Алексей Яркин (Валерий Кузнецов)

 

ПОПРОШАЙКА

Откуда взялась она в многолюдном поселке нефтяников, никто толком не знал. Думали, посидит денек-другой с протянутой рукой и исчезнет так же тихо и незаметно, как и появилась.

А она прижилась тут, присмотрев за пекарней завалюшку, в которой и поселилась со своим выводком мал - мала меньше.

Младшего из сыновей Райка, по прозвищу Жел¬тая, брала с собой на автостанцию, где просила милостыню.

Ее желтое, с бестолковым выражением лицо, бросалось в глаза своей некрасивостью. Согбенная, в надвинутом на прищуренные глаза темном платке и выцветшем платье, сидела она, словно мумия, до самых сумерек, пока не отъезжал последний автобус. Не выпрашивала, не кланялась беспрестанно, чтобы вызвать у прохожих жалость. Сидела смиренно, как и подобает опытной попрошайке, уповая на щедрость посельчан.

В дни народных гуляний Райка перебиралась к столовой, где весь день шла бойкая торговля вином и разными сладостями.

Поселок тогда напоминал гудящий улей. По шоссе и тротуару прохаживались нарядно одетые люди, повсюду слышались песни и частушки. Захмелевшие мужики подносили Райке стаканчик красного вина, предлагая выпить за праздник. Райка поджимала и без того тонкие, бескровные губы и, часто моргая бесцветными ресницами, бурчала под нос: "Еще чего! Что я, пьянь, какая?! Пожрать бы лучше дали. А от этой заразы сыт не будешь..." Однако, в громкий разговор не вступала. Не для того сидит здесь, чтобы базар разводить...

По-разному относились в поселке к попрошайке. Одни охотно подавали, другие стыдили, мол, совсем совесть потеряла. Молодая, а работать не хочет. Были и такие, в ком нищенка возбуждала гадливость и отвращение.

С ней сам участковый милиционер разбирался: кто такая, откуда, почему не работает? А она опустила голову и молчит, будто и не о ней вовсе речь. Знает она этих служивых! Стоит только рот открыть — не отвяжется, А если по глупости своей еще и ляпнешь невпопад — всю душу истреплет. Покрутил он ее документ, покачал головой, косясь на разбросанные по тряпице медяки и, махнув рукой, ушел. Райка проводила его хитроватым взглядом. "Что он ей, многодетной!"

Работать она и в самом деле не могла. Желудком страдала, хотя просить начала еще здоровой девкой, прикидываясь, то глухонемой, то больной на голову.

В детстве она не раз видела людей с протянутой рукой, только не могла тогда взять в толк, за что подают им? Что заставляет их сиднем сидеть на одном месте? Но когда ее, совсем малую девчушку, выставили за дверь детского дома, поняла, откуда сиднем

берутся попрошайки... Жила беспризорницей, воровала. А потом и сама стала просить. Сидела с забинтованным лицом и со скрюченными руками. По совету "друзей" по промыслу приноровилась Райка и глаза выворачивать. Попробовала. Целый день бьешь баклуши, а тебе за это еще и денежку бросают. Понравилось. С того времени и начался немудреный ее промысел.

Райка приметила, что просящим мамашам подают охотнее. После первого ребенка от рыжего выпивохи, дела у нее пошли намного лучше. С тех пор и наладилась безотцовщину разводить. Какая Райка ни бесстыдная, а с детьми на руках сидеть на людях ей все же спокойнее. Вроде как при деле — мать. Детишки на прохожих жадными глазенками смотрят, "дай-дай" ручонками делают. Ну, как тут пройдешь мимо! Да и вид у Райки — не передать. Убогая и только.

В лесной поселок она подалась по совету старой учительницы. Чего, говорит, пыль здесь глотаешь, сама мучаешься и деточек мучаешь? Приезжай к нам, не пожалеешь. Народ у нас веселый, приветливый. Устроишься на работу, жилье подыщешь. Никто еще не разговаривал с ней так сердечно.

Встречаясь в поселке с учительницей, Райка стыд¬ливо отворачивалась, но та ничего ей и не говорила. Только однажды попросила привести к ней в школу старшеньких своих. Как ни противились ее лоботрясы, силком притащила их в школу. "Ох, и намаешься же ты с ними, иродами бестолковыми",— посочувствовала Райка учительнице.

Сорванцы ее и впрямь ни на что путное были не способны. Средний, правда, умудрился начальную школу закончить, в отца, видать, пошел. Старший с трудом два класса осилил. Остальные трое сыновей — неучи. Двух слов связать не могут. Зато по части "мата" — палец в рот не клади. Райка и та не всегда могла перематерить их. А она — в три ряда кроет. Как-то в городе, в компании вокзальных забулдыг, на спор "кто кого?", она выиграла целых три бутылки "Столичной", которые потом выменяла на харчи. Материлась от души. Такое несла, что видавшие виды ханыги только успевали переглядывать¬ся да за животы хвататься.

