Декабрь 1941 года отличался особой суровостью. Стояли страшные морозы, да и снега выпало как никогда много. Cугробы во дворах и на улицах поднимались выше колен, и только местами их разрезали протоптанные людьми узкие тропинки. В домах не работали ни канализация, ни водопровод, и за водой приходилось ходить на пруд. Оконные стекла покрывали морозные узоры, но никто не замечал их загадочной красоты и изящества.

Писатель лежал на кровати, закутанный по самый подбородок. Густые черные брови да большие темные глаза выделялись на болезненно осунувшемся лице.

Пушкин, улица Конюшенная – это был последний адрес в его жизни. Хотя, у улицы в тот момент было совсем другое название, звонкое и праздничное – Первомайская.

Дочка Светлана начала задыхаться, и им пришлось оставить суровый, насквозь продуваемый холодными ветрами Ленинград и перебраться в тихий, зеленый Пушкин, в котором деревьев было больше, чем домов, в котором среди пышного великолепия парков благородно сияли величественные дворцы российских императоров. А еще в этом городе жили музы. Они поселились здесь вместе с первыми обитателями и вот уже двести лет, не скупясь, вдохновляли архитекторов, поэтов и музыкантов.

Он знал, что и его музам, преданно следовавшим за ним во всех его путешествиях и переездах, найдется здесь местечко.

Их было несколько. Одна внушала ему любовь к театру, выводила на сцену, позволяя хотя бы ненадолго превращаться в совершенно другого человека. Вторая поклонялась музыке, нежно трепетала в скрипичных струнах и черно-белых клавишах фортепиано. А третья помогала ему писать.

Он не считал писательство тяжелым трудом, он никогда не ходил раздраженно из угла в угол, не в состоянии придумать очередную строку. Он подзывал жену и, не сбиваясь, не останавливаясь, диктовал ей текст, словно читал с листа. И никогда не правил, никогда не редактировал, заявляя, что после переделки будет только хуже.

Писатель не ходил из угла в угол еще и по другой причине. Очень часто сделать это было физически невозможно. Мир сжимался, превращаясь в короткий, безрадостный перечень обыденных предметов: кровать, четыре стены, тугой корсет, сдавливающий тело, но помогавший хоть как-то двигаться, а единственная даль, открывающая перед ним свои перспективы, была заключена в прямоугольник оконной рамы.

Он любил путешествовать. Во времена его адвокатской практики в родном Смоленске после успешного завершения очередного дела он отправлялся за границу. Так он побывал во Франции и Италии. Потом с романтикой дальних дорог пришлось распрощаться. Переезды его стали скорее вынужденными, превращаясь в побеги от особенностей климата, с которыми его болезнь не желала мирно сосуществовать. А так хотелось объехать весь мир, еще лучше – облететь. Нет, вовсе не на самолете. В свободном парении послушного сознанию тела.

Обосновавшись в Ленинграде и окончательно уяснив полную невозможность далеких странствий, он время от времени устраивал для себя и для своей семьи маленькие путешествия. Стоило ему наткнуться в газете на объявление о сдаче хорошей квартиры, тут же организовывался переезд. Так что иногда друзья, пришедшие к нему в гости, находили по знакомому адресу посторонних людей и вынуждены были метаться по городу в поисках нового пристанища писателя.

Трудно принять как должное физическую неподвижность. Он мечтал о стремительности, о бескрайней свободе, а вынужден был большую часть жизни провести в постели, практически не шевелясь, заключенный в бездушный гипсовый плен. Однажды плен этот продлился целых три года, и он почувствовал себя «головой без тела» и осознал весь ужас беспомощности человека, который не в состоянии согнать надоедливую муху с собственного носа. Тогда и родился замысел его первого фантастического рассказа.

Болезнь лишила его тело возможности свободно передвигаться. Но в воображении он смело путешествовал по городам и странам, даже уносился в космос и опускался в глубины океана.

Человек должен быть сильным как слон. Человек должен плавать как рыба и летать как птица. Человек должен быть свободен, без всяких условностей и ограничений. Только тогда он станет чище, благородней, нравственней.

