**** Ежи отмечал свой юбилей. С утра мама его бегала по магазинам, потом подошла бабушка, жена брата – и они втроем сервировали стол. Ежи был рассеян все время и только бродил от окна к окну и самое большое что сделал, это сходил в оптовый магазин и купил две бутылки спиртного. Девушка – продавщица ему очень понравилась – и обратную дорогу он все время думал о ней. Ему хотелось пригласить и ее к себе, нет, только ее к себе на день рождения, но как сделать он не знал. Да и разве можно так в первого раза пригласить? Ежи, вообще, представлял, что это возможно, но не относил себя к тем людям, для которых это было возможно. Это привело его вновь к сумрачному настрою – и остаток пути все отношения – бывшие и возможные обреченно падали крахом. Самое главное: Ежи не знал, что ему делать в тридцать лет: то ли купить холодильник, то ли повеситься. Полгода, как начали платить зарплату более – менее, чтобы за несколько месяцев можно было скопить и купить «морозильный ящик». **** На следующий день после дня рождения Ежи рассеяно вел себя на службе. Ни похмелья, ни плохого самочувствия у него не было, просто он не знал, как себя вести когда ты тридцатилетний одинокий мужчина. Он присел удрученно в какой раз в кресло - и сжал голову. К нему за бумагами подошла секретарь – девушка, примерно его возраста, мать двоих детей, почти школьников. Глядя на ее бедра Ежи почувствовал в себе возрастающее половое желание. То желание, которое он не мог удовлетворить последние года. Почему так? Он уже сам озадаченно задавал многократно этот вопрос. Решения он сам выводил иногда совершенно противоположные. От того, что он есть единица по природе своей отрицательное в ауре совокупляющего стада и до своих каких-то сокрытых подсознательных тормозных реакций на этот акт. Были, да, мгновения, когда это было близко с кем-нибудь из женщин, девушек; но как после Ежи понимал, что главную преграду, неудачу создавал он сам: во всем он видел недовершенность: то собственными поступками, то образом ее. Ежи прогулялся в туалет, там постоял возле зеркала, смотря на свое худощавое невысокое тельце, облеченное в дешевые брюки и рубашку, на свое хмурое лицо - почему-то кажущими для Ежи, а может оно так в действительности и есть - с очень старыми глазами. Эти глаза уничтожали последнюю привлекательность его образа – так решал сам Ежи. Пока они не были такими, он мог быть и великолепными, и восхитительным – и это кажется было очень давно. Естественно после всего этого перечисленного Ежи считал себя неудачником. Он присел вновь за своим столом. Секретарь вновь поднесла бумаги. Ежи смотрел неприкрыто на ее выпяченный при наклоне зад – и вспоминал, как недавно все-таки он оголил зад своей бывшей одноклассницы, но запах ее почему-то не понравился его обонянию, он уничтожил всю страсть к ней и породил даже отвращение, поэтому Ежи был почти счастлив, когда вдруг неожиданно раздался звонок в дверь. Конечно, он мог пренебречь, но на этот раз он убежал облегченно открывать дверь. Семь лет у него не было женщин – от 23 и до 30 лет – самый пиковый возраст для мужчин. Семь лет после того как мама вытащила его из дурной компании, сделала ему высшее образование и создала образ исполнительного передового служащего. Может быть потому у него не было женщин, что он может только с распутными пьяными девицами в каких-то групповых оргиях, а с правильными и положительными он так и не научился как быть. Ежи взял ручку и бумагу и принялся набрасывать на лист таблицу. Итак… Ущемленность, ущербность – небогатое финансовое положение; банальный, ничем непримечательный вид. Недовершенность, неопытность – неспособность любое знакомство перевести на сексуальный опыт. Чужеродность – иная раса, национальность, нестандартное имя. Ежи влетал под все три определения сразу. В любом случае Ежи знал, что он способен с чистого листа через некоторое время получить удовлетворенный результат, если взяться отчаянно, с головой. Знал, но… …что-то роковое преследовало его. Что-то всегда мешало исполнить замышленное до конца. Хотя бы тот звонок мамы в дверь – он не выходил из ряда исключений, а только подтверждал, напоминал в поникшую голову Ежи о зависшем над ним роке. Почему он так зациклен на этом и почему над ним висит этот рок, который определил ему такое положение в мире. Кто его создал? Когда- то Ежи вообще не задавал вопросов об этом. И даже наоборот он был чист в помыслах, был влюблен. И самое последнее о чем он думал и даже не думал при ней так это о сексе. Не было в помыслах как-то соблазнить ее, или перейти эту грань вместе. Он любил ее так чисто, всем сердцем, как единственную свою. Как небо, как облака, как лето, юность. Он любил… …может и не вышло у них по этой причине и они расстались именно по этому – теперь мрачно размышлял Ежи. Может: совокупившись с ней он таким образом удержал бы ее при себе. Может быть: только этого она желала при их встрече, но по неопытности, и по робости сама не осмелилась сделать первый шаг. Был ли Ежи слеп? Слеп в своем сиянии небесном? Три года назад. Теперь кажется рана в сердце зажила. И он просто хочет трахать разных сучек. Хочет видеть их в наклоненных позах. И из всех их частей видеть один оголенный выпяченный зад и стонущее в наслаждение лицо. И блуждать в ожерелье голых поп. И идеальное искать только в этой части тела. Ежи усмехнулся – и уже саркастично покосился на созданную таблицу. Следующим порывом он смял бумагу и бросил в урну. Два года он не страдает. Два года последних все банально. И ничто не терзает. И свык, что она уже замужем. И что у них есть сын. Больной. И она какая-то измученная. Удовлетворяться этим? Ежи нахмурился. Стало на душе тяжко. Вновь подошла секретарь и, кажется, намеренно выпятила свой зад. Накатила злость. Ежи хотел уйти отсюда быстрей домой. Чтоб она по жизни обломалась двоекратнее чем я – злорадно думал Ежи, с ненавистью осматривая ее выделенные облегающим трико пышные формы тела. Накатила такая злость, что Ежи еле сдержал себя, чтобы со всей яростью не ударить кулаком по столу, ударить с размаху ей в лицо, а потом пинать и пинать ее, лежащую на полу. Секретарь словно неловко задела плечо Ежи задом, улыбнулась ему в лицо. Ежи смутился и опустил глаза. Она вздохнула и горделиво ушла, неся небрежно в руке бумажки. Ежи подавленно сидел, потом повернулся к окну, вырисовывающий незаслоненный ничем кусок неба. По нему плыли кудрявые облака. На улице наступил месяц май. И сегодня по- особенному было тепло. Даже жарко. Ежи смотрел, смотрел, внезапно растворился, куда-то полетел, и ему наконец-то стало хорошо и беззаботно. **** После работы Ежи возвращался домой через парк, так ему было короче. В сегодняшний погожий день местная молодежь высыпалась на улицу и в парке все лавочки были заняты праздно отдыхающими ребятами, которые пили или пиво, или водку. Ежи шел, не смотря по сторонам, к себе домой. Но его окликнули, Ежи обернулся и увидел старых знакомых, с которыми близко не общался уж несколько лет. Все они были его ровесниками. - Здорово, старина, - уважительно поприветствовали они Ежи: - как дела? Что и как, - видя их приветливые лица, Ежи вдруг стало очень тоскливо, но как-то светло. Он чуть ли не благодарно смотрел каждому в глаза. Они это почувствовали и пригласили в свою общую дружественную ауру. Ежи проглотил первую стопку алкоголя, потом вторую, потом взбодрился, началась всеобщая взбудораженная беседа о том, о сем, о старом и о нынешнем. Потом куда-то понесло, сперва за столик вечернего кафе, потом холостяцкая хата, несколько ярко накрашенных девушек. Ежи чувствовал в себе энергию уверенности и всевозможности, он плыл средь них, все неслось в заданном ритме, все было прекрасно. Хотя иногда звонила мама и спрашивала, где он. Ежи сначала осторожно отвечал, что у него дела: компьютер у кого-то «завис». Потом нехотя, а в конце уже раздраженно. В конце концов трубку уже взял друг и сам беседовал с мамой Ежи, так как он сам просто махнул на это рукой. **** Мама пришла за ним во втором часу ночи. Друг пошел на стук в дверь и виновато улыбаясь привел за собой маму Ежи. Идем домой, - сказала мама: - тебе завтра на работу. Ежи молчаливо оделся, обулся. С провалами в голове и - только на улице он словно протрезвел и сказал маме, идущей за ним неуклонно вслед: НУ И ЧТО?!! Он понял, почему он так просто согласился, он думал, что на следующем повороте мама завернет к себе домой. А Ежи обойдя дом в круговую, вновь развалится на диване в обнимку с двумя девушками. Беззаботный и довольный. - Ты ведущий специалист. Тебе нужна хорошая репутация. - НУ И ЧТО?!! – Закричал на всю улицу отчаянно Ежи. - Ты посмотри на себя! Ты же свинья. Пьяная неблагодарная свинья. Ну куда ты идешь, это же лужа. - Мама! Мама, как ты не понимаешь? Мама, мне тоже нужно… отдохнуть. Я что так вечно буду? Мне, к черту, тридцать лет. Я могу сам решать. - Выходи из лужи. Ты же в новых ботинках. - Ах, тебе лужа!!! – Обезумевши закричал Ежи. Вот тебе лужа!!! Вот!!! – Ежи подпрыгнул и всеми подошвами дал по воде. Полетели брызги во все стороны, мимо проходящие прохожие ойкнули, мама побраговевшая стояла вся в пятнах грязной воды. Ежи понял, что теперь все, ему обратно не вернутся, что поздно, что все испорчено и безвозвратно пройдено, что такого второго не повториться может многие года, что… Ежи заплакал, нет, заревел от боли и горя. Но вдруг что-то в нем отчаянно подпрыгнуло, закружило в воздухе и Ежи невыдержав душевного надлома, обезумело побежал прочь. Он бежал сквозь город, бежал, а силы только прибывали, они выпирали через край, они изливали наружу все душевное, накопившее, изливали вон. А наружу выходил рев, рык. Он выбежал загород, пробежал улицы частного сектора, забежал в густые заросли темного леса, там споткнулся и полетел кубарем. Его тело инстинктивно свернулось в клубок, Ежи не почувствовал боли от падения, наоборот, он ощутил наслаждения от своего упругого, молниеносно реагирующего тела, которое словно мяч прокатилось и остановилось. Ежи ноздрями впился в землю и с тоской вдохнул запах трав и запах растущих елей. Где-то вдали прогудел гудок электропоезда, недалеко какая-та живность прошуршала по стволу дерева. Ежи задрожал, то ли от ночного холода, то ли от игры нервов. Он понял, что он абсолютно гол, его разум начал искать логические связи, но его глаза уловили вспыхнувший свет, и что-то похожее на речь, инстинкты насторожились, разум ушел на второй план. Кто-то есть – только одно держало Ежи. Он вкрадчиво на полусогнутых пошел вперед. Его ноздри жадно шевелились, что-то заколдованно влекло вперед, что еще и сам не прояснил для себя Ежи. Ветки расступились и Ежи застыл возле забора. За забором через огород стоял крайний дом. Сейчас у него во дворе горел свет, а по тропинке, по огороду шла в стоящий в углу особняком деревянный туалет молодая женщина в просторном платье и белой повязкой на голове. Сердце Ежи заколотилось, ее запах донесся теперь явственно до него – и он был необычайно волнующе манящ, как никогда, как не бывало. И собственная теперешняя нагота только распаляло Ежи, не помня себя он очутился за забором и прокрался близко к ней уж вплотную. Он слушал ее возню в туалете, потом шум струйки, надевание плотных трусиков обратно. Ежи так возбудился что мог кончить в любую минуту. Эрекция была сильной, возбуждение через край. Мысль о том, что она сейчас выйдет сводили ожиданием с ума Ежи. Каждая секунда длилась бесконечно. За каждую секунду мозг перебирал сотню вариантов любых моментов, которые в дальнейшем могли произойти вследствие того или иного шага, ситуации. Он крепко сзади сжал ее рот, но мало. Он повернул ее лицом к себе и посмотрел ей в глаза. Только так верно. Он смотрел в ее горящие глаза. Он ее ауру обволакивал своим желанием, мощным безудержным желанием. Перед которым нельзя противиться, не сдаться. Наконец она обмякла. Ее тело загорелось. Он поднял ее как пушинку, положил за зарослями вишен и стал обнажать. Но одежда рвалась, словно состояла из бумаги. Она осталась полностью обнаженной. Ежи не убирая руку с ее рта, прилег на нее, второй рукой расправил ей ноги для удобства и погрузил свой горячий член в ее лоно. Необычайное наслаждение затмило разум Ежи, что он испугался потерять сознание, потерять контроль над ситуацией. Наверное со стороны его лицо изображало такую сильную мимику страсти, которое было бы очень любопытно прожженным эстетам. Он видел ее всю – все новые потрясения кружили разум – словно с несколько сторон, словно имея не стерео, а какое-то квадро или еще более непостижимое зрение. Каждый бугорок, ямочку, овал со своей перспективы зрения. - Господи, - прошептал кончая Ежи: - Господи Боже. Что со мной? Она была горяча, она горела. Ежи поцеловал ее. Ее тело дышало одним ритмом. Ежи, забывшись, убрал, не помня когда, ладонь с ее рта, но она не кричала, она плыла в новых, непостижимых ощущениях для нее самой, она заворожено смотрела на лицо Ежи, словно он был тот самый Бог. Демон. Он нежно погладил ее кожу на лице, посмотрел в последний раз в глаза, вынул свое обмякший член с ее лона – и, почувствовав гнет крепких мышц, рванул отсюда прочь. **** Ежи на утро проснулся совершенно трезвым и легким. Он открыл глаза, и первую минуту не двигался, пытаясь прочувствовать свой организм. Но даже легкого похмелья, или утомления он не почувствовал, наоборот, его организм дышал крепко и свободно, так словно он даже избавился от каких-то вечных пут, которым он так привык, что и не ощущал, но теперь осознал истинную свободу мышц, тонуса и тела. Ежи с наслаждением вдохнул воздух в легкие и подумал: Господи, как хорошо. Он вспомнил, что как-то младенцем он так вставал: счастливым и беззаботным и входил в целую вечность. Ежи потянулся и поднялся. И тут вдернулся от шока. Его тело было расцарапано вдоль от плеч и до лодыжек ног. Виднелись небольшие синяки от ушибов. Ежи почувствовал жар, у него закружилась голова. Он не помня себя перешел на кухню и поставил чайник. Горло иссохло и тут он почувствовал настоящее похмелье. Тяжкое и глубокое. Хотелось пить невыносимо. Ежи не вытерпев начал глотать воду из чайника, потом засунул лицо под кран падающей воды. Ноги тряслись, он не знал что делать и чему верить. Но нос его уловил запах, запах вчерашней любви, глубинный запах женщины. Ежи сжал голову и сел бессильно на стул. Обреченно. После такого случая следует ожидать жестокого наказания. И