В сорок лет родила Райка Маринку. Не девочка — картинка. Курчавая, большеглазая. Миленькая такая. Ангелочек и только. Люди невольно любовались ею. Старались погладить, сунуть какое-нибудь лакомство.

Но больше всех малюткой заинтересовалась одна почтенная пара. Раньше Райка этих людей в поселке не видела. Они долго и вежливо расспрашивали, как зовут девочку, кто ее отец, не голодна ли она, здорова ли? Райка терпеливо молчала, а потом не выдержала:

— Вам что, поговорить больше не с кем? Идите себе с Богом!

— Не сердись, - попросил ее мужчина, протягивая сто рублей.

У Райки перехватило дыхание.

— Подожди, меня, пожалуйста, здесь, Митя,— обратилась к нему женщина.— Я сейчас.

Мужчина не сводил с Маринки влюбленных глаз.

— Вы что, не тутошние? — смягчив голос, полюбопытствовала Райка. Незнакомец оживился.

— Приехали сюда век доживать. К земле потя¬нуло.

— Из начальников, небось?

— Военный я, полковник.

Райка недоверчиво посмотрела на моложавого, осанистого мужчину лет пятидесяти. Никогда в жизни не разговаривала она с таким чином.

— Жена? — кивнула она в сторону магазина.

— Да. Элеонора Ивановна.

— Детей, видать, не заимели? А у меня их шестеро. И всем пожрать давай.

— Шестеро?! — опешил мужчина.— Ох, мать моя! И где же они?

— А черт их знает! Собак по улицам гоняют да по садам шныряют, -

Элеонора Ивановна купила Маринке ситцевое платьице и плюшевого медвежонка. Полковник про¬тянул к малышке руки.

Та охотно пошла.

Женщина отвернулась, украдкой смахивая слезы.

— Прости, Эля,— виновато произнес муж,— Я не хотел тебя расстроить.

Он отдал девочку Райке, и они поспешно ушли.

"Чудные, — подумала Райка, шелестя сторублев¬кой.— Денег, .кажись, куры не клюют. Ишь, как разбрасываются..." Никогда в жизни не держала она в руках такого богатства.

Долго не показывались ее новые знакомые. Райка уж и думать о них перестала. И вдруг объявились. Разнаряженные и, вроде, как смурные. Мнутся, стоят, переглядываются. Все на Маринку ее смотрят и вздыхают. Всплеснув руками, Элеонора Ивановна при¬нялась доставать из корзиночки угощения. Маринка тянула к ней ручонки. Женщина бережно взяла ее.

— Ах, ты, моя куколка! Чумазенькая! И, собравшись с духом, выпалила, обращаясь к Райке:

— Отдай нам дочку. Век помнить будем и в обиде тебя не оставим. Мы уедем отсюда, дадим девочке образование. Будет счастливым человеком.

Обалдевшая Райка так и не нашлась, что ответить. К ней не обращались с подобными просьбами.

Долго уговаривали ее супруги, чуть ли не золотые горы сулили. Райка быстро сообразила, где ларчик открывается, и согласилась отдать дочь при условии, что те останутся жить в поселке, а она хотя бы изредка сможет видеться с Маринкой...

Райка получила деньги немалые, пуховую перину, постельное белье и кое-что из женского гардероба.

Сидела она теперь в роскошном платье из розо¬вого шелка, при бусах. Кассирша Любка, вертихвостка и матерщинница, укатывалась со смеху;

— На тебе это платье, как на корове седло,— кричала она из окошка кассы.— И тебе, дурехе, копейки теперь никто не бросит.

Райка огрызалась в ответ и плевалась в ее сторону

Всякое видывал на своем веку рабочий поселок, но чтобы попрошайка разнаряженной сидела, такого на его памяти еще не было.

А она то одно платье наденет, то другое. То капроновую косынку повяжет, то атласную. На нее школьники всю неделю бегали смотреть. Пошли разговоры, что попрошайка кого-то обчистила. Вместо дочки ее теперь сопровождали двое младших сыновей.

Вечерами Райка мчалась к Маринке, всеми прав¬дами и неправдами, выуживая у новых родителей деньги. И до того преуспела в искусстве вымогатель¬ства, что бедные люди, в конце концов, сбежали из поселка.

