Псевдоним

Сегодня Жорик остался дома. Нет, сессию он не завалит, ни за что. Ради мамы…. А отец ушел на работу. Как всегда. Но это даже к лучшему, вместе им было бы тяжелее. Мама, мама… куда бы ей пойти? В магазин. Нет, лучше в мегацентр. На весь день, до глубокой ночи, а потом еще остаться на ночной сеанс в кинозале. Пусть так.

Он бродил по квартире. Надо бы себя покормить. В принципе, ничего сложного: кофе и печенье…. Нет, только не печенье. Лучше хлеб с маслом и яичницу. Мама бы обязательно спросила, чего ему больше хочется. Лерка говорит, что он избалованный. У нее будет есть все, что она приготовит. Он не спорил. Конечно, будет. Он даже не пытался заводить разговоры на тему: а умеешь ли ты делать яблочный мусс и печь пирог с семгой. Знал, что не умеет и вряд ли научится, а если и научится, то все равно так вкусно, как у мамы, не получится. Так зачем же тогда девушку мучить?

Лерка красивая. Ясноглазая и вся какая-то живая. Она часто его спрашивала: что значит живая. Он не мог объяснить, но именно этим она отличалась от всех девчонок, которых он раньше знал. А мама красивая? Этого он не мог сказать. Нет, он, конечно, разодрал бы глотку любому, кто посмел бы ей не восхититься, и сам часто ей говорил: «Ты выглядишь супер! Просто красотка!». Но как можно сорокадвухлетней женщине без пластики сравниться со всякими телеведущими с экрана? Лет пять назад он впервые заметил у мамы глубокие морщинки. И очень испугался. Он боялся, что она постареет, боялся, что папа ее, постаревшую, разлюбит. Он не знал, красивая ли у него мама. Он просто ее любил. А когда любишь, не все ли равно, красив человек или не очень? Вот Алик считает его маму самой красивой женщиной. Сначала он часто об этом говорил, а потом все реже, но так, что уж лучше бы просто языком молол. Алик вчера плакал. И ушел рано. А он не плакал. И вообще из-за этого он плакал только один раз. После разговора с доктором. Доктор молодчина, всю правду сказал. А потом добавил:

- Я это все тебе говорю, потому что ты уже мужчина. Заботьтесь о ней. Не ради нее даже, а ради себя. Потом поймешь, как это важно.

В тот день он пришел домой и так выл в подушку, что даже соседи за стенкой перестали кричать. А потом случайно получилось… он разодрал подушку вместе с наволочкой и наперником, и из нее вывалились куски холлофайбера, что ли…. Им мама набивала еще в детстве игрушки, до сих пор где-то на антресолях валяются. Подушку он тогда затолкал в большой пакет и выбросил в мусорку. И больше не плакал. Ночи напролет сидел в нете, заказывал какие-то настойки и таблетки, Алик даже летал за ними в Москву. Только отец сказал, что лучше не надо, лучше это время в больнице провести. И он перестал. А Алик еще что-то выискивал, в больницу-то он не ходил…

Жорик зачем-то полез в родительский шкаф. Сколько же тут маминых вещей! Ей, как и любой женщине, было вечно нечего одеть. Он прижался лицом к ее халату и уловил знакомый запах, потом засунул всю голову целиком, обхватил все, что было на вешалках, и стоял так до тех пор, пока не перестал чувствовать мамин запах. Скоро и его не останется… А папкины всего две рубашки висят… Грязные уже… Он содрал их с вешалки и запихнул в стиральную машинку. Интересно, кто из них все-таки беспомощней в бытовом плане? Кому из них тяжелее, он даже боялся думать. Вчера вечером он спросил отца:

- Пап, ты когда-нибудь изменял маме?

Отец оторвался от книги, в которую пусто смотрел уже минут двадцать и, с болью усмехнувшись, ответил:

- Да. Постоянно. Мама считает, что я изменяю ей со своей юриспруденцией. А я смеялся, я всегда думал, что на маму времени мне еще хватит, все успею…

Пальцы, державшие книгу, вдруг побелели, и страницы стали жалобно трещать. Жорик выдернул огромный фолиант из его рук и засунул на полку, знал, что отцу он потребуется завтра же…

Книжный шкаф поделили поровну: две полки папкиной юридической литературы, две полки маминых книг. Тут все вперемежку: домоводство, цветоводство, крой, педиатрия, парикмахерское искусство, как дрессировать овчарок… Жорик никогда не задумывался, нравится ли маме быть домохозяйкой. Да она никогда ею и не была в классическом варианте: над кристальной чистотой не парилась, ужин уже вечером доготавливала… Но отцу нравилось, что мама дома, и она умела создать тот немного растрепанный домашний уют, в который всегда хотелось вернуться. Одну полку полностью занимали труды некой Алисы Верницкой. Жорик вынул один том. Аккуратная книжечка в красивом оформлении. Новехонькая. Кое-где даже склеенные страницы. Наверное, из последнего, не успела прочитать… Из-за нее Жорик однажды круто поругался с мамой. Ему было тогда лет тринадцать, он пришел из школы, чем-то жутко недовольный. Дома никого не было. Это и к лучшему, он так и хотел, но тут же рассердился, что обед самому придется подогревать. Мама пришла часа через два с большой коробкой пирожных и томиком этой самой Верницкой в руках. Вся светилась от радости. А Жорику стало противно.

- Что это? – его недовольный тон заставил маму притушить свою радость.

