Суд Тамерлана

 

Историческая новелла

 

В глухом каменном мешке, было темно, сыро и затхло. Дни, ночи все смешалось в кромешной тьме.

 

''Пи – пи'', - слышится в темноте крысиный писк.

 

- Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, аминь! – шептал на русском языке узник.

 

Он не помнил тот день, когда ели живого, привели его привязанного к хвосту лошади, и бросили в зиндан. Однако за долгие годы, проведенные на чужбине, он все-таки не забыл с далекой Рязани, утренние и вечерние молитвы.

 

Один раз в два дня, точно он определить не мог, дверь темницы приоткрывалась, и черствая лепешка с кувшином воды стукалась об каменный пол. Но схватить лепешку, редко когда удавалось, крысы оказывались проворнее.

 

Прошло еще много дней, и дверь темницы перестала открываться. В страшном кошмаре, мучаясь жаждой, узник уже не произносил молитвы; облизывая потрескавшиеся губы, он с трудом произносил:

 

- Пить… пить…

 

А потом появилось больное воображения. Проносилась одна картина за другой – и так явственно, точно все происходило на яви.

 

В степи, на горизонте водная гладь… Он спешит к прохладе, потом пьет, пьет и никак не может напиться, и вдруг вода исчезла. Он пристально и тупо вглядывается – пусто. Вся та же ржавая, сухая равнина. Страх сковал его: он боится оглянуться – так как слышит лошадиный топот и храп.

 

- Урус!

 

Он не успевает оглянуться: шею захлестывает петля. Его валят на землю.

 

- Урус! Поганый шакал! Куда ты спрятал жену, великого хазрета?!

 

Воображение вдруг исчезло и снова он в темном каменном мешке, только крысы шурудили по телу, лежавшее на полу. Он дернулся, смахивая с себя тварей; с трудом встал, озираясь вокруг.

 

- Спаси Христос, - шепнул он, поднимая голову к потолку. – Если бы я тогда не задержался с больной Гуль-яли, далеко бы ушел - за Итиль. Господи, зачем я взял ее с собой, она мне стала обузой. Бедная женщина!..

 

… Он снова с Гуль-яли – там, в проклятой Богом степи. И знойно и душно, и нет ни глотка воды. Из последних сил несет он на руках, больную женщину, в сторону великой реки Итиль, а от нее дальше – в родные русские земли. Предупредить людей, воевод, а главное князя Московского Василия, сына самого Дмитрия Донского. Он твердо был уверен, что в случае успеха – похода на Китай, Тамерлан двинет свои тумены на Москву, сметая все на своем пути. Но беглец тогда не знал, что Тамерлановские витязи убедили Тимура: поход на Китай пока отсрочить, а двинуться на Русь, которая не сравнится богатством ни с какой иной страной. Однако уже в начале похода, кровожадный план Тамерлана рухнул как карточный домик: Сходу, овладев Ельцом, разорив и обезглавив жителей всех, Тамерлан двинулся к Москве, оставляя за спиной пылающий огнем город. У берега Дона план его изменился: пленные сообщили, что пришла на Русь страшная напасть: моровая язва, болезнь, которая нападает на человека внезапно; смерть – приходит скорая и мучительная. Не стал Тамерлан рисковать собой и армией, а приказал повернуть тумены обратно в Самарканд.

 

Но эти события, произойдут позже. А в это время, в глухом каменном мешке, в кромешной тьме, умирая от жажды, в больном воображении, он все нес и нес на руках умирающую Гуль-яли.

 

- Не неси, Всиль-ага, мне больно, - шепчет женщина, с трудом открывая глаза, которые насыщены страданием.

- Мы будем идти дальше, дальше! – бормочет он на чагатайском языке, вцепившись руками в хрустящий ковыль. Ты слышишь меня? Мы должны идти дальше!

 

Черные, сгорающие от жара глаза Гуль-яли, придвинулись к его лицу.

 

'' Она больная, умирает, но все такая же – чуточку насмешливая капризная афганка, но самоотверженная и бесстрашная ''.

 

- Прости меня, мой луч светлый, прости глупую девчонку. Ведь я догадываюсь, что тебя побудило бежать на свою землю… А я глупая овечка навязалась тебе. Теперь я умираю, оставь меня и иди дальше.

- Мне? Бросить тебя, лебедушка? Христос с тобой! Разве я могу так поступить? Опомнись! Что ты такое говоришь?! Конечно беда, лошадку мы загнали, беда, что нет у нас воды и пищи и самое худшее случилось, ты лебедушка моя захворала; но Христос с нами, дойдем до Итиль, думаю уже не далеко.

