Тихий украинец

 

I. Бегство. День первый.

 

В аэропорту имени Хуари Бумедьена было очень душно. Невысокие потолки прокалились африканским зноем и из-за жары казались еще ниже. Сюда бы высоту потолков аэропорта "Шереметьево -2" и, может быть, стало бы чуть-чуть свежее. И еще жары на двадцать градусов меньше. Толпы снующих загорелых людей раздражали Веру все больше и больше. Поскорее бы это все кончилось. Как надоели постоянные наглые взгляды, сальные ухмылки, непристойные жесты дикарей скрывающихся в европейских костюмах. И не просто европейских! Мы что для них, деревня. А вот Франция - пример для подражания. Столетиями били их французы, расстреливали, взрывали. Потом они резали французов и от двух миллионов в стране выжили, может, две-три тысячи неисправимых чудаков с атрофированным чувством самосохранения. И все равно французы остались эталоном. Вон как оделся алжирский джентльмен - как будто только вчера из Парижа. Да может быть так оно и есть - вечно они летают из Алжира во Францию как на прогулку за город. И еще ворчат на свою бюрократию - видишь ли, долго оформляют паспорта, взятки берут. Побегали бы они, как мы полгода, а то и дольше по разным милициям, отделам кадров и "овирам". Поскрипели бы зубами, когда самый добрый из самых тупых в мире чиновников ищет два часа по всем сусекам справку, которую ты принес вчера и находит ее под самой толстой кипой бумаг, в самом нижнем ящике стола. И как эта бумажка успела за четыре часа переместиться с самого видного места в центре стола в самый затаенный уголок- мистика.

- Мама, мамочка я писать хочу - зашептал на ухо Сашенька. Вера встрепенулась от бессмысленного созерцания аэропорта и стала искать своих провожатых. Вот они стоят в очереди среди чемоданов. Вышкол, конечно, такой, что один сразу же перехватил ее взгляд и быстро подошел. Кажется, его зовут Константином.

- Константин, пожалуйста, отведите Сашу в туалет - попросила Вера. Вежливо улыбнувшись и моментально обшарив глазами зал. Константин взял Сашу за руку и повел к выходу - "Все у них не как у людей", - подумала Вера, - Даже туалет где-то на задворках. Вот в Шереметьево... Тут она вспомнила, как год назад в центре Москвы искала туалет для Саши и "нашла" под большим деревом в скверике напротив Большого театра. Буалем, когда она вечером в гостинице рассказала про свои поиски, издевательски хохотал и повторял что-то типа "совсем как у нас, в Алжире". Он все-таки довольно самокритичен. Надеюсь, что он воспримет ее бегство спокойно, по-европейски. Она тяжело вздохнула, не веря самой себе. То, что Буалем думает совсем по-другому, не так как в Европе, она, к сожалению, узнала слишком поздно. Буалем казался таким милым, культурным парнем. Среди ребят группы он выделялся своей чистотой, аккуратностью в одежде и поведении, трезвостью. У него никогда не пахло изо рта, не воняло потом, как от большинства хлопцев. При этом он просто фонтанировал энергией: быстрые, решительные шаги, оживленная артикуляция, щедрость улыбок и громкий насмешливый хохот. Иностранец, а говорил правильнее, чем некоторые из «своих». Но главная его черта - исключительная самоуверенность. Вера вздрогнула - ей показалось, что в толпе около касс мелькнуло знакомое лицо. Буалем - сердце забилось сильнее, и к лицу прихлынула кровь. Нет, слава богу, только человек просто очень похожий на ее бывшего мужа. Она пригляделась внимательнее и поняла, почему ей вдруг почудился Буалем - на мужчине ловко и элегантно сидел светло-серый костюм из, по всей видимости, дорогой материи, а вместо туфель - сандалии на босу ногу. "Дикая смесь араба и француза" - подумала Вера, - как они уживаются в одном человеке! Вот и Буалем такой же. С виду образованный европеец, а внутри дикий бедуин с горячей кровью на боевом верблюде.

От выхода к ней возвращались Константин с Сашей. Сынок держал в руке воздушный шарик и смеялся. "Константин купил, - подумала Вера, - Что бы я без них, делала - без него и Алексея Ивановича... и без их организации". Приятный женский голос на безупречном французском объявил начало посадки на рейс "Алжир-Москва". Вера подхватила Сашеньку, Константин и Алексей Иванович взяли по два чемодана. Откуда так много подумала Вера, но, как уже привыкла в последнее время, промолчала. Алексей Иванович, перехватив ее взгляд, на ходу объяснил, что за багажом в Шереметьево приедут, так что пусть она не беспокоится. Чемоданы исчезли в багажном окошке - таможенники их почему-то не досматривали. Провожатые наскоро пожали Вере руку и подождали, пока она не прошла паспортный контроль. Сашенька неожиданно заплакал и уткнулся в Верину юбку. Но утешать его было некогда - самой бы не расплакаться. "Ой, поскорее бы пройти все формальности и улететь, - твердила про себя Вера, - Скорее, скорее, родненькие. Как я боюсь, что самолет вдруг задержат". Она с испугом смотрела на молодого мужчину, который вдруг показался в дверях аэровокзала и побежал к ней. Буалем, нет, опять не он. Какой-то пассажир, который опаздывает на рейс. Человек был в костюме и сандалиях на босу ногу. Вера схватила Сашу за руку и потащила по коридору в самолет. Она вздохнула с облегчением, только когда самолет закончил подъем и вежливый стюард поставил на столик перед ней бокал прохладного красного вина. "Алжирская эпопея закончилась, - подумала она, отпивая терпкое вино мелкими глотками, чтобы не простудиться - прощай Буалем, мой горячий бер¬бер, моя любовь и мое горе. Аминь".

Алесей Иванович и Константин возвращались из аэропорта в Эль-Джезаир уже затемно. "Ну, баба, наделала делов и улетела, а нам теперь придумывать разные истории про внезапную болезнь ребенка, справки искать. А сынок у нее неплохой парнишка, правда, Константин? Хорошо, что все нормально кончилось". Тут он здорово ошибался. Все только начиналось.

 

2. Айн-Тая. День третий.

 

- А волны уносит покой со своей непонятной тоской. И каждый увидевший гроб поймет, что страдалец утоп.

- Вот тебе и приехали. Вместо того, чтобы наслаждаться морем и солнцем, тишиной и женой, ты вдруг предался меланхолии.

- О нет, подруга дней моих суровых, старушка дряхлая моя, я всегда думаю о море и жене. Для меня это синонимы - наши отношения глубоки как море и прозрачны как эта синева.

- А за старушку дряхлую, "страдальца" действительно надо для профилактики немного утопить.

Светка вцепилась в мою ногу и потащила к воде. Я для вида немного сопротивлялся и первое прикосновение прохладной водички к раскаленному от загорания телу воспринял стоически. Светка же от неожиданности по дурному завизжала, когда я увлек ее за собой в пучину.

- Ну не надо меня так лапать, - замурлыкала она в моих руках, когда температура наших тел чуть-чуть сравнялась с прохладной средиземноморской волной.

- Да я же незаметно. Под воду ведь никто не заглянет.

- Как же не заглянет. Видишь как "наблюдатели" встрепенулись. Они сейчас, дофантазируют то, что не увидят.

- Ну и черт с ними. Никуда от них денешься. Помнишь старика на Рамадан? Вот этот действительно доставал капитально!

Но плохих воспоминаний сейчас не хотелось. Что с того дедугана взять? И сам не видел нормальной жизни и другим завидует. А может, ему французы нанесли смертельную обиду. Но все равно это не достойно мужчины - швыряться камнями в женщин. Впрочем, и у нас это было во времена Средневековья. Еще какие костры жгли из так их рыженьких как Светка. Мда, вот не хотел о плохом думать, а лезут же разные смурные мысли в голову. И "наблюдатели", по правде говоря, тоже надоели. Я когда в первые разы был на пляже в Айн-Тае, так даже удивлялся про себя, что местные мужики не обращали внимания на наших женщин. Их то мадемуазели редко на пляж захаживали. Вообще-то я видел их (алжирских дам) на пляже всего пару раз, да и то в платьях. Одна даже купалась, но платье все-таки не сняла. А тут такие экземпляры среди наших баб попадаются! Я уже не говорю о фигурах и откровенных купальниках. Но позы, господа, позы! Есть у нас одна дама, жена переводчика Сергея, дородная, статная женщина в духе Кустодиева. Я знаю - мужчины на таких просто падают, но для меня - слишком много мяса и жира, такие меня не волнуют. Так эта особа, Зина, как ляжет на пляжный песочек - так обязательно ноги в раскорячку, будто на осмотре у гинеколога. Я, конечно, у гинеколога не был, но догадываюсь, какие там позы женщины принимают. У нас бы в Киеве ни один "мужик-срака" просто так не прошел бы мимо такой вызывающей позы, а тут смотрю - никакой реакции! Я возьми да и брякни об этом ее мужу, ну, конечно, в более осторожных выражениях, чем думал. Тогда-то Сережа и просветил меня по поводу "наблюдателей". Оказывается, каждую нашу даму на пляже окружают кучи тайных воздыхателей. Они садятся на приличном расстоянии вокруг "объекта" и сладострастно фиксируют каждый кусочек оголенного тела. Это основной "хлеб" несчастных парней - только на пару минут окунутся в море и снова за работу - наблюдать. В целом же слежка не прекращает¬ся ни на миг. "Особо чувствительные особи из числа наших жен даже перестают ходить из-за этого на пляж, но моя на этих мудаков, не реагирует", - самодовольно закончил Сергей свои объяснения. Пусть себе онанируют в свое удовольствие! Я тут же подумал про себя, что такая стойкость объясняется большой жировой прослойкой супруги переводчика и длительной зарубежной дрессурой - четыре страны, как

минимум, они с Сергеем уже оставили позади, а сколько лет. Тогда мы насчитали вокруг его жены аж двенадцать "наблюдателей". Вообще-то их довольно легко определить по основным характерным признакам: сидят вполоборота, неподвижно и очень терпеливо. Ну а потом уже ищут вторичные приметы: дурные улыбки, каменные рожи, возраст от двенадцати до двадцати лет. Больше одиночки, реже вдвоем, никогда втроем. Справедливости ради надо сказать, что все-таки большинство алжирских парней на пляжах занимаются обычными мальчишескими играми - футболом, волейболом, бадминтоном или просто гоняют друг за другом. От наших пацанов они отличаются только меньшей драчли¬востью.

- А вот и мы, русалки обыкновенные, - прервала мой экскурс в прошлое Светка. Все три мои красавицы обвесили себя водорослями, нацепили на шеи ленточки с ракушками и в сказочном хороводе закружились вокруг меня с "русалочьей" песней: "В тихом и далеком океане, где-то возле Огненной земли в мертвенном сиреневом тумане плавают пустые корабли. Их ведут седые капитаны где-то утонувшие давно. Ночью их пустые караваны медленно спускаются на дно..."

До черна загорелые девчонки во главе с мамой-Светой видимо разучили этот "номер", пока я был в последней командировке. И у них здорово получилось! Я заворожено смотрел на извивающиеся в медленном ритме танца медные молодые тела. Эффект был потрясающим - весь пляж вдруг замер, такого здесь еще не видели. Целиком погруженные в танец и песню дочки ничего не замечали, но Светка вдруг сбилась с ритма, запнулась и со смехом повалилась на песок, увлекая их за собой, "Мда", - только и смог выдавить я. Оглянулся, прислушался. Местная публика, в основном, вернулась к обычной жизни, но количество "наблюдателей" явно увеличилось. Девчонки убежали к воде смывать водоросли. Светка не стала "переодеваться" и лениво растянулась рядом со мной. С моря легонько запульсировал послеобе¬денный ветерок. Хорошо летом в деревне. Особенно если вспомнить чуть-чуть, для сравнения, бело-желтые пески Бу-Саады, откуда я только вчера вернулся. Алжир - страна контрастов. Атлас - горы контрастов. Сахара тоже пустыня контрастов. И Айн-Тая - город контрастов. Только море сейчас такое же ленивое, как мы со Светкой - без всяких эмоциональных контрастов на далеком горизонте плавно переходит в бездонное синее небо.

Но какой-то диссонанс грубо ворвался в этот ленивый мир союза воды и неба - шорох осыпающихся камешков и тяжелое сопение. На пляж спускался Бугаев - здоровый, толстый, рослый топограф, вполне оправдывающий свою неблагозвучную фамилию. Завоняло крепким мужским потом и никотином. Бугаев, не смотря на видимость здоровья, страшно много курил и, из экономии, только самые дешевые сигареты. Как я не отворачивался и не прятался за Светкино плечо, Бугаев уверенно шел прямо к нам - хороший топограф никогда не заблудится и не сойдет с маршрута. Я приподнялся и сел на песок. Лицо Бугаева выражало крайнюю озабоченность. Конец отдыху, что-то явно произошло. На пляже, да еще сразу же после тяжелой командировки меня до сих пор не беспокоили.