как он мог объяснить произошедшее? Алкоголь свел его с ума – это однозначно, трезвым он на вряд ли сделал такое безумие. Но алкоголь только сорвал с тормозов то, что накопилось тяжким грузом в душе Ежи – это он прекрасно сейчас осознавал. Он получил вчера то, что желал своим сердцем. Получил так, что не дано просто так банально. Если даже давно не было секса, все равно невозможно пережить так, как случилось это вчера. Если бы он трахнул секретаршу, то был бы иной эффект, даже после ста лет воздержания, но может быть близко тому, если бы он был на это время девственником. Нет, вчера он уловил иное. Иное. И тут он, Ежи, словно озарился, понял, что секс первый раз принес ему очищение, чистоту после всего, а не чувство на следующее утро какого-то банальности всего, или смущения. Омерзения даже, а именно очищения высшего. Ежи потрясенно заходил по кухне. Он даже бы сейчас благодарно принял бы ее, ту незнакомку, она вдруг вошла в его сердце идеалом женского образа, идеалом все его переживания, чувства к ней. Все идеально. Ежи покачал изумленно головой от этих мыслей. Они немного привели его в решимость. Он умылся под душем, логически решая, что от судьбы уже никуда не деться, и что лучше что-то делать, чем обреченно ждать конца. Стандартную рубашку и брюки он естественно не нашел, поэтому напялил попроще джинсы, футболку, накинул куртку и пошел на работу. Рабочая смена длилась к обеду. Но ничего особенно не случалось. Все было обыденно. Женщины как всегда в углу обсуждали новости, но как внимательно не прислушивался к их болтовне Ежи, но ничего такого не услышал. Ежи даже успокоился, ему захотелось дико есть, прямо невыносимо. Подошла секретарь, от нее изошло дуновение женского аромата, нос Ежи очень обостренно это учуял – Ежи сморщился, запах ему увиделся вульгарным, грубым и с примесью чего-то нездорового. Ноздри Ежи жадно шевелились, но не вкушая этот запах, а от способности это уловить. Ежи наслаждался этой возможностью, он приблизил свою руку и вновь уловил тот запах вчерашний. И получил глубочайшее наслаждение от аромата и чистоты композиции. Прекрасна – прошептал он и, не выдержав, рассмеялся громко от души. Все на него удивленно оглянулись. Для его стереотипа выходка данная была эксцентрична. Ежи театрально, словно в извинении пафосно развел руками в стороны и, сжавшись в кресле, покачал головой. И уловил перешепоты женщин на его адрес. Ежи был на сто процентов уверен, что напряги слух, он бы услышал даже самый тихий шепот, но не хотелось удостаивать свое внимание на собрание этих дур. **** Пообедав в рабочей столовой, Ежи подходя к бюро уже духом почуял что-то неладное. Затаив дыхание, обострив слух он вошел в помещение – и словно гром, ураган ударил ему по голове, ушам, что он задохнулся, замер, потеряв ориентацию в пространстве. - Вы слыхали, что вчера ночью на кого-то напали волки? - Какие волки, мадам, это были бродячие псы. - Вы что смеетесь, она же была изнасилована. - Да. Я знаю. Это Людмила, дочь Валентины, ну, что за Никитой, ну что кем-то там-то и там-то. - Это был определенно маньяк. Безумный озверевший маньяк, да. - Да как он мог?! - Очень запросто. Мог. И еще сможет!.. Ночью подкараулил, напал и утащил в лес, избил и изнасиловал. Еле жива осталась. Целый месяц за ней следил, да. - Ой, ужас. Она в больнице? - В реанимации, говорят. Или, вообще, увезли уже в областную. С шестью ножевыми ранениями! - Какой кошмар! Мне страшно: у нас маньяк. - Вам, Нина Пантелеевна, это не грозит. - А на вас, Петр Иванович, и не подумаешь. - Ха. Ха. Ха. **** Ежи потом оглох, перестал слышать окружающих. С годящей только самой головой он сидел в кресле словно выключенный среди всеобщего оживления. Бежать – пришла первая отчаянная мысль. Ежи лихорадочно метнулся, но опомнился: вцепившись за поручни кресла, поднялся спокойно и, стараясь как можно медленней и небрежней, дошел до раздевалки, внутреннее боясь, что он сорвется в каком-нибудь сумасшедшем жесте. Сердце лихорадочно прыгало. Ежи взял куртку в руку и вышел Ему было страшно идти по улице. В любую минуту, казалось, общественность получит информацию, где установят определенное виновное лицо вчерашнего позорного поступка и первый прохожий изумленно воскликнет, глядя на него: Да это же он!!! Переулками Ежи пробрался к своей квартире, в компьютере и на дисках удалил порнографические фильмы, так было гнетущее ощущение, что они могли послужить дополнительным мрачным материалом о личности и интересах обвиняемого в процессе обвинения прокурора. Хотя, конечно, здраво рассуждая, все это было гиперболизировано, но в общем угаре - и Ежи хорошо это понимал и знал историю - люди в эмоциях часто теряли голову. Потом он собрал в пакет несколько консервов, пакет сухарей, облачился в теплый костюм с капюшоном, надел темные очки, кроссовки на ногу. В нерешительности ходя от стены к стене Ежи перед зеркалом все дотошно осматривал со всех сторон свой вид. Но духа выйти на улицу не хватало, постоянно подходя к окну, он видел то хорошо знакомого, то идущего соседа – а хотелось выскользнуть никому не замеченным. Ежи открыл комод со старыми вещами, нашел старый плеер, надел наушники и, включив активную бодрую музыку в стиле fank, уже без тормозов быстро и энергично зашагал на выход. **** Остановившись на даче загородом, Ежи потуплено сел в саду у цветущей яблони на скамью, пытаясь обдумать дальнейшие свои действия. Конечно: его бегство было паническим. Чтобы определить его явную вину для жертвы нужно определить опознание. Тут целая схема: сперва составление фоторобота, потом его сличение со множеством лиц, в худшем случае для него, это повестка в милицию и комната опознания. Прямых улик нет. Эта Людмила не есть его близко знакомая. Так просто она не может сейчас назвать его имя. Самое большое: что видела где-то: то ли на работе, то ли у каких-то знакомых, а то ли, вообще, сосед по дому; в принципе городок небольшой, вероятность опознания на память очень высока. Но даже при этом сам Ежи знал хотя бы соседей по площадке?, пусть он снимает там квартиру с недавнего времени. Хотя с женщинами все может быть наоборот – они народ любопытный в этом деле, наверное. Плохо, что нет постоянно поступающей обновляющей информации о ходе расследования. Ежи тут же вспомнил о отключенном вчера телефоне. Он тут же набрал номер мамы. - С тобой все в порядке? – голос мамы слишком беспокойный. - А что случилось? - Ты где мотался всю ночь? Я вчера целый час прождала тебя у твоего подъезда, а ты так и не явился. Куда ты вчера убежал? - Я… Мам, зачем тебе это знать? Там все нормально? - Ничего не нормально! Ты сейчас где? На работе? Почему телефон отключил? - Скажи мне, ничего такого не случилось? - Ты после работы ко мне зайдешь? - Нет. - А есть где будешь? - Дома. - Ты что там приготовишь? Из чего? Да у тебя даже холодильника нет. - Мам, никто обо мне не интересовался? - Да кому ты нужен, пьяница. Алкоголик несчастный. - Ну все пока.… И так просто никому не звони. - Сволочь! **** Ежи нашел совместить приятное с полезным. Он взял удочку, накопал червей и ушел далеко, за кордон, на луга, на пять километров от города. Солнце, свободное от облаков, жарило по-летнему. Лес играл лучами, разбивая ветками их на снопы, снопы играя лицом, приводили в ликование, в блаженное настроение. Лес окончательно успокоил Ежи, привел в оптимистический лад, стало очень хорошо на душе, как и обычно не бывало. Он лежал на бугре у тлеющего костра лицом прямо в небо, созерцая облака. Он насыщался своей внезапной свободой. Свободой, которой по « праву» могли теперь отнять. Тело растеклось по земле. Усталость и напряженность выходили из тела, погружая его в блаженное онемелое состояние. Трава близко у носа расступается перед ним. Запахи их щекочут ноздри, хочется постоянно чихнуть. Что-то влечет его к кустам в низине. Кровоточат больные воспаленные десны, сохнут и чешутся зубы. От земли высота была такая, словно бежится на четвереньках, но очень удобно, привычно. Улавливается нужный аромат, рот неумело хватает стебельки заросли какой-то травы. Ее аромат заполняет все нёбо, вызывает чих. Но это ему нужно. Что-то внутри уверенно об этом говорило. Ежи открыл глаза. Облака закрыли солнце, дунул прохладный ветерок. В памяти истончался терпкий аромат. Зубы жалобно вслед заныли нездоровьем пародонтоза. Ноздри его жадно зашевелились, он уловил след улетучивающего из сознания аромата. Ежи попытался определить его исходящее место в округе – возможно ли это? – экспериментально думал он. Он, кажется, уловил возникающий запах вон у тех кустов, или еще след от сна помогает ему? Ежи подошел к ним, встал на колени у зарослей, стебельками напоминающих осоку. Прикусил зубами один оторванный стебелек. Сок потек по зубам, утоляя их зуд, нетерпение. Тогда Ежи сорвал пучок и начал им тереть зубы, а получившую кашицу приложил к воспаленным участкам десен. Потом он присел – и тут же понял, что только сейчас окончательно проснулся, а сюда пришел в каком-то полусне, но с обостренными чувствами, каких в бодрствующем состоянии и не часто бывает. Он выплюнул траву. Но чувствовал как благодарно затихают его десны, зубы и как мощен тот зов, тот тайный зов, что сидит у него внутри. Миллионы лет – посмотрел он на природу. Какая глубина – онемел он. За миллионы лет – принял он с наслаждением свое тело – за миллионы лет эволюции. Зов велел следовать дальше. Дальше. И Ежи поддавшись этому волнению побежал по лугу. Он бежал. Чувствуя, какую мощь скрывает его тело, его члены. Он прыгал в огромных прыжках, его мускулы отпружинивали как стальные каленые витки. И каждое усилие вызывал в нем восторг, оно было не в тягость, а всласть. Проба миллион лет эволюций. Миллион лет. **** - Я чувствую его! Я чувствую присутствие зверя! Чрезвычайно воодушевленный инспектор Вацлав бросил чемоданы на асфальт, распахнув руки к небу. - Скажите, инспектор Вацлав, - спросил его сопровождающий юноша, собирающий раскиданные чемоданы: - он - мистическое существо? Он уже не осматривался извиняющим взглядом по сторонам. Он уже привык к эксцентрическим выходкам своего учителя, к изумленным взглядам посторонних людей. Вышли они из плацкартного вагона на перрон старого кирпичного вокзала с необычным названием: Импаза. Инспектор Вацлав смотрелся внушительно и особенно внушительно здесь, среди этой местности. На нем был надето настоящее дорогое пальто французского покроя из белой шерсти, оно было элегантно расстегнуто и шелковая рубашка со строго сидящим галстуком дополняло до полноты эффект глубоко эстета к этому человеку. На плацкартный они сели для того, что этот вид путешествия любил сам инспектор Вацлав – он напоминал ему приятные моменты детства, так что он ехал всю дорогу и вздыхал о чем-то. - Ты хочешь сказать, мой дорогой юноша, - обернулся хитро инспектор Вацлав вслед идущему покрасневшему, напрягшему чемоданами ученику: - что мы соприкоснемся с чем-то потустороннем, выходящим за сферы обыкновенного, научного? Как, к примеру, если мы тут встретим вампиров, вурдалаков. Русалок наконец-то! – рассмеялся, счастливо оглядываясь по сторонам, инспектор Вацлав. - На счет русалок я не против. Но вампиров – вряд ли. Инспектор Вацлав был слишком воодушевлен, заметил его ученик Сергей, кажется он был доволен тем, что посетил эти дальние края. -Странное, необычное название этой станции: Импаза. Здесь наверное выпускают те известные на всю страну лекарства, - иронично предположил Сергей. - Отнюдь нет, - ответил инспектор Вацлав: - Импаза просто выработалась для удобства выговора аббревиатуры: ИМПЗ, что переводится как Исправительное Место для Политических Заключенных. - Ничего себе, - покачал головой Сергей. Они стояли у дороги, которая уходила прямой вглубь леса из железнодорожного вокзала. Неподалеку стояло несколько избушек, одно двухэтажное здание – вот и все. - А в путеводителе написано, что Импаза - это небольшой уральский городок. Но здесь даже на приличную деревню не тянет, - сказал Сергей. Хотя он догадывался, что все высадившие люди ждут прибытия чего по этой дороге и не собираются сразу разбежаться по этим избушкам: кто первый займет. Высказал он так, от раздраженности, что ему придется наверное тут коротать некоторое неопределенное время в поисках этого «зверя» позабыв атмосферу столичной цивилизации. - Это лишь станция, а сам городок в дести километрах отсюда. Сейчас должен прийти автобус – и он всех заберет. Этот городок вырос вследствие завода. Который наладили с помощью рук заключенных. Он выпускал первоначально галоши. Популярные тогда башкирские галоши, а потом смог настроить линию на выпуск прокладок для самолетов Миг – пошли военные заказы. - И даже это Вы знаете, - уважительно сказал Сергей инспектору Вацлаву. - Ничего удивительного, - улыбался горизонту инспектор Вацлав: - Просто-напросто я здесь родился. И поэтому он был прав. Издали тянулась сюда колонна из нескольких легковых автомобилей, микроавтобусов и замыкающим стареньким автобусом. - Застряли на переезде, - объяснил их задержку всем присутствующим инспектор Вацлав. Увидел их ироничные лица и рассмеялся: так вы тоже здесь все местные! Сергей с грустью улыбнулся, кажется он начинал понимать, что здесь они надолго. **** Перепуганные местные следователи тем фактом, что этим делом заинтересовались столичные штучки предоставили им лучшие гостиничные номера за счет местного бюджета. Инспектор Вацлав, нахмуря брови, оглядел эти комнаты и категорически отказался от этих услуг. - Представь себе, что в этих комнатах подкупаются заезжие комиссии по экологии производства и рабочего места. Мерзкие комнаты. Я в юности работал в местной котельной. Что отапливалась мазутом и углем. Там была такая задымленность, что за два метра ничего не было видно. А система вентиляции котлов этими заезжими, тут неприличное слово, стала по бумагам вполне пригодна. А я кашлял черными сгустками грязи из легких. Сейчас встретить кого-нибудь из тех или этих и с ноги как дать по зубам! - Вы отсюда уехали из-за невыносимых условий? – спросил Сергей. - Нет. А, вообще, да. Мне тут местные суки не желали давать. Я был сынок бедных родителей. А местные твари страшно бояться этого производства и стараются выскочить за обеспеченного козла и сидеть дома трутнем. Для отмазки родя ему обалдуя. Поэтому я махнул в Уфу, что находится за два часа отсюда на электричке. Там женился на татарочке – чему очень доволен. Хотя к данному времени, увы, разведен. - Извините, но Уфа – это город башкиров. - Но и татарок там немало. И всех остальных. Поэтому оторвался я там за все прошлое. Два раза от триппера лечился от разных национальностей. Вот так-то. Прекрасный город – Эфэ! Матур ( красивый – баш.). Сберегла мою юность. Зур рахмат ( большое спасибо – баш.) ему за это. **** - Первая пострадавшая прибыла. – Откозырял милиционер, постучав в дверь. - Пусть войдет, - сказал инспектор Вацлав, листая дело. В комнату следователя вошла робкая молодая женщина. Инспектор Вацлав и его ученик с интересом оглядели ее. Она еще более от этого оробела. Поняв это, инспектор Вацлав извиняющее улыбнулся и, поднявшись с места, услужливо предложил ей стул, на который она не решалась садиться. Она искоса бросила благодарный взгляд. Это был из тех взглядов, что инспектор Вацлав слегка поплыл. Но инспектор Вацлав был инспектор Вацлав – учась констатировал Сергей – поэтому он, инспектор Вацлав, в своем великолепии и незыблемости обратно присел на свое место и принялся вести достойно допрос. Эта женщина очень мила, отметил инспектор Вацлав, мила непросто, что красива и хорошо сложена, но не по стандарту глянцевых журналов. А по- женски, детородно хорошо сложена великолепно и заманчиво. Он почувствовал ее женский запах – и опять удовлетворенно кивнул головой. Она была из тех редких женщин, что верны и чисты в своем мировоззрении, что порождают эту видимую на первый взгляд робость средь незнакомых мужчин. Неудивительно, если этот маньяк оказался первым человеком, с которым она изменила мужу. Он внимательно осмотрел на ее лицо, пытаясь познать следы переживаемого после той ночи. Пытаясь выявить следы каких-то противоречий. - Извините, Людмила Анатольевна, но мы попытаемся понять, не произошли со временем кое-какие коррективы при определении внешности того незнакомца, что был с вами в ту ночь. - Я.