- Твой Иса меня не услышит. Это ты назарей, а я мусульманка…

 

Он очнулся от палящего солнца, в лежачем положении, поперек могильного холмика. Над степью все выше поднималось синее небо, а ему не хотелось покидать могилу. Он все вспоминал, и вспоминал, и не как не мог вспомнить, как же он смог, без мотыги и даже без кинжала, выкопать и похоронить тело? Погладив середину холма, содранными до мяса ладонями, Василь-ага прижался к земле губами.

 

- Прости меня, лебедушка ты моя! Не сберег я тебя. Видно, на все Божья воля. Прости, я покидаю тебя, мне нужно идти…

 

Когда он начал сходить с ума, и когда голодные крысы стали кидаться, хватая его за конечности, наконец, дверь темницы распахнулась, и на пороге появился унбаши, тот самый знакомый, который с четырьмя чагатайскими ордынцами настиг его на восьмые сутки погони. Он посмотрел на узника, от его вида и затхлого запаха брезгливо поморщился, и только потом, усмехаясь, спросил:

 

- Ну, что несчастный мирза, тебя еще не сожрали крысы?

- Как видишь унбаши, - с трудом ответил Василь-ага, щурясь от пылающего факела, которым освещал унбаши. – А я почему-то думал, что за это время, пока здесь отдыхал, тебя произвели в юзбаши.

- Вылезай урус, государь ждет тебя. Он - Меч Справедливости, с тебя живьем шкуру снимать будет, а потом заставит сожрать!

 

Что его ведут на суд, Василь-ага не сомневался. Весь пропитанный вонью, покусанный вшами и крысами, в истлевшем халате, охваченный жутко – радостным желанием смерти и долгожданного конца пройденным мукам; он шел с поднятой головой, облизывая потрескавшиеся от жажды губы. Шел так быстро, что унбаши едва поспевал за ним. Василь-ага вдруг удивился: '' Господи Иисусе, вот как за смертью бегу, и откуда только силы взялись? Ведь только что впадал в забытье, умирал ''.

 

Перед входом в Ак – Сарай, он остановился, отдышался, запрокинул голову – ночное, черно – бархатное небо обильно вызвездило большую и малую медведицу… Унбаши, стоявший у дверей, поторопил, толкая рукой. Василь-ага еще раз поднял голову. '' Господи Иисусе Христе, - глубоко вздохнул полной грудью, не отрывая глаз от сияющего звездами неба, - помилуй мою душу грешную, прими меня на небеси… отвороти врата Господни…''

 

В небольшом зале, расписанном азиатскими мастерами, собралось человек двенадцать. Находилось здесь – представительное судейство, несколько писарей Тамерлана, а также присутствовали неизвестно зачем – звездочеты. Тимура принесли на троне, и усадили в центр. Выглядел он по случаю – суда скромно. На нем был одет светло – зеленый халат, расшитый узорами, темные шелковые шаровары; на голове красовалась, простенькая черная тюбетейка. Ему нездоровилось, и по этому его ужасный вид пугал всех присутствующих. Взглядом хищника он встретил подсудимого, ничего хорошего это не предвещало.

 

- А почему он в таком виде? – удивился Тамерлан. – Унбаши, ты не смог его в порядок привести? Вонь от него, невыносимая!

- Государь! Позволь мне сказать! – громко вымолвил унбаши.

- Что ты можешь сказать, глупый осел?! – прервал его Тамерлан, махнув при этом левой рукой. – Лучше начнем, самый строгий и справедливый суд великого эмира, - повелел он, подавая знак о начале разбирательство дело.

 

Судьи произнесли речи, прочитали несколько параграфов из законодательства и еще, что-то из Корана.

 

- Довольно, почтеннейшие! – воскликнул Тамерлан. – А теперь мы выслушаем самого подсудимого.

- Великий хазрет! Позволь мне задать подсудимому, один – важный вопрос? – раздался справа голос, одного из судий.

 

Тамерлан одобряя, кивнул головой.

 

- Ну, подсудимый скажи нам, многоуважаемым людям, и великому государю, - произнес судья, вставая со своего места. – Скажи, куда делась жена великого хазрета? Она ушла в иной мир, или ты ее спрятал, где-нибудь в степи, у какого-нибудь оборванца – пастуха, дабы избежать – Меча Справедливости?

 

В эту минуту, в виске, Василь-ага почувствовал медленно нарастающую дикую боль.