- Одевайся по-быстрому. Пошли. За тобой там машина пришла, - скороговоркой, запыхаясь, выдавил Бугаев. Ни здрасте тебе, ни до свидания – типичный мужик-срака!

- Вы оставайтесь, а потом сами как-то добредете - говорил я, уже натягивая шорты и застегивая часы.

- Нет, нет, мы с тобой, подожди минутку. Катя, Маша - идите сюда, быстренько лягушата. Не хочу я одна оставаться. Какие-то нехорошие предчувствия. А у тебя?

- Да все нормально. Наверное, по последнему проекту появились какие-то вопросы, а завтра шеф в Алжир едет, на ковер перед Бусыгиным.

Минутка, конечно, растянулась на полчаса. Пока девчат собрали, потом Светка отмывалась, после искали Катин браслетик, потом сворачивали зонтик. Недовольный Бугаев подхватил под мышку упирающуюся Катьку и зонтик, я все остальное и мы наконец-то полезли вверх по тропочкам. Пока выбрались на дорогу, вся морская свежесть осталась внизу, все были мокрые от пота, а Бугаев так развонялся, что даже Катька не выдержала, вырвалась от него и побежала вперед. Вообще - то у них с Бугаевым большая дружба - вечно он ей что-нибудь рассказывает, рисует картинки со своими любимыми котиками.

У ворот виллы, которую нам снимал в Айн-Тае алжирский Департамент геологической разведки и поисков (сокращенно ДРЭГ), стояла машина Витьки-технолога. Это была единственная, кроме шефской, машина на контракте, да и то его собственная - старый «фиатик» синего цвета, типа нашей «шестерки». Витька тоже выглядел недовольным - еще бы, по такой жарище, да еще и в выходной переться за тридцать километров на своей машине и на своем бензине. Такие у нас правила на контракте: хочешь остаться в Алжире подольше - беспрекословно выполняй все желания начальства. Ополоснуться в душе мне не придется? Нет, Витька передает приказ одеться получше, взять все вещи и деньги, как в командировку. Что же это такое случилось? Бегу в душ, переодеваюсь. У Светы как всегда все готово - чистое, поглажено, сумка сложена. Геолог за границей как пионер - всегда готов. Девчонки куда-то убежали по своим делам. У Светки очень тревожное лицо, но пытается улыбаться. Наскоро целуемся. Поехали.

 

3. Бумердес. Вечер третьего дня.

 

В квартире шефа советского контракта в Департаменте геологической разведки и поисков, Шайкова Геннадия Александровича, было жарко и душно. Хозяин сидел на кухоньке с высоким мужчиной, одетым в белые брюки и белоснежную рубашку. Шеф явно принял "успокоительную дозу", что выражалось в исключительном благодушии, проявлении природного гостеприимства. Эти свои в целом положительные качества Геннадий Александрович старался в трезвом виде никому не показывать, но после нескольких рюмок он просто органически не мог спрятать свою природную, доброту старого опытного трудяги, прошедшего и Крым и Рим, и медные трубы, познавшего цену побед и поражений.

Мне повезло увидеть его настоящую натуру в первый же день моего прилета в Алжир. Так уж получилось, что никто меня тогда не встречал. В Москве клерки по ошибке дали мне билет на самолет Аэрофлота, а по договору багаж оплачивался алжирской стороной на своих, естественно, самолетах компании "Эралжери". Денег у меня чтобы оплатить багаж из своего кармана не было, и пришлось лететь на следующий день уже алжирским "Боингом". Нервы, конечно, не в счет, да и кто считается с нервами советского специалиста - попал за границу – значит, вытащил счастливый лотерейный билет, а все остальное мелочи - терпи казак, атаманом будешь. Летишь же, как в сказку. Тогда аэропорт имени Хуари Бумедьена поразил своей душной оранжерейной атмосферой - пахло как компотом с сухофруктами на тесной кухне. "Советиков", как меня и успокаивали, на каждом рейсе хватало, и я заранее договорился с нашим преподавателем, который тоже ехал в Бумердес. За "профессорами" пришел автобус, платный, разумеется, но с меня в виде исключения ничего не взяли. В автобусе же мне разъяснили, как найти шефа нашего контракта. А у того жена как раз уехала в отпуск. Ну и нажрались мы с шефом! Прикончили половину моего водочного запаса и практически всю закуску. Ничто так не сближает людей, как гостеприимное застолье. В виде исключения

Геннадий Александрович оставил меня в своей квартире, хотя в Бумердесе наших проживает много и с углами (то бишь комнатами) для холостяков никаких проблем. Так что пока меня не переселили за тридцать километров от Бумердеса в Айн-Таю, наш непростой контрактовский народ терялся в догадках, выбирая между двумя основными версиями: первой - приехал племянник экономического советника при посольстве, второй - шеф готовит себе замену.

- Знакомься Володя - это Алексей Иванович, помощник нашего военного атташе. Давайте для усиления фокуса пропустим по сто и поговорим. Закусывай Володя московской колбаской. Вопрос серьезный. Надеюсь, не подведешь.

- Ну не забегайте вперед Геннадий Александрович, - наконец-то вмешался гость, - тут тебя Володя (разреши мне так тебя называть) рекомендуют как надежного человека и, я надеюсь, что так оно и есть. Дело в том, что произошло ЧП. Одна наша гражданка развелась недавно со своим мужем - алжирцем, Буалемом Нади. Что они не поделили в принципе неважно, но тут проблема в ребенке. У них пятилетний сын, но Буалем наотрез отказался отдавать его жене. И закон на его стороне. Алжирский закон. По ихнему при разводе супругов дети остаются при отце, если тот этого хочет. А Буалем уперся с пацаном и нивкакую. И наша Вера тоже из упрямых баб, из Луганска - боевая женщина. Уговорила она нашего посла ей помочь - вывезти сына без разрешения мужа, вроде бы с собой в отпуск, а там, естественно, насовсем. Ну, мы ей помогли. Как раз, когда алжирский муж летал к своим род¬ственникам во Францию, мы переправили Веру с сыном в Советский Союз. Это было три дня назад. Думали, что Буалем в крайнем случае обратится в суд, а там такие дела решаются годами...., но не рассчитали. Он прилетел в Эль-Джезаир, столицу так сказать не нашей Родины, узнал о случившемся и сразу назад, во Францию. А там вчера собрал журналистов и заявил, что если ему в десятидневный срок не вернут сына - он убьет десять детей "советиков" в Алжире. Короче, сенсация по всему миру. Мы с завтрашнего дня объявляем здесь для «наших» особое положение. И что интересно - спрятался где-то сукин сын в Алжире и родная полиция его достать не может.

Я слушал с нарастающим вниманием. Только все еще не понимал - при чем здесь я. Конечно, в командировку пока точно не поеду. Сенан, главный геолог нашего Департамента, неплохой мужик, разбе¬рется, что к чему и не отправит. Береженого бог бережет. Пусть Света из дома не выхолит. Отгулов у меня много, посижу с детьми, сам похожу за покупками. И так я все распланировал, что чуть не про¬пустил главного. А дело было, оказывается, в том, что Буалем оказался родственником моего Мухаммеда, техника-геолога с которым я облазил все сетифское нагорье и уже успел подружиться. В отличие от своего предшественника, Мухаммед оказался очень порядочным парнем. Хлопец он здоровый, толстый, высокий, страшный, правда, грязнуля - все его обеды видны на куртке. Добряга он просто невероятный и среди славян не много встретишь таких добродушных людей. Одним словом мне с ним повезло. Если бы его родственник, этот Буалем был бы хоть немного похож на него, а то вон, что удумал.

Мы накатили еще по сто грамм и разработали с Алексеем Ивановичем "план до двору". Конечно, основные заготовки у него уже были, но детали пришлось уточнить. Главное теперь найти Мухаммеда, а там вместе с ним поискать Буалема, чтобы договориться о его встрече с нашим атташе. Я им нужен, чтобы не испугать Мухаммеда и Буалема нашей конторой глубокого бурений (КГБ), которую само собой представляет Алексей Иванович. Ну, а атташе как-нибудь этого экстремала Буалема уговорит. Есть даже вполне конкретные предложения - пригласить его на учебу в Луганск, аспирантом на кафедру в рамках научного обмена. В общем, есть возможности все уладить мирно.

Прилично краснолицый Геннадий Александрович разлил остатки водки из последней бутылки - не оставлять же на слезы - и мы разбрелись по предусмотрительно подготовленным спальным местам. Засыпая, я представил широкое толстогубое лицо Мухаммеда с постоянной улыбкой и тоже улыбнулся. Теперь надо хорошо отоспаться. Завтра будет хлопотный день.

 

4. Эль-Джезаир. День четвертый.

 

Сидим под "Чапаевым". Так у "советиков" называется памятник национальному герою Апжира - Абд-Эль-Кадеру. Бесстрашный эмир на лихом коне выехал в самый центр Алжира. Ему то хорошо - он каменный, вернее бронзовый, а мне очень жарко. Вчера немного перебрали, а с пивком здесь худо. Дую местный "коктейль" - ледяную минеральную воду с малиновым соком. А Мухаммеду хоть бы хны. Как всегда в хорошем настроении и благодушно улыбается. У него родственником какой-то известный писатель из бывших эмигрантов, да и сам Мухаммед человек не простой. Для Алжира он очень образованный - закончил что-то типа нашего профтехучилища по специальности машинист тепловоза и даже работал на железной дороге. Потом по призыву новой власти пошел на курсы техников-геологов и оказался в нашем Департаменте. В общем-то, если бы я лучше знал французский, то понял бы, наверное, больше. Если бы еще он пиво любил пить, но таких среди алжирцев единицы.

- Мухаммед, а почему ты пиво не любишь? По религиозным соображениям?

- Нет, месье Владимир. Аллах вообще-то не запрещает пить. Есть притча. Как-то Мухаммед, пророк Аллаха, проходил мимо группы мужчин, которые пили вино, беседовали и смеялись. Он сказал им: "Мир вам!" Когда Мухаммед, возвращаясь обратно, снова проходил мимо этих людей, то они уже громко ругались и дрались между собой. Тогда только пророк сказал: "Нет хуже греха, чем пьянство. Горе вам". Поэтому толкователи Корана объясняют, что пророк Аллаха разрешает пить в меру, немного, не теряя разума, который Аллах дал людям, чтобы они отличались от животных.

- Красивая притча. Так пойдем немного выпьем вина или пива, не теряя, конечно, голову. Я тут знаю один кабачок недалеко от Новой мечети. Мухаммед рассмеялся -

- Все то вы знаете, месье Владимир. Я тоже раньше, три года назад, часто посещал это заведение. Обычно советские туда не ходят. Дорого. Вы любите экономить. Впервые встречаю советика, который мне предложил туда сходить. Почему советские камарады такие экономные? Всегда так плохо едят, селятся в самых дешевых отелях, не любят женщин? Вы любите женщин, месье Владимир?

Тут уж пришла моя очередь смеяться. А как же иначе реагировать на такое. Сердиться глупо - сам нарвался на откровенный разговор. И в целом он прав - больших жлобов чем наши специалисты в Алжире я не видел. Правда, я нигде больше и не был. Но думаю и в других странах то же самое. Народ приехал заработать, а не валюту тратить. Только тошно от этого, хоть и привык. Но не скажешь же ему все это.

- Женщин я люблю, только с проститутками нам запрещено связываться, да я и сам не хочу - противно и не имел такой практики. А у вас кроме как в борделе нигде с женщиной и не познакомишься. А что касается экономии "советиков", то мы в Советском Союзе живем демократично. Нет у нас ни бедных, ни богатых. Инженеры привыкли питаться просто и жить с народом.

Тут, конечно, у меня от собственного лицемерного вранья даже уши загорелись, но ничего не попишешь - у советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока. А что касается связи с женщинами, то тут лучше бы он не вякал - пошутил я как-то раз насчет женщины, так чуть было не повязали за это. Я еще тогда молодым был, зеленым "советиком" и в одной из своих первых командировок ответил хозяину отеля, где проживал, на тот же вопрос - почему я не хожу в бордель: "А зачем мне к ним ходить, когда они сами сюда приходят. Вон в шкафу одна сидит - ждет очереди". В тот же вечер ко мне пожаловали двое полицейских и перерыли всю комнату в поисках женщин, я не знал плакать или смеяться - ведь могли бы элементарно посадить. На Востоке свое чувство юмора.