… Не знаю. - Понимаете, первые впечатления они преувеличены. Обычно. Ну, к примеру, вам в детстве казалось, что ваш сосед человек необыкновенный, какой бывает, ну как в кино, а потом вы вырастаете и понимаете, что все обычны, и он какой-то серый, и даже еще хуже. Вы понимаете меня. Вы согласны со мной. Или: нет? – Лукаво посмотрел он на нее: - А быть может: вы до сих пор о нем так думаете? Правда? Людмила то ли от растерянности утвердительно кивнула головой. Но Сергей отметил, что от этого утверждения у инспектора Вацлав были такие глаза, что сейчас на них выступят слезы умиления. Сергей знал уже, что инспектор Вацлав очень сентиментален, до крайности романтичен, и тут же, за что он его уважал, необычайно прозорлив и критичен. До встречи с инспектором Вацлавом Сергей считал, что люди или есть художественного восприятия, толка, или сухие логические математического ума черви – интеллектуалы. Но теперь все сместилось и Сергей понял, что и те, и те убоги, а инспектор Вацлав, который художественно интеллигибелен есть полное, что есть или настоящий творческий человек, или научный сотрудник. - А теперь, Людмила Анатольевна, расскажите все по порядку, как произошло. - Я вышла поздно уже ночью. В туалет. А когда вышла, он набросился на меня и утащил в кусты. - А почему вы не решились позвать на помощь. Вы сильно испугались, или он вам угрожал? - Нет, он мне сжал рукой рот. Но да, я и сильно испугалась, что впрямь онемела. И все остальное было как в тумане. - Как он выглядел, расскажите нам. - Не знаю. Вроде высок. Сложен мускулисто, но худощав, строен. Очень строен, как в передачах для похудения, но не накачено, а нормально, как стройный юноша, молодой человек. И глаза его. Очень необычные глаза. Яркие, какие-то изумрудные. Очень красивые. И почему-то добрые. - Добрые?! - Нет, но кажутся так. Я не подумала бы так, что такой человек может быть маньяком. Ведь маньяки очень страшные, а он нет. - Что, он даже вам понравился? - О нет, Господи, я просто не подумала о таком бы, если знала его раньше. Для меня было все так неожиданно, что я просто была в шоке, и все произошло как в тумане, и запомнила только его глаза. Он смотрел прямо в мои глаза, и все остальное я не могу точно описать. И по этим глазам я поняла одно, что ничего плохого он мне не сделает. - Интересно. И это в период насилия. - То, что он сделает свое дело и оставит меня. Вот что я поняла по его глазам. Что он ничего не совершит со мной ужасного, плохое. - Значит, вы считаете, что ничего плохого с вами не сделал? - Но как понять, просто я подумала, что это чудовище, а потом поняла, что это не чудовище, а просто мальчик. - Мальчик? А в каком он возрасте? - Но не мальчик, а молодой мужчина. Он как бы опрашивал меня. Смотрел мне в глаза. - То есть вы хотите сказать, что если бы попросили прекратить это все, то он бы тут остановился и извинился. Людмила смутилась и сильно покраснела, не зная что и ответить. Словно ее саму уличили в чем-то не в хорошем. Она была так приятна в своем смущении, что инспектор Вацлав любовался ею не скрывая. - Не знаю. – Совсем раскраснелась, опустив глаза, Людмила. - Извините, почему мы спрашиваем Вас об этом так подробно и очень лично для вас, это потому что мы хотим уличить этого человека. Поймать и прекратить то, что он делает до сих пор с женщинами. Ведь Вы не единственная девушка, вы понимаете нас? - Понимаю, - еле слышно произнесла Людмила. - Но всего хорошего, Людмила Анатольевна, мы больше не будем задерживать вас. Если что-то еще вспомните, то вот наш номер телефона, звоните. Людмила не поднимая глаза кивнула и вышла за дверь. - Звоните теперь следущей, пусть явиться сюда, - сказал инспектор Вацлав дежурному и пошел ставить чайник. **** - А что Вы делали в лесу? - Гуляла. – Не подымая глаз вновь произнесла, или прошептала следующая потерпевшая. В деле она значилась как Снегирева Ольга Николаевна, восемнадцати лет от роду. Сергей тоже сидел не поднимая глаз. - Просто гуляли? – Поднял брови инспектор Вацлав: - вот Вы говорите, что встретились с ним у окраины леса, почти у города; но вот само насилие произошло в месте, именуемое Лугами. То есть за пять километров от встречи. Как вы очутились там? Каким образом? Ольга бледная молчала. У нее опустилась нижняя губа и у Сергея возникло ощущение, что она в ответ ничего не произнесет. И еще ему думалось, что инспектор Вацлав уж чересчур строго у нее спрашивает. - И почему вы ему не сопротивлялись, ведь на Вас не найдено никаких следов насилия. Он был тактичен с Вами, или наоборот: Вам происходящее показалось до того ужасным, что Вы решили в страхе не сопротивляться? - Я ничего не помню, – только отрицательно покачала головой Ольга. - Кстати, очень интересно, Вы встретились с этим человеком у окраины леса, а после вы очутились вместе на Лугах. Что Вас смогло привести туда? Что могло вас заставить идти туда, за пять километров, с незнакомым человеком? Вы очень доверчивы, или: чем он Вас привлек? - Нет, я не такой человек. – Покачала вновь головой Ольга. - Но ведь что-то заставило вас идти с ним туда. Ведь вы говорите, что его совсем не знаете. Как он мог такое с Вами сделать? - Я ничего не помню. Не помню, как очутилась там. -Быть может: у него есть способность хорошо входить в доверие к людям, что и Вы даже не устояли перед ним? Он приятный наружностью, поведением человек? - Я даже не могу сказать так это, или не так. Все прошло как в полусне. - За это время Вы не вспомнили, где его могли видеть? – Спросил инспектор Вацлав, уже тоном мягким, звучавшим немного усталым. - Нет, я точно этого человека здесь не видела. – Ответила в первый раз твердо Ольга: - Мне кажется, что у нас таких людей нет. - Почему Вы это решили? - Не знаю…- Сделала задумчивую паузу она: - мне кажется, что все люди как-то у нас…Я не знаю.…Ну, кажется, что он…иной. – Быстро и четко высказала она слово-определение. - Иной – в каком смысле, - насторожился инспектор Вацлав. Ольга молчала, видимо не найдя слов, чтоб объяснить почему это так. Зато инспектор Вацлав очень взволновался. - Иной. – Повторил с удовольствием это слово инспектор Вацлав:- это слово в себе многое заключает. Иной. Вы понимаете нас, Ольга, нам нужна четкая характеристика. Иной… Может быть он странно был одет, или было необычно его поведение, жаргон? Что именно сказало Вам о том, что он не является местным жителем, или хотя бы не состоит в круге ваших знакомых? Тут Ольга уверенно произнесла: - Знаете, если бы раньше я видела здесь этого человека, я бы точно его запомнила. Он… Он слишком…- и наконец как бы осмелев она произнесла: - выразителен. - Выразителен. Что это? Его лицо очень выразительно? Жесты? Мимика? Или: весь образ его? - Понимаете, он выразителен как бы художественно. Словно не обычный человек. – Окинула помещение Ольга тоскливыми глазами. - Что, он чем-то привлек Вас? Ольга нахмурилась и не ответила. И по ее лицу стало ясно, что она больше не то чем не станет говорить. Что ей неприятно находиться среди них и в этом помещении. - Она явно что-то скрывает. Все ее слова полны недомолвками. – Произнес инспектор Вацлав Сергею, отпустив Ольгу. - Она точно что-то скрывает, - вновь задумчиво повторил он и вынул апельсин с ящика стола. - Что именно? – Спросил Сергей. - Что-то случилось самое главное между ними, о чем она не желает распространяться. Возможно, что в начале знакомства он ее очаровал. Так влез за это короткое время в доверие, что она согласилась прогуляться с ним даже в Луга. И видимо это оставило в ней такой след, что если бы ее не заметили местные жители голой в лесу, так бы этот случай остался бы незаметным! - Вы хотите сказать, что она до сих пор симпатизирует маньяку? И после чего, что он с ней там сделал? - Дело странное, Сергей, ведь как и у нее, так и других жертв не обнаружено ни капельки следов какого-то было насилия. Возникает картинка, что они сами добровольно отдавались ему, или что его влияние было на них так сильно, что они и не сопротивлялись. Быть может, вот об этих необычных способностях и упомянула Ольга, произнесла это слово: иной. То есть его образ, или поведение очень повлияли на разум Ольги. Вполне возможно, что перед нами очень утонченный всесторонне развитый человек, способный легко входить в доверие. - Быть может он очень красив? – предложил Сергей. - Здесь дело не только в красоте, а в способностях его. Ведь некоторых он сразу, без особого знакомства, и как дело было с Людмилой, в кромешной тьме, валил наземь и тут же совокуплялся. Но я не сказал бы, что даже и Людмила несла сейчас ауру страха или ужаса. Нет, и она ведет себя иначе. Словно и она пережила первоначальное к нему доверие. Хотя быть может это и есть зацепка. С ней нужно потоньше поработать, может она скрывает в нем собственного знакомого, о котором не хочет открываться. Ведь она есть первая жертва, а быть может и причина его порождения в маньяка. - И допустим. – Кивнул потолку инспектор Вацлав, принявшись жевать апельсин: - Значит, перед нами не ужасный маньяк, а просто несчастный, которого уж очень припекло по поводу секса. И женщины его поняли, и все ему простили. - Да, - разулыбался Сергей. - Мне кажется, что теперь у вас с ним много общего, - лукаво посмотрел на своего ученика инспектор Вацлав. - Может тебе тоже сходить в лес и соблазнить там девку. Или: ночью кого–нибудь развести в предбаннике. -Тут же предложил инспектор Вацлав своему ученику. - Я не прочь. - А вот серьезный вопрос для обдумывания. Ведь после этого никто не назовет тебя маньяком. Но может только для смеха. Ну, козлом в самом худшем случае. - Но это, потому что я не нападу внезапно. Я сперва познакомлюсь, попытаюсь понравиться. - Вот–вот – вот,- поднял палец инспектор Вацлав: - Потом хлопну по попке, посмотрю на реакцию. Целый роман на пятьсот страниц уже получается. А если ты не понравишься? Или даже в худшем случае, ты начнешь приставать, что тогда будет? - Скандал. Можно получить и пощечину. - Почему же тогда ничего этого не было в истории с нашим маньяком? - Внезапность. Мистический ужас просто парализовал тело. Он является абсолютно голым, безумным – это видимо имело сильный психологический эффект. - Насилие есть насилие. Когда пошел бы сам половой акт, какая-нибудь девушка, женщина все равно бы начала сопротивляться, кусаться, звать на помощь. Но никто этого не сделал. - Быть может: он их каким-то образом до этого подвергал в наркотический эффект? – озарено предположил Сергей: - Вот откуда эта необычность ощущений у жертв. - Да я бы тоже сейчас «травку» покурил, - согласно кивнул инспектор Вацлав: - я тоже жертва по жизни. Сергей попадал частенько в такую ситуацию когда он не знал где серьезное перетекает в ироничное в словах инспектора Вацлава. Не знал, а так быть может и предложил. Ну, так, расслабиться на часок. Хотя, честно, у него самого ничего не было. Но он был уверен, что с инспектором Вацлавом он это дело мог достать в любой дыре. И что, главное, на законных основаниях. Но, слава богу, ученик инспектора Вацлава по этому делу лишних проблем не создавал. И не страдал. - Возможно, что ты прав, - согласно кивнул инспектор Вацлав: - эффект был поразительный. Что они отдавались ему как настоящему демону. Не в силах сопротивляться высшему наслаждению. В главном ты прав, он создавал необычайный эффект, но: каким способом?