- Да пирожных захотелось… Давай сейчас чаю попьем?

- А это? – он кивнул на книгу.

- Да вот решила купить почитать…

- Ты бы лучше Чехова почитала! Дрянь всякую покупаешь!..

Мама совсем потухла, и ему в это мгновение стало ее жутко жалко, но остановиться он уже не мог.

- Чехова я читала уже… А это… почему же дрянь… ты ведь ни одного рассказа ее не прочел…

- Я, в отличие от некоторых, время на ветер не бросаю! Нам вон бабушкину «Анжелику» девать некуда, и ты туда же подалась! Мне даже стыдно об этом говорить!

- Жор, - мама тихо присела на стул в прихожей, - у каждого свои вкусы. Я же не заставляю тебя ей восхищаться, но и ругать вот так… Если хочешь поругать, то хотя бы прочти…

Он вырвал книгу из ее рук и метнулся в свою комнату. С треском хлопнул дверью. За полчаса проглотил пятьдесят страниц текста и в следующие пять минут в пух и прах разнес прочитанное на кухне. Мама слушала молча, только кусала губы.

- А мне этот рассказ очень нравится… - слизнула выступившую на губе капельку крови, Жорик даже почувствовал, какая она соленая. Тихо подняла брошенную на стол книгу и унесла в свою комнату.

А потом на все праздники он выискивал по магазинам эту Верницкую и дарил маме. Когда не мог найти ничего свеженького, покупал старое в другом издании.

- Не очень-то она плодотворна, - недовольно говорил он маме, вручая подарок.

В один из таких затяжных поисков пришлось признаться Алику, что мама его помешалась на коллекционировании такой посредственной писательницы. Алик тут же купил один экземпляр и уже на следующий день с жаром делился своими восторгами. Жорику было обидно, что мама с Аликом сдружились на этой почве и иногда бурно обсуждали очередной «шедевр». Сам он это не читал уже из принципа.

А второй раз он повысил голос на маму совсем недавно, в больнице. Он хотел сдержаться, но не мог. Пришел к ней угрюмый, а потом вдруг в середине разговора спросил, не спросил даже, а почти крикнул:

- Почему, мама, почему? Ты же всегда сама говорила, что, если очень хочешь, то все будет. Почему ты не хочешь?

Она опустила глаза.

- Жорик, я очень хочу. Ты прости меня, пожалуйста, ты ведь уже большой, Лера умница, папе помоги, ладно? Родители должны жить, пока детям не исполнится хотя бы восемнадцать лет. Я еще три года продержалась. Пожалуйста, не сердись на меня…

Она заплакала, а Жорик упал ей на живот и через силу прошептал:

- Это ты меня прости…

Звонок… Жорик не хотел поднимать телефон, противно все это пережевывать. Но потом зазвонил мамин сотовый.

- Алло. Да, правда. Да, уже. Нет, самые близкие. Да, спасибо, мы тоже очень любили, да, спасибо, и уважали, да, огромный вклад… Нет, не надо, до свиданья.

Он бросил телефон на кровать. Какая-то сумасшедшая подружка. Естественно, всем ее будет не хватать. Как будто им полегчает от того, что ей все восхищались. Конечно, восхищались, маме не удавалось ни с кем ругаться, еще бы не восхищаться…

В следующие десять часов на Жорика обрушился шквал звонков и соболезнований. Каждый раз он озадаченно чесал в затылке и что-то записывал на бумажку. Потом залез в Интернет. Удивленно тер лоб. Когда вечером пришел с работы отец, Жорик положил перед ним список на нескольких листах. Отец устало прочел:

- Оболдина, Мирзоев, Белохвостикова, Балуев… Я устал, Жорик, что это?

- Они все скорбят и соболезнуют. Все эти, кто здесь написан, звонили лично.

- Да, маму многие любили. Давай ужинать.

- Я залез в Интернет. За исключением нескольких неизвестных, это все актеры, режиссеры и издатели. Мама была их ярой фанаткой? А они – ее?

- Жор, я не в курсе… Может, ошибка?

- А еще я от нашего с тобой имени отказался давать интервью нескольким видным изданиям. Они умоляли тогда отложить на несколько месяцев. По-моему, маму любили не только мы с тобой…

- А не все теперь равно?

- Чем мама занималась, пока ты был на работе, а я учился?

- Да не знаю… Отдыхала, спала, прибиралась, по подружкам ездила…

- Тебе было все равно?

Отец серьезно посмотрел на него.

- Откровенно говоря, да. Она из тех людей, которые чем бы ни тешились… Для меня было главное, чтобы ее все устраивало. Она могла бы пойти работать, если бы хотела, я не держал. Хотя мне, конечно, спокойнее было, когда она дома сидит… Я, сам знаешь, так упахиваюсь, что сил нет обсуждать и ее рабочие проблемы.

- По-видимому, сил у нас с тобой не было не только проблемы ее обсуждать…

На следующее утро их разбудил звонок нотариуса. В его офисе было прочитано завещание, по которому Жорику доставался элитный особняк в пригороде и трехкомнатная квартира в центре города. На отца переводилась круглая сумма с маминого счета.

Тупо побродив по пустой квартире, Жорик завернулся в мамин халат и одел ее носки. Вынул из шкафа первый попавшийся томик Алисы Верницкой. С ногами забрался на кресло и раскрыл никем до него нечитанную книгу.

- Ну что, мама, здравствуй!