Ну, Мухаммед и виду не подал, что мне не совсем верит. Только улыбается - морда африканская. К лицемерию им не привыкать - могут и нас научить.

- Ну, так все-таки, почему, Мухаммед, ты не можешь пропустить стаканчик вина, если даже Аллах не запрещает?

- Так, месье Владимир, все связано с этим ресторанчиком, куда Вы меня позвали.

Я как-то выпил с друзьями в этом кабачке по бутылке "Вэн де Лион", а потом еще покурили немного. Тут как назло, при пере¬ходе бульвара Дидуш Мурат меня задело такси. Ну, мы все пьяные, злые. Выволокли таксиста из машины. Он испугался, кричит: "Полиция!" А полиция тут как тут. Нас трое было, а полицейских человек десять. Потащили нас в зидан и закрыли на ночь в большую камеру, где уже было не меньше полсотни таких же бедолаг. Места было так мало, что можно было только стоять. Торчим мы так полночи, и вдруг из отверстий в полу полилась вода, ледяная, как в холодильнике. И поднимается она все выше и выше, уже по грудь. Мы кричим все от страха, а полицей¬ские смеются: "Не утоните, бродяги, учитесь плавать". Так мы и простояли всю ночь по грудь в воде. Человек пять, наверное, устали стоять и утонули, потому, что не было сил еще и их держать. А утром за мной старший брат пришел. Знакомые видели, как меня забирали, а у нас дядя в полиции работает. Я тогда заболел, неделю с температурой лежал, думали, что умру, но Аллах не дал. Так я поклялся на Коране, что больше пить не буду.

Мухаммед замолчал и голову опустил, даже улыбка с лица сошла. Мда, "хорошая" у них тюрьма, жуть какая-то средневековая. Но недолго мой приятель грустил, снова заулыбался, зубы показывает. А они у него ровные, широкие, одним словом лошадиные зубы, но улыбку не портят. Молодой еще Мухаммед, оптимизма не теряет. Но где все-таки Буалем? Ведь мы его ждем уже часа два, не меньше. Чай выпили, кофе приняли, виши, то есть воду с малиной, продегустировали. Уж кушать хочется, а Германа все нет.

Тут к нам подсаживается худощавый высокий тип с усами. По-французски, видимо, он не "парлякает", но дружелюбно улыбается в мою сторону. Значит, слава богу, не из "братьев- мусульман" - вроде бы они принципиально говорят только по-арабски. Мухаммед и усатый долго беседуют друг с другом, но и про меня не забывают - улыбаются по очереди. Усатый наконец-то успокаивается, и Мухаммед заказывает всем еще по кофе. Платить буду, конечно, я. Где же Буалем? И тут выясняется, что его не будет. Оказывается, Буалем послал своего родственника, этого усача, чтобы он объяснил, где его найти. Все это Мухаммед объясняет с благодушной улыбкой и очень спокойно. Вообще-то и я не очень-то расстраиваюсь. Теперь моя миссия исчерпана - буду отсиживаться дома, пока полиция не найдет Буалема. Что мне больше всех надо! Но ради чисто академического интереса все-таки постепенно узнаю, где обитает этот враг спокой¬ствия. В Константине, вот где! Это за пятьсот километров от столицы на восток. Ну а точнее укажет Зузу, так зовут усатого родственника. Он готов хоть сейчас ехать со мной в Константину. А вот Мухаммед не готов. Он берет отпуск и едет к своей девушке в Финляндию! Я чуть со стула не упал. Оказывается, в одном из молодежных лагерей в Германии Мухаммед познакомился со своей невестой, так он ее назвал, но, по-моему, она это не подозревает. Эта девушка из Финляндии торгует там цветами и приглашает Мухаммеда в гости. Вот фотография. Действительно, милая широколицая блондинка в легком летнем платье с полными голыми плечами. На обороте по-французски привет и приглашение. Чудеса, да и только. Ну да это не мое дело. Пусть кохается со своей Кристиной на здоровье. А мне пора в посольство - докладывать о проделанной работе, вернее о зря потраченном времени. Надеюсь, что за это время этот сумасшедший никого не убил. На мой резонный вопрос Зузу на хорошем французском языке (о чудо) спокойно объясняет, что Буалем никого не тронет до переговоров со мной. Почему-то именно со мной, будь он трижды не ладен. Почему только я удостоен такой "чести"? А потому, что Мухаммед ему рассказал, что я очень добропорядочный и держу слово, как настоящий мусульманин.

Договариваемся встретиться завтра утром на этом же месте. Зузу за всех расплачивается, и мы расходимся на все три стороны. Мухаммед обещает послать открытку из Финляндии. Как он туда доедет? Ведь нужна виза, куча денег. Но по его спокойному виду понятно, что для него это не проблема. Надеюсь, что в посольстве меня накормят, да и душ принять хочется.

 

3. Константина. День пятый.

 

Константиной город назван в честь римского императора Константина. Жил такой император, кажется в начале нашей эры. Основан город еще Карфагеном в третьем веке до нашей эры. Потом римские легионеры как-то дотопали до этих мест в своих сандалиях на босу ногу. Теперь от римских времен остались многочисленные развалины и музей с безрукими статуями. Но мы в музей не пошли. Римские же стены повсюду и поэтому не увидеть их невозможно. Вообще-то, по сравнению с Тимгадом и Джемилей, которые я успел проездом посетить раньше, в Константине памятников римской империи осталось не так уж много. Там, особенно в Джемиле сохранились целые города.

С Джемилей мне вообще очень повезло. Я как раз бурил рядом с городом скважины на глину для кирпича и жил в отельчике, построенном для туристов у самого входа в древнеримский город Куикуитус. Каждый вечер я быстренько дописывал дела скважин, дорисовывал разрезы и домалевывал карту месторождения, чтобы успеть до темноты побродить по древне¬римским булыжникам. Денег за вход с меня не брали, как с особо важного специалиста выполняющего особо важное задание по развитию сырьевой базы Алжира. Только мальчишки поначалу досаждали, но потом им надоело за мной ходить, все равно я почти ничего не покупал, и я бродил в полном одиночестве. Заходил на рынок с каменными прилав¬ками, посещал термы с остатками разноцветной мозаики, облазил весь амфитеатр, пытаясь представить, как здесь развлекались древние, поднимался по крутым ступенькам храма Зевса. Под конец мне мальчишки таки продали за пять динар какой-то невзрачный серенький кружочек, который, как это ни странно, действительно оказался римской монеткой и был перекуплен знакомым нумизматом - "советиком" за сто динар. Зато они меня облапошили со статуэтками кудрявых божков из светло-¬серого мрамора на вид страшно древних. Потом они по знакомству показали мне процесс их изготовления. Но я тем более после такой демонстрации приобрел целую кучу этих прелестных статуэток, за что ребята подарили мне кусок, древнеримской мозаичной плитки.

По дороге от автобусной станции до центра Константины Зузу все старался мне рассказывать об истории города, изо всех сил пытаясь быть любезным. Как выяснилось, он был ученым - историком и даже написал книжку о периоде турецкого владычества. Но мне было не до истории, хотя Константина поражала своими узкими средневековыми улочками и, главное, необычным рельефом местности. Город пересекала глубочайшая расщелина русла уэда Рмель с отвесными стенками высотой несколько сот метров. Через ущелье перекинуто много мостов, по одному из которых мы прошли в центр. Стояла предобеденная жара, когда нечего надеяться на скорую прохладу - наоборот дневная духота все усиливается и обещает дойти до апогея в течение ближайших часов. Но, не смотря на невыразимую жару, в районе Константины, где мы очутились, жизнь бурлила. Группы молодых алжирцев толпились у окон домов. Зузу попросил меня подождать его у одного из так их окон и тихо скрылся в неизвестном направлении. За короткое время нашего знакомства я понял, что по части незаметного исчезновения он является непревзойденным мастером. Что же там углядели ребята в этом окне? Я подошел поближе. Окно было в комнату, где на двух лежанках расположились молодые женщины в полупрозрачных вуалях едва прикрывающих грудь и низ живота, я встретился взглядом с одной из девушек, и она выразительно подмигнула мне, широко улыбнувшись. Я с усилием отвел взгляд от обнаженного изгиба ее бедер и шарахнулся назад, чуть не сбив с ног стоящего за мной парня. Тот небрежно отодвинул меня в сторону и шагнул через порог арочной двери, которую я принял за окно. Тут же сверху скользнули жалюзи и плотно прикрыли арку. Я немного постоял у закрытой шторы, отдышался и вместе с другими зрителями передвинулся к соседней витрине. Там под красным абажуром возлежала на зеленом ковре женщина с громадными обвисшими дынями обнаженных грудей. Перед витриной было особенно многолюдно. Мужчины обменивались с дамой какими-то веселыми шутками и все довольно ржали. Мне стало противно, и я передвинулся к следующей двери-витрине. Здесь тоже стояла группа парней, но пореже. За порогом витрины под алыми абажурами обитали три "девушки". Одна лежала на кровати в ленивой позе, подперев кулачком голову. Две других в свободных позах разместились за низким столиком и играли в нарды. На них были какие-то белые хламиды с низкими декольте, открывающими грудь до сосков и с разрезами до талии обнажающими стройные смуглые ноги. Одна из играющих девушек казалась почти школьного возраста, вторая чуть постарше, но тоже на вид не больше восемнадцати лет. Мне стало неудобно стоять так и смотреть на них, и я отодвинулся от витрины. Стоящие рядом два высоких молодых парня что-то коротко сказали друг другу и одновременно шагнули за порог. Девушки отодвинули нарды и спокойно поднялись навстречу. Жалюзи захлопнулись. Дальнейший "спектакль" продолжался без лишних свидетелей.

Наконец-то я пришел в себя и хорошенько осмотрелся. По обе стороны узкой улочки зияли красным и розовым светом двери-витрины. Царило оживление как на обычном "сук ель феллах", то есть сельском рынке. Только вместо фруктов и овощей продавался "живой товар". То и дело витрины захлопывались и снова открывались. Зрители перемещались между витринами, потея от сладострастия. Жара все усиливалась. Недалеко от меня на каменной скамейке притулилась странная парочка-старик в тюрбане и синих джинсах с громадной этикеткой "Левис" и старуха в традиционном белом балахоне, но с большим вырезом, через который выглядывали сморщенные лепешки грудей. Оба были, по-видимому, "в дупель" пьяные или накуренные. Рядом валялись две бутылки из-под розового вина. Старики в промежутках между глотками из третьей бутылки нежно целовали, друг друга в губы. Я засмотрелся на "голубков" и не заметил, как рядом со мной нарисовалась молодая изящная блондинка в легком цветастом платьице на бретельках. На средневековой улочке Константины погруженной в удушливую жару, перемешанную с козлиной вонью разгоряченных мужских тел, девушка смотрелась не то, что странно, а просто как пришелец с другой планеты. Глядя на нее, я не сразу заметил, что стою с открытым ртом. Сглотнув, я захлопнул свою пасть и сделал вид, что вглядываюсь в конец улочки. Но ангел с другой планеты легонько дотронулась до моей руки и что-то проворковала. Не сразу до меня дошло, что она на французском, спрашивает, нравятся ли мне современные женщины. Смеясь, девушка повторила свой вопрос, указывая на парижский журнал "Фамдожурви" (дословно "Сегодняшняя женщина"), который я купил утром в Эль-Джезаире и держал в руке. С трудом я пере¬строился и, тяжело подбирая слова, как будто за эти полчаса весь французский из меня вылетел, попытался скаламбурить в духе улочки «красных фонарей»:

- Для настоящего мужчины женщина на сегодня всегда является современной, то есть своевременно - она охотно поддержала мою шутку легким очаровательным хохотком.

- Вы можете сегодня выбрать самую красивую девушку всего за сто пятьдесят динаров. У меня их дюжина - на любой вкус: белые, черные, брюнетки, блондинки, толстые, тонкие... Я прервал ее.

- А если я хочу тебя, моя дорогая?

- Нет проблем, мой султан. Триста динар плюс этот журнал и я твоя на целый час.

Пока я обдумывал, чтобы такое сказать для плавного перехода в отступление и при этом не обидеть этого падшего ангела, женщина вдруг добавила

- Твой, друг, Буалем, ждет тебя в моем заведении. Пошли что ли, мой дорогой?

И я, проглотив свою не родившуюся шутку, под недружелюбными взглядами кучки зрителей положил руку на ее хрупкое плечико и мы, как голубки, впорхнули в ближайшее окошко, которое и было входом в ее рай или заведение "Жозефин", как она успела мне шепнуть.