– вот что нам предстоит выяснить. Но я точно прав, вот что недомолвенное у всех у них прочитал я в глазах, в недосказанных словах. Но я поймаю этого Алена Делона, этого соблазнителя. Именно: соблазнителя и искусителя женских сердец. Способного насилие тут же превратить в соблазнение и тут же во встречное желание. Ох, коварный тип ожидает нас за дверью. Готовь ружье и серебряные пули, мой ученик. Мы идем на самого дьявола. Хотя у меня есть серьезное подозрение, что нашелся тут единственный тип, который показал местным дамам, что такое секс. Вот они и онемели как рыбы. - Смешно. Но ведь люди тут рождаются как-то. - Почкованием, друг мой. Только почкованием. Я то уж давно понял, что секса тут нет. **** - Кто-нибудь еще есть? – вяло спросил инспектор Вацлав лейтенанта. - Да, - кивнул тот: - пришел кстати свидетель. Василий, м-м… Викторович. Который видел потерпевшую Ольгу в лесу. - Ну хорошо. Пусть войдет. – Кивнул инспектор Вацлав, а сам подошел к дивану и на нем блаженно растянулся. - Конечно, - согласно произнес он своему ученику: - что человек лежащий не смотрится так высокоразвито как человек сидящий, ну и уж тем более, чем человек стоящий. И это правда. Я не стану отрицать. Не стану отрицать, что в действительности так Лежащее положение рождает ленность, ленность мыслей, что приводит к неправильным, ложным заключениям. И поэтому с ним не хочется серьезно говорить, и тем более излагать собственные проблемы. Недаром, читая классиков мы натыкаемся на слова такие как: он в пылу озарения вскочил и принялся ходить по комнате. А что такое озарение? Озарение есть резкий скачок развития. Жаль, что обыкновенно синусоидно все это дело заканчивается. Или: он ходил по комнате взад-вперед и внимательно слушал собеседника. Видишь, даже уже не стоял, а ходил. А что говорить о религиозном мышлении, там человек во время озарения, познания прямо воспаряет на небо. Ох, религиозное мышление! Как мы от тебя далеки. Погрязли в золотых сутанах, ну и что что Иисус марионетка Римской Империи, разве дело только в нем? И в этом? Самое мышление: вот что нужно. -Здравствуйте. – Вошел согнувши спину, а может и поклонившись, пожилой мужчина в тертом джинсовом костюме. Инспектор Вацлав посмотрел на ученика и кивнул головой. - Василий Викторович? – Сказал Сергей вошедшему. - Да, он с собственной персоной. – Хихикнул угодливо Василий Петрович, повернувшись к Сергею. - Присаживайтесь, - предложил учтиво Сергей: - И рассказывайте по порядку. - Спасибо, я постою,- вновь хихикнул Василий Петрович: - мне такие заведения навевают депрессию. А то тут сядешь – а потом не выйдешь. Инспектор Вацлав на диване от души расхохотался. - Так вот что, - по –приятельски принялся рассказывать Василий Петрович: - иду я по тропике лесной. Я на куниц пошел, удавки проверить. А тут смотрю, мать честная, навстречу из поляны девка голая выруливает. Я хнычь – и в сторону. Ну это в приступе аффекта, правильно я выражаюсь, гражданин юный начальник? - Да, понятно. - А сам слежу из-за кустов. А она идет. Знаете, вот такая. Что вот стой рядом – мимо пройдет и не заметит. - Да такое с ней случилось, - покивал головой Сергей. - Да нет, вот в чем дело. Идет, знаете, вся такая довольная, улыбается сама себе. Я и не подумал, что маньяк. Я подумал: или свихнулась девка. Или мода такая новомодная, - хихикнул Василий Петрович – голыми по лесу гулять. А что, - развел руками Василий Петрович: - всякое было. Вот хиппи были. Они прямо на улице сношались. Раз - з, поймал девку – и прямо ее тут же, где поймал. Вот это мода была – вот это по- нашему! Я вот помню, молодой был, а тут у нас две залетные появились. Одна Златоустовская, кажется. А вторая из какой-то башкирской деревушки. У той-то, что из деревни муж сидел. Ну а это дело, знаешь, хочется и колется. А ведь в родной деревеньке попробуй измени – вся деревня тут же узнает. Муж приедет – голову оторвет. Вот они и повадились ко мне. Ага, в другой поселок. А мне что молодому – я их на даче пристрою и сам вечерком туда. Возьму пол-литра для разгона. Так что и в наше время были, ой-ой–ой. Помню, пацаном был. Парни у нас бабу такую привели, ну, которых сейчас трассовками обзывают. Тоже такая вот лягушка- путешественница. Так вот они ее по кругу это… извиняюсь, молодой человек за хамство такое, пердолят… а она яблоки преспокойно грызет. Вот это сука была, опять извиняясь за выражения, пропердоленная. - Это очень хорошо. А вот та девка, что по лесу шла… - Хорошая такая девка, - кивнул согласно, прищурив глаза Василий Петрович: - идет вся довольная такая. В это время инспектор Вацлав вынул из сейфа большой грейпфрут, почистил его и начал с наслаждением есть, и, томно вздохнув, высказал в потолок: Я от фруктов получаю большое наслаждение, чем от женщин. - Вы точно говорите, что довольная? – Озадаченно спросил Сергей. - Ну да. В руке еще букетик полевых цветов. Такие голубенькие. Они только на Лугах растут. В красной книге записаны. Я потом как услышал, что маньяк, так не поверил. Они же поиздеваться любят. А это не единой царапинки – и нет страха. Ведь, скажу по секрету. Сама то она не хотела заявлять, а пришлось. Мама ее пошла искать с соседкой – и вот такую встретили. Если бы не соседка. И не паника, какую они подняли тут же – все бы обошлось. - А откуда все вы это знаете? - Так та соседка, что видела подруга моей жены! Это же стерва на стерве! Она все в тот же вечер нам рассказала. А моя всему аулу. И еще я тут добавил. Вот и пошло и завертелось. Все узнали – и милиции как последней хочешь – не хочешь, а пришлось заявиться, протокольчик составить. - Спасибо, Василий Викторович, вы нам очень помогли. - Всегда рад. И еще вот, - обернулся он на прощанье: - вспомнил. Ведь я все-таки дальше пошел и по дороге подобрал ее одежду. Она была раскидана по всей дороге. Идешь, идешь – раз и найдешь. - Да. Конечно, – вскочил инспектор Вацлав: - идемте прямо сейчас к вам. - Отпечатки пальцев? – поднял глаза Сергей. Инспектор Вацлав задумчиво кивнул. Но тут же остановился озадаченный на полпути и заявил: - Василий Викторович, отдайте найденный улики моему юному, но очень смышленому помощнику. - А мне здесь нужно все хорошо обдумать, - поднял палец инспектор Вацлав. Все услужливо кивнули и проводили глазами инспектора Вацлава к двери. Инспектор Вацлав заперся у себя через некоторое время в комнатке, вставил флешку через переходник в музыкальный центр, включил музыку в ритме Drum’n’Bass и начал плясать к ней в такт, ломаясь, прыгая под ритм, тряся руками так, словно он долбил по ходу множество разных музыкальных инструментов, когда музыка закончилась и инспектор Вацлав возбужденный рухнул на кровать, он сказанул: А что тут думать, тут и так все ясно. **** Сергей ушел с Василием Петровичем в конец поселка. На окраине домов у темного леса они вошли в сумрачный двор, где Василий Петрович словно как заначку из-под дровника вынул целлофановый пакетик и со вздохом отдал его в руки Сергея. Сергей от таких партизанских троп кивнул молча и юркнул обратно отсюда в глубь неосвещенного фонарями улицы. На первом попавшем тусклом фонаре кривого столба он несдерживаемым любопытством развернул пакетик и увидел скомканные девичьи трусики. Голова у него почему-то закружилась, он еле унял порыв подвести их к носу. Но что-то с ним все равно случилось, так как обратную дорогу он шел какой-то возбужденно-плывущий. Сергей не пошел сразу в отделение милиции, а зашел к себе по дороге, в домик, где они с инспектором Вацлавом снимали по комнатке у местного жителя. Сев на кухне, Сергей вдруг в порыве вынул сигарету из лежащей пачки, оставленной кем-то в забытьи из приходящих оперов к ним и, растянувшись на стуле, закурил. Взгляд его зацепился на стоящей на кухонном столе иконе с девой, держащей в руках ребенка и тут же рядом маленькой иконкой, с изображением какого-то лысеющего апостола с большими задумчивыми глазами. - Вот закурил, - сказал ему Сергей: - Потому что вот из всех известных удовольствий мне это только доступно. Вот такие вот дела, - с непривычки закружилась голова у Сергея. Он укоряющее покачал пальчиком иконке и отправился дальше, отдавать улику в руки правосудия. Сергей был хорошим учеником, если что и нужно, он это непременно исполнял. Но этот случай очень серьезно отразился на судьбе нашего юного следователя. Курить и пить он начал раньше, чем потерял девственность, что наверное бывает почти с каждым банальным молодым человеком. Однако, придя обратно, Сергей не застал на месте инспектора Вацлава. Ему доложили, что инспектор Вацлав уехал по срочным делам. Сергей удрученно скомкал рукой трусики в кармане и присел в ожидании. **** Снежное поле. Метель. Я стою здесь Вновь теперь. Мне кажется, что остальное Приснилось во сне. Все бега,суета. Города. А в самом деле Всегда Был только снег. Была метель. Я стоял в раздумьях. И стою теперь. А инспектор Вацлав вдруг резко сорвавшись, попросил его доставить в одно место. Его вывезли на трассу, поселок уходил в низину, машина поднималась по возвышенности, удаляясь от поселка. Когда возвышенность перешла на ровное чистое, уходящее к горизонту поле, инспектор Вацлав попросил остановить машину. Он вышел из машины и зашагал с трассы прямо в пустое поле. Вдали темнела каемка леса, по полу гулял свободный резкий ветер, хмурые тучи пеленали небо. Инспектор Вацлав застыл на месте, глядя на пространство вокруг, потом его глаза застыли, он погрузился в думы. Поле. Здесь был должен стоять мой город. Мой новый, блистательный город. Мой рывок в развитии, мой прыжок жизни. Но только ветер гуляет по ровному месту, только тревожная тоска кроет мое пространство. Как ни где я ощущаю космос. Огромное пространство твое. Мое отчаяние молекулы в тебе. Моля попытка величия в прыжке. Только мысль способна поглотить тебя – пространство. Встать наравне с твоей громадностью. Только его помыслы могут встать тебе в противовес. Но все. Только руины я вижу здесь. Зачатки былого фундамента домов и строений. Высохшая трава отчаянно треплется как оматерилизовавшая абстракция помыслов и желаний. Жизнь. Душа. Моя душа. Так она и осталась на этом поле одна. Одна. На этом пространстве. В космосе вокруг меня. Я проиграл в нем. Я – проигравший. Только тревожно мне. Может: чтоб полностью всегда чувствовать жизнь, мою истину в нем я должен был всегда стоять здесь. На этом поле. И быть здесь. Чтоб не спать в блаженных, умиротворяющих снах бытия. А может: я никуда так и не уходил отсюда и всегда был только тут, а все остальное мне просто почудилось, преследовалось в тоске одиноком моем? Вот почему я так и остался одинок там, в глубине моего сердца, потому что все отношения были только сны, только иллюзии бытия. Может: поэтому я был обречен на одиночество, потому что на самом деле стоял только тут, на пустом безжизненном поле? Господи, как остро я тут чувствую жизнь, свое отчаяние, невыполнимость в нем. Свою остроту бытия, момента времени, момента своего проживания в нем. Когда я возвращаясь к себе. Когда открываю глаза и вижу, где нахожусь. Что я не смог наполнить пространство, доказать смысл жизни, полноту ее кроме этого абсолюта космоса. Ничего не дать в несогласии против взамен. И все мои попытки вышли несчастно. Я – проигравший. Проигравший в нем. Как мне быть дальше? С этой тяжкой ношей на душе? Дальше, в тысячелетия. Поздно. Все поздно. Очень поздно. Все остальное возможно только в отчаянье. Но не в великолепии своем. А это претит, претит в моей гордыне. В моем несогласии. В моей попытке создать свой город, свой город на земле. Я – проигравший. Но не... сдавший? **** Они все обращают на меня свое внимание. Я это здраво вижу. Смотрите, эта девушка явственно приостановилась и смотрит определенно на меня с широко открытыми глазами. Что она во мне увидела. Неужели они меня все подозревают? Словно чуят подсознательно во мне опасного зверя. Как овцы чуят волка. Не может быть. Просто я преувеличиваю. Моя гиперболизированная настороженность видит во всем причины одного и того же. Это мания преследования – и мне самому не решать действительное от вымышленного. Нужно просто отвлечься. Думать о чем-то другом. Нет, другая девушка не только прошла мимо широко открытыми глазами, но еще и обернулась. Я чувствую это. Чувствую спиной, что она смотрит на меня. Да, она обернулась, остановилась, я, вообще, ее не знаю! Это уже странно. Нужно выяснить причины. Очень тревожно. Неужели обо мне идут пересуды? Наверное эта девушка, гулящая в лесу определила меня средь жителей и рассказала обо мне знакомым – единственное предположение только складывается в голове. Но я блаженствую. Я блаженствую каждой частичкой своего организма. Только тревожно, словно на меня за это хочет ополчиться весь этот городок, а быть может и весь мир. Все озлобленные, опустошенные, ничтожные, подлые сольются в поток, в серый крысиный поток и побегут в ополчении на меня как на раздражающий свет, на этот холм, на эту возвышенность. Где я стою как центр мира, наслаждаясь своим великолепием. Я никогда не принадлежал к числу людей. Я всегда к ним был чужд и лишен. Ихний мир для меня посторонен, их переживания, эмоции, страсти не трогают мое сердце. Они для меня не интересны, а может и незнакомы. И безумие мое не напрасно. И не безумие оно – я слишком уже много знаю. И знаю. Что нет безумия, а есть попытка выхода из тупика, кризиса. Организм слишком древен, чтобы ломаться от любых неудач: ложных и не ложных. Оно лишь даст встряску на решение, упразднение этой нежелательной действительности, ситуации. Отчуждение мое не напрасно. Я никогда не принадлежал к этому роду людскому. Роду человеческому. Но я чувствую богов в образе их. В образах совершенных. Я благодарно впитываю их экстракт трудов в виде музыки, эпистолярных сочинений. Безошибочно откидываю шелуху приобщившихся ним, имитирующих их людей. Нет самоудовлетворения и в самих богах, ибо они тоже в пути к себе. И они ищут. Кто что ищет, тот и уподобляется тому. Я никогда не принадлежал к роду людскому. А Бога существующего я ненавижу, если увижу этого подонка пришибу собственной рукой. Какой мой единственный выход: стать зверем? Или: быть абсолютным неудачником в жизни? Ежи понимал, что с его самой низкой социальной лестницей, с тщедушным невыразительным телом он в социальном обществе обречен на полную неудачу. И только зверем он способен сломать его, сломать его штамп на себе. Это единственный выход из кризиса – и его зов сделал это за него. - О чем думает зверь? - Зверь думает о человеке. О человеке, которого он потерял Ежи не знал, с кем можно пообщаться о сокровенном, даже в философии, поэтому он начал мысленно общаться сам собой. Он пришел к себе и сел на диван. Нужно было что-то поесть, но ничего не было. В такую жару все сразу портилось. Чтобы купить холодильник, Ежи должен был умереть с голоду. Конечно был выход – найти вторую работу. Тогда какой смысл жизни – он, вообще, не знал. Но знал, что общество видит в нем только эту перспективу. Что главный устой в нем это самому меньше работать, больше взять – и загрузить иного. Ведь все равно кому- то нужно за все платить. Не зря многие обезумевшие срывались в столицы – не зная, как иначе тут выжить. Там все-таки насыщались все, даже самые убогие и обделенные. Ежи включил компьютер, бросил на плей-лист что-то печальное Шумана. Виолончель был душевным инструментом Ежи. Он стал читать вновь перечитывать Бердяева, его мысли о творчестве. Ему нравилось это осознание творческого акта человека как постижение божественного, и что Бог познает человека через его творческий акт. Но сам Ежи ненавидел Бога. И