ЗАЛМАН ШМЕЙЛИН

 

СИНДИ

 

Опыт эпитафии

 

Открылась дверь и я увидел их одновременно – Женщину и Синди.

Втроем мы быстро поладили, можно сказать, сошлись характерами.

Женщину, как выяснилось через десяток минут, я уже когда-то встречал – в вестибюле женского студенческого общежития на Чистой и в гулких коридорах украшенного фресками Яна Матейки центрального корпуса Львовского Политеха, но промежуток между нашим последним пересечением

и нынешним оказался длиной в тридцать лет и двадцать четыре часа лета самым современным лайнером.

Синди – дама с историей. У нее сложная родословная. Ее появление на свет – результат случайного соприкосновения двух расходящихся в противоположные стороны родо-племенных линий. Одним из ее родителей явно был шеппард, то есть прирученный к верной службе и одомашенный северный волк. А с другой стороны - дикая австралийсая собака динго, которая давно уже вовсе и не собака, а свирепый и опасный хищный зверь, в местах своего обитания атакующий неосторожного человека столь же решительно, как и аллигатор.

Синди, черноглазая, сильная, ловкая, похожая на узкокостную, рыжую овчарку, с длинным крупом, вкрадчивыми движениями и пышным хвостом, покоряла умным выражением всезнающего Лиса. От динго ей достался втянутый, как у гончей сухой живот и фантастический, ничем не укротимый аппетит. Пищу она стремительно заглатывала, всасывала, как насосом, никогда ничего не оставляя на потом. Возможно здесь частично виновато и ее тяжкое, впроголодь, поистине собачье детство. Вообще то в Австралии, во всяком случае в условиях городских, где от собаки не ждут никакой службы, ее положение не выходит за рамки «ПЕТ» - любимого домашнего животного. «ПЕТ» - это круто, это фетиш, культ, доведенный до религиозного экстаза. Ему поклоняются, его обслуживают, оно определяет ритм жизни, а иногда и взаимоотношения со службой – его нужно выгуливать, определять к проверенным и надежным знакомым на время отпуска или командировки, его нужно показывать дорогому ветеринарному врачу. Это обслуживание способно сожрать львиную долю бюджета. Серьезная болезнь «ПЕТ» - это катастрофа, похуже чем автомобильный крэш. Ведь хозяин тогда остается один на один с проблемой и со счетами от местного Айболита, зачастую, в стороне от бесчисленных страховых фондов.

Но искренняя любовь к животным, ставшая буквально национальной манией, преодолевает все. Каждый дом стремится обзавестись своим «ПЕТ», как древние римляне обзаводились домашним гением. Возможно, здесь кроется то чуткое, невостребованное в человеческой душе, отравленной миазмами огнедышащего дракона – мегаполиса, позволившее кому-то высказаться в том духе, что дети и домашние животные – это последний окоп Любви.

Синди в этом плане трагически не повезло. Ее первыми хозяевами были двое молодых панков-рокеров, создавших семью. Дом их находился в пригороде. Жизнь они вели бурную, хмельную, часто исчезали на день-два, не ставя никого в известность. Возможно, это и послужило причиной, почему они завели огромного, неопределенной породы пса, которого почти не кормили, посеяв в нем злобу на весь мир. Но им показалось этого мало и они где-то по случаю приобрели Синди, малюсенького, полуторамесячного щенка. От присутствия двух грубоватых неопределенного пола панков и голодного, свирепого товарища по несчастью, Синди растерялась, она не была готова принять столь суровую сторону жизни и, находясь в прострации, гадила, где попало. Ее за это нещадно мучили, могли даже стукнуть, держали впроголодь, что при ее ненасытной утробе только усугубляло проблему. Она столь часто и жалобно выла, что обратила на себя внимание соседей, семью недавних эмигрантов из России. У нас, в принципе, не принято вмешиваться в чужие дела. «Мой дом - моя крепость» - это завоевание англоязычной культуры трепетно охраняется населением на всех уровнях. Соседи жалели беднягу, искренне сочувствовали ей - все ведь было на виду, но не более того. В один прекрасный день панки куда-то спешно слиняли. Не стало слышно ни громких разговоров, ни музыки во всю мощь трехсотваттных колонок, ни пьяного визга. На второй день собаки, оставшиеся без воды и пищи подняли вой и лай. Это продолжалось еще два дня – вой, словно по покойнику, не прекращалая уже ни днем, ни ночью. На третий день соседи не выдержали. Русский мужчина, презрев святое право неприкосновенности жилища, порылся у себя в гараже, нашел фомку, вскрыл чужую калитку на бэкярде (заднем дворе) и забрал щенка, а потом позвонил в полицию.