На второй этаж вела крутая винтовая лестница, покрытая красной ковровой дорожкой. Неожиданно пахнуло ароматной прохладой - конечно по сравнению с совсем уже взбесившейся жарой обеденной поры. Зала наверху поразила не по-восточному высоким потолком с рельефными пузатыми амурчиками. Помещение казалось очень просторным из-за почти полного отсутствия мебели, кроме трех низеньких столиков на которых громоздились сияющие желтым блеском диковинные штуковины, похожие на самогонные аппараты. Воздух был наполнен душистым ароматом с легкой примесью спелых яблок.

Наконец-то я увидел предмет моих долг их розысков - Буалема. Он и Зузу возлежали около столиков и казались спящими.

- Присоединяйся к нам, Владимир, покури кальян, - на хорошем русском языке приветливо произнес Буалем.

И я сразу вспомнил почему, когда рассмат¬ривал его фотографию, он мне показался знакомым. Точно. Это было в тринадцатом общежитии, в Киеве, и рядом с нами поселили двух чернявых хмурых ребят - как мы потом узнали - из Алжира. Через неделю их перевели на проспект Науки, поближе к своим землякам. А познакоми¬лись мы, как обычно, во время совместной пирушки, задень до их отъезда. Они привели в гости четырех умопомрачительной красоты блондинок и пригласили нас с Колькой, наверное, чтобы уравновесить силы. Коля, сперматозавр, почти сразу после бутылки коньяка увел свою блондинку на кухню. Один из арабов тоже не растерялся, пристроился со своей подружкой в туалете на стульчике и оттуда доносился подозрительный шум, перемежаемый хихиканьем красотки. А мы с другим арабом, Буалемом, допивали вторую бутылку азербайджанского коньяка и лениво отбивались от скучавших баб. Тут нашу идиллию прервал по-свински накаченный Вася Черный, который пришел к нам поговорить и обнаружил иностранцев.

- А, наших девчат е...ть, - взревел он и буром полез на Буалема. Я схватил его за руку, он вывернулся и в результате возни сбил с меня очки. Они к счастью не разбились, а просто отлетели под стол. Тут рассвирепел я и толканул его туда же. Васька чуть-чуть ударился головой об ножку стола и отключился. Мы с Буалемом убедились, что он в норме, быстренько допили коньяк и смылись под предлогом проводов блондинок. Слава богу, потом, отоспавшись под столом, Васька ничего не вспомнил и никаких претензий не предъявлял. А мы с Буалемом благополучно довели своих бабцов до "выпердоса" (выставка передовых досягнень народного господарства) и разошлись с ними в разные стороны. На следующий день они съехали, и мы больше не встречались. И вот, оказывается, это тот самый Буалем.

- Помню, помню тихие киевские вечера, - с усмешкой добавил Буалем. - Как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя.

- Первый тайм мы уже отыграли. Ну что, может, давай жить дружно? Я, если не возражаешь, сразу к делу. Тем более не курю - "завязал" пять лет назад. Вот пивка бы холодненького.

- Давай, давай. Слушаю тебя внимательно. Другого бы так не слушал - когда Мухаммед показывал вашу фотографию на руинах Джемили, сразу же тебя вспомнил.

Я вкратце изложил план нашего посольства по урегулированию вопроса, который заключался в том, что Буалему дадут возможность учиться в аспирантуре, в Луганске, и поэтому он сможет не менее трех лет хоть каждый день видеться со своим сыном. Ну а налаживание контактов с родителями жены - это все в его силах. Буалем слушал с застывшим непроницаемым лицом. О чем он думал? О своей потерянной любви, о сыне, о превратностях судьбы?

- Хорошо, - сказал он, угрюмо опустив голову и не смотря в мою сторону, - поговорим с вашими посольскими. Это не совсем то, что я хотел, но что взять с западных существ. Вы не понимаете насколько важно для мужчины иметь наследника, - он оборвал сам себя и с усилием улыбнулся - я в целом согласен на этот план. Мне нужно увидеть сына и поговорить с ним, как мужчина с мужчиной. Завтра утром Зузу отвезет нас в Эль-Джезаир. А теперь Владимир отдыхай. Девушки Жозефины, надеюсь, понравятся тебе не меньше, чем киевские студентки. Я у тебя в долгу за Киев, а Жозефина у меня за Париж. Ну, а для особых клиентов у нее припасено даже пиво.

Он позвонил в колокольчик, и тут же появилась хозяйка в свободном белом прозрачном балахоне на голое тело. Они пошептались с Буалемом и через пару минут появились три молодые миниатюрные девушки, одетые без особых излишеств - в длинные полупрозрачные юбки и с разноцветными бусами на торчащих холмиках обнаженных молодых грудей. Одна из них с грациозностью кошечки опустилась рядом со мной и принялась легонько расстегивать пуговицы моей рубашки. Жозефина вложила мне в руку запотевший бокал с золотистым напитком. Первый глоток пива прошел, как вода в песок, второй - только смочил потрескавшиеся губы, а третий принес, наконец-то, долгожданную горьковатую прохладу. Стало неожиданно так хорошо, что я не сумел сдержать идиотскую блаженную улыбку. Жозефина, глядя на меня, вдруг рассыпалась тонким бисером звонкого хохотка. Нежная рука девушки справилась с последней пуговицей рубашки и опустилась чуть ниже. Ну что ж - теперь можно и расслабиться.

 

6. Эль-Джезаир. День шестой.

 

После городской жары в кондиционированном помещении белоснежного посольского особняка было зябко. Я скучал за журнальным столиком, лениво перечитывая позавчерашние "Известия". Главной новостью в газете, кроме передовицы, конечно, (но кто же их читает) бала находка в Сибири забытой еще в двадцатые годы деревушки староверов. Больше полвека люди тут жили почти в полной изоляции от остальной страны - без телефона, электричества, радио, газет. Красота, но скучно,

Кабинет был громадным, с большим арочным окном, выходящим в посольский сад, с какими-то сказочной красоты розовыми кустами. Буалем и Алексей Иванович сидели за широким столом красного, дерева и разговаривали уже не меньше двух часов. Больше говорил Алексей Иванович, энергично жестикулируя волосатыми ручищами и подсовывая Буалему какие-то листки. Буалем их с отвращением читал, мотая головой из стороны в сторону, как заморенный длинной дорогой верблюд. Доносились только отдельные фразы: "Это все формальность", "Дебилизм", "Я на это не пойду", "Не надо спешить". Вскрикивал больше Буалем, а Алексей Иванович с застывшей вежливой улыбкой после каждой громкой фразы говорил "хорошо" и снова что-то неслышно для меня бубнил, настойчиво пододвигая листочки к Буалему.

Наконец тот, громко выругавшись "Мерд" (дословно по-французски "дерьмо"), выхватил листочки и резко вскочил на ноги. За ним медленно, по-медвежьи, поднялся Алексей Иванович. Приготовившись к любому обороту событий, я отложил газету и тоже встал. Стало тихо-тихо, только слегка посвистывал кондиционер.

- Мерд, мерд, мерд! - снова повторил с отчаяньем Буалем и опустился в кресло, - давайте я подпишу эти чертовы бумажки. Только знайте - для меня ваши законы всегда будут второстепенными после законов шариата.

- Хорошо, хорошо, - снова успокаивающе сказал Алексей Иванович и усталым жестом пригласил меня подойти, - подпиши, Владимир, здесь и вот здесь.

Я вопросительно посмотрел на Буалема.

- Подписывайся, Владимир, не бойся. Это акт о расторжении брака с Верой, гражданского брака, но не перед Аллахом, - я подписался.

- Да все устроится Буалем, все устроится дружище. Ты же знаешь - все устроится.

- Иншалла, Владимир, иншалла. Все в руках Аллаха. Ну что, когда рейс на Москву? - повернулся Буалем к Алексею Ивановичу. Тот со злорадной усмешкой посмотрел на Буалема.

- Спешишь, месье, спешишь. Сперва надо бы уладить еще кое-какие дела у себя дома. У нас с Алжирской народно-демократической республикой заключен договор о взаимной экстрадиции преступников. Ты знаешь об этом? Так вот - ты сейчас на территории Советского Союза и ты преступник, Буалем. Вот отсидишь года три за угрозу жизни граждан, дружественной страны, тогда, может быть, мы тебе и выдадим визу, чтобы съездить к сынишке. А может, и нет, - Алексей Иванович замолчал и обернулся к двери, в проеме которой стояло трое коренастых широкоплечих мужчин, и ничего не соображая, тупо уставился на них.

- Месье Йяди, - четко и холодно произнес Алексей Иванович, - можете его забирать. Мы свое дело закончили.

Все рухнуло в один миг.

- Я тут ни причем! - мой задушенный крик наткнулся на ледяной взгляд Буалема. Он смотрел только на меня. Выражение его лица я не забуду никогда - так на меня еще никто не смотрел. Лучше бы он меня ударил. Что он и сделал спустя мгновение. Пока я поднимался с пола снова в поисках очков под столом, на меня свалился Алексей Иванович. Я инстинктивно вцепился в него обеими руками. Раздался звон стекла, и запахло странной смесью крови и розовых кустов. Оттолкнувшись от потной туши Алексея Ивановича, я успел подняться, чтобы увидеть, как Буалем бежит по, дорожке сада к воротам. Потом я отлетел в сторону, снова чуть не улегшись на пол - меня оттол¬кнул Алексей Иванович, неожиданно резво прыгнувший через разбитое стекло окна в сад. Я остался наедине с алжирскими сыщиками. Потом они тоже ушли, но через дверь. Остальное было как в тумане: экономический советник Басаргин, молодой высокий парень, который представился Константином, бутылка "московской" и, наконец, кровать в узкой комнатушке похожей на тюремную камеру. Я так устал, что, не смотря на все переживания, заснул почти мгновенно.

 

7. Айн-Тая. День седьмой.

 

Автобус набит потными ребятами в джинсах и клетчатых рубашках с короткими рукавами. На вид парням больше двадцати не дашь. Но я знаю, что это обманчивое впечатление - есть среди них и постарше. А вот сидит около окошка аксакал с бородой - на вид патриарх восьмидесяти лет. И это неправда - если "патриарху" есть пятьдесят, то вроде бы и приблизимся к истине. А может и всего сорок. Африканское солнце, жаркий климат, плохое питание - быстро изнашивают человека, я уже столько раз ошибался по этому поводу, что иногда стал впадать в другую крайность - убавлять года действительно старым людям. Это как игра - по каким-то косвенным признакам определять истинный возраст. Вот, например, у этого желтое морщин истое лицо, а руки гладкие, с бугорками бицепсов - значит можно ему скинуть лет десять. А вот и две "снегурочки" - толстые женщины с повязками, закрывающими нижнюю часть лица, которые называются "хаик". Их бдительно охраняет самец, лет сорока. Эти женщины - или его жены, или родственницы, третьего не дано. Сколько им лет ни за что не угадать.

В машине воняет потом и чем-то кислым вперемешку с запахами раздавленных апельсин и мочи. Если добавить сюда вонь выхлопных газов и перегретого машинного масла, то получается странный букет, по автобусу гуляет ветерок и не очень жарко - все окна открыты настежь. Иногда порывами ветра заносит запах морских водорослей. Значит, подъезжаем к Айн-Тае.

Вчера я здорово перебрал после бегства Буалема. Встал поздно с больной головой. Настроение тоже больное, сумрачное. Стараюсь не думать о том, что будет. Лучше заняться обзором местного населения. Тут один тип страннее другого. Вот, например, этот мужик в рваных джинсах, явно не в полном рассудке - все время что-то бормочет под нос и дергается. А трусов у него, кажется, нет. Точно, сейчас все "хозяйство" вывалится наружу. Этих сумасшедших здесь полным-полно. Особенно их много в толпе больных, которые по утрам собираются у входа в народные госпитали. Местные газеты тоже частенько пишут об этом явлении, одной из причин которого - брак между близкими родственниками. И вообще народонаселение Алжира после освободительной войны резко растет. Молодежи полно, безработица странная и работать не особенно торопятся.

Ну, надоело уже ехать в этом транспорте местного назначения. Утром, у посольства не нашлось ни одной машины, чтобы меня подкинуть до Айн-Таи. А потом и вообще все куда-то исчезли - и Басаргин, и Алексей Иванович, и даже Костя. Этот Костя после "событий" не отставал от меня ни на шаг. Пили вместе, но утром он был свежим как огурчик - только к обеду немного скис - после звонка по телефону. Тут он меня и бросил в посольском холле, где мы освежались немецким пивом - хорошо живут ребята из разведки. Сказал, чтобы подождал его часа два, а потом пойдем вместе ужинать у военного атташе. Я сидел, пока пиво было, а потом что-то стало беспокойно на душе, и я двинул на автобус¬ную станцию. Мне везет с транспортом - автобус Алжир-Руиба уже готов был тронуться. На сидячие места я не претендовал - еще заразишься чем-нибудь от этих сидений. Хотя в такой теснотище и стоя можно подхватить какую-нибудь подлую болезнь, если ее сквозняк не сдует.

