Он знал, что это когда-нибудь обязательно произойдет. Потому что не могло не произойти. Пускай даже вопреки всем законам исторического материализма. Хотя по ходу его мыслей, скорее, совсем наоборот – в подтверждение этих самых законов. Поскольку, заступая на привычные суточные дежурства через два дня на третий, не переставал удивляться очень жизненному, пусть и с несколько желтоватым оттенком виду лежащего в стеклянном саркофаге. И крепла в нем эта уверенность от дежурства к дежурству. Особенно с того самого дня, когда указом беспалого алкаша с поста номер один был снят почетный караул. Что было воспринято им как плевок в свою наивную до кристальности пожизненно засекреченную душу. Душу потомственного младшего офицера Федеральной службы охраны когда-то любимой до кома в горле державы. А ныне державки - развороченной, горлопанской, жидокавказомассонской, да еще и с легкой похмельной руки того же беспалого послушно съежившейся в своих новых государственных границах с одной шестой до одной седьмой части суши. Вдобавок к этому и без почетного караула на посту номер один. Правда, без отмены круглосуточного дежурства за невидимой границей бывшего поста…

Куранты на Спасской начали бить полночь, заглушив на время вокально-инструментальную вакханалию, ошметки которой долетали в святая святых, несмотря на плотно закрытые дубовые двери. С последним, двенадцатым, ударом крышка саркофага сдвинулась в сторону и, легким рывком приняв сидячее положение, Ильич нахмурил свой ленинский лоб. Нахмурил, кивнул в сторону дверей мавзолея и, разбрасывая по фразе умилявшие когда-то все прогрессивное человечество звонко-брутальные картавинки, спросил его:

- Что там происходит, товарищ?

- Концерт, Владимир Ильич… На Каменном мосте… Мосту… - с насевшей вдруг на связки хрипотцой, но почти без промедления ответил он вождю мирового пролетариата. Потому что знал, что когда-нибудь это произойдет. И был к этому готов. В каждое из своих дежурств. Через два дня на третий. И даже легендарный, глаза в глаза, пронизывающий до костей прищур не обескуражил его. Почти. Так как все же чуть было по жидомассонски не ответил Ильичу на вопроос вопросом. Славным вопросом - где бы разжиться кипяточком? Ошарашено вспомнив любимый эпизод из любимого кинофильма про человека с ружьем. Но потом, тем не менее, мужественно ответив, то что ответил.

- Концерт, Владимир Ильич… На Каменном мосте… Мосту…

- Концерт, концерт, концерт… - Ильич перебросил обе ноги через боковую стенку саркофага – И что же сегодня дают?

- «Машину времени», товарищ Ленин.

- Уэллса? – Ильич коротко хохотнул и тряхнул головой – Как же, знавал! Архизабавный чудак! Махровый идеалист! Фантаст одним словом! Но при этом заметьте, батенька – революцию принял!

- «Машина времени» - это группа… - окрепшим голосом решился он поправить вождя.

- Простите, батенька?

- Вокально-инструментальная группа.

- Антипартийная?

- В самую точку, Владимир Ильич.

- Ну, группа, дорогой товарищ, еще не фракция. Вот фракционность, да еще подперченная ревизионизмом – это уже, батенька, крен. И крен для диктатуры пролетариата уверяю вас архиопасный.

- Так у них и есть крен! – с жаром воскликнул он и сделал шаг в направлении саркофага – Вы бы слышали, товарищ Ленин, о чем они поют! К чему призывают! Там и фракция, и ревизионизм, и уклонизм будь он неладен!

Из-за дверей послышался блюзовый ритм. Ильич выпрыгнул из саркофага на гранитный пол, стремительной походкой подошел к нему и, обхватив за торс, закружил в медленном танце.

- Давно знаете ли не танцевал! Со второго съезда РСДРП! – Ильич поднял руку и развернул его на сто восемьдесят градусов дамским пируэтом - Ах, Лондон, Лондон, Лондон! С виду обыкновенный буржуазный городишко! Но пиво, батенька! А когда под него и сарделечку свиную! Вы, товарищ, бывали в Лондоне?

- Никак нет, Владимир Ильич… - голова немножко кружилась после пируэта, и он чуть не наступил на ноги партнеру.

- А что уклонисты? Много их сейчас? – неожиданно сменил тему Ильич.

- Как грязи, товарищ Ленин… На вас наезжают… Ну в смысле плохо отзываются и пишут всякое…

- Небось все пломбированный вагончик с германскими денженциями поминают?

- Хуже, Владимир Ильич!

- А куда уж хуже, батенька?

- Говорят будто вы на охоте зайчишек не стреляли, а прикладом кончали… По головам…

Ильич заразительно всхохотнул.

- А они хотели, чтобы я дробь почем зря тратил, когда можно было прикладишком?! Архинепрактичное решение! Вы как считаете, товарищ?