Копы приехали, потоптались около запертого дома, опросили соседей, а потом тем же, уже проторенным путем проникли во двор и освободили вторую собаку, немедленно сплавив ее куда-то на ферму, где ей очень обрадовались – злой норов этого пса вполне соответствовал «кантри стайл».

Панки, вернувшись, не стали поднимать лишнего шума, сообразили, что их обвинят в грубом обращении с животными - это в Австралии грех похуже воровства. А щенка русские ребята тайком передали своим землякам. Так Синди познакомилась с Женщиной.

Во время нашей первой встречи собаке уже исполнилось три года, возраст зрелой девицы на выданьи. Она выросла, округлилась, жила в полном комфорте среди искренне привязанных и до боли обожавших ее людей. Вряд ли даже в снах прокручивались ей мрачные картины тех ее первых обморочных жизненных шагов. Молодая семья, в которую она попала, тогда много путешествовала и она забиралась с ними в самые экзотические уголки континента. Ей нравились эти поездки. Она вообще обожала бывать вне дома, вне двора, ее пьянил воздух свободы, воли. Ее душа расцветала на природе, в ней просыпались дикие инстинкты и желания, ей открывался невероятный, необъятный мир незнакомых запахов и звуков. Иногда такой праздник она устраивала себе сама, проскользнув через опрометчиво неприкрытую калитку или даже сиганув, если очень уж захочется, через забор. Были, были такие замашки у юной Синди. Хозяева тогда с ног сбивались, бегая в панике по округе или объезжая на машине все соседние улицы и призывая ее домой. Домой она возвращалась всегда. Еще она очень любила барахтаться в воде и ее иногда специально везли на какой-нибудь пустынный морской пляж, чтобы дать возможность вдоволь порезвиться, гоняясь за какой-нибудь осклизлой палкой. Наверняка, она была счастлива.

В тот четвертый год ее жизни на Синди обрушилась первая любовь. Женщина повела ее тогда у себя на прогулку, в расположенный рядом, через дорогу, парк, засаженный вековыми деревьями, с аккуратно постриженными лужайками и уютными деревянными беседками - нагретое место для собачников и любителей пробежаться трусцой.

В тени раскидистых ливанских кедров, на парковой аллее и случилась знаменательная встреча. Мохнатый, слегка траченый жизнью четвероногий ловелас налетел на Синди со встречной полосы, как вихрь, и с разбега овладел ее нежным распахнувщимся сердцем. Женщина знала этого гуляку, он иногда появлялся здесь, в парке, и без всякого присмотра вольно носился по лужайкам. С виду не тянущий на джентльмена, он, тем не менее, не был похож на безхозного бомжа, обладал легким характером и, как видно, пользовался полным доверием хозяев, которых никогда никто с ним не видел. Неожиданный тот ухажер властно и нахраписто попытался навязать Синди немедленные интимные отношения, использовав весь набор собачьих нежностей. Он обнюхал и обласкал ее с ног до головы, кружился вокруг нее, подставлял плечо ее острым зубам, укладывал на нее свои тяжелые, толстые лапы, предлагал поиграть в невинные щенячьи игры и заманивал прогуляться в укромное местечко. Он был неотразим. Никогда еще с подобным обращением не сталкивающаяся, Синди чувствовала себя потрясенной до самой глубины. Она дрожала всем телом, нерешительно отклонялась, приседала, защищаясь от бесцеремонных ласк и встречно тянулась, не смея противостоять внезапно заполыхавшему инстинктивному желанию. Она готова была позорно сбежать, но ноги не несли. Женщина ощущала эти ее переживания, как свои собственные, она сама была чуть ли не в обмороке. Но здравый смысл бил тревогу. Черт знает, откуда взялся этот здоровенный старый кобель, едва ли не в два раза больший их любимицы, чем зарядит девочку это черное мурло. Нет, нет, только не это.

И она решительно, слегка опасаясь и за саму себя, потащила упирающуюся, плывущую, сотрясяющуюся от неожиданно нахлынувших чувств Синди домой.

Ее собственное сердце страдало не меньше. Она сознавала, что действует жестоко, но не могла иначе. Забракованный из высоких соображений поклонник плелся сзади, обиженно поскуливая, но не проявляя признаков агрессии.

Не вечернем совете с дочкой, которой, собственно, и принадлежала собака, было решено срочно ее «выдать замуж». Претендент нашелся очень быстро, тут же, по месту постоянной прописки Синди.

