Наверное, это любовь

 

Только рассвело, а мне совсем не спится. Это старческое. За окном снег валит, ворон не слышно – попрятались. Соседи уже застучали посудой на кухне, а она все спит. Так тихонько, почти не дыша. Я лежу рядом и смотрю на седые волосинки в ее растрепанных локонах. Пока что они совсем не портят ее красоты. И все же жаль, что время к ней так же беспощадно, как и ко мне.

Обо мне – это, вообще, отдельный разговор. Я такой старый, что даже не помню своего возраста. Жизнь пролетела незаметно, и только теперь я понял, как нужно ценить каждый божий день, неважно, солнечный он или снежный, теплый или промозглый. Потому мне и не спится, что я чувствую, как безвозвратно убегает от меня торопливое время.

А она продолжает меня любить, словно не замечая моего отвратительного старения. Откуда в ней столько нежности к дряблому дедушке, целыми днями лежащему на диване и молчаливо копошащемуся в своих воспоминаниях? Она любит меня, будто я по-прежнему молод и силен. Она пытается играть со мной, как играли мы полжизни тому назад. Она, берет своими теплыми ладонями мое лицо и целует в лоб. Она как будто ничего не замечает. Или не хочет замечать. Я вижу, как она стареет вместе со мной, но рядом с моей старостью она просто девчонка. Иногда она плачет, закрывшись в ванной и открыв кран. Думает, что я сплю и не слышу ее страданий. Но я не сплю. Я тихонько стою у двери и страдаю вместе с ней. А когда она выходит, я претворяюсь, что ни о чем не догадываюсь. Наверное, это нечестно с моей стороны, но как я могу ей помочь, чем утешу?

Так же, как и я, она понимает, что скоро я уйду, а она останется в пустой квартире со своим одиночеством и бесконечными воспоминаниями промелькнувшей жизни. Нашей с ней жизни, наполненной любовью и нежностью, а иногда громкими скандалами, а иногда даже драками. Да-да, бывало и такое! Не смотрите, что я тихий старикашка, покашливающий в одеяло. Когда-то и я был горяч и страстен. И характерец у меня был не сахар! Сколько ей пришлось выстрадать от этой моей спеси! Но она терпела. И любила. Наверное, потому и терпела, что безгранично любила меня всю свою жизнь. А я в ответ любил ее. Только не понимал этого раньше с той глубиной, с которой ощущаю теперь. До такой степени не понимал, что однажды даже изменил ей.

Все произошло неожиданно. Тысячи раз я прокручивал в памяти этот случай и тысячи раз удивлялся, как, вообще, такое могло произойти со мной, с нами. В этот вечер я вышел во двор без нее. Редкий случай! Она заснула под телевизор и даже не слышала, как я покинул нашу квартиру. Мне нужно было идти в ночь. Я не понимал зачем. Какая-то природная сила подняла меня с дивана и выгнала в пустоту ночного двора. Предчувствие ли, наитие, инстинкт, я не могу этого объяснить. Возможно незримые флюиды той, с которой я неожиданно столкнулся во мраке ночи, манили меня своим желанием, своей страстью. Мы столкнулись лицом к лицу и сразу поняли, что это наша ночь. Первая и последняя в жизни. Ни я, ни она никогда не виделись раньше и уже никогда больше не встретимся. Все происходило словно во сне. Никаких прелюдий и признаний, никаких объяснений и нежностей. Она ждала меня, а я рвался к ней. Чтобы слиться в приступе головокружительного единения тел, чтобы отдаться зову глубинных инстинктов, вырвавшихся этой странной ночью из мрака давно растаявших тысячелетий. Мы спешно вошли в подъезд, зная, что нас никто не потревожит в пустоте лестничных маршей. Она пыталась поиграть, делая вид, что сопротивляется, но меня уже было не остановить. Я, словно животное, набросился на нее, без слов, без стонов, только с тяжелым дыханием первобытной страсти, повернул ее к себе спиной и вошел, нет – ворвался в ее разгоряченное лоно всей своей мужской силой. В тот миг меня не тревожила измена, не тревожили последствия, не волновало даже то, что нас могут увидеть или услышать соседи. Я хотел ту, ради которой покинул свой уютный дом, свою возлюбленную, свой размеренный жизненный уклад. Я хотел незнакомого тела, чужого дыхания, постороннего стона, неизвестного запаха и привкуса на губах. Я скинул с себя бремя цивилизации, придумавшей города и одежды, и окунулся в беззаботную первобытность, в первопричинность войн и научно-технических прогрессов, я отдался главному инстинкту, наполняющему голубую планету, возможно единственную в безграничной вселенной, где допустимо превосходство страсти над разумом и даже рассудком.

Не могу сказать, как долго продолжалось это безумие, возможно полчаса, возможно всего лишь миг, но извержение мое было подобно извержению Везувия, разрушившего своей страстью несчастные Помпеи.