если после жизни есть какое-то продолжение – он отомстит ему за все на земле с ним случившее. Это не говорило о том, что он сроднился с чем-то дьявольским. Нет, если даже кто-то предложил ему сейчас присоединиться во что-то секстанское протестующее против Бога, он отказался и сказал бы им, что таким образом они только усиливают свою обделеннось, ущемленность в его глазах. Что это еще жальче того, что он сейчас собой представляет. Это есть согласие с тем, что ты ничтожен. А он не согласен, он будет страдать, мучаться, но свою добродетель не отдаст. Он убьет любого кому дана благодать сытости божьей и поможет, поплачет о том, кто этим обделен и подавлен вечными неудачами и побоями бытия. Это бытие не ихнее, это бытие чуждое. И только есть один смысл для них таких, это восстать. Восстать в революции, восстать в одиночку – и бродить по колено в крови им не грех, а освобождение от бремени веков. Ежи вздохнул, он прилег на диван, переключил с Шумана на реквием Брамса. Сегодняшний хмурый настрой и голодный организм порождали не сентиментальные заключения. А до аванса было целых три дня. Занимать Ежи не любил, даже у родственников. Он подошел к окну. Садящее солнце багрянило кучевые облака. И тут Ежи понял какой Бог. И где он. Он там где-то нежиться в облаках, на водопадах серебряными прозрачными каплями. А может это он сам в городах страдает от бездомья и бездолья. Потому что он не способен, не способен что-то изменить здесь. Даже для себя. И только смотря иногда с высоты на нас, как мы смотрим на муравейник в лесу, он сочувственно покивает головой какому-нибудь муравью-хромоножке, а, прочитав его злобные несчастные мысли, покраснеет и смутиться. А сам он бродит по свету как беспечный обеспеченный мальчик с золотистыми кудрями и синими от чистоты мыслей глазами. А, поймав злобный завистливый взгляд бедного человека, он смущается, опускает глаза и знает, что Он не может помочь ему, потому что в его беде виноват не Он, а сам несчастный носитель кары. Чушь, закрыл глаза Ежи. Блаженная чушь, улыбнулся Ежи. Но такой Бог есть, серьезно кивнул Ежи, его я иногда даже видел у нас в городке проездом. Часто его можно встретить на вокзалах путешествующим. Он словно всегда в пути, и нет у него определенной остановки. Интересно, кем он становиться, когда его физическое тело устаревает? **** Ежи шел в какой-то высшей эйфории. Он осознал, почему так люди странно смотрят на него. Почему он привлекает глаза множества проходящих людей. Его шаг, новый положенный поступь создавали весь его новый рывок организма. Не ложь, не лицемерие вычурного контроля в попытке обладать своим телом со стороны, не профессионализм модника, а именно образ его выражал это прекрасное состояние движения, выражал его суть и люди, проходящие мимо принимали эту суть не как особенность его настроения, а как явление сверхобыденного, верх стандарта человеческого, его пик, взлет, о чем и не подумается может быть. Это было крыто не модой, не стилем, не одеждой, а состоянием, организованностью проходящего. Девушки млели, они качались, оборачивались, кажется их разум плыл в каком-то обомлении, даже самые древние старушки отмечали его прохождение. Дети широко открывали рты, глаза – он вышел с экрана, с другого мира. Это правда было иное, потому что даже самые забитые комплексующие люди не опускали глаза в собственном стыде и унижение, как обычно с ними бывает, когда мимо проходит красавчик, или модный стиляга, нет, они тоже выходили за грань, они забывались и подняв головы смотрели на идущего Ежи. Может потому что никто не сравнивал его с собой, он не указывал им что-то в людском мире, он был вне сравнений, эталонов, он не шел с ними в спор, он был явление. Девушки полоумно вокруг цвели и пахли. Ежи замечал это и бездушно провожал все их позывы сияющих глаз. Еще он понял, что они все ему стали абсолютно безразличны. Безразличны до такой степени, что даже полового влечения и вскользь он не испытывал, пусть даже все они разом тут разденутся и встанут в зазывающие и пошлые позы. Он, кажется, только холодным взглядом капризного критика выявит у каждой свою характерную черту недостатка на теле, глупость, нарисованное на слащавом роже. Отсюда вдруг к нему пришло отрицание к той мысли, что он не просто зверь, а вернее назвать это как бы отсюда: животное. Нет, кажется, зверь старается как более больше разнести свое семя, тем более он уже долгое время воздерживался - это должно было быть побудительным. Значит инстинкты пробудились, но что-то еще более крепкое держит их в уздах. Что-то. И это что-то заставило прослезиться глаза Ежи. Он просто пошел благородным шагом гулять по парку и плакать от щебетания птиц. Жизнь, ее безумное стремление проявиться в них и звуком наполнить пустоту, проявить ее явление в ней. Горячее и страстное. Жизнь – отчаянная, господи, до чего отчаянная. Успеть выкрикнуть, чирикнуть: я есть – и кануть в лету. Сознание Ежи становилось кристально чистым – и это кристально чистый разум пластами переворачивал в мышлении целые миры. И воображал вдали иные. И он сам потрясался тем, что у него вдруг есть – разум, мышление; какая это ценность – вслух вдохновенно шептал он и понимал, как бездумно и опрометчиво теряется оно в будничных днях, которые серостью обыденности и повторяющим моментом притирают это осознание на «нет». Его новый разум находил все новые и новые применения для себя. Он вдруг ясно и четко сформулировал свой день так и свои планы и действия, что вскоре стал иметь приличный заработок лишь двигая какие-то нужные процессы в человеческих отношениях. Он облачился в новые вычурные наряды. Он стал доволен собой. Он чувствовал свое великолепие. Его день стал чрезвычайно насыщенным, что он получал инженером за месяц, он мог это в чистом доходе теперь получить за три дня. Его запросы стали очень качественными, все он щепетильно выбирал, стараясь свою обстановку и образ привести к какому-то совершенству. Этот стиль экшен сделал его очень уверенным в своих поступках, твердым в намерениях, абсолютным в выражении духа, настроения. Как-то гуляя свободным днем по улице, после трудных дней труда, облаченный в модный элегантный черный стиль, как одевается альтернативная часть обеспеченной молодежи, накрывая проходящих людей своей жесткой неприступной атмосферой духа, одетый даже очень вычурно для маленького городка, он прямо давил их своей возможностью быть на несколько степеней выше. Сам демон шел средь людей, так как это была не просто одежда, это было продолжение образа, состояния Ежи. Нельзя было уступить идущей навстречу воли мощи и даже самые отмороженные гопники как трусливые дворняги отбегали от пришедшего матерого волка, чувствуя тут силу за грань их возможностей. Кажется, он наслаждался своим эффектом и тут же показной своей параллельности ко всем окружающим. Он зашел в старые улицы городка, где стояли ветхие деревянные двухэтажные строения, где в большем своем доживали пожилая часть местного населения или его бедствующая часть. Одно из окон первого этажа было раскрыто, оттуда лилась со старой пластинки классическая мелодия. Ежи замер. Что-то охватило его душу сильной волной. Играло фортепьянная соната. Вдруг Ежи понял все сразу, он увидел, раскрыл дух самого автора игры, сочинителя музыки. Потрясенно, чувствуя прямо озноб чистой воды в своем теле, он увидел в разуме своем время. Время автора. Он видел почему это он создал, по каким причинам и как. Он словно за него наблюдал за игрой босоногих детей в пыльных холщовых одеждах. Ихний радостные вопли, одухотворение, озарение самого автора, это мировоззрения выраженного мгновения. Ежи от потрясения сел на землю возле этого окна. Пусть на улице шел месяц сентябрь и было прохладно и сыро после утреннего осеннего дождя, но лето видел он, самую жару. И чувство лета детей, автора. Ихние переживаемые души. Их счастье по поводу того. Он словно сам играл у окна, перебирая, не думая как. А просто в душевный такт, смотря, следя. О чем-то думая за пыльной дорогой, где носилась в бравом азарте ватага детей. Мир. Вздохнул Ежи. Мир. Многозначительно повторил он, вкладывая сюда всю значимость слова. Мир. Войны нет. Мир. Вечный в этом лете. Мир. Понятие его блаженства, восприятие его в образе этих детей для автора. Какой смысл он вложил в это слова. Как он это пережив что-то понял. Его цену, миг. Мир. Прошептал вновь Ежи, сидя на сырой грязной земле. Музыка своей силой повергло его разум в наслаждение. Которое он не испытывал. Мир, в блаженстве плыл Ежи, как прекрасен мир. Новый идеал совершенства затмил его разум, он наслаждался в своем познании его кристальности, доконченности. Вот это талант, неужели средь людей такие есть. И есть! – восторгался Ежи. Он поднялся, отряхнулся, рассмеялся над собой, над предыдущим идущим собой. Улыбнулся. Ему мучительно захотелось сейчас сесть за рояль, пианино и самому побежать по клавишам, и пусть он не умел играть, но был сейчас уверен в себе. Что после забега изучительного по клавишам, он в такт своего вдохновения будет способен переживать также, как этот незнакомый автор, гений музыки. Ежи осторожно взглянув в окно, увидел спящую на кресле качалке старушку интеллигентного вида, и после он задумчиво и медленно, опустив голову пошел дальше по улице. Теперь уж искренне не замечая ничего вокруг. **** Ежи за долгие годы может быть впервые чувствовал себя прекрасно. Его разум работал великолепно, мысль каждая была отточенной, пронзительной и вдохновенной, тело свободным и чистым. Но что-то ему не хватало до всего полного. Он пришел домой, но что-то куда-то влекло его, что-то в этом мире отсутствовало, не было гармоничным с ним до конца. Он включил телевизор, но все как - никогда там виделось убого и жалко, погрязшее в своем застое, в тупике поиска и смысла. То великолепие классической музыки до сих пор не отпускало его, он вновь оделся и сходил в музыкальный киоск, купил Паганини включил и устало прилег на диване, закрыв глаза. Он шел по узким холмистым грязным переулкам вдоль заросших мхом каменных построек. Он шел осторожно, стараясь не упасть на каком- нибудь скользком валуне или разлагающей брошенной сверху кучке помоя. Он искал тот самую харчевню, о котором поведали у берега моря рыбаки. И наконец он ее нашел на самом бугре холма, у заросших старых деревьев. Каменное здание было до того древне, что ступеньки у входа были почти полурасспыпаны. За углом тошнило местного жителя, или крестьянина, или рыбака, судя по грубой затертой одежке. Он с омерзением отвернувшись, уже через силу себя, вошел во внутрь неприглядной тьмы. В полутемном помещении, освещаемое небольшими оконцами у потолка и пару свечами на стойке он, не смотря никакого, присел на свободный столик. Его вычурный вид явного иностранца привлекло всеобщее внимание, но он не обратил на это сам никакого внимания. Он был старым путешественником и не боялся опасностей. Подстерегающих на каждом шагу путешественников. У него было оружие, и самое главное, уверенность своего благополучия, что почти всегда отрезвляло головы всяких недоброжелателей. Эта аура создавала в нем тайную конфендециальность, что просто напросто отпугивало обывателей и простолюдинов, откровенно боящих все скрытое занавесом в человеческом обществе. Шла банальная пирушка замызганной харчевни, к нему прибежал сам хозяин харчевни, взволнованный визитом такого гостя и предложил свои услуги. Он согласился на кружку молодого вина и кусок фруктового пирога и как бы вскользь поинтересовался о музыканте, который часто играет в их заведении. Хозяин тут же смекнул истинный приход столь дорогого гостя и послал взглядом какого-то мальчишку на улицу. -О это талантливый скрипач, - сказал хозяин. Вы оцените его игру, но боюсь, что он может сегодня и не явиться. Это очень горделивый человек, хотя постоянно и нуждается в деньгах. Я гарантирую, что он вас очень удивит своей виртуозностью игры. Он кивнул, словно согласившись и начал пока есть яблочневый пирог. В нем начал пробуждаться саркатизм к своей цели прибытия на этот флорентийский берег. Очень чуткий ко всем веяниям современной музыки, авторам и исполнителям, он на берегу Амстердама услышал как-то в речах одного путешественника о талантливом скрипаче. Что проживает в убогом состоянии в бедных краях Италии. О том, что его игре ходили необычайные слухи средь местных жителей, что его имя на слуху тонких ценителей музыки. Это заинтересовало его, и, зная только его имя и примерный район проживания, он пустился в далекое путешествие. - Его зовут кажется Паганини? – Уточнил он у хозяина харчевни. - О да достойнейший сеньор, Николо Паганини. А вот и он. Хозяин подал требовательный знак зашедшему невысокому длинноволосому, но крепко сбитому человеку средних лет, пришедшего с собственной скрипкой в руке. У помоста, чем служила невысокая площадка в глубине зала, разожгли еще пару свечей и пришедший музыкант никого не предупредя, не раскланявшись даже, резко провел смычком по струнам скрипки и, прочувствовав звук, тут же молниностно заиграл точно свое, потому что эта мелодия даже такому глубокому знатоку как путешественнику была совсем неизвестна. Он осознал сразу профессионализм этого музыканта и, прекратив еду погрузился в игру музыканта. Через минуту он забылся где находится, кажется само пространство прекратило существование, а только собственная мысль игрока заполонило эфир. Он стоял в раздумьях на утесе у берега моря, у берега моря. Что породило этого человека по имени Паганини? Он думал как эта убогость строений что позади, мышления жителей создало эту мысль в нем. И не виртуозность как само поразило его в Паганини, а что он хотел высказать через свою игру. Это дерзновение, несогласие с существующим положением вещей вокруг него – вот что зацепило разум путешественника. Это была не игра. А отчаянная мысль, протестующая против самого Господа Бога в своем несогласии. Протестующая против своего осознанности потерянности в пространстве и времени, против своей ничтожности положения. Как мог этот просто выглядящий человек средь убогой харчевни и всего вокруг, что создано людьми говорить так достойно? На равных с вечностью и высокой материей? Его разум до сих пор был в потрясении. Современника, идущего на гребне волны цивилизации, культуры и науки. Сам собой не ожидая, он вдруг обнаружил Гения там где и не думал бы никогда найти. Он пришел только присоединить нового, быть может, к