 

- Отвечай! Преступник!!! – заревели в один голос судьи.

 

Он, пересиливая боль, погладил пальцами виски, и только потом с трудом ответил:

 

- Она не выдержала знойной степи, захворала и умерла. Я ее и похоронил там…

- Прекрасно. Я так и думал, - промолвил Тамерлан – Эта никудышная овечка, никогда не блистала своим здоровьем… В каком же месте, позволь спросить тебя мирза, вы встречались с моей неверной женой, для любовных утех? – притворно улыбаясь, спросил Тамерлан.

- В Багги – Чинаран, - ответил Василь-ага, покачивая головой.

- Пусть приведут сюда евнуха, - повелел Тимур. – Я этой собаке, лично отсеку голову! Принесите мой меч!

- О великий Меч Справедливости! – воскликнул один из личных писарей Тамерлана, находившийся за спиной эмира. – Это сделать не возможно. Вы же собственноручно отсекли ему голову, в тот же день, когда в гареме не досчитали Гуль-яли.

 

Тамерлан повернулся к нему, поднял брови, потеребил бороду.

 

- Проклятье! – выдохнул, наконец, он, полностью осознавая, что частично находится в состоянии – провала памяти.

- Что с вами государь? Вам не здоровится? – забеспокоился мирза, который стоял за его спиной.

- Нет… - отмахнулся хазрет. – Любопытно, как часто ты Василь-ага, входил в лоно моей жены? – прожигая тигриным взглядом, спросил он, вдруг резко вставая с трона.

 

Подсудимый безумным взглядом окинул всех присутствующих.

 

- Я не стану говорить об этом…

- Если я правильно понимаю, - изумился Тамерлан, - ты мне, отказываешься отвечать?! Знаешь, что с тобой сейчас произойдет? – щуря свои хищные глаза, грозно спросил он и, прихрамывая, подошел к нему. – Я сам могу тебя обезглавить, прям тут же, где мы стоим. А могу придумать казнь и пострашнее.

 

Он поднял к Тамерлану за кровеневшие глаза и негромко сказал ему одному:

 

- Твоя воля… Но падать на колени, вымаливать пощады не стану.

 

Однако в зале, в эту минуту была тишина, и его услышали.

 

- Вы слышали?! – завопили судьи, приподымаясь. – Казнить наглого преступника!

 

Тамерлан принял от слуги – негра чашу с кумысом, отпил два глотка, внимательно приглядываясь к лицу подсудимого. Его бесстрашие вызвало некоторое уважение у хазрета, но так вызывающе вести себя, перед уважаемыми судьями и, особенно перед лицом самого – Меча Справедливости, никогда и никому не позволялось.

 

- Казнить! Казнить!!! – продолжал гудеть зал.

 

Тамерлан приподнял левую руку, чтобы усмирить пылкое судейство, и хромая, вернулся к трону. Когда зал затих, Тимур, грозно рисуя на лице устрашения, произнес:

 

- Что ж тебе не хватало, под моим железным крылом, позволь тебя спросить, подлый мирза?! Той глупой овечки? Так ведь у меня, их достаточно, для того, чтобы я тебе смог вручить любую из них, как дар. Ты ведь был у меня один из лучших писарей. Хотел тебе поручить государственное дело, чтобы ты написал историю – моей империи...

- Я был твоим рабом, - перебивая его красноречия, произнес Василь-ага.

- Если бы все рабы жили так, как ты у меня, - усмехнулся Тамерлан.

 

Смертельно бледный Василь-ага вдруг заговорил на рязанском наречье:

 

- Я верую во Христа, ты же возрос во тьме. Чем же ты величаешься? Реками крови, пролитыми тобой? Пирамидами черепов?

- Что он говорит, кто-нибудь сможет мне, наконец, перевести?! – разгневался государь.

- О, великий хазрет, этот урус говорит на своем языке, - ответил один из писарей. – Он говорит, что-то про Ису и про кровь.

- Удивительно! Ты что мирза, еще помнишь язык урусов? – удивился эмир.