Покинуть привычное место Райку заставила жизнь. Прокормить ее ораву поселок был уже не в состоянии. Даже если бы ей пришлось вытворить нечто потрясающее, больше обычного подавать бы не стали. Не те времена пошли. Ободрали поселок, как липку. Не осталось в его окрестностях ни нефти, ни ценных пород древесины. Люди стали уезжать в поисках работы.

Просила Райка теперь на стороне. Наладилась ездить в два конца: в городок нефтяников Хадыженск и курортный Горячий Ключ. В поселке же с сыновьями только по дворам побиралась. Оденется в лохмотья, насочиняет разных историй и причитает: то погорельцы они, то кормильца злодеи убили, то село их наводнением накрыло... Несчастная мать убивается, дети плачут. У кого сердце не дрогнет? Горе-то, какое, не приведи Господи! И выносят, кто, что может из обуви и одежды.

И все шло хорошо в древнем ее ремесле, не появись у нее конкурентка, такая же, как и она, попрошайка с соседнего хутора Веселого, что по пути в Хадыженск, куда Райка отправлялась первым рейсом на заработки. Как увидела она ее сидящей недалеко от своего пятачка, мимо которого проходили за день тысячи людей, так и обомлела. "Ах ты, стерва толстозадая! Ты что же, тварюга, другого места не нашла? Шустрая ты, видать, бабенка, но и мы не пальцем деланные. Я ж зенки твои бесстыжие выцарапаю за этот пятачок..."

Но однажды Лизка, так звали нищенку-конкурен¬тку, перехитрила Райку. Заночевав в городке, утром, как ни в чем не бывало, уселась на ее коронном месте. Райка, увидев это, позеленела от злости. Они дрались до крови. Разнял их милиционер, пригрозив отправить обоих на пятнадцать суток.

С того дня стали попрошайки на пятачок бегать наперегонки. В автобусе едут как люди, но стоит им приехать. на конечную остановку, как начинается представление: обе вмиг в инвалидок превращаются. Райка, закатив глаза, хватается за сердце и вопит не своим голосом. Лизка на костылях скачет. Худосочная, быстрая на ногу Райка, обычно опережала неповорот¬ливую Лизку. Та, по отстав, матерится на чем свет стоит, костылями замахивается.

— Пошла вон, шалава,— вопит Райка.— Вишь, занято? Или повылазило? Иди, откуда пришла, лахудра мокроглазая!

— Заткнись, доходяга! Чем ты лучше меня, голодранка?! Обезьяна против тебя и та красавица.

— Лучше обезьяной быть, чем такой подлюгой.

Горожане привыкли к их концертам, но толпа зевак не убывала. Даже представить было немыслимо, что выкинет каждая из них.

Выросли Райкины дети, как в поле бурьян. Только на прозябание в неволе и сгодились. Четверо за воровство по тюрьмам пошли. Средний, любимчик ее. выучился на тракториста. Женился, четверых детей на свет произвел. Но потом и он с глузду съехал. Стал водку хлестать, дебоширить. Доставалось от него Райке. Как-то зимой, вусмерть пьяный, гоняясь за матерью на тракторе, он въехал прямо в завалюху. Долгое время ютились все гамузом в чудом уцелевшей кухоньке. "Лучше б ты вшей да клопов в тюряге кормил, проклятый,— выговаривала ему Райка.— Луч¬ше б я продала тебя, подлюгу. Сколько хлеба моего перевел, вредитель постылый".

Думками о Маринке голову Райке себе не заби¬вала. Не до нее. Наверное, и не вспомнила бы, если б не получила от родителей ее письмо с фотокар¬точкой. Ох, и красивая ж девица выросла! Вся из себя. Видать, живет, как сыр в масле катается. Написать не захотела. До сих пор не верит, что попрошайка ее родила. "А кто ж тебя, дуреху, родил? — спрашивала Райка, вглядываясь в фотогра¬фию.— Кабы не отдала б добрым людям, так и ходила бы чумазая, да оборванная. А теперь-то носом крутить можно. Ученая! С головы до ног разодетая, как та королева. Что ей Райка, нищая?! Да и не помнит она меня. Бог с ней. Отломанный кусок, что и говорить". Она завернула фото в платочек и сунула за пазуху.

Где-то в глубине души Райка радовалась, а быть может, и гордилась, как могла, что живет на белом свете у добрых людей ее кровинка с не загубленной судьбой. Ладная, ухоженная, не под стать братьям. Да, не поддурись тогда Райка грамотным и обходительным людям, неизве¬стно, что было бы с ее Маришкой...

Без малого полвека просидела Райка с протянутой рукой. И по сей день сидит.

Еле волоча жилистые ноги, скелет скелетом, тащится она в шумный город в поисках нищенского своего счастья, захватив с собой двух малолетних внуков — кормильцев своих.