Как там по-арабски попросить остановиться? Скоро лавка "морского деда", так мы называем магазинчик чуть-чуть ниже нашей айн-таевской виллы. Там торгует чудной старик в чалме похожей на пиратскую повязку. Ага, вспомнил: "Астена хуйа!" (дословно "остановись брат"). Водитель от неожиданности слишком резко затормозил и я чуть не врезался в юношу, который стоял впереди и задумчиво ковырял в носу. Не дожидаясь полной остановки, я выпрыгнул из автобуса и побежал к дому. С этим братом по-арабски у нас с алжирскими техниками постоянный анекдот. Они же, к сожалению, довольно неплохо изучили русский мат и всегда вежливо спрашивают: "Хуйа - по-арабски или по-русски?" А по-арабски это самое запрещенное название того, что есть у всех нормальных мужчин, называется "зубби". Помню, как весело мы с Валерой хохотали, когда наша русская мадам Наташа, ничего не подозревая, на весь двор жаловалась алжирской мадам, хозяйке виллы, что у нее болит зуб, а та поджала губки от негодования и демонстративно захлопнула перед носом "грубиянки" дверь на кухню.

Вот, наконец-то, и наш дворик нашего маленького домика, где живут наши маленькие девочки во главе с маленькой мамой - Светой. Только проблемы с ними всегда большие. Жму кнопку звонка - звонок сломался, что ли? Никакой реакции. Заглядываю в щелку между воротами и забором - медленно открывается дверь и очень медленно выходит Света. Что-то явно не так. Сердце упало – наверное, кто-то из детей снова заболел, еще медленнее Света открывает ворота. Спит она, что ли! Слабо улыбается: "Вова, наконец-то ты вернулся. Катенька пропала". В голове что-то вспыхнуло, и я с размаху уселся на каменную дорожку. Света испуганно потянула меня за руки, но я тут же вскочил. Нет, свет не опрокинулся. Вот земля, вот небо, вот Света. Все на месте. Тут прорвало Свету - она зарыдала так громко, что прибежала Маша и сын хозяина, Рабах, с племянником Сафьяном. Светка билась в истерике - долго себя сдерживала без меня. Я попросил Рабаха отвести Машу куда-нибудь подальше, к мадам, например. Потом Светка уже чуть успокоилась и лежа на диване, быстро пересказывала мне последние события. - Пока она готовила завтрак, Маша читала в спальне, а Катя играла во дворе с хозяйскими внуками, Сафьяном и Шаинес. Было где-то часов восемь. Света крикнула Катю и Машу кушать. Маша тут же прибежала, а Кати нигде не было. Сафьян ничего не смог объяснить. Света поняла из рассказа мальчика только два слова: "рох" (иди) и "зюч" (два). Света только собралась организовать поиски совместно с мадам и Рабахом, как вдруг приехали из посольства или из ГКЭС - Светка не разбирается в этом, как, впрочем, и большинство "советиков". Одного она помнит по собранию в Бумердесе, кажется, его зовут Бусыгин или Басаргин, а двух других видела в первый раз. Они приказали, именно приказали, никуда не ходить и никому ничего не рассказывать. "Этот твой начальник был такой злой - будто я в чем-то виновата. Я спрашиваю, где мой муж, а он скривился и не хотел даже толком объяснить, когда ты приедешь, где ты. Только молодой парень с ним успокоил, что ты завтра вернешься".

Из дальнейшего ее путаного рассказа я понял, что эти посольские, (по-видимому, это были Басаргин Алексей Иванович и Костя - вот куда они все исчезли) что-то про Катю знают, но темнят.

Светка еще что-то говорила, показывала собранные вещи, начинала снова всхлипывать, звать Машу, но я от нее уже отключился. Я понял, я все понял. - Это Буалем украл Катю. Пока мы с Костей пьянствовали, он все организовал, мстительный негодяй. Но почему я, почему?! Ну, понятно почему. Все остальные для него просто абстрактные фигуры, он их не знает, и знать не хочет. А я вот он, голенький, без охраны, без защиты,

обремененный детьми, которых его лишили. Ну почему я имею право жить

со своими детьми, а он нет. Что он хуже меня? Он живет на своей родной

земле, а я, подлый иностранец, приехал сюда к нему и смею здесь работать, зарабатывать не меньше его, да еще ставлю ему ловушки, отнимаю единственного сына. Вот так он, примерно, рассуждает.

В комнате давно уже тихо. Света замолчала и со страхом смотрит на меня. Прижимает Машу к себе и смотрит на меня расширенными от страха глазами. Что она во мне увидела? Где зеркало? Да, вид неважненький - будто я решил кого-то убить или уже убил. Пытаюсь улыбнуться, но получается плохо.

- Ничего Света, Машенька, все будет хорошо. Это, наверное, дядя Коля приехал и решил покатать Катю на машине, а машина сломалась по дороге. Сейчас я поеду и их найду. А вы пока, действительно, в школу не ходите. Надо собраться в отпуск - контракт наш реорганизовывают и посоветовали всем использовать это время для отпуска.

Поверили, не поверили, ну пусть хоть частично поверили, а это уже облегчение. Да и мне как-то легче стало - потому, что я только что принял важное решение. Правда оно пока очень смутно оформилось, в самых общих чертах, но я знал, что процесс пошел, и никто меня не остановит. Да я виноват и, как говорит Буалем, я мужчина.

Громко хлопнула калитка, распахнулась дверь нашего домика, и комната сразу заполнилась моими "дорогими" соотечественниками. Приехала сразу вся компания: Костя, Алексей Иванович и шеф контракта, Геннадий Александрович.

- С вещами на выход, - мило "пошутил" Алексей Иванович и мы стали собираться в поход. Мне казалось, что на моем лице все написано, и я старался ни с кем не встречаться взглядом.

 

8. Прелюдия к дороге. День восьмой.

 

- Поживете в Союзе, пока здесь все не утрясется. Думаю, он успокоится, когда узнает, что вас нет в Алжире. Опыт работы у наших большой - план уже составлен. Так что, сам понимаешь, нам, чайникам, среди профессионалов делать нечего. Потом вернешься, доделаешь проекты по глинам, гипсу. Алексей Иванович говорит, что максимум неделя и вопрос будет решен - так ворковал Геннадий Александрович, подливая мне "московскую" в хрустальную стопочку. Мы опять сидели на кухне, но уже вдвоем. Наши славные чекисты, профессионалы, теперь занимаются своими делами без нас. Вчера мне даже пришлось пожать им руки на прощание - получилось довольно натурально. Но теперь я знаю, где можно найти Буалема. Он позвонил в посольство, и, передавая мне привет, сказал, что Катя находится в деревне под присмотром стариков, пока в Париж не доставят его сына. Если бы "наши" не были такими тупыми, то, может быть, и догадались бы, что речь идет о Диар Эль Шиукх (в переводе с арабского "Деревня стариков"). Я бурил там в этом году на гипс. Гиблые места на границе Высоких Плато и Сахарского Атласа. Правда участок значится как "Проже де Джельфа" по названию центра виллы Джельфы. Но карты надо изучать. А вдруг они все же доперли? Тогда тем более надо действовать на опережение.

Пил я мало, да и не лезла водка, и напиться не входило в мои планы. Но Геннадию Александровичу было не до наблюдений. Он снова хорошенько набрался - тоже переживает дяденька. Тем более, как нарочно, только вчера к нему приехала молодая жена с пятилетним Петей. Ну, это уже не мое дело - провидение, фатум, работает против него, и не я придумал эту историю. Да и вообще - кто вспомнит обо мне, Светке, Кате? Вот сейчас, после того как я уеду - он будет гоняться за своей красавицей - женой, которая тоже томится в гостиной перед телевизором в ожидании конца застолья. Потом позовут Петю со двора, и будут ужинать, обсуждая последние сплетни в Союзе и здесь. Я, выходит, лишний на этом празднике жизни. И вообще я последний в очереди, случайно попал на эту кормушку для избранных. Комy я нужен - стране? партии с народом? Знаю я, с каким она народом, насмотрелся на министерских чиновников. Ну, выпала фишка поехать за границу подзаработать, посмотреть на других и себя показать. Так здешний контрактовский народ долго бы смеялся, если бы узнал, что главное для меня не деньги с мертвыми президентами, а возможность посмотреть на мир - на великолепный и ужасный, голубой и красный, многолюдный и пустынный, злой и добрый - мир во всем его многообразии. Но, впрочем, грошики очень даже не помешают. Тем более они ключик к дверям этого мира, к его храмам и кладовым.

Сволочь я все-таки, порядочная сволочь. Интересные словосочетания: порядочная сволочь, порядочная стерва, добрый палач, умный дурак, расчетливый безумец. Но лучше быть сволочью, чем бараном. Да и как посмотреть в глаза Светы, Маши, предков. Заработал Володя долярики в обмен на дочку.

Я забылся, заскрипел зубами и Геннадий Александрович устав от гостеприимства, предложил хлопнуть на посошок: "Завтра тяжелый день, Володя". Это у тебя завтра, а у меня сегодня. Хлопнули по последней. С облегчением хозяева проводили меня до двора.

Ключ от "Тайоты блинде" шефа был давно у меня в кармане - такой подлянки он от меня не ожидал. Но то ли еще будет, мой дорогой начальник. Второй пункт моего грязного плана будет осуществить еще труднее. Но пока я мучился с огрызками своей совести, судьба или стечение обстоятельств решили за меня.

-- Дядя Володя, дядя Володя! - подлетел ко мне мальчонка шефа, - посмотри какая у меня пожарная машина, дудит как настоящая, правда?

-- Хорошая машина. А хочешь, на настоящей покатаемся?

-- Хочу.

-- Ну, тогда поехали. Только садись осторожнее, не прыгай, так. Дверцу прикроем. Машину свою положи рядом и смотри в окошко. "Тайота" завелась с пол-оборота.

 

9. Дорога. Вторая половина восьмого дня.

 

Петька устал и стал клевать носом. Хоть и маленький организм, а все равно чувствует перемену часовых поясов и климата - вчера в Москве, сегодня в Алжире, а завтра ... Я остановил машину и переложил Петю на заднее сиденье. Какой маленький, легкий и доверчивый человечек - обнял свою машинку и спит себе спокойно, никакой беды не чует. Да и не будет ему никакой беды. Во всяком случае, беда будет не от меня, а от кого я еще и сам не знаю. Пока спохватится папа-шеф, пока поймет в чем дело - мы умчимся уже далеко. Да и откуда ему догадаться, что какой-то там винтик может взбунтоваться против гигантского механизма самой могущественной страны. Если даже и сопоставит все факты: мое исчезновение, Пети - то и тогда не допетрят что к чему. Подумают, что это снова проделки мусульманского шахида Буалема. И пусть себе думают. Чем неординарнее поступок, тем труднее его предвидеть и помешать. Лишь бы не случилось ничего непредвиденного. Какая-нибудь мелочь может все испортить - поломка машины, жандармы на дорогах, авария. Малыш чтобы не заболел. Да и я что-то устал. Дороги, слава богу, здесь хорошие - главное переехать Тельский Атлас с его крутыми поворотами, ущельями, тоннелями, а там за перевалами машина без руля знает куда ехать - прямо и вперед. А пока надо держать ухо востро - вечереет, а местные водители хоть и не пьют, но шоферюги горячие, скорость любят, а правил не знают. Вон сколько на обочинах остатков погибших автомо¬билей. Хмель от "московской" понемногу проходит, кураж схлынул и навалилась тоска. Надо гнать ее прочь - не время. А вот и проезжаем знаменитую "мясную деревню", где вдоль всей улицы-дороги висят на крюках красно-синие бараны и говяжьи туши. Свиней, конечно, нет. Хрюшка для мусульман вне закона, поганое животное. Как-то, для меня местный охотник подстрелил дикого кабанчика, а мне, как назло, пришлось срочно уехать на базу, в Бумердес. Пока ездил туда - обратно в течение двух дней никто не посмел прикоснуться к туше. Так и пропала дикая свинка, полежала на солнце вздулась как барабан и навоняла на всю округу. Пришлось мне самому во избежание конфликта привязывать протухшего кабана канатом к грузовику и оттаскивать подальше от селения. Еще и косились на меня потом, как на неверного "гяура". Пришлось в виду производственной необходимости соврать, что Украина мусульманская страна, но только мы там не такие правоверные, как в Алжире, развратились в богатой Европе. Мне охотно поверили - ведь чужие обычаи простым людям всегда кажутся странными и хуже, чем собственные. У нас это называют красным патриотизмом, но это все-таки лучше, чем фанатичный национализм, граничащий с преступлением и переступающий все нравственные законы, как у Буалема, на пример. Нет, не туда меня привели мои мысли. Об этом пока лучше не думать. Сейчас надо поесть, выпить кофе покрепче. Мальчик спит. Возьму ему кебду, то есть хорошо прожаренную печенку, любимую еду таких путе¬шественников, как я.