У соседей, прямо напротив через дорогу, кстати тоже выходцев из России, по двору болтался на привязи огромный черный шеппард, давно сохнувший по соседке. При ближайшем знакомстве «жених» оказался несколько простоват, если не сказать, глуп, но внешних статей просто великолепных. Встреча их вышла, бурной, деловой, но лишенной глубоких чувств. Брак был явно по рассчету. Синди затяжелела, сосцы ее налились, она едва передвигалась по двору. В конуре ей любовно соорудили уютное гнездышко, настелив кучу подстилок, но она туда даже не заглядывала.

Ощенилась она днем, когда все были на работе. Неожиданно проявился ее звериный норов. Она вырыла глубокую нору в совершенно непредвиденнном месте, в дальнем углу двора, подальше от людей и принесла девять слепых кутят, большинство из которых имели черный цвет. С большим трудом ее перетянули поближе к дому. Она с величайшей заботливостью вылизывала и очищала каждого щенка, а они облепили ее, словно свиноматку, и высасывали из нее все соки. Синди даже изменила своей привычке и свирепо рычала на каждого, кто приближался к ней, даже, когда ее пытались покормить.

Приходилось опасливо, издалека, длинной жердиной подсовывать ей миски с водой и витаминизированным концентратом, который она заглатывала, не прожевывая.

Щенята росли и их раздавали родственникам, знакомым, знакомым знакомых, коллегам по работе. В конечном итоге остался один, самый красивый, мощной статью похожий на соседа-отца, а рыжим цветом весь в мать. Хозяевам жалко было их разлучать, им казалось, что это скрасит одиночество любимой собаки - ведь сами они весь день были заняты на работе. От щенка избавились только через два года, когда он вымахал размером с теленка. К сожалению, отпрыск интеллектом пошел в папашу, т. е. был простодушен и глуповат. Синди, заполучив в компаньоны такого охламона, имевшего привычку облаивать каждую пролетающую муху, пристрастилась к разного рода проделкам. С чисто женским коварством она втягивала сыночка в опасные забавы, а потом безучастно, как будто это ее совсем не касается, наблюдала со стороны за разворачивающимся действием и последующей неминуемой экзекуцией. К тому же она обладала совершенно невероятным нюхом, а, возможно, и интуицией и знала о появлении хозяев, когда их машина еще была за три-четыре квартала от дома и потому успевала совершенно замаскировать следы своего соучастия и улечься где-нибудь в очередной вырытой норе - это рытье стало ее неприятной манерой. Самым невинным развлечением семейной парочки было растащить по всему двору вывешенное для просушки белье или краску из сарая.

Синди оказалась ярко выраженной однолюбкой. Ее «законный» супруг, соединенный с ней из меркантильных соображений, выл, грыз землю, постоянно тащил своих хозяев к соседскому забору, из-за которого страстно призывал Синди вернуться в лоно семьи, но она вела себя абсолютно индефферентно, лениво, на пару с басовитым сыном, облаивая супруга, как чужого. Она больше ни разу не проявила желания повторно стать матерью, тем самым доказав, что животные очень даже понимают разницу между любовью и метромониальным браком. Я недавно с удивлением узнал, что все живые существа, кроме неких плоских червей, склонны скорее к адюльтеру, чем к строгим моногамным связям и что в свободных условиях до 70% детенышей являются продуктом супружеской измены, включая оклеветанных молвой лебедей.

Единственные роды принесли Синди серьезную и, как показало время, роковую проблему. Один из ее многочисленных, набухших во время беременности сосцов так и не вернулся в исходное состояние. Это, видимо, доставляло ей какие-то неприятные ощущения. Она очень любила развалиться на спине, подставляя живот для ласки, но где-то в глубине пряталась боль и, если рука касалась этого места, ее острые, как бритва зубы с быстротой молнии клацали где-то в миллиметре от ладони, а глаза зажигались опасным, диким огнем. Сын хозяйки как то по неосторожности вызвал такую точно реакцию и не успел отдернуть руку. После этого Синди уже до конца дней поселилась у Женщины. Там был небольшой дворик позади дома, который я успел засадить виноградом, помидорами, кинзой и мятой. Вся эта зелень пришлась Синди не по вкусу. Она рыла. Она изрыла весь двор, отравила землю своими испражнениями. Она заполонила собой все отведенное ей пространство, полагая себя там полновластной хозяйкой. Никто чужой не посмел бы ступить туда ногой, да никто этого и не делал. Ее грозное рычание было не менее убедительно, чем ее зубы. Будучи изредка на переднем дворе, она забавлялась тем, что поджидала прохожих с собаками, затаивалась за оградой, прижимаясь к земле, поднимая шерсть дыбом а потом выскакивала из засады с холодящим душу, свирепым рыком. Прохожие в страхе уносили ноги, собаки поджимали хвосты, а Синди в это время, как мне казалось, молча хохотала внутри себя.