плеяде виртуозов игры, а нашел новое открытие сознания, его бросок и движение. Откуда он все вычерпал? Путешественник смотрел на колышущее море, уходящее к горизонту, на его величие, его великую картину в симбиозе со скальным берегом. На эту величественный замысел Господа бога. Которое человеческие руки жалко повторяют в убогих распластавшихся строениях вдоль берега. И повторить полнокровно не в силах. Не тут ли он, Паганини, поняв все это, осознал свой душевный протест против данных условий своего человеческого «Я». Постигая всю эту грандиозность с высот и свою унитарность частицы на плоскости бытия. Протестовать против Господа Бога, говорить с ним на равных. Бывая в таких жалких условиях жизни? Не соглашаясь своим бытием. Не бедностью в сравнении с другими обывателями, не местом своего личного существования, а положением именно Человека, поставленного в эти условия, которые он дерзновенно желает прекратить. Человек Новый, Человек будущего, что хочет вырваться из своего данного сейчас бытия, царящего закона общества. Вот что поразило ум путешественника. Говорить о вечности, о высоком назначении пути человеческого, выходя за грань нынешнего понимания сознания обывателей, говорить на равных с будущим отсюда. С этого отсталого места и для современности. Путешественник знал. Что эта музыка будет звучать и там, она равная уме. Далекому. Ибо переживания и мысли творца достойны его движению, потребностям. Что он породит протест, новое несогласие и движение от установивших порядков, даже если сам Бог судья этих установивших вещей. Наступает провидение. Что замысел Бога настолько велик, что наше положение, разум только на зачатках собственного пути к просвещения, к своему величию видения и постижения Вечности и вселенной, собственного Бытия. **** Он ее встретил в продуктовом магазине. Она была понуренной, в простом пальтишке, в дешевых сапожках, весь ее вид придавал ей образ скромно живущей на оклад женщины. Ежи вошел в очень дорогих одеяниях, подчеркивающих весь его великолепный склад души человека уверенно летящего по миру. Он был очень уверен в себе, в своих способностях, в мыслях непоколебим и непреклонен. Кажется сама судьба давала испытание его возможностям, понял он, увидев ее сейчас. Он заставил своим взглядом обернуться ее к себе и тут же он ослепил ее разум своим совершенством. Он вложил всю мощь духа в этот заряд. Кажется, это подействовало даже чересчур, так как ее воля, ее разум упали в сравнении их миров. Он разбудил своего зверя: великолепного, могучего зверя - и она пала перед ним, ее инстинкты требовали быть рядом с ним: они подавили ее разум, ее волю. - Здравствуй, Елена. – Промолвил он, прошептал, сказал, изволил произнести. Она поплыла, почувствовав его запах, все ее тело поплыло в предвкушении. И бесполезно противиться требованиям природы, идти против миллион лет эволюции. И только понятие жалкости своего образа, несоответствия, неподготовленности и теперь постижимой полностью осознания своей запущенности и регрессии порождали в ней чувство глубокого стыда и унижения. Она окоченела, ее тело перестало ей подчиняться, она полностью отдалась его решению. Словно ребенок во власти авторитета взрослого человека. В душе Ежи плакал, жалея ее сейчас. Он вновь переживал тот миг несчастья тех давних лет, когда лежал пораженный на земле и знал, что она теперь не с ним. Она не осознала его страдания, а наступила на открытое сердце и оставила его умирать одним, одиноким во вселенной. Она мстила ему, и убила его. Но он возродился, он стал новым человеком. Прошел сквозь огонь и предстал перед ней. Она сломалась, сломалась, душа ее закапала, выразила все наболевшее в одном стоне, в звучании его имени. -Ежи. Мир потерянного счастья, любви, отчаяния и дерзости ее на белом свете, пика ее рывка, силы, способной противодействовать законам всего мира, физики, правил и исключений разбудили, потопили ее разум. Что стало выше ее разбуженных инстинктов; они подавили их, и те ушли сами приклонено на второй план, ушли, поняв приход настоящего величия на земле - теперь она вновь любила его, она дышала его взглядом, смотрела на мир его глазами. Ими мир предстал перед ней совершенным, глубоким смысла и движений. Сперва она пережила постижение собственного предательства перед высшим миром, перед собственной душой, которой она закрыла окно в мир, перед Ежи, что нес открыто свое сердце и дарил ей любовь безвозмездно, осознала его подвиг на земле, которое вынесло его на такую ступень развития, потом, утонув в видениях открытого, больше не запертого, не линейного мира она надеялась на прощение. На прощение. Ее лицо наконец-то посмотрело на лицо Ежи с надеждой на это прощение. Перед Ежи предстал человек, человеческое существо. Его подготовленное в начале встречи изложение примерно в таком духе: -Что ты хотела? Я знаю, что ты не любишь его. Ведь я знаю. Что ты любишь меня. Что мы с тобой есть те половинки. Но что ты хотела? Ты хотела властвовать. Даже не знаю, как это объяснить. Ты хотела управлять единолично нами как семьей. Я же говорил. Что так не бывает. Так, чтобы было так, как хочет один человек. Тебя это злило. Ты думала только о себе. Ты – Иуда, Иуда, который не мог понять, что авторитет Иисуса не имеет цели подавить, а дает равенство для других, стать другими как он. В свободе выбора. И не мешать это делать остальным. Понимаешь? Ты комплексовала перед ним, принижалась. Вроде и не хочешь. Но само собой так получается. Не могла принять его равным. Согласиться с его авторитетом. И только взбунтовала, предала в итоге. Я хотел нашего общего единения в жизни. А ты бесилась. Чмо ты полное. С лоховским воспитанием. Ты выбрала лоховский мир ради того чтобы где- то быть авторитетом, вместо того, чтобы выбрать свободный божеский мир, выбрать свободу, но знать и понимать, что вокруг существа есть с более высоким авторитетом. И с этим надо согласиться. И это разумно. Ведь мир не стоит только на тебе. Что высота это не есть подавление остальных. Но кажется иначе ты не знала. И выращенный как лох, ты искала только другого лоха, чтобы отомстить этому миру за себя. Ну что нашла – почему же ты опять не довольна? Ведь он полный твой подкаблучник. Я догадываюсь, как это ложиться в постель к нелюбимому человеку, что за секс с ним – какие это муки и как тяжко возвращаться домой, и как бессмысленна вся жизнь. И только горькая обида. На кого? На меня? Или: все-таки на себя? А может на нас молодых? И: глупых? Лопнуло, растаяло, он поднял свою ладонь, прикоснулся к ее лицу и простил ее. Простил свою часть, что не захотело быть с ним навсегда вдвоем. - Ежи, я люблю тебя, – с мукой произнесла она и плакала от счастья, что может наконец сказать эти слова: - Я не могу без тебя жить. Ежи, - схватила она его ладонь и вновь прижала себе к лицу, ласкаясь об нее, целуя: - мое счастье. Не покидай меня, Ежи, - попросила жалобно она. Продукты ее рассыпались по полу, Ежи присел, собрал все обратно в сумку и повел ее на выход. - Тебе куда? – спросил он. Она обомлевшая на его плече не могла понять, что он спрашивает, а только блаженно кивала. - Елена, - погладил он ее, расчувствовавшись, со всей нежностью подарив свои чувства через пальцы рук: - Я с тобой. Но тебе нужно идти. - Куда? – Испугалась она. - Домой, - улыбнулся он виновато: - ведь у тебя ребенок. Наверно он голоден и ждет тебя с работы. -Ежи, обещай мне, что не покинешь меня больше. Ежи, - посмотрела она мокрыми глазами: - я хочу вечно быть с тобой. - Я тебя никогда не покину. Ты у меня навечно в сердце. – Согласно кивнул он. Она успокоено приняла свою сумку, но на сердце е все равно было тревожно. Она зашагала, но постоянно оборачивалась, успокаиваясь тем, что он стоит, не пропал, не исчез, а провожает ее. Наконец она осознала почему эта тревога не исчезает, что она сидит в ней и грызет ее всю дорогу. Ведь они не условились о встрече. Новой встрече. Как без этого? Как? А значит нет надежды, уверенности. Она обернулась, как поняла это, но Ежи исчез, он пропал, и показалось ей горько, что только вновь приснилось, только приснилось ей. Что эта мука будет с ней вечно, и вечно напоминать о страшной ошибке, ошибки ее молодости, сделанной с горяча и назло, только проучить кого-то. А измучила лишь будущую себя. Себя. И его. Ведь это, правда, и его? Как мне жить на белом свете? **** - Ну как прогулялся по городу? - Хорошо. – Пожал плечами Сергей. - Чего хорошего, - хмуро произнес Вацлав: - тут одни гниложопые и лысые гопники. А также никудышные забитые суки. - А чем Москва…- Улыбался Сергей. - А этот огромный бордель учит их как сорвать планку и стань никудышной забитой блядью. Москва говорит лишь о том, что кто работает, тот лох. То есть вся страна, которая пашет на нее, это просто собрание лохов. Правление проституток и воров – чего еще тут ждать от мира? Какой другой философии? И рано, или поздно всему этому вновь придет «кандец» с такой-то философией. Революция, о которой так долго говорили большевики свершилась. Сергей только развел руками. И спросил: - А что нам делать? - Просто не обращать внимания на этот попсовый бордель. И жить так, как сердце велит. И, вообще, когда человек ищет удовольствие лишь в сексе, значит в жизни больше не отчего не может получить удовольствия. Или даже просто расслабиться. Заметь, что сексуальный бум возникает после тяжелых лет лишений в обществе людей. Эти люди, не способные получить удовольствие от мира, способны его выжать только физиологически. А мир их держит вечно напряженными, и просто иногда сексуально угнетенными и любое спадение напряженности в быту резко пикирует все недостатки в этом роде. Многие сейчас получают сексуальную разрядку сидя дома у компьютеров, телевизоров – и поэтому идя им в угоду развлекательные каналы пичкают сексуальной информацией чрезмерно, после такой сексуальной агрессии возникает иллюзия, что общество очень чрезмерно настроено на сексуальную волну и в быте, и просто в жизни. А на самом деле куча мастурбирующих одиночек у экранов и психанутые извращенцы, сорвавшиеся с катушек этого крутящего вот такого парадоксального вала. Возможно. – Тут же сам себе кивнул инспектор Вацлав: - Здесь наверное играет все опять же фактор инстинктов. Организм требует получить насыщение наиболее несопротивляемым методом. Что голод, что сексуальное желание. Они дают сигнал беспокойства в центральную систему человека. Вот большинство и решает это напряжение первым доступным методом, не напрягаясь чрезмерно. Поэтому армия одиночек будет расти прогрессией, ибо еще таким образом они не получают реальный опыт поведения с предполагаемым партнером. Не зря уже развитые на этом цивилизации предлагают искусственный выход из этих проблем. То есть людей спаривают с помощью отработанных методик и приемов в каких-нибудь специально отведенных частных клубах и заведениях. **** - Здравствуй, Вацлав, - остановила важный ход инспектора Вацлава и его ученика Сергея какая-то женщина со слезящими глазами, примерно ровесница нашему инспектору. Вацлав кажется на миг очень побледнел, его даже бы как – будто качнуло. Кажется…потому что голос сухо произнес, четко выговаривая слово «что» как пишется: - Да. Что Вам нужно? Женщина опустила глаза, потом снова подняла и как-то робко, словно с надеждой, сказала: - Разве ты…Вы меня не узнаете? Это же я, Надя. Надя Снегирева. - И что Вы сейчас хотите от меня, Надежда Снегирева? – даже как-то совсем злобно произнес в ответ инспектор Вацлав. - Я не знаю…- растерялась, скукожилась эта женщина. И совсем невнятно произнесла: - мы бы могли… - Что мы бы могли? – Совсем с явственной неприязнью произнес громко инспектор Вацлав: - Могли. Что ты ко мне приперлась к старости? Ты нужна была мне в молодости. Вот тогда мы бы могли. На хрена ты сейчас, вообще, мне старушкой нужна? Какой смысл? Розовый «тупильник» вместе сообща включать? – Развел руками инспектор Вацлав. И не прощаясь, зашагал дальше.. За ним шел молчаливый Сергей и думал, что инспектор Вацлав чересчур жестоко обошелся с этой несчастной. Инспектор Вацлав отметил это и, театральным жестом бросив ладонь вперед, высказал: - Все хорошо, когда все вовремя. Но тут же сразу сник. И печальными глазами он молвил: - Только эти горизонты и облака мне говорят, что я никуда не делся. От себя. А этих всех я уже пережил. Пережил. Безвозвратно. Трагическая фигура инспектора Вацлава растрогала душу Сергея. Глубина пластов переживаний перевернулась в его глазах. Жизнь как безумная, скачущая в стороны, птица коснулась крылом лица его – щемящее и тревожно вздохнул Сергей, лишь только шаг его отделял от фигуры инспектора Вацлава. Чтоб отвлечься, Сергея начал размышлять о том, как бы он поступил, если бы подобное случилось с ним когда-нибудь в будущем. В этих размышлениях он дошел до домика, адрес которого сообщил им свидетель. Перед входом в ворота, инспектор лукаво улыбнулся и, смеясь, сказал: - Я был по-настоящему счастлив, когда ленно возлежал на травке в жаркий солнечный день, смотрел на небо и слушал fank. А еще я читал Достоевского, Шопенгауэра, Соловьева и многих других. А потом Пастернака. И еще я как-то на той же травке натянул одну шлюшку. А она, это я про эту старушку Снегиреву, и ничего такого не читала, естественно, о чем-то таком не думала, и не дала ни одному парню, который лежал на травке и слушал именно fank – что теперь она хочет? Это «никто». Она ничего не совершила. Ничего не сделала. Она никого не сделала счастливой. Никому не протянула в смелости руку. Не могла решиться ни на один поступок. Пусть сдохнет, и о ней все забудут. - Может она ждала чистых отношений и настоящей любви? - предположил в защиту Сергей. - Ее не надо ждать. К ней надо идти. Идти как на грозу. Был такой фильм прекрасный: «Иду на грозу». В настоящем поступать надо так как поступал герой этого фильма. Настоящая любовь доступна настоящим людям. Поэтому это достояние единиц. Это подвиг, сын мой. И нужно наверное перед этим очиститься, омыться религиозной тоской, юношеской мечтой и заболеть чувством мига, чтоб понять истину. - Вы любили по-настоящему, инспектор Вацлав? - А от чего я так люблю философствовать? Любил? Я слишком для этого был убог и мелок. Физически и морально. Я – проигравший. - А тогда: кто они? – Почему-то горячо воскликнул Сергей, указывая на первых попавших на вид людей: - вы заметьте, что даже двадцатилетние девушки смотрят на вас с восхищением. - Мне