И снова в путь. Скоро будет совсем темно, а надо ехать еще где-то двести километров до Бу-Саады. Я выбрал маршрут не самый прямой. По короткой дороге на Джельфу больше сел, два больших города, а здесь поглуше. Да и вдруг кто-нибудь догадается, где скрывается Буалем, тогда прямая дорога на Джельфу становится еще опаснее. Самые крутые горы остались позади, бензинка есть, но бдительности терять нельзя. Ну вот она, опасность - указатель, что впереди жандармский пост. Они тут не сидят в засаде, как наши родные гаишники, а четко указывают, что через двести метром "жандармери", тише едешь - дальше будешь. Документы у меня, то есть у шефа, в порядке, только бы Петька не проснулся. Нет, таки проснулся. Объясняю, что папа попросил побыть с ним, пока он с мамой не съездит за покупками. Петька выслушал мое вранье и снова заснул. Даже кушать не захотел. Что-то он какой-то горячий, или это я замерз? Ну да потом разберусь. Там за поворотом меня ждут жандармы. Господи пронеси, пронеси, пожалуйста, если ты есть, помоги проехать.

Вот они грозные жандармы около шлагбаума. Так и есть - останавливают. Еще бы - машина уж больно приметная - громадная "Тайота блинде" черного цвета - не каждый день такие проезжают, да еще ночью. Показываю, что не понимаю по-арабски и протягиваю документы. Там и пропуска всяческие - шеф фигура для Алжира довольно значительная, так сказать вип-персона.

Шепчутся между собой, перелистывают бумажки, всматриваются в фото. Чем дальше всматриваются, тем меньше понимают: пропустить или остановить. Я им не помогаю, сижу с безразличным видом - за меня решает судьба. И снова фортуна на моей стороне - не зря я молился впервые в жизни. Новичкам везет. Получаю документы обратно, извиняются (за что?), открывают шлагбаум. Медленно проезжаю мимо. Вдруг сердце начинает колотиться - перед машиной выбегает жандарм. Останавливаться или ехать на него? 0станавливаюсь. Подбегают еще двое. Светят фонариком на заднее сиденье. Петька во сне улыбается. Объясняю, что это мой сын и, о чудо, среди бумаг обнаруживается фото шефа с Петькой. Хотел было сочинить какую-нибудь душещипательную историю, почему везу его на ночь глядя, но жандарм меня опередил: "Больной?". "Да, больной, везу в сетифский госпиталь, к знакомому врачу". Тут для жандармов становится все совершенно ясно. Один из них участливо просит меня на ломаном французском больше не пить в дороге, потому что до Сетифа еще не меньше пятидесяти километров. Они даже желают мне счастливого пути, и мы прощаемся, надеюсь, навсегда. Хорошо, что пост расположен до поворота на Бу-Сааду. Еще несколько километров и поворачиваю на юг - до конечной цели пройден еще один важный этап. Пока везет.

Жара спала и в открытое окно врывается чуть прохладный ветер. Ни одной встречной малины, ни одного поворота. Только изредка в свете мощных фар проскакивают желтые перила мостов через высохшие русла уэдов. На мостах я чуть притормаживаю, до ста двадцати километров в час, потом снова сто пятьдесят. Впечатление, будто несусь в самолете, только вместо звезд, как у Экзюпери, в свете полной луны по сторонам проносятся фантастические параллелепипеды коричневых утесов мелового периода, как рубки подводных лодок торчащие среди светло-желтых песков. Пейзаж какой-то нереальный. Не хватает только Аэлиты на мар¬сианском боевом корабле. Вот только Петя что-то спит слишком долго. Включаю верхний плафон - свернулся калачиком и сопит бедняжка. Вот еще проблема - надо немедленно показать его врачу. Бу-Оаада - центр вилаи, тут должен быть врач.

А вот и первые полуразваленные домики окраины Бу-Саады. Я как-то спросил Мухаммеда, что означает это название и он, взяв нож, со звериным оскалом ткнул его вперед и выкрикнул "Бу-Саада!"

Центральные улочки, несмотря на глупую ночь, шумят многолюдьем. Народ после дневной несусветной жары вдыхает ночную прохладу: торгуют, пьют кофе и чай, курят какую-то "махорку" из круглых коробочек, ругаются, смеются - в общем жизнь бьет ключом. Перед отелем "Эль-Риад" продаются великолепные "сахарские розы" - чудное творение природы из гипса, застывшего в виде каменных цветов среди сахарских песков. В другое время я бы обязательно купил одну - две "сахарские розы" - они здесь дешевле и красивее в десять раз, чем в столице.

Свободных мест как всегда хватает. После бегства французов туристы побаиваются заезжать так глубоко на юг. Беру номер с видом на пальмовую рощу, которая в блеске лунного света чернеет на фоне голых рыжих скал. Переношу Петьку в комнату - другого багажа у меня нет. Ребенок слегка открыл глазенки и снова заснул - плохой признак, надо искать врача.

Врач, слава богу, живет рядом с отелем, не надо и машину гонять. Это молодой высокий парень с надменным тонким лицом бербера, который со мной подчеркнуто вежлив и слегка морщится, услышав мой ломаный французский. Тем не менее, он безропотно идет со мной в отель, сует в рот Пети градусник, меряет ему давление и вообще проводит осмотр самым тщательным образом. Я пытаюсь узнать, чем болен ребенок, но ничего не понимаю из объяснений. Врач, его зовут месье Саади, поняв, что с медицинскими терминами у меня полный завал, терпеливо уверяет, что болезнь не тяжелая, делает укол в попку и выписывает длинный рецепт.

- Сколько я Вам должен?

- Сто динар.

Из богатого опыта лечения своих девочек я знаю, что это совсем немного, тем более, если учитывать столь позднее время. Я много раз говорю спасибо на трех языках. Жмем друг другу руки и расстаемся почти друзьями.

Мне снова везет - в два часа ночи аптека во всю работает. Здесь мне выдают здоровущий пакет всевозможных лекарств, и я плачу еще сто динаров. Это довольно дорого, но зато надежно. У алжирцев по отношению к лекарствам французская /западная/ школа. Они душат болезнь сразу пожарными дозами, в отличие от советской медицины, где считается, что лечить надо медленно и постепенно малыми количествами медикаментов.

Бужу Петьку и запихиваю в него прописанную дозу таблеток и микстур. Все специально для детей - вкусное и сладкое и он особенно не упирается. Потом мы вместе уничтожаем кебду, которая, немного полежав, стала еще вкуснее. Петя снова засыпает, а я в одних трусах долго смотрю из окна на черные пальмы во дворе.

 

10. Джельфа. День девятый.

 

К обеду я добрался до Джельфы. Можно было и раньше, но встали поздно. Петя все еще слабый после непонятной хвори - снова дал ему кучу прописанных таблеток. А я бы проспал все на свете, если бы меня не разбудил портье с завтраком: "кофе о ле" и булочка с конфитюром. Завтрак входит в стоимость проживания в отеле, хорошем отеле, конечно, таком как "Эль-Риад".

Классную я выбрал дорогу, так называемую "рокадную", то есть пара¬ллельную основной автостраде, построенную специально на случай военных действий. Французы - народ предусмотрительный. Интересно, успели они ее использовать перед тем, как их вымели из страны? Дорога сохранилась великолепно, только в отдельных местах

ее пересыпал желтенький песочек, на котором машину сразу резко заносило. Но устойчивости "Тойоты" можно только позавидовать и особенной опасности это не представляло.

Плохо, что кондиционер не работал, а окна пришлось задраить наглухо, как в подводной лодке. И все равно желтоватая пыль уже через час пути равномерным тонким слоем покрыла сиденья автомобиля и противно скрипела на зубах. Близкая Сахара дышала своим сирокко, который окрашивал все вокруг желто-серым цветом мельчайших песчинок.

Северная дорога, естественно, повыше и почище, но там жандармы, славные чекисты и лихие водители.

Джельфа - западные ворота Сахары - лежала в желтом мареве. Ну, вот я и почти на месте. А дальше? Или ехать сразу в Диар-Эль-Шиукх? Это еще пятьдесят километров. Но дело не в километрах. Где я там буду искать Катю? Стучать в любые двери пока собак не спустят или еще хуже полицию позовут? А так хочется побыстрее со всем покончить, забрать Катьку, отвезти в Бумердес и... там видно будет. Но садиться не буду никогда. Слышите падлы: ни-ког-да. А впрочем, дело не во мне. Моя судьба сейчас в моих руках, а вот Катя в руках этого ненормального араба. Нет, от плана отступать не годится - надо действовать постепенно и хладнокровно. Для этого надо найти Люнеса, друга Мухаммеда, который живет где-то здесь, в этом сонном городе. Сиеста у них видите ли. Разбудим всех, если надо. Вырвем из летаргического сна. Если Люнес не знает, где найти Буалема, то хоть поможет в поисках. Видел я его один-единственный раз, но то, что он друг Мухаммеда - хорошая характеристика. Как там девиз мафии: "Друзья моих друзей - мои друзья". Правда, Буалем тоже друг Мухаммеда, но нет правил без исключений. Но где же эти чертовы синие ворота, которые я только и запомнил. Геолог называется - не могу восстановить нужную обстановку. Тогда наступил уже поздний вечер, и мы долго сидели втроем: я, Мухаммед и Люнес за бутылкой рикара. Говорили в основном, они между собой, но по-французски, чтобы не обидеть меня. Только иногда в пылу спора переходили на арабский. Беседовали, естественно, о политике. О чем могут говорить часами интеллигентные мужчины во всем мире: о политике и о женщинах.

Но для последней темы мы не были достаточно пьяны. Мухаммед помню, недоумевал, как Советский Союз допустил, что евреи вошли в Бейрут, а Люнес ему доказывал, что если арабы не помогают друг другу, то нечего ждать помощи от доброго дядюшки. Половину разговора я, конечно, не понимал - я же не филолог, французский изучал на ускорен¬ных десятимесячных курсах в Киеве, а потом, как говорится, в окопах. Но в целом аргументы Люнеса мне нравились. Ну откуда мне было знать, что когда-то позарез нужно будет найти место нашей встречи? Сколько я уже ищу эти клятые ворота, ого - больше часа. Ребенок,

наверное, устал ожидать меня в машине. Еще испугается, не дай бог. Конечно, я ее в тенечке поставил, но при такой безумной жаре это не совсем помогает. Ничего, найду же я, наконец, эти ворота - городишко не Москва, в конце концов, и даже не Ужгород, хотя по населению в пять раз больше. Вот! Стоит по-настоящему разозлиться и результат есть! Кажется. А если кажется, надо креститься. А креститься здесь нельзя - заметут. Шутка юмора.

Подпрыгиваю и цепляюсь за железные прутья вцементированные по верху стены. Хорошо хоть не битые стекла и не колючая проволока, но все равно больно. Подтягиваюсь и заглядываю за стенку... в зна¬комой беседке сидят двое мужчин и смотрят на меня. Это Буалем и Люнес. От неожиданности руки разжимаются, и я падаю спиной назад в густую уличную пыль. Затылком ударяюсь обо что-то твердое, и в глазах замелькали звездочки. Kак в тумане передо мной возникло удивленное лицо Люнеса, который схватил меня за руку, рывком поднял (я клюнул носом в его плечо) и втянул в открытую калитку.

Снова мы были втроем в беседке. Голова чертовски болела, и страшно хотелось чего-нибудь выпить покрепче, хотя я понимал, что не то время. Наверное, все-таки восточные мужчины сделаны из другого теста, потому что ни Люнес, ни Буалем не приняли сигналы моего подсознания, не восприняли мои биоволны молящие об алкогольной разрядке. В целом это и неплохо - сколько дури люди сделали на пьяную голову. А сейчас надо решать проблемы обычаев, морали, закона и чести - и без капли алкоголя, на трезвую голову.

Может быть, и надо было для "понта" выждать какое-то время, но терпения моего хватило ненадолго.

- Где моя Катя, Буалем? Твоего Сашу я привез. Этого ты хотел? Где моя дочка?