- Я как вы, Владимир Ильич…

- Они бы еще псевдогуманиста дедушку Мазая вспомнили!... И раз! – теперь уже сам Ильич ловко нырнул под его руку и крутанулся в пируэте.

- Про Мазая они вроде ничего не писали…

- И очень зря, батенька! Потому что господин Некрасов доложу я вам прекрасный революционный поэт! Как там бишь у него: «…Неурожайка тож»! Знал подлец крестьянскую душу! Не понаслышке знал! У вас, кстати, товарищ хозяйство большое?

- Да как вам сказать, Владимир Ильич… - он немного растерялся, туманно осознав, что вождь мирового пролетариата принял его за крестьянина-ходока с одноименной картины художника Селиванова Те Е., репродукцию которой он вырезал из еще доперестроечного «Огонька». Вырезал и приклеил к дверце холодильника «Саратов».

- А так и скажите! По большевистски! Напрямоту!

- Хорошее хозяйство, Владимир Ильич… Нюрка, в смысле Анна Леонтьевна, супруга, укропчик с лучком зеленым на балконе… - он на секунду замолчал и после паузы зачем-то вдруг ляпнул на весь мавзолей – А Нинке-курве, в смысле дочери, еще пятнадцати нет, так уже шалавит! И сутки влёт рэп свой слушает!

- Что слушает?

- Рэп, Владимир Ильич… - уже без посыла выдавил он, поняв, что про Нинку Ильичу это он зря. Не говоря уже про ненавистный рэп. Но оказалось - не зря.

- Рэп, рэп, рэп! – заинтересованно проскороговорил Ильич – Так что же рэп, батенька?

- Ничего особенного, Владимир Ильич! – приободрился он – Рэп, как рэп! Музыка зародившаяся в недрах революционно настроенных слоев угнетенного негритянского населения империалистических Соединенных Штатов Америки!

- Ну ведь это же просто архичудесно! Значит, дочуренция у вас подрастает архизамечательная!

- Так точно, Владимир Ильич! – согласился он и сразу же простил Нинке все то за что систематически, по субботам, драл ее по голой жопе желтым матерчатым ремнем от парадной формы.

Шваркнув финальным электроаккордом, блюз на Каменном мосте выдохся.

Сбросив свои руки с его торса, Ильич остановился. Остановился и он.

- И все-таки «Аппасионата» помощнее будет… – почти про себя, уже не глядя на него, вымолвил Ильич, развернулся и быстро зашагал к саркофагу.

«Ну вот и все… – грохнуло в голове – Му..к вы, товарищ младший офицер федеральной службы охраны! Причем конченный! «Нинка», «Нюрка»! И это вместо самого главного – о державе просранной, о беспалом и о посту… посте… номер один! Ну точно мудак! Даром что партбилет свой в девяносто первом на балконе под укропом Нюркиным заховал - все равно мудак!».

Тем временем Ильич, уже устроившись в саркофаге, протянул было руку чтобы задвинуть над своей головой стеклянную крышку. Но вдруг что-то вспомнив приподнялся.

- Да! И вот что, товарищ! – давешняя задушевность в голосе вождя сменилась классовой отчужденностью – Передайте вашему сменщику, чтобы прекратил курить на дежурстве! Вы меня поняли? Всенепременно передайте! Я от его табачка желтею больше чем следует! Не говоря уже о пассивном курении!

- Да я, Владимир Ильич… За ради вас…

Он хотел сказать, заорать, что завтра же лично доложит о сучаре-сменщике Женьке Куроедове начальнику управления, а потом так же лично уроет падлу согласно закону военного времени. Но вместо этого почему-то судорожно нащупал во внутреннем кармане пиджака свое служебное удостоверение и шариковую ручку. После чего подбежал к саркофагу и встал перед Ильичом на колени.

- Я это…

- Время, батенька, время!

- Автограф, Владимир Ильич!... А то ведь не поверит никто…

Куранты на Спасской ударили один раз. Ильич судорожно вырвал из протянутых к нему рук удостоверение с авторучкой. Затем с секунду подумав, своим искрометным ленинским почерком поверх фотографии и казенных букв, когда-то старательно выведенных спецтушью кадровиком управления написал: «Наркомздрав РСФСР предупреждает – курение вредит вашему здоровью. Ознакомить всех членов ВЦИК и товарища Семашко. С коммунистическим приветом Ульянов (Ленин)».

На Каменном мосту вновь зазвенели гитары, и уклонисты запели песню про новый поворот.

…За три дня до выписки из клиники неврозов имени профессора Соловьева он записался в журнал заведующего отделением. Для участия в конкурсе художественной самодеятельности. Чтобы прочитать коллегам по лечению и медперсоналу стихотворение поэта Маяковского Вэ Вэ «Разговор с товарищем Лениным». Которое и прочитал. Но не до конца. После слов «двое в комнате – я и Ленин» зарыдав и упав прямо на крохотной эстрадке больничного конференц-зала. Где ему тут же сделали укол аминазина…