 

Маленький городок, основанный и росший при благосклонном покровительстве великих российских монархов, всегда привлекал творческих людей. Поэтому, когда семья писателя перебралась в Пушкин, там уже существовал свой литературный «кружок», в который входили подолгу жившие здесь Алексей Толстой, Ольга Форш, Вячеслав Шишков, Юрий Тынянов. И, конечно, все они стали частыми в доме на Конюшенной улице. А еще к писателю приходили друзья, знакомые, читатели, начинающие авторы, и он радовался любому посетителю. Для каждого он с удовольствием декламировал, играл на скрипке, читал вслух свои произведения.

Когда гостей не было, и вечера оказывались свободными, он занимался с дочкой Светланой – придумывал для нее интересные задания, рассказывал невероятные истории.

Он никогда не работал после ужина. Он боялся, что не сможет заснуть, увлеченный сочинительством, не сможет покинуть придуманные им миры, динамичные, волшебные, удивительные, в которых он был добрым и справедливым властелином, дарящим обычным людям необыкновенные возможности.

Он еженедельно печатался в «Большевистском слове», он писал для газеты очерки, фельетоны, рассказы. Последний вышел 26 июня 1941 года.

Война поставила точку в его творчестве: больше не существовало писателя-фантаста, смелого предсказателя и безудержного выдумщика. Война резко сократила число посетителей, бывающих в его доме. Железную дорогу закрыли, и перестали приезжать друзья из Ленинграда.

Ему предлагали эвакуироваться вместе с семьей, но он отказался – он не оправился после недавно перенесенной операции. А еще - он не верил, что немцы войдут в Пушкин, он убежденно повторял, что врага не подпустят к Ленинграду.

 

Семнадцатого сентября фашисты захватили город. Величественные дворцы заняли под казармы и жилье для офицеров, в Лицее разместились танкисты.

Еще совсем недавно писатель предлагал построить в Пушкине «Парк чудес» с девственным лесом и уголками истории, с отделами, демонстрирующими достижения науки, ракетодромом и другими аттракционами. Но вместо волшебства город наполнился горем и ужасом.

Враг хозяйничал в городе: вековые деревья гибли под ударами топоров, подвалы Александровского дворца превратились в тюрьму, а Дворцовая церковь – в мастерскую для велосипедов и мотоциклов. Жителей расстреливали за самое мелкое нарушение оккупационного режима или отправляли в концлагеря.

В декабре 1941 года писатель уже не вставал с постели. Силы окончательно оставили его. Не хватало еды, чтобы поддерживать измученный тяжелой болезнью организм, и больше не существовало стимулов, способных поднять на ноги и внушить стремление к движению. Мир за стенами потерял притягательность. Даже в окно смотреть не хотелось.

На углу улицы почти напротив окна стоял столб. Еще совсем недавно к нему крепилась стрелка «Переход», теперь с него свисала веревка. Здесь немцы расправлялись с «нарушителями», созывая прохожих посмотреть на то, что ожидало их в случае неповиновения новым властям.

 

Писатель лежал и непроизвольно прислушивался к шумам и шорохам, наполняющим квартиру. Внезапно уши его уловили далекие прекрасные звуки.

Где-то играла скрипка, сначала – тихо и робко, затем – все смелее и громче. Скрипка не плакала, не молила отчаянно, она пела ликующе и неудержимо. Она жила и упивалась этим. К ней присоединилось фортепьяно, подхватило восторженную мелодию. Черные точки нот рассыпались по разлинованной в пять строк бумаге, закружились под музыку, рисуя замысловатый орнамент. Потом зазвучал голос, такой родной, такой осязаемо нежный и теплый. Ему вторила гитара. Переливы струн вплетались в слова. Но вот коротко тренькнула цитра и оборвала чудесный напев.

Сознание вернулось, писатель приоткрыл глаза и увидел жену, взволнованно склонившуюся над ним.

 

- Когда я умру, не надо ни пышных похорон, ни поминок. Заверните меня просто в газету. Ведь я литератор и всегда писал для газет.

 

Писатель похоронен на Казанском кладбище города Пушкина (Царского Села). На месте его предполагаемой могилы стоит белый обелиск с надписью: «Беляев Александр Романович. 1884-1942». Ниже изображена открытая книга, на страницах которой высечены слова «Писатель-фантаст».