Неужели и ты постареешь когда-нибудь тоже, В три согнувшись погибели станешь бродить по врачам, Шебурша башмачками из полураспавшейся кожи, Инвалидною палочкой слева-направо стуча? Как же так, и тебя, мой уютный, мой юркий комочек - Непослушница-чёлка, черешневый рот до ушей - Где-то там, вдалеке, караулят бессонные ночи, Злые крики соседей да пенсия в пару грошей? Для того ли сейчас так нежны твои кошечки-ручки, Твои ласточки-глазки летят высоко и легко, Чтобы, годы спустя, записные больничные сучки Стали тыкать тебе: "Ну-ка, ржавая, марш на укол!" Что смирит меня с этим видением: ты - старушонка, С полинялой авоськой плетёшься в июльской пыли, И румяные дети, свистя по-разбойничьи звонко, В твой застенчивый горбик швыряют лохмотья земли? Не хочу даже думать об этом, но правда упряма... В старом фотоальбоме - гляди-ка, вот тут, в уголке, Твоя бабушка - видишь? - моя неуклюжая мама, Семилетняя куколка с плюшевой белкой в руке. Ей, на карточке этой, пока еще годы не в горе: Смейся, бегай, шали, будь собой, ни о чем не жалей... А сегодня она еле-еле выходит во дворик, И в глазах у неё ускользающий клин журавлей. До чего же страшны эти трезвые правила мира, Как безжалостен он в трафарете своей правоты! Я веду тебя в парк, покупаю ведёрко пломбира, И, в ладошку целуя, шепчу: "Неужели и ты..." |