Хозяев моя недипломатичность явно покоробила, особенно Люнеса. Он аж задергался, бедолага. Как его Буалем настроил - я не знаю, но на такую неожиданную встречу он явно не рассчитывал. Ну, дипломаты хреновы! Нервы мои были на пределе и, боясь, что меня прорвет раньше времени, я старался не смотреть на Буалема. По части выдержки он сейчас давал мне фору на сто процентов, молчал, гад. С большим трудом я загнал свою злость вовнутрь и повторил уже спокойнее:

- Буалем, я привез Сашу. Он сидит в машине. Где моя дочь?

Буалем, человек без нервов, лениво так и очень тихо:

- А почему я должен тебе верить? Где стоит машина? Кто еще приехал с тобой? Почему ты явился сюда, а не в Диар-Эль-Шиукх?

Тут я вдруг успокоился и даже решился посмотреть на него. Вид у Буалема под стать голосу был очень спокойный, даже благостный. По-моему, он немного поправился, будто похищать чужих детей для него привычное дело. Я снова опустил глаза - что же, я и не рассчитывал увидеть раскаивающегося блудного сына.

- Машина в городе, недалеко отсюда. Приехал я один. Искал Люнеса, чтобы помог найти тебя в Диар-Эль-Шиукхе. Доволен ответом?

Тут они не стали со мной церемониться и затарахтели по-арабски. Потом Люнес вошел в дом, и через открытое окно было видно, как он разговаривает по телефону. Положил трубку. Буалем вдруг поднял руку, которую держал под столом - на меня смотрело дуло пистолета. Я рассчитывал расстояние до руки - бросится на него, бежать, сидеть?..

Ведь сейчас выстрелит, и я так и не заберу Катечку. Все летит к черту. Зазвонил телефон, и рука Буалема дернулась. Вот, сейчас. Я закрыл глаза, но выстрела не последовало. Тут наши глаза встретились, и я наконец-то понял, что стрелять он не сможет. Надо только смотреть на него и тогда он не сумеет нажать на курок. Время остановилось. Когда появился Люнес, я не заметил. Он что-то сказал Буалему и тот положил пистолет на стол. Ой, напрасно он успокоился, совсем напрасно. А Буалем совершенно расслабился, еще немного и предложит выпить на брудершафт.

- Я рад, Владимир, что ты оказался настоящим мужчиной, не то, что твои друзья. Сейчас я схожу за Сашей, и мы поедем за твоей дочкой. С ней все в порядке, не волнуйся, не изнасиловали "злые мусульмане", жива - здорова.

- Давай, Буалем, сначала приведем сюда Катю, а потом уже вместе поедем к Саше. Я думаю, что это будет логично - я ведь приехал сюда один, без оружия, без друзей и полиции. Ты же не хочешь осложнять обстановку?

- Это ты ее осложняешь, кретин, - Буалем сорвался, но быстро взял себя в руки и спокойно продолжал: - Саша уже у наших друзей, кстати, они полицейские. А твоя Катя все еще у моих стариков. Хорошо, что ты меня понял, но плохо, что ты меня не понимаешь сейчас.

Мне глубоко плевать, что он обо мне думает, но как-то надо же увести его в сторону от принятия немедленных решений. На его месте я бы вообще со мной не разговаривал. Сейчас надо тянуть время - авось что-то придумаю. Но что, что же делать? Иначе все рухнет.

- Ты так себя ведешь, будто не ты украл моего ребенка, а я. Кого ты обвиняешь во всем? Меня, весь мир, свою жену? Кого? Ведь существуют какие-то правила человеческого общежития - писаные и неписаные.

Законы - это писаные правила. Обычаи и мораль - это не прописано в законах, но это то, на чем базируется нормальное человеческое общество. В нормальном человеческом обществе противоестественно манипулировать человеческими жизнями, особенно детскими. Пускай не сложилось у тебя с женой. Она убежала с твоим ребенком, сделала тебе больно. Так разберись с ней и только с ней. Допустим, она нарушила ваш закон и законы шариата. Но ведь, когда вы с ней созда¬вали семью, ты не мог не видеть, что Вера не мусульманская женщина. Она и не могла стать ей в одно мгновение. У нее, у меня, у миллионов таких, как мы другая школа ценностей, другая мораль. И она не лучше и не хуже/ допустим и это/, чем твоя шкала. Так вот, согласно нашим моральным законам женщина имеет такие же права, как и мужчина, и в отношении детей - тоже. То есть со своей точки зрения Вера никакого преступления не совершила. Напротив, согласно ее моральным убеждениям было бы преступлением бросить ребенка, оставить его без матери. Если ты считаешь себя мужчиной, то и веди себя как мужчина, который по общечеловеческим (а не только европейским) понятиям превыше всего ставит свою семью, свою любовь к женщине и детям, даже жертвуя собой во имя этой любви.

Сначала я хотел просто потянуть время, но видно внутри уж очень сильно кипело, и поэтому опять вышел перебор. Не нужно его злить, ох не нужно. Смешно - неужели я своим идиотским страстным монологом хочу его переубедить, перевоспитать. Так не бывает. Но за живое я его все-таки задел. Хорошо это или плохо, но мои слова вывели его из равновесия. Люнеса вот мои слова абсолютно не достали, а Буалем буквально рассвирепел:

- Ценности! Да плевать я хотел на ваши христианские ценности. Развратили на Западе женщин, мужчин, детей, а теперь поете о какой-то морали. А кто на нашей святой земле замучил миллионы людей? "Высокоморальные европейцы" за счет Африки и Азии построили свой проклятый цивилизованный мир, нажили капиталы на крови и нищете других народов. Ваши продажные женщины забыли, что их место в семье воспитывать детей, а не заниматься развратом.

Ну вот - я ему про Фому, а он мне про Ерему. Надо переходить к конкре¬тике.

- Буалем! Это все прекрасно, что ты так думаешь, и думай себе дальше, но где моя Катя?

Тут он взревел и бросился на меня. Только напрасно он старался: не копался он в детстве с мясокомбинатовской и сахзаводовской шпаной, не учили его в армии "дембеля", "как Родину любить!", не гонялись за ним по Голосеевскому парку "простые ребята" с танцплощадки. Пролетел Буалем мимо меня, развер¬нуться не успел, как я ему врезал всеми своими четырьмя конечностями, вспомнил, так сказать, молодость. Но тут я дал маху, забыв золотое правило драки - противника надо добивать, это тебе не профессиональный бокс. Я просто смотрел, как Буалем копошится на полу, и прозевал момент, когда он бросился к пистолету на столе. В следующее мгновение он выстрелил, зазвенело стекло, и я вцепился в его руку, вывернул ее и раздался второй выстрел. Выдернув пистолет и отскочив к окну, я с испугом смотрел, как Буалем, прижав руку к груди, медленно валится на пол, опрокидывая на себя стол. С пистолетом в руке я сел на пол. Ноги Буалема еще некоторое время скоблили пол и... все. Отпрыгался, террорист хренов. Я непроизвольно взвыл, но заставил себя замолчать. Для проявлений отчаяния не было времени. Оставался Люнес. Вот он, голубчик, смертельно бледный сидит на диванчике с открытым ртом. В стоячем воздухе пахло смесью дыма, крови и мочи. Обоссался парень с перепугу. Теперь дуло пистолета смотрело на Люнеса. С трудом подбирая слова (от всех этих пери¬петий французский вылетел из головы) я объяснил Люнесу, что мы сейчас пойдем за малышом, а потом в Диар-Эль-Шиукх за Катей. Еще минут десять мы потеряли пока Люнес дрожащей рукой карябал пару строчек для "стариков", у которых спрятали дочку.

Потом мы вышли со двора, и я заставил Люнеса закрыть калитку на ключ. До "Тойоты" дошли быстро в полном молчании. Все уже было оговорено, но в машине и еще раз объяснил задачу: забрать ребенка и привести его ко мне, потом мы вместе едем за Катей, и Люнес может катиться на все четыре стороны. Тот только кивал головой и говорил "да".

Я остановил машину под кучкой деревьев рядом с моске. Через испе¬пеленную жарой площадь блестели открытые окна полицейского отделения, где, по словам Люнеса, теперь находился мальчик. А может оставить его там? Никто ему не угрожает. Нет, кто их знает, этих полицейских, знакомых Буалема. Скажи мне, кто мой друг, и я скажу, кто ты. Тем более мальчик болеет, а пока разберутся, кто он на самом деле и поймут ли вообще. Нет, тут только один вариант - доставить обоих в Бумердес, к шефу. А там... Вот об этом "там" думать сейчас абсолютно ни к чему. После смерти Буалема рассчитывать на чье-либо сочувствие я уже не могу. Люнес медленно брел через совершенно безлюдную площадь. Жарища разогнала народ - хоть тут повезло.

Что-то долго они не возвращаются. Черт с ним, надо пойти посмот¬реть. Я почти бегом пересек площадь и подкрался к открытому окну. В помещении находилось двое полицейских, Люнес и Петя. Один по¬лицейский видимо безуспешно пытался куда-то дозвониться - сердито бросал трубку и снова поднимал. Второй полицейский вместе с Люнесом привязывали мальчика к стулу. Гады! Гады! Да когда же это все кончится! Бежать? Оставить больного малыша в этой дыре с этими бессердечными подонками? Я вспомнил реакцию мадам, хозяйки айн-таевской виллы, на смерть соседского ребенка: "Аллах дал, Аллах взял". А если Аллах (или кто там) дал только одного ребенка, одну надежду? Нечего дальше думать, Вова, тем более терять тоже нечего. Я, не целясь, выстрелил в направлении полицейского у телефона и перескочил через подоконник. Полицейский, привязывающий мальчика, кинулся ко мне, а второй бросил трубку и схватился за кобуру у пояса. Я нажимал на спусковой крючок, пока не понял, что уже не слышу выстрелов. В тесной комнате промахнуться было невозможно. Люнес тоже получил свое, и лежал, скрючившись у ног Петьки. Мальчик, я надеюсь, не все понял и тихо плакал, подобрав ножки на сиденье стула.

На вешалке в углу висел автомат, знакомый еще по армии - старый, добрый автомат Калашникова с деревянным прикладом. Под столом - зеленый ящичек с патронами. Что они на войну собрались, что ли? На ватных ногах я доковылял до стула с Петей, отбросил веревки,

которыми они пытались его привязать, и погладил малыша по голове. Волосенки были как шелк. Я чуть не заплакал от злости и обиды. Мальчик не переставал тихонько всхлипывать и вцепился в мою руку. Не разжимая его ручки, я забросил автомат за спину. Другой рукой

взял ящик с патронами (пригодится) и мы медленно подошли к открытому окну. Площадь была по-прежнему пустынна. Попрятались все или не проснулись? Какая разница - лишь бы не мешали. Сбросил ящик за окно, туда же, перегнувшись, поставил Петю и сам спрыгнул вниз.

- А дяди спят? - сквозь всхлипывания прошептал мальчик.

- Да, спят, жарко, они устали немножко и уснули. А мы сейчас поедем за Катенькой. Ты ее помнишь? Вы еще колясочку вместе возили. А потом поедем к маме. Хорошо?

- Да, - прошептал мальчик и перестал всхлипывать.

 

11. Диар-Эль-Шиукх. Вторая половина девятого дня.

 

Солнце уже низко висело над горизонтом, когда мы подъехали к белым коробкам приземистых домишек селения. Ни одного деревца и ни одного человека. В прошлом году мы бурили здесь на гипс, но тогда была зима и температура не поднималась выше тридцати градусов. Гиблые здесь места, но зато гипс красивый - древний гипс сеноманского яруса мелового периода. Когда-то тут плескалось в мелководной лагуне соленое теплое море, и по берегам бродили разные там бронтозавры, стегозавры и прочие динозавры. А сейчас на пологих склонах Сахарского Атласа, среди вылезших из земли кочек с остатками чахлой травки живут в убогих жилицах нищие люди. Мы проживали здесь в так называемой "социалистической деревне", которую пытались заселить местной беднотой новые революционные власти. Государство построило несколько приземистых бараков из бетона. Покрасили их в белый цвет и поставили флагшток с национальным флагом. Но кроме сторожа никто здесь не обитал. Почему? - Я пытался узнать, но понял, что лучше не бередить раны. Я иностранец - мое дело поработать и уехать, а им здесь жить. У нас тоже любят, как писал Маяковский "планов громадьё" - а лучше бы больше любили людей.