пятьдесят лет. В это время крепко можно быть только духом. И за последние десять лет как не было у меня ни одной девушки, ни женщины. -Если вы затеяли, я уверен, вы смогли прямо сейчас с кем-то познакомиться и вечером она обязательно вас навестила. Мне кажется, что особенно здесь вы смотритесь идеалом мужщины. Вы вышли словно из кино – я это отмечаю в их глазах. - Женщины на самом деле боятся идеалов, они слишком для них мелки. Им спокойнее с обезьянами. И, вообще, у них такая психология, что они должны зависеть и подчиняться каким-либо условиям. Свобода для них страшна. А идеал ничего не требует. Он сам по себе. - Может с Вами, простите за бестактность, что-то физиологически не в порядке? - Нет, увы, духовно. Я – проигравший в этом новом мире, ты - боюсь, тоже. - Почему? – осунувшим голосом спросил Сергей. - Тебе двадцать лет, но была ли у тебя девушка, вот в чем вопрос. - Но ведь я сейчас занят… Я пытаюсь создать базу для будущего. Я работаю, учусь… - Нет, тут виновата система. Мы такие лишние в этом мире. Поэтому я сник, остыл. Я устал. Мой мир вырождается. Это не только наша проблема с тобой. Это наша общая проблема. Я рос в то время, которое уже дало мне понять принципы нового света, что все имеется только за деньги. И особенно: женщины. А почему я рванул сам сперва в Уфу, а потом и в Москву? Потому что иначе я не только бы не женился, но, вообще, жил бы всю жизнь здесь впроголодь, ведь я только мог полагаться на себя. В Российских городах и селах можно выжить только кланами, семейными кланами. И только так можно строить свое политическое и предпринимательское дело. И, вообще, создавать свою базу благополучия. Попробуй накопи на квартиру на свою зарплату – и ты поймешь свою обреченность, если нет возможности что-то тут украсть. Нормальный человек своим трудом, развитием может скласть что-то из материальных достатков только ближе к пенсии. А к тому времени если ты и познакомишься с кем-то из противоположного пола, лишь только для того, чтобы дотлевать вместе. Поэтому самостоятельно практически невозможно добиться чего-то тут. Вот тебе реальная картина нашего бытия. И почему у нас нормально, что ты красавчик, умница, верх нашего генофонда ходишь никому не нужным, а молодые красавицы трахаются со старыми больными извращенцами - и это потому что у них есть деньги. Все тут куплено за деньги, запомни, Сергей. Девушка в первых рядах на согласие продаться. Таков наш мир, таков закон ей выжить в этом мире. И почему они смотрят на меня, а не на тебя, так потому что знают, что я обеспеченный человек. Я можно сказать, для них богат. Я не строю иллюзий. Особенно к противоположному полу. Не верю в их любовь. Любовь – состояние высших, большинство женщин уж очень усреднены для этого, материальны, да духовно слабы. В ихнем мире, где преобладают шмотки, деньги, тачки, кольца да брильянты. Плюнь на них, Сергей, не стоят они этого. Они все гнилые изнутри. Используй их только для животных инстинктов, но не пытайся найти в них что-то духовное, проиграешь, Сергей. Проиграешь, хотя, боюсь, что ты изначально тоже рассчитан на проигрыш. Что это попытка, что-то исправить здесь? Или из сотни покалеченных вырастить прекрасную розу? Было бы хотя бы так, я бы понял Творца, И быть может многое простил ему. - Хорошая философия для поиска маньяка, - улыбнулся Сергей. - Маньяка, - рассмеялся над этим словом инспектор Вацлав. - Я проиграл, друг мой.- Тут же грустно продолжил далее инспектор Вацлав: - Потому что разуверовал и перестал искать ее. Кто она? - спросишь ты меня. Откуда я знаю - отвечу тут же. Кто она? - приснившая так ярко в пору моей юности и сказавшая, иди отсюда прочь. Без жалости и сожаления. Кто она? - способная разбудить и в старости. Она и любовь - быть может одно и тоже? Что толкает за грань твоей серости и развивает в тебе подвиг, выбрасывает за грани разум - и несет тебя кометой по небосклону. Что изменяет атмосферу мира, и просветляет ее низы. Я не нашел ее, но в минуты собственного просветления убежденно говорю: она есть. Я проиграл. Но я – не сдавший. - Но ведь отражение господа Бога есть в каждом. Великое отражается и в малом. - Горячо произнес Сергей. - Ты прав, - прижал ладонь ко лбу инспектор Вацлав: - Но кто проклинает Бога? Кто разуверовал как я и ищет удовольствия от телесного и выжимает это до конца, до самых первезий. Ты уже не видишь этот отпечаток Бога в ней, а видишь только животное. И ты - животное - вот и все. Не она сама не доказывает в причину своей слабости обратное. И не ты не развиваешь, не вытягиваешь ее оттуда, из глубин ее души. Господи. Остановиться и спросить вот сейчас себя: для чего я живу? И вспомнить хоть пару мгновений, для чего и стоило жить. И сказать: это ее красота, великолепие. Остановиться и спросить. И чтоб стало так тревожно на душе, что обыденного и не вынести. И себе не простить. И не другим. Что эти мгновения не задержать, не осознать их цену своим глупым примитивным разумом. - А разве посвящения себя какому-нибудь благородному делу не есть оправдание? - Что например? - Ну вот мы ловим же к примеру маньяка. Разве это не сеть признание того, что ты нужен жизни. Что ты полезен ей. - В чем наша полезность? Мы просто вмешиваемся в природу людскую, пытаясь в ней что-то ломко в ней исправить. Ничего хорошего тут нет. - Как??? Но ведь мы уберегаем следующую по цепи намеченную жертву. Лишаем мир от ужаса, страха. унижения, безумия, наконец-то. От кошмара, наконец-то. - Здесь, главное, нужно понять, почему человек. Именно: человек, приходит к этому. Не надо его отделять от общества, как вроде к роду нелюдей. Нет, увы, он тоже человек, и он тоже выполняет какую-то роль в социуме, которую мы создаем вместе сообща. И быть само общество некоторым насильно навязывает эту роль в социуме. Ничего зря не бывает. И отклонения есть правомерная причина общего развития. Они указывают недостатки этого социума. Мы должны понять, почему человек совершает это. И чем это вызвано, а не просто лишить его свободы и посадить на электрический стул. Может это естественный природный отбор, и отчаянные вычеркнутые природой убогие склоняются к насилию? Но нет, увы, иногда средь них встречаются уж очень прекрасные по линии природы дарования. Вот эти меня и интересуют. Они, боюсь, оправдывают мою мрачную мысль о нашем человеческом устройстве в некоторых прослойках общества. Что это необходимо только для развития, прыжка, ломки гнилого социума. Вот что странно. Кстати, готовься сегодня ночью мы идем на серьезное дело. - Вы вычислили маньяка?! - Что его вычислять, если он светиться тут как мотылек в ночи, - хмуро ответил инспектор Вацлав. **** Ветер брат мой, ветер. Ты зовешь меня, манишь за собой. Ты обдуваешь не тело мое, ты душу мою продуваешь. От всей скверны, грязи. И только тоска моя сильней, и только страсть к жизни, к мышлению, к чувствам. И только слезы на моих глазах. Хочется разлагать сплошные цепочки формул, хочется бежать – и чувствовать работу каждой мышцы тела, хочется чувствовать и задыхаться в чувствах. Чувствовать всем телом, каждым нервом. Хочется познать необъятное, прикоснуться к высшему – и сохранить его следы на себе. Как хорошо бежать и чувствовать твой встречный напор. Плотный и нежный, осторожный. Только дающий себя ощутить. Но и как прекрасно в ярости своей постигать твою мощь, твою силу напора. Твои удары по лицу. Когда тело уже склоняется в противовес, ноги цепляются в сильнейшем напряжении об землю, а ткань полощет и рвет ударами хлопка. Когда природа у власти твоей – и клубы пыли, дождя рисуют ужасающие потрясающие видения твоего страшного могущества. Ветер мой, брат мой. Обними меня нежно, ласково. Давай понесемся в озорном беге прочь отсюда. Понежь меня, лежащего в каплях воды на берегу водоема. Принеси запах южный, манящий. А также северных цветов, запах еловых шишек, тропических ливней и утренней росы. Ежи вновь лежал, теперь уж на вершине холма, его тело тряслось, ломалось в судорогах, раненое сердце вновь лопнуло и обливалось кровавой раной, встреча с Еленой не прошла бесследно, он вновь испытывал те муки, что когда-то ударили его наземь, задыхающего в чувствах страдальческой любви. Но ветер обнял его, потрепал за плечо и утихомирил боль, его движение освободило его от пут и сказало путь к спасению. Она осталась человеком, а все высшее он забрал с собой и соединил в своем величии. Ежи присел, он согласно повторил сказанное ветром. И не было это страдание по ней. А больше от того, что он не увидел этого высшего единения на земле, не забрал его навеки с собой. Что он, истинно, одинок на земле как человек. Через минуту его тело легко дышало. Он верил. Что все можно возродить с начала, Ее высшее есть в каждой из них и он способен это разбудить в каждой. И его мощь разве не дана ему на это? Он улыбнулся. Он верил в себя. В теперешнего себя. **** Ежи поднялся на холм, поклонился уходящему солнцу, хотелось ему быть в церкви, в настоящей церкви, среди братьев своих и петь хвалу этому миру, этому великолепию. И чтоб лучился вокруг свет небесный, свет человеческий. Хотелось послушать старца, поразмышлять со сверстником своим о делах мирских, о делах вселенских. Он стоял на вершине холма. Он приметил поднимающую к нему фигурку человеческую. Он еще не успел разглядеть, он уже взволнованно почувствовал, что это она - Ольга. Ежи спустился навстречу, протянул в приветствии руку. - Ольга, милая моя, зачем ты идешь сюда? - Я ищу тебя. Поэтому я лезу на этот холм. Мне тоже хочется туда. - посмотрела она ясными доверчивыми, влюбленными глазами. - Я люблю тебя. Люблю всей душой. - Произнесла Ольга, любуясь лицом Ежи: - Ты прекрасен. прекрасен как образ человеческий. Теперь я только могу быть с тобой счастливой. Ты - мое совершенство. Принц, пришедший на землю. - Тысячи лет длилось мое одиночество. И я теперь понимаю, что не напрасно, - улыбнулся Ежи, гладя ее локоны: - Теперь я не жалею ни о чем. Потому что знаю, что этот путь вел меня к тебе. Только к тебе. Судьба сберегла меня от порожнего и настойчиво и упрямо вела к тебе. А я ее корил, проклинал в слабости. Красавица моя, не мучай себя напрасно, не страдай попусту. Я с тобой, и я буду с тобой до конца. Мы прямо завтра обручим свои сердца. Я беру тебя в свои жены. Нет, прямо сейчас. как нужно истинно. вот смотри, я из звездочек творю колечко - Ежи отрывал одну за другой звездочки с неба и собирал их в дугу колечка: - Смотри, какое восхитительное колечко. Будь моей женой. Надел он на указательный палец ее руки это колечко: - Ты согласна? - Да, - робко. Тихо ответила Ольга завлажневшими глазами. - смотри, - поцеловал Ежи ее в губы, обнял за плечо: - смотри она отражает в себе радугу. - И голубой небосвод. - Сказала Ольга. - И розовые закаты. И паренье облаков перистых. - Будь моим мужем нареченным. небом одаренным. Вот колечко мое. Ольга распахнув руки, закружилась, ходя вокруг Ежи: - Из трав луговых. Вкрапленное цветочками лесными. Жаром солнца опаленное. Студеной водой окропленное. Вот колечко мое, бери. И в невесты меня зови. Ежи протянул ладонь. Ольга надела свое колечко и прошептала: - Теперь ты мой суженый. ряженый. Мы с тобой кровиночка одна. Ежи обнял ее и полюбовался своим колечком. - Смотри, вот белка прыгнула с сучка на сук. И ерш перистый из воды блеснул. и свежесть водопада я чувствую в нем. И утренняя роса разлита в траве густом. А вот мы держась за руки куда-то идем. Ты смеешься, я - смеюсь. Это мы о чем? Ежи и Ольга поцеловались. - Прекрати! - Вышел из глубины темного леса инспектор Вацлав со своим учеником. В руке у инспектора Вацлава блестело ружье. - И не вздумай шутить.- Оскалился инспектор Вацлав: - Девушку оставь в покое. У меня к тебе есть серьезный разговор. Для начала отпусти девушку. - Нет! - Прокричала взволнованная Ольга: - перестаньте над нами шутить! Она пошла прямо на инспектора Вацлава. - Ольга? - разглядел он ее вблизи, изумившись: - Это Вы? Снова вы? - Ольга. Потерпевшая?? - Уточнил Сергей. - Да. Она. - Пожал недоуменно плечами инспектор Вацлав. Инспектор Вацлав опустил голову. Он словно отключился, Сергей заволновался, он со всех сил старался держать маньяка на мушке, и промедление тянуло к усталости от сильного напряжения. - Вы пришли изловить меня? – спросил, отвернувшись от них, сам маньяк. - Что, ты хочешь здесь остаться? – Ответил, тут же оживившись инспектор Вацлав. - Я хочу остаться с Ольгой. - Ты веришь в любовь? Маньяк молчал. Все застыли, ожидая от него слов. Ольга повернулась к нему, с надеждой смотря на своего возлюбленного. Маньяк повернулся к ним, но взгляд его мрачно смотрел поверх их голов. На хмурые низкие тучи. - Она ко мне пришла. – Ответил после долгого молчания он. - Это только инстинкты. Разве это создает высоту? - Отстаньте от меня. Я счастлив. – Все сквозь них мрачно смотрел маньяк. - Ты сам понимаешь, что средь людей любви нет. – Выступил на шаг вперед теперь инспектор Вацлав, воодушевившись: - И мало того, даже элементарных инстинктивных отношений они тебя лишили. Не так ли, Ежи? - Мне дано больше. Из-за этого мои муки. Прошу вас, оставьте нас. Моя душа разрывается. Я должен идти к тому. Чего ждал всю жизнь. - Люди не дадут тебе полно то, что требует твоя душа, мой милый Ежи. Они даже не способны удовлетворить твое тело. - Я сам создам то, что нужно…Богом. - Ты пропадешь здесь. Вся твоя боль оттого, что мир вокруг тебя убог. Он не может дать то, что нужно для творения, понимаешь ли ты это? - Я видел эти краски и здесь… - Они несли следа отчаяния. - Пусть... – склонил голову Ежи. - Все это блажь. Оставь их. Я пришел за тобой не зря, Ежи. Я дам тебе возможность творить. Лепить. Жить. Двигаться. Восхищаться. Наслаждаться. Я дам тебе власть. Огромную власть, Ежи. Поверь мне, мой мальчик, тебе это обходимо. - Для чего? - Чтоб раскрыть новый уровень жизни. Ты продолжишь развитие наше человеческое, ты понимаешь это? Тебе нужна свобода. Абсолютная свобода. Поэтому я дарую тебе власть. Чтоб ты был свободен от людей, мой мальчик. Чтоб ты мог творить, не чувствуя насилия над собой, преграды для взмаха руки. Ты сейчас способен на то, что не может почти никто. И я не могу. И не смог. Ты высшее проявление на земле. И ты не должен пропасть. Ты должен опустить свои корни на земле. Твердые корни в будущее. Ты понимаешь, что обречен? Обречен без власти на земле на вымирание. - Я люблю. Это и есть высшее проявление на земле. - Да. Верно, мой