- Я сын пивовара, - продолжил Василь-ага уже на чагатайском языке. – Двадцать годов жил на Рязанской земле, но по воле Божьей, в кровавой битве, нас пленников русских, под ордынской плетью, угнали на чужбину. И вот уже, пятнадцатый год влачу жизнь раба. Грех на мне… Во избежание тягот житейских и мук, принял я по своему малодушию, веру Магомета… - он говорил, глядя на исписанный пол, но тут поднял лицо и взглянул Тамерлану в глаза, почувствовав, что сердце его наполнилось гордостью. Но когда я узнал, что ты после похода на Китай, двинешь свои тумены на Русь… Вот и таил сие: коль навалится ваша сила, села пожечь, отчины разорить, все княжество вытоптать, головы всем поотсечь. Моя Рязань всегда – многострадальная, нет на Руси другого города, где столько русской крови пролито. Вот по этому я и решил пуститься в побег на свою землю, взяв с собой любимого мне человека – женщину, чтобы предупредить... На все Божья воля, Господь Бог расположил все иначе…

- Так вот оно что! – воскликнул Тамерлан, пресекая дальнейший его рассказ. – А я то думал, что ты бежал из-за глупой овцы, которая мне не одного безанта не стоила.

- На крюк его! На крюк! Повесить лазутчика!!! – как рой пчел, загудел зал.

 

Тамерлан поднял левую руку, и тут же тигриным взглядом заскользил по лицам присутствующих. И только когда зал угомонился, он продолжил:

 

- А теперь знай, глупый мирза, даже при случае удачного побега, твой донос был бы поздний. Снесли бы тебе голову и там, твои же москвитяне. Почему? Вот я до твоих ушей и хочу донести, - усмехнулся он, зловеще сверкая раскосыми глазами. – Мои преданные витязи, отговорили меня идти на Китай, а убедили двинуться на москвитян. Так как на твоей земле, неисчерпаемые богатства, красивые женщины, которые от моих воинов нарожают прекрасных и здоровых детей, и многое того, чего не найдешь в других странах. Несколько дней назад, тридцать тумен уже вышли к берегу Итиль. Там они будут ожидать меня, с таким же количеством войск. Ни какая сила не сможет противостоять такой армии, как у меня…

 

Тамерлан замолчал, допивая с чаши кумыс, все зашевелились и заговорили в полголоса. Через минуту он встал с трона и теребя бороду, начал громко провозглашать свой приговор:

 

- И так, сего вечера 10 июля, 6903 года от сотворения мира, повелеваю: Преступника, Василь-ага, сварить в крутом кипятке, медленно опуская в котел. Казнь произвести на площади Ак – Сарай. Второе. Вареное тело преступника, порубить на куски и кинуть в клетку на съедение львам. Казнь назначаю на завтра, сразу после утренней молитвы. И третье. Эй, унбаши, немедленно позаботься, чтобы его перед казнью привели в порядок.

 

Когда Тамерлан закончил, все присутствующие в зале были шокированы таким страшным приговором. Многие удивлялись тому что, услышав приговор, Василь-ага не упал в обморок, не намочил штаны, а напротив, стоял все такой же, не изменившийся; его полузакрытые глаза и мертвенно бледные губы ровно ничего не выражали.

 

***

 

Утром его привели к месту казни; вся площадь полна была народом. Люди толпились, высматривая приговоренного. Крики, и возгласы, и ликование, все смешалось в едином людском шуме.

 

Но в людском шуме, обессиливший и отвыкший от дневного света, Василь-ага блаженно закрыл глаза подумав: ‘’ Вот как встречают! Будто не казнить, а прославлять будут’’.

 

С улыбкой он приподнял веки, и вдруг метнулся перед глазами юноша; какое-то обомлелое лицо. И он, ослабев совсем, снова закрыл глаза.

 

'' Губы, глаза, брови, как у моей лебедушки! Юноша схож с Гуль-яли. Вот дива!''

 

Какая-то тяжелая и твердая рука схватила его и на кисти рук накинула петлю. Он еще раз, с трудом открыл глаза. Перед ним стоял багатур; он одной рукой натягивал веревку, которая мертвой хваткой сковывала ему руки, а другой держал хвостатое копье.

 

- Пошевеливайся урус! – гаркнул он, и потянул его сквозь толпу.

 

Ему вдруг в этот последний миг, сильно захотелось услышать звон русских колоколов. Он пытался представить, тот родной – знакомый звон, но людской шум мешал ему…

 

… Его привязанного за руки, медленно опускали в огромный чугунный чан, который, обжигая его тело, отдавал горячим парам. Толпа вокруг кричала, полетели в него палки и камни, кто-то пытался стрельнуть из лука, кто-то не точно метнул в него копье.

 

“ Господи Иисусе Христе! Услышь меня! Прими меня, как жертву, во благо спасения – православных, в многострадальной Руси… Господи, не дай мне долго мучиться, забери!..'’

Конец.

------------------------------------------- ------------------------------------------- -------------------------------