Нужно взять языка, но на улице ни души, только глухие каменные и глиняные заборы-стены. А поеду-ка я в знакомую "социалистическую деревню" и поищу знакомого сторожа, "вье" (старика), которому наверняка не больше сорока. 0н, кажется, бывший муджахед и значит более-менее грамотный. Да, точно, помню, сразу разобрался в записке, которую нам написали в мэрии. И по-французски знает пару слов – выучил, пока перерезал горло последним колонистам. Ха-ха. Вроде бы я пытаюсь шутить - неужели сейчас блеснет зигзаг удачи. Два километра до деревни - не деньги. Вот она, "родная обитель", где я отлежал все бока на матраце в углу вот этого домишки. Матрац пришлось купить в Джельфе - выбирала вся буровая бригада. Хорошие ребята у Мухаммеда. Каково ему сейчас в объятиях своей финской цветочницы? И я бы хотел быть подальше отсюда и поближе к Светке. Эх, Светка, Светка, не скоро я тебя увижу. Но прочь тоска. Домик сторожа на месте и хозяин при звуке мотора величественно показывается в дверях. Он, наверное, потомок шейхов, король пустынных горизонтов Диар-Эль-Шиукха и социалистической деревни. Ага, помнит меня "вье" - на лице сквозь почти черный загар вроде бы мелькает улыбка. И я рад тебя видеть "хуйя" (по-арабски конечно). Крепко жмем друг другу руки. Нет, кофе я не хочу, надо поскорее забрать девочку, Буалем просил. Хорошо, что не надо выдумывать никаких историй - он знает два слова по-французски, я - по-арабски. Вот и отлично.

Слава богу, Люнес не догадался написать в записке ничего лишнего. Сердце стучит как сумасшедшее - что-то я разволновался не на шутку. Не каждый день приходится освобождать свою дочь. В голове промельк¬нуло видение ног Буалема, царапающих пол среди разбитых кофейных чашек. Прочь, прочь - вперед к дочке. Сторож уже ясно, что улыбается, оглядывается, что-то говорит Пете, протягивает ему какую-то дере¬вянную трубочку. Петя берет - лишь бы не подхватил какую-нибудь заразу. Хотя руки старика так пропалило солнце, что никакая болезнь на них не сохранится. Это тебе не умеренный пояс - в пустыне не выживает ни самый большой, ни самый маленький.

"Стоп!" - интернациональное слово понятно даже в Африке. В тупике каменистой дороги на окраине селения - убогая приземистая хижина из плохо обработанных глыб песчанника. Плоская крыша покрыта чем-то вроде черного рубероида, с положенными сверху камнями, чтобы не сдуло ветром. Невысокая ограда из таких же камней не имеет даже калитки. Вместо нее дырка или пролом. Впечатление, будто развалины средневекового замка после ожесточенной осады. Ну и убогое местечко выбрал Буалем для моей дочки. Где она? Но заходить нельзя - в доме женщины. К нам выходит какой-то оборванец в чалме и с ружьем в руках. Что сказал ему мой спутник я, конечно, не понимаю, но вдруг оборванец ложит ружье на землю и лезет ко мне с объятиями. Приходится делать вид, что я тоже ему очень рад. Руки у хозяина в чем-то мокром, липучем. Пахнет он какой-то смесью навоза и чего-то сладкого, знакомого. Ага - это же мед. Наконец хозяин возвращается в хижину и выводит оттуда Катю. Боже, что они с ней сделали - чумазая, оборванная, босые ноги в пятнах, губы потрескались, вместо волос на голове грязный колтун неопределенного цвета.

- Папа, папочка мой родненький! - Катя бросилась ко мне, и я схватил ее на руки. Какая же она легонькая, худенькая. Эх, пропало мое железное самообладание. Я бегом донес Катю до машины и посадил на сиденье, стараясь не зареветь в голос. Петя с любопытством смотрел на дочь – очевидно, не узнавал в этом замызганном существе красивую городскую девочку, с которой он недавно играл в Бумердесе.

- Потом поговорим, Катечка, - наконец смог я выдавить из себя, - подожди здесь. Вот хлеб, сыр, водичка. Сейчас я попрощаюсь с дядями, и мы поедем к маме, а ты пока покушай.

Возвращаясь к хижине, я на всякий случай прихватил из багажника автомат и закинул его за спину дулом вниз. После последнего эпизода в полиции я действовал по принципу: береженого бог бережет. Но бояться мне было нечего. Перед домиком уже стоял столик с кофейными чашками и блюдцем с желтыми лепешками. Пришлось присесть и, скрывая брезгливость, выпить черную как деготь жидкость, отдаленно напоминающую кофе. Лепешки были с медом и очень твердыми, засохшими в ожидании нечастых гостей. Хозяин и сторож оживленно беседовали, то и дело, по очереди оглядываясь на меня и улыбаясь. Догадываюсь, что доброе отношение ко мне объясняется тем, что в их глазах я являюсь "советиком Володей", от которого зависит их ближайшее будущее. В их беседе я уловил два ключевых слова: "советик" и "жипс" (гипс по-французски). Вот построят в здешних местах завод по производству гипса, и у них начнется совсем новая жизнь. Вполне возможно, что их надежды и оправдаются. Во всяком случае, гипса тут достаточно и его технологические испытания показали прекрасные результаты. Не зря же феллахи в надежде на это притащили на участок здоровенного барана и торжественно зарезали его на устье первой скважины, обмыв кровью белоснежный гипсовый керн.

Пока мы пили кофе из двери хижины, затянутой дерюжкой, выполз мальчик лет десяти-двенадцати и хозяин дал ему одну лепешку со стола. Из жестов сторожа стало понятно, что у мальчика больны ноги, и он не может ходить уже три года. Кофе допито и, наконец, можно ехать. Слава богу, сторож остается с хозяином. Мы все друг другу интенсивно улыбаемся. В заднем кармане джинс я нащупал две бумажки и протянул их хозяину - это оказались двести динар. Тот отпрянул, но я так долго повторял "сахахуйа", что он наконец-то взял деньги, и мы еще долго жали друг другу руки. При этом за моей спиной нелепо болтался автомат, довольно ощутимо ударяя дулом пониже спины. Уходя, я оглянулся на хижину - хозяин и сторож спокойно смотрели мне вслед, мальчишка-калека как-то боком полз вдоль изгороди, над которой чернели еще пять маленьких детских головок. Тоска, она и в Африке тоска. Только здесь она безнадежнее.

В машине у меня тоже был детский сад - двое маленьких слабеньких существ, которые из-за дурости Буалема и моей глупости оказались в беде.

 

12. Возвращение. Десятый день.

 

Совсем стемнело, и я чуть не пропустил поворот на Алжир. Не перестаю восхищаться дорогами - хорошо их строили французские колонизаторы, на века. Мчусь по нейтральной трассе - маскироваться некогда, детишкам пора к мамам. Авось проскочу до утра эти полтысячи кило¬метров. Ребята спят. Я их прикрыл пледом - свежий ветерок снова врывается в открытое окошко. Глухая ночь и пустынно на автостраде. На душе тоже пусто и спокойно. Главное, позади вся эта невероятная история. Далеко впереди засветились огни. Странно - никаких населен¬ных пунктов тут быть не должно. Автозаправочная станция, что ли? Или... Да, это жандармский пост. Я остановил машину и с вершины небольшого холмика ясно увидел, что в свете двух прожекторов поперек дороги стоял громадный грузовик, а позади него виднелось несколько полицейских микроавтобусов желтого цвета. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Хорошо встречают - наконец-то меня спохватились. Точно говорят, что никто не знает, кто построил Рим, но все знают, кто его разрушил. Что ж - "это есть наш последний и решительный бой".

Тихонько, чтобы не испугать, я разбудил ребятишек. Оба выглядели не так уж плохо - немножко выспались, порозовели. Петя видимо оправился от своей болезни - "сдаю" я малыша почти в том же состоянии, что и забрал. Геннадий Александрович его, наверное, уже не скоро пустит без присмотра, а может сразу в Союз отправит, к бабушке. Есть у него бабушка? Должна быть. Катечка смотрится похуже. Этот колтун на голове просто убивает. До чего запустили ребенка. Ну да всего делов то - хорошо помыть голову и постричься, поскорее бы ее отправили к маме Свете. Ну, тут тоже проблем не будет.

- Все ребята, выходим из машины и спокойно идем вон на те огонечки. Там покажите дядям полицейским вот эти бумажки, где все написано: как зовут ваших мам и где они живут. Не бойтесь, возьмитесь за ручки. Вот так. Я подойду попозже. У меня еще есть работа в другом месте.

Две маленькие фигурки послушно пошли по горячей бетонке на огни прожекторов. Лишь бы жандармы сперепугу не наделали глупостей. Нет, слава богу, все тихо. Перед грузовиком показались несколько человек и уже вместе с детьми исчезли за машиной. Дорога снова была пустая. Все я без труда развернул машину на широкой авто¬магистрали и, быстро набрав скорость, покатил назад, на юг.

Странное безразличие охватило меня. Я не знал чего желать теперь, чего добиваться. Раньше я гнал от себя мысли о том, что будет после. Теперь, когда это "после" стало уже "сейчас", мне было все равно. Я испытывал страшное отупляющее облегчение, и очень тянуло в сон. Лениво, чтобы не заснуть, я перебирал в голове варианты своей дальнейшей жизни. Проекты были один другого фан¬тастичнее и глупее. И самое главное, чтобы их осуществить, надо было пересечь Сахару - самую большую пустыню в мире. Реально ли это - трудно сказать. Опускаясь в поисках гипса далеко на юг, пару раз я видел одетых в яркие халаты иссиня черных негров, которые продавали какую-то посуду прямо с кузовов своих ветхих маленьких грузовичков. Мухаммед, усмехаясь, объяснял, что это малийцы, которые под видом торговли скупают в Алжире оружие. Значит, можно преодолеть даже такие невообразимые расстояния? Сколько километров до Мали? Где можно заправиться, поесть, попить? Я не знал ничего, но другого выхода не было. В Сахаре не существует границ - это я понимал, но что такое пустыня - это я испытал на своей шкуре.

В боковом зеркале машины я уловил отраженный блеск приближающихся фар. Так и есть - меня догоняло не менее трех машин. Увеличиваю скорость, и огоньки перестают приближаться. Скоро поворот на Тиарет - ведь я не совсем безумец, чтобы ехать через Джельфу, там осталось слишком много трупов. Перед поворотом стояло две машины желтого цвета в узкое пространство, между которыми я направил свою "Тойоту". Сначала я задел боком правую машину, отскочил и, рикошетом врезавшись в левую машину, на скорости чудом вписался в поворот на Тиарет. Сзади застучали выстрелы, заднее стекло рассыпалось, и что-то острое обожгло мое левое плечо. Но путь на юг был открыт!

Странно, дорога что-то слишком быстро и круто лезет вверх. Такого не может быть. Скоро асфальт перешел в щебень, потом грунтовка и все - дорога кончилась, упершись в громадные чемоданы валунов, вросшие в черный песок. Даже при лунном свете я узнал место - эта была широко известная в узких кругах археологов стоянка времен позднего палеолита. Сюда мы приезжали на экскурсию с Мухаммедом и фотографировались на фоне наскальных рисунков. Я свернул слишком рано. Что ж, не судьба. С трудом я выбрался из машины. Левая рука не поднималась и я, закинув автомат за спину, ухватил правой ящик с патронами и полез вверх.

Лавируя между скал, я поднимался все выше и выше, оставляя за собой всю свою старую жизнь, все свои старые заботы и тревоги. Снова застучали молоточки выстрелов, и я оглянулся назад. Далеко внизу около моей "Тойоты" на фоне исполинских палеолитических скал четко вырисовывались крохотные фигурки. Неужели они меня видят? Ну, на черта я им сдался? Ребята, идите домой. Я поставил ящик на землю, с трудом изловчившись, защелкнул рожок и оттянул затвор. Автомат запрыгал в моей руке как живой, пока я не догадался положить его на камни. Ого, оказывается, я прихватил трассирующие патроны. Красиво. Но теперь они знают, где я. Выпустив весь рожок, я вставил новый, закинул автомат за спину и снова полез вверх, ящичек с патронами я оставил под скалой. Пригодится полицаям - продадут малийцам.

А вот и гребень последнего, самого южного отрога Сахарского Атласа. В серевшем рассвете передо мной простиралась громадная страна песков и камней - Сахара. Между щебнистых безжизненных склонов извивались многочисленные русла высохших навсегда уэдов, исчезая на горизонте. Когда я представил, на сколько тысяч километров тянется это мертвое пространство - мне стало страшно. Этот Стикс мне не переплыть ни с одним Хароном. А жаль - хотелось бы еще побродить по свету, попить пиво с друзьями, прижаться к теплой груди Светки, объяснить дочкам как я их люблю. Ведь они еще такие маленькие и глупенькие. "Мы жить с тобой бы рады, но наш удел таков, что умереть нам надо до первых петухов. Другие встретят солнце, и будут петь и пить. И, может быть, не вспомнят, как нам хотелось жить". Я прижал приклад автомата к камню и передернул затвор.

 

г. Берегово Сентябрь 2005 г.