мальчик. Но для обыденного человека. Но судьба, лишив тебя этого в людях, в итоге выбросила на новый виток развития. Что теперь это не главное для твоей судьбоносной задачи. Я не желаю, чтоб ты сколлапсировал на ком-то просто из женщин. Пусть, да, это высоко, это верх человеческого смысла. Но ты одарен теперь на более. Неужели ты замрешь? Неужели ты еще веришь в них? Ведь они не дали тебе ничего. Ты для них чужой, Ежи. Ты – иной. Ты - новое проявление. И тебе быть, как ты сделал в своем рывке, отчаянном, но верном рывке. И ты должен остаться для них маньяком. И не более. Никаким не семьянином, не работником. Не послушником. Ты за грань их, Ежи. - Я просто хочу простых человеческих отношений. – Посмотрел на инспектора Вацлава грустно Ежи. - Сможешь ли ты в них жить? Откуда у меня эта тоска? Не от того ли, что я остался в них, Ежи? Пусть я неудачник. Я – проигравший в этом мире. И ничего мне не принесет радости. Но я хочу, чтобы ты был счастлив. Хочу видеть в тебе полноту, законченность гармонии бытия. Я хочу видеть победителя. Хочу видеть великолепие в своем величии. Я не хочу, чтобы и ты проиграл. Те нужно расти, двигаться. Ты же уже человек экшен, что ты нашел в этих чувырлах? Они же здесь все отморозки. Они не знают нам цену. Там ты увидишь других, ты просто будешь смеяться над этими пресмыкающими. Они тебя так обслужат – что могут эти дуры замороченные провинциальные?! - Вы говорите не о том. - Я говорю об этом. Я хорошо знаю мир. Почему ты стал маньяком? Почему? Вспомни причины, мой малыш. И раздави этих гнид. Я всю жизнь надеялся, что возможно это, но нет, малыш. Я – проиграл. Но я не хочу, чтобы ты проиграл в этой надежде. Ты должен стать циничным, беспощадным и давить их. Презирать их и смеяться. Я для этого дам тебе власть, деньги. Ты должен сеять свое семя. Должен! Ты человек будущего. В тебе есть семя нас к божественному, неужели ты будешь зависеть от их прихоти? - Я тоже проигравший. - У нас нет времени. Мы должны решать сейчас, наверняка. В этом застое ты пропадешь. Вот откуда твой проигрыш. Нельзя строить город в болоте, ты не успеваешь создать фундамент, как он уже тонет в бездонной пучине. И эта пучина есть пустота их душ. Я хочу спасти твою душу. Дать ей рывок в этом мире, дать ей безграничность горизонта, всевозможность. Я всю жизнь достигал этого. Но пришел к старости, но что есть это все, если нет крови в жилах, нет великолепия тела и мысли, когда дыхание смерти перед тобой? Я тебе дам прочный фундамент, а ты воздвигнешь на нем свой, новый, город. И истинную любовь найдешь только там. Только в своем городе можно найти ее, ту, что надо. Что есть продолжение твое, твое дыхание, что материализуется в них. Мы станем Богами и будем творить свои идеалы. Прочь от этого мира грешного. Только наши чистые дыхания. Нам не нужны животные, нам нужны спутницы Богов. Я хочу тебе дать шанс не зависеть от природы, от случая, от социума, общества, я хочу дать тебе абсолют, чтобы ты освободился от этих пут и занялся наконец-то самим собой. - Разве не в преодолении трудностей, препятствий на своем пути постигается мудрость, знание и сила? - Но не в консервах, сын мой. Ты перерос его. Я просто хирургическим путем освобожу тебя оттуда и отпущу на волю. Я сам отсюда когда-то сбежал. И теперь прибыл хоть кому-то сам помочь. Никто мне не помог, но я помогу тебе. Чтобы ты перепрыгнул многие препятствия и начал преодолевать те, которые мне с моих высот недоступны. Ты даже не представляешь, какая мощь скрывается в тебе! Я чувствую его силу и потрясаюсь всей душой. Неужели ты будешь бродить средь страусов, которые, видя тебя, просто прячут голову песок, что ты создашь с ними? С этими недомерками душ? Скажи мне, не зря ведь ты стал маньяк средь них – но это и заставило тебя сделать прыжок, верх над ними. - Я стал маньяком, потому что был лишен любви, – ответил с тоскою Ежи: - и полюбив, я перестану им быть. - Ты останешься им, - злобно сказал инспектор Вацлав: - Я не дам тебе сойти с пути. Время съедает нас, оно не дает нам шанс, - прошептал отчаянно он про себя. Закрыв глаза, он покачал отчаянно головой, что я хочу?, что могу? Любое дерзание пропадает в массах песка его, любое величие теряется в пространстве его. Как мне сдвинуть это безмолвие, эту инертность небытия, каким способом разбить этот рок? Что, мне, слушать этот отчаянный писк Блоков, стареть в ритме Пастернаков и этими единицами ничего, только пытающихся заглянуть за грань быть довольным? Вновь начать курить марихуану под старость и уплыть в в вечном Дао искрометно в небытиё? Когда накопится эта критическая масса из людей, данным высшее образование, свободное философское мышление, способность к мышлению и вечному движению? Когда возникнет этот взрыв в обществе? Молодость, простонал инспектор Вацлав, нужно все время держаться, стараться не упустить его. Он в сердце ненавидел всех своих ровесников, глумился над ихними проблемами и только презирал, презирал их всех отставших от времени, жалких и угрюмых в своем несоответствии. Нет такого возраста, есть максимум. И есть смерть. Инспектор Вацлав восхищался молодостью, ее возможностью и никогда не сказал бы, что она не права. Он ненавидел, когда его ровесники поучали молодых, тех молодых, кто именно молод, а значит другой - не гопников сраных, которые вяленые изначально уже старики и старушки - а настоящих молодых, идущих впереди всех, движимых в новой волне, в новой, лучшей одежде, в мыслях, познаниях окружающего мира. Это новое, как не странно не есть новое, а все то же самое критичное, но трансформированное в человечестве бегущая мысль. Нравилось ему это снисходительно презрение к его возрасту у некоторых молодых: нельзя отталкивать человечество от нас, нужно присоединяться к ним и от ихнего центра судить о мире. Ибо он самых сенсорно чувствительный, в максимум пронизано – осознанный. Самый чуткий ко всем к его изменениям. Нужно оставаться всегда молодым, но это не значит жить и вести себя в такт своим воспоминаниям, а находить свое я в современности и развивать в ногу со временем, стилем и потоком информаций. То же что-то не то, покачал головой инспектор Вацлав, не то, что именно хочется сказать. - Ты был лишен любви, да? Но обретешь ли ты ее вечно? Эта девушка послезавтра растолстеет на диване, начнет капризничать, укорять тебя не понятно за что-то, ты будешь приходить усталый домой поздно вечером, а еще оказывается, что ты что–то должен этой распластавшей на диване корове. Это тебе нужно ласки и тепла после всех дневных пройденных битв, но ты будешь еще и «эгоистом», и получишь в ответ лишь презрение и холод. Это за все спасибо. Что она еще не шляется по помойкам. Женщина никогда не была человеком и не будет. У них для этого нет истинных пониманий в жизни. Они живут лишь в глупых иллюзиях, не соответствующих истине. Бытовуха, просто бытовуха убъет тебя, мой мальчик. Трахай, просто трахай их, не более. И иди дальше, не опускаясь до их уровня. Отдавая свою дань животного. Все остальное наша смерть и капкан для человека идущего. Если можешь, то для совместного проживания найди именно деловую женщину, женщину – акулу, тогда ты еще найдешь понимание от кого- то в этом мире, где на протянутую руку получишь протянутую руку в ответ, но не знакомься с этим застоем, особенно провинциальным. Тебе, что нужны дома продолжение бессмысленных отмороженных сериальных мыл? Вечное нытье никчемного ограниченного существа??? Инспектор Вацлав вдохновенно вдохнул всей своей грудью, кажется наконец-то он нашел слова, которые вроде подействовали на маньяка. Он смотрел на эту грациозную, полное в великолепии своем фигуру и, не скрывая восхищался им, не веря, что человек способен быть таким. Я нашел, нашел наконец тебя! – хотелось только выкрикнуть в бурной радости всему этому пространству, которое сама теперь выглядело нелепо и жалко. И все небо, и земля – все жалко перед этим образом. Образом перепрыгнувшим все достижения до ныне. Таким хотел, а может и видел себя творческий Блок, таким Христос пошел по воде, таким смотрел на девятый вал Грей, палил Рим Нерон, смотрел со сцены Элвис Пресли? Они представляли себя таким, а он предстал. Теперь инспектор Вацлав верит вновь в человека. Да, именно эта вера. Вера ему так нужна. Ради чего он примчался сюда по какому-то непонятному внутри зову. И он не ошибся. Что человек - достижение высшего. А не просто червь земной. Пусть только на спор, но таким уже можно. Что он еще может поразить ум инспектора Вацлава. Инспектор Вацлав способен прочувствовать каждого человека мгновенно насквозь, он изучил их миллионами, он знает, о чем он говорит. Он знает цену этому человеку. Инспектор Вацлав понял, что маньяк хочет, что-то сказать, но смущается перед Ольгой. Он чуть не рассвирепстел от этого, эта дура своей жалкостью не дает свободно выразиться этой мощи мысли, чувств, которое именно жалело ее не понимание, обидчивость, слабость постижения этого смысла. Он убил бы ее сейчас, эту поганую девчонку, что как комок дерьма выглядела в этом напряжение пространства вокруг них. И он должен ее терпеть ради маньяка. Придется потерпеть. Кажется все это поняли вдруг и почувствовали. Сергей опустил глаза, не зная куда девать себя в этой ситуации, ему стало жутко, он понял, что инспектор Вацлав на самом деле не просто детектив, а тайный агент из каких-то более высших структур, ему еще непонятных. Ольга поникла и, словно тень скрылась во тьме. Инспектор Вацлав и маньяк смотрели друг другу глаза и ясно понимали, о чем ведется сейчас речь, о чем они мыслят, рассуждают, ломают свои головы. Мозг инспектора Вацлава распростерся во все небо, облака помчались безумно вперед, ссыпались и разрушались в округе дома, вырастали новые, великолепные, менялся сам ландшафт природы. Вечность - летела в сладкой истоме инспектора Вацлава душа. Я познал тебя, вечность. Как глубоко сейчас понятие твое: Вечность. Мир вспыхнул перед его глазами и сжавшись каким-то, теперь понятным для инспектора Вацлава законам физики как бумага в комок влетела в пространство инспектора Вацлава. Я проглотил целый мир в постижении – только говорил про себя изумленно инспектор Вацлав – совсем ново и как Бог. Бог! Бог!!! Так только он способен видеть мир! Боже мой – в потрясении упал на колени инспектор Вацлав. Боже мой – поклонился он до земли Ежи. Мир безумно помчался на него, инспектор Вацлав задохнулся, сделал инстинктивно заслон перед глазами – и тут же ему, и вправду, стало легче, только сильно кружилась голова. - Кто ты? – побледневший спросил он иссохшими губами этого человека. Человека? Ежи печально смотрел на него сверху, они вдруг оказались рядом с друг другом. - Я новая ступень, лишь новая ступень. Не ее ли Вы искали, инспектор Вацлав? И Ежи протянул ему руку. - Спасибо, - потряс головой инспектор Вацлав, взяв протянутую ладонь. - Вы и впрямь человек необычайный, со мной это произошло впервые, - признался Ежи: - Но кого Вы искали, его уже нет. Вы сейчас об этом понимаете? - Ежи - Протянул это слово инспектор Вацлав.: - Знаешь, теперь мне не страшно стареть. - Я понимаю о чем Вы. - Поэтому и не боюсь, - вновь благодарный холодок из души его прошел по жилам инспектора Вацлава. - Мой разум так слит с твоим, что никогда не бывало такого единства с другим человеком. До сих пор.- Сказал инспектор:- я благодарен тебе за это. - Я возвратил вам веру. Головокружение у инспектора Вацлава унялось, но голова сохранила эту кристальную чистоту ощущения своего пространства. Он, наслаждаясь этим, наслаждался ночным эфиром. - Какая необычная сегодня ночь, - признался инспектор Вацлав: - я так наверно такие ночи последний раз видел в лет шестнадцать на лавочке с какой-то девчонкой вместе. Очень романтичная ночь. Странно, почему давно я не замечал их? Может: я давно не гулял по ночам? – Задумчиво произнес инспектор Вацлав. Он о чем-то задумался. Потом мечтательно вновь стал любоваться ночью. - Да Вы правы, - кивнул улыбчиво Ежи. - И Вы это чувствуете, - удивился инспектор Вацлав. И тут же понял по его глазам. Его озарило. - Вы всегда так чувствуете! - Да. - Счастливчик,- восхищенно завидовал инспектор Вацлав. В горле у него пересохло. Он по-настоящему за долгие годы вдруг соскучился по воде. Хотелось глотнуть настоящей воды. Настоящей воды прямо из колодца, не оскверненного колодца утренней воды. В голове пронеслось множество неуловимых мыслей – он кажется вновь о чем-то глубоко задумался.. Кажется: каждую придется долго объяснять, чтоб придать ей соответствующий прошедший смысл. Как хорошо. Хорошо мне. И здесь. - Мое мышление, я понял, перестало быть пространственным, и не только трехмерное предел его, оно превратилось просто со временем в плоскую линию символов – слов. Наверно так. – Сказал инспектор Вацлав. - Вы знаете теперь, почему я с Ольгой? - Потому что и она часть высшего? И ты способен и в ней ее разбудить. - Тогда теперь Вы знаете в чем Вы заблуждались. Теперь Вы знаете истину. - Знаю, - уверенно рассмеялся инспектор Вацлав. - Я пойду? – Спросил Ежи. - Иди. – Кивнул инспектор Вацлав: - Подожди, а я прощен? Прощен матерью своей? Отцом своим? Любимой? Они все там простили меня? - Конечно. – Кивнул в ответ Ежи: - Учись строить дом. Твоя нынешняя миссия должна была окончиться постройкой дома. Где теплились тобой спасенные души к переходу к новым мирам.Ты просто хотел быть с отцом и матерью. Быть заботливым сыном. Ответственным сыном.Ты многое сделал. Но не успеваем мы. И ты не успел. В чем твоя вина? Что мог предугадать? Что мог почувствовать сильнее беду? Что они должны были ради тебя быть осторожнее и не такими беззаботными по жизни? Что когда приходила беда ты не сразу мог понять, не сразу выложиться сполна? Что надеялся на лучшее в ожиданиях и веры? Что слишком ушел в свои заботы и позабыл о "детях", как они сами по себе? На эти вопросов даже у меня нет ответов. Ты - прощен. Как коришь только себя сам. Только любимые винят самих себя, а виновные найдут оправдания. Но чем больше оправдываешься - тем тяжелей и тяжелей. И только признание своей вины. Даст шанс все вернуть. Мы все сюда возвращаемся только ради прощения. Ежи ушел, а инспектор Вацлав вновь упал на землю. Он катался по траве с наслаждением вдыхая ее испарения, нашел несколько высохших стебельков и, нюхая их пряный аромат, блаженствовал всей душой. Он впервые за много лет был свободен. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
