась, не переставая кровь. Почти оголённый, только повязка на бёдрах. Выступающие на исхудавшем теле рёбра, впалый живот. Голова его была опущена вниз. Из-за шума толпы стонов несчастного было почти не слышно. Под крестом воины спорили, кому достанется одежда распятого. Решили бросить жребий, чей будет хитон. Хитон-то был не сшитый, а тканный поверху, и поэтому ценился особенно высоко. И тут кто-то крикнул:

– Ну, что? Давай, сойди с креста! Ты же избранник Божий! Пусть твой Бог спасёт тебя. Других ты спасал, может и себя самого спасёшь? - и снова толпа сыпала руганью и насмешками.

Было три часа дня. Стояла жара, и мухи тучами кружились над крестами. Хриплым голосом пленник попросил воды. Тогда решив ещё больше развеселить народ, солдаты смочили губку уксусом и один из них забравшись на крест, приложил губку к растресканным губам умирающего. Внизу раздался злобный смех людей…

 

…Она подняла руки к своему лицу и зачем-то стала разглядывать ладони. Перед глазами возникла картина – маленький белокурый мальчик лежал у неё на руках. Одной рукой она поддерживала тельце малыша, другой держала его голову в золотых кудряшках. Он родился сразу белокожим, в отличие от многих детей, приходящих в этот мир покрасневшими, и только потом принимающих обычный вид. И ей казалось, что её мальчик светится в сумерках овина. А как ярко сияли на небе звёзды в ту ночь! И когда пришли три старца и стали говорить ей, что большая, яркая, звезда с востока привела их к ней, чтобы преклонить колени перед её божественным сыном и отдать ей разные дары, - она подумала, что если бы её сын был обыкновенным, ничем не примечательным ребёнком, разве тогда любила бы она его меньше, чем сейчас?! …Эти ладони больше никогда не смогут поддержать его голову…

 

Она упала на колени, подняла глаза и скорбным взором посмотрела на висевшего на кресте, на гвозди проткнувшие его руки и ноги. И вдруг заметила, что он смотрит на неё. Запёкшиеся губы шевельнулись, и она услышала беззвучное - «мама». Потом он тяжело вздохнул, словно ему стало легче от того, что она была рядом с ним. Глаза его закрылись, и голова, покинутая сознанием снова упала на грудь.

- Господи, помоги ему! – ударами сердца стучало у неё в голове. Господи, ну помоги же моему мальчику!...

 

…Было почти девять часов вечера. Вдруг человек на кресте поднял голову, посмотрел в небеса и, собрав остатки сил, прохрипел:

- Боже мой! Боже! Почему ты меня оставил?

Произнеся это, он умер…

 

…Господи, помоги ему! – умирала от боли её душа. Жалость, смешанная с бесконечной любовью терзали её. И тут из глаз её потекли слёзы. Она беззвучно плакала. Она прощалась со своим сыном. Она верила ему, что смерти нет, что он обещал вернуться, что он сын Божий. Но сейчас она прощалась с обыкновенным человеком, который был её сыном, и сердце матери было неутешным от потери…

 

Сгущались сумерки. Люди почти все разошлись, осталось лишь несколько солдат и священников. Они стали спорить между собою о том, что нельзя оставлять пленников на завтра. Завтра была суббота, великий день Пасхи. И они решили перебить голени у казнённых, чтобы те поскорее умерли, и их можно было снять с крестов. Один из солдат подошёл по очереди к двум разбойникам, распятым по обе сторону от Иисуса и перебил им голени. Когда же он подошёл к кресту Иисуса, то понял, что тот был уже мёртв. Но на всякий случай он проткнул копьём его рёбра.

Другой солдат подошёл к коленопреклонной женщине у подножия креста, толкнул её и грубо приказал ей уйти отсюда. Она, не отрывая глаз от креста, тихо произнесла:

– Это мой сын.

Солдат постоял немного, и ушёл…