Неосторожно забравшийся во двор поссум непременно становился ее законной добычей. Утром она выкладывала его для всеобщего обозрения, гордясь успехом. Все ж таки она в значительной степени была и оставалась наполовину дикаркой. Синди терпеть не могла никаких подстилок в своей собачьей будке, все что ей любезно пытались предложить, она вытаскивала и демонстративно складывала перед крыльцом.

Самым большим удовольствием для нее оставались прогулки, она носилась без отдыха по зеленым газонам, вынюхивая следы своих предшественников и, видимо, производя на ходу ревизию своим симпатиям и антипатиям. Иногда Женщина шла в парк, располагалась в беседке с книгой, отпускала Синди на свободу и углублялась в чтение. Синди только и ждала этого момента. Она срывалась с места и начинала бешенно кругами носиться по полю. Встречные собаки шарахались от нее, достаточно было одного ее взгляда. С особой неприязнью она поглядывала на мелких белых шавок, возможно они ей напоминали кроликов. Так динго нередко нападает на ребенка, принимая его за свою законную добычу – кенгуру. Набегавшись, Синди находила какой-нибудь сучок, укладывалась в ногах у Женщины, грызла деревяшку, притворно ворчала и бдительно поглядывала по сторонам - готовилась грудью защищать это уютное местечко под солнцем.

Она имела дурную привычку, как ребенок все тащить в свою пасть, не обходя стороной ни одной встреченной помойки. То-есть, конечно, того, что под этим подразумевают в нашем, едва ли не чистейшем городе мира найти ей было бы затруднительно. На то она и была умница. Унюхав в каком-либо из мусорных контейнеров, расставленных вдоль улицы, наличие съестного, она с разбегу опрокидывала его на землю и вот вам помойка тут как тут. Иногда это стоило ей здоровья, а Женщине визита к ветеринару. Бывало, что Синди, как это случалось и в прошлом, посещали странные фантазии. Тогда она, словно землероечная машина подрывала забор, проникала на соседний двор и удирала неизвестно куда. Она возвращаясь через день-другой, исхудавшая, со свалявшейся шерстью, непременно через ворота, через парадный вход - виновато подползала сложив голову между лап, заранее согласная на любое, как она полагала, заслуженное наказание.

На пятый год после ее единственной беременности болтающийся, отвисший как мешок сосок вдруг надулся, доставляя ей видимое страдание. Врач вынес вердикт - требуется срочная операция. Заодно он выхолостил ее, чтобы избежать серьезных последствий. Это было неизбежное зло. В течение нескольких дней Синди из большого, жизнерадостного ребенка превратилась в грустное существо, в глазах ее вместо огня, появилось выражение печали и какого-то напряженного ожидания. И ожидание это не было светлым. Она оживлялась и становилась прежней Синди только при виде еды или на прогулке. Поесть она попрежнему любила. И вошла во вкус. Я приносил ей из ресторана, где подрабатывал по вечерам, индийскую кухню, которая ей явно нравилась и она научилась это не заглатывать, а вроде как смаковать.

Она еще несколько раз подкапывала забор и сбегала, но делала это по-привычке, без азарта. Видимо, она уже не находила на воле того, что ее привлекало раньше и быстро возвращалась обратно, как то уже совершенно не заботясь о последствиях. Последнее время она все больше лежала и на свое имя откликалась только дружеским помахиванием хвоста, уже не вскакивая с готовностью навстречу. Ей стукнуло 13, когда начали проявляться некоторые странности. Во время прогулки она уходила и не откликалась на зов.

Приходилось ее отыскивать и держать на поводке. Она виновато отворачивала голову, выслушивая попреки. Решили, что у нее что-то не в порядке с мозгами. Но ветеринар установил другое, оказалось, что Синди почти оглохла. Наступил день, когда она совершенно безразлично глянула на миску с едой. Это было невероятно. Ее на руках отвезли к доктору, который обнаружил многочисленные метастазы. Все было кончено. Он считал не справедливым и не гуманным длить ей жизнь.

Женщина потом долгое время боялась выходить ночью во двор, ей все казалось, что в будке, в темноте сверкают два вопрошающих глаза, она отворачивалась от любой встречной собаки и на глазах ее невольно выступали слезы.