Все прошло так же неожиданно, как и нахлынуло: вдруг исчезло влечение, исчезло желание вкуса и запаха, дыхание восстановилось и сердце успокоилось. Я посмотрел в ее глаза, впервые с момента нашей встречи. Они были зеленые и счастливые. Она улыбнулась и выбежала из подъезда. Я не пошел за ней. Она больше не интересовала меня. Теперь мне хотелось пить и спать. Кое-как я поднялся на второй этаж, но дверь была заперта. Я не хотел будить ту, которая дремала под монотонное ворчание телевизора. Что мог я ей объяснить, как мог оправдать этот спонтанный приступ либидо, разметавший мои теплые чувства к ней по всей безграничной вселенной.

Я вышел во двор и забрался на балкон по ветке каштана, так удачно разбросавшего свои зеленые лапы под окнами нашей уютной квартиры.

Она не проснулась, когда я вошел. Тихонько пробравшись на кухню, я утолил нестерпимую жажду, и, не моясь, лег на диване рядом с ней. Потревоженная моим присутствием она повернулась ко мне лицом, выключила телевизор, нажав на красную кнопку пульта, положила свою ладонь мне на грудь и снова заснула. Уже через мгновение я отправился вслед за ней в страну неведомых грез, то ли далеких воспоминаний, то ли необъяснимых предсказаний.

Все это было так давно, так теперь уже неправдоподобно. Она никогда не узнала об этом ночном происшествии. А спустя некоторое время нам пришлось сделать операцию, после которой я перестал быть способным на любовь и страсть. Она долго сомневалась, консультировалась с врачами, искала альтернативные методы, но, в конце концов, мы все же вынуждены были сдаться на милость хирурга, и превратить меня в бесполое существо, потерявшее вместе со способностью продолжения рода и страсть к самой жизни.

Удивительно, но она продолжала любить меня с той же силой, с которой любила до операции, возможно, даже с большей нежностью, с какой-то неожиданной материнской заботой. А я долго не мог простить ей того, что сталось со мной, хотя понимал - иного выхода просто не было. Порой мне казалось, что смерть – меньшее горе, чем та никчемность, в которую обрекла меня операция, но я ошибался. Время шло, и я научился любить жизнь и в этом своем новом состоянии вечного младенчества, бесполости и, как следствие – безличия. В конце концов, я простил и ее, и возлюбил с новой силой, в новом качестве стариковской мудрости и всепрощения.

У нас необычные, иногда даже странные отношения. В них нет стабильности. Может, это и к лучшему – мы не успеваем утомиться однообразием. Иногда она целует меня, иногда кричит по мелочам. Иногда я готов отдать за нее жизнь, а иногда сам хочу перегрызть ей горло. Наверное, это любовь. Она связала нас незримыми узами, которые крепче болезней и измен. А измены были. Помимо того странного случая, о котором я уже рассказал. Я знал, что иногда она изменяет мне. Но в чем я мог ее обвинять, ведь сам я ни на что не способен, а она еще достаточно молода и довольно привлекательна. А еще темпераментна и нежна. Уж я-то знаю!

Я чувствовал, когда она была с мужчинами. Она приходила за полночь, однажды даже утром. Я ждал у окна, ждал в постели, ждал на балконе и около входной двери, прислушиваясь к шагам на лестнице. Она возвращалась с посторонним запахом. Это запах чужих самцов, терзающих ее так, как я однажды терзал в подъезде зеленоглазую незнакомку. Она приносит в дом их запах, их страсть, их пот на своем теле, их шепот и стоны в своей памяти. Я все это чувствую, все понимаю, но ничего не могу с этим поделать. В эти минуты от нее пахнет спиртным. Она тщательно моется перед тем, как лечь в нашу постель, но я все равно ощущаю присутствие чужих гормонов, влившихся в нее в порыве пьяной любви. Да и можно ли эти редкие экзерсисы называть любовью? Похоть, необузданное желание секса, алкогольное помешательство, безысходность, личная неустроенность, нереализованность, безнадежность толкнувшие ее к пятиминутной близости с волосатым типом, дышащим сигаретным дымом и непреходящим перегаром, вот, как это называется.

Бедная, бедная моя девочка! Мне так жаль ее в эти минуты слабости. Нет, это не ревность, это моя бесконечная любовь к ней, способная закопать в душевной бездне чувство собственничества ради надежды на счастье, пусть кратковременное, пятиминутное, самого близкого и дорогого мне человека.

Но, что могут предложить ей они, те, что иногда владеют ее телом? Запах собственного пота и нестиранных носков, пьяные скандалы и болезни мимолетных подружек, пару детишек, которые отнимут все свободное время и заполнят его безграничным своим эгоизмом? Она тоже понимает все это. И возвращается ко мне. В нашу комнату, на наш диван, к нашему телевизору и холодильнику. Мы сутками можем молчать, но в этом молчании гораздо больше глубины, чем в заумных разговорах, потрясающих воздух, но не трогающих душу. Мы с ней одно целое, словно один организм, разделенный на две половины, постоянно притягивающиеся друг к другу, независимо от расстояния между ними.

Пустое, что иногда мы скандалим! Это ничего не значит, в сравнении с глубиной наших чувств. А как нежно она меня называет: Эйнштейн! Согласен, странное имя для персидского кота. Но когда я смотрю в туалете на плакат своего тезки, на это лохматое чудище с высунутым языком, мне кажется, что где-то улавливается отдаленное сходство между седовласым физиком и постаревшим кастрированным котом, отнявшим у вас столько времени на свои дряблые воспоминания.